Глеб не оглядывался, он знал, чувствовал, что мэтр, как привязанный, семенит следом.
      Ударом распахнул дверь на кухню. Замер на пороге. Концентрированная смесь кухонных запахов так ударила в нос, что немного закружилась голова.
      Дебелая женщина в белом, колдовавшая над тележкой, уставленной накрытыми крышками судками, охнула и уставилась на Глеба.
      — Последние штрихи в натюрморте? — Глеб подошел ближе. — Дайте-ка полюбуюсь.
      Он повел носом, принюхиваясь. Снял крышку с центрального судка. Пахнуло жареным мясом и пряными травами.
      — Как заказывали, Глеб Павлович, — прошептал на ухо мэтр. — Филе кабанчика на вертеле. Как велели, с кровью. Трофим Ильич расстарался. Травки свои, не беспокойтесь. У черных ничего не покупаем, все исключительно свое.
      — Кабанчик откуда? — не обернувшись спросил Глеб.
      — Из-под Вязьмы. Договор с местным егерем.
      — Замечательно. — Глеб еще раз принюхался к аромату, теплой волной поднимавшемуся от покрытого аппетитной корочкой куска. — Пойдем со мной!
      Он быстрым шагом перешел варочный зал, вошел в коридорчик. Здесь было прохладно, запахи улицы заглушали теплые запахи кухни. Глеб понюхал воздух. Из-под второй двери слева тянуло сырым мясом и талым льдом.
      Глеб ударом ноги распахнул дверь.
      Худой поваренок, скобливший колоду ножом, открыл от удивления рот.
      — Пошел вон! — процедил Глеб. — А ты войди.
      Поваренок ужОм выскользнул из разделочного цеха.
      За спиной у Глеба раздалось астматическое сопение, но он не стал оглядываться. Взял забытый поваренком большой нож, поигрывая им, прошел наискосок к окну. По пути, как посетитель музея средневековой камеры пыток, равнодушным глазом осмотрел инвентарь и нехитрые механизмы.
      Сквозь замазанные белой краской стекла узкого окна в помещение сочился мутный, мертвенный свет. Под высоким потолком горел единственный светильник дневного света, его бессветное свечение, многократно отраженное от кафельных стен, превращало воздух в разделочном цеху в холодную дымку.
      Глеб встал у стойки с крючьями. Потыкал ножом в белесый бок свиной туши. Болталась она на одной ноге, вторую отмахнули топором по самый копчик.
      Крюк скользнул по штанге, и кафельные стены отразили мерзко-холодный скрип металла о металл.
      Кончиком ножа Глеб отковырял полоску мяса. Пожевал, сплюнул комок на пол.
      — Поганцы. Не сеном, а паяльной лампой обшмалили.
      — Глеб Павлович, что с дикарей возьмешь! — взмолился мэтр. — Вы же знаете, пьянь одна в деревнях осталась. А шеф-повар наш, Трофим Ильич, он расстарался как никогда. И в винце вымочил, и лучком обложил, и травками нужными пересыпал. Запах отбили, не сомневайтесь!
      — М-да? — Глеб оглянулся через плечо.
      Сипло выдохнул, полоснул ножом по краю туши, отхватив широкую полосу. Шлепнул его на колоду. Пригвоздил ножом.
      — А куда хозяин дел Леонида Самойловича? — спросил он у мэтра.
      Мэтр сглотнул ком и ответил:
      — Уволил.
      — А тебя, значит, взял на его место. — Глеб пошевелил ножом ошметок мяса. — Своих, значит, расставляет. Что ж, имеет право. Как зовут, я запамятовал?
      — Петр Алексеевич, — подсказал мэтр.
      — Не Романов, надеюсь?
      — Ну что вы, Глеб Павлович. — Мэтр смутился. — Водопьянов моя фамилия.
      — Ненавижу Петра Первого!
      Глеб рубанул по куску мяса. Звук резкого удара хлестнул по стенам. Мэтр вздрогнул.
      — Расскажу я тебе одну историю, Петр Алексеевич. — Взмах руки, звук ножа, секущего воздух, и глухой удар о колоду.
      — Однажды кончилась у меня жратва. Не велика печаль, лес прокормит. Если умеешь охотиться. — Еще один резкий удар.
      — Неподалеку дуб стоял. К нему кабаны за желудями приходили. — Новый удар.
      — Забрался я на нижнюю ветку и стал ждать. Долго ждал. Даже брюхо свело. — Два удара подряд.
      — К полудню приперся кабан с семьей. Хрумчат внизу, набивают утробу, а я жду. — Вновь жесткий прицельный удар.
      — Пошевелиться боюсь. Шуршать нельзя. Дышать нельзя. Даже потеть нельзя. — Три удара подряд.
      — Радуга перед глазами от голода и напряжения плясала, а я терпел. И дождался! — Удар.
      — Завалились звери отдыхать. Мать с выводком чуть в сторонке. А секач прямо подо мной. Я специально над его лежкой устроился. Все рассчитал. Ну, и повезло немного, как на охоте без этого. — Глеб занес нож для удара. Поднял взгляд на мэтра. — Я не сказал, что оружием у меня был кол?
      — Нет, — пролепетал загипнотизированный Петр Алексеевич. Он не мог оторвать взгляда от черного широкого клинка.
      — Очень важная деталь. — Клинок с чавканьем рассек мясо. Гулко отозвалась колода.
      — Завалить кабана колом практически невозможно. Надо бить в бок, под лопатку. А хрен он тебе ее подставит! — Глеб нанес еще один кромсающий удар.
      — А мой разлегся в траве. Бок выпирает. Только бей. Но! — Еще один удар.
      — Не дай бог промахнуться. Не дай бог смазать удар. Не дай бог кол сломать. И не дай бог секач тебя в воздухе засечет. Примет на клыки — и кишки на траву выхлестнут. — Каждое предложение Глеб заканчивал ударом. Кусок мяса превратился в бесформенный ком.
      Глеб лезвием сгреб клочья мяса в одну кучу, стал короткими ударами рубить в липкий фарш.
      — Жрать я хотел жутко. Оттого и получилось. Прыгнул вниз и пробил секача насквозь. Он рванулся, сбросил меня, да и подох сразу же. Я кубарем по траве прокатился, взлетел по стволу наверх, сам не знаю как. Кабаниха визг подняла… Как сбесилась баба! Трава клочьями, земля комьями в разные стороны летела, ужас! Думал, она сдуру дуб повалит. Хорошо, что выводок стреканул с поляны. Материнский инстинкт верх взял. Бросила она муженька мертвого и за малышней полосатой поперла, как трактор.
      Частая дробь от ударов лезвия по дереву оборвалась. В помещении повисла тяжелая, обволакивающая тишина. Глеб замер, расширенные зрачки не открывались от красной жирной массы, размазанной по колоде.
      — Во-от! — выдохнул он. — А кабана того я неделю жрал. Жарил, коптил, в ивовых листьях тушил. Соли не было, золой обходился. Но вкус мяса на всю жизнь запомнил. И знаешь, чем кабан пахнет?
      Он посмотрел в бегающие глаза Петра Алексеевича. Они, белесые от страха, замерли.
      — Волей, — произнес Глеб. — Но откуда тебе это знать?
      Он шагнул вперед. Нож вспорхнул из-под руки вверх, и черное сальное лезвие уткнулось острием в дряблую складку под подбородком мэтра.
      — Рот открой, — ровным голосом приказал Глеб.
      Нижняя челюсть Петра Алексеевича сама собой отпала вниз. Глеб надавил кончиком ножа на ряд фарфоровых зубов, заставив шире открыть рот.
      Не оглядываясь, Глеб сгреб фарш с колоды и залепил им рот мэтра.
      — А это колхозный хряк. Некастрированный свин. Мясо воняет спермой, дерьмом и комбикормом, — процедил он. — Глотай!
      Нож переместился на живот мэтра. Петр Алексеевич закатил глаза, лицо сделалось пепельно-бледным. Глубокие борозды у носа и впадины на висках залоснились от липкого пота.
      — Глотай!
      Глеб сильнее вдавил нож, и Петр Алексеевич с хлюпающим звуком всосал в себя фарш. Сморщась, заглотил. Живот дрогнул от спазма.
      Глеб вытер ладонь о форменный пиджак мэтра, развернулся на каблуках, прошел к морозильному шкафу, распахнул дверцу.
      — О! Я же чую, что-то съедобное лежит поблизости! Вот куда заныкали, сволочи.
      В ответ раздался звук натужной рвоты. Петр Алексеевич, перегнувшись через край ванны, исторгал из себя потоки белесой слизи. В мутном воздухе цеха поползла липкая волна зловония.
      Глеб посмотрел на его выгнутую спину, дрожащие колени и пальцы с потемневшими ногтями, вцепившиеся в облупленный край ванны. Нож, все еще зажатый в руке, дрогнул черным лезвием.
      Глеб облизнул губы, сплюнул себе под ноги. Широким махом, не целясь, метнул нож через весь цех.
      Свиная туша, жирно чавкнув, приняла в себя стальное лезвие. Наружу осталась торчать только рукоять. В щербинах грубой насечки тускло бликовал мертвый свет.
      Глеб достал из шкафа судок с мясом и вышел, ногой захлопнув за собой дверь.
      В варочном цеху царила тихая паника. Официанты сбились в кучу, перекрякивались, как пингвины на льдине. Дебелая тетка что-то втолковывала шеф-повару, округло поводя руками. А тот стоял, хмурый и сосредоточенный, как хирург перед операцией.
      Глеб подошел и протянул повару судок.
      — Трофим Ильич, с кабанятиной возникли проблемы. Вот парная лосятина, если не ошибаюсь. В порядке импровизации и очень скоренько изобразите из нее что-нибудь.
      — А какие проблемы с кабанчиком? — еще больше нахмурился шеф-повар.
      Дебелая повариха с невероятной для ее фигуры скоростью скользнула вбок и исчезла из поля зрения. Остался только табачный запах подмышек и густой, как бульон, запах перегретого у плиты сдобного тела.
      — С кабанчиком — никаких. Классно получился. — Глеб успокаивая, коснулся руки повара. — Но едоки у меня сегодня подкачали. Уж извините, Трофим Ильич. У одного язва, у второго что-то там непроизносимое… Думал потешить вашим фирменным кабаном, да не вышло. Попостнее бы им да на скору руку. Сможете?
      Трофим Ильич распустил морщины на лице.
      — Отчего же нет? Мясо знатное. — Посмотрел на буро-красное мясо в судке. — Хоть сырым ешь.
      — Я бы съел. А им каково? — Глеб сверкнул улыбкой. — Постарайтесь, Трофим Ильич. В ваших руках моя деловая репутация.
      Трофим Ильич преисполнился ответственности. Свободной рукой поскреб подбородок.
      — Пока вальдшнепов фаршированных распробуете, минут десять пройдет. Разрезать на порционки, в масло кипящее макнуть… Травки сверху. Соку чесночного, а? Или сами с соусами разберетесь?
      — Не смею советовать мастеру!
      Глеб снял с тележки серебряный судок с отвергнутой кабанятиной, не глядя вытянул руку в сторону. Кто-то из официантов метнулся, и рука тут же опустела.
      — Трофим Ильич, только одна просьба — не до хруста. С кровью!
      — Само собой, с кровью, — кивнул шеф-повар.
      Глеб щелкнул пальцами, призвав к вниманию официантов. Фельдфебельским глазом осмотрел строй черных смокингов и белых рубашек.
      — Начинаем, ребята! — скомандовал он.
      И вышел, ни на кого не глядя.
      В нише, у задернутой толстой портьеры, он остановился.
      В зале шел неспешный тихий разговор. Обрывки фраз, полные намека на нечто большее, чем было произнесено вслух. Частые паузы, в которых умещался долгий взгляд глаза в глаза. Обертоны и интонации, различимые только тонкому тренированному слуху.
      «Нафталиновые души», — процедил Глеб.
      Резко втянул носом воздух. Верхняя губа выгнулась, сжавшись к носу, обнажив хищный оскал.

Старые львы