Странник - Цена посвящения: Время Зверя

      И надолго закрыл глаза, спрятав взгляд от Салина.

Дикарь (Ретроспектива-5)

      Вожак назначил встречу в лесопарке у гостиницы «Союз».
      Захламленный, неуютный, пропахший гарью кольцевой автодороги перелесок Дикарь никогда бы не назвал ни лесом, ни парком. Но у людей всегда так: путаются в словах и понятиях, пытаясь из обрубков слов и смыслов сконструировать жалкое подобие истины. А она проста, как все, созданное Богом. Лес — это лес. Зверь — это зверь. Человек — тварь.
      У лесопарка было только два достоинства. В него можно было войти с трех сторон: со стороны канала, из микрорайона или сбежав по откосу кольцевой автодороги. И еще — через парк шла высоковольтная линия. Если встать под ней, ни один прибор не зафиксирует, о чем шла речь.
      Дикарь, ориентируясь по провисшим кабелям и мачтам, вышел на нужную полянку. За искореженным кустарником пряталась детская площадка. Вырубленные топором истуканы мишек-белочек и такой же топорной работы скамейки.
      Вожака он почувствовал раньше, чем тот крякнул в кулак, дав о себе знать.
      Скамейка, облюбованная Вожаком, стояла за кустом бузины, в дальнем конце площадки. С тропинки можно было разглядеть лишь смазанный контур фигуры пожилого мужчины, сидевшего с напряженной спиной и гордо вскинувши подбородок.
      Сердце Дикаря радостно забилось, почуяв родную кровь.
      «Мы — одной крови, сомнений нет, — подумал Дикарь. — Единственное, что нас разделяет, так это время. Но это пропасть ни мне, ни ему не перепрыгнуть».
      Дикарь входил в зенит жизни, Вожак неудержимо скатывался к седьмому десятку. За двенадцать лет, что минули с той памятной встречи в зоопарке, Дикарь успел возмужать и заматереть, отточить когти и опробовать в деле клыки. Он бы искренне благодарен Вожаку, за выучку и знания. Вожак сдержал слово, Дикарь получил все лучшее, что мог дать мир людей, но не растерял того, что обрел в Лесу, — Душу Зверя.
      Для Вожака настали трудные времена. Он, конечно же, не растерял стати, хватки и воли, иначе бы сожрали в момент, стая слабости не прощает, но что-то в нем надломилось, это Дикарь отлично чувствовал. И надеялся, что только он один.
      Вожака обложили и загнали в вольер. Достаточно просторный, чтобы не замечать сетки, натянутой между деревьями. Но если рожден свободным, то будешь чувствовать себя в плену, хоть огороди забором тайгу. Прутья решетки, как бы до них не было далеко, все равно проткнут сердце.
      Насколько знал Дикарь, все шло к тому, что Вожака посадят в тесную клетку. На забаву охотникам и в назидание волкам.
      Он пожал протянутую руку, отметив, что в ее сердцевине поселилась вялость, и сел рядом с Вожаком.
      По многолетней привычке Вожак положил подбородок на скрещенные кисти рук, обнимающие дужку тяжелой трости.
      Помолчали, слушая лес. За редким частоколом чахлых сосен гудела и чадила Кольцевая. С воем набирая ход, к Левобережной прокатила электричка. Хрустнула ветка под ногой человека, гуляющего по тропинке. Слишком далеко, Дикарь даже не стал напрягаться.
      Он уже знал, что Вожак пришел без охраны. И это был недобрый знак. Когда перестаешь доверять даже ближним, кровью с тобой повязанным, пора бросаться грудью на первый же выстрел.
      — Мне скоро предъявят обвинение, — произнес Вожак. — Дальше тянуть нет смысла.
      — А он был, смысл?
      Дикарь уже вошел в тот возраст и силу, когда можно было так разговаривать с Вожаком.
      Тем не менее Вожак окатил его холодным взглядом.
      — Я никогда не забывал, в какой стране живу. Здесь можно быть умным евреем при генерал-губернаторе. Но недолго. Выпорют и выкинут, а заработанное отберут.
      В Америке, например, когда началась война, Рузвельт вызвал олигархов и предложил поработать на благо родины. Требовалось срочно перевести экономику на военные рельсы. А кто это мог сделать качественнее, чем Дюпоны, Морганы и Рокфеллеры? Они временно оставили свой бизнес и подписали контракт с правительством. Зарплату чиновников, сам понимаешь, с доходами олигархов не сравнить. Поэтому они установили символическую плату в один доллар. Так у них принято. Дал доллар — считай, нанял. Дурак не придерется, а умный не обидится. За один доллар они и провели мобилизацию экономики. После победы Рузвельт лично вручил каждому по серебряному доллару в дорогой рамке. Кто-то из олигархов, сейчас уже не помню, кто именно, сказал, что это самый дорогой доллар из тех миллионов, что он заработал за всю жизнь.
      — А у нас все норовят отобрать на великие цели.
      — Менталитет. — Вожак постучал пальцем по лбу. — Почему-то считают, если у них будет много денег, то все получится.
      Он смежил веки. Надолго замолчал.
      Дикарь хорошо изучил повадки Вожака и ничем не выдал нетерпения. Знал, сейчас тот последний раз просчитывает ходы. На памяти Дикаря Вожак еще ни одного поступка не совершил спонтанно, под действием рефлексов или под давлением чужой воли.
      — Я отхожу от дел, — ровным голосом произнес Вожак.
      Дикарь не удивился, все к тому и шло. Рано или поздно хватка слабеет, и жизнь вонзает в тебя когти.
      — Трудно заниматься делами, когда по три раза за ночь бегаешь в туалет, — криво усмехнулся Вожак. — И все фиксируется на пленку.
      Дикарь покосился на него, но промолчал.
      — О принятом решении знаешь только ты. Оно останется нашей тайной, пока ты не окрепнешь окончательно.
      Дикарь вдруг почувствовал, как сила Вожака медленно перетекает в него. Это была мудрая, уверенная в себе сила, а не та, кроваво-пенная, что он ощущал в себе.
      — Перед тем, как ты скажешь «да», — а я не уверен, что ты согласишься, — ответь мне на один вопрос, мальчик мой. — Вожак поскреб острием трости слежавшуюся листву. — Я не задал его тебе при первой встрече. Молчал и после. Но теперь самое время его задать. Только правду, уговор?
      — Согласен, Иосиф Михайлович.
      — Тебя двенадцатилетним мальчишкой оставили умирать в тайге. Ты выжил всему наперекор. За это я сделал тебя своим воспитанником. Но неясно одно. Я специально консультировался, охотиться в то время было еще рано, а ягоды сошли. — Он выдержал паузу. — Что ты ел как минимум две недели межсезонья?
      Дикарь повернул голову и бесстрастно посмотрел в лицо Вожаку.
      — Отца. И его друга. Освежевал, прокоптил полоски мяса над костром и ел, пока не научился охотиться.
      Они не моргая смотрели в глаза друг другу. Первым отвел взгляд Вожак.
      — Я знал ответ. Давно знал. Но не ожидал, что ты ответишь.
      — Почему?
      В широко раскрытые ноздри Дикаря поплыл запах старости.
      — Возможно, я тебя плохо знаю, — пробормотал Вожак, отвернувшись.
      Дикарь сжал зубы, чтобы наружу не вырвался победный крик. Впервые он почувствовал, что сильнее, во сто крат сильнее Вожака.

Старые львы

      Салин усталой походкой спустился по лестнице и подошел к машине.
      Владислав выскочил, услужливо распахнул дверцу, успев смазать улицу взглядом.
      Салин устроился на сиденье. Снял очки и стал мелко дрожащими пальцами массировать переносицу.
      Владислав нырнул в салон. Бросил в рацию «Снимаемся!» и кивнул водителю.
      Машина приемисто рванула с места, выкатилась на проспект и быстро набрала скорость. В окне замелькали яркие блики реклам.
      Салин отвернулся в темноту салона. Решетников, забившись в угол сиденья ждал. Не произнося ни слова, наблюдал, как сквозь маску сановника и тайного советника, на лице Салина проступают обрюзгшие складки усталости.
      — Центр операции на Ближнем Востоке, — прошептал Салин, отваливаясь на спинку сиденья. — Что тебе говорит имя Саид-аль-Махди?
      — Ровным счетом ничего, — нахмурившись, ответил Решетников. — Нам сейчас для полной радости только «Аль-Кайды» не хватает. А Бухгалтер что об этом кадре сказал?
      — Кроме имени, ничего. — Салин уронил руку на колени. — Загрядский давно — полный пшик. Все вопросы к Глебу Лобову.
      Решетников дважды крякнул. Как штангист, прилаживающий руки на гриф штанги.
      — Поспрошать можно. Только как? — спросил он.
      — Сообразно обстоятельствам, — с плохо скрытым раздражением ответил Салин.
      — Ну-у, — протянул Решетников. — Тогда Владиславу карты в руки. По экстренным мерам — это к нему.
      Владислав подобрался, как доберман, услыхавший свою кличку.

Активные мероприятия

       Срочно
       т. Салину В.Н.
      Объект Агитатор принят под наблюдение.
      В 20.30 объект покинул адрес и проследовал в бар «Тропик Рака».
      Для активной разработки объекта подготовлен агент «Белка».
Владислав

Глава двадцать четвертая. Дурь, деньги и два шара

Создатель образов

      Внутри бар выглядел папуасской деревней, захваченной белыми наемниками. От аборигенов остались только хижины, оружие и черепа на стенах, этнически бесхитростная мебель и немного экзотической утвари, — ровно столько, сколько требует понятие «дизайн». Остальное: посуду, жратву, баб и выпивку завоеватели привезли с собой.
      Белые люди отдыхали после трудового дня. Как положено в колониях, к ужину все сменили рабочую спецодежду на вечерние костюмы. Никакого камуфляжа, растянутых на коленях спортивных штанов, кожаных курток и кроссовок. Версаче, Хьюго Босс, Армани и чуть-чуть Труссарди. Если что и прикуплено на китайском рынке, то все равно якобы от тех же фирм. Дамы были в меру раздеты, минимум одежды на них стоил так же дорого, как и шубки, сброшенные на спинки стульев. Золото и мужчинами и их спутницами выставлялось напоказ, как боевые награды на слете ветеранов.
      Глеб наскоро осмотрел публику.
      У женщин были плотоядные губы и галочьи глаза. Мужчины делились на две неравные группы: хищников-охотников и трупоедов. Убийц и мародеров, если точнее. Сейчас мародеров: — спекулянтов, сутенеров, кидал, барыг и прочих менеджеров фирм невнятной специализации было заметно больше. Джентльмены удачи ожидались ближе к полуночи.
      «Тупик цивилизации», — усмехнувшись, подумал Глеб.
      Прошел к стойке, забрался на табурет.
      — Апельсиновый сок, — сказал он бармену.
      — Свежевыжатый или из пакета? — с пафосом уточнил бармен.
      Парню на вид было чуть за двадцать. Судя по цвету лица, себя он свежевыжатым соком не баловал.
      «И что за мода пошла, пить за бешеные бабки сок из чужих грязных рук? — подумал Глеб. — На заводе его хоть кипятят. А этот онанист обморочный неизвестно чем болеет. Зато круто!»
      — Открой новый пакет, — распорядился он.
      Бармен пошевелил белесыми бровками, что на его бессловесном языке, наверное, означало: «Клиент всегда прав, даже когда не очень прав», выставил на стойку прозрачной чистоты стакан, нырнул вниз. Появился с пакетом «Джей Севен» в руке, демонстративно сковырнул пробку и, опрокинув, направил длинную оранжевую струю в стакан.
      — Лед? — по ходу дела спросил он.
      Глеб отрицательно покачал головой.
      Бармен с халдейской грациозностью задраил горлышко коробки, струя резко оборвалась.
      — Прошу вас. — Он придвинул стакан к Глебу. — Что-нибудь еще будете заказывать?
      Глеб отрицательно покачал головой.
      Парень, как на рельсах, плавно и без видимых усилий проскользил к другому концу стойки, где гулял какой-то тип в синем пиджаке. Вышедший из моды пресловутый бордовый пиджак он оставил дома, но с рожей, закаленной мордовскими морозами и задубелой в боксерском зале, ничего поделать не мог. Пришлось принести с собой. В оба рукава его пиджака вцепилось по телке стодолларового вида.
      Глеб пощупал взглядом типа и его подруг на этот вечер и отвернулся.
      Пригубил сок.
      Краем взгляда заметил, что бармен, получив заказ от типа, дрессированной обезьянкой стал жонглировать бутылками, успевая трясти стальным шейкером и освободившейся рукой то и дело что-то подбрасывая в три бокала на стойке. Бутылки, то высоко взлетая, то скользя по ловко подставленному предплечью в ладонь, метали разноцветные блики. Девки восторженно ржали, тип в синем пиджаке тихо балдел от собственной значимости.
      Следя за этим цирковым представлением, Глеб подумал, что в стране жуткими темпами идет селекция двуногих. Тон задают такие вот мордатые. Несогласные платить ему дань будут уничтожены, неспособные ублажить вскорости вымрут с голоду.
      «Что ждет этого жонглера? Что имеет, то и ждет. Сейчас заработает сотню баксов на чаевых, побежит к своей девчонке. Она тихо дает нелюбимому шефу на служебном диване, но любит жонглерчика. Потому что помыкать им можно, а шефом — нет. Забурятся они в клубешник, оттопырятся на эти чаевые до одури, возможно, таблеток похрумчат, чтобы кайф от жизни поймать. А к утру завалятся в съемную квартирку жонглера. Мимоходом перед сном займутся свободной любовью. Девочка от усталости лопухнется и залетит. Поплачет, позлится на жонглера, а потом прикинет шансы, да и потащит дурака в ЗАГС. Вот тебе и новая семья: папа — халдейчик, мама — офисная шлюшка и киндер с „экстази“ в крови и с рабски гибким хребтом. Ячейка общества, твою мать! Через два десятка лет, когда киндер подрастет, можно смело вводить крепостное право. Никто даже не пикнет. — Глеб закрыл глаза и сделал долгий глоток. — И не объяснишь же малохольному, что не бутылками крутить надо, а за учебниками сидеть. Возраста же — студенческого… Впрочем, если раньше не понял, что за умную голову платят больше, чем за ловкие руки и тугую задницу, пусть работает руками или подставляет задницу».
      Кожаная подушка на соседнем табурете тихо выдохнула, приняв тяжесть тела.
      Глеб потянул носом, потом открыл глаза.
      Пахло от девушки хорошо. Циничный такой запах, с затаенной истерикой. Глебу понравилось.
      Он стал водить взглядом по ее телу, ища источники, составляющие этот букет.
      Волосы, скрученные в тугие дрэды, — запах пересохшего жнивья пополам с фиалками. Мужская рубашка в мелкую полоску навыпуск, от нее шел аромат голландского табака, чисто выбритых подмышек, слегка тронутых шариком дезодоранта, и накопившегося под тканью жаром молодого тела. Рубашка чуть задралась, открыв взгляду поясницу. Полоска загорелой кожи, покрытая золотистым пушком, источала горячий и чуть нервный запах, как подушечка на лапе кошки. Кожаные штаны в обтяжку пахли крутым мужским потом и похотью.
      Взгляд Глеба огладил туго обтянутую попку и скользнул по скрещенным ногам ниже. Девушка носила стильные «казаки» на острой шпильке, хищные носки, острые, как клюв дельфина, были обиты сталью.
      «Ручная работа. Сделано в Мексике. Высший класс „текс-мекс“ , — оценил он. — Дороговато для путаны. Но чего в жизни не бывает».
      Лицо у нее было тонко очерченное, с слегка выступающими скулами. Лоб египтянки, как по лекалу нарисованный. Пухлые, любящие поцелуи губы. Глаза миндалевидные, большие, широко посаженные. У путан глаза либо печально виноватые, либо цинично дерзкие. У этой в глазах стояла ледяная поволока. Взгляд глубокий и долгий, как сквозь толстое заиндевелое стекло. Зрачки были расширены, радужка вокруг них — цвета январского ночного неба.
      В правую бровь девушка вогнала маленькую сережку. Такая же, с алмазной искоркой на гранях, впилась в левую ноздрю.
      Глебу подумалось, что для полноты картины где-то на теле должна быть еще одна. И в самом неподходящем месте.
      «Анально-агрессивный тип, — определил Глеб. — Хуже не бывает, если у тебя кишка тонка. Замордуюет, как Пол Пот Кампучию, а потом в коврик перед дверью превратит».
      За себя он не боялся. На других мужиков ему было наплевать.
      Подобные особы наведывались в его клуб отлавливать охочих до андеграунда папиков. Иногда окучивали одновременно и самих папиков, и их длинноногих дылд. Случалось, одних дылд, отдыхавших без папиков. Но что она делает в этом обезьяннике, Глеб не представлял. Как-то слабо верилось, что среди средней степени авторитетности шпаны имеются охотники до нестандартных удовольствий. Кому понравится, когда эти острые когти в черном лаке проведут по спине полосу от загривка до копчика? Братва свое садо-мазо в мордовских лагерях отгребла, в столице да еще за свои бабки — увольте.
      Девушка положила на стойку маленькую сумочку, похожую на акушерский саквояж в миниатюре. Глеб сразу же оценил достоинства аксессуара. Пачка сигарет и косметика умещаются, и если что, таким вот «пирожком» со стальными клепками легко и непринужденно можно отмахаться от кого угодно. А стальным носком сапожка добить.
      На Глеба она в упор не смотрела, так, мазанула краем глаза. Но он был уверен, что надо — она высмотрела, оценила и вынесла вердикт.
      Она вскинула руку, витые браслеты на тонком запястье хищно клацнули. Бармен, уже закончивший представление, как кукла на ниточках в театре Образцова проскользил вдоль стойки и оказался напротив.
      — Привет, Наташа! Отлично выглядишь. — Он выдал лучезарную улыбку. — Как всегда?
      Наташа постучала черным ногтем по стойке. Бармен перегнулся. Только тогда она подалась грудью вперед, и Глеб проследил, как тугие бубочки сосков выступили сквозь хлопок рубашки. Она что-то прошептала в услужливо подставленное ухо бармена.
      Из такого неудобного положения он умудрился испуганно стрельнуть глазками в Глеба. Выпрямился, отрицательно помотал головой. Девушка разочарованно надула губки и дернула бровкой, прошитой сережкой.
      Глеб махнул рукой, подзывая бармена. Парень невольно бросил взгляд на стакан с недопитым соком. Но клиент, даже сделавший столь незначительный заказ, все равно — клиент. А значит — право имеет.
      Он подошел, чуть прогнулся над стойкой.
      — Слушаю.
      — Модный здесь?
      Бледные веки бармена нервно затрепетали. Не ожидал. Глеб по его понятиям в друзья Леше Модному, прописавшемуся в этом обезьяннике, явно не годился.
      — Он в бильярдной. — Бармен указал глазами в дальний конец зала, оттуда из-за занавеса из искусственных лиан доносился стук шаров и возбужденные мужские вскрики. — Но не там.
      — В нижней? — спросил Глеб, чтобы ясно дать понять бдительной шестерке, что он, Глеб, не вчера с пальмы сорвался, кое-что и кое-кого знает.
      — Да, там. — В голосе бармена пропало напряжение.
      — Дай знать, что пришел Глеб.
      Бармен выпрямился. Слабо потыкал Глеба взглядом.
      Повторять Глеб не собирался. Поднял стакан и, закрыв глаза, стал медленно переливать сок в рот.
      Когда открыл глаза, бармен в дальнем углу тряс шейкер и что-то скороговоркой говорил официантке. Девчонка, чтобы лучше было слышно сквозь музыкальную мутотень, льющуюся из динамиков, легла грудью на стойку и встала на цыпочки. Синий пиджак, забыв о своих телках, с жадностью осматривал острый задик официантки, обтянутый юбочкой леопардовой окраски.
      Соседка тоже повернула голову. Погладила взглядом фигурку официантки. Смотрела мимо Глеба, и он четко заметил, какими всасывающими сделались ее зрачки, — как две воронки на осенней воде.
      Официантка оторвалась от стойки, виляя попкой, прошмыгнула между столиками и скрылась в нише. Там, по витой лестнице вниз, находилась еще одна бильярдная. Для своих.
      Соседка пошевелилась, от ее одежды поднялось невидимое облачко возбуждающего аромата.
      Легкая судорога скользнула по бедру Глеба и забилась в пах. Он сладко прищурился.
      «Самое оно. Именно этого мне не хватало, — подумал он. — Чуть разбавить злость. Иначе перегорю».
      Чувственное, кисельно горячее возбуждение, вызванное соседкой, медленно смешивалось с багровым, мохнатым бешенством, загустевшим в груди. До появления соседки, как там ее — Наташа, кажется, — Глеб еле сдерживал себя. Острый запах перегретой шерсти поднимался из-под воротника его рубашки и щекотал ноздри. Предстояла схватка, в которой он был готов на все. Прежде всего — убить. С наслаждением, близким к оргазму, раскроить горло врагу. Получить в лицо шлепок горячей крови и зареветь от безудержного удовольствия.
      Но именно это самое простое и естественное решение здесь, в этом обезьяннике, забитым недочеловеками, и было наименее возможным. Хоть и полулюди здесь собрались, но не звери же окончательно. Не поймут. По их убогим понятиям, гнобить и убивать людей можно, но с такими оговорками и противоречивыми правилами, что лучше уж совсем не делать, чем потом до Второго пришествия тереть — перетирать «по понятиям».
      Глеб обвел взглядом зал. Под языком сразу же сделалось тошнотворно сладко, будто гной из флюса прорвало. Пришлось залпом допить сок.
      Наташа достала из сумочки пачку «Кэпстэна». Пошарив, выудила зажигалку.
      Глеб разочарованно вздохнул.
      Тщательно выпестованный стиль незнакомки рухнул в один момент. Зажигалка оказалась банальным «Крикетом» из киоска.
      Помедлив, выбила из пачки коричневую сигарету. Медленно, словно раздумывая, поднесла к губам.
      Старалась зря. Глеб уже решил, что свою, «Ронсон» с платиновым отливом, он доставать не будет. Проколы в стиле мастер пиара не прощал никому.
      Как петрушка из ящика кукловода, над стойкой возник бармен. Поставил перед Наташей высокий стакан с рубинового цвета коктейлем. Изловчился, жестом фокусника из воздуха достал зажигалку, поднес огонек к сигарете.
      — Спасибо, Виталик, — качнув в губах сигарету, произнесла Наташа.
      Голос у нее оказался грудой, мелодичный, с чуть слышной хрипотцой.
      Выдохнула, окатив себя благородным запахом голландского табака.
      Глеб, уловив движение за спиной, развернулся.
      Официантка, совсем еще девчонка с забавно вздернутым носиком, притормозила на каблучках.
      — Ох, — выдохнула она от неожиданности. — Простите. Вас там ждут. Леша с ребятами.
      Она кивнула в сторону ниши, хвостик на ее голове весело подпрыгнул.
      Глеб кивнул.
      Оглянулся на Наташу. Она уже припала пухлыми губами к соломинке.
      Жидкость в ее стакане, светло-рубиновая сверху, медленно темнея и наливаясь тяжестью, на самом дне становилась цвета загустевшей, остывшей крови.
      Внутри у Глеба было так же: багрово-красно, кроваво и мертво.
      — Хорошо! — Он по-волчьи ощерился.
      Бодро спрыгнул с табурета и на пружинистых ногах пошел к черной арке ниши.

* * *

      Леха Модный, в миру Алексей Малахов, получил погоняло за страсть к новым и красивым вещам. В спартанских условиях ИТУ удовлетворить подобную страсть можно только одним способом — раздеть очередной этап, одетый в нулевые робы, чем Леха занимался методично и весь срок. Сам срок он получил за разбой и хранение наркотиков. Но в подоплеке лежала вся та же неуемная тяга к красивой одежде.
      Леша Малахов с особой жестокостью набил рожу мелкому барыге, впарившему корешам крапиву вместо анаши. Бил не из тяги к справедливости, а потому что попросили. Леша только начинал восхождение в криминальной иерархии родного района и к просьбе более авторитетных товарищей отнесся, как к доброму знаку. До этого он махал кулаками за просто так, и вдруг подфартило, заметили и облекли доверием.
      Приказ-просьбу Леша выполнил, как первое пионерское поручение. Добросовестно и с энтузиазмом неофита. Но черт его дернул снять с тихо стонавшего потерпевшего кожаную куртку. Не устоял. Новая она была и моднющая до жути, вся в клепках и молниях. С этого момента и пошла непруха.
      «Скорая», которую днем с огнем не сыщешь, случайно ехала мимо парка, а терпила ненароком именно в этот момент выполз на свет. Врач ни с того ни с сего вспомнил про клятву Гиппократа и приказал водиле затормозить. Барыга, получив первую помощь, обрел дар речи и, плюясь кровью, стал требовать ментов. А те, как назло, маялись от безделья неподалеку. Наряд ПМГ нарисовался через минуту, принял устное заявление терпилы и передал куда следует. Оттуда пришла команда задержать злостного грабителя.
      Повязали Лешу через час в дешевом кафе, где каждый вечер тусовалась его компашка. Обмывал с корешами боевое крещение и демонстрировал девкам обновку. Таким образом, куртка была на нем, и отпираться было без толку.
      Опера заломили Леше руки за спину, для профилактики правонарушений среди малолетних показательно врезали по ребрам, сломав два, и на виду у всего кафе поволокли к выходу. Леша для форса промычал погромче что-то про «волков поганых», за что получил еще и с гордым видом влетел головой вперед в «воронок».
      В ментовке, принимая задержанного, обшмонали вещдок, и тут всплыла мерзкая деталь. В одном из многочисленных карманов куртки нашли «чек» героина. Потерпевший перед экзекуцией не успел поставить Лешу в известность про товар в кармане, а потом просто не смог. Менты долго разбираться не стали, где чье, и все повесили на Лешу. «Букет» из статей получился знатный. Если не разбираться, как заработан. На Краснопресненской пересылке над Лешей вволю поржали все, кто имел на это право.
      Но это случилось по молодости. Второй срок Модный уже мотал за незаконное ношение оружия. До кучи вешали и вымогательство, и нанесение тяжких телесных, и даже захват заложника. Бригада, в которую входил Модный, занималась не только этим, промысел их на языке УК и по мирским понятиям однозначно именовался бандитизмом. Но общая «бандитская» статья посыпалась на отдельные эпизоды еще до суда. Леше досталось ношение ствола, который в момент задержания рубоповец засунул ему за ремень. Леша по совету умных людей решил, что спорить себе дороже, и скрепя сердце, взял на себя ментовской грех. От остальных статей отмазал адвокат.
      На волю Модный вышел первым из банды, но все равно опоздал. Рынок уже в основном поделили, роли распределили, и своего места никто так запросто отдавать не спешил. Романтические времена паяльника и утюга канули в Лету, беспредел задавили на корню, и в бригадах царила железная дисциплина.
      Леху Модного поставили на денежное, но весьма не престижное направление — курировать барыг. Качать права он не стал, хотя участок ему достался чуть лучше сутенерского. Наркотики, как путаны, промысел заподлянский — все пользуются, но все и брезгуют. Леха подозревал, что дело без подкола не обошлось, сказался довесок к разбойной статье на первой ходке, поэтому отрывался на подведомственных барыгах по-черному. За несвоевременную выплату дани без базаров накладывал пени в виде тяжких телесных повреждений. Старшим товарищам такой подход к делу нравился. Но авторитета Леше Модному это не прибавляло.
      Ущемленное самолюбие он лечил в самых крутых бутиках. Уж чего, а денег стало, как грязи. А когда живешь одним днем, хочется его прожить не в рванье с китайского рынка.
      Сегодня на Модном была шелковая рубаха-косоворотка бордового цвета с золотым отливом. Золотое свечение концентрировалось в золотых витых пуговицах, конкретной цепи на шее и на правой кисти. Черные, свободного кроя брюки тоже отливали в полумраке, но уже серебром. Лакированные туфли бликовали, как зеркальные. Леша игнорировал моду на короткие пацанские стрижки, длинные волосы укладывал в элегантную прическу.
      — Привет, Модный, — поздоровался Глеб.
      — Здорово. — Модный выцеливал шар и головы не поднял.
      Глеб обвел взглядом бильярдную.
      В скупом свете бледными овалами выступали четыре лица.
      «Басурман, Кика, Родик и Слива. Одни и те же рожи. Потерь нет, значит, у Модного пока дела идут стабильно», — отметил Глеб.
      Хрустко удрали друг о друга шары, гулко отозвался борт и задрожала луза, проглотившая шар.
      — Оба-на! — подшестерил Родик.
      Модный выпрямился, с солидным видом стал натирать кончик кия.
      — Играть любишь, Глешка? — небрежно поинтересовался Модный.
      — Смотря во что.
      — В карты, там, в рулетку. Ты в казино-то ходишь?
      — Нет.
      Модный скривил губы. Он окатил Глеба с головы до ног оценивающим взглядом. Фасон одежды был модным, но фирму Модный на глаз определить не смог. Поэтому пренебрежительно ухмыльнулся. Глеб не счел нужным разъяснять, что костюм от личного портного ценится выше, чем самая дорогая тряпка от самого раскрученного кутюрье.
      — Отсталый ты человек. А я люблю в рулетку пару сотен поднять, — подал голос Родик.
      Глеб не стал поворачиваться к маленькому вертлявому человечку с лицом злого гнома.
      — Можно подумать, казино открыли, чтобы тебе бабки выплачивать. Люди на процент с игры живут. Чем больше лохов, тем больше прибыль.
      Модный стрельнул взглядом в Родика, требуя достойного ответа.
      — О, что они там имеют! — протянул Родик.
      — Главное не сколько, главное, что — с тебя.
      Родик затянул с ответом. Модный подождал немного, дернул уголком рта и перевел взгляд на Глеба.
      — Ну?
      Глеб положил на сукно бильярдного стола синюю папочку контракта «Би плюс».
      — Здесь сим-карта и пять баксов на счету. На пару звонков хватит. Мой человек позвонит по номеру, указанному в контракте. Твой гонец забьет «стрелку» и решит все вопросы на месте. С утра фура будет стоять под загрузкой. Мой человек передаст накладные на груз. Дальше — твои проблемы и твои деньги.
      — А как я проверю качество?
      — Как в прошлый раз. Пригонишь фуру в Москву, я назову номера коробок. Вскроем — унюхайся хоть до поноса. Будут претензии, предъявишь.
      Модный хмыкнул. Промурлыкал попсовый мотивчик, косясь на папочку. Взял ее и по дуге бросил Басурману.
      — Прибери!
      После этого Модный принял картинную позу профессионального бильярдиста, отклячив бедро и изогнувшись в пояснице. Долго вхолостую гонял кий между пальцами, выцеливая шар, как понял Глеб, хотел сыграть от двух бортов в лузу. Наконец Модный ударил. Киксанул. Шар запрыгнул на острие кия, свалился, бестолково ушел к борту, так и не задев ни один шар.
      Братва нервозно зашевелилась, но от комментариев воздержалась.
      Модный выпрямился, собрал брови у переносицы и стал сосредоточенно полировать острие кия.
      Из темного угла на Глеба уставились пара глаз, отливающих вороненой сталью. Сквозь прокуренную атмосферу бильярдной из угла тянуло острым запахом псины.
      Глеб сдвинулся вбок, чтобы лучше видеть пса. Несколько раз сжал ладонь, массируя пальцами мякоть, потом раскрыл, направив в сторону пса.
      Нюх у собак гораздо лучше, чем зрение. Почуяв знакомый запах, пес слюняво шамкнул брыдлями и улегся, звякнув поводком.
      — Собачкой интересуешься? Не продается. — Модный опять изготовился к удару.