Подземная пирамида

Я вздрагиваю от громкого вопля Хальворссона, который несется между могил, размахивая еще одним ботинком. Господи, только бы он меня не нашел! Самое умное для меня сейчас – уйти в подполье! 28 мая.

Уже несколько дней мы блуждаем по кустарникам и все еще не нашли туда входа. Может быть, военные одурачили нас? Но откуда же тогда взялись Анубис и Апис?

А сегодня уже ровно неделя, как мы уехали из Абдаллах-Бахари. Студенты под руководством Миддлтона и Селии продолжают свои спасательные работы, а мы, во всяком случае, по официальной версии, производим замеры пирамид и местности.

До сих пор все шло точно по плану. Когда мы среди кустарников разбили палатки, недостатка в посетителях не было. Хотя местность на первый взгляд казалась вымершей, через полчаса вокруг нас собралась толпа, как на футбольном матче среднего масштаба. Дети, собаки, козы и даже несколько верблюдов.

Мы же вели себя так, как принято в таких случаях.

Бакшиша не давали и разыгрывали ворчливых чиновников. И спустя несколько часов наши посетители стали потихоньку рассеиваться, а к вечеру и самых стойких след простыл. Мы их больше ни разу не видели, может быть, они вовсе убрались из этой местности.

Намного больше хлопот доставляют нам бродячие собаки, которые носятся по кустарникам целыми сворами, и у меня такое впечатление, что если бы они были достаточно голодны, то без малейших церемоний вцепились бы нам в глотку. Поэтому неразумно отрываться от остальных, не имея в руках какого-нибудь твердого предмета.

На третий день наших исследований явилась и полиция. Они попросили наши документы, долго их изучали, потом кивнули: можем оставаться, если хотим, только непонятно, за каким дьяволом.

Осиме удалось отвадить их раз и навсегда. На своем английском с шипящим японским акцентом он обрушил на них все свои познания в строительстве пирамид, что они смогли вынести не более получаса. Затем бегом ретировались к своим автомобилям, даже не оглянувшись.

Но главная беда в том, что мы здесь уже неделю, а спуска в подземелье нет и следа. А ведь я совершенно точно узнал те холмики и большие заросли кустарника, которые нарисовал на бумаге веснушчатый военный. Все напрасно, спуска нигде не было…

Утром восьмого дня мы забеспокоились всерьез. Что, если мы стали жертвами какого-то розыгрыша, или, что немногим лучше, просто не найдем спуска? Даром пропадет целый год напряженной работы!

В это утро мы уже не решались смотреть друг другу в глаза. Папа Малькольм нервно курил сигару и без конца смачивал в ведре платок, который клал себе на голову под тропический шлем. Я в который раз разглядывал набросок рыжего военного, хотя каждая карандашная линия так врезалась мне в сетчатку, будто я с ней родился. Над головой у нас ослепительно сияло солнце, и ночная прохлада как раз собиралась уступить место самой большой жаре, какая только бывает в этих местах.

Йеттмар и Карабинас занимались тем, что устанавливали привезенные с собой из деревни измерительные инструменты, чтобы, если, не дай бог, занесет посетителей, мы смогли объяснить свои действия.

Осима вылез из палатки, послонялся вокруг, потом взвалил на плечи инструмент, предназначенный для выявления скрытых под землей пустот. И хотя по уверению специалистов фирмы-изготовителя этот инструмент должен реагировать даже на сусличью норку, за всю неделю стрелка отклонилась, кажется, всего один-единственный раз; но и тогда напрасно копали мы на протяжении нескольких часов – не обнаружили даже той самой сусличьей норки.

Я, пожалуй, вздремнул в тени палатки, потому что встрепенулся от того, что Осима с яростным бормотанием сорвал с плеча инструмент и с раздражением швырнул его на песок. Сквозь приоткрытые веки я увидел, как он схватил железный прут, метра полтора длиной, и исчез вместе с ним за кустами.

Когда я очнулся во второй раз, причиной моего пробуждения снова был Осима. Он продрался сквозь кустарник прямиком к моей палатке и бросил прут на песок с такой силой, что подскочившая железяка задребезжала, ударившись о металлические колышки палатки.

– В чем дело? – подхватился я на ноги, пытаясь собрать разлетевшиеся бумаги.

Осима стоял надо мной, широко расставив ноги, как какой-нибудь языческий символ победы, и я видел, как лицо дергается от возбуждения.

– Я нашел, – сказал он тихо. – Кажется, нашел…

Я подумал, что мое сердце вот-вот остановится, но продолжал сидеть, сгребая рассыпавшиеся бумаги. По-видимому, я был не в состоянии осознать всю грандиозность услышанного.

– Где? – спросил я, наконец, сдавленным голосом.

Он показал в середину зарослей.

– Там. Точно там, где указано.

– Но… ведь… инструмент ничего не показывал. Он вытер пот со лба.

– Их инструментом только гвозди забивать. Пошли со мной, Силади!

Он поднял железный прут и стал снова продираться через кусты. Я за ним, как охотничья собака за своим хозяином.

Мы остановились точно в том месте, где, согласно рисунку, должен был быть спуск и где, несмотря на все наши старания, инструмент до сих пор так ничего и не показал.

– Палкой мы тут уже тоже проверяли, – сказал я.

Осима несколько раз подпрыгнул на песке, но, кроме шороха песчинок, не было слышно никакого звука.

– Не понимаю, что могло случиться. Но вот только посмотрите!

Он схватил прут и воткнул его в песок. Несколько секунд он висел на пруте, как прыгун с шестом перед толчком. Железный прут погружался в желтый песок, становясь в руках Осимы все короче, потом вдруг послышался звон, и конец прута наклонился.

– Это здесь! Слышите?

Меня вдруг охватила такая слабость, словно резко упало кровяное давление; перед глазами заплясали черные круги, и я бы не удивился, если бы они переплелись, как олимпийские кольца. Все-таки мы победили! Первый тайм мы выиграли!

Когда черные круги исчезли, я схватил Осиму за плечо.

– Вы уверены?

– Я знаю столько же, сколько вы. Но, черт возьми, что еще это может быть? Ведь и рисунок показывает именно это место!

– Пошли назад за лопатами!

Осима бросил железный прут, и мы помчались сквозь заросли, словно спасаясь от преследователей. В палатке, служившей складом, схватили две лопаты, лежавшие недалеко от входа, и, никем не замеченные, вприпрыжку понеслись назад, к спуску.

Японец опустился на колени и прижал ухо к горячему песку. Несколько раз ударил кулаком по земле, потом улыбнулся.

– Ей-богу, это здесь! Только никак не пойму, почему это до сих пор ускользало от нашего внимания. Подумать только, что мы могли уйти ни с чем!

Мы знали, что работать нужно спокойно и методично, но не хватало терпения. Схватившись за лопаты, мы принялись копать как одержимые.

Примерно через полчаса непрерывной работы под песком звякнул камень. К тому времени мы своим видом уже напоминали клоунов. На лица, залитые потом, прилип слой песка, словно мы надели какие-то странные, причудливые маски. Только глаза горели сумасшедшим огнем.

Осима наклонился и ладонью осторожно смел песок. Первое, что мы увидели, была птица, сокол с изогнутым клювом, птица бога Гора.

Тогда Осима выполз из ямы, стал на колени и очень медленно улегся на живот. Под животом сцепил руки, и я мог бы сказать, что он всего лишь отдыхает или молится.

Во всяком случае, мне тоже не мешало отдохнуть. Я прислонился спиной к стене ямы, достигшей уже – глубины в человеческий рост, и дышал как борзая, выигравшая гонку. Но каменная плита не давала мне покоя: я стал на колени и принялся сметать с камня песок.

Осима все еще отдыхал, когда мне удалось кое-что прочитать, несмотря на то, что на камень непрерывно скатывались комочки песка.

«Я, который победил скорпионов, одержу победу и над твоими врагами. Два глаза есть у меня: солнце и луна; я сделаю зрячими и твои глаза. Я, Гор, бессмертный!»

Когда я оторвался от надписи, Осима, лежа позади меня на животе, вполголоса разбирал надпись.

– Плиту установили в честь Гора, – пробормотал он и, встав, оперся на лопату. – Ну, а что теперь?

– Подождите здесь, Бонни, – сказал я и припустил назад к палаткам.

Папа Малькольм, с платком на голове, как раз собирался водрузить на нее свой тропический шлем, когда я вылетел из-за кустов.

– Где остальные?

Старик с удивлением уставился на меня; шлем замер в его руке.

– Где-то там… Они как раз устанавливают инструменты. Что случилось, Петер?

– Есть! – выкрикнул я, может быть, чуть громче, чем следовало. – Есть!

Папа Малькольм так и застыл на месте, шлем выпал у него из рук, и с мокрым платком на голове он выглядел как пародия на бедуина.

– Где? – выдавил он, наконец.

– Там Осима! Идите прямо! – Я уже продирался через кусты, как раз в то– месте, где они были гуще всего.

Карабинас и Йеттмар морочились с неким инструментом, напоминающим теодолит, и с серьезным видом что-то измеряли. Я подскочил к ним и открыл было рот, когда Йеттмар отмахнулся от меня.

– Тсс! Кажется, мы что-то нашли. Тут настала моя очередь удивляться.

– Нашли? Вы нашли? Какого черта вы нашли?

Карабинас отступил от инструмента, посмотрел на меня, потом показал на какую-то красиво блестевшую трубочку, похожую на подзорную трубу.

– Ты умеешь ориентироваться на местности?

– Нет!

– Тогда смотри сюда! Видишь вон ту пирамиду?

– Конечно, вижу!

– И две другие тоже?

– И те тоже.

– Ну вот, берем вершины всех трех пирамид. Соедини их между собой воображаемой линией.

– Каким образом, черт побери?

– Удлини немного вершины и представь себе, что они испускают лучи света. Все три луча направлены в нашу сторону. Где-то в одной точке они должны пересечься.

Я начал понимать, что он имеет в виду.

– Ну и как, пересекаются?

– Конечно, пересекаются. Посмотри-ка в окуляр!

Я посмотрел, но не увидел ничего, кроме шкалы с цифрами и колеблющегося перекрестья для наводки. К тому же еще и пирамиды стояли вниз головой.

Я оторвался от окуляра и упер руки в бока.

– Может, все-таки объяснишь?

– А как же. Вот, смотри. Три воображаемых линии пересекаются в одной точке. Ну-ка, загляни еще разок. Вот так. Сейчас наведу… Где пересекаются эти три линии?

Неожиданно передо мной четко вырисовывалась картина: исходящие из вершин пирамид лучи, которые обозначились в приборе черными линиями толщиной с волосок, действительно, пересекались в одной точке на склоне небольшого, чуть заметно выступающего из песка холмика.

– Твои лучи встречаются на склоне какого-то холма.

– Так, – сказал Карабинас, – а теперь отойди от окуляра.

Я отошел, и Карабинас вытянул руку вперед.

– Где этот холм сейчас?

Как я ни силился, холма нигде не увидел.

– Что за дурные шутки? – накинулся я на него.

– Ничего не дурные. Ты не видишь холма, потому что не знаешь, где искать. А через прибор ты его видишь только потому, что лучи пересекаются как раз на его склоне. Понимаешь?

– Возможно. Но все еще не вижу, куда ты гнешь.

– У тебя убогая фантазия, Петер, – проворчал Йеттмар, качая головой.

– Убогая или нет, Осима…

– Этот холмик, который представляет собой самую высокую точку, не считая пирамид, как вблизи, так и издали, мы найдем на совершенно одинаковом расстоянии от вершин трех пирамид. С поразительной точностью.

Тут я прислушался внимательнее,

– Вы думаете, что это случайность?

Это спросил Йеттмар.

Я пожал плечами и попробовал найти холм невооруженным глазом. Но он затерялся в море колеблющегося в жарком воздухе песка, так что я был вынужден отказаться от своего намерения.

– Я не в состоянии найти его. Вы говорите, что он находится на совершенно одинаковом расстоянии от вершин всех трех пирамид?

– Как видите.

– И это… это что-то означает? Карабинас в свою очередь пожал плечами.

– Сам черт не знает. Хотя я не очень верю в случайности. Кроме пирамид здесь нет ни одной достойной внимания высоты. Только этот едва различимый холмик. И он находится на одинаковом расстоянии, с точностью до одного шага, от вершин всех трех пирамид. Ну, как вам это нравится?

– Скажите, Йеттмар на этом холме уже велись раскопки?

Йеттмар потряс головой.

– Я вот только что заглядывал в каталог. Под ним ничего не нашли. Правда, если бы кто-нибудь и попытался там копать, это оказалось бы непосильной работой. Бог знает, сколько сотен или тысяч тонн песка пришлось бы перекопать только для того, чтобы сделать пригодную для исследований разведочную канаву.

Тут я почувствовал, что уже сыт этим по горло. Папа Малькольм и Осима любуются нашим чудесным открытием, а я тут спорю с ними из-за какого-то дурацкого песчаного холма.

– Дело в том, – начал я – что… Но Карабинас снова перебил меня:

– Посмотри же! Чрезвычайно интересно. Итак, вблизи пирамид существует некий ортоцентр… Дьявольщина! Тогда ведь холм-то и не самое интересное!

Йеттмар поднял голову и уставился на Карабинаса.

– Какого черта…?

– Вот смотрите! Где пересекаются эти три линии?

– На склоне холма.

– В том-то и дело) – двинул его в бок Никое. – А почему не на вершине?

– Потому что мы стоим не там, где нужно, – сказал Йеттмар. – Если ты хочешь, чтобы точка пересечения оказалась точно на вершине холма, нужно отойти в сторону. Куда-то сюда. – И он показал в ту сторону, где находится спуск.

Карабинас от неожиданности подпрыгнул, и на него напала икота.

– Есть! Будь я проклят!

Я изумленно вытаращился на него и, признаюсь честно, не слишком понимал, отчего он пришел в такой восторг. Йеттмар же, похоже, знал, почему Никое обрадовался.

– Ты думаешь, что сейчас это покажет?..

– Черт его знает. Одно точно – не зря там находится этот холм!

Я понемногу начал терять терпение.

– Эй! Может быть, все-таки скажете, чему вы радуетесь?

– Смотри сюда, Петер! – схватил меня за руку Карабинас. – Вот там холм! Клянусь, что он там не случайно! Кто-то насыпал его!

– Насыпал?

– Ну да, наносил песка.

– Ты думаешь, что под ним что-то есть?

– Откуда мне знать! Возможно. Но сейчас не это самое интересное.

– Не это? Тогда что же, черт возьми?

– Точка пересечения. То, что она находится не на вершине холма.

– Но лишь если смотреть отсюда! Только что вы говорили, что, если отойти в сторону, с некоей точки с точностью…

И тут до меня наконец дошло! Воображаемые линии, соединяющие вершины пирамид, только тогда пересекаются на вершине холмика, если смотреть на них с одной определенной точки. Я вдруг вспомнил историю о султане Ибн Хамиде.

«Иди к ним, но не подходи совсем близко! Остановись на таком расстоянии от них, откуда они кажутся высотой примерно в два локтя. И смотри, чтобы стоял ты от них строго на юг…»

Мы тоже стояли на юг от пирамид, и они казались примерно высотой в два локтя.

– Чтобы почувствовать вкус пудинга, его нужно съесть! – сказал Карабинас и поднял прибор. – Йеттмар, будь добр, возьми меня под руку, чтобы я не споткнулся… Пошли, Петер, за мной! Любопытно мне, где то место, с которого точка пересечения лучей видна на вершине холма.

Йеттмар подхватил Карабинаса под руку и повел его, как поводырь слепца. Я пошел рядом, уже, в общем, зная, куда мы выйдем. Чего я еще не знал, так это – в чем смысл всех наших действий.

Мы продрались через кустарник, прошли мимо оставшихся без присмотра палаток, обошли стороной довольно большую лужайку, направляемые Карабинасом, который отдавал команды, как лоцман.

– Теперь чуть-чуть вправо, теперь влево, так, идем прямо, все прямо!

Мы снова попали в кустарник, прошли ярдов тридцать, потом по указанию Карабинаса свернули направо.

– Еще пару метров! – бормотал Карабинас. – И тогда точка пересечения окажется на вершине насыпи!

В этот момент мы выбрались из кустарника, Никое поднял руку и громко выкрикнул:

– Стоп! Мы на месте! А теперь хорошенько осмотримся, что мы тут имеем, потому что…

Он запнулся, словно ему забили рот песком. Йеттмар и я уже обо всем догадались, а Карабинас только беззвучно ловил ртом воздух.

– Поди ж ты!.. Это… это! Вот это да!..

Он выронил из рук прибор и уставился себе под ноги, будто увидел привидение или вереницу гномов, вылезавших из той ямы, которая находилась в трех дюймах от его ботинок. Однако в яме суетились не гномы, а Осима с песчаной маской на лице и папа Малькольм с недавно мокрым а теперь засохшим складками платком на голове А под ними, напряженно вглядываясь вдаль, застыла любимая птица бога Гора – сокол с изогнутым клювом.

– Как вы ее нашли? – спросил Никое, когда отдышался, и мы все уселись наверху, на краю ямы.

– По чистой случайности. Железным прутом. Я воткнул его в песок, и камень звякнул.

– Но мы же тысячу раз проходили над этим местом с инструментом!

– Никуда он не годится. Или не больше, чем гадательный прут. Я не возьму в толк, как при нынешнем развитии техники люди не могут придумать нормальный контрольный прибор.

– Довольно уж напридумывали, – проворчал Малькольм.

– Один стоит другого, – отмахнулся Осима, стирая с лица песок. – Впрочем, дальномер, похоже, работает прилично. Ведь он привел вас прямо сюда.

Кзрабинас чистил прибор от песка.

– Как вы думаете, – спросил он тихо, – что может означать тот холм?

– Обычный ортоцентр, – сказал Осима.

– Точно?

Никто не сказал ни слова; в самом деле, что мы могли сказать точно?

Карабинас покачал головой.

– Мне этот холмик кажется подозрительным. Просто не укладывается в голове…

– Что именно?

– Зачем он был нужен.

Осима уставился на него, округлив глаза.

– То есть как это зачем? Не ты разве сказал, что точка пересечения должна оказаться на вершине?

– Да, сказал. Только не соображу, зачем нужен был именно какой-то холм.

Йеттмар почесал в затылке.

– Ну… этого и я не знаю. Разве что рассчитывали, что холм сохранится на долгие годы, тогда как другой предмет, скажем, дерево или памятный столб, может исчезнуть. Так, по крайней мере, я думаю.

– Кто рассчитывал?

– Те, кто строил, египтяне.

– А возможна ли была вообще во времена фараонов, точнее во время правления Эхнатона, такая ориентировка на местности?

Йеттмар ткнул пальцем в Карабинаса.

– Вот у него спрашивай! Карабинас пожал плечами.

– Понятия не имею. Честно говоря, мы очень мало знаем о науке египтян, особенно об их метрологии. До нас почти не дошло источников. Может быть, они и разбирались в этом.

– Ну хорошо, пока ясно, – сказал Осима. – Но все еще остается вопрос, зачем им нужны были эти фокусы. Усыпальницы прятали в земле или в скале в основном для того, чтобы сохранить их навечно. И маскировали вход. Они хотели, чтобы все забыли об умерших и усыпальница никогда не открывалась. Разве только при воскрешении из мертвых, если считать доказанным, что они верили в нечто подобное.

– Как ты это понимаешь?

– Ну, ведь кроме пирамид, они не оставили для потомков никакого указания на то, где лежат их усопшие правители. Как раз наоборот. Они хотели, чтобы никто и никогда их не нашел.

– Ага, – поднял голову папа Малькольм. – Я начинаю понимать, что вы хотите сказать, Осима.

– А здесь же совсем иная ситуация. Если верно то, что мы утверждаем. Они строят усыпальницу, прячут ее, потом запутанным способом определяют ее положение, или наоборот.

– То есть?

– Сначала определяют место, затем строят усыпальницу. Но это, в сущности, одно и то же. Важно, что они как бы хотели, чтобы в будущем, может быть, их потомки, все-таки нашли умерших.

– Это точно? – проворчал Йеттмар.

– Не точно. Но вы же сами только что объяснили необходимость холма тем, что он не подвержен разрушению, в отличие от дерева или обелиска. А ведь они должны были бы приложить все старания, чтобы исчезло все, что могло бы навести на след усыпальницы.

Папа Малькольм встал и прокашлялся.

– Так мы ни до чего не договоримся, господа. Ведь мы даже еще не знаем, что тут у нас под ногами – усыпальница или что-нибудь другое. Не соизволите ли проинформировать меня о ваших ближайших действиях? 29 мая В рассветные часы мы перенесли палатки к входу в подземелье. Потом Осима v-елся за руль автомобиля, чтобы сообщить о случившееся Миддлтону и Хальворс-сону. Поскольку Абдаллах-Бахари расположен слишком далеко, чтобы он мог лично передать им эту весть, он с ближайшей почты отправил телеграмму с заранее обусловленным текстом: «Продолжаем измерения, просим еще инструментов. Малькольм».

Когда он вернулся, мы уже закончили крепить вход.

Нельзя было рисковать тем, что, пока мы будем внизу, песок обрушится на нас.

На наше счастье и благодаря предусмотрительности Карабинаса мы прихватили с собой несколько полутораметровых железобетонных балок, таким образом крепление не представляло для нас особой проблемы. Выкопанный песок мы нагружали в ведра и выносили на поверхность. Ну и, конечно, следили за тем, чтобы песок не лежал буграми, что могло броситься в глаза какому-нибудь случайному незваному гостю.

Через два – два с половиной часа работы нам удалось полностью расчистить каменную плиту, прикрывавшую вход в подземелье, Мне было любопытно, как, черт возьми, военные смогли ее передвинуть. Но то, что они ее передвигали, это факт.

Мы с четырех сторон поддели плиту ломами и подвели под нее синтетические ремни. И вдруг каменная плита сдвинулась и так легко скользнула в сторону, словно ехала по рельсам.

Осима постучал по ней и удивленно взглянул на нас.

– Это не камень…

Я тоже пощупал, но почувствовал только прохладную гладкость, будто прикасался к мрамору.

– Нет? Тогда что же это такое? Осима все еще держался рукой за камень и качал головой.

– Где след от железного прута?

– А где он должен быть?

– Где-то на камне. Пораскиньте-ка мозгами, Петер. Сначала военные поддевали его чем-то, потом я тыкал прутом куда попало. А на нем ни царапины.

Йеттмар пожал плечами.

– Может быть, вы попали в него где-то с краю, Бонни.

Карабинас схватил одну из железок, предназначенных для подпорок, и занес ее над камнем.

– Сейчас мы сможем в этом убедиться! Папа Малькольм поднял руку и заорал:

– Стой! С ума сошел? А вдруг разобьется и…

Но Карабинас, не обращая ни малейшего внимания на протесты Старика, обрушил удар на камень. Из-под кончика железной палки выскочила длинная желтоватая искра. Такой удар должен был раздробить плиту на тысячу осколков.

Однако на поверхности плиты не появилось ни малейшей царапины.

Я опустился на колени и снова принялся изучать камень. Он был гладкий, и когда я попытался его поднять, он поднялся. Так легко, словно был полым внутри.

Я осторожно положил его опять над входным отверстием, потому что, когда он сдвинулся, сверху начал сыпаться песок, подвергая опасности крепления боковых стенок.

– Вряд ли это обычный камень, – сказал я и подумал, что, когда мы его поднимем, в склеп неизбежно обрушится груда песка.

– Тогда что это такое? – спросил Малькольм.

– Какой-то минерал. Не имею понятия. А ты как думаешь, Карабинас?

– И я не знаю. Мне только любопытно, каким дьявольским способом они смогли обработать этот странный материал. Посмотрите только на иероглифы! Какая гладкая у них поверхность. А ведь несомненно, что их именно вырезали в камне.

– Вы прочитали, Петер? – спросил Малькольм.

– Да. Обычная молитва Гору. Ничего особенного.

– Значит, мы можем спускаться?

– Когда мы снимем плиту, в склеп начнет сыпаться песок, – забеспокоился Йеттмар.

– Ну и что? Лишь столько, сколько сможет просыпаться мимо креплений. Это не самое главное. Все равно туда уже навалило несколько кубометров. Когда камень поднимали военные, вниз ссыпалось столько, сколько могло войти.

Прежде чем поднять камень, мы провели военный совет. Приняли решение, что папа Малькольм останется наверху, возле палатки, и если заметит что-нибудь подозрительное, то подаст сигнал фонарем или просто крикнет нам. Тем не менее мы надеялись, что нас никто не потревожит.

По команде Карабинаса мы подняли камень с четырех сторон. Подняли его примерно до высоты колен, потом отступили в сторону и положили на песок. Под плитой чернело отверстие, которое вело в склеп.

Мы щелкнули выключателями своих фонариков, ведь внизу царил тысячелетний мрак. Палатка заслоняла солнце, и мы вынуждены были работать при свете фонарей. Осима достал веревочную лестницу и закрепил один конец на опорной балке. Потом ухватился за лестницу и подмигнул мне.

– Все о'кей. Пойдете вперед, Силади?

Не говоря ни слова, я подошел к лестнице и начал спускаться. Я чувствовал, как лестница раскачивается подо мной, но когда Йеттмар наступил на ее конец, положение стало более устойчивым. Вытянув фонарь перед собой, я пополз вниз.

Первое, что я увидел, была уйма песка. Я оказался прав, предполагая, что после того как здесь потрудились военные, склеп, пожалуй, наполовину заполнился песком. Ну, если не наполовину, то добрых несколько кубометров все же подо мной было. Когда сошел с последней ступеньки, то погрузился в песок почти по колени. Но ниже песка уже не было, пол отсека оказался твердым.

Я отступил в сторону и посветил фонариком наверх.

– Порядок! Я внизу! Следующий! Я поставил ногу на нижнюю ступеньку лестницы и подождал, пока и Йеттмар спустился.

– Черт возьми, – принюхался он, – можно было бы подумать, что здесь, внизу, воздух тысячелетий. Но не такая уж и вонь, однако.

– Американцы проветрили, – сказал я.

– Возможно, что здесь и как-то иначе проветривается, – пробормотал он и осветил фонариком стены. – Я не удивлюсь, если мы найдем где-нибудь вытяжную трубу.

Тем временем спустились и остальные, самым последним – Карабинас со своей лампой Аладдина. Он положил фонарь сверху на кучу песка, и весь отсек осветился желтоватым, призрачным светом. Со стен на нас действительно смотрели тысячелетия.

Склеп имел, вероятно, метра три в ширину и метров шесть в длину. Обе более длинные стены были украшены иероглифами и рисунками, на одной из более коротких не было ничего, если не считать серого слоя грязи, а на противоположной, как и говорили военные, виднелись следы замурованной двери.

Трудно выразить, какое волнение охватило всех нас. Мы стояли, словно окаменев, и смотрели на стены.

Когда я рассматривал изображенные фигуры – то сидящие на троне, то стоящие на коленях на полу, – то вдруг вспомнил свое детство, как мы лазали по пещерам в Неваде и мечтали, что когда-нибудь сделаем большое открытие под землей.

И вот – пожалуйста! Мечта стала явью! Вот здесь склеп, там замурованная дверь, и, может быть, за ней нас ожидает второй Тутанхамон или подземная пирамида!

Наконец Карабинас нарушил молчание:

– Что это? Склеп?

– Возможно, – ответил Осима. – Но даже если это так, то нет здесь ничего, кроме песка.

– Вот в этом углу был Анубис, а рядом с ним был Апис. А вон там – маленький саркофаг! – И я указал в том направлении, о котором слышал от военных.

– Невероятно, чтобы это был склеп, – буркнул Йеттмар. – Где же тогда саркофаг?

– Возможно, украли…

– Через это маленькое отверстие?

– Или через ту дверь! Йеттмар скривил рот.

– А потом еще и замуровали ее за собой? Ну уж нет! Грабители склепов зря времени не теряют.

– Тогда что же это, черт возьми?

– Во-первых, что здесь на стенах? – спросил Карабинас. – Петер, ты лучше всех читаешь классические тексты.

Я поднял свой фонарь и осветил стену. Прямо напротив меня на троне в величественной позе сидел фараон или какая-то знатная персона; у ног его лежало несколько фигур поменьше в головных уборах, похожих на корону, с протянутыми вперед руками, одни из них держали кувшины и сосуды вроде бидонов, у других руки были пустыми. За их спинами стояли две огромные мужские фигуры с плетьми в руках.

А дальше, вплоть до замурованной двери, простиралось изображение обширного поля пшеницы. Женщины и мужчины наклонялись к колосьям, собираясь срезать их серпами странной формы. Другие стояли на краю поля, широко разведя руки. Были еще фигуры, которые ведрами черпали воду из оросительного канала и осторожными движениями поливали какие-то низкие растения, может быть, капусту или салат.

Мы безмолвно смотрели на картину, пытаясь понять ее смысл.

– Поклонение фараону, – произнес Йеттмар.

– Ну, а люди с плетками?

– Очевидно, телохранители.

– Или надсмотрщики над рабами.

Я был вынужден вывести их из заблуждения.

– Вряд ли, – сказали, еще раз внимательно рассмотрев картину. – Вряд ли это добровольное поклонение. Больше похоже на то, что бывшие правители завоеванной провинции или страны признают владычество фараона.

– Значит, все-таки поклонение, – сказал Йеттмар.

– В таком понимании – да. Те крошечные штуки на головах у маленьких людей, очевидно, знаки отличия правителей, короны. Фараон одержал над ними победу, и теперь они предлагают победителю свою страну и свои владения.

– А посевы?

– Они, пожалуй, символизируют богатство завоеванных стран. На это, похоже, указывает и то обстоятельство, что мы видим на картине разные виды работ. Здесь жнут, а те мужчины, с широко разведенными руками, пожалуй, сеют. На краю же поливают салат или что-то еще. Таким образом, эти рабочие процессы дают целостное представление о богатстве завоеванных территорий, как бы инвентаризируют это богатство.