Странник - Цена посвящения: Время Зверя

      Комплимент вызвал прилив малинового цвета к тщательно побритым щекам и лысине Ивана Васильевича.
      — А вот обложечку посмотрю.
      Глеб встал за спиной у туберкулезного.
      — Николай, давай все варианты, — скомандовал Иван Васильевич.
      Николай простучал прозрачными ногтями по клавишам, на мониторе появились десять цветных картинок, размером с игральные карты.
      — Я попробовал варианты в разной стилистике. — Иван Васильевич встал бочком между монитором и шефом. — Есть и классика. Поиграл с авангардом… Коля, укрупни, пожалуйста, — попросил он оператора.
      Глеб молча дождался, пока последняя картинка в крупном масштабе пройдет на экране. Чувствовал кожей лица, как Иван Васильевич бросает на него настороженные взгляды.
      Ребус с картинками Глеб разгадал легко.
      Две обложки художник делал «для души», затесав их среди тех, что лепил «для хозяина». Глеб был уверен, что Иван Васильевич заранее знает, какой вариант получит визу руководства. Как никак, а в издательском деле подвязывался не один десяток лет и каких только дубов ни насмотрелся. Однако скрипел позвоночником, морщился, а кланялся. Потому как, хоть и вольный творец, а все же — наемный работник.
      На мониторе вновь высветились все картинки разом, как карты в пасьянсе.
      — Та-а-ак. — Глеб скрестил руки на груди. — Выбрать сложно, но нужно. Лично я глаз оторвать не могу вот от этой.
      Он указал на ряды белых изгибов газовых труб на непроницаемо черном фоне. Картинка явно делалась «для души».
      — Чистое «техно». Ультрасовременно, и настроение чувствуется. Что-то из земли идущее, непонятное, но желаемое, да? Мастерская работа!
      Иван Васильевич подарил ему благодарный взгляд и потупился.
      — Но «Газпромом» рулят, насколько мне известно, отнюдь не выпускники Академии изящных искусств, — изрек Глеб, а оранжевая девица прыснула в кулачок. — Придется ориентироваться на их понимание прекрасного. Сделаем им красиво за их же деньги. Но и до уровня начальника газокомпрессорной станции нам опускаться незачем. Согласны?
      Иван Васильевич дважды отсемафорил успевшей побледнеть от волнения лысиной.
      — Мне кажется, это — компромиссный вариант.
      Глеб с серьезным видом указал на центральную картинку, светившуюся изумрудно-фосфорным цветом. А сам был готов расхохотаться в голос.
      Оператор по немой команде художника щелкнул «мышкой» и увеличил картинку на всю ширину экрана.
      Глеб крякнул в кулак, чтобы смех не вырвался наружу.
      В правом нижнем углу обложки круглолицый шеф «Газпрома» жизнерадостно улыбался из-под нахлобученной до глаз пыжиковой шапки-ушанки. Бугорки щек и прочие выпуклости лица украшал здоровый румянец человека, привычного к северному морозу и к заполярным дозам спиртного. Фон был черный, а по нему, фосфорно светилась элегантно вогнутая карта страны, разбитая на четкие прямоугольники.
      — Монитор центральной диспетчерской «Газпрома». Специально попросил кадр в их пресс-службе, — пояснил Иван Васильевич.
      Глеб с глубокомысленным видом кивнул. Вопрос, который жег язык, задала оранжевоволосая курица.
      — Ничего, что он в ушанке на центральном пульте? — подала она стервозный голосок. — Да и осень еще на дворе. Не по погоде одет.
      Иван Васильевич готовился что-то сказать, но, хлопнув ртом, задохнулся.
      Глеб, не выдержав, разлепил губы в улыбке.
      — Будем считать, что он только прилетел из Ханты-Мансийска! — выдал он заранее сформулированный ответ. — И сразу — на главный пульт.
      Засмеялись в голос все, даже Иван Васильевич подключился, правда, последним.
      — Ладно, одобряю в шапке, — промокнув глаза, вынес вердикт Глеб.
      Иван Васильевич с достоинством кивнул, как фельдфебель-старослужащий, получивший приказ, в котором не нуждался.
      Глеб повернулся к монитору.
      — А это будьте добры сохранить. — Он указал на белую головоломку из труб. — Разведка донесла, они там что-то мутят с «Рургазом». Потребуются проспекты и прочая рекламная макулатура. Немцы такой шедевр оценят по достоинству. Или я их уважать перестану.
      Иван Васильевич смущенно, но польщено одновременно залился румянцем от подбородка до макушки.
      — Вы же профессионал высшей пробы, Иван Васильевич. — Обычно с этой фразы Глеб начинал проработку художника за очередную пьянку на рабочем месте. Но сейчас она звучала без всякого укора. — И лучше меня это знаете. Я лишь знаю, что мир создается энтузиастами, а стоит на плечах профессионалов. Знаю, а кто сказал, не помню.
      — Он, — подала голос девочка. — Я полосу с его интервью верстала.
      Оранжевоволосая указала на стенд, занимавший всю стену над ее монитором. На стенд Иван Васильевич лепил магнитами лучшие обложки. Получилась выставка личных достижений, пример для ученицы и образцы для бестолковых клиентов.
      Глеб осекся, вдруг осознав, чьи слова он процитировал.
      С обложки майского номера на него смотрел Матоянц. Отчим Карины, как всегда, выглядел сосредоточенным и уверенным в себе. И абсолютно не подозревал, какая смерть ждет его через четыре месяца.

* * *

      Глеб набрал код на замке, потом приложил большой палец к синему стеклянному квадратику на косяке. Щелкнуло запирающее устройство. Он толкнул дверь и шагнул в тихий глухой коридор.
      Еще одна игра за собственные деньги. Но на этот раз всерьез и на серьезные ставки.
      В отдельном отсеке, отгороженном бронированной дверью и звуконепроницаемой стеной от бестолковой суеты общего зала, находился «мозговой центр» агентства. По сути, он и был пиар-агентством, остальное — мишура для заказчиков и налоговой инспекции.
      В четырех кабинетах размещались службы контрразведки, разведки, аналитический отдел и служба стратегического планирования. Все, как в нормальной спецслужбе уважающего себя государства. Только без раздутых штатов, бюрократии и интриг. По одному куратору с двумя помощниками на каждое направление и право использовать любые ресурсы, лишь бы выгорело дело.
      Глеб стряхнул с себя маску демократически настроенного и прогрессивно мыслящего начальника-технократа. И стал тем, кем любил быть, — охотником на двуногих.
      Он без стука распахнул первую дверь. Встал на пороге. Вдавил взглядом обратно в кресло приставшего было начальника службы безопасности. Молчал и не без удовольствия следил, как с лица еще минуту назад столь уверенного в себе человека стекает удивление и медленно серой отечностью проступает тревога. А потом — страх. Липкий его запах Глеб почувствовал на расстоянии.
      Глеб захлопнул дверь, сделал три бесшумных шага к столу.
      — Сергей Дмитриевич, раздолбай на входе докладывает мне, что происшествий не случилось. А в офисе у кое-кого вот-вот начнется ломка!
      Сергей Дмитриевич нервно дрогнул губами.
      — Я же предупреждал, Глеб Павлович, такой гадюшник под боком! Наши на этих обкуренных лабухов насмотрятся, а потом…
      Глеб посмотрел ему в глаза, и Сергей Дмитриевич осекся.
      Глеб перегнулся через стол, нажал кнопку селектора.
      — Любовь Викторовна, добрый день. У нас деньги есть? — спросил он добродушно-игривым тоном.
      Из динамика раздался хохоток полной жизнерадостной женщины.
      — Денег нет и не будет! — выдала она дежурный ответ. — Добрый день, Глеб Павлович.
      — И тем не менее через полчаса выплатите Эдельману двести долларов на представительские расходы, — распорядился Глеб.
      — Глеб Павлович, он свой фонд давно выскреб до донышка! — взмолилась бухгалтер.
      — Потому что работает лучше всех. У него сейчас идет важный контракт, так что изыщите возможность, Любовь Викторовна.
      Глеб оторвал палец от кнопки, им же, острым и твердым, нацелился на переносье Сергея Дмитриевича.
      — Когда этот засранец выскочит за дозой, пустишь за ним «хвост». Засечешь контакт. Барыгу сегодня же сдать ментам.
      Сергей Дмитриевич с готовностью кивнул.
      — Сделаем. А с Шуриком Эдельманом что делать? Может, по почкам? Для профилактики.
      Глеб сузил глаза.
      — По голове, — отчетливо прошептал он. — Чтобы вылетело все, что он за два года здесь узнал.
      Прочитав немой вопрос в глазах Сергея Дмитриевича, Глеб отрицательно повел головой.
      — Сделай из него растение — и хватит. Три дня на исполнение. Вопрос закрыт.
      Не попрощавшись, Глеб вышел в коридор.
      Табличек на дверях не было за ненадобностью. Свои и так знали, где кто сидит. А чужих сюда не пускали.
      Глеб коротко постучал и распахнул дверь в кабинет аналитиков.
      Альберт Семенович оторвал взгляд от пасьянса из карточек, разложенных на столе. Молча, кивком, поприветствовал.
      Был он человеком в летах, невзрачным и нелюдимым. Но светлее головы, чем у него, Глеб еще не встречал. Мозг Альберта Семеновича легко справлялся с объемом работы, непосильным для коллективного разума оперативно-аналитического управления КГБ. И главное, работал куда качественнее. Свои его прозвали Альбертом Вторым, в память об Альберте Первом — Эйнштейне. И хотя буйной седой шевелюры не имел и атомных бомб не разрабатывал, Альберт Семенович кличку принял как должное.
      — Где народ? — Глеб указал на три пустующих кресла.
      — В «поле». Услал, мозги проветрить, — ответил Альберт Семенович. — В «Горбачев-фонде» какая-то конференция, пусть покрутятся, не помешает.
      — Не слишком им много свободы даете?
      — Только делу польза. Эта субстанция быстро прокисает, если ученый варится в собственном соку. — Он постучал по высокому морщинистому лбу.
      Глеб сел в свободное кресло, расслабившись, вытянул ноги. Отчетливо произнес всего одно слово:
      — Матоянц.
      По отечному лицу Альберта Семеновича пробежала тень.
      — Никаких подвижек, — после паузы ответил он.
      — Может быть, проворонили? — спросил Глеб.
      — Пока справляемся. — Альберт Семенович приложил палец к одной из карточек, лежавших перед ним. — Наши даже засекли передачу «Кондпетролем» акций компании, аффилированной в структуру Матоянца. Но это — «шум». Отдали за старые долги в пакете с другими, более ценными. О реальной атаке на наследство Матоянца пока нет даже речи. — Он замялся. Поднял глаза старого сенбернара на Глеба. — Извините, Глеб Павлович, я не совсем в курсе, насколько мы включены в его проект «Водолей»?
      — На все сто. То есть — по уши, — поморщившись, ответил Глеб.
      — Ага.
      Морщины на лбу у Альберта Семеновича пришли в движение. Подумав, он еще раз заключил:
      — Ага.
      — И это все?
      — Подробнее я распишу в докладной. Но общий вывод: сейчас выходить из проекта — преждевременно. Несмотря на любые издержки, надо оставаться в деле. Тот самый случай, когда лучше затеряться среди ждущих, чем оказаться первым среди бегущих.
      Глеб разглядывал тупые носки бутсов.
      — Сколько протянется такое положение? — спросил он.
      — Взрыва следует ждать со дня на день. — Альберт Семенович откинулся в кресле.
      Глеб поднял на него холодный взгляд.
      — Поясните.
      Альберт Семенович сделал недовольное лицо. Долгие речи давались ему с трудом и были малоприятны.
      — Прежде всего отмечу, что я полностью не в курсе этого проекта «Водолей». — Он прикоснулся пальцем к одной из карточек. — Но в данном случае я на вас не в обиде, Глеб Павлович. Излишняя масса информации не устраняет неопределенность, а наоборот, лишь усугубляет ее. Это — аксиома. Для анализа достаточно три, пять, максимум — семь критериев, иначе захлебнешься в информации. Так, мне достаточно знать, что Матоянц разворачивал некий проект под условным названием «Водолей». Предполагаю, что его смерть неким образом связана именно с ним. Почему?
      Он замолчал и уставился на Глеба.
      — Да, почему? — спросил Глеб, зная привычку Эйнштейна втягивать в разговор.
      — Потому что другие «маркеры» его активности остались неизменными. Никаких пиков, никаких резких спадов. Вывод очевиден — корень в проекте. Не имея информации, все же рискну предположить, что работы подошли к критической отметке. Тут возможны два варианта: либо ликвидация куратора проекта не способна повлиять на его результат, либо наоборот — катастрофична для проекта. Весь вопрос, кем был Матоянц: Королевым или Чубайсом. Это условные термины, как вы догадываетесь.
      — Тогда уточните.
      — Королев создал космическую отрасль с нуля и ушел из жизни, когда баллистические ракеты уже приняли на вооружение, а запуск кораблей с человеком на борту был поставлен на поток. Его смерть для космонавтики явилась трагическим, но абсолютно не критическим событием. Произойди она раньше, это была бы катастрофа. С Чубайсом все наоборот. Он ничего не создавал, Днепрогэсов не строил и атомных станций к очередному съезду КПСС в строй не вводил. Он получил в управление то, что уже было создано до него. Впрочем, как многие ему подобные. Пусть твердят, что он гениальный менеджер, мне это до лампочки. Я твердо знаю, исчезни Чубайс сегодня, лампочки все равно будут гореть. Как горели до него. Это физика, а не менеджмент.
      Глеб хмыкнул и кивнул.
      — Мысль понятна. Теперь уточните, что вы называете «ликвидацией».
      Альберт Семенович перевел дух.
      — Я имею в виду «ликвидацию» в специальном смысле этого слова. Решение ликвидировать конкурента всегда продиктовано логикой. Патологических убийц в бизнесе и политике нет. Даже Сталин, пусть и трижды патологическая личность, в своих чистках и ликвидациях был логичен и последователен. Любую логическую систему можно легко раскрыть. Но смерть Матоянца в той форме, в которой она последовала… Вы понимаете, что я имею в виду? Она — абсолютно не прогнозируема. Вероятность — ноль и ноль десятых! И тем не менее она — очевидный факт. — Альберт Семенович поиграл карточкой, заштрихованной в черный цвет. Вздохнул. — И с ним я ничего поделать не могу. Факт не встраивается в логику системы.
      Он бросил черную карточку поверх пасьянса из карточек, заполненных мелким почерком и непонятными значками.
      — Такого быть не может, чтобы никто до нас не додумался, как выйти из этого интеллектуального тупика, — с усмешкой вставил Глеб.
      Альберт Семенович ответил понимающей полуулыбкой.
      — Безусловно, да. Не нам одним мозги даны, не одни мы ими кормимся. Например, существует теория Брумля. Согласно ей любое явление, чья вероятность была исчезающе мала, произойдя, порождает цепочку затухающих явлений одной с ним природы. Как бы это сказать… Происходит мощное вторжение в систему извне, совершенно чуждая системе сила использует ее как поле для самореализации. Некоторые считают, что жизнь на земле появилась именно таким образом.
      — Чуждое системе явление, — с расстановкой повторил Глеб. — Занятно.
      — Еще одна трагедия в семье, так я понял? — вскинув взгляд на Альберта Семеновича, спросил он. — Подобная смерти самого Матоянца?
      Тот вздохнул и кивнул.
      — Только с небольшим уточнением, Глеб Павлович, — заметил он. — Не подобная ей, а той же природы. Или из того же источника, если вам угодно.
      — Вероятность?
      — Чем дольше тянется патовое состояние, тем она больше, — помедлив, ответил Альберт Семенович. — Сейчас — шестьдесят процентов, не меньше.
      — Можно вычислить источник?
      Альберт Семенович снова показал ему карточку, заштрихованную черным.
      — Для таких случаев люди и выдумали Бога. А я не Господь, Глеб Павлович. И среди моих коллег в аналогичных структурах, насколько известно, такого не числится.
      Глеб посмотрел на черную карточку, с трудом отвел глаза.
      — И никакой связи с проектом «Водолей»?
      Альберт Семенович пожал плечами.
      — Я бы мог ответить, что любое явление в мире есть часть иного процесса. Зачастую, иного уровня и с полярным знаком. Поэтому результат либо превосходит ожидания, либо хоронит надежды. Как вышло с нашей перестройкой. «Ракомстройкой». — Он выдавил кислую улыбочку. — Исключать, что проект «Водолей» задел некие глубинные структуры или срезонировал с более высокими иерархиями, я не могу. Но это уже мистика. От слова «misty» — «туман». А в тумане я ничего разглядеть не могу. Поэтому и предлагаю подождать, пока вихрь событий не разорвет его в клочья.
      — А как насчет принятия решения в условиях дефицита информации? — с иронией спросил Глеб.
      — А! — отмахнулся Альберт Семенович. — Оставьте это студентикам с курсов менеджмента. И американцам. Они, дети малые, еще не наигрались в войнушку с индейцами. А умные люди ждут. Ждут годами и десятилетиями. Тихо работают на перспективу и предоставляют другим право видеть в тумане то, что левой задней захочется. Как китайцы. Строят себе Поднебесную и строят. Не перестройкой занимаются и реформы чудят, а строят Империю. Или евреи. По шейкелю с души уже три тысячелетия собирают на Великий Израиль. И ведь построят! Не так быстро, как мы Храм Христа Спасителя, но построят непременно. У нас вышел лубок, а у них — Храм.
      Глеб встал, по диагонали пересек кабинет.
      У стены стоял журнальный столик с шахматной доской. Фигуры были замусоленными и потертыми, как карты в старой колоде. Глеб машинально взял белого ферзя, погладил пальцем, потом поднес к носу. Одернул руку и поставил фигуру на место.
      — Кто выигрывает? — спросил он не оглядываясь.
      — Пока Кольцов, — подал голос Альберт Семенович. — Но если черт его дернет двинуть пешку на Н-5, через пять ходов получит мат. От того самого ферзя, которого вы держали в руках.
      Глеб хмыкнул.
      — А Жеренко додумается, как считаете?
      — Он не думает, а видит. Просто видит ситуацию — и все. Причем, как я давно заметил, именно на пять шагов вперед.
      Глеб развернулся и с интересом посмотрел на Альберта Семеновича.
      — Да? А вы мне об этом не говорили.
      Альберт Семенович пожал плечами:
      — Он и сам-то не отдает себе отчета. Что вы хотите, молодой еще. Талант есть, ума не надо. — Он шулерским махом смел карточки со стола, ловко перетасовал. — Я вот так думаю. Вернее, знаю, что это движение является спусковым крючком для мыслительного процесса. Мое личное «ноу-хау». Открыто еще в годы университетской молодости. Но работает только для меня.
      — Работайте, не стану мешать. — Глеб направился к дверям. Остановился. — Да, по ЛДПР дайте что-нибудь почитать. Только не полное собрание Вольфовича.
      Окна в комнате заложили кирпичом, а ниши использовали под книжные шкафы. Альберт Семенович провел пальцем по корешкам папок, вытащил нужную. Обошел стол и вручил ее Глебу.
      — Последние данные по региональной активности. Раскладка по основным контрагентам, — пояснил он.
      Глеб взвесил на ладони папку.
      Вблизи от Альберта Семеновича пахло тяжелым потом диабетика.
      — Почему в отпуск не проситесь? — спросил Глеб. — Могу устроить любой курорт по выбору. В любой стране. Все за счет фирмы.
      — Зачем? У меня голова в ненормированном режиме работает. Вечно что-нибудь тут прокручиваю. — Альберт Семенович покрутил пальцем у виска. — Я уж лучше в этой келье посижу. Если не возражаете, конечно.
      Запах, источаемый подмышками Альберта Семеновича, стал просто нестерпимым. Глеб умело подавил брезгливую гримасу.
      — Завидую я вам, Альберт Семенович. Вы трудоголик не по принуждению, а по природе своей.
      — А вы разве нет?
      — Это не работа, а борьба за существование, — ответил Глеб, подбросив папку на ладони.
      — Значит, в каком-то смысле мы — родственные души.
      Вывод был довольно парадоксален, у Альберта Семеновича такое часто случалось. Глеб решил, что обязательно обдумает его на досуге.

* * *

      На третий этаж он поднялся по потайной лестнице, ведшей из «секретного коридорчика» прямо в его кабинет. Можно было торжественно войти на этаж по главной лестнице. Но для этого пришлось бы возвращаться в рабочий зал, а на челядь офисную, Глеб посчитал, он уже насмотрелся достаточно.
      Третий этаж, отданный управляющему звену агентства, в прошлом был чердачным помещением с низенькими потолками и подслеповатыми окнами. Глеб приказал потолок снести, балки и стропила привести в пристойный вид, а промежутки выбелить. Получился уютный сельский домик в прованском стиле. Окна оставили, как были, только вставили стеклопакеты. Теперь свет проникал в помещение почти с уровня пола и красиво растекался по полированным доскам.
      Глеб шлепнул папку на стол, снял куртку, повесил на спинку кресла.
      — Ирочка, я на месте, — бросил он в селектор.
      — Здравствуйте, Глеб Павлович, — бодро отозвался приятный голосок. — Кофе?
      — С удовольствием. И чего-нибудь укусить.
      Глеб стянул через голову свитер, бросил его в кресло. Разгладил взбившиеся жесткие волосы. Азартно, как собака бок, стал шкрябать бородку. Морщился от удовольствия и тихо постанывал.
      В открывшуюся дверь проскользнула секретарь, неся поднос с кофейником и бутербродами.
      Глеб скользнул по девушке взглядом, улыбнулся.
      — Отлично выглядишь.
      — Спасибо. — Ирочка зарделась.
      Поставила поднос на стол.
      Глеб схватил бутерброд с холодным мясом, стал жадно жевать.
      — М-м, чуть не сдох от голода… Что у Стаса? — спросил он.
      — Совещаются, — вздохнула Ирочка. — Четыре раза уже кофе подавала.
      — Уволю, — добродушно обронил Глеб.
      — Кого? — насторожилась Ирочка.
      — Какая разница? — ухмыльнулся Глеб. — Доведете, вышвырну первого попавшегося.
      Он присел на угол стола, стал расстегивать пуговку на манжете рубашки. Повел носом, потом еще раз. Вдруг хитро подмигнул Ирочке, все еще стоявшей напротив.
      — За Стаса испугалась? — спросил он.
      Ирочка еще больше зарделась, но отрицательно покачала головкой.
      — С чего мне о нем беспокоиться, Глеб Павлович?
      — Правильно, — согласился Глеб. — У него жена и три киндера имеются. Есть кому побеспокоиться.
      Ирочка пожала плечиком и направилась к выходу.
      Глеб не без удовольствия отметил, что походка у Ирочки сделалась нервно дерганой, как у молодой косули. Даже головку так же закинула.
      «Запах! Они даже не подозревают, как их выдает запах», — щурясь, подумал он.
      В мае он обратил внимание, что от Стаса, молодого папаши, не сделавшего в своей жизни ничего путного, кроме трех детей, все чаще и чаще стало пахнуть не подгузниками и присыпкой, а Ирочкой, ее квартирой и одеждой. Все бы ничего, но уже второй месяц он не чувствовал идущего от девушки характерного запаха, что появляется в канун полнолуния.
      «Третью секретаршу испортил, паразит! — Глеб беззлобно усмехнулся. — Придется увольнять».
      Он прикинул в уме, сколько у него проработала Ирочка. Решил, что достаточно.
      Глеб расстегнул воротник рубашки, принюхался и поморщился.
      Нажал кнопку на селекторе.
      — Ирочка, ко мне никого не пускать. Час я работаю с документами.
      — Хорошо, Глеб Павлович, — ответила Ирочка. — Звонил Добрынин из ЛДПР. Подтвердил время и место встречи. «С полем», два тридцать. Я еще раз проверила заказ. Все в порядке.
      — Умница!
      Глеб успел сунуть в рот еще один бутерброд, спрашивать пришлось с набитым ртом:
      — Что еще срочного?
      — Федотов из Администрации президента просил связаться с ним до двух дня по известному вам вопросу. Просил использовать второй телефон. Специально подчеркнул — второй, — старательно произнесла Ирочка, явно сверясь с записью.
      — Сделаем. Спасибо. Час — никого! — Глеб отключил связь.
      Наклонился, резкими движениями распустил шнурки на бутсах. Махом сбросил с ног. На ходу расстегнул и сбросил рубашку, вышагнул из джинсов. Белье сбросил на пороге комнатки, примыкавшей к кабинету.
      Кроме прозрачного цилиндра с душевой установкой, дивана и низкого столика, здесь ничего не было. Даже навязанную дизайнером кадку с пальмой Глеб вытерпел лишь день, потом приказал выкинуть. О телевизоре, само собой, речи даже быть не могло. Комната отдыха, значит — комната отдыха.
      Он забрался в кабинку и сначала долго жег тело упругими струями горячей воды. Потом переключил режим. Острые холодные иглы стали буравить тело. Он терпел, подрагивая тугими мышцами.
      Вышел. Растерся докрасна полотенцем. Осмотрел в зеркале сухопарое тело, с по-волчьи втянутый живот. Понюхал подмышки. Никакого запаха горячей шерсти не было.
      Глеб удовлетворенно чмокнул и отбросил полотенце.
      Медленно выдохнул и без сил опустился на ковер.
      В дни полнолуния возбуждение порой достигало такого пика, что никаких сил не было терпеть. А приходилось. Кругом были дурно пахнущие, растрепанные и растерянные люди.
      Он полежал, вытянувшись в полный рост. Косился на прямоугольник окна.
      В серой мути дня его глаза различали невидимый другим прозрачный лунный свет. Такой холодный и такой будоражащий. Сквозь высыхающую кожу, через жадно распахнутые поры в тело проникали льдисто-голубые кварки этого магического света. Еще немного, и свет заполнит каждую клеточку тела. И свершится великое превращение.
      Глеб свернулся в клубок, прижав колени к подбородку. Зубы несколько раз тихо клацнули. Он дрогнул всем телом и закатил глаза…

Дикарь (Ретроспектива-3)

      Дикарь пытался унять дрожь, а она все не сдавалась, продолжала колотиться в животе, накачивая в голову вязкую муть. Уже начало подташнивать, все сильнее посасывало под ложечкой, а рот наполнялся вязкой слюной. Если сглатывать ее, то во рту становилось приторно-сладко, и еще больше хотелось исторгнуть из себя накопившуюся в желудке жижу. В ушах нарастал комариный писк. И в глазах рябили комарики, блестя слюдяными крылышками.
      Дикарь прилег на скамейку, свернулся калачиком и закатил глаза.
      На взмокший лоб легла мягкая ладонь. У Дикаря дрогнуло сердце от родного, непередаваемо нежного запаха.
      — Опять? — с тревогой в голосе спросила мать.
      — Голова кружится, — прошептал Дикарь. — Сейчас пройдет. Немного полежу, и пройдет.
      — Это у него от свежего воздуха.
      Дикарю захотелось зажать уши, чтобы не слышать этого мерзкого голоса. Его обладателя Дикарь ненавидел до дрожи в животе, до головокружения.
      В Лесу Дикарь просто убил бы этого мужчину. Лес разрешал убивать посягнувшего на твое логово, добычу и стаю. Если наглец не бросался наутек, увидев твой оскал, значит, он сам искал смерти.
      Но здесь, среди людей, действовали другие законы. Люди трусливы, коварны, лживы, но слабы. Они придумали тысячу оговорок и правил, как отнять у себе подобного его добычу и самку, лишь бы только не схватиться за них в честной борьбе. Дикарь знал, тех, кто сразу бросается в драку за жизнь, люди сажают в клетки и превращают в жалких двуногих собак, вонючих от помоев, которые им скармливают. Он не хотел превратиться в тех, кого ему пришлось убить в вагоне.
      Там, в Лесу, он был Дикарем. А здесь превратился в четырнадцатилетнего мальчика. У людей детеныш такого возраста не имеет права защищать себя, сам добывать пищу и оборонять логово. Он, как выяснилось, вообще не имеет никаких прав.
      Мать отошла. Дикарь ноздрями ловил ее удаляющийся теплый запах. Потом он смешался с запахом мужчины, и Дикарь брезгливо выдохнул, выколотив из носа этот мерзкий, ненавистный запах.
      Мать с мужчиной свернули за угол дома. Зашуршала прозрачная пленка, закрывавшая вход в теплицу.
      Дикарь открыл глаза. Стал дышать открытым ртом. Понемногу стало легче, тошнота отступила. Дикарь стал смотреть на низко плывущие осенние облака.
      В его Лесу меж почерневших голых веток уже, наверняка, падают белые мухи. Такие же серые, с черными подпалинами, облака проплывают над острыми пиками елей. По утрам края мелких луж покрывает хрустящая пленка, а трава сплошь покрыта белым налетом изморози.
      А в Городе осень никак не расстанется с летом. Все еще тепло, желто-красно и нечем дышать.
      Дикарь вспомнил, что в первый час своего пребывания в Городе он едва не упал в обморок от навалившихся запахов и звуков. Пришлось вот так же свернуться калачиком на скамейке и затаиться, давя приступ тошноты.
      В себя пришел от резкого удара по подошвам. Вскинулся от боли, хотел бежать, но цепкие пальцы стиснули предплечье.
      — Привет, братишка. Что-то я тебя не знаю.
      Дикарь, еще не пришедший в себя от неожиданности, ошарашенно уставился на человека в синей рубашке и фуражке с ярко блестевшей на солнце кокардой.
      — Что молчишь, звереныш? — Человек тряхнул Дикаря. — Ну пойдем знакомиться.
      Он поволок Дикаря за собой. Держал, сволочь, не обхватив предплечье, а защемив рукав вместе с мышцей. Было очень больно, но Дикарь терпел. До красных кругов в глазах хотелось ударить пяткой под колено мужчине, чтобы ослабил хватку, потом вырвать руку и локтем заехать ему под ребра, а уж потом, когда сломается пополам, прицельно — локтем в горло.
      Но Дикарь запретил себе даже думать, как это будет сладко, а главное, справедливо — убить того, кто лишает тебя свободы.
      В Городе просто так убивать нельзя, вдруг понял Дикарь. Это Закон. Такой же неоспоримый, как и закон Леса. Хочешь жить в Городе, спрячь до поры когти.
      Он заставил себя улыбнуться.
      — Ты откуда такой взялся, звереныш? — небрежно спросил милиционер.
      — Из Леса, — ответил Дикарь.
      Милиционер заржал и еще больнее стиснул кожу на предплечье, Дикарь цыкнул от боли, но улыбку с лица не убрал.
      — Пощерься, пощерься, звереныш, — процедил милиционер. — Сейчас придем, хохотать будешь.
      Он привел Дикаря в помещение, пахнущее сапогами, хлоркой и той особой вонью, что исходила от стаи двуногих собак: смеси гнилой еды, затаенной злобы и нечистого тела.
      Узкий коридор отделял комнату со стеклянной стеной от клетки с единственной длинной скамейкой. На скамейке в самом углу, нахохлившись, сидел человек в грязной одежде. От него воняло мочой и перегаром.
      — Петров, ешкин кот, принимай пополнение!
      Милиционер подтолкнул Дикаря к клетке.
      В комнате тяжело затопали сапоги. Распахнулась дверь.
      Толстый милиционер пил воду из пластиковой бутылки. Увидев Дикаря, он оторвал горлышко от губ, смачно рыгнул и спросил, обращаясь к тому, кто привел Дикаря:
      — Это еще что за чудо природы?
      — А хрен его знает! Не из команды Таракана, это точно. Кто у Таракана прописан, я всех знаю. Новенький, наверное.
      — Ты откуда? — на этот раз толстый обратился к Дикарю.