– Ну, и удалось? – спросил Старик не без насмешки в голосе.

– Частично. Некоторое время я читал и перечитывал надпись, и знаете, что обнаружил? Чем отличается эта надпись от прочих надгробных надписей.

– Ну… здесь целый ряд отличий. По стилю, по содержанию, по идее, – проворчал Йеттмар.

– Нет. Нет и нет. Главное в том, что эта надпись содержит послание, а все остальные – нет! Остальные либо проклинают того смельчака, который потревожил место упокоения фараона, либо просто описывают то, что произошло. Что сделал фараон за время своего правления. Но ни одна не говорит ничего о будущем! Не дает потомкам никаких указаний на будущее. А эта дает… Семена, солнечная ладья и колос. Только мы не понимаем, что он хочет сообщить нам.

– А вы не преувеличиваете, коллега? – спросил Старик.

– Почему преувеличиваю? Этот Иму, кто бы он ни был, не проклинает людей, вскрывающих склепы, не потому, что проклятия забыли написать на стене, а потому, что он именно того и хотел, чтобы его нашли! Чтобы кто-нибудь прочитал его послание, чтобы семя проросло колосом и колос достиг Ра!

– Да, действительно, – пробормотал Старик. – Только вот не очень много в этом смысла. Жаль, что вы не слышали рассуждений Хальворссона. Но я вам кое-что скажу. Огромное противоречие есть где-то между тем, что вы говорите, и, если мне позволено будет так выразиться, реальностью.

– А именно?

– Если бы он хотел, чтобы его могилу обнаружили и прочитали его завещание, зачем он велел спрятать себя в таком склепе, который найти намного труднее, чем если бы он был под пирамидой? Он словно умышленно спрятался.

Миддлтон улыбнулся.

– Нет здесь никакого противоречия. Этот человек был на значительно более высоком уровне развития, чем египтяне, и знал, что однажды и они достигнут той ступени развития, когда с помощью весьма простых средств смогут определить местонахождение его усыпальницы. Я думаю, что он спрятался лишь настолько, чтобы его нашли позже.

– Вы думаете, ему были известны те средства, которые знаем и мы?

– Не могу сказать, – пожал плечами Миддлтон. – Возможно, он знал совсем иные способы измерения. Но несомненно, что вершины пирамид и холма играют свою роль в определении местонахождения усыпальницы. В конце концов, мы нашли ее случайно, не так, как хотел Иму!

– Смешно, – проворчал Осима. – Иму хотел!

– Теперь еще, – сказал Миддлтон. – Не так и очевидно, что этот склеп очень уж усердно прятали…

– Что, что? – рявкнул на него Старик. – По-вашему, его не слишком хорошо спрятали?

– А вспомните-ка Субесипу, – сказал Миддлтон. – Хетта Субесипу. Его проводили в подземную пирамиду, он видел ее изнутри, и им не пришлось ломать стенку. И грек, предположительно, тоже побывал в этом склепе, и ему тоже не нужно было взламывать запертые двери.

– Тогда где же, черт побери, этот другой вход? – вскинулся Йеттмар. – Ведь где-то же он должен быть!

– Это уже другой вопрос, о котором я хочу поговорить, – потянулся Миддлтон. – Пока вы тут спорили о философских проблемах, я нашел еще одну дверь. В противоположном конце склепа… Удивительно, что мы не заметили ее раньше. Ведь кладка поверх нее не оштукатурена. 1 июня Сегодня мы вскрыли и вторую дверь. Сделать это было намного легче, ведь, в отличие от первой, на ней не было штукатурки. Между двумя каменными плитками Йеттмар обнаружил обрывок шелковой ткани и клочок кожи неопределенного происхождения. Мы были почти уверены, что после погребения Иму в склеп приходили люди, но наверняка не грабители гробниц.

Когда мы вскрыли дверь, нашим глазам предстал подземный коридор, терявшийся вдали. Он казался бесконечным уже потому, что в него не проникал ни один луч света. Мы уже устали до смерти. Завтра попытаемся пройти по коридору вперед. 2 июня Старик чувствовал себя не блестяще, поэтому мы решили, что он останется наверху, пока мы попытаемся пройти по коридору. Карабинас взял с собой кое-какие приборы, чтобы установить наше точное местонахождение.

Поскольку мы не могли идти, пока он не определил направление коридора, я, за неимением лучшего, ощупывал стену. Похоже было, что ее покрыли такими же каменными плитками, какими замуровали двери.

Поработав несколько минут, Карабинас сложил штатив и протянул руку вперед.

– Все так, как я и думал. Коридор ведет прямо к холму.

Теперь уже никто из нас не сомневался, что захороненная пирамида прячется под холмом.

Было уже около полудня, когда мы прошли по коридору. Но не успели пройти и ста метров, как путь преградило неожиданное препятствие. Когда-то давно, может быть, сотни, а то и тысячи лет назад из боковой стены вывалилась одна каменная плитка, и через образовавшуюся щель в проход обрушился песок. Между сводом коридора и поверхностью песка осталось ровно столько места, чтобы через щель можно было пробраться ползком.

– Попробуем? – подмигнул мне Карабинас. Несколько мгновений я чувствовал большой соблазн сказать «да», но потом здравый смысл все же взял верх.

– Нив коем случае, – охладил я его пыл. – Принесем несколько металлических реек и установим опоры. А песок разровняем по полу коридора.

По выражению лица остальных я видел, что охотнее всего они кинулись бы сейчас к дыре и готовы протискиваться через нее до самой захороненной пирамиды, но и они согласились, что нельзя лезть напролом. Если песок обрушится, пока мы будем по ту сторону, то, пожалуй, навеки погибнет великое открытие.

Было уже часов десять вечера, когда мы закончили сооружение опор, расширив проход настолько, что могли пройти через него без особых затруднений, хотя и пригнувшись.

Теперь должен был выполнить вторую половину своих неблагодарных обязанностей. Самым решительным голосом я объявил работу на сегодня законченной, поскольку мы еле держимся на ногах, что, в конце концов, соответствовало истине.

Сейчас же я считаю – лучше бы я этого не делал.

Карабинас и Йеттмар, правда, высказались в том смысле, что мы стоим как раз у врат рая и что великие открыватели не знали ни ночи, ни усталости, но, тем не менее, покорно поплелись вслед за мной, когда я направился к выходу.

Только Хальворссон с сожалением оглянулся, словно навеки прощался с неоткрытой пирамидой.

Наверху, в палатке Старика, усталость обрушилась на нас с полной силой. От боли в мышцах я не мог поднять руки и чувствовал, что веки мои неудержимо закрываются. И остальные шатались, как пьяные, и не могли дождаться того момента, когда они растянутся на резиновых матрасах.

Старик, отдыхая в складном кресле с трубчатой рамой и положив ноги на стол, внимательно выслушал мой доклад. Его лоб покрывала испарина, и лампа отбрасывала на его лицо желтый свет. Если бы я не был смертельно усталым, то, пожалуй, пристальнее присмотрелся бы к нему.

Как я сказал, он внимательно выслушал меня, но, когда я закончил, то не произнес ни слова. А ведь я доложил ему наши планы на завтра: что мы находимся перед самой пирамидой, коридор ведет прямо к холмику, под которым, в этом я был уже уверен, найдем захороненную пирамиду. Он лишь спокойно смотрел на меня и тихонько барабанил пальцами по столу.

Я уже не могу припомнить, как очутился в постели. Проснулся я только с рассветными лучами солнца, которые резвились у меня на носу, и от крика петуха Осимы, возвещавшего во всю глотку наступление утра. 3 июня Завтрак прошел почти в молчании, в воздухе висела какая-то необъяснимая напряженность. Малькольм едва притронулся к еде, несколько раз вставал и выходил из палатки, чтобы окинуть взглядом пирамиды в пустыне. Словно он ждал кого-то.

Когда мы покончили с едой и приступили к обычному ежеутреннему обсуждению предстоящей работы. Старик неохотно отошел от двери и брюзгливым голосом открыл наше совещание:

– Вчера я выслушал доклад мистера Силади о выполненной работе. Я очень рад, что мы, вероятно, стоим на пороге большого открытия. И все же вынужден на время приостановить работу.

Я решил, что ослышался, то же, по-видимому, подумали и остальные. Йеттмар даже рот раскрыл от изумления.

– Что вы говорите? – спросил он хрипло и вцепился руками в край стола.

– Мы начнем другую работу, – сказал Старик. – Собственно, не начнем. Закончим то, что нам уже давно нужно было сделать.

– О чем вы говорите, Малькольм? – пришел я в себя.

– О склепе. Думая только о захороненной пирамиде, мы забыли о склепе. А это, может быть, не простой склеп. Может быть, ценность его не меньше, чем пирамиды.

– К черту склеп! – вырвалось в отчаянии у Карабинаса. – Как можно сравнивать склеп с захороненной пирамидой? А обелиск? Календарь, которому тысячи лет? Не хотите же вы заставить меня поверить, что склеп вам важнее, чем это чудо, которое, может быть, через несколько часов будет лежать у нас на ладони!

Папа Малькольм с решительным, не терпящим возражений видом стукнул кулаком по столу.

– Важнее то, чем мы уже располагаем! Пирамида – только гипотеза! Дай бог, чтобы когда-нибудь • она стала реальностью! Но пока мы не приведем в порядок дела со склепом, мы не сделаем ни одного шага к пирамиде!

От этого можно было сойти с ума!

– Но подумайте хорошенько, шеф, – попытался я вразумить его с помощью трезвых аргументов. – Может быть, вы и правы в отношении склепа. Даже наверняка. Но так ли уж важны эти полдня? Как только мы доберемся до пирамиды, тут же вернемся и приведем в порядок находки из склепа.

Старик упрямо покачал головой, но когда заметил, что мы стоим на своем, заговорил более жестко.

– Я руководитель экспедиции! Кому не нравится – скатертью дорога! Пишите заявления, что не согласны с моими распоряжениями, – и можете сматывать удочки! Вы меня поняли, надеюсь?

Естественно, мы поняли. Но только его слова. И вовсе не понимали, что за ними кроется. Не ревнует ли уж папа Малькольм из-за нашего открытия? Но с какой стати, если экспедиция организована от его имени? Нам было совершенно непонятно его поведение, и я мог объяснить это не иначе, как неожиданно проявившим себя старческим маразмом.

Мы переглянулись, пытаясь найти ответ в глазах друг друга. Наконец Осима нарушил молчание:

– Хорошо. Так что нам нужно делать? Старик встал и показал в сторону склепа:

– Подготовить все к транспортировке. Все до последнего гвоздя! Мистер Осима сделает необходимые снимки, мистер Карабинас проведет замеры, остальные носят и пакуют. К сожалению, мы не можем привлечь посторонних по известным причинам. Из-за пирамиды, – добавил он миролюбиво.

Миддлтон поднял голову и иронично кивнул Старику.

– О'кей, шеф. Только скажите, куда подевались все ваши сомнения. Еще дома вы говорили, что все принадлежит египтянам… А сейчас мы не оставляем им не только то, что однажды уже взяли другие, но и забираем с собой то, что сами нашли. Как это совместить, шеф?

Малькольм опустил голову и несколько секунд размышлял. Когда же он заговорил, то едва ли сказал то, что хотел сказать с самого начала.

– Все здесь до последнего гвоздя является собственностью египтян. Но если уж мы ввязались в эту игру, то нужно довести дело до конца. А когда закончим, отдадим все вместе с документацией.

– С документацией? – непонимающе спросил Осима.

Но Старик больше не хотел терять время на разговоры. Он считал уже вопрос закрытым.

– Вы серьезно полагаете, что мы сможем незаметно вывезти из страны саркофаг и каноны? – спросил и я взбешенно, хотя и пытался придать своему лицу спокойное выражение.

Он и теперь не ответил. Повернулся и скрылся в палатке. 5 июня Сегодня мы, наконец, закончили упаковку находок. Саркофаг, уложенный в деревянный ящик, покоится в автомобиле вместе с канонами и маленьким саркофагом. Только Богу известно, сколько нам пришлось потрудиться в эти дни, пока мы вытащили этот дьявольски тяжелый саркофаг из склепа. Если меня выгонят с работы, я смогу теперь зарабатывать себе на хлеб грузчиком. В этом я уверен.

Больше всего бесит, конечно, то, что пирамида находится в каких-то паре сотен ярдов от нас, а мы не можем к ней приблизиться. Положение, как у жениха, который спит в одной постели со своей невестой, только между ними лежит ее младший братишка. Ночь, желание доводит чуть не до слез, а маленький братик мирно посапывает. Но при малейшем подозрительном скрипе открывает глаза.

Осима сделал несколько тысяч негативов, Карабинас все просчитал и измерил с точностью до миллиметра.

Помню, мы ужинали, полулежа перед палатками, и разговаривали о пирамиде. Рядом с нами стоял автомобиль с содержимым склепа в багажнике. Лицо папы Малькольма разгладилось, он успокоился настолько, что время от времени отпускал шутливые словечки, которых нам так не хватало за минувшие дни. Если все верно, завтра мы увидим захороненную пирамиду.

Малькольм встал раньше всех, пожелал доброй ночи и ушел в палатку. Мы еще немного поговорили, но остерегались затрагивать прошедшую неделю. Мы так и не смогли признать правоту Старика. 6 июня На рассвете я снова проснулся от крика петуха Осимы. У него был металлический голос, как у рожка на поле боя. И, быть может, именно это в конце концов спасло ему жизнь. Хотя мы чуть не каждый день поддразнивали Осиму, рассуждая, что будет, когда петух попадет в суп, никто из нас не желал ему зла. Разве что гиены, которые частенько кружили по ночам вокруг палаток.

Я выпрыгнул из постели и, пошатываясь, вышел наружу. Солнце стояло уже довольно высоко в небе, но пустыня гладила мои босые ноги еще прохладными ладонями. Я потянулся и подумал, что сегодня будет критический день.

Может быть, более великий день, чем тот, когда нашли Тутанхамона.

И только повернулся, чтобы войти в палатку, как услышал у себя за спиной испуганный возглас. Я мгновенно обернулся снова, почувствовав, что случилась какая-то беда.

У соседней палатки стоял Осима с беспомощно разведенными в стороны руками. Карабинас же, который выходил из палатки Малькольма, одной рукой прикрывал лицо, а другой отчаянными движениями теребил себя по бедру.

В голове у меня молниеносно пронеслась мысль: Иисусе, что такое могло случиться? Украли наши находки или вдруг завалило склеп?

Тут появились Хальворссон и Миддлтон, а за ними Йеттмар. Датчанин тряхнул рыжей бородой и, опережая всех, крикнул Карабинасу:

– Что случилось. Никое? Что стряслось? Карабинас опустил руки и с неописуемым выражением кивнул в сторону палатки Старика.

– Старик… шеф…

– Что с ним? – сорвался с места Осима, выкрикивая на бегу слова, адресованные греку.

– Умер. Профессор Малькольм умер… – выдавил из себя Карабинас, затем закрыл лицо руками и рухнул на песок.

Осима встал с колен у кровати Старика и посмотрел на нас.

– Сердечный приступ, – сказал он. – Насколько я могу судить. Конечно, потом вскрытие… – и замолчал.

– Я уже целую неделю чувствовал, что с ним что-то не в порядке, – сказал Йеттмар, поправляя покрывало, наброшенное на Старика. – Вы не замечали? Он постоянно потел, и лицо было такое серое… Я… я… хотел сказать, но…

Мы все стояли, не решаясь смотреть друг на друга. Мы чувствовали себя виноватыми в смерти Старика, ведь мы обязаны были заметить, как плохо он выглядел в последние дни. Он больше отмалчивался, тяжело дышал и уже не спускался в склеп.

– Но почему же он ничего не сказал? – вырвалось у Йеттмара.

– Потому, что не хотел, чтобы хоть что-то отвлекало нас от работы, – сказал Хальворссон. – Он хорошо знал нас. Знал, что мы одержимы своей работой. Он не хотел быть нам помехой.

– Он предпочел умереть, – пробормотал Мидлтон.

– Поэтому-то он заставил нас упаковать все находки!

– Поэтому. Мы были бы в отчаянном положении, если бы за это пришлось приниматься сейчас.

– Следовательно, он учитывал, что…

– Он знал наверняка. И не хотел, чтобы мы гонялись за двумя зайцами сразу. И ни склепа, и ни пирамиды. Сейчас, по крайней мере, у нас есть склеп.

Я, как старший по рангу профессор, был вынужден взять руководство на себя. Во-первых, нужно было замаскировать склеп, а во-вторых, но одновременно, мы должны были заявить властям о смерти Малькольма. Хотя бы учитывая здешнюю жару.

Со склепом мы управились за два часа: положили на место покрывную плиту и наносили на нее песка.

Затем я отправил Йеттмара и Хальворссона в город, чтобы они уведомили полицейские власти о смерти Малькольма. А мы с Карабинасом, Миддлтоном и Осимой принялись за составление инвентарной описи выкопанных находок.

Йеттмар и Хальворссон вернулись около полудня на полицейской машине. В город они добрались на попутной, потому что автомобиль был нам совершенно необходим для инвентаризации: мы не хотели лишний раз таскать саркофаги туда-сюда.

Разморенный жарой полицейский врач и прибывший с ним, вероятно, судебный следователь не слишком стали затруднять себя работой. Они лишь бегло осмотрели бедного папу Малькольма и тут же выписали нам необходимые документы. Затем погрузили Старика в багажник автомобиля и умчались с ним вместе.

Окутанные поднятой автомобилем пылью, мы стояли пришибленные, как будто потеряли родного отца. Бедный папа Малькольм! Догадывался ли он, что никогда не увидит захороненную пирамиду? 10 июня Сегодня Малькольма повезли в Санта-Монику, а меня, как новоиспеченного руководителя экспедиции, вызвали в Управление археологии. Я явился по вызову в сопровождении Хальворссона, подсознательно надеясь, что рыжая борода датчанина смягчит сердца чиновников Управления.

Но если бы меня спросили, что я, собственно говоря, понимаю под этим, я не смог бы объяснить.

Перед тем мы вели долгие и острые споры о праве на владение археологическими находками. И, наконец, приняли решение ничего не вывозить в Штаты контрабандой. Очевидно, того же хотел и папа Малькольм. Поэтому мы все внесли в список найденных вещей и те предметы, которые вынесли из склепа военные. Единственным обманом, к которому мы прибегли, было указание другого места находок. Мы записали, что саркофаги и статуи нашли над Абдаллах-Бахари.

В Управлении археологии нас ожидал первый неприятный сюрприз. Толпа орущих и толкающихся людей ждала, пока одуревшие от шума сотрудники Управления не шлепнут на их бумаги штамп, дающий право на вывоз находок. Египет был охвачен настоящим археологическим бумом.

Мы прождали не менее получаса, пока, наконец, не попали к компетентному лицу. Дежурным компетентным лицом оказался молодой мужчина в очках, по всей вероятности, студент университета, которого привлекли к административной работе из-за этого бума. Когда мы вошли в его кабинет, он встретил нас дружелюбной улыбкой и пригласил сесть. Он с уважением остановил взгляд на бороде Хальворссона, но ничего не сказал, а тут же углубился в изучение поданных ему списков, слегка кивая по прочтении каждого пункта. Посмотрел и зарисовки местности – но без особого интереса. Наконец он сложил перед собой бумаги и озабоченно посмотрел мне в глаза.

– Словом, это все?

– Пока да. Остальные заняты раскопками коптского кладбища, но еще не закончили. Мы тоже остались бы, если бы не это несчастье, смерть…

Лицо его омрачилось, и он сочувственно кивнул.

– Естественно. Очень и очень неприятно… Значит, два саркофага. Вам известно, чьи они могут быть?

Я немного поколебался, но в интересах нашего дела1 вынужден был скрыть правду.

– Точно – нет. У нас есть только догадки.

– Фараон?

– Исключено. Пожалуй, один из советников фараона.

– Нашли в склепе золото, драгоценные камни?

– Нет.

– Канопы?

– Две. Обе из мрамора. И один мраморный шар.

– Что? – наклонился он ко мне заинтересованно. Я уже пожалел, что сказал об этом.

– Мраморный шар. Похожий на мяч… только из мрамора.

Он состроил гримасу и покачал головой.

– Никогда не слышал ничего подобного. Не может это быть флаконом для благовоний?

– Возможно, – не замедлил я ответить. – Мы еще не имели возможности изучить его внимательней. Знаете ведь, смерть…

Он снова погрузился в бумаги.

– А Анубис?

– Где-то вот таких размеров. – И я показал. – Сделан, вероятно, из какого-то незнакомого нам минерала.

Он отодвинул бумаги и снова улыбнулся.

– Ну, не так уж и много. Честно говоря, я вам сочувствую. Досталось вам какое-то завалящее коптское кладбище, и когда случайно вы находите склеп, то и тут никакой радости. В довершение всего и мистер Малькольм еще… Вы знаете, что голландцы нашли настоящего фараона?

Мы напустили на себя такой несчастный вид, что над нами сжалился бы даже убийца-рецидивист. Хальворссон жевал кончик своей бороды, и из глаз его вот-вот должны были брызнуть слезы. Надо полагать, нам будет позволено забрать с собой документацию и, может быть, даже часть коптского кладбища.

Чиновник выдвинул ящик стола и вынул из него печать. Усердно подышал на нее, потом с размаху опустил на бумагу.

– Вот, пожалуйста! Итак, до свидания! Можете забирать!

Мы встали, но до нашего сознания еще не совсем дошло, что он сказал.

Хальворссон пришел в себя первым. Он тряхнул бородой и почти шепотом спросил:

– Можем забирать? Что?

Теперь пришла очередь удивляться чиновнику.

– То есть как – что? Все, разумеется! До последней канопы. Это подарок Египта.

Мы оба чуть не упали в обморок. А служащий все смотрел на нас, ничего не понимая.

– А что? Может быть, вы считаете, что этого мало? Да, действительно… я дал бы вам и больше, но, в конце концов, по-настоящему хороших храмов мало. И так уже США получили свои. А голландцы свой успели даже увезти.

– Но эти Апис и Анубис… они из полудрагоценного камня и…

Словом, я не хотел его надувать. Молодой человек терпеливо улыбнулся.

– Полудрагоценный камень – это не драгоценный камень. Если бы вы нашли золотые украшения, я был бы вынужден задержать их здесь. Или, скажем, какого-нибудь значительного фараона. Но в этом случае!

Он почесал в затылке, потом неожиданно, словно вспомнив что-то, вскрикнул:

– А не из-за мраморного ли шара вы в такой растерянности? Успокойтесь, и он принадлежит вам. Я поинтересовался им из простого любопытства. Впрочем, я совершенно уверен, что это флакон для благовоний. Иначе просто не может быть. А сейчас прошу меня извинить. Я еще раз выражаю вам свое искреннее соболезнование по поводу смерти мистера Малькольма, но меня ожидает много людей… Вы меня извините, не правда ли? 15 июня Сегодня я получил уведомление, что в мое отсутствие меня назначили директором Археологического института Университета Санта-Моники. Знаю, что положено было бы устроить небольшое торжество, но из-за смерти папы Малькольма ни у кого из нас не было ни малейшего желания. Мы в молчании выпили несколько рюмок, а потом спать отправились даже студенты.

Может быть, над нами тяготеет проклятие фараона? 17 июня Я решил вернуться в Санта-Монику. Йеттмар и Карабинас заявили, что уедут вместе со мной, в то время как остальные, за исключением Осимы, который взял небольшой отпуск для поездки в Японию, продолжат раскопки. Хальворссон, хотя и очень хотел уехать вместе с нами, все-таки остается при своих ботинках. В этом его решении, пожалуй, не последнюю роль играла Селия Джордан.

Вечером мы попрощались с теми, кто остается. Я был удовлетворен, но радоваться по-настоящему ничему не мог. 25 августа Сегодня доктор Рэглэнд, сотрудник Медицинского института, и доктор Хубер – между прочим, больше похожая на манекенщицу, чем на врача, – провели рентгеновское обследование мумий. Они установили, что в меньшем саркофаге лежит мумия птицы, по-видимому, ибиса.

Но настоящий сюрприз ожидал нас при рентгеноскопии мумии взрослого мужчины. Выяснилось, что скелет мужчины среднего возраста не таков, как у обычного человека. Его ребра оплетали грудную клетку не только по горизонтали, но и по вертикали. Между отдельными ребрами имелись сочленения, ясно видные на рентгеновских снимках. Увенчивавший скелет череп был несколько меньше нормального размера, и форма его тоже отличалась от формы человеческого черепа. Впереди и сзади он был плоский, крышка черепа была ровной, без каких бы то ни было выпуклостей, словно ее специально сделали такой.

Мозг по объему тоже заметно уступал человеческому, а вес его, по словам доктора Хубер, не составлял и половины веса мозга человека.

Однако это было еще не все. Доктор Рэглэнд при обследовании пелен мумии обнаружил жука-скарабея, изготовленного из какого-то странного, почти прозрачного материала.

На сегодня это было все. 26 августа – Ну? – спросил Карабинас. – Как дальше?

– Не знаю, – пожал плечами Осима. – Но одно ясно. Захороненная пирамида – не легенда. И советники Эхнатона тоже существовали. Те, с решетчатыми ребрами.

– Нужно найти пирамиду, – сказал Карабинас.

– Кто они были, по-твоему? – спросил Осима.

– Советники.

– Пока неизвестная человеческая раса? Оба посмотрели на меня, словно я должен решить этот вопрос.

– Я много думал об этом, – сказал я. – Даже пытался взяться за дело с противоположного конца.

– Как это, черт возьми, понимать? – удивился грек.

– Я стал развивать мысль в обратном направлении.

Дело в том, что одной из наших отправных точек было предположение, что люди с решетчатыми ребрами были представителями высокой культуры, скажем, даже суперкультуры. Ну, а если все было не так? А если правда заключается в обратном?

– Как это в обратном?

– Возьмем размеры их мозга. По словами Рэглэнда, вес их мозга составлял около 700 граммов. Это, грубо говоря, половина мозга человека. Не могло ли быть, что их взяли ко двору фараона именно потому, что… ну, потому, что они были исключительно глупы и примитивны? Скажем, они выполняли ту же функцию, что и придворные шуты.

– Безумие, – подскочил Осима. – Ведь в источниках недвусмысленно говорится, что люди с решетчатыми ребрами были, по крайней мере, равными остальным. А надгробная надпись Иму? Для придворного шута такое не пишут в склепах!

– Ну, а как же размеры мозга! – отчаянно защищал я точку зрения, которую и сам не считал состоятельной.

– Это тоже какой-то трюк. Точно также, как с костями! – выкрикнул Осима. – Доктор сказал, что их мозг, несмотря на меньшие размеры, мог быть и тяжелее человеческого. Это не доказательство!

В этот момент в дверь постучали. Это был Киндлер, геофизик. В руках у него была бумажная коробочка, которую он осторожно поставил на мой стол.

– Вот ваш жук, Силади… Но мы не много о нем узнали.

– Но что-то удалось установить?

– Немного. Во-первых, его не вырезали, это точно.

– Тогда как же, черт возьми, его сделали? Киндлер окинул нас беспомощным взглядом, потом улыбнулся.

– Сейчас скажу глупость. Только не смейтесь. У меня нет никаких доказательств, но похоже на то, что его отлили.

– Ради бога, послушайте! Ведь это какой-то хрусталь!

– В том-то и дело… Он так выглядит. Но это не хрусталь. По крайней мере, не такой, какой встречается в природе.

– А вы не можете ошибаться? По его лицу пробежала тень.

– Конечно, могу. Ошибку никогда не следует исключать. Только, по словам моих противников, я знаю о хрустале больше, чем о собственной супруге. Я хотел бы видеть того, кто может тягаться со мной в том, что касается хрусталя. И я сразу говорю, что такого хрусталя в природе не существует. Это искусственный материал] Карабинас, который совершенно не разбирался в хрустале, напряженно следил за разговором и пытался уловить суть слов Киндлера.

– Это значит, – спросил он осторожно, – что жука сделали из чего-то вроде стекла? Киндлер одобрительно кивнул.

– Браво! Именно это я хотел сказать, Я подозреваю, что в руках у нас предмет, изготовленный из какого-то неизвестного искусственного стекловидного материала, и этот предмет изображает жука-скарабея.

– А нельзя ли установить состав? – спросил я взволнованно.

Киндлер покачал головой.

– Не могу вас утешить, Петер. Для этого мне сначала пришлось бы разломать жука. И даже если бы я так сделал, не знаю, оправдало бы ли это нанесенный ущерб. В принципе, конечно, мы могли бы определить составные части материала, но каким способом его изготовили, осталось бы по-прежнему загадкой. Из состава еще нельзя сделать прямого вывода о технологии изготовления.

– Так что вы посоветуете? Он дернул плечом.

– Раз уж вы меня спрашиваете, скажу – оставьте его в покое. Красивая вещица, правда? Будет больше пользы, если вы будете ею любоваться, чем ломать.

– Несомненно.

– Ведь в мире столько загадок! Подумайте только, сколько было художников в средние века, какие смеси красок они использовали. У каждого была своя собственная тайна. Если так рассуждать, то мы могли бы соскоблить все ими нарисованное, чтобы установить, чем они писали картины. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Абсолютно.

– А впрочем, очень красивая вещь. Я долго любовался ею. И в ней полно загадок.

– Загадок?

– Вот именно. Положите только ее на солнечный свет. Вместо того, чтобы разложить солнечный луч на тысячу оттенков, она меняется сама. Становится молочно-белой, как мастика, когда в нее подливают воду. И не нагревается. Странно, правда?

– А вы что по этому поводу думаете?

Он достал сигарету, закурил и выпустил дым.

– У меня возникла сумасшедшая идея. Но, прошу вас, никому не рассказывайте, потому что я хотел бы еще несколько лет поработать здесь.

– Молчим, как могила, – серьезно сказал Карабинас.

– Я положил эту безделушку на солнце. И стал смотреть, как она преломляет лучи. И тут вдруг у меня возникло какое-то странное ощущение. Знаете, какое? Словно некий внутренний голос шепнул мне, что скарабею нехорошо на солнце. Как будто во мне звучал плаксивый голос надоедливого ребенка, твердивший, чтобы я убрал оттуда жука. С ума сойти, а?

Никто ему не ответил.