– Тогда произошло нечто странное. Жук неожиданно побелел, как молоко. Увидеть что-нибудь сквозь него оказалось невозможно. Он стал просто матовым. Понимаете?

– Фантастично!

– Поборов страх, я взял его в руку, чтобы перенести в тень. Там через несколько минут он снова сделался прозрачным. Такого я еще никогда не видел.

– И что это такое, по-вашему? – спросил я нерешительно, покосившись на коробочку.

– Хотел бы я это знать! Если бы вы не сказали, что это египетский скарабей из эпохи фараонов, я бы подумал, что в жука встроен защитный рефлекс.

– Как, черт возьми?..

– Очень просто. По какой-то причине – хочу подчеркнуть, что это лишь предположение, – жук не должен находиться на солнце продолжительное время. Либо из-за тепла, либо из-за света. Понятно, да? Чего-то из названного ему следует опасаться. Но если все же случится так, что он попадет на солнце, срабатывает некая защитная система, и жук утрачивает свою способность пропускать свет. Не правда ли, я вовсе с ума сошел?

– Во всяком случае, то, что вы рассказали, очень интересно, – уклонился я от ответа.

– Собственно говоря, красивая вещица. Я бы с удовольствием поиграл с нею. Когда вам надоест, только скажите. Денек-другой я бы еще повозился…

Когда он ушел, в комнате надолго воцарилось молчание. Никто из нас не говорил ни слова: Карабинас уставился в пол, Осима на стену, а я на коробку, в которой лежал скарабей.

– Загадок все больше, – сказал наконец Осима. Карабинас улыбнулся и подмигнул мне.

– Ты все еще полагаешь, что вот этого маленького умного жука тоже сделали слабоумные придворные шуты?

Что я мог ответить? Ведь я и сам был убежден в том, что в лице советников Эхнатона мы встретились с представителями небывалой суперкультуры. 15 сентября Неделю назад вернулась экспедиция, и целых три дня город жил в радостном угаре. Нас пригласили на прием к губернатору и к мэру, в нашу честь организовали шествие с лампионами, а в местном музее выставили выкопанные находки: естественно, только те, которые мы нашли на коптском кладбище.

Население города любовалось коптскими крестами, сандалиями и украшениями. А также бородой Хальворссона.

Защитники окружающей среды на время успокоились: проблема мусорной свалки, похоже, навеки затеряется в тумане забвения.

В это утро позвонил Киндлер, который, кроме скарабея, изучал и круглый мраморный шар. Сдавленным от волнения голосом он проговорил в трубку, что с одной стороны мраморного шара обнаружил едва различимый вход, пробку из которого ему удалось извлечь с помощью вакуумного насоса.

Мы, естественно, сразу же помчались в лабораторию Киндлера и принялись рассматривать чудо-шар. Мне, как руководителю института, выпала честь стать первым человеком, который смог заглянуть внутрь шара после истекших тысячелетий. Маленьким, как карандаш, фонарем Киндлера я посветил в отверстие: тонкий, но сильный луч света рассеял темноту. Я напрягал зрение, но все равно ничего не увидел. На дне мраморного шара был всего лишь слой осадка толщиной в несколько миллиметров. 17 сентября Мраморный шар, тщательно закупоренный, лежал перед нами на столе.

– Вы думаете, она сможет это сделать? – спросил Хальворссон, повернувшись к Селии.

Девушка провела пилочкой по ногтям, потом кивнула.

– Она говорила, что хотела бы увидеть его мозг. Так вот он здесь, пожалуйста!

– Но, может быть, это вовсе и не мозг!

– Скоро узнаем. Кроме того, хорошо уже и то, что как можно меньше людей будут в это замешаны. Ведь мисс Хубер все равно уже знает. Мы успеем еще обратиться к кому-нибудь другому, если ее постигнет неудача.

Селия, несомненно, была права.

А проблема заключалась в том, что делать с обнаруженным на дне мраморного шара осадком. Мы знали, что нужно обязательно провести химический анализ и узнать, в самом ли деле он содержит благовония. Хотя этому, очевидно, противоречил тот факт, что шар не случайно открывался с огромным трудом. Более вероятным казалось – во всяком случае Селии, – это тоже канопа, как и две другие. И содержала она, возможно, мозг Иму, который так страстно желала увидеть мисс Хубер.

– Итак? – спросил я своих сотрудников.

– Я тоже считаю, что следует довериться мисс Хубер, – сказал Осима. – Я бы, во всяком случае, ей доверился.

Поскольку никто не возражал, я принял это предложение и позвонил мисс Хубер.

– Мисс Хубер?

– Это я. Какие новости? Еще одна мумия? Сегодня ее голос звучал как будто не так сухо.

– Даже не знаю, с чего начать…

– Уж не хотите ли вы попросить моей руки?

– Не сейчас. Может быть, позже, при случае. Не знаю, смею ли я надеяться.

– Естественно. Вы – всегда. Я все еще терпеливо жду. Кстати, о чем идет речь?

– Вы еще не отказались от желания увидеть мозг Иму?

– Иму?

– Того, которого вы обследовали под рентгеном. Мозг мумии.

– О! Естественно! Но только не хотите же вы сказать, что каким-то чудом обнаружился и мозг этого человека?

– Даже не знаю. Во всяком случае, что-то после него осталось, и мы не знаем, что это такое. Вероятно, в одной из каноп…

– Каноп?

– Так называются сосуды, в которые укладывали внутренние органы.

– Ага, понимаю.

– Потом объясню подробнее. Словом, осталось после него что-то, и мы не знаем, что это такое. Какой-то сухой осадок.

– Вы хотите, чтобы я посмотрела?

– Очень хотел бы.

– Почему именно я?

– Я могу быть откровенным?

– Естественно.

– Пока в этом нет крайней необходимости, я не хотел бы привлекать к исследованиям новых лиц. Кстати, забыл спросить… Вы вообще-то разбираетесь в химии?

В трубке послышалось хихиканье, больше похожее на покашливание.

– Но, послушайте! Во всяком случае, разбираюсь настолько, чтобы установить, что там содержит ваша грязь. Пришлите ко мне с чайную ложечку.

– Прекрасно, доктор!

– Впрочем, нет! Подождите… У меня есть идея получше! Не будем терять времени понапрасну. Это исследование мозга начинает меня всерьез интересовать. Знаете, что?

– Я весь внимание, – сказал я в соответствии с истиной.

– Возьмите щепотку этой пыли или мази и накапайте на нее немного разбавленного спирта, примерно 10-или 15-процентного. Сможете это сделать?

– Да… Полагаю, что сможем.

– Отлично. Перемешайте и слейте в какую-нибудь бутылочку. Потом пришлите мне. Как только я положу трубку, сразу же подготовлю электронный микроскоп. Если это действительно мозг, то через полчаса это выяснится. Идет?

– Идет! – сказал я и положил трубку. Мы сразу же принялись за работу. Карабинас извлек пробку, которую мы предварительно покрыли тонким слоем лака, чтобы легче скользили мраморные поверхности. Осима засунул в отверстие ложку с длинной ручкой и отковырнул две-три щепотки осадка. Половину он бросил в воду, а вторую половину развел в небольшом количестве спирта, как советовала доктор Хубер. Сероватый порошок быстро растворился в воде, как и в спирте, окрашивая раствор в кофейный цвет.

Йеттмар задумчиво смотрел на бутылочки, потом дернул кончиками своих усов.

– Не хочу вас тревожить, но это не совсем нормально,

– Что такое? – поднял голову Хальворссон.

– Посмотрите только на первоначальный цвет порошка. Он бледно-коричневого цвета, почти серый. А раствор – кофейного цвета. Словно произошла какая-то химическая реакция…

– Еще чего! – оборвал его Миддлтон. – Очевидно, в исходный материал попали крупинки краски. Крупинки растворились и окрасили раствор. Ясно, так ведь?

– А зачем во внутренние органы стали бы добавлять краску?

– Зачем, зачем? Только и вопросов, что зачем. Будем надеяться, что и это выяснится!

– Кто отнесет коктейль? – спросил Осима. Хальворссон встал и протянул руку.

– Давайте я. Я разбираюсь в этом меньше остальных и никаких теорий у меня нет. Доктор Хубер будет мне благодарна, если я, пока она будет работать с микроскопом, не раскрою рта.

Он взял бутылочки и ушел.

Минут через пять после ухода Хальворссона в дверь постучали. Это пришел Киндлер, геофизик.

– Можно войти?

– Естественно. Входите, мистер Киндлер. Кажется, у вас есть новые идеи?

– Вы мне льстите, Петер! – сказал он, улыбаясь, и засунул руки в карманы своего халата. – Намного хуже. Еще одна загадка!

– Что?!

– Не угостите меня сигаретой?

Мы дали ему сигарету, он закурил и с удовольствием констатировал, что всеобщее внимание обращено на него.

– Словом… Прошлый раз я кое-что скрыл от вас.

– Какого черта? – насупился я. Не люблю, когда мои сотрудники действуют на свой страх и риск.

– Я сфотографировал шар…

Ну это уж, действительно, было слишком!

– Мистер Киндлер, – сказал я со зловещим спокойствием. – Вы забыли о том, что я просил вас о полном соблюдении тайны. Я поверил вашему слову.

Улыбка мгновенно сползла с его лица. Он помрачнел и чуть не выронил сигарету.

– Вы думаете, что я… что я…

– А что? Что я должен думать? Он почти рухнул на стул и повернул ко мне болезненно искаженное лицо.

– Мистер Силади, может быть, иногда я и валяю дурака, но никогда… ни за что не стал бы болтать. Если я пообещал держать язык за зубами, то держу его там.

– Но вы ведь только что сказали, что сфотографировали шар!

Он опустил руку в карман и вынул тонкий рулон фотопленки.

– Пожалуйста! Тут все негативы. А здесь все проявленные снимки. Я сделал их не для того, чтобы… не было у меня никаких грязных намерений… Бог мне свидетель!

Мне стало жаль Киндлера. Он, пожалуй, иногда способен на дурные шутки, но это еще не причина, чтобы подозревать его в самом худшем.

– Успокойтесь, прошу вас. Пока вас еще ни в чем не обвиняют. Покажите лучше, что у вас получилось.

Киндлер разложил фотографии на стоявшем рядом кресле. На цветных снимках во весь формат был заснят мраморный шар.

– Я сделал несколько снимков шара. Я ведь довольно хороший фотограф. Знаете, с самого начала мне казалось, что с этим шаром что-то не так. Когда мы еще не могли его открыть.

– Что вы имеете в виду?

– Я все размышлял.

– Размышляли?

– Да. И думал, что сделал бы я, будь я на их месте, вернее… если бы я был.

– И что бы вы сделали?

– Вот смотрите. Они изготовляют такой шар, закрывают его и думают, что когда-нибудь, в будущем его кто-нибудь откроет. Понимаете?

– Пока да.

– Однако при этом они должны были отдавать себе отчет, что место пробки найти не так просто. Может быть, те, кто найдет шар, не будут знать, как к нему подступиться.

– Я начинаю понимать, что вы имеете в виду.

– Ведь тогда все пропало. Поэтому я, если бы был на их месте, приложил бы к шару инструкцию к пользованию.

Все мы, словно окаменев, внимательно слушали Киндлера. То, что он говорил, было вовсе не глупо!

– В надписи на стене ничего подобного не было, – продолжал Киндлер. – Мистер Хальворссон очень любезно ознакомил меня с содержанием надписи. Она оказалась не такой уж и понятной, по крайней мере, для меня.

– К сожалению, и для нас… – пробурчал Йеттмар.

– Тогда я подумал, а вдруг они эту инструкцию нанесли на шар. Написали или вырезали, или сделали это еще каким-нибудь способом. По-моему, было бы очень логично.

– Ну и?..

– Я подумал, дай-ка обследую эту вещицу. Но, к сожалению, не увидел на ней ничего ни невооруженным глазом, ни через лупу. Я уже собрался бросить эту затею, когда вспомнил о фотографии. И сделал несколько специальных снимков.

– Что вы понимаете под специальными снимками?

– С использованием различных светофильтров, с ультрафиолетовым фильтром, с различной временной экспозицией.

– И что же?

– По-моему, мне повезло, – сказал он, и в голосе его снова зазвучала гордость. – Когда я сфотографировал шар через оранжевый светофильтр с выдержкой в одну десятитысячную долю секунды, на его поверхности стало видно вот это!

И он протянул нам одну из фотографий.

Всю поверхность фотографии заполнял мраморный шар, отливавший, пожалуй, несколько более красным светом, чем в действительности. И на той его стороне, которая была обращена к нам, виднелись несколько тончайших царапин, их небесно-голубой цвет четко выделялся на красном фоне.

– Видите? – спросил Киндлер. – Я сделал так, чтобы красной была только поверхность шара. Все остальные детали, расположенные хотя бы на тысячную долю миллиметра ниже или выше среднего уровня, появляются в другом цвете. Честно говоря, хорошо удалось!

Я взял у него снимок и положил его перед собой на стол. Остальные сгрудились вокруг меня, разглядывая фото через мое плечо.

На первый взгляд казалось, что на мраморе просто что-то нацарапали. Однако царапины были не похожи на следы, оставленные, например, безобразничавшими детьми: прямые линии образовывали лежавшую на боку букву V, в вершине которой виднелась точка, а напротив расходящихся лучей этой буквы тянулась длинная вертикальная царапина.

– Что за чертовщина? – спросила Селия Джордан.

– Может быть, какой-нибудь иероглиф, – сказал Йеттмар.

Миддлтон покачал головой.

– Иероглиф? Вряд ли… Я бы принял это скорее за какую-то геометрическую фигуру или формулу.

– Что за бред?

– А вы посмотрите. Лежащая V обозначает в математике увеличение количества. Возрастание начинается оттуда, где находится вершина V и направлено в сторону, в которую расходятся ее лучи. А что имеется в вершине? Точка. Точка растягивается и превращается в вертикальную линию. Что это, как не математическая формула роста) Никто из нас ничего не сказал, мы лишь неотрывно смотрели на царапины.

– Но что же они хотели этим сказать? Я-то думал, что это инструкция к пользованию…

– Не унывайте, Киндлер, – сказал Осима и похлопал его по плечу, – это тоже возможно. Маловероятно, чтобы они хотели нам сообщить только то, что им известно понятие роста. Здесь это понятие наверняка имеет совсем другое значение. Или они хотели к чему-то привлечь наше внимание.

– Вы уверены, что на шаре больше ничего нет? – спросил Осима.

Киндлер тряхнул головой.

– Уверен. Вернее, извлечь из него я больше ничего не могу. Если только они не пользовались такой технологией, результаты которой я не могу сделать видимыми.

В этот момент зазвонил телефон. На проводе был Хальворссон.

– Мистер Силади?

– Это я. Что у вас?

– Э-э… маленькая неприятность.

Я почувствовал, как меня охватывает беспокойство, ведь эти непонятные царапины уже основательно взвинтили мои нервы.

– Какая неприятность?

– Э-э… Очень неловко…

– Что неловко? Говорите же вразумительней, Хальворссон!

– Э-э… Я вынужден передать вам слова доктора Хубер. Я, в самом деле…

Я так сжал в руке трубку, что чуть не сломал ее.

– Говорите же, Хальворссон!

– Ну… Доктор Хубер говорит, чтобы вы развлекались так со своей маменькой, а не с ней!

Я бы меньше удивился, если бы рухнули стены лаборатории. У меня буквально подкосились ноги, и я был вынужден прислониться к столу.

– Что?

– Я, в самом деле… только передал ее слова. Честно говоря, я и сам не очень понимаю…

– Послушайте, вы вообще-то можете говорить яснее?! – рявкнул я на него. – Я не понимаю, что там у вас случилось, но хотел бы знать, вам понятно?

– Ну, и я знаю не так уж много, Петер. Я отнес мисс Хубер раствор. Электронный микроскоп был уже наготове. Доктор капнула раствор на стекло, заглянула в окуляр, потом принялась ругаться.

– Как?

– Я должен повторить?

– Ничего не должны! Продолжайте!

– Она орала во всю глотку. Сначала я думал, что она сейчас все бросит на пол, но она только швырнула в стену предметное стекло. Потом убежала.

– Но почему же, ради бога?

– Ну… то, что было на стекле…

– Что было на нем? Вы разве не сказали, что на стекле была капля раствора?

– Да, конечно… Только в этом растворе… была человеческая сперма, Петер.

Мне показалось, что мое горло сдавила ледяная рука.

– И что? – прохрипел я. – Что потом? Это еще не причина, чтобы…

– Дело в том, что эти сперматозоиды двигались, Петер… Они были живые и наверняка живы и сейчас. Я, в самом деле, не знаю, что делать…

Я думаю, что за несколько сот лет существования Санта-Моники еще никто и никогда не пробегал полмили так быстро, как мы, особенно в групповом забеге. Селия Джордан, прижимая локти к бокам: очевидно, она вспомнила времена студенчества и рекомендации своего тренера. Осиму нес порыв камикадзе, а что несло меня – сам не знаю. Тем не менее я пришел третьим в этом полумильном забеге. В «спермодерби», как потом окрестил его Миддлтон.

Хальворссон все еще стоял посередине лаборатории с бутылочкой раствора в руках, и ничто на свете не могло бы заставить его выпустить ее из рук. Он посмотрел на нас с таким несчастным видом, словно из-за него нам не удалось ограбить английский банк.

– Слава богу, вы уже здесь! – простонал он радостно. – У меня голова идет кругом. Доктор заперлась там! – И он указал на дверь где-то в противоположном конце лаборатории.

– Там она? – спросил Осима шепотом.

Хальворссон кивнул.

Карабинас и Селия Джордан посмотрели на меня. Ничего не поделаешь, начальник был я.

Я подошел к запертой двери. Что и говорить, ощущения мои были не из приятных. Честно говоря, я так еще и не понял, что же произошло.

Я тихонько постучал в дверь.

– Доктор! Никакого ответа.

– Доктор Хубер! То же самое.

– Это Петер Силади. Прошу вас, скажите же что-нибудь. Вы же не ребенок…

– Что вам угодно? – донесся изнутри сухой голос.

– Откройте!

– Идите к черту! Со всей вашей бандой идиотов вместе с идиотскими мумиями. Человек оказывает им любезность и уже думает, что они приняли его в свою компанию! Взрослые люди – и такие слабоумные, плоские шутки… – Я услышал, как она в отчаянии глотает слезы.

Я привалился к двери и мысленно изменил голос, как волк под дверью у козлят.

– П сверьте, дорогая мисс доктор, я не имею понятия. что могло произойти, – проговорил я нежным голосом. – Но если я установлю, что это чья-то идиотская шутка, он у меня так вылетит, что ногами земли не коснется. А Хальворссона немедленно отправлю домой в Данию! Лишу его стипендии… Хоть виноват, хоть нет! Тут дверь быстро открылась, и в проеме появилось покрасневшее лицо доктора Хубер: глаза ее были умеренно заплаканы.

– Этого не нужно, – сказала она хрипло и прислонилась к косяку двери. – Пока не выяснится…

Хальворссон, стоя передо мной, выглядел, как живое воплощение отчаяния.

– Это ваши штучки. Кнут? – спросил я со зловещим спокойствием.

Датчанин поднял одну руку для присяги, в то время как другой рукой он все еще прижимал к себе раствор.

– Клянусь, что я ничего не сделал! Я не выпускал это из рук ни на секунду. Я перешел через дорогу, прошел по всем коридорам и, пока доктор не взяла у меня из рук бутылочку, ко мне не приближался никто из посторонних. Клянусь!

– А ты ни с кем не повстречался по пути? – шепнул Карабинас.

– Нет. Но даже если бы и повстречался… Я говорю, что не выпускал это из рук ни на секунду.

Мы несколько секунд меряли друг друга подозрительными взглядами, потом, устыдившись, опустили глаза. Мы знаем друг друга более десяти лет и не могли себе представить, чтобы кто-то из нас отмочил такую глупую шутку.

Я мягко взял доктора под локоть.

– Дорогая мисс доктор, вы видите: что бы там ни случилось, не мы виноваты в этом. Мы безгранично признательны вам за вашу помощь. Ну кому бы пришла в голову такая забава для слабоумных? Вы верите нам, доктор?

Она оглядела нас и, очевидно, заметила что-то в наших глазах, потому что с совершенно серьезным видом кивнула.

– Верю.

Я с облегчением вздохнул.

– Ну тогда с этим все. А сейчас я предлагаю сделать контрольную пробу.

– Контрольную пробу?

– То есть мы все повторим. Вдруг предметное стекло было загрязнено.

– Исключено, я мою сама… – Она готова была снова разрыдаться.

– Где предметные стекла? – спросила неожиданно Селия Джордан.

– Там, возле микроскопа в ящике…

Тогда Селия принялась за работу. Она взяла бутылочку из рук застывшего в молчании бородача и накапала немного раствора на предметное стекло.

Сделала несколько манипуляций, потом мы услышали, как загудело лазерное устройство микроскопа.

– Минимальное увеличение, – сказала доктор Хубер. – Собственно говоря, достаточно было бы и малого микроскопа, да мы уже…

Селия подняла голову.

– Вот эти маленькие попрыгунчики – сперма?

Тогда доктор Хубер, похоже, окончательно пришла в себя. Она подошла к Селии и откинула экран микроскопа.

– Так будет проще. Вы тоже видите?

Естественно, мы видели. И, естественно, не было никакого сомнения, что доктор Хубер говорит правду. На экране весело резвились маленькие клеточки. И можно было не сомневаться, что в капле жидкости на предметном стекле действительно плавали сперматозоиды.

Я понял, что должен действовать решительно, пока мы окончательно не потеряли голову.

– Карабинас и Йеттмар. Вы пойдете в наше здание, а мы останемся здесь. Возьмете из бутылочки, то есть из мраморного шара, новую пробу. Спирт попросите у химиков и приготовьте десятипроцентный раствор. Когда будет готово, принесете сюда. Мы будем ждать здесь. Вы не возражаете, доктор?

Мисс Хубер только махнула рукой.

Карабинас и Йеттмар поспешно ушли, мы же замолкли и погрузились в раздумье. Мы подняли глаза, только когда Хальворссон после длительного молчания произнес:

– А что, если…

Однако, встретившись с нами взглядом, он запнулся. Глубоко вздохнул и закрыл глаза. Наверное, он думал о том, насколько более безопасная наука фольклористика.

Карабинасу и Йеттмару понадобилось полчаса, чтобы вернуться. И еще три минуты, чтобы мы могли убедиться, что под микроскопом снова резвятся сперматозоиды.

Побледневшая доктор Хубер терла лоб.

– Мистер Силади, мне жутко стыдно, и я прошу у всех вас прощения. Простите, я вела себя ужасно глупо…

Но кого теперь уже интересовало, сердится на нас мисс Хубер или нет. Нам казалось, будто на нас обрушилось небо или, по меньшей мере, захороненная пирамида.

Первым заговорил Карабинас. Его голос был таким же хриплым, как у доктора Хубер.

– Мы не сошли с ума? Или все же это какой-то розыгрыш…

– Какой розыгрыш? – спросил Осима.

– Не знаю. Но ведь представить себе здравым рассудком…

– Ты видишь это собственными глазами.

– Глазами-то да, но только головой не воспринимаю. Хоть и вижу – не верю.

– Это… просто невозможно! – сказала, вернее, взвизгнула мисс Хубер, когда поняла, о чем речь. – Это невозможно… это противоречит всем биологическим знаниям!

– Всем прежним биологическим знаниям! – возвысила голос Селия.

– Сперму невозможно законсервировать… столько времени без охлаждения… Это все равно, как если бы ожила сама мумия.

– У вас есть другое объяснение?

– Нет, но… – И она замолчала.

– Мы не сошли с ума? – задал тот же вопрос и Йеттмар и поднял руку. – Сколько пальцев я показываю, Петер?

Никто не засмеялся его шутке.

И вдруг комната огласилась ревом Хальворссона:

– Господи! Математическая формула!

Он побелел, как стена, выпучив на нас глаза.

– Что такое? – непонимающе спросила доктор Хубер.

– Формула… или что это. Что нацарапана на мраморном шаре.

– При чем здесь формула? – выкрикнула Селия.

– Точка в вершине знака«… Понимаете?

– Боже мой! Сперма…

– И направление роста…

– Инструкция к пользованию! Мы орали, как полоумные, перебивая друг друга. Наконец, мы снова пришли в себя от вопля Хальворссона.

– Понимаете? Именно об этом говорится в послании!

Мы замолчали и уставились на него так, словно к нам вошел сам Иму.

Хальворссон воздел к небу дрожащие руки и, словно играя роль пророка в каком-то фильме о древних временах, начал декламировать: «…Я оставил семя, которое вы можете посеять когда угодно. Семя прорастет и выпустит колос. Но смотрите, хорошо посадите семя! Найдите плодородную почву, из которой сможет вырасти колос».

– Я все еще не верю. Я не в состоянии поверить, – простонала мисс Хубер. – Как можно законсервировать… Невероятно!

– Очевидно, они знали какую-то тайну, – сказал Йеттмар. – Во-первых, шар. Его закрыли так замысловато, что открыть его можно только вакуумным насосом. Потом еще коричневое красящее вещество. И кто-то еще может утверждать, что это не высочайшая культура! Тогда что же это, черт побери?

Хальворссон хлопнул себя полбу и покачал головой.

– А я, дурак, еще подумал, что обнаружил корни христианства. Горчичное семя и тому подобное. А здесь речь идет о совершенно конкретном семени! Но кто, черт возьми, мог бы подумать о таком под землей?

– Тут будет еще и кое-что похлеще, – сказал Карабинас. – Дело в том…

Я почувствовал, что мне пора вмешаться, иначе фантазия заведет нас бог знает куда.

– Больше ни слова! Возьмемся за работу и повторим этот опыт еще минимум раз десять. Со спиртом, с водой, с чем угодно. В различных условиях. И в строжайшей тайне. Вы согласны помочь нам, доктор? 20 сентября Доктор Хубер откашлялась и в замешательстве стала перекладывать бумаги.

– Собственно, мне нечего сказать. Я просто не могу себе этого представить. Если бы мне рассказал такое кто-то другой, я бы его высмеяла и посоветовала обратиться к психиатру. И тем не менее. Все в наилучшем порядке. Понимаете? В наилучшем порядке. Чтоб его черт побрал!…

– Что с ней? – проворчал Карабинас.

– Я просто не могу поверить. И сейчас еще не верю. Я убеждена, что кто-то где-то в чем-то нас обманывает, обманул или обманет. И мы попадемся на его удочку. Попадемся, потому что бессильны!

– А вы не преувеличиваете, доктор? Хубер пригладила волосы.

– Возможно. Но я уже трое суток не смыкаю глаз. Я почти поселилась здесь, в лаборатории. А если все-таки засыпаю, то и тогда не нахожу покоя. Знаете, что у меня прыгает перед глазами?

– Подозреваю, – пробормотал Йеттмар.

– Сперматозоиды, – сказала доктор. – Человеческие сперматозоиды. И как подумаю, что я девушка-Один Хальворссон дерзнул хихикнуть…

– Итак, доктор? – поторопил я ее с нетерпением.

– Опыты дали положительный результат, мистер Силади. И в то же время непонятно. По крайней мере, для меня.

– Что именно?

– Сперма… это человеческая сперма, но не совсем.

– То есть?

– Видите ли… Сперма – это живые клетки. А эти ведут себя не так. Совсем не так.

– В каком смысле?

– В том смысле, что их ничто не может погубить. Суперклетки. Если их высушить, то под действием любой жидкости они снова оживают. Будь то вода, кислота, щелочь или еще что-то. Я не пробовала, но могу поклясться, что им не причинит вреда даже концентрированная серная кислота. А это все что угодно, только не нормально.

– Вы можете как-нибудь объяснить, почему они такие?

– Смутно представляю. Пожалуй, от того коричневого красящего вещества, которое обнаруживается и в растворе. Я бы сказала, что к семенным клеткам подмешали некое неизвестное нам консервирующее вещество, которое защищает клетки от всего.

– Вы не знаете, что это?

– Если бы знала, то давно уже натерлась бы им сама.

– И нельзя установить?

– Я бьюсь над этим все три дня. И все больше убеждаюсь, что не справлюсь, ведь в конце концов я не химик! Остальное вам решать.

Я спрятал лицо в ладонях.

– Господи! Что мне сделать?

Остальные были в такой же растерянности, как и я. Они только смотрели в пространство, и кто его знает, какие мысли блуждали у них в голове.

– Это суперкультура, спору нет, – сказал наконец Осима. – Те, кто смог это сделать, победили смерть.

– Но-но1 – подняла палец Сепия. – Не забывай, что Иму умер, и остальные тоже.

– Конечно, конечно, – пробормотал японец.

Хальворссон дернул бородой и почти со страхом спросил у Хубер то, что не решался спросить у нее даже я.

– А… доктор… способны ли они к оплодотворению? Мисс Хубер развела руками.

– Я не пробовала. Но как вы думаете, зачем их законсервировали? Забавы ради?

Прежде чем кто-либо успел ответить, я был вынужден направить разговор в иное русло.

– Тут есть и более важная тема, или, по крайней мере, не менее щекотливая, чем та, о которой мы говорили. И я полагаю, что этот вопрос нужно решить в первую очередь.

Все подняли голову, некоторые смотрели непонимающе.

– А именно? – спросил Миддлтон.

– А речь просто о том, как быть дальше. Мы дошли до той точки, пожалуй, до той крайней точки, откуда еще можно повернуть вспять. Еще можно повернуть назад.

– Повернуть назад? – не поняла Селия. – То есть как?

– А так, что мы сделаем обо всем этом сообщение.

– На нас посмотрят как на сумасшедших, – запротестовал Карабинас.

– Возможно, – сказал я. – Но рано или поздно мы сумеем доказать свою правоту, ведь у нас есть неопровержимые доказательства. Например, пирамида и… ну, и сперма тоже. В этом случае наше открытие станет предметом международных исследований.

– Вы думаете? – спросил с иронией Осима.

– Я убежден в этом.

– И, по-вашему, это будет хорошо? Я развел руками.

– Мы здесь для того, чтобы решить это. Я лишь назвал одну из возможностей. Хотя я руководитель института и имею в этом качестве определенные полномочия, я не хочу принимать решение без вашего согласия. Во всяком случае, мне этого не хотелось бы.