Странник - Цена посвящения: Время Зверя

      «Кино так кино, — решил Максимов. — Можно, конечно, попросить выключить. А как проверить?»
      Василий Васильевич наклонился, выдвинул ящик стола.
      — Ты перекусить успел? — спросил он, не выпрямившись.
      — Чисто символически.
      — Тогда делаем так.
      Василий Васильевич выставил на стол тарелку с бутербродами, военный юморист Славка-Бес за размер и толщину уважительно величал такие «хозяйскими». Потом достал рюмки и бутылку «Посольской».
      На столе лежала книга в потрепанном переплете с закладкой в середине пожелтевших, замасленных страниц.
      Давным-давно, в детстве, у Максимова была такая же, зачитанная донельзя и уже от одного этого дорогая сердцу книга. И обложка у нее была такая же, желто-коричневая, с полустертой фигурой великого сыщика в долгополом макинтоше и фирменной клетчатой кепке с двумя козырьками.
      Максимов, не скрывая иронии, посмотрел на Василия Васильевича. Шеф охраны холдинга, смутившись, бросил «Собаку Баскервилей» в ящик стола.
      Не спрашивая согласия, разлил водку по рюмкам.
      Покрутил в пальцах свою, сосредоточенно о чем-то думая.
      «Если и он сейчас выдаст „не понимаю“, я повешусь», — с тоской подумал Максимов.
      — О Ашоте Михайловиче сегодня говорили много, — начал Иванов. — Разные и разное. Я скажу одно — лучше человека я не встречал. А насмотрелся на всяких и всякое… — Последнее слово он проглотил. — Все в этом доме осиротели. Я в том числе. Хоть и башка уже вся седая.
      — Церквушку он построил? — спросил Максимов.
      Иванов чуть прищурил глаза, прошив Максимова взглядом. Потом кивнул.
      — Он, пусть земля ему пухом. Мы в тот день участок под дом смотреть приехали. Ашот Михайлович вышел на околицу поселка, прошел к кладбищу. Постоял, помолчал, осмотрелся… И приказал ехать в Москву. Через неделю начали церковь строить. И лишь когда на ней крест установили, дал команду копать фундамент под дом. Узнал от работяг, что баня в поселке давным-давно накрылась, и через три дня там ремонт в полный рост шел. Не Сандуны, конечно, отгрохал, но трубы заменил и в приличный вид привел. Вот такой человек был. — Василий Васильевич тяжко вздохнул, сжал рюмку в крепких пальцах. — Что тянуть… Давай выпьем.
      Водка после северного спирта пошла, как вода. Но на сердце все равно осталась тяжесть.
      Василий Васильевич взял бутерброд, придвинул тарелку к Максимову.
      — Налетай, — пробормотал он с набитым ртом.
      Второго приглашения Максимову не потребовалось. Он с наслаждением вонзил зубы в сочный кругляш «Докторской» колбасы. Несмотря на печальные обстоятельства, жизнь продолжалась. А чтобы жить, надо есть.
      Незабвенный и непревзойденный Славка Бес учил, что спать, жрать, пить и баб валить надо при первой же возможности. Потому что другой может и не представиться. Особенно, если служишь в спецназе Советской армии.
      Славку жизнь помотала по всему свету, причем исключительно по тем местам, где люди с азартом стреляли друг в друга. Особо не вникая в причины и мотивы пальбы, Славка сам стрелял и отстреливался, закладывал фугасы и сам подрывался на чужих «сюрпризах», безжалостно жег и горел сам, травил других и сам едва уносил ноги от загонщиков. Короче, жил всласть, как умел и считал нужным. Последний бой, как прощальную гастроль, он закатил в Мертвом городе.
      Видение вдруг всплыло перед глазами: лицо Славки Беса, белое от известковой пыли, расширенные зрачки, уже видящие то, что заповедано живым. Максимов усилием воли отогнал видение. Но сразу же прихлынуло другое, где Славка выглядел как живой, с весело блестящими бесовскими глазами. Отогнал и это. Решил, что не время и не место сейчас для дружеской беседы со Славкой Бесом. Пусть пережитое пока побудет в Прошлом.
      В настоящем был отставной безработный начальник охраны холдинга с глазами больного пса.
      Если бы Эрнст Неизвестный задумал ваять статую, символизирующую тотальную безнадегу, лучшей модели, чем Василий Васильевич Иванов, придумать было невозможно.
      Иванов осел в кресле грузным, плохо отесанным монолитом, налившись каменной неподвижностью. Мерно и монотонно шевелились только тугие желваки на скулах. На лице застыла суровая усталость, как у красноармейца в окружении: все уже кончено, а сам еще жив. Как жить? Бес его знает. Куда ни кинь — всюду клин: немцы не подстрелят, так свои в назидание другим расстреляют.
      — Чемоданы уже приказали паковать? — нейтральным тоном поинтересовался Максимов.
      Василий Васильевич очнулся от мрачных раздумий и отрицательно покачал головой.
      — Пока работаю. Шефа личной охраны отстранил, на фиг. Вот теперь сам рулю. — Он указал на панель мониторов.
      — Кабинет его?
      — Ну. — Иванов кивнул. — Мой на втором этаже.
      Максимов повернулся к мониторам видеонаблюдения. Гостей в зале заметно поубавилось. На центральном экране крупно показывали вдову, сидящую в кресле. Какой-то статный молодой человек подошел к ней, поднял безвольную руку женщины, поднес к своим губам.
      Гордый профиль с острой кляксой бородки под нижней губой, зачесанные назад тугие вихры волос, толстые и сильные, как смелые мазки масляной краски. Свободные, незажатые движения. Подкупающая смесь уверенности в себе и полной раскрепощенности. На бизнесмена совкового разлива он абсолютно не походил, скорее — из богемных кругов, но в деньгах нужды не испытывал.
      «Он бабам — нравился за то, за что не должен знать никто», — пришла на память строчка из лагерного шансона.
      — Кто такой? — спросил Максимов, оглянувшись.
      — Ай, крендель из «новых». — Иванов скорчил пренебрежительную гримасу. — Монстр пиара.
      — В самом деле?
      — Матоянц так считал.
      — Тогда — другое дело.
      Максимов повернулся к экрану, чтобы получше разглядеть молодого человека, но он уже исчез. В кадре осталась только вдова, она разговаривала с какой-то молоденькой барышней, примерно Карининого возраста и чем-то неуловимо на нее похожей.
      — Да не косись ты на них! Я тебе другое кино покажу.
      Иванов вытер пальцы салфеткой, взял со стола пульт видеомагнитофона.
      — Ты у нас не из слабонервных, как мне доложили. — Он демонстративно козырнул осведомленностью.
      «Нет, как все-таки людей служба портит! — Максимов упер взгляд ему в переносицу. — Аж лицом просветлел. Щелкнуть, что ли, по носу?»
      Решил, что не помешает.
      — Полгода назад вы знали, что будете сидеть бесхозным псом? Уверен, нет. И это при всей вашей сверхинформированности. Вывод прост: осведомленность тешит самолюбие и портит характер. И ничего более. Что толку от моего досье, если я сейчас дожую бутерброды, встану и уйду? — Максимов сбавил тон. — А то, что вы держите для меня в кармане, так там и останется.
      У Иванова хватило выдержки, на лице удержалось тупое и бесстрастное выражение старого служаки.
      — Нет, я не ясновидящий, — продолжил атаку Максимов. — Просто привык думать о людях сначала хорошо, а потом уж — как заслужат. Пока держу вас за профессионала, Василий Васильевич. Вы же меня не водку зазвали пить. Значит, если пригласили на беседу, то подготовились. И сценарий в уме набросали, и каждое движение рассчитали. Кто же при постороннем в сейф полезет? Какой профи, выйдя из кабинета, оставит в ящике стола то, чему положено лежать в сейфе? Вывод прост. Когда вышли меня звать, сунули это, — думаю, конверт, — в карман. — Максимов примирительно улыбнулся и добавил: — Я тоже Конан Дойла читал.
      Вот тут, вопреки ожиданиям, Василий Васильевич не выдержал. Лицо дрогнуло, и на нем проступила горечь.
      Иванов медленно, заторможенным движением растер щеки, словно размазывая что-то липкое, неприятно тянущее кожу.
      — Ладно, парень, хватит бодаться, — глухо произнес он. — Пинать раненого много ума не надо. А я который день живу, будто сердце вырвали.
      — Мои извинения…
      — Ладно, проехали. — Иванов вытянул руку с пультом. — Смотри кино. Все разговоры потом.
      Внутри видеомагнитофона тихо щелкнуло, на экране телевизора пошла запись.
      Снимала камера видеонаблюдения. Лужайка за домом светилась неестественным серебристым светом. Задний план кадра залепили темные, непрозрачные контуры деревьев.
      Максимов посмотрел на хронометраж. Час тридцать две после полуночи.
      В круг максимальной резкости вошел человек. Низкорослая, крепко сбитая фигура была Максимову знакома. Спрашивать вслух, почему Матоянц разгуливает в столь позднее время, не стал. Тем и хорошо кино, смотри и жди, все покажут.
      Матоянц свернул с дорожки. Побрел по лужайке, оставляя за собой на влажной траве яркую фосфорную дорожку. Остановился. Закинул голову.
      Максимов про себя отметил, что двигался Матоянц как-то странно, заторможенно и вяло. Он помнил, что в жизни походка у Матоянца была наполеоновской, — сочетание величавости и напора. А на экране шел не глава крупного холдинга, а какой-то лунатик.
      «Возможно, камера так искажает?», — подумал Максимов.
      И через секунду понял, что ошибся.
      Из темноты в центр кадра метнулись острые клинообразные фигуры.
      Собаки беззвучно летели над самой травой, волоча за собой серебристый шлейф. Шкуры от набившейся в шерсть влаги в призрачном свете оптики ночного видения казались густо измазанными фосфором.
      Самый крупный пес вырвался вперед, распластал в прыжке длинное тело. Блик света ударил по оскаленной пасти, высветив оскал мощных клыков.
      Удар мощного тела сбил Матоянца в траву. Пес, летевший вторым, вцепился ему в правую руку, поволок за собой. Еще одна собака с прыжка вгрызлась в колено. Матоянц оказался распятым на земле, с горлом, сдавленным мертвой хваткой Вожака. Стая облепила его со всех сторон, плотный клубящийся шерстяной ком закрыл от обзора тело.
      Десять секунд — Максимов засек по таймеру — псы рвали и терзали жертву. Когда стая отхлынула, на траве в жирной блестевшей луже осталась лежать распотрошенная кукла. В фосфорном свете ярко горели обнаженные ребра и шар обглоданного черепа.
      «Вот и ответ, почему гроб не открывали», — подумал Максимов.
      Иванов остановил запись.
      — Дальше наша суета. Смотреть тошно. Или хочешь?
      — Лучше отмотайте назад, на начало атаки, — попросил Максимов.
      На экране зарябили серые полосы. Потом пошла запись.
      Псы, характерно поджав хвосты, неслись по серебряной траве.
      — Стоп! — Максимов вскинул руку.
      В стоп-кадре застыл в прыжке Вожак.
      — Увеличить можно?
      Иванов одобрительно хмыкнул. Подавил на клавиши пульта. Изображение скачками стало увеличиваться до тех пор, пока весь экран не залепило тело пса. В серебристом свечении, исходящем от шкуры, оскал и блестки в глазах смотрелись по-настоящему страшно.
      — Впечатляет? — спросил Иванов. — Я этот ужастик по сто раз на дню смотрю.
      Максимов повернулся к нему и тихо спросил:
      — Откуда здесь волки?
      Иванов поднял бесцветные брови, изобразив максимум недоумения.
      — А хрен их знает! Из леса, надо думать.
      «Трагическая случайность при невыясненных обстоятельствах», — пришла на память строчка из информационного сообщения.
      — И Матоянц даже не закричал?
      — Нет. — Иванов насупился. — Что странно. И еще одна странность. Наши шавки даже не забрехали. А «Педигрипала» за год схомячили, аж жопы трескаются. Дармоеды, блин!
      Иванов смял салфетку в плотный комок и швырнул под стол.
      — Ротвейлеры?
      — Нет, черные терьеры.
      — На них не похоже. — Максимов в сомнении покачал головой. — Если псы правильные, они даже черта не боятся.
      Иванов брезгливо поморщился.
      — Ага! Да те, что в вольере сидели, жидким поносом обосрались! А кого на участок на ночь выпустили, так заныкались, еле потом нашли.
      — А люди как себя вели?
      Иванов потер щеку.
      — Парень в пультовой весь стол обгадил. Вывернуло его наизнанку.
      — До или после?
      Василий Васильевич осмотрел Максимова долгим милицейским взглядом.
      — Клянется, что — до. Говорит, просто взорвалось все внутри. Примерно за минуту, как все началось. Молодец, что даже в таком виде с мониторов глаз не спускал. Не нажми он кнопку тревоги, облажались бы по полной программе. Хотя и так все в дерьме ходим. Не уберегли, как ни крути. Версии есть? — без перехода спросил он.
      Максимов промолчал.
      — И у меня их — вагон, — после долгой паузы произнес Иванов. — Но я пока вслух их не высказываю.
      — Уголовное дело возбудили? — спросил Максимов.
      — Какого рожна? — Иванов поморщился. — Пленку местные опера посмотрели и с чистой совестью накатали отказуху. Кого тут сажать? Ты сам видел. Полное отсутствие события преступления, как юрист говорю.
      Иванов выключил телевизор.
      — Кино я показал для повышения твоей осведомленности. — Он не без удовольствия ввернул шпильку. — Надеюсь, самолюбие не ущемил и характер не испортил.
      — Может, хватит бодаться? — его же словами ответил Максимов.
      — Ладно, замяли.
      Иванов покосился на бутылку. Максимов отрицательно покачал головой. Иванов убрал бутылку со стола.
      — Жрать-то сможешь? — спросил он.
      — Без проблем.
      — Тогда — налетай.
      Иванов взял с тарелки бутерброд, последний придвинул к Максимову.
      Вперил взгляд в мониторы и сосредоточенно заработал челюстями.
      — Темный ты человек, — пробормотал Иванов с набитым ртом. — Когда ты вокруг Карины крутиться начал, я, сам понимаешь, справки по своим каналам навел.
      — И как, удачно? — поинтересовался Максимов.
      — А как же, — кивнул Василий Васильевич. — Особенно про твою экспедицию в Таджикистан. Источник в Минобороне, денег, кстати, стОит, как шпион американский, донес, что вы с Кариной оказались в районе проведения войсковой операции. И больше — ни гугу. Вежливо намекнул, что уточняющие вопросы задавать бесполезно. И всем обойдется дороже. Ладно, мы не гордые… Не пускают в дверь, полезем в окошко. — Он смахнул крошки, прилипшие к губам. — Другой источник сдал, что вы с Кариной, когда из заварухи выбрались, проживали в Душанбе в особняке, взятом под охрану ребятами из Центра антитеррора.
      — И все? — спросил Максимов с невинным видом.
      — Все. Источник больше ничего не сказал. В штаны наделал.
      Максимов улыбнулся:
      — Штаны были с лампасами или цивильные?
      На военных особистов Максимов в свое время нагляделся до тошноты, в новой жизни пришлось контачить с «искусствоведами в штатском», серыми грызунами, снующими по музейным спецхранам. Психо- и фенотип контрразведчика отечественного производства Максимов изучил досконально.
      Под «конторского» Иванов не подходил. Разведка? Провинциального шарма пэгэушника в Иванове не наблюдалось. Родных ГРУшных замашек Максимов тоже не увидел. Да и зачем Матоянцу отставной Штирлиц в службе безопасности?
      Скорее всего, Василий Васильевич подвязывался на ниве борьбы с экономической преступностью в системе МВД, решил Максимов. После увольнения старые связи не растерял, на рыночной основе поднакопил новые, но их явно не хватило, чтобы вцепиться в Максимова мертвой хваткой. Отсюда и тоска во взоре. Как у пса на коротком поводке.
      — Так что там у вас в горах приключилось? Просвети уж, если не секрет.
      — Какой там секрет! — Максимов пожал плечами. — Даже в газетах про это писали. Полковник Бердыев, местный батька Махно, устроил очередную бучу. Правительственные войска малость с ним повоевали. Наши официально держали нейтралитет, но «вертушки» послали подолбить по тем и другим. Восток, одним словом.
      — А ты в это время раскопки проводил, да? В панамке и с лопаточкой.
      — Ну, Бердыев меня в свои планы не посвящал. Когда экспедиция планировалась, клянусь, не знал, что Бердыеву приспичит взбунтовать аборигенов и пойти походом на Душанбе.
      — А из Душанбе ты сразу в Париж полетел?
      — Работа такая.
      — Я и говорю, темная ты личность. — Василий Васильевич достал платок, тщательно промокнул лицо и вытер губы. — Честно скажу, я был против тебя. Да и сейчас не в особом восторге. Хоть ты из профессорской семьи, археологом числишься… В деньгах не нуждаешься, но компромата на тебя по линии МВД вроде бы нет. А свою дочку я бы тебе не доверил, так Матоянцу и заявил.
      — А я в родственники не набиваюсь. Ни к вам, ни к Матоянцам.
      Иванов указал пальцем на мониторы.
      — Это ты им объясни. Уже на твой счет шушукаются, мне доложили. Впрочем, не о том сейчас речь. — Он тяжело вздохнул. — Чем ты глянулся Ашоту Михайловичу, не знаю. Но его слово для меня — закон. Тем более — последнее.
      Иванов достал из нагрудного кармана конверт, послал по гладкой столешнице Максимову.
      — Ознакомься.
      Максимов ногтем отогнул угол конверта. Он оказался не запечатанным.
      — А кто ознакомился до меня?
      — Я, естественно! — Иванов насупился. — С учетом обстоятельств, так сказать.
      Максимов посмотрел ему в глаза. Убрал руку от конверта.
      — Значит, мне смысла читать нет. Поверю вам на слово.
      — Осторожничаешь?
      — С учетом обстоятельств, — с вежливой улыбкой ответил Максимов.
      Иванов крепко задумался, лицо сделалось сосредоточенным и злым, как у медведя, выдавливающего из себя «зимнюю пробку» .
      — По анкете ты — археолог, так? — попробовал поддеть он. — А замашки, как у шпиона.
      — Но в личном деле не написано, что я круглый дурак, — парировал Максимов. — Или ваш источник в лампасах не ту папку принес?
      В личном деле капитана запаса Максимова значилась последняя должность — офицер разведотдела штаба Прибалтийского округа.
      — В личном деле написано, что ты награжден орденом Красной Звезды. Кроме Африки где-нибудь еще довелось повоевать?
      Операция в Эфиопии, за которую Максимова наградили орденом, проходила под грифом «совсекретно». Насколько знал, знакомиться с этими материалами без личного разрешения начальника ГРУ категорически запрещалось. Но то было во времена оны, когда за разглашение тайны языки рвали живьем и с корнем. А в нынешнее коммерческое — только покажи импортную денежку, мать родную продадут.
      — Поинтересуйтесь у вашего источника, пока он живой, — ровным голосом посоветовал Максимов.
      Мысленно представил, что сделает с этим самым источником, попадись он в руки. Саперная лопатка тогда будет самым нежным инструментом.
      Мыслей Василий Васильевич читать, конечно же, не мог. Но на Максимова взглянул с тревогой.
      — Тема закрыта?
      — Ладно, проехали, — сдался Иванов. — Докладываю. Ашот Михайлович дал команду найти тебя и вступить в контакт. Мое дело — исполнить. Где тебя черти носили, не знаю. Но вынырнул ты в Париже. И опять стал встречаться с Кариной. — Он зло сверкнул глазами, но быстро взял себя в руки. — Я так и доложил, наш жених объявился. Не скрою, предложил выдернуть тебе ноги, чтобы не дурил голову девчонке. Но Матоянц приказал выйти с тобой на связь и передать предложение о работе.
      Максимов не стал дискутировать на тему ампутации ног и запудривания мозгов.
      — Когда это было?
      Иванов прищурил медвежьи глазки. В узких щелках сверкнул острый огонек.
      — Тогда и было. — Он кивнул на телевизор. — Часа за два. Потом такая свистопляска пошла, что не до тебя стало. Вот теперь передаю. Все ясно?
      — Более-менее. В чем суть предложения? — спросил Максимов.
      Иванов помедлил, крякнув, потянулся через стол и притянул к себе конверт. Достал машинописный листок. Близоруко прищурился и стал читать:
      — «Уважаемый Максим Владимирович. Беспокою Вас по весьма срочному делу, которое, я надеюсь, будет Вам небезынтересно. В нашу последнюю встречу Вы мне показались человеком, способным выполнить нестандартное поручение любой сложности. Надеюсь, что впечатление не оказалось ошибочным. — Иванов саркастически усмехнулся. — Вам будет выдан чек на двести пятьдесят тысяч долларов. Вы вправе распоряжаться данной суммой по своему усмотрению, имея в виду то, что накладные расходы, понесенные Вами при выполнении поручения, будут компенсированы полностью. Кроме этого, все расходы на лечение и восстановление здоровья беру на себя. По выполнении задания Вам будет выплачено в качестве премии двести пятьдесят тысяч долларов. На случай крайних обстоятельств, исключающих получение денег лично Вами, Вы можете указать лицо или счет организации, которым будут перечислены полагающиеся Вам суммы».
      — Последняя строчка особенно впечатляет. «Обстоятельства, исключающие получение денег лично». Просто пушкинская строка! — Максимов непринужденно откинулся на спинку стула. — Но я еще не услышал предложения, — закончил он серьезным тоном.
      Василий Васильевич заглянул в листок. Прочел:
      — «Податель сего письма уполномочен передать Вам чек на оговоренную сумму. Принятие чека будет означать Ваше согласие приступить к детальному обсуждению задания. Вам достаточно ясно и недвусмысленно устно высказать моему порученцу свое согласие, после чего с Вами свяжутся для передачи дополнительной информации». Все. Число, стало быть, и подпись.
      Иванов вытряхнул из конверта чек. Показал Максимову.
      — Двести пятьдесят штук. Чек на твое имя. «Свисс банк», деньги со счета оффшорки. Налоговые службы отдыхают.
      Он вопросительно посмотрел на Максимова.
      — Не стану спрашивать у юриста, на сколько «тянет» такой контракт.
      — Почему сразу — криминал? — довольно искренне удивился Иванов.
      — Не думаю, что вам резко потребовался археолог моего уровня. Сошка я мелкая, всего-то научный сотрудник без степени. Мне такие гонорары по статусу не полагаются.
      Максимов иронично улыбнулся. Иванов насупился.
      — Тебе разве деньги не нужны?
      — Такие — нет.
      — Чем они тебе не нравятся? Деньги как деньги. Чистые, гарантирую.
      — Верю.
      Иванов насупился.
      — Это бизнес, парень. Ты решаешь проблемы других, они платят тебе деньги, на которые ты решаешь собственные проблемы.
      — У меня нет проблем на такие суммы. Извините, так уж сложилось.
      — Сомневаюсь.
      — Ваше право. — Максимов пожал плечами.
      Иванов положил чек на стол.
      — Мое дело — передать. Можешь и так взять. Как я понял, нужда в тебе отпала. Никакой работы не предвидится.
      Он сунул бумагу в конверт. Чек остался на столе.
      — Тогда — тем более. Двести пятьдесят тысяч халявы для меня чересчур.
      Иванов пристально посмотрел в лицо Максимову.
      Максимов успел сосчитать до сорока, пока давящий взгляд Иванова не соскользнул на чек.
      Пробормотав что-то невнятное, Иванов смел чек в конверт. Конверт сунул во внутренний карман пиджака.
      — Для Атоса слишком много, а для графа де ля Фер — слишком мало, — неожиданно изрек Иванов.
      Максимов удивился пристрастию к подростковой литературе в столь почтенном возрасте. Сначала Конан Дойл, теперь — Дюма.
      «Впрочем, это лучше, чем Маринина», — заключил он.
      — Почему сразу Атос? — спросил Максимов.
      — Не знаю. Матоянц так тебя прозвал. — Иванов как-то по-новому взглянул на Максимова. — А в людях Ашот Михайлович не ошибался.
      Максимов мог поклясться, что на секунду в выцветших глазах Иванова мелькнула немая мольба о помощи.
      Все выстроилось в один ряд: потрепанная «Собака Баскервилей», видеокассета с фильмом Би-Би-Си о жизни волков, и другая — с волками, терзающими тело, фильмом, которым Иванов терзал сам себя. И странное на первый взгляд, неловкое предложение бесхозных денег. За что? Чтобы иметь лишний боевой ствол в предстоящей войне?
      В том, что Иванов решил тащить собственное расследование и никому и ничему не позволит сбить себя со следа, Максимов не сомневался.
      Максимов честно признался себе, что соблазн включиться в игру есть. Те, о ком Иванов прочитал в личном деле: лейтенант спецназа, воевавший в Эфиопии; офицер разведотдела — специалист по диверсионно-разведывательной деятельности в глубоком тылу противника; уволенный из армии капитан, кое-как пристроенный дедом в НИИ, археолог без степени, живущий неясными доходами, безусловно согласились бы. Все-таки двести пятьдесят тысяч и море адреналина.
      Они были обычными людьми, пусть и с не совсем обычной судьбой.
      Максимов непринужденным движением положил правую ладонь на стол. Пальцы сложились в знак Странника — большой и указательный отставлены, остальные сжаты.
      Иванов никак не отреагировал.
      И Максимов перевел взгляд на аляповатый офорт.
      Улочка Парижа, по самые крыши затопленная солнечным светом…

Странник (Неразгаданная судьба)

      Улочка Парижа, по самые крыши затопленная солнечным светом, круто уходила вверх. Мокрая брусчатка, отражая утреннее солнце, казалась отполированной до зеркального блеска. В пазах между камнями скопилась темная вода, парила прозрачной дымкой. Хозяева лавочек уже подняли забрала жалюзи на витринах, и, казалось, идешь вдоль ряда черных зеркал.
      Зеркала отражали неспешное движение двух человек. В этот ранний час они были единственными прохожими на тихой улочке.
      Пожилой, высокий и сухопарый мужчина гордо нес седую голову. Острый профиль и полуприкрытые веки делали его похожим на большую хищную птицу. Он был одет в черный сюртук со стоячим воротником. Второй, значительно моложе, также был одет в темное. Распахнутый долгополый плащ не мешал движениям по-военному подтянутого тела.
      Они, несмотря на разницу в возрасте, были в чем-то неуловимо похожи. Та же отстраненность, уверенность в себе и независимость, которые не выставляют напоказ, но которые нельзя не заметить.
      Создавалось ощущение, что они лишь вышли на короткую прогулку в наше время, а появились, живут и исчезнут в другом, недоступном обычным людям. Не ломая головы, их можно было принять за профессора иезуитского университета и его любимого аспиранта. Потому что обывателю, случайно бросившему взгляд на эту пару, никогда не угадать, кем на самом деле они были.
      Максимов подмигнул своему отражению и усмехнулся.
      — Забавно смотримся.
      — Хорошо, что еще отражаемся, — мрачно пошутил Навигатор, не поворачивая головы.
      — Может, зайдем? — Максимов указал на призывно распахнутые двери маленького кафе.
      Изнутри соблазнительно тянуло ванильным ароматом сдобы и возбуждающим чадом только что обжаренных кофейных зерен.
      Навигатор остановился. Заложил руки за спину.
      — Хороший кофе в парижском бистро в семь утра? М-м, это — стильно.
      Максимов рассмеялся. Фраза была из другой, параллельной им жизни.
      И тем не менее они зашли в бистро, сделали заказ заспанному хозяину и сели за столик в дальнем углу маленького зальчика.
      Навигатор водил над дымящейся чашкой кофе тонкими бледными пальцами, то ли грея их, то ли колдуя. Молчал, опустив веки.
      Молчал и Максимов. Он чувствовал себя проезжим в этом чУдном и чуднОм городе. Ни связей, ни воспоминаний, ни забот. Прибыл — убыл, промелькнул и исчез. Сгинул. Без следа, без памяти, без сожалений. Когда объявлюсь вновь — не спрашивай, сам не знаю. В любом городе так. В любой точке пространства-времени. Трудно быть таким? Нет, если странствовать — твоя суть.
      Навигатор сделал глоток, посмаковал вкус кофе, удовлетворенно покачал головой.
      — Мокко. Очень правильно прожарен. Ты пьешь горячий?
      — Да, — ответил Максимов, поднося чашку к губам. — Остывший напоминает… квартиру, в которой давно никто не живет.
      — Хорошо сказано.
      Пока Максимов осторожно прихлебывал обжигающий кофе, Навигатор достал из кармана плоский пенал из дорогой кожи. Положил рядом с блюдцем Максимова.
      — Это тебе, — тихо произнес он.
      Максимов чутко отреагировал на «тебе». Навигатор был не из тех, кто путается в словах и мыслях. Если «твое» — значит, принадлежит по праву. Если «тебе», то право собственности должно быть подтверждено свободным выбором. Не хочешь — откажись. Возьмешь — примешь и дар, и обязательства, с ним связанные.
      Он поставил чашку на блюдце, мельком взглянул на хозяина, дремавшего за стойкой, открыл крышку пенала. Сафьяновая кожа нежно прижалась к подушечкам пальцев.
      Внутри на шелке голубого цвета лежали перстень, булавка для галстука и элегантная зажигалка. Луч света, с трудом пробивавшийся в кафе сквозь затемненное стекло, вспыхнул на их гранях золотым огоньком. На всех трех предметах был выгравирован орел, держащий в когтях опрокинутый треугольник. На нем четко проступали две арабские цифры — тройка и двойка .
      — И за что мне такая роскошь? — спросил Максимов.
      — За Мертвый город, Фон Винера и «Черное Солнце», — ответил Навигатор. Он пригубил кофе и продолжил: — У нас, как ты знаешь, нет наград и привилегий. У нас нет приказов, начальников, подчиненных. Нет устава, иерархии и бюрократии. По сути — нас нет. Возможно, только поэтому мы еще существуем. Мы открываем Знания, дающие силу, а Знания обязывают к действию. Но каждый из нас действует исключительно исходя из своей сути. У всех она разная, поэтому ни просчитать, ни упредить действия Ордена невозможно. У них есть все, в чем мы себе сознательно отказываем. — Он указал взглядом на пенал. — Но в чужой монастырь, как известно… Так или иначе, из уважения к традициям наших временных союзников я обязан передать тебе эти знаки отличия, их пароль и ритуальный жест.
      Максимов через плечо Навигатора бросил взгляд на хозяина бистро. Явно сибарит и по инерции еще бабник сладко посапывал, навалившись на стойку, подперев мясистую щеку таким же мясистым кулаком. Бедняга рисковал проспать самое интересное, что когда-либо случалось в его забегаловке.
      На столе, покрытом бумажной скатертью, между чашек с кофе и блюдцами с булочками лежал ключ к вратам одной из самых могущественных лож в мире. Возьми его, запомни пароль и жест, и перед тобой откроются все аристократические салоны, кабинеты управляющих банков, комнаты секретных переговоров и хранилища тайных документов. Вероятнее всего, новообретенные братья поспособствуют легализации тайного звания в мире профанов: повесят на грудь Орден подвязки, присвоят научную степень или раскрутят бизнес, а для общей пользы сочетают браком с дамой, из семьи не ниже по уровню посвящения. И дети от этого брака с рождения получат недоступную «безродным» семнадцатую степень посвящения. Придет их срок, и они набросят на плечи черный плащ рыцаря Кадоша.