ПРЕДИСЛОВИЕ

В 1991 году Московская штаб-квартира Международной ассоциации «Детектив и политика» выпустила в свет перевод книги Л. Ласло Леринца «Покушение», впервые представ ив русскоязычному читателю этого очень популярного, и не только у себя на родине, венгерского автора. Его произведения, отличающиеся захватывающей фабулой, стремительным развитием действия и в то же время удивительной искренностью и достоверностью изложения самых головоломных ситуаций и фантастических событий, в нашей стране пока, к сожалению, практически неизвестны.

Л. Ласло Леринц (род. в 1939 г.) начал писать еще в юношеские годы, находясь под впечатлением романов своего любимого писателя Карла Мая. Герои его первых приключенческих рассказов многолики – от контрабандистов до воинов Чингисхана, а действие разворачивается то в южных морях, то в степях Средней Азии После этих рассказов автор публикует несколько романов для юношества и так называемых социальных романов, а затем успешно пробует свои силы в жанре приключенческого и фантастического романа, в котором продолжает работать и в настоящее время В этих его книгах обычно присутствуют и элементы криминального романа, хотя автор возражает против определения своих произведений как детективных. «Я всегда любил и люблю хорошие приключенческие романы, – говорит он, – и решил сам попробовать их писать. И к фантастике испытывал тягу с детства. Прочитав знаменитый роман Джеймса Хилтона „Lost Horizont“ (дословно „Утраченный горизонт“, в венгерском переводе – „Долина Голубой Луны“ – Ю. К.), действие которого разыгрывается в Тибете, так что есть в нем и Восток, и научная фантастика, я решил, что тоже буду писать такие».

Восток не случайно излюбленное место действия в ряде романов Л. Ласло Леринца. Ученый-востоковед, профессор университета, специалист в области фольклора, литературы и истории народов Монголии и Тибета, он не один год прожил в Монголии, неоднократно бывал в Китае, Забайкалье, Индии, Вьетнаме. Богатая фантазия писателя и профессиональные знания ученого счастливо дополняют друг друга, в чем может убедиться и читатель «Подземной пирамиды».

Читая романы Л. Л. Леринца, трудно отделаться от ощущения, что написал их не венгр, а англичанин или американец. И дело не в том, что некоторые свои книги писатель публикует под псевдонимами Лелей Л. Лоуренс или Фрэнк Кокни, и даже не в выборе места действия и именах героев, а, по-видимому, в том, что язык и манера письма – точность изображения событий и лиц, безупречная логика развития действия – соответствуют классическим образцам мировой научно-фантастической и приключенческой литературы По словам писателя, он сознательно стремился к такому стилю.

В большинстве случаев действие в произведениях Л. Леринца разыгрывается в тех местах, где побывал он сам, поэтому описания их так живы, разнообразны и правдивы. Он никогда не выдумывает неестественных положений, не вводит читателя в заблуждение, и потому все фантастические идеи, события и образы в его произведениях покоряют своей достоверностью, идет ли речь о поисках погребенной в недрах пустыни загадочной пирамиды, о путешествии во времени, о разумных муравьях или чудовищах-мутантах.

Считая динамичность действия и увлекательность фабулы важнейшими чертами приключенческой и научно-фантастической литературы, автор ни в коей мере не приносит им в жертву своих героев. Действующие лица в романах Леринца – это личности с яркой индивидуальностью, их поступки и взаимоотношения всегда психологически убедительны, эмоциональны, и у читателя создается полная иллюзия живого общения с ними, отчего, естественно, увлекательность повествования еще более возрастает.

Это в полной мере относится и к предлагаемому роману. Его герои – частный детектив Сэмюэль Нельсон, профессор Петер Силади со своими коллегами-археологами, колоритная фигура – датчанин-фольклорист Хальворссон и другие – живут и действуют на страницах книги, вызывая горячее сопереживание читателя. Даже эпизодические персонажи, с которыми походя сталкиваются герои романа (например, хранитель склада городской библиотеки Санта-Моники и чиновник Управления археологии Египта, ведающий вызовом из страны археологических находок), охарактеризованные буквально несколькими словами, остаются в памяти как совершенно живые люди, а чтобы показать свое отношение к отрицательной личности, автору достаточно двух слов – это, в частности, весьма элегантный «коротышка в шляпе».

Калейдоскоп событий, свидетельствующий о неистощимой фантазии Л. Ласло Леринца, меткие и часто неожиданные сравнения, мастерски построенные диалоги, полные своеобразного юмора и иронии замечания – можно было бы продолжить перечисление достоинств «Подземной пирамиды», но не будем задерживать встречу читателя с этим замечательным произведением. Нет сомнения, что оно заслужит признание и в нашей стране и, может быть, откроет путь к нам другим романам его необычайно интересного и талантливого автора.

Ю. Красников

I. ПРОЛОГ

В тот вечер я выпил чертовски много. Сначала пил бурбон, потом какую-то зеленую бурду, которую подсунул мне бармен.

Я устал и чувствовал себя как выжатый лимон: точь-в-точь как тот тоненький ломтик, что плавал у меня под носом по поверхности зеленого сиропа.

Я разыскивал одного типа и мотался по всем южным штатам, а этот несчастный всего-то и сделал, что постарался забыть об алиментах, которые причитались его покинутой жене и детям. Мне поручили почетную миссию достать молодчика хоть из-под земли и облегчить его кошелек на несколько сотен долларов.

Было, по-моему, уже около полуночи, когда летчик сел за мой столик. Лицо в щетине, под глазами круги – несчастная душа, и за милю видно. Он что-то пробормотал и рухнул на стул.

Уже не помню, как завязался разговор. Он все говорил, а я слушал.

– Мне никогда больше не летать. Вышвырнули, и баста… сказали, сердце и нервы у меня никуда. Но что же делать летчику на земле?

Мы выпили, а он все твердил и твердил, словно заучил наизусть:

– Я, приятель, только летчик и больше ни в чем ничего не смыслю. Бороздить небо начал еще юнцом. Никто не может понять, приятель, никто, что такое летчик, которому сказали: хватит, отлетался. А я скажу тебе это, парень…Труп. Живой труп, можешь поверить. У вас, тварей бескрылых, все намного проще. А я оставил там, в облаках и среди звезд, часть себя. Ну что ты, например, оставил там, в небе? И вообще, значат ли что-нибудь для тебя слова «в небе»? Вы, что всю свою жизнь топчетесь на земле, не можете себе представить, насколько звезды безжалостны. Они украли у меня самое дорогое: мою молодость. Куда тебе понять это, парень? Твое счастье, что у тебя еще ничего не отобрали! Повезло тебе дьявольски, парень!

Я тогда уже почти не владел собой. Каждая мояклеточка, каждая частичка выкрикивала одно единственное слово, одно единственное имя, которое бушевало во мне, как местные южные ураганы:

– Сети! Сети!

– Счастливчики вы, ходящие по земле! Ты можешь быть счастливым и довольным… А у меня этот безжалостный мир отнял все!

Он поднялся и, нетвердо стоя на ногах, погрозил раскинувшемуся над мотелем небу:

– Будь проклято ты, голубое чудовище! Ты, подлый грабитель! Отдай, что отнял у меня! Отдай, ты, погань!

И тут я утратил всякую власть над собой – изо всей силы ударил его в лицо, он покачнулся и упал возле стола на пол. Словно сторонний наблюдатель, слышал я свой собственный голос, который вопил без остановки:

– Сети! Сети! Сети!

Я все еще продолжал реветь, как раненый зверь, пока, шатаясь, брел под усеянным звездами южным небом к своему номеру в гостинице.

Когда я без сил повалился на кровать, вопль уже замер на моих губах, и не осталось ничего, кроме горького вкуса миндального коктейля. В распахнутое окно светили далекие звезды, заставляя меня вспоминать все. Каждую чудесную и тысячекратно проклятую минуту и каждый час, И это оживление призраков продолжалось непрерывно до тех пор, пока не заалели на небосклоне первые лучи восходящего солнца.

II. МАЛЕНЬКИЙ КОРЕНАСТЫЙ ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОЙ ШЛЯПЕ

Это случилось как раз, когда я закончил дело Лессингов. Нужно сказать, что дело было мерзкое. Мерзкое, да и заплатили мне не очень-то хорошо.

Я решил, что несколько недель не буду браться ни за какие дела, приведу в порядок нервы. В этом, между прочим, была крайняя необходимость, потому что случай с Лессингами, как я чувствовал, буквально измочалил мои нервы. А ведь раньше они были у меня, как стальные канаты.

О самом деле Лессингов незачем много говорить: все было подробно описано в газетах, даже чересчур подробно. Но, во всяком случае, был в этом деле один эпизод, который, думаю, отнял у меня несколько лет жизни. Если вы читали газеты, то вспомните, что в той истории фигурировал огромный холодильник. Так вот, именно я был тем счастливчиком, который открыл его первым.

Я открыл дверь так, почти случайно. И тут, угрожающе медленно, на меня вывалилась вся пропавшая семья – папа, мама, дети и бабушка тоже. Убитые и заледеневшие.

Не хочу много говорить об этом. Но когда я просыпаюсь ночью в полнолуние, весь в поту и скрежеща зубами, то даже если не могу вспомнить свой сон, точно знаю, что снилось мне нечто, связанное с холодильником семьи Лессингов.

Я уже сказал, что мои нервы поистрепались, и я решил прибегнуть к мощному средству лечения, если можно так выразиться, к шоковой терапии. Заперся в своем бюро в компании с несколькими ящиками бурбона и каждый день методично напивался. Накачиваться алкоголем я собирался до тех пор, пока не поблекнет воспоминание об этом семействе.

В тот день, после обеда, я уже приканчивал первую бутылку, когда этот типчик, в черной шляпе, вдруг возник перед моим письменным столом.

Помню, что я мгновенно прикрыл лицо рукой – в голове пронеслась мысль, что, судя по фигуре, это может быть только мальчик из холодильника Лессингов.

Маленький коренастый человек откашлялся, и я невольно отнял руку от лица. И как только я это сделал, сразу понял, что ошибся: этого типа я никогда раньше не видел.

Я почувствовал облегчение, но всего лишь на мгновение. И тут же ощутил, как по моей спине побежала струйка холодного пота. Ведь я дважды повернул ключ в двери и цепочку не забыл навесить!

Я покосился на дверь. Цепочка была на месте, и в замке поблескивал ключ!

Хотя в силу своего ремесла я не очень-то верю в сверхъестественные явления, на этот раз я почувствовал дрожь в коленях. Или у меня галлюцинация, или мне явился чей-то дух. Но только не живой человек, это точно!

Коротышка осматривался, словно его заинтересовали дешевые гравюры на стенах, затем шевельнул тонким носом и понюхал воздух.

– Бурбон, – произнес он негромко. – Бурбон. И недурной… Если не ошибаюсь, Стокуэлл, с Тридцать второй улицы.

Похоже, чей бы это ни был призрак, при жизни он, вероятно, был знатоком тонких сортов бурбона.

Тонкая пелена алкоголя улетучилась, голова моя сразу стала ясной: я все меньше верил в визит из потустороннего мира.

Опустив ноги со стола, я гаркнул на него:

– Эй, вы кто такой и какого дьявола вам нужно? Коротышка сдвинул шляпу со лба на макушку.

– Я для того и пришел, чтобы объяснить. Но, черт подери, чем это вы здесь занимаетесь, а? Ты алкаш, парень?

Тут уже я разозлился. По какому праву этот мошенник вламывается ко мне, и что ему от меня нужно? И вообще… проклятие, как он вошел сюда? Но поскольку все еще сохранялась вероятность, что он не обычный, земной человек, я не решался напуститься на него по-настоящему. Хотя, насколько помню, мой голос был близок к фортиссимо.

– Как вы, черт возьми, вошли сюда? Я ведь закрылся на цепочку!

Он и не подозревал, сколько зависело от его ответа. Если скажет, что прошел через стену, то я не знаю, что сделаю, а если окажется, что он земной человек, то, ей-богу, изобью до полусмерти.

Он расстегнул пиджак, сунул руку в карман черного, хорошо сшитого жилета и показал мне узкую полоску тонкого пластика.

– Вот. Вы же не станете утверждать, что никогда ничего такого не видели? Ведь о вас говорят, как о профессионале.

Его голос звучал с некоторым пренебрежением.

– А цепочка?

Чуть ли не со скучающим видом он сунул руку в другой карман и помахал у меня перед носом каким-то длинным и узким предметом из стал и, напоминающим ножницы.

– Теперь успокоились?

Он задал этот вопрос так, словно догадывался, что я принял его за призрак.

И как раз в тот самый момент, когда он прятал свой инструмент, я решил, что все-таки побью его. Кто бы он ни был – побью. Этого требуют мои нервы. _ А дверь вы видели? – спросил я угрожающе. _ Как же, видел, – сказал он спокойно.

– А записку на двери?

– И ее тоже.

– И читать умеете?

– Приходилось.

– Больше ничего не хотите сказать?

Было видно, что этот разговор наскучил ему.

– Видите ли, мистер Нельсон, мне совершенно необходимо было поговорить с вами. А поскольку вы отключили звонок и телефон, у меня не было другого выхода. Можете быть уверены, что я не нанес вам ущерба. Замок по-прежнему исправен, ну а цепочка…

Я не выдержал. Вскочил на ноги, чтобы броситься на него через стол. Но не успел приготовиться к прыжку, как что-то заставило меня застыть на месте.

Это что-то было охотничьим ружьем с обрезанным стволом, смотревшим мне прямо в грудь.

Маленький человек в черной шляпе мгновенно изменил свое поведение.

– Легче, легче, – сказал он, ни на секунду не сводя с меня глаз. – Без глупостей, дружок!

Это сразу меня отрезвило. Я снова сел на стул, но вовсе не думал отказываться от своего намерения выпустить этому типу кишки при удобном случае.

А пока мне пришлось поерзать на стуле, потому что коротышка кивнул на свое оружие.

– Как вы думаете, сколько там дроби?

– По меньшей мере тысяча штук, – буркнул я.

– Точно. А как вы думаете, сколько я всажу в вас, если спущу курок?

– По меньшей мере тысячу, – сказал я снова. Его губы растянулись в лучезарной улыбке.

– Не льстите мне, мистер Нельсон. Сотня, как минимум, пролетит мимо…

Просто божественно, как он меня успокоил.

Я почувствовал себя плохо, в чем не последнюю роль сыграла и пьянка последних дней. Все нарастало ощущение слабости, лоб стал влажным.

– Может быть, уберете эту штуку? – выдавил я.

Маленький человек опустил ружье, и оно легко спряталось под мышкой. Если до сих пор я понятия не имел, что за человек был мой посетитель, то теперь отпали все сомнения.

– Дело в том, что я пришел за вами, мистер Нельсон.

– За мной?

– Вот именно. Один из моих доверителей хочет лично побеседовать с вами.

– Почему ваш доверитель не пришел сюда? И вообще: кто он такой?

Он сделал вид, что не расслышал моего последнего вопроса.

– По некоторым причинам мой доверитель хотел бы, чтобы вы потрудились приехать к нему, мистер Нельсон. Есть очень веская причина просить вас об этом.

– У меня же есть веская причина отказаться. Лицо маленького человека окаменело.

– Не заставляйте меня, дружок, причинять вам неудобства. Моему доверителю порекомендовал вас мистер Беттини.

Я тяжело вздохнул. Мистер, или, вернее, дон Беттини был одним из самых известных главарей мафии, главой клана Беттини. Я имел удовольствие – правда, лишь мимоходом – познакомиться с ним лично.

В голове у меня молниеносно пронеслось несколько мыслей. Долго я не смогу упираться, потому что этот коротышка выпустит-таки в меня дробь, всю тысячу штук или всего на какую-то сотню меньше. Но даже если он этого не сделает – с мафией шутки плохи, пожалуй, хуже, чем тут же получить заряд дроби.

Одновременно промелькнула мысль, что, если не считать дела Джиральдини, я никогда не переходил дорогу этим итальянцам. Обычно отказывался от поручения, на котором можно было сорвать жирный куш, если выяснялось, что, берясь за него, я вторгнусь в сферу интересов их кланов.

И в дело Джиральдини я оказался замешанным совершенно случайно. Настолько случайно, что об этом никто не знает, ни один макаронник. Вся моя роль в этом деле заключалась в том, что, получив от одного осведомителя весьма ценную информацию, я тихонько передал ее полиции. И сам же был напуган больше всех, когда фараоны благодаря этому вышли на Джиральдини и засадили его. Двумя днями позже осведомитель погиб под колесами автомобиля, но поскольку я передал информацию анонимно, то был уверен, что макаронникам ничего не известно.

Если только осведомитель не раскололся, прежде чем его убрали.

Маленький человек терпеливо ждал, пока я думал, затем спросил:

– Так что?

Я оттолкнул стол и поднялся. Я был по крайней мере головы на три выше типа в шляпе, Он кивнул в сторону двери,

– Если надумали, можем отправляться.

Я тоже надел шляпу, но все равно выглядел оборванцем рядом с элегантным коротышкой. Это открытие только усилило мое раздражение, но я был бессилен что-либо сделать.

– Вы позволите мне взять с собой мою пушку? – спросил я ворчливо.

Человечек бросил взгляд на часы,

– Берите уж, если хотите, Но советую поторопиться, Не дай бог там заподозрят неладное, Хотел бы я знать, где это – там.

Я открыл, потом запер дверь, Посетитель в шляпе был прав: ключ легко поворачивался в замке, он, действительно, не испортил механизм, Когда мы вышли в коридор, лицо коротышки вдруг преобразилось: с него исчезло то добродушное спокойствие, с которым он разговаривал в комнате. Черты его лица обрели твердость, присущую воинам-индейцам, находящимся на земле врага. Вполне вероятно, что на такой земле он и находился.

На стоянке перед домом нас ждал черный олдсмобил. Мой посетитель оказался шофером и сопровождающим в одном лице, Увидев, что других пассажиров нет, я совсем успокоился: значит, это не та всем хорошо известная «автомобильная прогулка», Хотя, откровенно говоря, я не имел представления, почему кому-нибудь хотелось бы рассчитаться со мной, Те, кого я поймал за последние десять лет,, еще не скоро выйдут на свободу…

Коротышка в шляпе сел в кресло водителя, а мне велел расположиться на заднем сиденье, у него за спиной. Я сразу же схватился за свой револьвер и почувствовал огромное искушение хорошенько стукнуть своего спутника по затылку. Потом отогнал эту соблазнительную мысль, а пистолет снова опустил в карман, Не меньше получаса мы ехали в полном молчании, которое не стремился нарушить ни он, ни я, Очевидно, он не делал тайны из того, куда мы едем: не стал завязывать мне глаза и не крутился по темным переулкам, чтобы сбить меня с толку. Ехал прямо и уверенно.

Когда мы остановились на красный свет и ждали минуты полторы, дьявол снова стал искушать меня. Я осторожно потянулся к ручке дверцы и проверил, откроется ли она. Я нажал на ручку; дверца бесшумно отворилась. Через узкую щель салон автомобиля заполнился застоявшимся бензиновым смрадом.

Человечек дернул головой и, не оборачиваясь, произнес:

– Не открывайте дверь, воняет же. Если хотите выйти, только скажите. Я сверну к тротуару, и выходите. Хотя я на вашем месте не делал бы этого.

Было в его голосе что-то, подсказавшее мне, что этого действительно не следует делать. И я не стал это делать, а спокойно откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Теперь уже я был абсолютно уверен, что они не намерены расправиться со мной.

Следующие полчаса мы ехали довольно медленно. Наступил вечер, и улицы города были биты автомобилями. Все радовались тому, что зима оконец, прошла и деревья по-весеннему зазеленели. Ветерок с реки принес легкий, солоноватый туман и на какое-то время прогнал бензиновый смрад.

На улицах становилось все более людно. Какие-то подростки, взявшись под руки, шли, подражая раскачивающейся походке моряков, и на каждом шагу сталкивались с шедшими им навстречу прохожим и. А те лишь улыбались, и не думая обернуться и погрозить им вслед кулаками.

Да и что проку сердиться, ведь весна пришла, настоящая американская весна.

Я очнулся, лишь когда мы свернули к огромным воротам, а потом наша дорога бежала между ухоженным и кустами, по всей вероятности, в частном владении. Я проклинал себя за легкомыслие, за то, что весна заставила меня забыть об осторожности. Я не имел ни малейшего понятия, когда мы свернули с дороги, ведущей на Нью-Джерси, и когда выехали на частную дорогу.

Маленький человек в черной шляпе тихо мурлыкал какую-то мелодию, вернее, насвистывал сквозь зубы, и вообще не был похож на человека, который что-то замышлял против меня. Только бы не сглазить.

Однако приятная весенняя прогулка на автомобиле вскоре закончилась – мы подъехали к дому, напоминавшему замок. Под колесами затормозившего автомобиля тихо скрипнул гравий, которым была посыпана дорожка.

Человек в шляпе поставил машину на ручной тормоз, открыл дверцу и с удовольствием потянулся, из чего я заключил, что тоже могу выйти. Я открыл дверцу и в следующее мгновение тоже захрустел суставами. Мы вели себя как кошки, празднующие на крыше приход весны.

Дом, или замок, перед которым мы устроили гимнастическое представление в честь весны, почти весь был погружен во тьму, лишь бледный свет, просачивавшийся там и сям из некоторых окон, освещал двор. Ровно подстриженные кусты, залитые этим призрачным светом, терялись вдали во мраке, и я был почти уверен, что где-то в этом гигантском парке должно быть озерцо с впадающим в него ручьем и неизменным деревянным мостиком.

Точно так, как бывает в сказке.

И тут человек в шляпе заворчал на меня:

– Приехали, мистер Нельсон. Теперь пошли, прямо!

И показал рукой, куда идти.

Через несколько минут мы оказались в изысканно обставленном кабинете на втором этаже. И я было уже открыл рот, чтобы пожелать доброго вечера, когда заметил, что в комнате нет ни души. Никто не сидел за огромным письменным столом.

В следующий момент позади письменного стола открылась дверь, и в комнату вошел невысокий человек в очках.

Я повернулся к нему и чуть не вскрикнул от неожиданности.

Это был Джиральдини, макаронник, которого я, хотя и не собственноручно, засадил за решетку.

Не могу сказать, что я ему обрадовался. Несколько мгновений волосы у меня на голове стояли дыбом. Ясно, хочет рассчитаться со мной… Этот подлый стукач раскололся-таки, прежде чем отдал богу душу под колесами автомобиля!

И в то же время что-то здесь было не то. Как ни крути, меня все-таки не похитили, а привезли сюда в качестве… гм… специалиста. Которому хотят предложить работу. Коротышка в шляпе и не пытался скрыть от меня, куда мы едем. Только собственной глупости и этой весенней одури я обязан тем, что не имею понятия, где мы находимся. Кроме того, ни дом, ни окрестности не похожи на те места, где обычно делают свою работу наемные убийцы. Хотя, черт его знает. Всякого я повидал на своем веку!

Такие вот мысли одолевали меня, когда Джиральдини шумно плюхнулся в огромное кожаное кресло за письменным столом.

– Садитесь, мистер Нельсон, – прогудел его голос. – Бенни! Позаботьтесь, чтобы нам принесли выпить!

Человек в шляпе поспешил к выходу, и я остался наедине с Джиральдини.

Рэффаэлло Джиральдини был самым отъявленным негодяем в истории преступности Америки. Пожалуй, даже старик Аль Капоне мог бы поучиться у него. А осторожен он был, как зайчонок, нюхающий воздух на опушке леса. Вплоть до событий трехлетней давности.

Именно тогда осторожный Раффаэлло случайно встретился с самой обычной, алчной потаскушкой. И как в таких случаях бывает, малышка свернула шею великому Раффаэлло.

Но самое ужасное в этом было то, что, как я уже говорил, к этому крушению и я приложил свою руку. И мне оставалось только надеяться, что Джиральдини не подозревает об этом. Потому что если это не так, то я не проживу и нескольких минут.

Я тоже тяжело опустился в кресло и ждал, пока прислуга в белых перчатках поставит передо мной поднос с ледяным бурбоном, от чего во мне снова зародилось подозрение, что со мной хотят расправиться.

Человек в шляпе тоже зашел еще раз. Я как раз потягивал свой напиток, когда он заглянул в комнату:

– Осторожней, шеф! У него пушка!

Но повинуясь резкому недвусмысленному жесту Джиральдини, сокрушенно отступил в коридор.

Джиральдини был низеньким, тщедушным, лысеющим человечком, вряд ли намного выше коротышки в шляпе. Вероятно, именно поэтому он выбирал себе телохранителей еще более низкого роста, чтобы хоть кто-нибудь смотрел на него снизу вверх.

Джиральдини тоже выпил, потом медленно поставил рюмку на стол. И стал изучать меня пристальным взглядом из-за толстых стекол очков.

Молчал и таращился на меня минуты полторы-две.

Наконец молчание стало тягостным. Не затем же он меня сюда притащил, чтобы мы до утра пялились друг на друга?

Тут Джиральдини подал признаки жизни. Он пошевелил рукой, головой, потом открыл рот. При всей его тщедушности у него был неожиданно красивый, звучный баритон.

– Я рад, что вы приняли мое приглашение, мистер Нельсон. Безмерно рад…

Я лишь кивнул головой, что в приличном обществе должно было означать, что я тоже счастлив.

– В последнее время у меня, к сожалению, не было возможности следить за вашей деятельностью, мистер Нельсон. Вы, наверное, знаете, что со мной случилась одна небольшая неприятность. М-да, даже в США правосудие далеко не совершенно. Тем не менее, мои адвокаты как раз сейчас работают над моим прошением о возобновлении процесса. Крайне важно, чтобы по отношению ко мне была восстановлена справедливость. Весьма неприятно иметь пятно на репутации честного бизнесмена. Ведь на моей репутации пятно, мистер Нельсон!

Его баритон так и заливался, но я не мог позволить себе наслаждаться музыкой. Мне нужно было быть начеку: вполне возможно, что только вслушиваясь в скрытый смысл его слов, я смогу понять, какого дьявола ему от меня нужно.

– Знаете ли, по чистой случайности я угодил в тюрьму. Кто-то оклеветал меня. К сожалению, кому-то удалось завладеть такой информацией, которую можно было использовать против меня. И использовали. У вас нет никаких идей на этот счет, мистер Нельсон?

Снова ледяной страх заполз в мое сердце. Боже правый! Значит, все-таки это оно! Значит, вряд ли я покину живым этот прелестный маленький замок.

И тут внезапно в голове промелькнула мысль об очаровательном озерце во дворе замка и о ручейке.

Джиральдини, по-видимому, не ждал ответа и продолжал:

– Я хорошенько обдумал все это вместе с друзьями. И в полиции у нас есть друзья. К сожалению, даже им не удалось установить, от кого в центр поступила информация. Осведомителя их прискорбным образом сбил автомобиль. Очень прискорбная и легкомысленная смерть.

Он сказал это таким тоном, что я не хотел бы быть на месте того бедняги, который убрал доносчика.

– Пока я там у них сидел, у меня было достаточно времени обдумать все основательно. И друзья мои здесь потрудились. И представьте себе, шаг за шагом мы пришли к выводу, что есть всего только три человека, один из которых мог подкинуть полиции ту информацию. Один из них – вы, мистер Нельсон) Хотя ситуация была, несомненно, критическая, я чуть не вскрикнул от радости. Значит, осведомитель не раскололся! Из этого следует, что они бредут вслепую… Если буду все отрицать, я спасен. Или, по крайней мере, у меня есть надежда.

Я надеялся также, что мое лицо не выдало облегчения.

– Видите ли, мистер Джиральдини, – начал я, – вы, конечно же, все знаете обо мне. Вы знаете, что я получил свою лицензию тринадцать лет назад. С тех пор мне удалось с успехом распутать не одно дельце, и есть немало людей, которые меня знают: кто так, кто этак. Но я всегда строго придерживался одного правила, мистер Джиральдини. Не совать свой нос в такие дела, которые затрагивают интересы кланов. И никогда не брался за такие дела. Это известно каждому как в полиции, так и среди специалистов. И я никогда не иду против своих принципов, мистер Джиральдини. Никогда!

Я вынужден был лгать и божиться на чем свет стоит, чтобы только спасти свою шкуру.

Джиральдини глубоко вздохнул.

– Так в том-то и дело! Я не могу не признать, что мы не имеем никаких доказательств против вас. Тем не менее, многие убеждены, что вы замешаны в этом деле. Прожужжали все уши, пока и меня, в конце концов, не заставили поверить в это…

Ого! Плохи мои дела!

– Клянусь вам, мистер Джиральдини… Он отмахнулся.

– Не клянитесь, бесполезно. Все равно не верю я вашему брату. И в то же время у меня нет доказательств. Поэтому я бессилен, должен признать…

Так за каким дьяволом ты меня притащил сюда? – подумал я, но сказать это вслух, само собой, не осмелился. Это было бы невежливо.

– Между тем я восхищаюсь вашими талантами, мистер Нельсон. Даже такой стреляный воробей, как я. Как вы показали себя в деле Лессингов…!

Вот как!

– Хотя, как я уже сказал, в целом я убежден в том, что и у вас рыльце сильно в пушку по отношению ко мне, ноя ничего не могу сделать с вами. Несмотря ни на что, есть одно дело, в котором вы могли бы помочь мне. В одном чрезвычайно важном деле. И, если хотите, вы можете, этим облегчить свою совесть.

– Нечего мне облегчать! – сказал я с дерзкой решимостью.

– Ну, как знаете. Во всяком случае, вы мне нужны, мистер Нельсон. Вы самый лучший частный сыщик в Штатах. А мне нужен человек совершенно выдающийся.

О чем-нибудь в этом роде и я думал, когда вылезал из машины перед его домом. О хорошеньком и выгодном дельце.

– АО чем речь? – спросил я осторожно.

– Нужно разыскать одного человека.

– Пропал кто-нибудь? Он молча кивнул головой.

– Не мог бы я узнать подробности?

Он снова кивнул и выдвинул ящик стола. Пошарил в нем, потом задвинул, держа в руке фотографию. Размером с открытку, с надломленными уголками. Взглянул на нее, потом перегнулся через стол и подал мне.

– Речь идет о нем.

Я взял снимок и рассмотрел его. И почти сразу же протянул назад.

– Сожалею, мистер Джиральдини, но этот случай не для меня. Я не занимаюсь младенцами.

На снимке я увидел примерно полугодовалого мальчугана в лежачей позе, который большими круглыми глазами таращился в объектив. Его голенькая попка была выпячена, как будто он хотел подставить ее фотографу вместо лица.

Джиральдини не протянул руку за фотографией.

– Не делайте поспешных выводов, мистер Нельсон. У меня есть несколько человек, которые с рвением собирают доказательства. И если все-таки обнаружится, что полиция что-то узнала от вас…

Он не договорил, но я и так его понял. Если я не возьмусь за это дело, то месть кланов мне обеспечена. А это означает, что в Штатах мне будет делать нечего, не говоря уже о том, что никто не даст за мою жизнь и пяти центов.

Тяжело задумавшись, я уставился на попку младенца, словно хотел на ней что-то прочесть, хотя не имел ни малейшего понятия, что именно.

Машинально я повернул снимок обратной стороной. Поглядел на оборот и затаил дыхание. Не дурака ли валяет со мной Джиральдини?

– Так это какая-то шутка? – выдавил я из себя.

– Вовсе не шутка.

– Но ведь… ведь… О, черт бы меня побрал, как я не заметил раньше!

Дело атом, что бумага была довольно стара и покрыта такой эмульсией, какой теперь практически не пользуется. На оборотной стороне, точно посередине, была указана дата. И согласно этой дате снимок был сделан двадцать один год назад!

Я почти умоляюще посмотрел на мафиози.

– Мистер Джиральдини… Ведь это блеф, не правда ли? Не можете же вы хотеть, чтобы я…

– Почему это? – перебил он меня.

– Потому что… потому что… Это просто невозможно! Я бы не смог найти младенца даже с помощью фотографии, сделанной вчера. Ведь все дети такие одинаковые!

– У вас есть дети, мистер Нельсон?

– Нет. Но какое это имеет отношение?

– Потому что такую глупость может сказать только тот, у кого нет детей.

В его голосе прозвучала искренняя обида.

– О'кей, о'кей, мистер Джиральдини! Допускаю, что они как-то различаются. Но вы согласитесь со мной, что ваше желание невыполнимо. Этот… как бишь его… был младенцем двадцать четыре года назад. Теперь он взрослый человек. Как, черт возьми, я разыщу его с помощью древней фотографии? Просто невозможно! Почти горестно он посмотрел на меня.

– А говорят еще, что вы самый отчаянный сыщик в Штатах. Мол, нет такого, чего вы не могли бы разыскать. Разве не так?

– Черта с два! – взорвался я. – Наболтают всякой ерунды о человеке, как не знаю…

– Жаль, искренне жаль, – покачал он головой. – Проблема в том, что я скажу своим людям, если они все-таки установят, что и вы были замешаны в том старом деле. Беда моя в том, мистер Нельсон, что я мягкий человек. Я не уверен, что смогу их удержать.

Я снова взял в руки брошенную на стол фотографию и стал изучать выпуклую попку ребенка. Боже ж ты мой! Как мне выбраться из этой заварухи?

Я все смотрел и смотрел на младенческую попку, а мысленно перенесся на двадцать один год назад.

За каким дьяволом нужно было тебя фотографировать, детка? – растравлял я себя, делая вид, что тщательно изучаю фото.

Джиральдини терпеливо ждал, не мешая мне. Я услышал, как звякнули рюмки: очевидно, он наливал нам обоим. Пожалуй, он думал, что самый замечательный сыщик Штатов ломает голову над решением задачи.

А голова эта была сейчас также пуста, как лопнувший воздушный шарик.

Просидев несколько минут в растерянном молчании, я наконец тихо спросил:

– Вы знаете имя ребенка?

– Нет.

Я даже не моргнул. Я уже ничему не удивлялся. А Джиральдини, видимо, почувствовал, что он обязан как-то объяснить свою неосведомленность.

– Собственно говоря… ситуация такова, что у него, вероятно, и не было имени. Когда он пропал из… э-э-э… из дому, он еще не был крещен.

– Ага.

– Но, конечно, теперь-то у него есть имя. Ведь иначе быть не может, правда? Только мне оно не известно. В вашу задачу входит также узнать его имя.

– Премного благодарен. Но вы знаете хотя бы, где сделан снимок? Или где находился этот ребенок младенцем?

Он медленно, с ленцой почесал свою волосатую руку.

– По всей вероятности, в Санта-Монике.

– По всей вероятности?

– По всей вероятности.

– То есть, это не точно?

Он в задумчивости наморщил лоб.

– Я не совсем уверен. Но одно почти точно. Где-то недалеко от Санта-Моники должен быть детский приют. Приют для беспризорных детей и подкинутых младенцев. Он существует на чьи-то пожертвования. По всей вероятности, этот мальчуган воспитывался там…

Мало того, что это поручение мне совсем не нравилось, было тут еще нечто, не нравившееся мне в неменьшей степени.

– Мистер Джиральдини, – начал я. – Я уже говорил вам, что никогда не вмешиваюсь в дела кланов. Если когда-либо заходила об этом речь, я прятался в своем бюро, как улитка в собственном домике. Однажды я дал обет Святому Мартину, что не буду понапрасну рисковать своей жизнью. И я хотел бы выполнить этот обет.

Он дружелюбно усмехнулся.

– Ваши слова свидетельствуют о необыкновенной мудрости, мистер Нельсон. Во всяком случае, вы напрасно тревожитесь. Это дело совсем иного сорта.

– Иного?

– Я вам говорю. Был у меня один давнишний, старый друг… Со своей супругой он жил не в очень хорошем согласии. Однажды случилось так, что посадили егоза решетку по какому-то недоразумению. Пока он сидел в тюрьме, жена его сбежала вместе с ребенком. Вот с этим маленьким младенцем Ну вот, после того, как моего друга выпустили, он начал разыскивать своего ребенка. Он уже было напал на след, когда неожиданно умер. Перед смертью он доверил мне разыскать ребенка и сделать из него человека… – Голос его задрожал, словно его душили слезы. Если бы я не был видавшей виды старой ищейкой, то, пожалуй, и попался бы на его удочку.

– Естественно, я стал искать, только вы ведь знаете, у деловых людей жизнь беспокойная. И, к сожалению, опасная. На какое-то время мне пришлось отказаться от поисков. Когда же я их возобновил, то до меня дошло, что мать ребенка умерла, а младенца взял тот самый приют, в Санта-Монике. После этого у меня снова возникли трудности, и я был вынужден прекратить поиски. Может быть, те, кому я поручил поиски, не подходили для этой задачи… А тут у меня возникла блестящая мысль, мистер Нельсон, нанять самого замечательного частного сыщика Штатов. Кто еще может напасть на след младенца, если не он?

Нечего и говорить, он выдал красивую, гладкую, сентиментальную историю. Только вот был в ней один маленький изъян.

А именно: от начала до конца не было в ней ни единого слова правды.

– О расходах не беспокойтесь, – продолжал Джиральдини. – Вы будете получать каждую неделю две тысячи, и все остальные расходы я беру на себя. Не надо чересчур скупиться. Главное, чтобы вы нашли малыша.

Он говорил так, как будто тот, кого можно было видеть на снимке, все еще был младенцем.

– Поезжайте в Санта-Монику и найдите его. Если его там нет, отправляйтесь за ним хоть на край света. Но найдите его мне!

Если бы я не был таким стреляным воробьем, то, может быть, присвистнул бы от удивления. Так вот насколько Джиральдини важно найти этого ребенка! Было бы неплохо знать, почему.

– Мистер Джиральдини… Вы, действительно, очень щедры.

– Денег достаточно?

– С лихвой оплачено.

– Так за чем же дело стало?

– А за тем, что я сказал раньше. Не хочу вмешиваться в дела кланов.

Он в раздражении вскочил, перегнулся через стол, и на секунду мне показалось, что он меня ударит. Может быть, у него и было такое намерение, но он вовремя сдержался.

– Послушайте же! Сколько раз вам говорить, что это дело не имеет ни малейшего отношения к кланам! Абсолютно частное дело! Мой друг мог бы обратиться и к кому-нибудь другому, но на мое несчастье он выбрал меня!

Я кивнул и сделал вид, что верю во всю эту историю. В конце концов, я почти верил… Потому что хотел верить.

Тем, кто меня знает, известно, что я человек действия. Когда маленький коренастый человек в черной шляпе вез меня домой, я уже размышлял над тем, с чего начну завтра.

Перед домом он остановил автомобиль, сдвинул шляпу на затылок, затем сделал вид, будто у него есть ко мне какое-то важное дело. Медленно, не спеша он открыл дверцу машины, словно его что-то очень беспокоило. И заговорил, лишь когда я уже повернулся, чтобы выйти из старенького олдсмобила.

– Послушайте! – сказал он. – У вас есть немного времени?

– Для чего? – спросил я, и мой голос звучал довольно ворчливо – Чертовски хочется бурбону.

Как хороший сыщик, я сразу понял его. Коротышка замкнул олдсмобил, и мы поднялись на лифте в мое бюро.

Когда на следующее утро мой самолет взял курс на Санта-Монику, я чувствовал себя весьма скверно.

В аэропорту Санта-Моники я плотно позавтракал, и мне пришлось немало постараться, чтобы не извергнуть этот завтрак на ухабистой дороге, которая вела в ГОРОД. Шофер такси непрерывно сыпал проклятиями, пытаясь проскользнуть через невиданное скопление бетономешалок и загадочного вида дорожно-строительных машин, изрыгавших черные потоки гудрона.

– Паршивая дорога, а? – утешил он меня.

– Да уж, – согласился я и сжал зубы крепче.

– Выборы приближаются, – заржал он многозначительно. – Тут вдруг у всех появляется куча неотложных дел, Знаете, за четыре года развелась уйма. И хоть бы кто дохлую кошку туда швырнул. Ни одной собаке нет дела. Но только начинаются выборы, все сразу меняется. У мэра руки чешутся выполнить свои обещания, Следует сказать, что мне было до лампочки, кто будет мэром в Санта-Монике и сдержит он свои обещания или нет. Так уж устроен мир. Всех обещаний все равно не выполнить.

И тут вдруг у меня в голове что-то сработало.

– Словом, это мэр усердствует? – спросил я как бы невзначай.

– Вы попали в точку.

– А между прочим, кто у вас мэром?

Он так покосился на меня, словно рядом с ним сидел белый медведь, и чуть было не врезался в чудовищных размеров бетономешалку. Но в последний момент рывком все-таки вывернул руль.

– Чтоб тебя! Вы, действительно, не знаете?

– Действительно.

– Откуда вы приехали? С восточного побережья?

– Оттуда.

– И там ничего не слышали о Джимми Гудмэне?

– Что-то припоминаю,

– Так вот, старина Джимми – наш мэр. Гнусная гадина и большая свинья. Но, по крайней мере, сейчас из него можно что-то выжать. Если бы не Билл Бакер и Натаниэль Вестфорд, он уже не был бы мэром. Да вот есть у него такие ребята.

– В самом деле?

– Да, есть. Преданы ему, как собаки. У Такера – металлургические заводы, у Вестфорда – плантации.

– Я вижу, вы не очень что симпатизируете им.

– К черту симпатии! Но я и не против них. Вы думаете, другой был бы лучше? Черта с два! К этому старому дураку мы, по крайней мере, привыкли.

Я решил переменить тему.

– Скажите, есть здесь где-нибудь приют для младенцев?

Он посмотрел на меня с таким изумлением, как будто я искал Ноев ковчег.

– Приют для младенцев?

– Приют для подброшенных младенцев. Но, возможно, там есть дети и постарше. Он должен быть где-то недалеко от города.

Он призадумался, потом хлопнул себя по лбу, от чего мы снова оказались в опасной близости к асфальтоукладчикам.

– Вам наверняка нужно благотворительное учреждение Харрисона. Там принимают младенцев. Только оно совсем в другой стороне. Отвезти вас туда?

Я отрицательно качнул головой.

– Сначала в гостиницу. Можете что-нибудь посоветовать?

Он посоветовал, я согласился. Еще через двадцать минут, благополучно миновав дорожно-строительных монстров, мы подъехали к гостинице «Отель Барбара».

Тогда я еще не подозревал, что открыл новую страничку своей жизни.

Несколько часов спустя я снова вскочил в такси и произнес заветные слова:

– В заведение Харрисона.

Шофер с тоскливой миной сунул в нос указательный палец и скорбно уставился на меня.

– А это что такое, сэр?

– Приют для младенцев.

– Приют для младенцев? – спросил он и еще глубже засунул палец в нос, что было у него, вероятно, признаком напряженной работы мысли. – Не знаю никакого приюта для младенцев в округе.

Я был вынужден разъяснить ему, в каком месте это может быть. Сказал все, что услышал от первого шофера.

И вдруг лицо его просияло. Он выдернул палец из носа и показал куда-то вдаль.

– Ага! Тогда вам нужен панельный своз. Чего ж сразу не сказали?

– А что это такое – панельный своз? Он заржал, как развращенный юнец.

– Так это куда городские девки сбрасывают свои свертки. Вы понимаете, так ведь? – Трах-бах, а через девять месяцев – вот он, сверток. Девочки относят их туда и избавляются от них. Оттого-то и панельный своз. Но вы-то что там забыли?

Я проглотил ком в горле и не ответил. Шофер, не обращая ни малейшего внимания на осевую линию и запрещающие знаки, развернулся прямо посередине дороги и дал газу. Мы неслись к «панельному свозу», словно за нами гнались собаки.

Заведение Харрисона было точно таким, как все остальные частные благотворительные учреждения в Америке. Высоченный забор из колючей проволоки, охранник у ворот, огромный парк и строения непонятного назначения, разбросанные по территории парка. Все атрибуты настоящего фильма ужасов.

Но природа в этот день не желала забавляться ужасами. Сияло солнце, тихо шелестели листвой гигантские липы, и откуда-то из глубины сада ветер доносил детский смех.

Я выбрался из машины и обратился к шоферу:

– Вы могли бы подождать?

Шофер взглянул на часы и утвердительно кивнул головой.

– Ладно. До ужина еще далеко…

Я повернулся, и тут он окликнул меня:

– Эй! Мистер! Я оглянулся.

– В чем дело?

– Однако глядите в оба! В отцовстве не признавайтесь, только когда совсем загонят в угол! – И расхохотался здоровым, раскатистым смехом.

Ей-богу, мне почему-то не хотелось смеяться.

Охранник был человеком высокого роста, с испытывающим взглядом. Не имело особого смысла пытаться обмануть его. Может быть, с его начальством мне повезет больше.

– Добрый день! – сказал я, когда он все-таки соизволил поднять на меня глаза.

– Добрый…Чего угодно?

Не слишком приветливо звучал его голос.

Я достал свое удостоверение и поднес к его глазам.

– Я сыщик и хотел бы поговорить с директором. Он рассмотрел карточку и поджал губы.

– Всего лишь частный сыщик. Что вам здесь нужно?

Я не ответил, и он больше не сказал ни слова. Поднял телефонную трубку и после небольшой паузы пробурчал:

– Миссис Казн? Тут у меня один тип, который хочет с вами поговорить. Частный сыщик. Послать его подальше?

Я понял, что настал критический момент. Я подошел поближе, аккуратно взял у него из рук трубку и пропел:

– Миссис Казн, меня зовут Сэмюэль Нельсон. Я приехал с другого побережья, чтобы только встретиться с вами.

На другом конце провода воцарилось неуютное молчание.

– По какому делу? – осторожно спросила затем миссис Казн бархатным, ласкающим слух альтом.

Я почувствовал, что сейчас должен блефовать как можно убедительней.

– Мадам… Я обращаюсь к вам по рекомендации мистера Вестфорда.

Альт мгновенно стал медоточивым.

– О, вы друг мистера Вестфорда?

– Его знакомый.

Меда как будто поубавилось, но не слишком.

– Вы не скажете, что вам угодно?

– Лучше в личной беседе. Пока только скажу, что хотел бы получить кое-какую информацию, связанную с делом более чем двадцатилетней давности.

– Вот как?

– Мистер Вестфорд очень сожалеет, что не смог лично засвидетельствовать вам свое почтение, но…

– Так ведь он сейчас в Европе, – сказала она с удивлением.

– Именно поэтому.

Она еще немного поколебалась, потом глубоко вздохнула:

– Ну, хорошо. Хотя я, действительно, очень занята. Ведь это не надолго?

– Максимум пять минут.

– Хорошо. Дайте Джека.

Верзила охранник взял трубку, умудрившись как бы невзначай наступить мне на ногу, очевидно в наказание за то, что выхватил из его рук трубку.

– Да., да, о'кей, мадам, – рявкнул он с готовностью и положил трубку. Посмотрел на меня, затем неохотно указал в сторону посыпанной гравием дорожки.

– Вам туда. Миссис Казн ждет вас.

– В каком здании?

Он низко склонился над своими бумагами и сделал вид, что ничего не видит и не слышит.

Я пошел по дорожке, посыпанной гравием, с наслаждением прислушиваясь, как он хрустит под ногами. С листвы лип в траву падали крупные, смолистые капли, и эти капли искрились в лучах солнца, словно кто-то рассыпал в густой траве драгоценные камни. Может быть, фея, которая специализировалась по бронированным сейфам.

Я свернул на боковую дорожку, заметив, что посыпанная гравием аллея упирается в летний павильон. В следующее мгновение я лицом к лицу столкнулся с моложавой рыжеволосой дамой. Белый чепчик сестры милосердия колыхался на ее длинной, рыжей гриве, как парусник, получивший пробоину. Увидев меня, она с приветливой улыбкой протянула мне руку.

– Мистер Нельсон? Добро пожаловать в наше скромное заведение. Я надеюсь, вы не сердитесь, что я принимаю вас не в кабинете? В такое время у нас невообразимая суматоха, с ума можно сойти.

Я заверил ее, что моим заветным желанием было побеседовать с ней на воздухе. Она улыбнулась и повела меня к павильону.

– Здесь, наверно, и присядем. Я к вашим услугам, мистер Нельсон.

Я откинулся на спинку кресла и беззастенчиво стал ее рассматривать. Не хочу показаться хвастливым, но мой взгляд, по-видимому, подействовал на нее, как весеннее солнышко на салат. Она распрямилась, приоткрыла рот и задышала как девочка-подросток. Она и не пыталась скрывать, что я ей понравился.

Я одарил ее еще одной лучезарной улыбкой и, как бы между прочим, приступил к цели своего визита.

– Миссис Казн… Я прилетел сюда с другого побережья из-за одной старой истории. Мой клиент поручил мне разыскать для него одного пропавшего мальчика, который когда-то, весьма давно, жил в этом заведении.

– Как давно?

– Двадцать один год назад.

Она от удивления захлопнула рот и даже дышать перестала.

– Когда?

– Примерно двадцать один год назад. Улыбка сползла с ее лица, и тем громче прозвучал неожиданный взрыв смеха.

– Вы шутите со мной, мистер Нельсон? Я присоединился к ее смеху.

– И не думал.

– А сколько мне лет, по-вашему? Ну! Только честно! Сколько мне лет?

Я дал бы ей сорок лет, поэтому сказал – тридцать три,

– Ну вот, видите, – она с таким восхищением подняла на меня зеленые глаза, словно я точно угадал день ее рождения. – • Так откуда же мне это знать?

– Вы не так меня поняли. Может быть, есть что-то в архивах…

– Как зовут ребенка? – спросила она,

– Не имею понятия.

– Нет?

– Пропал ребенок друга моего старого приятеля. Старая и некрасивая история с разводом, Жена, которая, кстати говоря, была алкоголичкой, похитила ребенка и, по всей вероятности, привезла его сюда. Нам совершенно неизвестно, под каким именем.

Она только хмыкнула, и я так и не понял, поверила ли она в эту сказку.

Она снова подняла голову и задумчиво посмотрела мне прямо в глаза,

– Я искренне хотела бы помочь вам, мистер Нельсон… Но боюсь, что вряд ли это удастся, Архив у нас, конечно, есть, но самым старым материалам лет пять.

– Как такое может быть?

– Пять лет назад все списали. Добрых пять лет назад,

– Все? Но почему?

– По распоряжению мэра.

– Не понимаю,

Во мне зашевелилось смутное подозрение, что уничтожение архивов может быть каким что образом связано с моим делом. Но миссис Казн развеяла мои подозрения.

– А причина очень простая. Знаете ли, наше заведение – это в то же время и детский дом. Есть много детей, у которых ни отца, ни матери. Понимаете? Тогда они навсегда остаются здесь. Каждый год у нас появляется 100—150 таких детей. С тех пор, как было открыто заведение Харрисона, около четырех тысяч малышей обрели новых родителей. И эти дети выросли и стали уважаемыми людьми. Теперь понимаете?

– Это я понимаю, но не возьму в толк, как…

– Чего вы не понимаете? Человек безумен, мистер Нельсон, во всяком случае, ненормален.

– Это, конечно, так, но…

– Так вот, началось это лет десять назад. Эти мужчины, которые успели обрести положение в обществе, стали захаживать к нам. У кого возникало какое-либо подозрение относительно своего происхождения, тот приезжал сюда на автомобиле и просил показать архивы. Начинал изучать свое прошлое. Кое-кто находил, что искал. Знаете ли вы, сколько мирных и благополучных семей распалось только потому, что глава семьи или супруга обезумели и начали рыться в наших бумагах? Какие трагедии разыгрывались, когда солидные, уважаемые люди узнавали, что те, кто их воспитывал с пеленок, не их кровные родители? Когда же события стали повторяться все чаще (был один случай, который непосредственно затронул господина мэра), господин мэр распорядился уничтожить архивы. Все отвезли на переработку. Слава богу!

Какая досада! Напрасно приехал в Санта-Монику!

– А сестры милосердия? Иди кто-нибудь из персонала? Может быть, кто-нибудь вспомнит ребенка? Она только покачала головой.

– Из старых тут никого не осталось. Все ушли намного раньше. Знаете ли, все они состарились. Новые, современные методы воспитания связаны, даже для нас, с огромными физическими нагрузками. Более пожилые уже не могли с этим справиться.

– Вы знаете кого-нибудь из тех, кто работал здесь в то время?

– Не знаю их адресов. Они были нездешние. Когда вышли на пенсию, разъехались кто куда.

– Но остался же кто-нибудь в Санта-Монике?

– Разве только миссис Мантовани. Господи Иисусе! Опять макаронники!

– Кто эта миссис Мантовани?

– Она была сестрой-санитаркой. Ее муж – владелец шляпного салона Мантовани. Миссис Мантовани работала у нас скорее для собственного удовольствия, вряд ли она нуждалась в деньгах. У нее самой не было детей, так что она изливала свою нежность на чужих детей. Ее я еще застала здесь.

– Вы могли бы сказать, где она живет? Миссис Казн покачала головой.

– К сожалению, нет. Но найти ее будет нетрудно… если она еще жива. Разыщите бывший шляпный магазин Мантовани. С тех пор как мистер Мантовани умер, магазин называется иначе, но новый владелец, конечно же, даст вам нужные сведения.

Когда она, покачивая бедрами, зашагала прочь по дорожке, я долго смотрел ей вслед. И прежде чем завернуть за угол здания, она, обернувшись, улыбнулась и махнула мне рукой. Я махнул в ответ.

Мне, действительно, не потребовалось особых ухищрений, чтобы найти шляпный магазин Мантовани. Он был расположен как раз на углу главной площади, напротив памятника участникам гражданской войны. Когда я толкнул дверь, раздался мелодичный звон колокольчика.

Низенький лысый человек был занят перекладыванием шляп с места на место. Магазин был завален огромными картонными коробками, как будто их изрыгнул из себя некий картонный вулкан.

– Что прикажете, сэр? – проговорил лысый, не отрываясь от своих шляп.

– Я ищу бывшего владельца магазина, – ответил я и небрежно оперся о прилавок.

Лысый впервые поднял на меня глаза и уронил шляпу в лежавшую перед ним коробку.

– Бывшего владельца?

– Ага.

Он медленно встал, подтягивая нарукавники, и сквозь стеклянную дверь показал на статую.

– Вы видите этого всадника?

– Вижу.

– А куда указывает знамя?

– Вижу.

– Так вот, все прямо и прямо. Не сворачивая. Мили полторы отсюда. Там и найдете.

Видимо, он считал себя непревзойденным остряком.

Несколько секунд я играл с мыслью, не стоит ли вознаградить его хорошенько за это провинциальное остроумие, но в конце концов вынужден был принести свою гордость в жертву на алтарь будущего успеха. Я напустил на себя вид сосунка, принимающего все за чистую монету.

– А в чем дело? Что там? – подлил я масла в огонь, – пусть этот убогий позабавится. На его лице заиграла самодовольная улыбка.

– Там, мистер? Городское кладбище… Там вы можете найти мистера Мантовани.

И посмотрел на меня, чтобы проверить, насколько я оценил его юмор.

Я оценил что надо. Заржал, как трубочист, наткнувшийся в дымоходе на окорок.

– А вы отменно остроумны, – сразил я его окончательно.

– Уж таков я, – сказал он самовлюбленно и посмотрел на меня почти с нежностью. – Скажите честно, вы действительно ищете мистера Мантовани? Вы, случайно, не родственник ему?

Неподдельный испуг шевельнулся в его заячьей душе.

Мне пришлось его успокоить, чтобы его не замучили угрызения совести.

– Нет, нет. Но у меня есть в Цинциннати друг. Он просил меня, если я буду здесь, зайти к нему. И чтобы я спросил, что стало с белым медведем.

– С чем?

– С белым медведем.

– Это что еще за чертовщина?

– Белый медведь? Зверь такой. Никогда не видели? У него белая шуба и…

– К черту это, послушайте, конечно же, я видел. Только я не понимаю, что общего у покойного мистера Мантовани с белым медведем.

Я равнодушно пожал плечами.

– Видите ли, я тоже не знаю. Разве что…

– Разве что?

– Он, как младший брат…

– Брат? У мистера Мантовани был брат? Я изумленно присвистнул.

– Вы не знали? Мультимиллионер, торговец животными. Всемирно известный цирк Мантовани. Неужели вы скажете, что никогда не слышали о нем?

Провинциальная гордость не позволяла ему не знать чего-нибудь.

– Как же… Что-то слышал, – пробормотал он в замешательстве. – Только собственно…

– Ваш предшественник был по-своему тоже миллионером. Он входил в долю в цирке старшего брата. Я даже не понимаю, зачем он возился с этим захудалым магазинчиком; если бы он ничего не делал, то и тогда бы его счет в банке рос.

Неожиданно мой собеседник рухнул рядом с коробками и закрыл лицо руками, издавая стоны, как слониха при родах.

– Вам нехорошо? – спросил я участливо.

– Надул меня этот мошенник, – сказал он, не отрывая рук от лица. – Даже после смерти надул. Я купил у него тот сарай за бешеные деньги и все до последнего цента выплатил его вдове. Если бы я знал, что он миллионер, я дал бы только половину. О, этот шут!

– Но-но, – поднял я вверх палец. – Ведь о мертвых только…

Он быстро встал и принял свой обычный вид.

– Прошу прощения, сэр. Немного растерялся. Господин Мантовани мертв. Так что вам угодно?

– Вы не скажете, где я могу найти его вдову?

Он вышел, или, вернее, вывалился вместе со мной на улицу и собственноручно показал, в какой стороне я найду виллу, где живет миссис Мантовани.

– Теперь я все понимаю, – покачал он головой на прощание. – Между прочим, вы приехали как раз вовремя. Миссис Мантовани уезжает отсюда. Может быть, уже завтра. Возможно, в Цинциннати?

Он с той же удрученной миной смотрел мне вслед, когда шофер вынул указательный палец из носа и дал полный газ.

Я все еще пребывал под чарами благородной мести, когда мы припарковались перед деревянным домиком, окруженным садом. Открытые окна свидетельствовали о том, что их хозяин очень любил свежий воздух.

Я прошел через сад и постучал в деревянную дверь. Мой стук отдавался гулким эхом где-то в коридоре, но долгое время не было заметно никакого движения. Я уже начинал думать, что открытые окна еще ничего не значат, когда из одного окна ко мне склонилась седоволосая женщина.

– Кто вам нужен?

Я решил, что это, должно быть, старомодная, деликатная леди. Типичная вдова шляпника. И с такой можно объясниться только с помощью викторианского словаря.

– Мне нужна миссис Мантовани, – вымолвил я учтиво и даже поклон отвесил от великого усердия.

– Подождите минутку. Сейчас спущусь. – И голова ее исчезла.

Спустя минуты полторы дверь отворилась, и в проеме появилась хозяйка.

– Слушаю вас.

– Миссис Мантовани?

– Да. Что вам угодно?

– Я хотел бы поговорить с вами.

– По какому делу?

Сам господь бог не смог бы заставить ее сдвинуться с места.

Я извлек свою лицензию и поднес к ее глазам.

– Я – частный детектив. Глаза ее округлились.

– Частный детектив? Господи Иисусе! Что-нибудь не так с наследством?

Я улыбнулся ей так же успокоительно, как три волхва, склонившихся над лежащим в яслях младенцем.

– Я бы хотел побеседовать с вами об одном курьезном деле, миссис Мантовани. Это связано с заведением Харрисона.

– О! – лишь сказала она и широко распахнула дверь. – Прошу вам, мистер…

– Нельсон. Сэмюэль Нельсон.

– Очень приятно.

Она провела меня в гостиную и усадила напротив себя. На ней был короткий розовый халат, и когда она закинула ногу за ногу, из-под халата сверкнула белая, еще упругая ляжка. Хотя ей, по моей оценке, было уже за шестьдесят, многие девочки могли бы позавидовать ее гарнитуре. Представляю себе, как не сладко приходилось покойному Мантовани.

Казалось, она не заметила, как я прощупал ее взглядом. А если и заметила, то не подала вида.

– Вы сказали, что хотели бы что-то узнать от меня о доме Харрисона…

– Совершенно верно.

– Но мне думается, что вы не туда попали, молодой человек. Уже пять лет, как я ушла оттуда.

– Это неважно.

– А вы не спросите, почему я ушла? – ?

– Из-за их методов. Что они теперь вытворяют с младенцами – это уж слишком для меня. Может быть, я сторонница старой школы, но в старых методах еще был какой-то гуманизм. Да-с, был. То, что они делают сегодня, это просто… просто… бесчеловечно! Такими методами только зверенышей воспитывать! Тьфу!

Она медленно, но верно входила в раж.

– Миссис Мантовани, – быстро ввернул я, – мне нужны сведения об одном маленьком мальчике. Мне сказали, что если кто и помнит его, так это можете быть только вы!

Было видно, как ей понравилась моя похвала.

– Еще бы! У меня память, как в молодости. О ком речь?

– О малыше, которого привезли туда двадцать один год назад.

На ее лице отразилось разочарование. – 01 Такое старое дело? Уж и не знаю… Собственно, как раз тогда я попала туда. Помню, какую битву мне пришлось выдержать с Мантовани. Несчастный хотел, чтобы я стала за прилавок. Я сказала ему, чтобы и думать об этом забыл!

Как видим, бедный Мантовани и забыл.

– Все же, о ком речь?

Я вынул из кармана фотографию.

Она взяла, посмотрела, и лицо ее засияло.

– Ренни, – сказала она. – Маленький Ренни. Тяжеленный камень свалился с моей души.

– Вы уверены?

Она рассерженно взглянула на меня.

– Но послушайте! Да знаете ли вы, сколько раз я меняла ему пеленки? И сейчас еще у меня перед глазами его маленькая круглая попка. Парнишка был что надо. Но что вы хотите от него? Что с маленьким Ренни?

– Не имею понятия, миссис Мантовани, – сказал я в соответствии с истиной. – Именно это я и хотел бы узнать.

– Зачем?

– Наследство. Один дальний родственник оставил ему приличную сумму. Мне поручили достать его хоть из-под земли.

– Понимаю, – сказала она серьезно. – Я и не знала, что у маленького Ренни есть родственники… Тогда я решил опросить ее по всей форме.

– Итак, его звали Ренни?

– Да, Ренни.

– Это ласкательное имя?

– Не имею понятия.

– Фамилия?

– Не знаю. Никто не знал.

– Как это может быть?

– Очень просто. Когда его привезли, только и сказали, что малыша зовут Ренни.

– Вы… то есть заведение Харрисона этим удовлетворились?

Она дернула плечом.

– Почему бы нет? Фирма Харрисона – частное заведение. Даже на один день принимает младенцев. Кто-нибудь привозит ребенка, платит пять долларов и говорит, что вечером заберет его. А мы, как положено, опекаем ребенка: пеленаем или, если он постарше, играем с ним, кормим, учим. Вечером родители забирают его, и мы, возможно, больше уже никогда его не увидим. Но бывало и совсем иначе. Однажды привезенный ребенок так и оставался у нас.

– Случалось и такое?

– Охо-хо, еще сколько раз! В таких случаях мы ждали несколько дней, а потом переводили в другое отделение. К тем детям, от которых родители отказались или бросили на произвол судьбы.

– А из каких был Ренни?

– Ренни – иное дело. У него были опекуны. Они приезжали за ним в конце каждой недели, а нередко и каждые три дня. Забирали его, а в начале недели, как правило, снова привозили.

– Значит, у него были близкие…

– Я же вам сказала.

– Миссис Мантовани, а вы могли бы вспомнить тот день, когда малыша привезли впервые? Она задумчиво покачала головой.

– Я тогда как раз не была на службе. Только на следующий день я узнала, что в недельной группе новый ребенок.

– В недельной группе?

– Так мы называли тех, кого забирали обычно в конце недели. На субботу и воскресенье; в понедельник утром их снова привозили.

– Понимаю… Но ходили же какие-то слухи, кем могли быть опекуны Ренни?

– Если верно то, о чем говорили, и если я хорошо помню… – ведь двадцать четыре года – огромный срок, – малыша привезла одна молодая пара. Казалось весьма вероятным, что они супруги, несмотря на то, что они не называли себя.

– А потом?

– Что значит – потом?

– Всегда они приезжали за ребенком?

– Нет, что вы! И именно на это я, наконец, обратила внимание. С этого-то и начались пересуды…

– Пересуды?

– Ну да. Правда, не всерьез. Просто обычные сплетни сестер.

– О чем, миссис Мантовани?

– О малыше, конечно. Кто, например, его родители, если каждый раз его привозит или забирает кто-то другой. Знаете, несли такую чушь, что он, наверняка, похищенный сын миллионера, как тот младенец Линдберг, или что он переодетый принц и тому подобное. Знаете, какой вздор могут наговорить люди.

– Давайте-ка вернемся к молодой паре. Они только привезли ребенка и больше не появлялись?

– Ну что вы! Иногда и они приезжали, как и все остальные. Но так и не было ясно, они ли родители ребенка.

– Или?

– Или кто-то другой. Они ничем не выделялись среди остальных.

– Миссис Мантовани, а ваше заведение никогда не пробовало установить личность ребенка?

– Нет. Я же сказала, что это не было принято в заведении Харрисона.

– Ясно. А кто были остальные?

– Которые приезжали за мальчиком?

– Да.

– Ну… Я бы не смогла сказать. Мужчины и женщины. Белые и черные. Мы по крайней мере знали, что его родители не черные… хотя, довольно смуглый был парнишка. Было в нем, наверно, немного мексиканской крови.

– Была ли какая-нибудь система в том, как они приезжали за ним?

– Система? Я не понимаю, что вы имеете в виду.

– Ну, я хочу сказать, что, скажем, каждые две недели за ним приезжали одни и те же люди. Была ли какая-то регулярность в их приездах за ребенком?

Она покачала головой.

– Не могу сказать. Но не думаю. Мне кажется, это зависело от случая, кто за ним приезжал. Знаете ли, как-то все это было очень странно. Как будто он был сыном полка.

– Как будто что?

– Сын полка или батальона.

– А это еще что такое?

– Вы никогда не читали таких военных романов?

– Я – нет!

– Все равно. Представьте себе, что военные зашли в лежащий в развалинах город противника или в только что отбитый свой город и среди развалин нашли голодного и оборванного маленького мальчика. Школы нет. садика нет, есть нечего. Тогда полк берет мальчика к себе. Каждый день какой-то другой военный делится с ним своим обедом, кто-то другой учит читать-писать, другой зашивает его порванную одежду, и другой же стирает ему. Вот это – сын полка.

– Вы хотите сказать, миссис Мантовани, что и Ренни был чем-то в этом роде? Что, может быть, его взяло к себе какое-то заведение? Завод или контора?

– Похоже было на то.

– И поэтому за ним всегда приезжал кто-то другой? Что они распределили между собой выходные, кто когда забирает его к себе домой?

– Именно так это и выглядело.

– Все же… какими были те люди?

– Ну, я не знаю. Молодыми…

– Молодыми? Что значит молодыми?

– Скажем, до тридцати.

– Все до единого?

– Все.

– И… как по-вашему, какой работой они занимались?

– Какой работой?

– Я имею в виду, они занимались физическим трудом или были служащими. Существует миллион признаков, по которым можно отличить одних от других.

Ее лицо озарилось улыбкой.

– А, вот что! Я совершенно уверена, что они были служащими. Белые воротнички.

– Вы уверены?

– Руку даю на отсечение. Это были исключительно деликатные и культурные люди.

– Почему вы так считаете?

– Ну… по словам, которые они произносили.

– Например? Какие слова? Она грустно покачала головой.

– Этого я уж точно не помню. Но тогда я была совершенно уверена, что они очень культурные люди. Даже, что они не рядовые служащие.

– А какие?

– Не знаю. Давно это было. Не много же я узнал пока. Поэтому продолжал расспрашивать.

– Миссис Мантовани, а вы не можете вспомнить хоть одно имя?

– Нет. Да они, пожалуй, не называли своих имен.

– Как долго мальчик пробыл в заведении?

– Пока не достиг школьного возраста,

– Та-а-к… А как его привозили в начале недели?

– Вы хотите сказать, на каком транспорте?

– Именно это.

– Ну, главным образом, на автомобиле. На черном, наверно, на «Бьюике». Но случалось, и на фургончике. От неожиданности я вскинул голову,

– На фургончике?

– В каких обычно привозят всякую всячину. О, и еще вот что! Когда они однажды привезли его, кажется, это были как раз те мужчина и женщина, которые привезли его впервые, на них была какая-то пестрая одежда. Как у военных. Вы понимаете, что я имею в виду?

Постепенно начала вырисовываться какая-то картина.

– Вы сказали, миссис Мантовани, что чаще всего его привозили на автомобиле. А как еще было?

– Ну, пешком.

– Пешком? На тех дорогах бывали заторы? От города до заведения Харрисона добрых десять миль. Может быть, они приезжали на такси?

Она покачала головой.

– Не думаю. Если бы они привозил и его на такси, то останавливались бы на стоянке заведения, как они это делали, приезжая на собственных автомобилях. То ли на черном автомобиле, то ли на фургончике, А такси я никогда не видела на стоянке. Я часто выглядывала, когда привозили Ренни.

– Почему?

– О, в этом нет ничего удивительного. Знаете ли, в таком заведении никогда не происходит ничего особенного. И обращаешь внимание на каждую мелочь, чтобы хоть как-то скрасить будничную монотонность. Понедельник был особенно интересным днем. – ведь привозили назад много детей; посетители приходили за посетителями. Нашим любимым развлечением было наблюдать за стоянкой и пытаться угадать, где чьи папа – мама. Иногда случалось, что у нас укрывали своих младенцев актрисы из Голливуда.

– Итак, если я правильно понял, это означает, что в таких случаях сопровождающие ребенка приходили пешком?

– По всей вероятности. Только когда была хорошая погода, они не приезжали на автомобиле. И на такси не приезжали, Несколько секунд я просидел в задумчивости, потом встал.

– Очень вам благодарен, миссис Мантовани. Вы мне очень помогли,

– Не стоит. Я искренне беспокоюсь за маленького Ренни, Он заслуживает того, чтобы судьба ему улыбнулась.

Я уже перешагнул через порог, когда неожиданно она окликнула:

– Мистер Нельсон! Я быстро обернулся.

Они смотрела на меня, нахмурившись и, как видно, усиленно над чем-то размышляя.

– Мистер Нельсон… кажется, я что-то припомнила. Вы спрашивали, не помню ли я имя кого-нибудь из тех, кто привозил маленького Ренни.

– Да? – я шагнул поближе.

– Что ж, имен имя не помню. Но были среди них два оригинала. Один был с рыжими волосами и длинной бородой, такой большой шутник. Другой – с длинным и угрюмым лицом. Как обиженная каланча. Но и у этого было чувство юмора. Я припоминаю, что они постоянно подшучивали над нами и друг над другом. Итак чудно называли друг друга.

– Как же? – спросил я, волнуясь. Она стыдливо улыбнулась мне.

– Ну… словом…«новое царство» и «древнее царство». Увидев мою ошарашенную мину, она быстро продолжила:

– Конечно, может, это был всего лишь розыгрыш. Или я что-то не так поняла.

– Не волнуйтесь, миссис Мантовани. Глядишь, и это пригодится.

Я взял себе это на заметку и пошел к такси.

Уже вечерело, когда мы свернули на главную улицу Санта-Моники. Водитель одной рукой держал руль, а другой утюжил свой нос. Вдруг он слегка притормозил и повернулся ко мне.

– Скажите, мистер, вас ничего не беспокоит? Я стряхнул с себя одолевавшие меня мысли и попытался сосредоточиться.

– Что, например?

– Например, что за нами следят. Я быстро обернулся, но увидел в темноте только свет бесчисленных прожекторов.

– Кого?

– Серый спортивный автомобиль.

– С каких пор?

– Я заметил их еще в полдень.

– Так какого же дьявола не сказали? – накинулся я на него.

– Я не знал, чем дело пахнет. Я хочу жить долго.

– Тогда почему сейчас говорите?

– Потому что пожалел вас. Вы так уютно сидите здесь. И, кроме того, вы сейчас выходите. Я еду ужинать. Я подумал, лучше вам узнать, что нам сели на хвост.

– Спасибо.

– Куда вас отвезти?

– К гостинице.

– Вы уверены, что вы хотите туда?

– Конечно, уверен!

– Хорошо, мое дело спросить. В таких случаях пассажир обычно просит остановиться у подземного перехода, оплачивает такси, идет в переход и выныривает на другой стороне.

– Везите меня к гостинице!

– Как пожелаете, мистер.

Он затормозил перед гостиницей и протянул мне свою визитную карточку.

– Если я буду вам нужен, позвоните по этому телефону. Я оторвусь от кого угодно, мистер! Знаю город, как свои пять пальцев!

Я поднялся в свою комнату и даже не очень удивился, когда перешагнул через порог. Все мои пожитки валялись в беспорядке на полу, даже зубная паста была выдавлена из тюбика. Чемодан мой был распорот – следует признать, что работа была выполнена основательно.

Я поставил себе на колени телефон, и когда коммутатор отозвался, заказал Нью-Йорк. И телефон Джиральдини.

Некоторое время в аппарате раздавалось гудение, затем в нем послышался знакомый голос.

– Это я, ваш собутыльник, – сказал я ему, – и сейчас очень кстати был бы самый большой бурбон, в котором мало воды и не больше двух кубиков льда.

– И я бы не отказался, – сказал голос,

– Тогда порядок. Не дадите мне вашего шефа? Спустя несколько секунд на проводе был Джиральдини.

– Ну что, Нельсон, как дела?

– Спасибо, кое-как управляюсь. Скажите, вы мне навесили кого-то на хвост?

– То есть… что вы имеете в виду?

– Слушайте, Джиральдини. Я иду по следу и не люблю, когда мне приходится отвлекаться от работы. Кто-то с утра развлекается тем, что основательно изучает мой распорядок дня. Кроме того, похоже на то, что он любит мою зубную пасту.

– О чем вы говорите? Вы не сказали бы вразумительней?

– Зачем? Либо вы и так знаете, о чем речь, либо в игре замешан еще кто-то. Поступайте по вашему усмотрению.

И я положил телефонную трубку.

На следующее утро я выпил чашку кофе и запихнул в себя сэндвич с сыром. Как-то и завтрак, и Санта-Моника отбивали у меня аппетит. Не давала покоя мысль, что кто-то идет по моему следу.

– Вот так бывает с тем, кто отходит от своих принципов! – бранил я себя, ожесточенно сражаясь с сэндвичем. – Если за мной следит только Джиральдини, то мои дела не хуже, чем до сих пор. А что, если в меня вцепилась какая-нибудь конкурирующая фирма? Ведь я, по сути дела, не знаю, в какую игру играю. Что Джиральдини не сказал правды – это верняк. Так в чем же может быть правда?

Я с трудом осилил сэндвич и поплелся в книжный магазин напротив. Купил карту Санта-Моники и вернулся в комнату.

Я поудобней устроился в кресле и задумался. Ну-ка, посмотрим, какие плоды принес прошедший день.

Во-первых, – начал я выстраивать все по порядку, – самое важное, что я узнал, это то, что малыша не только привозили на автомобиле, но и, предположительно, приводили иногда пешком в заведение Харрисона. А значит, это учреждение или что там еще, которое опекало ребенка, не может находиться далеко от заведения Харрисона. То обстоятельство, что мальчика все-таки могли привозить на такси, только ни миссис Мантовани, ни другие сестры этого не заметили, я пока не хотел принимать во внимание. Над этим я еще успею поразмышлять, если мое первое предположение не подтвердится.

А сколько же в состоянии пройти пешком мальчик ясельного возраста? – ломал я голову и впервые пожалел, что у меня нет детей. Правда, хорош бы я был, если бы они у меня были… Куда бы я их дел, вот хотя бы сейчас?

У меня, естественно, не возникло и мысли, что ребенок предполагает и наличие мамы, каковой, по заведенному порядку, обычно является жена.

Итак, – терзался я над вопросом, – сколько же может пройти пешком ясельный ребенок… Предположим хороший, погожий день, весенние цветы распускаются. В воздухе пчелки жужжат, на берегу речушки. – Тут я яростно потряс головой, отгоняя эти лирические мысли. – Итак, сколько может прошагать ребенок такого возраста?

Поразмышляв немного, я решил, что около мили. Это меня весьма устраивало как вполне разумное расстояние.

Я расстелил карту на столе, вынул свой перочинный нож и, раскрыв оба лезвия, превратил его в циркуль. Кончик меньшего лезвия я воткнул в самый центр заведения Харрисона, а большим описал вокруг него окружность, каждая точка которой находилась на расстоянии одной мили от центрального корпуса.

Описав окружность, я убрал нож и принялся рассматривать, что в ней находилось. Следует признать, такого, что могло бы возбудить мое подозрение, там было досадно мало. Всего-навсего шинный завод и прачечная. Больше ничего.

Я почувствовал некоторое разочарование. Если верить миссис Мантовани, непохоже было, чтобы малыша таскали туда-сюда рабочие, делающие резину, или работники прачечной. Конечно, там есть и здания под конторы, а в этих последних служащие, белые воротнички. Но все это мне не очень нравилось.

Я как раз задумался над этим, когда зазвонил телефон. Мысленно подбодрив себя, я потянулся за трубкой. Я бы не удивился, если бы на том конце провода раздались угрозы, что меня ликвидируют.

Но к моему великому изумлению на проводе была миссис Мантовани.

– Доброе утро, мистер Нельсон, – прощебетала она, – не сердитесь, что я звоню так рано. Как вы знаете, я через несколько дней уезжаю из города, а ночью я вспомнила кое-что.

– А именно?

– Это касается маленького Ренни.

Мне сразу стало легче.

– Искренне признателен вам, миссис Мантовани. Любая мелочь может оказаться важной. Из меня так и сыпались любезности.

– Правда, я не знаю… Может быть, это не имеет никакого значения. Даже очень вероятно.

– Этого никогда не знаешь, миссис Мантовани.

– Ну, хорошо. Я припомнила, что с маленьким Ренни однажды произошел несчастный случай.

– Несчастный случай?

– Не тяжелый. Кажется, он всего лишь свалился с лестницы. Я уже не могу припомнить как следует.

– Понимаю.

– Мне пришлось отвести его к врачу. Он очень плакал, и мы боялись, что он сломает себе что-нибудь.

– Ага.

– Недалеко от заведения Харрисона была поликлиника. В нескольких сотнях метров. Поэтому-то в заведении не было своего врача. Если была необходимость, мы просто вызывали его по телефону.

– Вы же говорите, что отвели ребенка туда.

– Да, потому что нужно было сделать рентгеновский снимок. А рентген был только в поликлинике. В заведении не было.

– Понимаю.

– Какой-то доктор, кажется, его звали Дейвис, сделал маленькому Ренни рентген. Потом он сказал что-то весьма странное.

– Странное? Что именно?

– Ну, по правде говоря, я его не совсем поняла. Но доктор был просто вне себя от волнения. Даже позвонил куда-то.

– Но что же случилось?

– Он сказал, что у маленького Ренни кости ненормальные.

– Вы хотите сказать, что он обнаружил какую-то болезнь?

– То же самое спросила и я. Но он ответил, нет, малыш не болен, только у него странно росли ребра. Аномально.

– Вы не могли бы сказать, что это означает?

– Попытаюсь. Доктор Дейвис даже сделал снимок. Через несколько минут меня вызвали и показали его мне. Действительно, странные ребра были у маленького Ренни, Очень странные.

– Какие же?, • – Такие, как тюремная решетка,

– Тюремная решетка?

– Да, его ребра росли не только горизонтально, но и вертикально. Ребенок был весь в клетку.

Дело принимало все более загадочный оборот.

– Миссис Мантовани, вы бы не рассказали всю историю еще раз, только помедленнее?

Она рассказала, Очень медленно, еще раз и то же самое. Что у маленького Ренни ребра росли в клетку.

– Что было потом? – спросил я наконец.

– Ничего. Доктора еще какое-то время звонили по телефону, потом отпустили нас домой. Доктор Дейвис сказал, что маленький Ренни совершенно здоров. А что касается ребер, то это безобидное отклонение. Такое же, как когда кто-то рождается с хвостом.

Положив трубку, я застыл в неподвижности, не зная, с какого боку подступиться к новой информации. Не оттого же ведь Джиральдини разыскивал мальца, что у него были ребра в клетку?

Ответа я все равно найти не мог, так что послал все это к черту.

Я вернулся к карте и снова задумался о прачечной. Что было мальчугану делать в прачечной?

Затем неожиданно мои мысли возвратились к миссис Мантовани. Что такое сказала старушка? Что там была поликлиника…

Я резко повернулся к карте и начал искать. Где, черт возьми, могла быть эта проклятая поликлиника? Искал, искал, но так и не нашел.

Потом вдруг выронил из руки перочинный нож и так заржал, что если бы меня кто-нибудь слышал, то принял бы за сумасшедшего. Я даже по лбу себя стукнул.

Идиот! Ведь все это произошло двадцать один год назад, А я себе рисую круги на карте Санта-Моники последнего издания!

Я выбежал на улицу и искал до тех пор, пока не обнаружил букинистический магазин. Еще через полчаса я держал в руках карту Санта-Моники более чем двадцатилетней давности.

Я вприпрыжку взбежал по лестнице в свою комнату, схватил перочинный нож и снова описал окружность с заведением Харрисона в центре. Затем наклонился пониже и заглянул в круг.

Однако оттого, что я увидел, у меня волосы на голове встали дыбом. Потому что, действительно, там на карте была поликлиника, в которой было установлено, что ребра маленького Ренни выглядели как тюремная решетка нотам же был и несуществующий теперь Университет Санта-Моники с тремя факультетами и относящимся к нему десятком другим институтов, В таких случаях в подходящей компании говорят; что, выкусил, молокосос!

Несколько часов спустя я уже рассматривал подробную схему бывшего Университета Санта-Моники с при – надлежавшими ему институтами.

Я смотрел и смотрел на эту пропасть зданий, факультетов, институтов и все больше начинал терять уверенность. Если я до сих пор не чувствовал, что ищу иголку в стоге сена, то теперь как раз время было это почувствовать.

Я вздохнул и решил отбросить корпуса Университета. Маловероятно, чтобы кто-либо приводил сюда ребенка в конце недели. С другой стороны, если его забирали домой…

И я поскорей переключился на институты. Их было ровно двенадцать. Проблемами медицины занимались три, психологией – еще три, один был археологический, один искусствоведческий и один геологический.

Я растерянно смотрел на бумаги, словно только от них и ждал помощи. Малыш Ренни… Черт побери! В каком же месте ты мог скрываться тогда?

Потом решил, что мне пора познакомиться с внутренней структурой институтов Университета Санта-Моники. 8 конце концов, я трачу деньги Джиральдини.

Бесспорно, я узнал из бумаг много интересного, но несомненно было и то, что ничего из этого я не мог связать с маленьким Ренни.

Все же в первую очередь я занялся геологическим институтом, потому что, пожалуй, именно там должен был быть ключ к разгадке. На чем я основывал свое предположение? На тех странных словах, произнесенных вчера миссис Мантовани, что, мол, та молодая пара, которая привезла назад маленького Ренни, однажды была в одежде, похожей на военную. Я где-то слышал, что геологи, или спелеологи, или не знаю кто там еще, тоже носят такую одежду, когда отправляются в серьезную экспедицию. Итак, искать следует здесь и нигде больше!

Я искал, искал и ничего не находил. После обеда я уже знал все на память. Знал, например, имена начальников и подчиненных только все еще понятия не имел, для чего мне это нужно. Но я был уверен, что решение задачи следует искать в институтах.

Пообедав чем-то на скорую руку, я снова углубился в бумаги. Институт египтологии Университета Санта-Моники. Директор – Петер Силади. Состоит из двух секций египетского древнего царства и секции эпохи нового царства. А каждая из них в свою очередь…

И тут вдруг я оторопел. От волнения на глаза навернулись слезы и заслонили лежавшие передо мной бумаги.

Как там сказала миссис Мантовани? Один был рыжим, высоким мужчиной, с великолепным чувством юмора, а другой – с мрачным лицом, длинный, с черной бородой, каланча. Подшучивали над всеми и часто друг над другом. Непонятно почему называли друг друга «древнее царство» и «новое царство».

Я повалился на тахту, чтобы отдышаться. Черт побери! Ну, конечно же, археологи! И с одеждой защитного цвета сходится. Ведь и археологи работают на открытой местности. Хотя я не мог взять в толк, что могли искать египтологи в защитной одежде в окрестностях Санта-Моники. О, дьявольщина!

Тут снова затрезвонил телефон. Я снял трубку. Это был Джиральдини.

– Узнали что-нибудь, Нельсон?

Странно, но в его голосе не было нетерпения.

– Ничего. Но я работаю, не бойтесь за свои деньги.

– О'кей. Все еще следят за вами?

– Не имею понятия. Я еще не выходил сегодня.

– Ага.

– Не бойтесь за деньги, я и дома работаю.

– О'кей! Если что – только скажите. И не удивляйтесь, если с теми, что прицепились к вам, случится несчастье. Идет?

– Это ваше дело. Пока.

Я спустился в холл, купил газету, затем зашел в телефон-автомат и набрал номер таксиста. Бог его знает, видно, пришлось мне по сердцу, как он в носу ковыряет.

К тому же мне очень не хотелось, чтобы нас подслушивали.

Я не спеша вышел на улицу перед гостиницей погреться на солнышке. Подождав минут пятнадцать, я увидел, как мой молодец выруливает к гостинице, приветствуя меня так, словно мы были старинными знакомыми.

– Доброе утро, сеньор. Чудесная погода сегодня, Я сел в такси, назвал первое место, которое мне пришло в голову, и откинулся на спинку сиденья.

– Как вас зовут? – спросил я его.

– Рамоном, сеньор.

– Вы мексиканец?

– Предки мои были, сеньор. А их предки переехали в Мексику из Перу. Так что я инка, сеньор.

– Я могу вас называть Рамоном?

– Очень обяжете, сеньор.

Его вежливость была такой же безукоризненной, как у метрдотеля из «Вальдорф Астория».

– За нами следят, Рамон?

Он посмотрел в зеркало, затем тихо пробормотал:

– Так мне трудно понять. Но если вы позволите крутануться пару раз…

– Давайте, смелей!

Он крутанулся пару раз – это значило, что мы вихрем промчались по нескольким узким переулкам с небольшим движением. И, наконец, покрутившись так с четверть часа, мы выехали на главную улицу.

Рамон обернулся и подмигнул мне.

– Если и следили, то я оторвался от них. Я попросил остановить машину под тенистым деревом, но не стал выходить.

– Сколько лет вы живете в городе? – спросил я водителя.

– Ну… с детства. Лет тридцать. Тогда мы как раз переехали сюда из Росарио. Из Росарио, что в Штатах. Знаете, мой отец…

– Хорошо. Вы говорите, что в то время в городе еще был университет?

– В Росарио?

– Да нет же. В Санта-Монике. В этом городе, здесь.

– А,это1 Конечно, был, Университет Санта-Моники. Там, где детский приют. У черта на куличках.

– Вы часто ездили туда?

– Не слишком. Сотрудники университета жили в пригороде. Профессора в частных домах, а студенты – в университетском городке. Время от времени приходилось кого-нибудь подвозить туда. Главным образом, в начале семестра. Некоторые приезжали поездом из другого города, и с вокзала брали такси до университетского городка. Честно говоря, я редко стоял у вокзала. Мало хорошего в таких поездках. Студенты не особенно щедры на чаевые, а назад пассажиров совсем не бывало. Только начинающих таксистов можно было еще уговорить на такую поездку.

– Но, все-таки, иногда можно было подзаработать такой поездкой?

– Крайне редко.

– Может быть, все-таки, вы помните что-нибудь? – не отставал я.

– Зачем вам нужно?

– Ну… скажем, затем, чтобы знать, как все это выглядело.

Он растерянно почесал макушку.

– Честно говоря… Думаю, что это было похоже на любой другой университетский городок. Студенты жили в деревянных домиках, на территории городка. Дома были помечены греческими буквами, просто не было никого, кто не выучил бы их. Я однажды… А, да ладно. Все это было, как огромный парк. Одних научно-исследовательских институтов не проехать – не пройти. Это-то и стало причиной большой беды.

– Большой беды?

Он обернулся и с подозрением посмотрел на меня.

– Вы еще не слышали?

– Я впервые в Санта-Монике.

– Пардон, сеньор. Так вот, случилось, что весь университет сгорел до основания.

– Что вы говорите?

– Сгорел. С тех пор в Санта-Монике нет университета.

– Когда это было, примерно?

– Так, лет восемнадцать назад. Но можно и точно установить. Все газеты только об этом и писали. В таком маленьком городишке большое событие и то, если загорится мусорный ящик, не говоря уже об университете!

– Вы говорите, все сгорело?

– Научно-исследовательские институты и университетские корпуса дотла. К счастью, студенты не пострадали. Их квартиры были довольно далеко от пожара.

– А… как это случилось?

– Поджог. Виновника же поймали. Я почувствовал возбуждение.

– Значит, поймали. И кто же был этот сумасшедший?

– Вы точно сказали. Это был сумасшедший. К сожалению, не помню его имени. Дело тогда разбиралось в суде. Какой-то дуралей несчастный из Индианаполиса. Кажется, он проучился один семестр и сбрендил. Суть в том, что его исключили. Он уехал, а потом вернулся и поджег все хозяйство.

– Как, черт возьми, ему удалось сделать это так основательно?

– Случайно. Этот губошлеп набрал пакли для поджога. Насколько мне помнится, большой беды не случилось бы. Но этому сдвинутому повезло, а университету – несчастье. Он забросил пучок пылающей пакли в окно одного из подвалов, и пакля упала прямо в чан с какими-то реактивами, а крышкой чан забыли накрыть. Реактивы вспыхнули, а остальное уж пошло как по маслу. Все институты загорелись один за другим!

– Потрясающе…

– Еще как! Представьте себе только, позже выяснилось, что во всех институтах было полным-полно огнеопасных химических веществ. Как будто эти юродивые к войне готовились.

– Они, очевидно, пользовались химическими веществами.

– Черт их знает. Но горели хорошо, это точно. Дым было видно аж в Сайта– Барбаре. Напрасно примчались все пожарники округи, все сгорело – как пить дать!

– Кто-нибудь погиб? Он покачал головой.

– К счастью, нет. Это случилось в воскресенье, когда институты были закрыты. Одному богу известно, что бы произошло, если бы тот сумасшедший бросил паклю в подвал в будний день. И так сколько натворил!

– Могу себе представить.

– Вряд ли. Ведь проблема была не только в том, что все сгорело и взорвались реактивы…

– А что еще?

– Территория стала радиоактивно зараженной. Я ощутил холодок в затылке, что испытывал только в случаях необыкновенного волнения.

– Не расскажете подробней?

– Охотно, сеньор. Газеты описали каждую мелочь. Знаете, в институтах была масса радиоактивных… изо… изо…

– Изотопов?

– Точно. Газеты написали, для чего они их использовали. Смех, да и только. Представьте себе, археологи копили их для того, чтобы с их помощью определять о той или другой выкопанной вещи, сколько ей лет. Кто бы мог подумать, что атом такой умный? Я раньше считал, что из него можно только бомбу делать.

– И что потом?

– Можете догадаться. Когда институты сгорели, эти штуки высвободились и начали излучать. Можно сказать, опасная была забава.

– Очевидно.

– Когда пожар погасили, всю территорию наводнили военные и измерили излучение. Затем поставили забор и вывесили надписи, что из-за радиоактивности заходить за забор опасно для жизни. Такая история.

– Только и всего?

– В газетах писали, что нужно еще что-то сделать, но на это не было денег. А на что они тут вообще есть? Какой-то журналист написал, что нужно выкопать черт знает сколько кубических метров земли, свезти ее на свалку и навезти вместо нее новой. Только тогда территория снова стала бы пригодной для пользования.

– Но ничего не было сделано, правда?

– Во всяком случае, немного. Я полагаю, что городские власти только посмеялись над этой заметкой. Можете себе представить, во что обошлось бы вывезти столько земли и навезти новой. Кроме того, написали еще, что через пятнадцать лет изотопы испарятся и что-то в этом роде. Сначала исчезнет половина, потом еще половина, потом половина той половины, ну, как в сказке. Под конец останется только земля, а изотопов след простынет.

– Словом, все осталось там, на той территории?

– Все, да не все… На спасательные работы прибыли пожарники, муниципальная гвардия и даже Национальная Гвардия. Институтские пожитки, по-моему, удалось спасти. Главным образом, вещи археологов. Только, собственно, все, что осталось, было заражено. Можете себе представить. Никому не позволил и ничего забрать, ни единого клочка бумаги. Ну и шумиха была в понедельник утром. Ученые собирались толпами и требовали свои вещи.

– И?

– Ничего. Не смогли ничего получить. Даже свою одежду, И деньги. Все было заражено.

– Куда делись эти вещи, Рамон? Ведь их не уничтожили?

– Наверняка, нет. По крайней мере, газеты об этом не писали. Правда, они иногда такого понапишут… Словом, шмотки забрали куда-то к военным. Сказали, что через пятнадцать лет каждый сможет получить назад то, что ему принадлежало. Хорошее утешеньице, а?

Я не мог больше ни о чем думать, кроме того, что я опоздал на несколько лет.

– Вы знаете, Рамон, а военные в конце концов возвратили те вещи?

– Не имею понятия. В газетах не писали. А если и писали, то я не читал.

– Как по-вашему, если их привезли назад, то куда могли девать?

Он задумался и немного поковырял в носу.

– Ну, не знаю. Если бы я был на вашем месте, то заглянул бы к шерифу. Шериф должен знать все.

Несколько секунд спустя мы уже ехали в управление шерифа.

В управлении шерифа Вена Хокинса я пробыл не больше двадцати минут. Блистательный предводитель с пышными усами проявил исключительную любезность, – по мнению Рамона, из-за приближавшихся выборов, – посмотрел кое-какие бумаги и растолковал мне, что вещи, не имеющие отношения к оборудованию, попали на склад городской библиотеки, а приборы – на склад городского сахарного завода.

По дороге в библиотеку я постарался собраться с мыслями. Не в том беда, что я не имею понятия, что я ищу, а скорее в том, что я не знаю, как до этого доберусь. Хотя, пожалуй, с библиотекарями мне нетрудно будет управиться.

Рамон предался ничегонеделанию, а я запрыгал по ступенькам лестницы, ведущей к огромному зданию. Пару минут спустя я сидел напротив директора публичной библиотеки Санта-Моники.

Директор был рыжеватым ирландцем с примечательным лицом и скорее похож на скотника, чем на работника библиотеки. Уже после первых его слов я понял, что трудностей с ним у меня не будет.

Я извлек свое удостоверение и представился.

– Сэмюэль Нельсон, из Нью-Йорка. Частный детектив. Я действую по поручению профессора Петера Силади.

Он так посмотрел на меня, словно я сказал, что прибыл с Луны с секретной миссией.

– Очень рад, – пробормотал он. – Чем могу служить?

– Я – доверенное лицо профессора Силади! – повторил я решительным тоном. По его лицу пробежала тень.

– Это я уже слышал, только скажите мне, кто, черт возьми, этот профессор?

На этот раз я решил простить ему дурные манеры.

– Восемнадцать лет назад он был директором археологического института Университета Санта-Моники.

– А, вот как, – сказал он без малейшей заинтересованности.

– Мой поручитель хотел бы получить назад свои вещи. Когда институт подвергся радиоактивному заражению, все его движимое имущество было опечатано. Предположительно, по истечении пятнадцати лет его перевезли сюда.

Мой собеседник оперся локтями о стол и посмотрел мне в глаза.

– Не только предположительно, но совершенно точно. Это барахло только занимает у меня тут место. Но осталось всего шесть месяцев. А потом все пойдет на свалку. С вами есть грузовик?

– Сначала я хотел бы только посмотреть, – произнес я осторожно. – Даже мой поручитель уже не может точно вспомнить, что у него тогда осталось в институте. Собственно говоря, его интересуют не оборудование и не одежда, а его записи.

– И этого добра хватает.

– Знаете, – начал я говорить более доверительным тоном, – по словам моего поручителя, там в ящиках остались чрезвычайно интересные заметки.

Он не принял моего тона, во всяком случае, не хотел со мной фамильярничать.

– Представляю себе, – заявил он сухо и поднял телефонную трубку. – Ваш поручитель тоже стоит своих денег, как и все остальные. Только почтовые марки обошлись нам по крайней мере в тысячу долларов. Ежемесячно мы писали письма каждому сотруднику всех институтов, чтобы они потрудились приехать к нам и соизволили забрать свое оставленное добро. Но нет! Вы думаете, хоть один ответил или приехал? Молчат себе, как жареная рыба на сковородке, а мы все шлем и шлем эти проклятые письма. Потому что таков закон, понимаете? А я вам говорю, чихать я хотел бы на такие дурацкие законы!

Тем временем в трубке отозвался чей-то голос, после чего директор прекратил браниться.

– Это вы, Билли? Тут пришел один тип, некто Нельсон, частный сыщик, и интересуется брошенными шмотками. Покажите ему все. Хорошо? Пусть берет, что захочет! Направляю его немедленно к лифту.

Он положил трубку и показал на дверь.

– В конце коридора есть лифт для доставки книг. Нажмите на кнопку подвала. Билли уже ждет вас. Желаю удачи!

И тут же, даже не протянув мне руки и не потребовав никакого рекомендательного письма, он углубился в лежавшие на столе бумаги. Всем своим видом он давал понять, что хочет избавиться от меня как можно скорее.

На лифте я спустился в подвал, где меня ждал Билли. Вернее, два гигантских костыля, а между ними какой-то маленький замарашка, которого, по-видимому, звали Билли.

Я выбрался из кабины и попытался определить, где заканчивается этот индивид и где начинаются костыли. Смотрел, смотрел, но ничего не вышло. Все вместе это представляло собой безнадежно запутанный клубок.

– Хелло, Билли! – поздоровался я и вовремя успел удержать руку, которой собирался похлопать его по плечу. Не дай бог, рассыплется еще, как карточный домик.

Где-то между костылями он выпутал свою руку и протянул мне.

– Приветствую вас, мистер Нельсон. Моя фамилия Кох.

Так тонко намекнул мне, что не претендует на мое фамильярное «Билли».

– Меня прислал ваш шеф, мистер Кох, – сказал я, переходя на официальный тон.

Он кивнул с серьезным видом, как полководец-победитель, принимающий у своего противника полную и безоговорочную капитуляцию.

– Все знаю, мистер Нельсон. Следуйте за мной, прошу вас.

Он пошел вперед, я – за ним. Он двигался поразительно быстро на своих гигантских костылях, и мне пришлось основательно поднапрячься, чтобы не отставать от него. Мы прошли до конца коридора длиной с полмили, свернули направо и, наконец, уперлись в огромную железную дверь, выкрашенную в серый цвет.

Кох бросил якорь, прислонил к стене один костыль, выудил из кармана маленький ключики молниеносным движением отпер замок. Я хотел ему помочь, но он нарочно так поставил костыль, чтобы я не мог к нему приблизиться.

Потом он отступил от двери и поковырял костылем в дверной петле, после чего дверь отворилась настежь. Насколько хватало глаз, в необозримом помещении тянулись бесконечные ряды полок, а на полках– вещи для самых разных целей. Где-то в полутора метрах, например, на меня в упор смотрел красный будильник.

Кох прислонился к одной из полок и горделиво оглядел свои владения.

– Вот, мы пришли. А еще есть с той стороны, в другом помещении.

С той стороны могло быть где-то очень далеко и терялось в тумане.

Тут неожиданно у меня мелькнула одна мысль, заставившая меня встревожиться. Несильно и ненадолго, но все-таки где-то возле затылка забегали мурашки.

– Скажите, мистер Кох, – буркнул я, очень надеясь на то, что мой голос не выдает беспокойства, – вы уверены, что они больше не излучают?

– Можете быть абсолютно спокойны, мистер Нельсон, – проблеял он и с нежной улыбкой окинул взглядом свои сокровища. – Вы можете быть совершенно уверены в этом. Каждый год приходили люди с множеством приборов и исследовали радиоактивность. Говорили, что она все слабее. В прошлом году уже сказали, что ее уровень значительно ниже опасного. Но, ради безопасности, мы ждали еще год.

– Очень хорошо сделали, – сказал я с облегчением.

– Мистеру Фитцджеральду все это не нравится, – сказал он жалобно. – Хочет избавиться. А я с удовольствием… вы понимаете, не так ли?

Еще бы я его не понимал. За эти годы он так привязался к вещам, что теперь у него было чувство, словно его лишают личной собственности.

– Мистер Кох, – попробовал я его утешить, – я пока только посмотрю, что тут осталось из вещей профессора Силади. Может быть, мы приедем за ними только в следующем году. Но прошу вас, не проговоритесь вашему шефу.

Он с благодарностью махнул мне костылем.

– Мне вы можете доверять. Но все равно всему конец, Все увезут на свалку и сожгут.

Мы медленно шли вдоль длинных рядов полок.

– Это принадлежало геофизикам, – показал он вперед, – а вот то – специалистам по информатике…

– Я хотел бы покопаться в вещах археологов, – сказал я с некоторым нетерпением.

Похоже, он почувствовал по дрожанию моего голоса, что мне надоела его болтовня, и немедленно превратился в чиновника,

– Прошу вас, мистер Нельсон, следуйте за мной. Вещи Института археологии находятся в конце помещения. Как вы видите, к каждому предмету я прикрепил бирку. На бирке указаны основные сведения о найденной вещи: такие как ширина, высота, что вещь собой представляет и т. п. Естественно, в зависимости от предмета я приводил каждый раз другие параметры. Где было возможно, я устанавливал имя владельца и размещал эти предметы отдельно от вещей других владельцев. А где такой возможности не было…

Он продолжал трепаться, а я уже обратил внимание совсем на другое.

А именно, на одну бирку, которая белела на высоте моих плеч, аккуратно приклеенная к торцу полки.

И на бирке была одна-единственная короткая фраза: «Имущество Петера Силади».

На первый взгляд отмеченное биркой представляло собой бесформенную груду бумаги. Однако, присмотревшись внимательней, я увидел, что эта куча состоит из тетрадей с листами, скрепленными проволочными спиралями, перекидных календарей, перетянутых бечевкой связок бумаг и нескольких книжечек в твердых обложках.

Тут где-то в глубине моей души сработал некий прибор наподобие счетчика Гейгера. Он начал пощелкивать, и это пощелкивание означало: смотри в оба вон на ту кучу.

Билли тем временем закончил разглагольствовать и молча наблюдал, как я все ближе приглядываюсь к бумагам.

– Имущество Петера Силади, – пробубнил он многозначительно.

– Я хотел бы посмотреть эту кучу, – вымолвил я не терпящим возражения тоном. – Мой поручитель ищет какие-то записи…

– И поэтому он прислал частного сыщика? – спросил Вили и прислонился спиной к полкам напротив.

Я невольно насторожился. Не такой уж он дурак, – этот малютка…

– Как вы сказали? – спросил я и подступил к нему поближе.

– Меня вы не надуете, – попытался он придать твердости своему голосу.

Я подошел к нему вплотную и быстрым движением выхватил один из костылей. Он взвизгнул и чуть ли не намотался целиком на другой костыль. Как гигантская змея на ветке дерева в фильмах Уолта Диснея.

– Это что еще за театр?

– Пятьдесят зеленых – и ваше все, что захотите.

– Оно и так мое.

Он еще плотнее намотался на костыль и сверкнул на меня глазами, полными ненависти.

– Если не получу пятьдесят бумажек, подниму тревогу.

– Это будет твое последнее движение, Билли…

Так мы и стояли друг против друга; я видел, как он дрожит от страха и жадности.

Затем я сделал вид, что передумал. Но самое странное заключал ось в том, что я действительно передумал.

Я протянул ему костыль.

– Получай, Билли. Вижу, есть в тебе деловая жилка. Люблю таких парней, Билли. Я думаю, мы можем с тобой заключить сделку.

Он взял костыль дрожащей рукой.

– Что бы вы хотели?

Я близко наклонился к нему, словно опасаясь, что кто-нибудь сможет услышать мой голос в лабиринте.

– Где находится защитная одежда, Билли? Он мотнул головой куда-то вдаль.

– Там.

– Мне нужно два комплекта.

– Два? Зачем?

Я положил ладонь на костыль, который был ближе ко мне.

– Я ведь не спрашивал у тебя, зачем тебе пятьдесят зеленых?

Тут он, похоже, очнулся.

– О'кей, мистер Нельсон. Шлемы к ним тоже возьмете?

– Хорошо, что сказали. Возьму и шлемы.

– Тогда шестьдесят бумажек. Меня разобрала злость, но, в конце концов, зачем мне экономить деньги Джиральдини?

– Ладно, Билли. Пусть будет шестьдесят. Два комплекта одежды и два шлема. Он снова показал вдаль.

– Они там.

– Ты принесешь сам, Билли. А я уже приготовлю деньги. И не пробуй надуть меня. Мне нужно два комплекта защитной одежды хорошего качества и два шлема. Хорошего качества. Ясно?

Он что-то пробурчал и двинулся, как человечек в рисованном мультфильме. Не успел я оглянуться, как он • уже исчез за дальними полками.

Я понимал, что нельзя терять времени, поэтому одним прыжком очутился возле полок. Разворошил груду бумаг, но не увидел ничего интересного. Счета, какие-то каракули, перекидные календари. Хотя я знал, что эти последние могут представлять интерес, но отодвинул их в сторону. Я чувствовал, что здесь должно быть что-то еще.

И не ошибся.

Почти в самом низу лежала толстая книга в синей обложке. Обложка с годами потерлась, и во время пожара на нее, видимо, попала вода, но в целом книга была в приличном состоянии.

Я перевернул ее, потому что она лежала задней обложкой вверх. Почти всю лицевую сторону обложки занимала огромная самоклеющаяся этикетка, посередине которой красивыми каллиграфическими буквами было написано всего одно слово: Ренни.

Когда Билли Кох прискакал обратно, книга уже покоилась у меня под пиджаком, в мирном соседстве с моей пушкой.

– Вот, – сказал он, переводя дыхание, и показал сверток, перевязанный веревкой. – Наизнанку вывернулся, чтобы выбрать для вас самое лучшее. Надеюсь, вы не будете жалеть об этих несчастных шестидесяти бумажках?

Я открыл бумажник и вынул шесть десяток. Медленно, лениво я отсчитал их в его раскрытую ладонь. Потом спрятал бумажник и, вынимая руку, направил на Билли свою пушку.

Животный страх мерцал в его глазах, когда он принялся умолять:

– Ой, нет! Это, по-вашему, честная сделка? Я доставил вам товар, а вы… – И заскулил, как вышвырнутый на снег щенок.

Я подошел к нему вплотную и упер дуло револьвера в его подбородок,

– Я тоже люблю честные сделки, Билли, Я не заберу эти шестьдесят долларов…

– Тогда, почему же, ради бога…

– Я бы не хотел, чтобы тебе пришла какая-нибудь глупость в голову. Билли. Чтобы, скажем, ты нажал на кнопку сигнализации, пока мы будем выходить отсюда. И чтобы у меня попытались отнять сверток. Ты понимаешь, правда? Если тебе в голову придет какая-нибудь злая шутка, я не уверен, что смеяться будешь ты. Мы поняли друг друга. Билли?

Он кивнул головой, и мы отправились к выходу.

Когда я со свертком под мышкой вышел из библиотеки, Рамон спокойно ждал, сосредоточенно ковыряя в носу. Я сбежал по ступенькам и осмотрелся в поисках урны, куда можно было бы засунуть сокровища Билли Коха. Однако урны нигде не было, так что я оставил при себе оба комплекта одежды и шлемы к ним. В крайнем случае потом я подарю их Рамона.

Такси подкатило к основанию лестницы. Рамон дружески кивнул, я ответил, чувствуя себя жуть каким умным. Умным и находчивым суперменом, который, если нужно, обставит всех на свете.

Пожалуй, поэтому я не заметил тот черный уличный крейсер, который немедленно тронулся за нами, как только Рамон дал газу.

Да, в тот момент я ничего не заметил. С удовлетворением откинулся на спинку сиденья и пощупал книгу, которая пряталась у меня под сорочкой. Ренни! Наконец-то я кое-что узнаю о тебе, пропавший плутишка!

Не в силах больше сдерживать свое любопытство, я достал книгу и стал осматривать ее. Я внимательно оглядел переплет, пятно от воды на обложке и этикетку. Но открывать ее я не стал бы ни за какие сокровища на свете. Потом, дома, в гостинице, когда смогу сполна насладиться своим успехом) Рамон вдруг повернул голову.

– Мистер Нельсон! Снова прицепились к нам!

Это мигом вернуло меня к действительности, и, поколебавшись мгновение, я засунул книгу под сиденье автомобиля.

– Кто такие?

– Не имею понятия. Но только мы отъехали от библиотеки, к нам прилипла эта черная колымага. Этот мошенник и не очень скрывает, что следит за нами. Что будем делать, мистер Нельсон?

Действительно, что делать? Я был достаточно терты и калач, чтобы знать, чем тут пахнет. Какой смысл снова отрываться от них, как вчера? Все равно они уже знают, в какой гостинице я остановился. Лучше будет как можно скорее познакомиться с ними.

– Найдите какое-нибудь более пустынное место и остановитесь прямо посреди дороги, – сказал я Рамону.

Он крутанул руль и оглянулся. Неподдельная тревога была в его глазах.

– Так что я должен сделать, сеньор?

– То, что я сказал. Остановитесь где-нибудь. Я хочу поговорить с ними.

– Я могу остановиться. Но не выйдет ли какой беды, сеньор?

Если бы я мог ему ответить!

Мы свернули с главной улицы, проехали по одному переулку, затем по следующему, который вел к окраине города. По обеим сторонам дороги тянулись заросли агав, перемежавшихся акациями и отдельными домами. За домами прятались сколоченные из досок покосившиеся сарайчики, и косилки с покрытыми ржавчиной колесами вытягивали свои короткие шеи. Самое подходящее место, чтобы пришить кого-нибудь.

Я подал знак Рамона, который съехал к обочине и неохотно остановил машину. Я заметил, что лицо его стало белым, как стена, а руки, лежавшие на руле, дрожали.

Большое черное чудовище, мягко подкатив, остановилось позади нас и заколыхалось, как роскошная яхта на гребне волны.

Между прочим, если уж речь зашла об этом, она и в самом деле не десять долларов стоила.

Я открыл дверцу и, придав лицу спокойное выражение, – вышел. А в душе у меня все дрожало, словно меня сотрясал электромассажер. Я знал, что такие трюки часто срабатывают, но не дай бог сделать хоть одну ошибку… Потом ее уже не исправить, – увы.

Я остановился возле автомобиля и надел темные очки. Затем расстегнул пиджак и сунул руки в карманы. Они могли видеть и, если хотели, убедиться, что у меня нет оружия.

Наконец, из яхты-люкс вышли трое: два парня и одна девица, Ребятишки были одеты по самой последней моде наемных убийц восточного побережья, и девочка не была похожа на мелкую мошенницу. Этого, впрочем, судя по их автомобилю, я и не ожидал от нее, Они вышли, захлопнули за собой дверцы, затем неспешно подошли ко мне. Один из них заглянул в окошко такси и осмотрел сиденья.

– Хелло! – сказал тем временем другой и провел рукой по залапанному крылу машины. – Прогуливаемся?

Девушка улыбнулась мне и придвинулась вплотную. Я почувствовал сладковатый запах ее волос, пожалуй, даже чуть-чуть слишком сладкий. Она схватила меня за полу пиджака и пробежалась рукой по моему телу. До самых колен.

Ее прикосновение было легким, как дыхание, и было в нем что-то волнующее. Оно было бы, вероятно, еще более волнующим, если бы оружие было при мне. Но моя пушка в этот момент покоилась за задним стеклом.

– Что стряслось, шеф? – спросил я пижона, который стоял позади девушки. – Какие-нибудь проблемы?

Он лениво прикурил сигарету и осторожным движением положил погасшую спичку на крышу машины. Выпустил дым и взглянул на девушку. Она кивнула, и пижон прислонился к автомобилю.

– Какие-нибудь проблемы? – повторил я вопрос. Я бы не сказал, что чувствовал себя блестяще. Пижон рявкнул на меня:

– Цыц! Здесь я задаю вопросы. На кого работаешь?

– Я – частный сыщик и…

– На кого работаешь?

– На Джиральдини.

– А, словом, на старого, выжившего из ума Джиральдини. С чего этой вонючей обезьяне пришло а голову нанять частного сыщика?

– Это, пожалуй, лучше у него спросите.

– Цыц! Какое у тебя задание?

– Как я уже сказал, я частный сыщик и, как таковой, не имею права разглашать тайну, которая…

– Цыц! ЕСЛИ не ответишь, сделаю в тебе дырку! Прикончу и тот трясущийся студень за рулем, а машину сожгу! Говори!

– Что ж… только подчиняясь насилию…

– Давай* – Я должен был пойти в библиотеку.

– Это я знаю. Но зачем?

– Там есть кое-что на складе. За этим.

– Подробней! Что, мне по одному слову из тебя вытягивать? Давай дальше!

– Речь идет о двух комплектах защитной одежды и двух шлемах.

– Из библиотеки?

– Они там были на складе.

– Как они туда попали?

– Их отвезли туда после того, как сгорел Институт археологии.

Пижон глянул на девицу, но я не заметил, чтобы она как-то отреагировала.

Она неотрывно пялилась на меня, слегка приоткрыв рот.

– Это уже что-то. Дальше! Для чего Джиральдини нужны одежда и шлемы? Говори!

– Уж этого я не знаю. В этом заключалась моя задача.

– Лжешь!

– Зачем мне лгать? Какой мне интерес прикрывать Джиральдини? Я – частный сыщик и делаю свою работу за деньги. Мне, ей-богу, все равно, кто платит.

Пижон снова посмотрел на девицу, которая едва заметно кивнула головой. Тогда парень полез в карман, вынул бумажник, достал из него две стодолларовые бумажки и протянул мне.

Я одернул пиджак и повернулся к девице.

– Я в детстве обожал сказки. А вы нет? Она посмотрела на меня, словно я был бродячим скоморохом. Я же невозмутимо продолжал:

– Словом, я жуть как любил сказки. А больше всего такие, в которых речь шла о трех поросятах. Которые, знаете, всегда убегали от трех злых волков. Я уже тогда обожал число три.

Щеголь сверкнул глазами на девицу, которая снова только кивнула. Тогда кавалер подкинул еще одну сотенную к двум другим.

Я взял деньги и запихнул в карман брюк. Затем одарил девицу своей лучезарной улыбкой.

– О'кей. Я ваш душой и телом. Только тогда она впервые улыбнулась.

– Хватит пока и души. Да и то лишь той ее части, которая умеет говорить,

– О кей! – повторил я. – Все в порядке. Словом, меня нанял Джиральдини. Меня довольно хорошо знают в Нью-Йорке, вы еще не слышали обо мне?

– Но знают с не очень хорошей стороны, – произнесла она глубоким альтом.

– А я ведь честно берусь за каждое дело, – пожаловался я. – Если бы не обстоятельства… – и я похлопал себя по карману брюк, где лежали три куска.

– Дальше?

– Мне поручили приехать в Санта-Монику, пойти в Институт археологии и достать комплект защитной одежды и шлем.

– Ну, ну, а зачем? Я развел руками.

– Не имею понятия. Я не спрашивал. Я не слишком любопытный тип.

– Дальше!

– Приехал сюда и был ошеломлен тем, что на месте Института растет зеленая травка. Сгорел семнадцать лет назад. Недурно, а?

– Дальше!

– Я разузнал, что все шмотки Института хранятся в подвале местной библиотеки. Пошел туда и достал. Вот и все.

– Как сказал Джиральдини? Сколько комплектов одежды нужно было достать?

– Собственно… Конкретно он не говорил. Но, по меньшей мере, один – это точно.

– Вы сколько достали?

– Я? Два. Но по чистой случайности.

– Мистер Нельсон, у меня к вам два предложения. Идет?

– Я не в том положении, чтобы не выслушать их.

– Итак, первое. Мы заводим вашу машину в кусты, вас и водителя укладываем спать и забираем эту одежду. Это первая возможность. Что вы скажете на это?

– Лучше второй вариант, если можно…

– Вы продаете нам одежду. По пятьсот долларов за штуку.

Я с невыразимым спокойствием покачал головой.

– Как мне ни жаль, но не пойдет. Тогда я получу от Джиральдини кусок свинца в лоб. Он же знает, что я отправился за шмотками в библиотеку.

– Откуда знает?

– За мной все время следит один коротышка. Между прочим, именно он передал мне это поручение.

– Бенни, – вырвалось у пижона. Девушка задумалась.

– Хорошо. Тогда мы купим только один комплект. Получите за него пятьсот зеленых. Договорились?

Долго дразнить их не следовало, ведь преимущество было на их стороне.

– Почему вы выбираете не первый вариант? – спросил я дерзко.

– Уж и не знаю, – сказала она задумчиво. – Может быть, потому что вы мне еще понадобитесь.

Пижон отсчитал пятьсот долларов, а я выволок из машины сверток Билли Коха. Двое парней сразу же накинулись на него, разодрали обертку, и когда оба комплекта одежды и оба шлема уже лежали рядышком на земле, посмотрели на девицу.

– Какой?

– Все равно.

Два парня выбрали одежду получше, менее погнутый шлем и загрузили в свою машину. Тем временем девица подошла ко мне вплотную.

– Вы, в самом деле, больше ничего не знаете?

– В самом деле.

– Ладно. О нашей встрече забудьте.

– Еще бы, конечно забуду! – ухмыльнулся я. – Вы же не думаете, что я буду этим хвастаться Джиральдини?

Она еще раз смерила меня взглядом, и мне показа-. лось, что в этом взгляде было и что-то от женского любопытства. Потом, двигаясь лениво и изящно, как кошка, пошла к автомобилю и исчезла внутри.

Черная карета взревела, и снова остались только мы вдвоем с Рамоном.

У потомка инков заметно дрожали колени, когда он вылез из-за руля.

– Что это было, мистер Нельсон? – шепнул он хриплым голосом и кивнул в сторону автомобиля, казавшегося вдали черной точкой.

– Бизнес, – ответил я. – Всего лишь маленький бизнес.

Он вытер лоб и покачал головой.

– Еще один такой бизнес – и мне крышка. Отдохнуть бы несколько минут, сеньор! Мне стало жаль парня.

– Послушайте, Рамон, – сказал я. – Мы сейчас, собственно говоря, стали с вами компаньонами. Он посмотрел на меня с подозрением.

– Как прикажете понимать, сеньор?

– Только что у вас под носом я заключил выгодную сделку. Она дала мне восемьсот долларов прибыл А Я полагаю, что вам из нее кое-что причитается.*-«Он так и застыл с открытым от изумления ртом. Я вытащил из кармана деньги и отсчитал ему в руку четыре стодолларовые бумажки.

– Вот такие дела, Рамон. А сейчас даем тягу, чтобы они не застали нас здесь, если вдруг передумают. Вы еще не слышали, что иногда и самые лучшие сделки аннулируются?

Он не сказал ни слова, лишь забрался назад за руль, в то время как губы его непрерывно шевелились, будто он молился.

Потом он нажал на газ, и мы дали тягу.

Я взял у портье ключ и уже шагнул было к лифту, когда портье окликнул меня:

– Мистер Нельсон! Вас разыскивали. С полчаса назад был тут один субъект.

– Что за субъект?

– Ну…такой маленький человечек, в черной шляпе. Я посоветовал ему подождать в холле. Он, наверное, где-то там сидит.

Я поблагодарил за эту весть и заглянул в холл. За чахлыми пальмами в кадках беседовали две дамы, увешанные драгоценностями, и, по всей видимости, очень скучали. Они оживились, когда я заглянул, но сразу же увяли, как только моя голова исчезла.

Я перекинул через плечо защитную одежду и шлем, и, как водопроводчик, у которого закончился рабочий день, не спеша пошел в табачный магазин по соседству.

На мое счастье, в табачном магазине не было никого, кроме толстенького владельца с большими усами, и он с такой заинтересованностью улыбнулся мне, словно заранее пытался угадать, на что я потрачу свои деньги.

Прямо перед прилавком стоял пустой стул. Может быть, для того, чтобы усадить кого-нибудь, кто случайно забредет сюда перекинуться словечком. Во всяком случае, для меня это было очень кстати.

Я поздоровался и сложил свои вещи на стуле. Сначала одежду, потом шлем. А на шлем положил книгу, которая в следующее мгновение с шумом хлопнулась на пол.

Я наклонился, поднял книгу и снова положил на шлем. Затем я осторожно повернулся и улыбнулся усачу, который наблюдал за мной, готовый поспешить на помощь.

– У вас есть сигары «Кабальерос»? Скрюченным большим пальцем он указал на прилавок.

– Тонкие или толстые?

– Мне бы две коробки толстых и две – тонких. Он с удивлением покосился на меня, но не сказал ни слова. Потянувшись рукой под прилавок, он вытащил четыре коробки и подвинул их ко мне.

– Десять долларов тридцать.

Я сунул руку в карман, выудил двадцатку и уронил на прилавок.

Я начал потеху, когда он возился со сдачей. Взял четыре коробки, положил на них сверху книгу и потянулся за шлемом, тем временем ловко толкнув одежду, которая свалилась на пол. Я громко застонал и нагнулся за одеждой, чтобы поднять ее. Тогда уже и шлем полетел на пол с жутким грохотом и откатился метра на полтора.

Владелец магазина отсчитал деньги и стал наблюдать за моей безнадежной схваткой, сочувственно покачивая головой. Смотрел, смотрел, а когда и часть сдачи разлетелась в разные стороны, набрался духу и заговорил:

– Так не пойдет, мистер…

– Вы полагаете? – я взглянул на него с ангельским изумлением.

– Не вызвать ли мне такси? – спросил он терпеливо.

– А, я живу здесь рядом. Шофер наверняка не скажет спасибо, если мы заставим его ехать сюда из-за двухсот метров.

Он в задумчивости посмотрел на дверь.

– Да, верно… Я сожалею, мистер, охотно помог бы вам, но не могу оставить магазин. Моя жена больна, иначе мы были бы здесь вдвоем, и я с охотой…

Я подумал, лучше поддам еще жару.

Я наклонился и поднял несколько монет, отчего шлем с громким звяканьем откатился еще дальше. Даже одна коробка с сигарами раскрылась, и они посыпались на пол.

Хозяин вышел из-за прилавка и помог мне собрать их. Затем он почесал макушку.

– Нет, так действительно не пойдет. Знаете что? Оставьте здесь половину вещей, а потом приходите за ними. Если вы в самом деле живете здесь недалеко, то за пару минут управитесь.

Я так посмотрел на него, словно он придумал, как добывать огонь.

– Смотрите, не такая уж плохая мысль! Я оставлю здесь три коробки сигар. Пока хватит мне и одной. Одежду и шлем я возьму с собой Не сбережете ли вы пока эту книгу?

– Конечно, давайте сюда.

Он взял коробки и положил их на верхнюю полку, А сверху – книгу.

– Мистер…

– Меня зовут Хобсон.

– Мистер Хобсон, большое вам спасибо за вашу любезность.

– Что вы. Не стоит благодарности. Вы недавно переехали сюда?

Я пропустил вопрос мимо ушей.

– Знаете, случается, что мне приходится работать по срочным вызовам. Может статься, что, когда я приду домой, меня уже ждет вызов. Тогда я смогу зайти за вещами только завтра.

Он добродушно улыбнулся.

– Не бойтесь за ваши вещи, мистер…

– Брэун.

– Мистер Брэун. Моя жена болеет, и я один торгую. Кроме меня, тут никто ничего не тронет. Если не придете за вещами, вы их и в будущем году найдете на том же месте.

Я завернул шлем в одежду, еще раз поблагодарил его за доброту и попятился к двери.

Лучшего места, чтобы сохранить тайну Ренни, я бы не нашел.

Я снова промаршировал мимо портье и поднялся на лифте на свой этаж. Когда я открыл дверь, то повернулся так, чтобы одежда в моей руке заслонила передо мной комнату.

Я издал стон и уронил вещи на пол в прихожей. И только тогда посмотрел в сторону комнаты для гостей.

Маленький человек в черной шляпе сидел в кресле, и ноги его покоились на столе. В воздухе резвились кольца дыма от его сигары.

Я сделал вид, что поражен.

– Бенни! Как вы сюда попали? Он довольно хихикнул.

– А что, уже забыли?

Он сунул руку в карман, вытащил свой любимый инструмент, полоску пластика, и показал мне. Я дружелюбно улыбнулся.

– Я не то имел в виду. Вы знаете, я – ваш поклонник. Это у меня от неожиданности вырвалось.

Я положил одежду и шлем на тахту, затем подтянул к себе стул, чтобы сесть за стол напротив Бенни. Однако коротышка мигом вскочил на ноги и прыгнул ко мне.

– Вы, правда, не сердитесь, приятель? – С этими словами он профессионально обыскал меня. Когда он нащупал пушку, рука его остановилась, потом побежала дальше. Пушка его не интересовала.

– Теперь удовлетворены? – спросил я, когда он вернулся в кресло и взгромоздил ноги на стол.

– Знаете, профессия есть профессия, – хихикнул он негромко. – Есть свои неписаные законы.

– А моя пушка?

– Вы ведь на нас работаете, или…? Кстати… Мистер Джиральдини передает вам привет.

– Благодарю) – Он интересуется, как движется дело.

– Не очень хорошо. Но я, пожалуй, напал на след. Сделаю все, что смогу.

– В этом никто и не сомневается, приятель. А что означают, черт возьми, эта одежда и шлем? Вы, случайно, не записались в трубочисты?

Он острил, а я полностью отдавал себе отчет в том, что знает он много. Я даже побаивался, что знает он больше, чем полагалось бы.

– Послушайте, Бенни, – сказал я ему. – Вам прекрасно известно, что это такое. Если мои подозрения верны, вы всюду следили за мной, когда я мотался туда-сюда между заведением Харрисона и городом.

– Только я, – сказал он.

– Тогда вы знаете и то, что случилось с институтами.

– Сгорели.

– Как свинарник.

– О'кей. Откуда вы взяли, что институты имеют отношение к тому пацаненку, которого разыскивает мистер Джиральдини? – Я рассказал ему, что успел разузнать с тех пор, как приехал в Санта-Монику. Рассказал, как установил связь между малышом, и Институтом археологии. Рассказал и то, как мне стало известно, что имущество институтов хранится в библиотеке.

Он слушал внимательно, и этим немного смутил меня. Может быть, он знает меньше, чем я предполагал?

– Значит, вы пошли в библиотеку, – пробормотал он, – и раздобыли два комплекта защитной одежды и два шлема. Но зачем, боже ты мой?

Я постарался придать своему лицу невинное выражение, как всегда, когда хочу обвести кого-то вокруг пальца.

– Смотрите. У меня задача разыскать сорванца. Во-первых, мне нужно выйти на кого-то, кто знал его. Ясно?

– Ну да.

– Так вот. Здесь вот находится эта одежда. Как я слышал, ее там комплектов двести.

– Ого.

– Вы знаете, что это означает?

– Честно говоря, нет.

А это означает, Бенни, что спецодежду закупили где-то большой партией. Где-то на территории Штатов.

– Меток или чего-нибудь такого нет на ней?

– Увы.

– Так что вы собираетесь делать?

– Хочу узнать, где ее продали. Поскольку это спецодежда, у меня есть шанс, что я нападу на след магазина.

– Значит…

– А когда найду его, может быть, выяснится также, кто заказывал одежду. И, может быть, заказчик оставил в магазине домашний адрес, а не только адрес Института. Понимаете? Возможно, я смогу пойти по этому следу.

Он поразмышлял немного, потом покачал головой.

– Не согласен… Этот путь мне кажется слишком сложным Очевидно, в подвале библиотеки остались и записи Почему вы не достали их?

– Потому что не хотел рисковать. Они каждый месяц пишут письма по старым адресам сотрудников института. До сих пор еще никто не ответил. Значит, адреса устарели. Или если кто-нибудь заявится… Мы только привлечем к себе внимание.

Признаю, это были слабые аргументы, ноя надеялся, что если он это не проглотит, то, по крайней мере, мне удастся заморочить ему голову.

Он подумал немного, затем сдвинул шляпу на затылок.

– В библиотеке и так уже порядком навоняли.

– Навоняли? – спросил я, чуя недоброе.

– Хромого пришили!

Я вскочил на ноги, словно подброшенный пружиной. Но не успел заговорить, как коротышка громко, почти истерически завопил:

– Это не я! Когда я пришел туда, его уже пришили. Поздно пришел, черт бы их побрал! Его пришили те самые, кому вы продали другой комплект одежды. Люди Ренци!

Несколько секунд мне казалось, что голова моя сейчас треснет.

– Вы все видели?

– Разумеется. Если бы они попытались что-нибудь с вами сделать, я бы пристрелил их, как бешеных собак. Но почему вы продали им шмотки?

– Потому что не знал, что вы присматриваете за мной. Впрочем, одежда и не представляет никакой ценности. Они не будут знать, что с ней делать.

– Вы думаете?

– Надеюсь.

– Что ж, надейтесь.

Мы какое-то время помолчали, потом он тихо спросил:

– Что вы намерены делать теперь?

– Мне нужно проверить одну-две вещи. Потом попытаюсь выяснить, где изготовили эту одежду. Ну как?

– Вам лучше знать, – произнес он негромко. – Мое дело – обеспечивать вам тыл.

– Тогда вы могли бы оказать мне одну огромную любезность.

– Да?

– Взяли бы мне на сегодняшний вечер билет на самолет до Лас-Вегаса.

– Лас-Вегас?

– Да. Что тут удивительного?

– Собственно, ничего. Только это место не по карману частному сыщику.

– Вы боитесь за деньги вашего шефа?

– Еще чего… Он знает счет своим монетам. Так вы, в самом деле, собираетесь в Лас-Вегас?

– В самом деле.

– Не скажете, зачем?

– Не скажу. Я не люблю, чтобы еще кто-нибудь, кроме меня, знал о моих планах.

Он задумайся, и по нему было видно, с какой устрашающей скоростью вращались колесики в его голове.

– Я должен доложить Джиральдини.

– Так доложите. Для того я и сказал. А насчет билета я не шутил. Знаю, можно было бы заказать и по телефону, но, учитывая сложившиеся обстоятельства, я бы хотел, чтобы это сделали вы.

Он неохотно поднялся из кресла:

– Ладно. К тому же, я думаю, что вы правы. Не удивляйтесь, если в ближайшее время мы с вами встретимся в Лас-Вегасе.

Я же на это только улыбнулся про себя. Сказать я, естественно, ничего не сказал.

Когда дверь закрылась за ним, я подождал минут десять, потом пешком спустился на первый этаж. Возле лифта никто не слонялся, и у выхода все выглядело спокойно.

На всякий случай я заглянул еще и в салон, но только две старые девы, с пьяной ухмылкой, безнадежно повернулись ко мне. Похоже, все чисто.

Я перебежал на противоположную сторону улицы и завернул за угол. Там я остановился, прислонился спиной к первой же витрине и стал ждать, когда замаячит поблизости машина, как бы без определенной цели курсирующая по улицам.

Ждал, ждал, но никто не появлялся. Тогда я взял курс на табачную лавку и нажал на дверную ручку.

Хозяин был занят раскладыванием упаковок, и лицо его просияло, когда он меня увидел.

– Диас, сеньор. Я уже опасался, что вам пришлось идти по вызову. Вот-вот закрою свою хибарку. Вы пришли как раз вовремя.

Ради приличия я купил у него еще одну пачку сигарет, потом зажал под мышкой свои вещи. Сверху я положил коробки с сигарами, а книгу подсунул под низ.

Я без происшествий добрался до своей комнаты. Что там сказал коротышка в шляпе? Как зовут ту банду, которая купила у меня спецодежду? Ренци? И эти тоже макаронники!

Я глубоко вздохнул, потом запер за собой дверь на ключ и цепочку тоже навесил.

Я улегся на диване и взял в руки книгу. В целом в моем распоряжении было два часа. А потом посмотрим.

У меня было ощущение, что я, пожалуй, могу заключить с кем-то сделку и покруче, чем та, которой меня угостил Джиральдини. Только я еще не знал, с кем.

Я раскрыл книгу. Это был ничем не примечательный дневник, из таких, какие сотнями продаются в любом писчебумажном магазине. Только в верхней части страниц не были обозначены дни недели: владельцу дневника предоставляли возможность самому вписать их. Во всяком случае, это имело то преимущество, что можно было пропустить несколько дней, не оставляя пустыне страниц. Силади исписал свою книжечку мелкими, очень четкими буквами. Я обеспокоенно вздохнул: вероятно, мне понадобится больше времени, чем я рассчитывал.

Записки сразу же начинались на вставленной позже странице, которая была вырвана из другой, по видимости, большего формата тетради. Было видно, что постороннюю страницу подрезали ножницами, чтобы подогнать ее под листы дневника. Она еще тем отличалась от остальных страниц, что если они были исписаны шариковой ручкой с синими чернилами, эта – зелеными.

Я устроился на диване поудобнее и начал читать записки Петера Силади.

III. КНИГА РЕННИ

Эта книга – Ренни. Ренни и моя. Может быть и его тоже, но этого я еще не знаю. Я молюсь Богу, чтобы было так. Молюсь о том, чтобы он сохранил мне Ренни, но и о том, чтобы он взял его у меня…

Эта книга – книга тоски и желания. Тоски, требующей, чтобы он навсегда остался со мной, оставался моим. Ведь я… Но и желания тоже, чтобы, когда придет время, он покинул меня!

Порой я просто трепещу от счастья, а иной раз чуть не плачу от страха, что, может быть, я – избранник.

Может быть, мне первому в истории человечества выпало такое на долю. Может быть, мы, все-таки, не одиноки…

Я очень люблю тебя, Ренни! И очень хотел бы, чтобы ты знал это, даже когда тебя уже не будет рядом со мной. Я только могу надеяться, что любовь так же всеобща, как важнейшие составляющие мира, что она вездесуща. На это я надеюсь, Ренни.

Когда ты это будешь читать, ты удивишься, что держишь в своих руках не обычный дневник. В нем много диалогов и мало описаний, не так, как это обыкновенно бывает в дневнике. Но я умышленно писал так, чтобы ты знал каждое мгновение, каждую мельчайшую подробность этой истории. И каждое слово, каждое дрожание голоса людей, каждое движение их рук. Я еще не знаю, зачем, но чувствую, что когда-нибудь это будет очень важно для тебя, Ренни.

Когда придет время, я эту книгу отдам тебе. А сейчас ты еще играешь в песочке, но однажды ты будешь Первым! И тогда тебе нужно будет знать, как это произошло.

Эта книга – моя книга и твоя, Ренни! 18 ноября.

Стоит неизменно скверная погода, Над верхушками деревьев плавают тучи, в саду свистит холодный ветер. Бррр! Лучше уж быть в Египте, у доброго старого бога солнца.

Все время ломит в затылке и стучит в висках. Напрасно пью кофе, не помогает. Не перестаю смотреть в окно и следить за тучами. Черт бы их побрал!

На моем письменном столе лежит фотокопия папирусного свитка, я просидел над ней все воскресенье. Собственно, это не мой папирус, а Солта. Солт подсунул его мне, чтобы я хоть что-нибудь сделал с ним.

Может быть, именно этот дрянной папирус испортил мне настроение. Нет ничего хуже, чем когда у тебя под носом лежит какая-то исписанная бумага, а ты ничего не можешь с ней поделать!

Помнится, вчера вечером я чуть было не растоптал ее. Черт возьми, ведь, в конце концов, ее для того и написали, чтобы кто-то прочитал. А если так написали, что невозможно прочесть! Эх, ну и кретин же ты, писец, ну и кретин!

Потом я устыдился. Мысленно попросил прощения у писца, умершего несколько тысячелетий назад. Откуда было знать несчастному, что однажды, в астрономически далеком будущем, за много тысяч километров, на земле, тогда еще не открытой, кто-то захочет прочитать то, что он написал. Притом же этот кто-то не имеет ни малейшего отношения к тому, что писец хотел сообщить своим современникам. Я всегда терпеть не мог демотическое письмо. Нет в нем пленительной красоты иероглифов и элегантной каллиграфии иератического письма. Похоже, упадок царства повлек за собой и упадок письменности.

Я, конечно, знаю, что снова несправедлив. Этот папирус, датируемый VIII – VII веком до новой эры, выражал потребности той эпохи, в которую значительно возросла экономическая роль написанного слова. Тогда уже не только высекли в камне значки, восхваляющие бога солнца Ра или фараонов, но и скрупулезно записывали на папирусе, сколько стоило на рынке одно яйцо или, например, одна плеть из кожи бегемота.

Сумма суммарум, демотическое письмо – это уже настоящее письмо. Оно примерно так же соотносится с классическими иероглифами, как классическая латынь с народной. Во всяком случае, яблоко упало довольно далеко от яблони.

Немало часов просидел я над ним, пытаясь расшифровать некоторые проклятые сокращения. Но как, черт, возьми, разгадать их тайну, если возможно, что систему сокращений и слияний такого типа использовали только этот писец или школа, к которой он принадлежал, причем на весьма ограниченной территории.

Потому что и это относилось к особенностям демотического народного письма.

Я бросил на фотокопию презрительный взгляд и уже было решил выпить еще чашку кофе, когда зазвонил телефон.

– Мистер Силади?

– Да.

– Говорит Селия Джордан. Дело в том…

– О, Селия!

– Дело в том, что с вами желает поговорить один зарубежный коллега.

– Зарубежный коллега? И именно сейчас? Я его знаю, по крайней мере?

– Боюсь, что нет. Мистер Хальворссон, из Копенгагена.

– Никогда не слышал этого имени.

– И мистер Малькольм не слышал. Но вот он во что бы то ни стало желает вас повидать.

– Селия… Вы столько раз уже выручали меня. У меня так болит голова, как будто она и не моя, и отвратительное настроение. Вы не могли бы направить этого Хальворссона куда-нибудь еще?

– Боюсь, мистер Силади, что не могу. Он утверждает, что приехал сюда ради вас, прямо из Копенгагена.

– Но дорогая Селия! Я, поверьте мне, знаю каждого, кто хоть что-то значит в моей профессии И среди них нет ни одного Хальворссона. Прощупайте-ка его. Он, случайно, не студент, который хочет продолжить обучение у нас, или журналист? В последнем случае пошлите его к дьяволу, а в первом – внесите его в списки, но оставьте меня в покое, хорошо? Короткое молчание, потом снова голос Селии:

– Боюсь, что не выйдет, мистер Силади. Профессор Кнут Хальворссон – заведующий кафедрой общего фольклора Копенгагенского университета. Старик…то есть профессор Малькольм считает, что вы должны его принять! Сожалею, но…

Я покорно положил ноги на стол.

– Ну что ж! Он хотя бы говорит по-английски?

– Да, конечно!

– Надеюсь, ему известно, что я не разбираюсь в фольклоре? Нет ли тут какой ошибки?

– Вряд ли.

– Хорошо. Проводите Хальворссона сюда.

Я спустил ноги со стола и крикнул через дверь в соседнюю комнату. Попросил Бесси принести два кофе и уселся за фотокопию… Если вот эту пакость я расшифрую так, то, в свою очередь…

Я с головой погрузился в работу, и, как это обычно бывает, у меня мелькнула мысль, показавшаяся мне достойной внимания, как раз когда раздался стук в дверь.

Я быстро нацарапал свою свежеиспеченную идею на клочке бумаги и отшвырнул карандаш. Тем не менее это у меня получилось не достаточно быстро, чтобы входивший Хальворссон не заметил.

Заведующий кафедрой фольклора Копенгагенского университета представлял собой, несомненно, импозантную фигуру. Роста в нем было, видимо, около двух метров, его длинная рыжая борода достигала пояса. Кроме того, у него был зычный, как у китобоя, бас.

Он переступил через порог, бросил быстрый взгляд на мою руку, которой я в знак приличия оттолкнул карандаш, и рассмеялся низким, глухим смехом.

– Терпеть не можете, а?

Сначала я подумал, что он слабоват в языке.

– Пардон?

– Меня тоже прямо выворачивает, когда кто-то мешает работать. Так и вздул бы наглеца. Даже если это мой начальник. Кстати, меня зовут Хальворссон.

Я сконфуженно протянул ему руку.

– Петер Силади.

– Не бойтесь, много времени я у вас не отниму. Но мне крайне нужна ваша помощь. Говорят, что если вообще кто-нибудь может мне помочь, так это только вы. Поэтому-то я вынужден потревожить вас. Даже рискуя тем, что вы вздуете меня!

Этот парень начинал мне нравиться.

– Если я правильно понял, мистер Хальворссон, вы исследователь фольклора?

– Вы правильно поняли. Вы ничего обо мне не слышали?

Я старался быть с ним вежливым, хотя бы из-за его преимущества в росте.

– Простите, но я редко занимаюсь фольклором.

– И не интересуетесь им?

– Ну… как вам сказать? Лишь настолько, насколько это позволяет мое время.

– Словом, нисколько?

– Ну это уж слишком! Когда мне в руки попадает статья, я с интересом ее просматриваю. Ведь сказки о детстве живут в нас!

Я заметил, что его глаза начинают ясно блестеть. Еще разрыдается тут передо мной этот мягкосердечный гигант!

– Истинно так, как вы говорите, – сказал он дрогнувшим голосом. – Для нас, северян, чудесный мир сказок особенно притягателен. Знаете, северные леса, сверкающий снег, звенящие подснежники и под каждым колокольчиком – фея. Ну разве не чудесно?

Я поостерегся сказать что-либо, чтобы из его глаз не закапали слезы.

Неожиданно быстро он взял себя в руки и усмехнулся.

– Когда заходит речь о сказках, не могу не расчувствоваться. Я – сентиментальное животное… И люблю свою профессию. В этом все дело!

Тем временем принесли кофе, и мы молча попивали его. При этом я надеялся, что аромат кофе изгонит отсюда фей, которые нежатся под колокольчиками.

Мой гость казался мне симпатичным, милым сумасбродом, только я все еще не мог взять в толк, какого лешего ему от меня нужно.

Но вот он отставил свою чашку и обратился ко мне.

– Итак, давайте вернемся к делу! Как я уже сказал, я занимаюсь типологией сказок. Вы знаете, что это такое?

Он этого еще не говорил, но теперь я принял его слова к сведению. Что же касается типологии, то у меня было об этом весьма смутное представление.

– В общих чертах.

Он словно не услышал моего ответа. Глаза его затуманились, он невозмутимо продолжал:

– На основе определенного сходства мы делим сказки на типы. Вы, конечно, знаете сказки о животных?

– Естественно.

– Ну и знаете, что среди таких сказок тоже есть много разных. Это сказки о диких животных, домашних животных, о лисе, о волке и т. д. Среди них мы, в свою очередь, тоже можем выделить определенные типы, как, например, тот, в котором лиса заманивает свои жертвы в яму. Может быть, вам знаком этот тип?

– Что-то смутно припоминаю…

– Но я не за этим приехал. Я все это для того говорю, чтобы вы знали, что я в здравом уме. Недавно мне вручили памятную медаль Андерсена.

– О, поздравляю! Это просто замечательно. Я не имел ни малейшего понятия, с чем ее едят, эту памятную медаль Андерсена.

– В последнее время я начал заниматься арабскими сказками. Скажем так: последние пять лет.

– Вот как?

– А до этого работал над типологизацией кое-каких материалов из Месопотамии. И нашел несколько интересных вещей, которые, как я думаю, будет не лишним обсудить с египтологом. Ну вот, ради этого я здесь.

Я перевел дух. Наконец что-то конкретное и ощутимое.

– О каком материале идет речь?

– Секундочку! Вы знаете египетские сказки?

– Не особенно, – сказал я и покачал головой. – До нас они почти не дошли. Конечно, это касается сказок египетского царства.

– Как вы думаете, почему?

– Честно говоря, я как-то не задумывался над этим. Хотя… я полагаю, из-за природы этих сказок. Сказка – типичный фольклорный жанр. Она распространяется как устное предание… нигде в мире их не записывают регулярно.

– А если все-таки записывают?

– Это, по-видимому, возможно только как результат сознательного собирания. В Египте, во всяком случае, сказки не записывали иероглифами на стенах усыпальниц. Даже мифы не часто. В общем и целом в египетской культуре отсутствует миф, героический эпос и сказки. Конечно, есть кое-какие отрывки, более крупные произведения, отрывки из так называемых поучений, в которых встречаются ссылки и на сказки, ведь невозможно, чтобы у них не было сказок. Но, во всяком случае, они не дошли до нас.

– Хорошо, – сказал он спокойно, – пойдем дальше. Позвольте небольшое отступление…

– Я слушаю.

– Мне придется немного углубиться в прошлое. А именно, в прошлое Египта. Прямо в эпоху Нового царства…

При этих словах я встрепенулся. Меня начинало интересовать это дело, как всегда интересует все, что связано с историей Египта.

– Вам, конечно же, лучше, чем мне, известно, что в 1339 году до новой эры умер фараон Тутанхамон, в усыпальницу которого, к счастью, положили множество всего, что вы, слава богу, и обнаружили. Все знают также, что после смерти Тутанхамона наступили тяжелые времена. Поскольку у фараона не было наследника, который мог бы занять трон, корона на основе обычного права перешла к его жене. Так это было?

– Ну… по сути, так. Но ситуация все же была значительно сложнее…

– Вы имеете в виду, была ли естественной смерть Тутанхамона?

– Хотя бы.

– Не так давно я прочитал одну интересную статью. О том, что мумия Тутанхамона была исследована под рентгеном. И в его голове обнаружили гематому. Так?

– Так.

– А это уже означает, что бывший владелец самого большого археологического клада всех времен был, по всей вероятности, убит.

– ЕГИПТОЛОГИЯ учитывает и такую возможность.

– Тем лучше. Но я продолжу. После естественной или насильственной смерти Тутанхамона трон перешел к царице, которая пыталась удержать власть. Очевидно, что другие тоже могли захотеть сесть на трон, потому что очень уж он шатался под бедняжкой.

– Да-а…

– Следует знать, что одним из самых могущественных царств восточного мира, скажем, вторым по своему могуществу, было царство хеттов. Которым правил царь Суппилулиумас. И хетты были заклятыми врагами Египта. Так?

– Так.

– Вдова Тутанхамона ради спасения трона отважилась на отчаянный и необычный шаг. Она направила послов к хеттскому царю с предложением руки и трона Египта одному из сыновей Суппилулиумас.

– Откуда, черт возьми, вам все это известно?

– Суппилулиумас был этим так поражен, что чуть не свалился с трона, если у него таковой вообще был.

– Можете быть спокойны, был.

– Ну, это так, к слову. Короче говоря, вместо своего сына он направил в Египет послов, чтобы выяснить истинную причину предложения вдовы Тутанхамона.

– Скажите, вам она известна?

– А как же. Совершенно очевидно, что вдова хотела остаться на троне. Д ее приближенные не хотели. И она могла остаться только в том случае, если бы ее власть имела сильную вооруженную поддержку. Такой поддержкой могли стать хетты. Кроме того, представьте себе только, как египетско-хеттский союз преобразил бы политическое лицо Древнего Востока.

Ничего не скажешь, осведомлен он был хорошо. Умно аргументировал, видно было, что голова у него работает. Но я все еще не имел ни малейшего понятия, куда он клонит.

– Сейчас вы, конечно, думаете, какое отношение все это имеет ко мне?

– Я думаю, вы скажете.

– Скажу. Причем немедленно. Итак, по приказу Суппилулиумаса в земли Египта отправились послы, чтобы разузнать, в чем тут дело. Не скрывается ли за предложением вдовы фараона какое-то грандиозное надувательство. Послы отправились, прибыли в Египет, встретились с царицей, которая подтвердила свое желание. Но не это самое интересное…

– А что же?

– Донесения послов.

– Донесения послов?

– Именно. Среди послов был некто Субесипу, или черт его знает, как это нужно читать. Вы не могли бы помочь?

– В чем?

– Правильно произнести это имя.

– Да откуда же мне знать? В хеттах я разбираюсь не больше, чем вы.

– Боюсь, вы меня переоцениваете. Ну, неважно. Я показывал это имя нескольким специалистам по древним цивилизациям, но каждый из них читал по другому. Мне же, бог знает почему, больше всего понравилось Субесипу.

– Постойте-ка! Вы говорите, что нашли это имя, написанное иероглифами?

– Черта с два! Тогда бы я за правильным чтением обратился к египтологу, а не к кому-то другому. Имя сохранилось на клинописных табличках. А по этим диковинным знакам нелегко прочитать незнакомое имя. По крайней мере, так говорят.

– Понимаю.

– Словом, на табличках из обожженной глины сохранилось донесение или письмо, черт знает, как это назвать, того самого Субесипу. Их нашли лет пятнадцать назад в Ираке.

– Как это возможно, чтобы я ничего не знал о них?

– Потому что они еще не опубликованы, хе-хе-хе! Вы ведь знаете, какой народ ученые. Они скроют самое великое открытие, только чтобы о нем не дознались коллеги. И мне просто зверски повезло, что я смог получить к ним доступ. Словом, письмо Субесипу дошло до нас на нескольких табличках из обожженной глины. Оно у меня здесь, на бумаге. Если вам интересно, я прочитаю вслух. Оно не слишком длинное.

– Еще бы, черт возьми, не интересно!

– Что ж, тогда…

Он выудил из кармана пиджака сложенную вчетверо бумагу продолговатой формы, как фокусник, извлек откуда-то допотопные очки в тонкой металлической оправе и, слегка откашлявшись, начал читать: Хетустиму от друга его, Субесипу. Да благословит тебя Тешуп, друг мой и родич возлюбленный. Как уже, несомненно, дошло до твоего сведения, я вернулся оттуда, откуда, по словам отцов наших, нет возврата. Я видел край света, я видел богов, Мардука, Баала и прочих. Я видел народы пустынь и народы гор. Я видел много всего, что только могут увидеть два глаза. Хвала Тешупу, я много всего увидел.

Случилось так, что по приказу царя собрались мы в дорогу, чтобы достичь земли Египта, который называют страной богов. До нас и раньше доходили вести, что правит людьми тех мест удивительный бог, которого зовут Осири, Осиру или как-то подобно. Он должен быть кем-то подобным нашему богу, создателю мира, Тешупу.

Слышали мы раньше и то, что отец и родители этого Осиру – бог Ра, об этом, правда, мы имели весьма противоречивые вести.

Как я уже сказал, отправились мы послами, чтобы засвидетельствовать наше почтение царице Египта и узнать, действительно ли она намерена взять в мужья Заннанзу, сына правителя нашего и свет очей его.

Как тебе известно, друг мой заботливый, миссия наша увенчалась успехом. Царица с любовью и почтением приняла нас на земле Египта и подтвердила свое обещание отдать руку Заннанзе и принять его в лоно свое как мужчину, чтобы зачать от него правителя Египта. Это последнее и я делал с некоторыми египетскими женщинами и могу сказать, что в искусстве любви оказались они достойными славы своей.

К сожалению, после возвращения домой заметил я нечто неприятное на той самой части моего тела, которая столько радости доставляла мне на египетской земле, и теперь лечит меня трижды в день чужестранный лекарь. Молю Тешупа в надежде, что мое подорванное сладострастием здоровье вскорости восстановится.

Но продолжу. Правительница Египта, где царя называют фараоном, щедро угощала нас, но лишь недолгое время, ибо хотя и предоставила она нам все земные радости, о каких я уже упоминал и от последствий которых еще и теперь страдаю, в то же время вынуждала нас к спешке. Она поведала, что родственники ее и военачальники против нее интригуют и хотели бы сбросить ее с трона умершего мужа. Таким образом, время не терпело и не оставалось у нас на приятные дела столько времени, сколько бы нам хотелось.

Снова продолжу. Несколько недель, однако, пришлось нам провести при дворе фараона, частью, чтобы отдохнуть после утомительного пути, а частью, чтобы царица смогла приготовиться к приему царевича Заннанзы, весть о чем (о приготовлениях?) должны мы были доставить на родину.

Да будет благословенно имя Тешупа!

Однако и среди государственных наших забот имели мы случай и возможность потешить взор наш тем или иным странным обрядом и диковинами, каким нет числа в этой стране, о которой я, сдается мне, уже говорил, что состоит она из двух частей: нижней части и верхней. Из них смогли мы посетить только ту часть, которая близко расположена к морю, куда впадает та самая большая река, которую называют Хапи по имени бога ее.

Продолжу. Есть там, кроме этой, и иные диковины. Есть, например, звезда, при восходе которой – имя ее, между прочим, то ли Сет, то ли Сот – река, то есть Хапи, разливается и горячим семенем своим оплодотворяет земли, как и я делал с некими женщинами, о которых я уже упоминал в связи с тревогами о моем здоровье, друг мой заботливый.

Но и, кроме этих, есть еще и другие любопытные вещи. Например. После кончины правителя его не хоронят в яме, вырытой в земле, и даже не предают всепожирающему огню, как это делают некие племена варваров на окраинах царства нашего, а сберегают тело умершего, что само по себе удивительно.

А делают это они следующим образом. Когда душа правителя покинет тело его, тело вскрывают и удаляют быстроразлагающиеся внутренности. Это в глазах наших может представиться весьма варварским обычаем и даже более того, ибо, например, мозг умершего извлекают через нос с помощью крючка из металла. Скажу откровенно, друг мой заботливый, не хотел бы я умереть в ближайшем будущем нигде и уж, во всяком случае, не на земле Египта. Уж лучше пусть похоронят меня в мягкой, родной земле, чем чтобы через нос мой… Бррр! (Или некое сходное эмфатическое восклицание. Мне этот знак неизвестен. Примечание переводчика Мирко Кашевского).

Но есть и нечто более важное. Когда умершего обрабатывают следующим образом, чтобы тело его не было подвержено разложению, его хоронят в сопровождении тайных ритуалов. Об этом я хотел бы написать здесь несколько слов.

То лицо, которому царица велела сопровождать нас, поведало нам, что над умершим возводят строения, такие, как те столбы, которые царь Кисаму велел привезти из-за Горбатого моря. Только столбов этих необходимо по меньшей мере тысячу для таких остроконечных мавзолеев.

Ты сейчас, несомненно, качаешь головой, друг мой заботливый, и слова мои принимаешь за преувеличения странника, вернувшегося из далеких земель. Ноя прошу тебя верить каждому слову. Мавзолеи эти также огромны, как, может быть, огромны только горы на берегу Горбатого моря. Высота их кажется равной дневному переходу, и простой смертный справедливо может подумать, что возвели их боги. Но больше ни слова об этом. Если будет твое позволение, чтобы я навестил тебя и скромными моими словами описал тебе события моего путешествия, то я поведаю тебе о безмолвных этих гигантах и об Имеющих Тело Льва. Но – как я уже сказал – сейчас об этом больше ни слова!

Приставленный к нам для нашего сопровождения человек, когда мы осмотрели мавзолей, отвел нас в сторону и сказал, что есть еще более интересные строения, чем эти. На наш вопрос он ответил, что это такая тайна, о которой он не может говорить, ибо сурово запрещено даже само упоминание о них. После этих слов, поскольку я странник опытный и познал мир, я вынужден был развязать язык, предложив несколько ханаанских серебряных монет. Именно так, друг мой заботливый!

После чего я узнал следующее. Отец их умершего царя, некий царь Эхнатон, был не вполне в своем уме. Даже, по словам нашего провожатого, он был настоящим сумасшедшим. Сделал он так, что за один день изгнал жрецов, слуг прежнего бога, и заставил страну поклоняться новому богу. Даже слушать страшно… Правитель, который вообразил себе, что он стоит над богами. Это кажется невероятным, но это так.

Упомянул наш провожатый и тех мужей, которые были советниками царя. В памяти моей остался только некто по имени Иму из тех, кто толкнул царя на этот несчастный путь. Запрещено говорить и об этих мужах, а если все же их нельзя не упомянуть, то принято не называть их имен, а говорить так: они. Тогда уже каждому ясно, о ком, собственно, идет речь.

Итак, сопровождающий нас рассказал, что они занимались таинственными делами и влияли на правителя. Среди всего прочего велели они построить огромный четырехстенный мавзолей. Может быть, для того, чтобы похоронить там правителя, а может быть, чтобы похоронили их тела после смерти. Это теперь уже никому не ведомо.

Но мало того, что мавзолей строился в строжайшей тайне: напрасно станешь ты его искать, друг мой заботливый, нигде ты его не сможешь увидеть. И это потому, что построился мавзолей под землей. Так, по крайней мере, говорил тот человек.

В том, что он говорил, было много несообразного. Но самое непонятное, во всяком случае, то, что по словам нашего сопроводителя, цари эти гигантские горы для того строили, чтобы навеки прославить свое величие. Что, если хорошо подумать, так и есть. Но какое величие может восславлять такой мавзолей, который никому не виден, даже богам, с их высот? Невероятно и нелепо!

Однако продолжу. Сопроводитель наш объяснил, что никому не позволено осматривать этот мавзолей и неминуемой смертью поплатится тот, кто попытается проникнуть в подземную пирамиду (слово«пирамида» я произвольно использую вместо слов «мут», «мути», которые, предположительно, означают «мавзолей». М. К.).

Я уже тогда знал, что должен делать. В более поздний час я навестил нашего сопроводителя в его доме и передал ему кожаный мешочек, полный ханаанских серебряных монет.

Наш провожатый какое-то время причитал, что, мол, станет с его семьей, если выяснится то, к чему я пытался его склонить, но потом, оставив меня со своей женой, поспешно ушел куда-то, чтобы это дело устроить.

Это не относится к делу, но во время его отсутствия случилось со мной нечто неприятное. А именно, жена нашего сопроводителя стала предлагать себя мне так откровенно, что вызвало это во мне омерзение и недовольство. Поэтому я постарался, чтобы мы скорее с этим покончили. Старания мои однако были втуне, ибо, как это свойственно вообще египетским женщинам, она также доказала ненасытность свою, и я уже серьезно начинал тревожиться за мое здоровье. Для чего у меня, принимая во внимание нынешнее мое состояние, были все причины.

К огромной моей радости сопроводитель наш все же, наконец, возвратился и сказал, что нашелся некто, давший согласие провести нас к подземной пирамиде за еще один мешочек серебра. Мы заключили сделку, и позже отдал я ему желанный мешочек.

По указанию нашего сопроводителя мы должны были выйти в путь на следующий день в рассветные часы, еще затемно, и хозяин дома изо всех сил настаивал, чтобы я переночевал у него. Видя, что и женщина только этого и добивается и как глаза ее горят, я решительно отклонил приглашение и, рискуя свернуть себе шею на темных улицах, все же возвратился к нам на постой.

После нескольких часов сна я отправился к пирамиде с нашим сопроводителем и неким мужчиной в маске и в парике. Мужчина этот отличался гордой поступью, поэтому я принял его за человека знатного происхождения. Ни единого слова не сорвалось с губ его: если требовалось ему что-то или если он хотел обратить на что-то наше внимание, он лишь кивал головой. Так шли мы к пирамиде.

Заметной помехой в пути было то, что из-за крайней необузданности женщины прошлым вечером на теле моем появились небольшие ранки и моя кожаная одежда сильно растирала их. По этой причине двигались мы медленно, и солнце уже показалось, когда достигли мы группы небольших остроконечных скал.

Тут молчаливый человек стал топать ногой по песку и показывать вниз. Как потом выяснилось, он давал понять, что вершина пирамиды как раз у нас под ногами. Я, откровенно говоря, тогда еще не верил в это. Я подумал, что таким образом он хочет оправдать два мешочка серебра.

Потом мы покинули это место и пошли дальше. Мы пробирались меж вершинами скал, о чем я не в состоянии написать подробнее, ибо одежда моя все больше растирала мои раны и от боли я уже с трудом заставлял себя справлять нужду. Зуд настолько лишил меня рассудка, что я даже произнес имя Тешупа и не смог удержаться от проклятий. Может быть, это и стало причиной моей нынешней беды!

Среди вершин скал человек в маске показал мне зияющее отверстие скрытой пещеры. Мой сопроводитель достал из-под плаща факелы и зажег их. Потом все мы втроем вступили в пещеру чудес.

Пещера имела, вероятно, шагов двести в длину, и стены ее были украшены различными рисунками. Мне очень хотелось осмотреть их, но наш сопроводитель и человек в маске настаивали, что я увижу в пирамиде и более интересное и что не стоит сейчас терять время.

Итак, мы шли дальше до тех пор, пока не открылся перед нами коридор. Огромная дверь, открывшись, тут же сразу и закрылась. Дверь была сделана, пожалуй, из меди или какого-то сплава металлов. Я постучал по ней и уверился, что она была не из золота.

Человек в маске, в котором я подозревал жреца бога Амона, просто толкнул плечом дверь, и она с тихим скрежетом исчезла из виду. Такие и подобные вещи, впрочем, – самое обычное дело в этой стране.

Но продолжу! Как только мы вошли в открывшуюся нам залу, мы словно очутились в стране чудес. Я думаю, не стоит напоминать, что тогда мы уже находились под песком пустыни.

В этой зале лежали грудами такие чудесные вещи, что я смогу описать их тебе, друг мой заботливый, только при личной встрече. Пока же скажу только о некоторых.

Было там несколько столиков размером с такие, на каких у нас и на соседних, но подвластных нам территориях замешивают тесто для лепешек. Только на столах этих не лепешки были, а, конечно же, сокровища или жертвоприношения, но, к сожалению, ни один из моих провожатых не мог бы сказать, что это такое. Может быть, они просто не хотели говорить.

Что ж, хорошо. Но были там и такие вещи, которые я и сам узнал. На стене была картина, изображавшая множество точек, Я украдкой взглянул на нее и установил, что намалеваны там звездные боги, какими их можно видеть лунными или звездными ночами. Хвала великодушию твоему, друг мой заботливый, позволившему мне научиться сразу же узнавать звездных богов, главным образом Иштар, даже если они находятся в тайных святилищах.

На вопрос мой наш сопроводитель ответил, что картину могли сделать они, в особенности Иму, который имел большое влияние на фараона.

Я заметил еще, что среди звездных богов был один, который горел в красном огне. В ответ на мой вопрос заговорил, наконец, и человек в маске и сказал, что так он горел еще при жизни его отца и что этот огонь живит души умерших фараонов.

Может ли быть так, я предоставляю решать тебе самому, друг мой заботливый.

Я решил про себя запомнить место светящейся звезды. Она находится подле Царя, на краю клюва Разгневанной Водяной Птицы. Может быть, души умерших прибывают именно туда по прошествии определенного времени?

Потом нам нужно было идти дальше. В следующей зале были сокровища, принадлежавшие умершим фараонам. Столько там было золота, что купить на него можно было бы всю землю, от границ наших вплоть до вод безбрежных, цвет которых таков, словно стекла в них кровь погибших в битвах. Столько было там золота и красивых драгоценностей.

После этого они сказали мне, что сейчас я смогу увидеть солнечную ладью, в которой душа фараона переправляется по небесным водам к солнцу, к Ра или к Амону, что, по мнению их, одно и то же.

Пусть будет так, как они хотят!

Мы вступили в еще одну залу, и глазам моим предстало чудо.

Друг мой заботливый и благодетель! Изнутри пустой была пирамида, и мы стояли в середине ее. Над нами, почти в небесной выси, куда взором достать утомительно, была вершина мавзолея. Так высоко, что даже лучшим из лучших пращников царя нашего не добросить туда камень.

Но и это ничто по сравнению с тем, что я увидел потом.

Посередине огромного купола стояла солнечная ладья. Она была высокой и узкой, как столбы тех огромных палат, какие можно увидеть в тех краях, которые хотя и не определены землям нашим, но которые господин наш готовится завоевать вскорости. В тех краях, где, как записано на давних-предавних глиняных табличках, возвышаются в море тысячи мелких островов, на которых, как рассказывают неверные и неразумные, не чтущие Тешупа, живет богиня любви после того, как поднялась она из лона матери своей – моря. Даже слушать мерзко!

Но вернусь снова к пирамиде. Конец этого огромного, указательному пальцу подобного корабля-столба почти касался вершины пирамиды, может быть, всего лишь на ширину нескольких пальцев не доставал до нее, Конец этот был сделан острым, чтобы он в точности совпал с вершиной пирамиды, если поднимет его какая-нибудь исполинская сила.

Могу признаться тебе, друг мой заботливый и благодетель, что застыл я с открытым ртом и руки мои сами сложились для молитвы.

Тогда человек в маске повернулся ко мне и обратил мое внимание на надпись, которую можно было увидеть на гигантском пальце и буквы которой не такие были, какими мы извещаем о своих намерениях тех, к кому обращаемся, и не той младенческой формы, какими пишут жители Египта, письмо которых так и кишит фигурами людей и птиц, крокодилов и прочих, известных и неизвестных животных. Могу сказать тебе, мой господин, что вовсе детская забава это!

Увидел я на солнечной ладье диковинные знаки. Разъяснить их, однако, человек в маске не умел, и сопроводитель наш лишь головой покачал, когда обратился я к нему с вопросом. Так и не получил я от них удовлетворительного объяснения.

Позднее человек в маске поведал, что во времена фараона-богоотступника Эхнатона происходило в стране много загадочных вещей, и возможно, что фараон, чье имя теперь уже вымолвить грех, этим письмом поклонялся новому своему богу. Сказал он и то, что под действием неких чар пирамида сама собой раскрывается и видными становятся небосвод и луна, как она движется по небу.

Им лучше знать, где правда!

Подошел я к загадочной ладье и, хотя оба они очень умоляли меня не делать этого, провел по ней рукой. И из этого видно, что опасливость временами бывает излишней, ибо ничего не случилось, если только беду мою нынешнюю не объяснить тем, что, невзирая на их строгий запрет и беспричинный, как я полагаю, страх, коснулся я рукой памятника фараона Эхнатона.

Но жрецы Тешупа сказали, чтобы покой снова вселился в душу мою, потревоженную такими мыслями!

Еще немного о том же. Когда прикоснулся я рукой своей к тому гигантскому пальцу, то почувствовал я следующее: холодное прикосновение, и напоминало оно мне прикосновение к бронзовым топорам и тем предметам из черного металла, которые захватили мы у живущих в травяных степях народов.

Кроме того, был он таким гладким, словно отполировали его женщины своими покрывалами.

Больше мы не могли уже ждать, хотя я очень хотел остаться. Человек в маске и сопроводитель наш торопили идти, ибо какая польза от двух мешочков ханаанского серебра, если владельца их убьют. Так говорили они, и я видел по ним, что говорят они всерьез.

Человек в маске повторил на обратном пути, что ладью построили они, может быть, чтобы поглумиться этим над богами Ра и Амоном…

А теперь, друг мой заботливый, я хотел бы написать еще и о другом. Я уже упоминал, что по причине безудержных кутежей с теми женщинами здоровье мое пришло в пагубное состояние и та жидкость, которую я выпиваю, покидает тело мое, причиняя большие боли, и что лекари чужестранные немалых денег требуют за мое лечение…»

Хальворссон тщательно сложил бумаги и уронил их на стол.

– Ну, что вы на это скажете? Только тут я пришел в себя.

– Потрясающе! Просто потрясающе! Где, черт возьми, вы нашли это чудо?

– Да там была и не одна, а несколько табличек, если я правильно понял. Но вот где?.. Где-то в Ираке или Турции. Если вам интересно, я напишу из Копенгагена.

– Еще бы не интересно!

– Что еще вы можете сказать?

Я встал и начал расхаживать по комнате.

– Мистер Хальворссон, вы и понятия не имеете, что вы обогатили египтологию) Он с удивлением поднял на меня глаза.

– В самом деле?

Почти смешно было смотреть, как он ерзал на стуле, не зная, говорю я всерьез или шучу с ним.

– Мистер Хальворссон. Как вы считаете, что это такое могло быть в пирамиде нечто высокое и узкое, что Субесипу называет пальцем?

Датчанин потряс рыжей бородой.

– Признаюсь, не имею понятия. Но, честно говоря, меня не очень волнует эта часть текста… скорее…

– Подождите же, подождите! – я поднял вверх палец. – Прежде, чем мы займемся вашим делом, давайте выясним это.

– Не имею об этом понятия, – повторил он покорно.

– Так послушайте. Я скажу вам. Это – обелиск!

– Обелиск?

– Точно, он. Вы знаете, что это такое?

– Конечно, знаю. Только, собственно…

– Только, собственно, вы не понимаете, что делает обелиск внутри пирамиды. Верно? Зачем упрятали его под землю, когда функция обелиска – увековечивать чью-либо славу. Какого же дьявола он прославляет под землей, верно?

– Вот именно. Хотя, по словам Субесипу, на нем была надпись…

– Была. Только, к сожалению, не было у них времени разобрать ее. Но это не так уж и важно.

– Не важно? Скажите же, черт возьми, куда вы клоните?

– Послушайте, Хальворссон. Вот это сообщение, которое вы зачитали, ставит, наконец, точку в одном давнем споре египтологов.

– Ч-ч-черт!

– Тем не менее, это так. Ученые издавна спорят о том, какой была изначальная функция обелисков. Часть египтологов представляет ту точку зрения, что первоначально обелиски были памятными столбами, которые ставили для увековечивания памяти о значительных личностях или великих событиях. Итак, я подчеркиваю, они были просто памятными столбами.

– Вполне правдоподобно, – сказал Хальворссон – Это доказывают и написанные на них тексты. Насколько мне известно…

Я был вынужден невежливо прервать его.

– Вам много чего неизвестно в египтологии, так что уж извините…

Он ни капельки не обиделся.

– Это, несомненно, так.

– Тогда я продолжу. Согласно другой точке зрения, первоначальная функция обелиска – быть не памятником, а…

– А?

– Календарем. Точнее, обсерваторией.

– Как? – спросил он недоуменно.

– Вам ведь тоже известно, что уже человек неолита наблюдал за звездами, точнее говоря, за небосводом. Что он наблюдал и как – этого пока не будем касаться. Но к астрономическим инструментам относилась воткнутая в землю палка или, позднее, каменный столб, который стоял под определенным углом к земле и мог служить также солнечными часами; кроме того, тень от него показывала положение солнца в разное время года и относительно отдельных звезд.

– Понимаю. Следовательно, обелиск тоже мог выполнять аналогичную функцию. По крайней мере, вначале.

– Это – второе предположение. Вначале он был астрономическим инструментом, затем в результате определенных изменений функции превратился в памятный столб.

Тут Хальворссон громко вскрикнул и шлепнул себя по коленям.

– Теперь понимаю! Понял, куда вы клоните!

– Очень рад. На основании описания Субесипу мы можем быть почти уверены, что подземная пирамида – не что иное, как древняя-предревняя обсерватория. Подумайте еще хорошенько. Я уже говорил о том, какого дьявола нужно было прятать памятный столб под землей. Но есть тут кое-что еще…

– Что же?

– То, что у пирамиды, предположительно, открывается крыша.

– Черт побери!

– Не иначе. Чем еще можно было бы объяснить все это? Очевидно, по ночам они открывали крышу, чтобы с помощью обелиска определить положение звезд. К сожалению, я не слишком разбираюсь в астрономии.

– И я не очень.

– Кроме того, была там звездная карта. Которую Субесипу видел на стене одной из комнат. По-моему, совершенно точно, что это. была обсерватория!

Хальворссон почесал затылок.

– Вы убедили меня. Все ясно. Но какого черта прятать эту обсерваторию под землей? Я пожал плечами.

– Не забывайте, что в те времена астрономия еще была тесно связана с магией и колдовством. Может быть, подземная пирамида служила еще и святилищем. Кроме того, у Эхнатона могло быть достаточно хлопот со жрецами Амона, чтобы опасаться за обсерваторию. Но, конечно, это всего лишь предположения.

Он задумался на какое-то время.

– Скажите, – спросил он затем, – а кем, собственно говоря, могли быть они?

– Они?

– "Те, которых Субесипу называет просто они. Советники фараона Эхнатона?

– Не могу себе представить, но так же как жрецы Амона противились воле Эхнатона, так, очевидно, были и такие, кто поддерживал его стремление провести реформы.

– Значит, пирамиду построили во времена фараона Эхнатона, который был отцом Тутанхамона…

– Это можно прочитать на глиняной табличке.

– Мистер Силади, я искренне рад, что смог помочь вам в решении одного вопроса. Знаете, почему все это интересует меня?

Тут мне стало неловко. Он прилетает сюда из Копенгагена, преодолевает мое сопротивление, знакомит меня с неслыханно интересным памятником, выслушивает мои восторги, а я у него и не подумал спросить, что же нужно ему.

– Не сердитесь, мистер Хальворссон, – пробормотал я, всем своим видом являя раскаяние. – Чем могу быть полезен вам?

– Собственно говоря, ничем. Вы мне уже очень помогли тем, что считаете правдоподобным сообщение на главной табличке.

– Похоже на то.

– Что ж, вас волнует функция обсерватории, меня же – сокровищница.

– То есть?

– Функция сокровищницы. Потому что, согласно описанию, одна из комнат была полным-полна драгоценностей.

– Несомненно.

– Ну вот, меня это волнует. И одновременно то, что крыша пирамиды открывается.

– Не понимаю…

– Сейчас поймете. Я сказал, что занимаюсь теорией сказок. Вы ведь слышали об Али-баба и сорока разбойниках?

– Конечно же, слышал.

– Тогда вы знаете то, что в этой сказке есть пещера, Сезам.

– Да, верно… Пещера, в которой спрятаны сокровища и которая открывается при определенных магических действиях, скажем, при произнесении таинственного слова. Только не думаете же вы, что…

– Как раз это я и думаю! Этот тип сказок в соответствии с международным каталогом имеет номер 676. 676-й тип по системе Аарне. А меня волнует происхождение этой сказки. По моему предположению, она возникла в древние времена в Египте и основывается на реальных фактах. На тех, о которых мы прочли на глиняной табличке.

– Фантастично!

– Это верно. И, может быть, это древнейшая сказка мира. В первую очередь меня интересует, можно ли исторически доказать существование подземной пирамиды.

– Исторически – несомненно. Можно представить себе все, что описал Субесипу. Только это вовсе не означает, что это правда.

– Нет? Тогда послушайте. Я расскажу другую историю. Естественно, если у вас есть время.

Еще бы у меня не было времени! Я крикнул в переднюю комнату, чтобы нам принесли сэндвичей, и когда снова повернулся, перед ним на столе лежали другие бумаги.

– Следующая история не будет уже такой длинной, как описание Субесипу. Но она по крайней мере настолько же интересна, ведь она из совсем другого источника. Знаете, когда в мои руки попала история Субесипу и стала реальной возможность выяснить про– похождение 676-го типа, меня охватило такое волнение, какого я еще никогда на испытывал. Я обегал все библиотеки. Я поехал за границу, посетил университеты Европы. Я встретился с тысячей специалистов. И, слава богу, мне удалось-таки собрать кое-какой материал. Но послушайте вот это. Добрых семьсот лет после Тутанхамона… Не правда ли, забавно звучит? Семьсот лет. Мы произносим это так просто, не отдавая себе отчета, что, собственно, сказали!

Семьсот лет! Семьсот лет после путешествия Субесипу… Не по себе становится, как подумаешь! И представьте себе, это все еще где-то 667 год до новой эры!

– Вы это мне говорите? Не забывайте, я – египтолог.

– Да. Вы, пожалуй, лучше можете представить себе прошлое. А для меня это – словно смотреть в колодец, у которого нет дна!

– Так и нет его…

– Ну, я продолжаю. К тому времени хетты уже растворились в тумане истории, и на Востоке переживало свой расцвет новое, кто знает, какое по счету, мировое царство, которое мечтало о завоевании Египта.

– Если не ошибаюсь, вы говорите об Ассирии.

– Именно так, об Ассирийском царстве, войска которого под предводительством Ашшурбанапала дошли до самых Фив. В 663 году ассирийские войска разгромили Египет. Казалось, что древнейшее и могущественнейшее царство прекратило свое существование. Но нет! Позднее оно снова подняло голову восстало к жизни, как феникс.

– Так и было.

Он прихлопнул ладонью лежавшие перед ним бумаги.

– Так вот, у меня есть послание и из этих времен!

Меня бросило в жар, и я почувствовал, как на лбу выступил пот.

– Вы хотите сказать, что…

– Это тоже глиняная табличка. Только не новая. Ее нашли в прошлом столетии и несколько раз публиковали. Однако ни одна живая душа до сих пор не обратила на нее внимания.

– Но… почему же?

– Потому что все считали, что это эпический текст. Эпос, может быть, отрывок длинной эпической поэмы. Написал это, конечно, не первый встречный. Вот послушайте:

«Я, Рантиди, схватил тогда свой щит и прицелился копьем в голову водяного чудовища. Чудовище прыгнуло в мою сторону и завыло, – как исчадие ада. Но я только засмеялся, я, Рантиди…

Я ткнуп в него копьем и попал в глаз, Оно раскрыло пасть, чтобы схватить меня. Нижняя губа его пахала воду, верхняя губа затмила солнце, поэтому я долго не видел ничего. Когда солнце снова засветило, прямо передо мной сверкали клыки чудовища. Я снова сжал рукой копье и ударил в другой глаз. Я, неустрашимый Рантиди.

Воины мои стояли позади меня и с берега подбадривали меня. Но ни один не подошел ближе, чтобы помочь мне. Дику, у которого я выиграл в кости семьдесят золотых, сдерживал их и так кричал мне: «Покажи теперь, какой ты воин, Рантиди! До сих пор ты только костями тряс. Теперь возьмись за копье, Рантиди».

Они на берегу только смеялись, когда чудовище на меня напало. Верхняя губа заслоняла от меня небо. Нижняя губа взрывала ил. Я взялся за древко, крепко обхватил его и ударил в другой глаз. Так бился я на берегу реки, я, Рантиди!

Чудовище взвыло и околело. Ноги мои дрожали, но я не подал виду. Я склонился к воде, напился и, смочив лицо, воздал хвалу Ашшуру и Иштар.

Те на берегу решили, что я ранен. Я услышал, когда Дику так сказал остальным: «Болен он, ранен. Безжалостный, злой полководец. Утопим его в воде и скажем, что чудовище убило его!

Так оказался я на краю ада, я, Рантиди!

Я наклонился, словно снова захотел пить, и схватил свое копье. Увидел я в зеркале воды как они поднимаются, чтобы воткнуть мне в спину мечи свои. Я быстро повернулся и метнул копье свое в них. Дику остановился, но было поздно. Мое оружие пронзило ему горло, и черной кровью своей напитал он песок.

Остальные остановились, потом, посовещавшись, так сказали мне: «Мудро ты поступил, Рантиди! Он злое замышлял против тебя и хотел утопить в воде. Он хотел, чтобы мы сказали, что чудовище убило тебя. Веди нас дальше, полководец Рантиди!»

Тогда мы взяли Дику и бросили в воду. Зеленые животные выплыли и сожрали его. Мы поклялись один другому сказать, что Дику убил враг, но мы за него мстим.

После этого мы долго шли. Перед нами боевые колесницы прочертили следы в песке, и мы поэтому знали, куда нам идти. Но вскоре мы очень устали. Устал и я, Рантиди.

К вечеру увидели мы деревню. Жители деревни, трепеща, вышли к нам навстречу, потому что слышали они уже о нашей доблести. Мы улыбались и говорили, что мы устали и хотим есть. Но в глубине души затаили мы хитрость. Я знал, что будет потом. Ведь я был их полководец, я, Рантиди!

Мы поели-попили и захотели спать с женщинами. Жители деревни плакали и отказывались повиноваться, после чего мы выбрали жертву для Иштар. Мы схватили одного незнакомого человека, привязали его за ноги к дереву, потом выпустили из него кровь, перерезав горло. Его кровью смочили мы лезвия наших мечей и наконечники копий. Так должны были мы сделать, ведь мы были воины и завоевали эту страну!

После этого жители деревни устрашились и плакали, и хотели бежать. Мы не позволили этого и убили некоторых. Остальные сбились в кучу, трепеща, как стадо овец. Тогда потешились мы всласть со всеми, с женщинами, с детьми. Так должны были мы делать, потому что мы были воины и победили их. И я вел их, я, полководец Рантиди!

После этого мы схватили старика. Один человек, которого мы позже убили, сказал нам, что старик знает о сокровище. Несметном сокровище, золоте, серебре, оружии. Своими собственными ушами слышал я это от него, я, Рантиди!

Старик, однако, не хотел говорить. Он посмел солгать нам, что не знает ничего. Тогда привязали мы его к дереву и копьями кололи его мягкие места. Когда мы стали опасаться, что отправится он в царство Иштар, мы сняли его с дерева и стали осторожно наносить увечья. После этого заговорил он!

Старик говорил так. Недалеко отсюда, под песком пустыни есть огромная усыпальница, такая же высокая и остроконечная, как те, что стоят на поверхности земли. Это могилы древних царей. Только эта могила спрятана под землей, а в остальном она имеет такую же форму и величину, как и стоящие на поверхности.

Мы только смеялись и снова стали колоть мягкие места старика. Тогда сказал он, что все правда, что он говорил. И если мы пощадим деревню, покажет нам дорогу туда. Я, Рантиди, тогда задумался, и думал я так. Старик все равно отправится в царство Иштар. С женщинами деревни мы управились, многих мужчин и детей мы убили. Золота, драгоценностей нет у них… Пойдем лучше туда, куда поведет старик.

Тогда по моему, Рантиди, приказу мы еще раз потешились в деревне и отправились в пустыню. Старика мы волокли на высушенной шкуре льва и уже не кололи его мягкие части. Тогда уже он говорил все, и я, полководец Рантиди, опасался, что, прежде чем мы найдем подземную могилу, он отправится в царство Иштар.

В друг старик сделал знак, и мы остановились. Старик показал вниз, на песок. Мы стали прыгать, сколько нас было, и услышали, что гудит под ногами земля. Тогда стали мы ковырять песок копьями, но не натыкались на твердое. Уже хотели мы совсем погубить старика, когда я, Рантиди, отдал приказ, чтобы копали еще глубже.

Я наблюдал, они копали. Когда глубина ямы стала в рост человека, один сполз и глубоко воткнул копье. И копье согнулось о спрятанный камень.

Тогда мы громко возликовали, и я тоже, Рантиди, полководец. Старик, хотя он уже был почти в царстве Иштар, рассказал, что пирамида открывается по волшебному слову и несметные сокровища явятся нам.

Когда мы потребовали от него этот сигнал, или волшебное слово, он сказал, что не знает его. По моему приказу мы стали колоть его мягкие места, но и тогда он не сказал ничего. Тогда Кочара подскочил к нему и убил его.

Страшным гневом воспылал я, я, Рантиди. Я дал приказ, чтобы бросили Кочару в яму и закопали. Тогда возник спор. Двоих убил я своей рукой, прочие стали за меня. Так одержал я победу над подземной каменной горой, я, полководец Рантиди!».

Хальворссон закончил чтение и в комнате на какое-то время воцарилась тишина. Нужно было собраться с мыслями.

– Что скажете на это? – спросил он погодя.

– Омерзительно.

– Еще бы, конечно. Но, черт возьми, чего вы ожидали от ассирийского наемника?

– Тем не менее.

– Конечно, согласен. А говорит ли это вам что-нибудь с точки зрения египтологии?

– Ровным счетом ничего. Но, во всяком случае, это сообщение основывается на реальных фактах. Ашшурбанапал действительно вторгся в Египет, и ассирийские войска действительно сжигали города.

– А подземная пирамида?

– Видите ли, мистер Хальворссон. Как бы это сказать? Для меня это второе сообщение не представляет интереса или почти не представляет. Дело в том, что я не нахожу здесь ничего, что указывало бы на какую-либо функцию подземной пирамиды. Точнее говоря, здесь отсутствует мотив обелиска. Осталась лишь усыпальница. А это неинтересно!

– Только для вас! Только для вас!

– Возможно.

– Меня же интересует процесс! Вы видели когда-нибудь более красивый процесс?

– Процесс? Что вы имеете в виду?

– Вот послушайте. Сначала была реальность, если можно так выразиться. Кто-то описал первоначальную функцию пирамиды. То есть, ее двойную функцию: обсерватория и сокровищница. Это и вы признали, не так ли?

– Да, признал.

– Итак, однажды была задана реальность или почти реальность. Потом проходит семьсот лет, и от реальности остается только сказка. Согласно ассирийскому источнику, осталась только функция сокровищницы, сочетающаяся с определенными волшебными элементами. Нужно произнести волшебное слово, и пирамида откроет свою тайну. Отсюда уже всего один миг до «Сезам, отворись!».

Я пожал плечами.

– Вы, вероятно, правы, мистер Хальворссон, но учтите, что эту историю ассирийская литература тоже могла просеять через свое собственное сито.

– В самом деле?

– По-моему, да. Абсолютно неправдоподобно, чтобы этот отъявленный негодяй по имени Рантиди сам написал это сочинение, на что вы, впрочем, уже намекнули. Очевидно, он рассказал кому-то о своих приключениях, и тот придал им литературную форму. А что он сам потом добавил, это только Иштар ведомо!

– Это сейчас и не главное, – отмахнулась рыжая борода. – Факты наверняка соответствуют действительности. Но все же я полагаю, что и для вас сочинение Рантиди должно что-то означать.

– И что бы это было?

– Оно подтверждает, что хеттская глиняная табличка – не подделка.

– Действительно, – сдался я со вздохом, – оно, бесспорно, подкрепляет предположение, что подземная пирамида существовала.

Хальворссон с улыбкой полез в карман и извлек еще бумагу.

– Посмотрите на это. Клянусь, что вы о таком и не слыхали.

– Что за…?

– Спустя еще несколько столетий на землях Египта появился новый завоеватель, Александр Македонский.

– Александр Великий.

– Вот именно. И в его свите был человек, который тщательно записывал все, что он пережил в чужом мире. По какой-то причуде он вел записи на папирусе, но по-гречески. И по словам моих знакомых – на таком безукоризненном греческом языке, что это, вне всякого сомнения, был его родной язык.

– Где нашли папирус?

– В Британском Музее.

– Как он туда попал?

– Это теперь невозможно установить. Точнее говоря, его подарил или продал музею некий полковник Карвер, служивший в Индии. Но как он попал к нему – загадка. Да этот папирус и не считают особой ценностью. И знаете, почему?

– Начинаю догадываться.

– Потому что он изобилует сказочными элементами, а следовательно, – по мнению экспертов– недостоверен.

Мой собеседник оперся локтями о стол и принялся читать:

«Я прилег на берегу моря и стал смотреть в воду, катившую ко мне свои волны. На слугу моего, видимо, тоже подействовали чары безбрежного моря, потому что я услышал позади себя сдавленные рыдания. Я почувствовал, что и у меня на глаза навертываются слезы и еще немного – и мы, рыдая, кинемся в объятья друг друга: господин и слуга.

Я знал, что мы оба думаем об одном и том же. Об Афинах, откуда занесло нас сюда по милости Юноши (так называет летописец Александра Великого. Примечание переводчика Рональда Буксмана).

Здесь, на чужом морском берегу, я проклинал свое аристократическое воспитание, благодаря которому достиг такого совершенства в литературном стиле, что по всем Афинам обо мне ходили небылицы. Я могу и здесь заниматься своей наукой. Но лучше бы я остался простым башмачником в какой-нибудь мастерской: тогда, по крайней мере, я дышал бы сладким воздухом родины вместо этого чужого, насыщенного песком воздуха.

Но, увы, видно, богами мне предначертана горькая судьба изгнанника. Даже и в том случае, когда я завоеватель, или, по крайней мере, таковым меня считают местные жители, те, кого войска Юноши поставили на колени. Если б они только знали, что я еще более жалок, чем самый последний египетский раб. Что пользы нам, что он побежден, если он у себя дома, и что пользы мне быть среди победителей, если вынужден я на чужой земле прожить лучшие дни своей молодости.

В глазах слуги моего стояли слезы, когда я показывал ему, откуда мы пришли сюда. Долго смотрели мы вдаль, на Афины, вернее, в том направлении, где осталась родная колыбель. Но только поднявшаяся над морем дымка мерцала перед нашим утомленным и скорбным взором.

Когда мы вернулись с берега моря. Юноша велел мне прийти к нему. Он был пьян, как обычно, и отдавал всем противоречившие друг другу приказы. Мне он сначала сказал, чтобы я записал обычаи здешних жителей, потом, неожиданно изменив свое намерение, поручил другому эту задачу, а мне приказал заняться пирамидами, местами захоронения фараонов.

Когда, наконец, он милостиво отпустил меня, то крикнул мне вслед, чтобы я не забыл и о неизвестных видах животных. Словно между животными Египта и фараонами есть какая-то связь. Возразить я, конечно, ничего не мог, ведь не раз уже случалось, что, будучи во хмелю от самосских вин, он метал копье в того, кто, по его мнению, проявлял неразумную строптивость.

А этого, разумеется, я хотел бы избежать.

Заниматься описанием животных не по душе мне, но что было делать. Я не стыжусь признаться, что боюсь их, ведь даже собак на афинских улицах я обходил дальней дорогой. Если видел какую-нибудь бродячую скотину, то переходил скорее на противоположную сторону. Так спокойнее.

Вместе со своим слугой и сопровождающими из египетской знати я пришел на берег реки, чтобы сделать записи о резвящихся и плещущихся в воде животных. Но когда увидел их, мне стало дурно, и я подумал, что лучше утоплюсь, чем буду заниматься такой бессмысленной и омерзительной для меня работой.

На наше общее счастье был там один военный, некто Ромост, кстати, кажется, сириец, который благодаря хорошим способностям к языкам настолько изучил греческий, что превзошел в нем не одного грека. Этот военный заметил мое удрученное состояние и то ли из сочувствия, то ли под действием предложенных ему десяти золотых согласился выполнить мою обязанность.

Написанный им текст я позднее выправил, хотя следует честно сказать, что мне не так много пришлось менять в нем. Я бы не удивился, если бы в скором времени он выбился в грамотеи при Юноше.

Я, во всяком случае, походатайствую за него, если как-нибудь застану Юношу трезвым.

Покинув берег реки, я с половиной своей свиты отправился к пирамидам; там мы расположились лагерем, и я, как было приказано, стал записывать пирамиды, в то время как воины делали замеры их по периметру, а мой слуга вычислял высоту.

Не буду докучать вам результатами измерений, я сделал их в виде приложения в канцелярию Юноши. Вместо этого я познакомлю вас с более интересными древними событиями, о каких даже до этого нигде не читал, а ведь по приказу Юноши и моего приемного отца я еще дома основательно изучал историю Египта.

Итак, слушайте внимательно!

Давным-давно, в эпоху золотого века, жил фараон, имя которого было Аменхотеп. Прошу вас не удивляться этим варварским именам, какими бы смешными они вам ни казались. Я был свидетелем того, как местные жители потешались над нашими именами. И хотя непривычное многократно смешнее, я предостерегаю от того, чтобы недооценивать другие народы. Взгляните только на пирамиды! Как можно смеяться над теми, кто сумел построить такое. И Юноша тоже… Даже пьяный он никогда не позволяет себе посмеяться над чужеземцами. Он хочет познать их обычаи и научиться у них всему, чему можно. Если ^ А только он не пил так много!

Вернемся к Аменхотепу. Рассказывают, что этот фараон стремился к величию, и ему было не по нраву, что он только считается господином своей страны, а истинная власть – в руках жрецов бога Солнца, Амона-Ра. К тому времени на земле Египта сильно возросло число храмов бога Солнца, и в каждом из них жило много жрецов, которые лишь тем и занимались, что прославляли Амона-Ра и сына его, фараона.

Как это обычно бывает, однажды сын Амона-Ра прозрел и понял что он не господин на собственном троне. Это, между прочим, я пишу не со слов людей из моей египетской свиты, но нет сомнения, что суть событий была именно такова. Жрецы оттеснили фараона и его приближенных от власти. Прошу простить мне банальность, но похоже на то, что Аменхотеп даже по нужде мог пойти только с соизволения главного жреца.

Смирился ли Аменхотеп со своим положением, на этот вопрос египетские вельможи не могли дать ответа. Я же думаю, что вряд ли. Ведь говорят, что нельзя плевать против ветра Коринфа, который дует с Геллеспонта, – в лицо тебе попадет твоя собственная слюна, а будешь облегчаться – замочишь сандалии.

Так, возможно, было и с Аменхотепом. Не мог он взбунтоваться против жрецов, потому что их поддерживала и армия.

Тогда, по словам моих рассказчиков, случилось нечто неожиданное. Четверо жрецов стали на сторону фараона. Никто не знал, откуда они появились. По мнению одних, они были обитателями мемфисского святилища, другие полагали, что они прибыли из Фив, Ливии или от истоков Хапи. Словом, никому не известно было, кто послал их.

Имена этих четверых мужей сохранились на древних папирусах. Я не встречал этих папирусов, но как утверждал один из моих рассказчиков, еще отец его отца видел их. Согласно папирусам, имена четырех мужей были: Рут, Иму, Map и Дему; имена, впрочем, не такие, какие обычно дают жителям земли Египта.

Эти четверо мужей появились таинственным и загадочным образом, что дало повод для многочисленных кривотолков. Многие говорили, что прибыли они на землю в колеснице Гелиоса, хотя такое объяснение могло возникнуть лишь позднее – ведь в древнейшие времена жители Египта строили рядом с пирамидами корабли, потому что, по их вере, душа фараона переправляется по небесным водам в солнечной ладье. Именно поэтому неверно, пожалуй, говорить о колеснице Гелиоса вместо ладьи Солнца. Известно, что Гелиос в наших краях ездит на колеснице, а не в ладье. Это тоже важное различие между нашей и их верой.

Рассказывали и так, что эти четыре мужа – четыре сына бога Ра, которые пришли, чтобы спасти своего брата, фараона Аменхотепа.

Я знаю, что история эта немного сумбурна. От кого, собственно, нужно было спасать фараона, как не от жрецов Солнца, его собственного отца? А это – глубокое противоречие. Но я спрашиваю вас, разве не случалось и в других странах, что жрецы того или иного бога настолько наглели, что богу самому приходилось изгонять их. Напомню лишь о почитателях Диониса… Не правда ли? Итак, и здесь могло произойти подобное.

Что случилось потом, не совсем ясно. Известно только, что Аменхотеп прогнал жрецов и вместе с четырьмя чужаками провозгласил нового бога. Имя этого бога было Атон, и он продолжал оставаться старым богом Солнца, но под другим именем.

Я спрашиваю у вас, ну, не отличная ли идея? Я даже рассмеялся, когда мои спутники рассказали эту историю. Ведь как иначе можно было избавиться от жрецов, если не таким способом, – сказать, будто тот бог, которому они служили, отныне не существует. Так жрецы Амона-Ра остались с носом, без своего бога.

Власть снова оказалась в руках фараона, а те четверо помогали ему. Жрецы же Амона-Ра затаились, лелея ненависть в своих сердцах.

Потом случилось еще нечто. Те четверо, божьи сыны, поспорили из-за чего-то, и Иму убил Мара. Похоронили Мара в усыпальнице, но прежде набальзамировали и сделали из него мумию. Затем смерть настигла Дему, вскоре умер и Рут. И Иму больше никогда не поднимался в небо на солнечном корабле и служил фараону.

Когда умер и Иму, пришел конец власти фараона, который тогда уже не называл себя Аменхотепом, а в честь нового бога принял имя Эхнатон. Лучше бы он не делал этого.

После смерти Иму скончался и он, и сын его – Тутанхамон – вернулся к вере Амона-Ра. Новых жрецов изгнали, а старые возвратились. Все вернулось на круги своя.

Говорят, что долго искали тела четырех мужей, чтобы сбросить их в реку, но не нашли. Рассказывают что-то о спрятанной под землей пирамиде, но мой просвещенный ум отвергает такие нелепицы. Тот, что смешивает сказку с историей, совершает большую ошибку!

При новом фараоне однажды случайно обнаружили мумию Иму или кого-то другого из главных жрецов. В безмерной ярости жрецы Амона хотели бросить мумию в реку и уже наполовину содрали с нее полотно, когда фараон запретил ее трогать. Похоже, что власть нового фараона была сильнее, чем прежде у его отца.

Мумия лежала, уже изрядно ободранная, и жрецы в изумлении сгрудились вокруг нее. Кости Иму (может быть, это был кто-то другой, но мы будем называть его так!), оказалось, были не такими, как у нормального человека. Посмотрим по порядку: голова его в целом была такой же, как и у других людей, но макушка была плоской, плоским же был и затылок. Это больше походило на куб, чем на человеческую голову. Черты лица были тонкие, а объем мозга меньше, чем у нас, Руки у него были длинные, а ноги короткие. Но самым удивительным было то, что ребра его, которые обнажились, когда с мумии сорвали погребальные пелены, были совсем не такими, как у обычного смертного. Они образовывали грудную клетку, располагаясь не только по горизонтали, но и по вертикали.

Я тогда высказал сомнения в правдоподобности этого, хотя не следовало бы. Я спрашиваю у вас, имеем ли мы право сомневаться в том, чего не знаем?

Приведу и пример. Знаете ли вы, какие странные племена повстречал герой Одиссей во время своих странствий? Уверены ли, что Троя пала? Вспомните только Полифема. У него был один глаз посередине лба. А Пан и прочие?

Признаюсь, я тоже сомневался. Вплоть до тех пор, пока однажды мне не показали мумию Иму (?).

На этом я не буду останавливаться подробно, потому что при виде мертвых в душе моей поднимается буря. Я попросту не могу примириться со смертью.

Нет и нет.

А Иму я видел. Видел его голову, руки, пальцы и ребра. И все было таким, как мне описали. Он был сыном Ра, без сомнения.

Подземную же пирамиду я не видел. Говорят, она открывается по волшебному слову, и тот, кто войдет в нее, может взять, что захочет, из сваленных в груды сокровищ.

А мне не нужны сокровища. Мне нужен воздух родины и чистая родниковая вода. Если не попаду вскорости домой, умру…!»

Хальворссон запихал бумагу в карман, негромко бормоча в бороду:

– Когда я читаю это, становится мне как-то грустно… Умели же писать эти греки! И человечности в них было больше, чем в нас.

Меня же в этот момент занимало другое.

– Это источник нового типа, – сказал я с беспокойством. – Он основывается не на хеттском описании.

– Вот именно. И из него тоже видно, насколько распространена была в Египте легенда о подземной пирамиде. Но где здесь хоть слово об обсерватории!

– Однако упоминается солнечный корабль.

– Только никак не в смысле обсерватории или обелиска.

– Что скажете по поводу четырех сынов бога?

– Понятия не имею. Может быть, и это всего лишь сказка. Даже наверняка так! Вы еще помните сказки своего детства?

– Да-а, – ответил я неуверенно.

– Тогда вы, конечно, помните и «чудесных товарищей».

– «Чудесных товарищей»?

– То есть спутников, обладающих сверхъестественными способностями. Так их называет фольклористика.

– Ну, честно признаться…

– Конечно же, помните – Вернидуб, Вернигора, Выпейморе и прочие.

– А, ну это другое дело! Понятно, помню.

– Я подозреваю, здесь идет речь о чем-то подобном. Чудесные спутники-помощники… Фантастика!

– Что же в этом фантастичного?

– Разве вы не видите? Ох, уж эти мне трезво мыслящие кабинетные ученые! Не перестаю удивляться!

Его энтузиазм начинал действовать мне на нервы. Я сделал над собой усилие, позволил ему выкричаться, и когда мне показалось, что он вот-вот выдохнется, прервал его вдохновенный монолог:

– Все-таки, вы, может быть, просветите меня? Хотя и вправду возможно, что я ограниченный и к тому же кабинетный ученый.

Хальворссон примирительно положил мне на плечо руку.

– Не будем лезть в бутылку. Но я просто не в состоянии переварить все это. Может быть, рождается сейчас самое великое открытие в фольклористике со времен братьев Гримм, а вы сидите тут и ничего не понимаете. Послушайте, добрый человек…

Я проглотил ком в горле, но ничего не сказал. Он тряхнул своей рыжей бородой, и я вдруг вспомнил об Эрике Рыжем, который открыл Исландию, или Америку, или что там еще. Может быть, и в самом деле он тоже вот сейчас сделал открытие. А я, действительно, сижу себе, непонимающе глядя на него…

Я выдавил на лице улыбку, но вряд ли стал казаться от этого умнее. Хотя Хальворссон, видимо, думал иначе, потому что страстно продолжал:

– Во-первых, возьмем пирамиду, У сказки об Ал ад-дине есть реальная основа. Открывающаяся подземная пирамида. Потому что она когда-то существовала, это как бог свят! Незачем так смотреть на меня, я знаю, что она существовала! Это был обелиск или календарь, либо обсерватория или сокровищница. И потом произошла фольклоризация этой действительности: из нее родилась сказка. Таким образом, я открыл некий процесс рождения сказки. Есть здесь и сверхъестественные спутники-помощники. Неужели вы не понимаете? Даже образ их отличается от человеческого. Вспомните только описание этого грека. Ребра у мумии располагаются и по вертикали, и голова у него ненормальная. Как избыточные кости у шаманов!

– Как – что? – спросил я тупо.

– Избыточные кости у шаманов. Вы не знали, что у шаманов костей больше, чем у остальных людей?

– В самом деле?

– Дудки! Но такая о них ходит молва. Чтобы еще и этим подтвердить их сверхчеловеческую силу У них даже костей больше, чем у людей, благословенных или проклятых обычными способностями.

– Вы полагаете, что с ребрами помощников Эхнатона дело обстоит так же, как с избыточными костями шаманов?

– Все меньше сомневаюсь в этом. Может быть, мне удастся выяснить истоки еще одной сказки.

– Гм…

– Скажу вам кое-что еще. Знаете, откуда, по мнению ученых, пошли сказки?

– В общих чертах. Я знаком с теорией Бенфея, согласно которой родиной сказок является Индия. По крайней мере, большинства сказок.

– Вот именно. А я говорю – нет! Я докажу вам, что сказки родились именно в Египте, во времена фараонов! И думаю, что я на верном пути.

Не успел я открыть рот, чтобы что-нибудь сказать, как он выхватил из одного из своих многочисленных карманов еще несколько листков бумаги и помахал ими У меня перед носом.

– Клянусь, это последние. Больше у меня нет источников. Но это конец процесса) Обязательно послушайте!

И прежде чем я как-то откликнулся, он быстро начал читать:

«В году 241 – м после бегства Пророка султан Ибн Хамид, который, впрочем, был любимцем Аллаха, стал жертвой козней своих родичей и был вынужден покинуть свои тучные земли, журчащие водой оросительные каналы и с горсткой преданных ему людей ушел в пустыню. Если бы не сделал он так, не миновать бы ему жестокой смерти, уготованной коварными родичами.

Но был Ибн Хамид избранником Пророка, недаром велел он построить Мечеть в честь калифа Омара; поэтому удалось ему вырваться из когтей своих гнусных родичей, и отправился он через пустыню с немногими своими спутниками, среди которых были его придворный казначей и один необыкновенно отважный человек по имени просто Абу Рашид.

Долгое время провел султан в пустыне, питаясь тем, чем угощали его проходящие мимо странники и погонщики верблюдов: пил сырую верблюжью кровь, когда мучила его жажда, и ел, преодолевая отвращение, гадов, выползавших на песчаные холмы под палящие лучи солнца.

Но Ибн Хамид верил в Пророка, ибо знал он, что добро вознаграждается, а зло постигает кара. Однако проходили годы, а злые родичи беспрепятственно пользовались присвоенными богатствами Ибн Хам и да.

Случилось однажды, что налетел самум в те места в пустыне, где султан расположился лагерем с немногочисленными своими преданными людьми. Вы, не знающие, что такое самум, или знающие о нем понаслышке, не можете представить себе, какие ужасы испытали султан и его свита. Небо потемнело, и буря, неся с собой песок, обрушилась на них с жутким завыванием, словно тысячи и тысячи голодных львов искали себе добычу.

Говорят, что самум приходит из самого ада. На спине у него сидят злые джинны, освободившиеся из той темницы, где запер их царь Соломон, властелин демонов и духов. Говорят также, что один раз в тысячу лет печать Соломона ломается на несколько мгновений; дверь открывается, и несколько демонов выходят на свободу. Может быть, это они гонят самум перед собой.

На султана Ибн Хам и да и его свиту обрушилась свирепая буря. Они заставили своих верблюдов лечь на песок, легли сами, прижавшись к животным и закутав головы платками. Так, без еды и питья, пережидали они бурю, бушевавшую ровно три дня и три ночи.

Когда уже утром путники очнулись от своего кошмарного сна, в пустыне стояла мертвая тишина. Буря, которая пришла неожиданно, так же внезапно и ушла. Не осталось после нее ничего, кроме холмов песка, похожих на морские волны.

Вернее, не совсем так. Осталось еще что-то, но султан и его свита тогда еще этого не заметили.

Путники поднялись, освободили верблюдов из песчаного плена и прочистили свои уши, носы и рты от набившегося в них мелкого песка. Затем, обратившись к Мекке, упали на колени и вознесли хвалу Аллаху, что спас их от гибели. Султан принял помощь Аллаха и Пророка за добрый знак и подумал о том, что недалеко, может быть, то время, когда изгонит он захватчиков и вернет себе трон своих предков.

Они молились истово, но все же услышали, что неподалеку от них кто-то взывает о помощи. Сначала они решили, что это джинны забавляются, завораживая их, чтобы отвлечь от молитвы. Но когда крики о помощи стали раздаваться все чаще, они перестали молиться и взобрались на песчаный холм повыше. И сразу же увидели, кто кричит.

Неподалеку от того места, где они стояли, лежал в желтом песке пустыни человек, у которого сил хватало уже только на то, чтобы изредка приподнимать голову.

Поскольку Пророк и Создатель вложили в грудь султана Ибн Хам и да отзывчивое сердце, чтобы помогал он страждущим, он не колеблясь, сделал то, что предопределил ему рок. Вместе со своими людьми пошел он к лежавшему в пустыне, а это был отчаянный шаг, можете мне поверить, правоверные! Ведь это мог быть превратившийся в человека демон, способный причинить много зла праведному Ибн Хам иду!

Но на счастье его это не был демон. Кто он был, знает один Аллах, только определенно не демон. Разве что джинн.

Ибн Хамид подал знак одному из слуг, который тут же отдал лежавшему в обмороке последнюю каплю воды. Тот выпил и сразу пришел в себя. Он сел и, поблагодарив дрожащим голосом, присмотрелся к Ибн Хамиду и его спутникам.

Спутники с большим трудом сдерживались, чтобы, несмотря на свое печальное положение, не разразиться хохотом. Спасенный был таким смешным, что даже самый серьезный человек не мог удержаться от смеха, глядя на него.

В высоту он достигал лишь половины роста нормального взрослого мужчины, руки и ноги у него были очень велики, голова большая с двумя огромными ушами и невероятно длинным крючковатым носом, к тому же, – что за несчастье! – посередине спины рос у него порядочный горб. Он был безобразен и в то же время смешон.

Но Ибн Хамид не смеялся и людям своим строго наказал, чтобы не смели насмехаться над несчастным.

А тот, хотите верьте, хотите нет, так и сидел на земле, потом начал ковыряться в песке. Все ковырялся, ковырялся, и вдруг начал кричать, где, мол, его ковер, что, мол, украли у него ковер. И на небо посмотрел, словно просил совета у облаков.

И тогда султан Ибн Хамид начал кое-что понимать. ' Он догадался, что маленький горбун летел над пустыней на ковре-самолете, и, вероятно, самум или кто-то из врагов унес у него ковер.

Горбун покопался в песке еще немного, но не нашел ковра. Посокрушался он еще чуть-чуть, но только для вида. Ибн Хамид поделился с ним остатком сушеных фиников, и когда пошли они дальше, то обнаружили вскоре оазис, откуда как раз собирались отправиться в далекие края купцы. Горбун приличествующим образом поблагодарил султана за помощь и попросил купцов, чтобы взяли они его с собой.

Однако те заупрямились. Может быть, они были напуганы странной внешностью маленького человечка, а может быть, боялись, что он принесет им несчастье, или что он джинн и только ждет, чтобы сожрать их.

И снова султан Ибн Хамид пришел ему на помощь. Он посулил купцам десять золотых из остатков своих денег, если они возьмут с собой горбуна. Те, хотя и боялись, не могли устоять против соблазна и согласились.

Но прежде чем они отправились, горбун отвел султана Ибн Хамида в сторону и прошептал ему на ухо следующее:

– О могущественный господин! Я знаю, кто скрывается под простым бурнусом, но об этом сейчас ни слова. От всего сердца желаю тебе, чтобы достиг ты своей цели, а враги твои погибли, как бешеные собаки.

О повелитель! Ты спас мне жизнь, ибо, несмотря на всю мою волшебную силу, я умер бы жалкой смертью в пустыне, если бы ты не помог мне. Ведь и у меня есть враги, и победить их мне никак не легче, чем тебе твоих. Поэтому возьми вот этот перстень и иди далеко на север до тех пор, пока не увидишь огромные могилы, в которых хоронил и древних царей и которые называют пирамидами.

Иди к ним, но не подходи совсем близко! Остановись на таком расстоянии, откуда они кажутся высотой примерно в два локтя. И смотри, чтобы стоял ты от них строго на юг. Убедись, что поблизости нет врагов или любопытных, и если их нет, потри перстень. Сразу ты услышишь страшный гул, и из-под земли поднимется к небу еще одна пирамида. Потри тогда перстень еще раз! Пирамида откроется, и ты сможешь войти внутрь. Ты увидишь там много непонятных вещей, их не трогай, а иди все дальше! Наконец, ты дойдешь до сокровищницы, полной золота, драгоценных камней и оружия. Возьми сколько захочешь, и с их помощью верни себе трон твоих предков и доброго отца твоего!

Когда возьмешь достаточно сокровищ, уходи из пирамиды и не оборачивайся. Смотри, ни к чему не прикасайся зря. Как выйдешь из пирамиды, отойди подальше и дважды потри камень в перстне. Пирамида снова погрузится в землю.

Затем уйди оттуда на расстояние дневного перехода и там остановись. Помолись и подбрось перстень в воздух, произнеся такие слова: «Вернись туда, откуда пришел». После этого повернись и иди своей дорогой!

И еще. Не пытайся оставить себе перстень! Если сделаешь это, в прах обратятся все твои старания и умрешь ты жестокой смертью. Да будет с тобой Аллах, султан!

Горбатый человек ушел с купцами, а Ибн Хамид надел перстень на палец и обратился к обычным своим заботам. За долгие годы он успел забыть маленького горбуна, пока однажды случайно не оказался в тех краях, где из песка в небо поднимались пирамиды.

Вспомнил Ибн Хамид маленького горбуна и от души посмеялся. Да и как было не смеяться, когда это странное маленькое существо рассказало ему такие смешные вещи. Что, мол, из-под земли вынырнет пирамида!

Потом посмотрел он на перстень, и взгляд его стал печальным. Зеленый камень в перстне словно манил его загадочной улыбкой: «Испытай меня, любимец Пророка, испытай! Погладь меня, и ты не пожалеешь!».

Задумался Ибн Хам ид, затем приказал своим спутникам, чтобы осмотрелись они вокруг, нет ли поблизости каких-нибудь незнакомцев. Те ушли и, вернувшись, сказали, что все спокойно, нет ни следа чужих.

Султан посмотрел на пирамиды и направился к ним. Когда они стали казаться высотой в два локтя, он остановился и убедился в том, что стоит строго на юг от могил древних царей.

Тогда божий избранник трижды преклонил колени, обратившись лицом к Мекке, священному городу, затем встал и потер перстень горбатого джинна.

В то же мгновение земля вздыбилась, как гордый конь, пытающийся сбросить с себя всадника. Она взвилась, как обитающая в пустыне змея, которой наступили на хвост. В небе раздались звуки, словно небесный хор запел над головой странствующего султана.

Сердце Ибн Хам и да сжалось от неописуемого страха, и горячие молитвы стали срываться с его губ. Но не успел он закончить и первые суры из святой книги, как – почувствовал, что померк перед ним свет солнца. Дрожа всем телом, он поднял взгляд и увидел, как из песка пустыни поднимается огромная пирамида, большая, чем все остальные, вместе взятые. Вершина ее покоилась в облаках, там, где души правоверных отдыхают от тягот долгого земного пути.

Султан и его свита упали на песок и сжались от страха, словно пустынные лисята, потерявшие свою мать. И страх их стал еще больше, когда гигантская пирамида раскрылась и сооружение богов распахнуло перед ними свое бездонное чрево.

Ибн Хамид и его люди дрожали, как листья пальмы, колышимые ветром, предвещающим близкий самум, и не было у них сил подняться, чтобы взглянуть в ужасную бездну. Так и лежали они на песке в полуобмороке от страха, что увидят они прямо перед собой ад и, может быть, обреченные души тоже.

И тогда достиг их слуха идущий из пирамиды таинственный голос. Он был нежным, как пение гурий, и в то же время могучим, как рык льва в ночной пустыне. Не внушал он ни малейшего страха, этот голос, но даже ласкал слух и манил.

Голос сказал: «Я открываю тебе мою тайну, Ибн Хамид, любимец Пророка. Ты имеешь власть надо мной, так иди! Не бойся: правоверные, чистые сердцем, как ты, безбоязненно могут приобщиться к тайнам моим. Ступай, Ибн Хамид! Возьми сокровища и верни с их помощью трон своих предков, на котором чванливо восседает захватчик! Ступай, славный султан!»

Тогда Ибн Хам ид укрепился сердцем и, оставив своих спутников, вступил внутрь пирамиды. Что он видел там, никому не ведомо, но когда возвратился, лицо его сияло и в сердце не было и следа страха. Карманы его были тяжелы от драгоценностей, не имеющих равных в мире, и от волшебных предметов, каждый из которых был дороже и ценнее золотой поклажи тысячи верблюдов.

Затем Ибн Хамид велел своим спутникам отвернуться и снова потер перстень. Пирамида так же погрузилась назад в песок, как перед тем поднялась из него. Когда спутники обернулись, снова вокруг был только песок, и ни один смертный не мог бы догадаться, что глубоко под дюнами спит своим сном пирамида.

Удалившись от этого места на один день пути, султан подбросил перстень в воздух, сказав сначала: «Вернись туда, откуда пришел!».

Перстень взлетел и – о чудо! – повис в воздухе над головой султана. Он лежал в воздухе, словно кто-то держал его на ладони. Потом вдруг послышался шорох, будто над лагерем султана пролетела стая невидимых птиц. Перстень качнулся и сдвинулся с места, как если бы кто-то надел его себе на палец.

Снова раздался шорох, и не успел султан и глазом моргнуть, как перстень исчез.

После этого султан Ибн Хамид направился к городу своих предков, продав сначала в пути некоторые драгоценности из пирамиды и набрав себе верное войско из арабов. С этим войском он занял свой родной город и сверг с захваченного трона родичей, правивших незаконно и мучивших народ.

Говорят, что сто сорок семь лет правил мудро султан Ибн Хамид, пока, наконец, не взял его Аллах в рай. Благословенно будь имя его!»

– Аминь! – сказал я.

Хальворссон сунул бумагу в карман и снова, уже в который раз, посмотрел мне в глаза.

– Ну? Сказка, чистейшей воды сказка.

– Естественно. Так из реальности получается сказка. Это – последняя стадия того процесса, который я обрисовал раньше. Первая стадия: реальность; вторая стадия: остатки реальности, насыщенные фантастическими элементами, когда первичная функция реальности в целом утрачена; наконец, третья стадия; чистейшая сказка. Разве это не прекрасно?

– Да, конечно, – сдался я.

– И я продолжаю настаивать на своей теории. Не в Индии и не где-то еще, а в Древнем Египте появились на свет сказки. Или, по крайней мере, очень многие сказки. И перед нами лежит лучшее тому доказательство. Я мог бы создать новый фундамент для науки о сказках…

Он замолчал и стал теребить салфетку на столе.

Мой слух резануло его условное наклонение, я не знал, что и думать.

– То есть как это мог бы? Ведь, по-вашему, доказательства предельно ясны. На основе древней обсерватории, у которой открывалась крыша, возникла сказка типа «Сезам, отворись!» По-моему тоже, это совершенно ясно.

Он ответил не сразу, а продолжал мять салфетку. Потом поднял на меня глаза.

– Ясно-то ясно… Да вот только не на сто процентов доказуемо.

Он все еще теребил салфетку, не глядя на меня. И тут неожиданно в голове у меня вспыхнуло, словно Аллах зажег там свой факел. Неужели он хочет от меня, чтобы.?

– Послушайте! – вскричал я. – А какого черта вам нужно от меня? Неужели, чтобы я… Он снова поднял голову и тихо произнес:

– Как раз это! Именно это! Отправляйтесь и найдите пирамиду! Если вы ее найдете, это будет самым убедительным доказательством. А до тех пор, как бы я ни был уверен в своей правоте, все это только гипотеза. И ничего больше.

– Вы с ума сошли!

– Вы один можете найти ее. Я узнавал о вас. Мне сказали, что Петер Силади, если захочет, найдет в Сахаре даже кусок высохшего помета шакала.

– Благодарю – И… у вас тут и возможностей больше. У нас нет сколько-нибудь значительной египтологии. Мы оба получим огромную выгоду от такого открытия, не говоря уже о наших науках. Нужно, чтобы вы ее нашли!

Я с шумом выдохнул воздух, чтобы не дать волю своим чувствам. Как-никак, он гость и иностранец.

Он повернул ко мне длиннющую окладистую бороду и смотрел на меня огромными голубыми глазами, как смотрит на свою воспитательницу в яслях ребенок, выпрашивая у нее игрушку. Святые небеса, что же ему сказать?!

– Мистер Хальворссон, – заговорил я, пытаясь собраться с мыслями, – Во-первых, то, о чем вы просите, абсолютно невозможно. Абсолютно невозможно. Вы там, в Европе, думаете, что здесь денег куры не клюют. Стоит мне свистнуть, и некий курьер мигом положит на мой стол нужные для экспедиции миллионы.

– Я понимаю, что это не так просто, – улыбнулся он.

– Мы ведем исследования по строго разработанным планам, На годы вперед определяем их направление и отклониться от него можем только в том случае, если нас вынудит к этому какое-то очень важное, новое и непредусмотренное обстоятельство.

– Верно, – сказал он.

– Итак… Я только в том случае могу отойти от плана, не говоря уже о бюджете, если это будет чрезвычайно веской и понятной всем причиной. Не знаю, ясно ли я выразился.

– Исключительно. По-вашему, то, что я вам тут преподнес, причина недостаточная?

– По-моему, нет. Да и не то важно, что я думаю. Важнее, что скажут на это органы, финансирующие наши исследования. Убедить нужно их. А ваши аргументы мало чего стоят в глазах администраторов. Все сказка, чистая сказка…

Хальворссон заморгал глазами.

– Послушайте, мистер Силади. Вы знаете, как Шлиман нашел Трою. Прочитал о ней в греческом эпосе. И все! Это было такой же сказкой, как вот эти, – он хлопнул себя по карману, – и даже в большей степени. Потому что то было чистой поэзией, а мои источники – большей частью свидетельства очевидцев. Вы сами это только что признали.

– Да, но…

– Если бы Шлиман не верил в легенду о Трое, или если бы не верили те, кто дал ему деньги. Троя и сегодня еще покоилась бы под землей. 8 этом, конечно, что-то было.

– Да, безусловно, – согласился я.

– Так что же?

– Но не следует забывать, сколько экспедиций работали безуспешно, то есть ничего не нашли. Троя, как один из самых больших успехов, осталась в общественном сознании, а о многих сотнях раскопок, которые закончились безрезультатно, теперь не вспомнит ни одна собака. А ведь и те исследователи принимались за работу, имея достоверные документы!

Хальворссон вскочил на ноги и потряс передо мной кулаками, как некий новый Гамлет.

– Слова, слова, слова! Речь идет о том, верите вы или нет. Я убежден, что есть она там, под песком, эта пирамида! Вы – единственный человек, который мог бы ее найти. Вас бы причислили к великим в египтологии… а меня – в фольклористике. Что тут колебаться?!

Я снова решительно потряс головой.

– Я знаю, как это в Америке, мистер Хальворссон. Никогда, ни от кого мы не получим ни единого цента на основе ваших материалов. Можете быть уверены.

Он сел и угрюмо свесил голову.

– Честно говоря, я и не ждал ничего другого. Я знал, что так будет. Но все-таки попытался. Я жалею только о том, что когда однажды, может быть, в будущем веке, кто-нибудь раскопает пирамиду и упомянет меня, как старого, забытого неудачника, что, мол, еще Хальворссон из Копенгагена в прошлом веке предсказывал важность открытия, я уже не буду знать об этом. Но я сделал все возможное. Совесть моя чиста.

Я искренне сочувствовал ему.

– Думаю, что статью о 676-м типе вы можете написать.

– Я напишу. И вы можете написать о первичной функции обелиска. Я пришлю вам из Копенгагена весь материал, вместе со ссылками. И если когда-нибудь все-таки у вас появятся лишние деньги, только свистните – и уже на следующий день я буду здесь. Искренне сожалею, что нам не удалось договориться. До свидания!

Хальворссон ушел, а я снова погрузился в работу. Кое-как удалось мне расшифровать один демотический папирус, который давал ключ к решению некоторых загадок в иератическом письме. Все шло, как обычно.

Недели две спустя я получил от Хальворссона материалы, к которым было приложено его благодарственное письмо. Он писал, что еще раз просит прощения за причиненное мне неудобство и свою назойливость, но по-прежнему уверен в том, что мы сделали бы большое открытие, если бы смогли организовать экспедицию. В конце концов, однако, он тоже вынужден признать, что пока нет возможности раздобыть средства. Материалы он посылает и дает свое согласие на то, чтобы я, если хочу, написал на их основе свою статью о первичной функции обелиска.

Я положил материалы в ящик стола и твердо решил родить эту статью при первом удобном случае.

Однако этот удобный случай все не представлялся: ко мне поступали все новые и новые папирусы, ожидавшие расшифровки. А материалы Хальворссона так и пылились в ящике моего стола, и я совсем забыл о них. Незаметно прошло полгода с тех пор, как у меня побывал бородатый датчанин.

Но однажды случилось нечто, заставившее меня вспомнить о подземной пирамиде.

И произошло это весьма необычным образом. 10 мая.

На деревьях поют птицы, и мне тоже хочется петь. Наверно, потому, что вчера вечером я, наконец, дописал свою статью о демотическом письме. Мне, кажется, удалось разобраться в некоторых вопросах, считавшихся до сих пор неразрешимыми.

В гордом сознании хорошо выполненной работы я положил ноги на крышку стола, когда зазвонил телефон.

В трубке я услышал голос Селии Джордан.

– Петер?

– Это я, малышка… и я счастлив.

Селия поперхнулась, полагая, очевидно, что кто-то дурачится, может быть, монтер, который проверяет в моем кабинете центральное отопление.

– Мистер Силади? Мне нужен мистер Силади! Я спустил ноги со стола, подул в трубку, чтобы в ней послышались шорохи, словно я забрал ее у кого-то.

– Алло?

– Мистер Силади?

– Это я, Селия.

– Ну, наконец! А то здесь только что развлекался какой-то ненормальный.

Я откашлялся и ничего не ответил.

– Дело в том, мистер Силади, что тут у меня два господина… Это., ну, да…

Я почувствовал, что она колеблется, и не знал, чем объяснить ее нерешительность.

– Два господина?

– Ну да. Из.,, э-э-э… из армии.

– Из армии?

– Да… то есть…

– Какого черта нужно от меня армии? Я думаю, что давно уже вышел из того возраста. Разве что, пока я расшифровывал демотическое письмо, разразилась мировая война?

– Боюсь, мистер Силади, что… э-э-э… словом, они к вам по личному делу.

Я просто онемел от неожиданности.

– По личному делу? Армия? Ко мне?

– Было бы лучше, сэр, если б вы лично побеседовали с ними… Есть на то причина…

И тут у меня зародилось какое-то смутное подозрение. В среднем ящике своего стола я на всякий случай держал револьвер, и сейчас вдруг у меня возникла бредовая идея, что на Сепию напали. Совершенно не свойственная ей нерешительность объяснялась, очевидно, только страхом – кто-то силой вынуждал ее позвонить мне. Сколько таких историй приходится слышать в наше время!

Я рывком открыл ящик и выудил свой револьвер из-под фотокопий папирусов с демотическим письмом. Проверил, в порядке ли он и положил рядом с телефоном. Через минуты три-четыре я услышал в коридоре приглушенный говор и неуверенные шаги, и револьвер мгновенно очутился у меня в руке. Однако дверь не открылась; голоса постепенно затихли, удаляясь.

Телефонная трубка все еще лежала на столе, там, куда я швырнул ее с перепугу. Я схватил ее и прижал к уху.

– Селия?

– Да, – вымолвила она дрожащим голосом. – Что с вами случилось? Я кричу «алло», а вы не отвечаете.

– Они еще там?

– Да…

Я знал, что телефонный аппарат на столе у Селии рассчитан только на одного абонента, значит, мог быть уверен, что наш разговор невозможно подслушать.

– Селия…

– Слушаю.

– Будьте осторожны. Отвечайте мне только «да» или «нет». Хорошо?

– Хорошо.

– Они еще там?

– Да.

– И хотят ко мне?

– Да.

– С ними что-то не в порядке?

– Ну… да.

– Мне позвонить в полицию?

– Нет!

– Нет?

– Нет.

– Мне самому с ними разобраться?

– Да.

– С вами все в порядке? Она икнула.

– Спасибо, все хорошо. Я подойду позже… и помогу вам.

– Ладно, Селия. Только без паники. Все будет нормально.

Я положил трубку на стол и снова взял револьвер. Выбрался из-за стола и стал к стене, так, чтобы створка двери прикрыла меня, когда дверь отворят.

Я не испытывал и тени страха, хотя знал, что с похитителями людей и террористами шутки плохи, да и они не любят шутить. Вероятно, расшифровка сокращений демотического письма сделала меня таким самоуверенным, что я не побоялся бы выступите хоть против всей мафии.

Снова послышались шаги в обычно тихом коридоре, и гулким эхом разнесся смех.

Приближались они совсем не так, как это делают опытные террористы.

Я распластался по стене, кода шаги умолкли перед дверью моего кабинета. Затем низкий голос – я мог бы присягнуть, что он принадлежит чернокожему, – немного заикаясь, прохрипел:

– Эй! Куда пошел? Ей-богу, это его… кабинет. Так сказала девах оттуда…

– Так чего ж ты застрял, ты, лошадь! – сказал более высокий голос, и дверь громко скрипнула. – Заваливай, милок!

Что-то здесь мне очень не понравилось. Но не успел я ничего предпринять, как дверь распахнулась, и прямо перед моим носом в комнату протопали двое военных. В руках и под мышками они несли что-то, завернутое в бумагу: края бумаги и концы плохо завязанной веревки развевались при каждом движении.

Поскольку я знал, какое большое значение имеет неожиданность, я выскочил из-за двери, направил на них револьвер и заорал:

– Руки вверх! – и немного тише добавил: – Вонючие ублюдки!

Военные повернулись и уставились на меня, разинув рты. Оба были настоящими великанами, один черный, другой – огненно-рыжий, весь в веснушках.

Веснушчатый первым пришел в себя. Он осторожно положил на пол сверток, который держал под мышкой, потом послушно поднял руки к потолку. И ржал при этом, как полоумный.

Лицо чернокожего стало пепельно-серым, и он испуганно вытянул указательный палец.

– Эй! Уберите-ка эту пушку к дьяволу! Еще вдруг пальнет…

– Что значит, вдруг? – вопросил я самоуверенно. – Непременно пальнет, если вы задумали какое-то свинство.

Рыжий хохотнул:

– Свинство? А кто вы такой, черт возьми?

– Не вашего ума дело. Впрочем, меня зовут Силади.

Тут и чернокожий положил свой сверток и тоже принялся хохотать.

– Силади? Что скажешь, Ронни?

– Сдохнуть со смеху.

– Вы в самом деле Петер Силади?

– В самом деле.

– Может быть, вы все-таки уберете пушку?

– Не уберу.

– Ну, ладно, – сказал рыжий. – Нет, так нет. У вас нет чего выпить?

– Нет. Здесь не ресторан.

– Вот это уж, действительно, несчастье. А, Ронни?

– Куда хуже!

Я поднял телефонную трубку, которая все это время так и валялась на столе, и когда поднес ее к уху, услышал, как Селия непрерывно кричит «алло».

– Селия?

– Ну, слава богу. Они у вас?

– Здесь. Я их поймал. Она громко икнула.

– Что вы сделали?

– Поймал их. Счастье еще, что у меня была пушка.

Тут произошло нечто неожиданное. Селия начала смеяться, все безудержней, пока, наконец, не могла уже произнести ни слова. Она смеялась, повизгивая, как девочка-подросток, которой за шиворот свалилась древесная лягушка.

– Чего вы смеетесь? – спросил я нервно, потому что краем глаза увидел, что рыжий присел на корточки и открывает нижний ящик шкафчика под телевизором.

– Эй! – заорал я на него. – Встать, иначе стреляю! Поднять руки вверх!

Он так взглянул на меня, словно я отвесил пощечину его родной матери.

– Ну, хватит валять дурака, шеф! Я всего лишь ищу чего-нибудь выпить. В каждом приличном доме под телевизором есть какая-нибудь выпивка.

Сепия тем временем немного пришла в себя и, все еще хихикая, спросила:

– Что они делают?

– Один как раз стоит на четвереньках… Но скажите, ради бога, что происходит? Есть там кто-то рядом с вами?

– Никогошеньки.

– Так что же вы тогда хотели мне сообщить? Что вы там страдали у телефона? Выкладывайте же, в конце концов!

– Я? – голос Селии зазвучал сердито. – Да вы же без конца бросали трубку. Не давали мне слова сказать. Я только хотела вас предупредить.

Рыжий продолжал шарить по шкафам, как будто я и не стоял у него за спиной с пушкой в руках.

– Предупредить? О чем?

– Что оба военных вдрызг пьяны. И требуют выпивки. Разве я не сказала, что помогу вам? Сейчас спущусь и принесу две бутылки. Идет?

Взбешенный, я бросил трубку, а пистолет зашвырнул в ящик стола.

Услышал стук, стоявший на корточках рыжий поднял голову и очумело воззрился на меня.

– Что, шеф? Постреливаем?

Негр все еще стоял перед столом с поднятыми руками.

– Опустите же руки! – рявкнул я на него. – Что вы тут стоите, как недоделанная статуя?

Он состроил обиженную мину и опустил руки.

– Я только хотел доставить вам удовольствие, – сказал он оскорбленно. – Это ваше хобби так встречать гостей?

Тут в комнату вошла Селия с подносом в руках и двумя бутылками бурбона под мышкой.

Рыжеволосый вскочил на ноги, одним прыжком очутился возле девушки, обнял ее за талию и принялся дергаться в каком-то ритме наподобие рок-н-ролла. Селия завизжала, подняла повыше бутылки, но по лицу ее было видно, что все это ей жутко нравится. Негр начал барабанить по подлокотникам кресла, и все в нем двигалось, словно он был резиновой куклой.

Я прикрыл глаза и ущипнул себя за руку. Господи! Это, конечно же, мне только снится?

Когда я вновь открыл глаза, Селия уже наполнила три рюмки, ударила рыжего по руке и, хихикая, улизнула из кабинета.

Оба великана повалились в кресла, потянулись за рюмками и подняли их, учтиво повернувшись ко мне.

– Вы будете пить?

В голове у меня с бешеной скоростью проносились мысли. Может быть, я свихнулся? Или свихнулись эти двое, а вместе с Сел ней уже трое?

– Как же, выпью, – выдавил я из себя. – Не нальете мне?

Рыжий протянул рюмку.

– Вот выпивка. Крошка уже налила. Ну так, будем!

Я поднял рюмку и одним духом осушил ее. Глотку обожгло, как огнем, но сразу стало легче.

Рыжий и негр, удовлетворенно крякнув, поставили пустые рюмки, потом рыжий дернул в мою сторону подбородком.

– Словом, вы тот самый Силади? Что это была за дешевая забава с пушкой?

– Шутка, – сказал я, – глупая шутка! Не нальете ли мне еще?

Негр подмигнул рыжему.

– Слушай… Ронни. Мне этот парень начинает нравиться! Как считаешь?

– Ничего себе, – сказал рыжий. – Хотя бедняга не ирландец, но сойдет.

И вторую рюмку я выпил одним духом, пытаясь при этом вспомнить, когда я пил столько в последний раз. Но долго размышлять над этим мне не пришлось, потому что голова моя затуманилась, и эти два непрошенно явившихся юнца в военной форме вдруг показались мне милыми и приятными.

– Так в чем дело, ребятки? – спросил я, поставив свою рюмку. – Я – Петер Силади… Что вам нужно, братишки?

Негр дернулся всем телом, рыгнул и указал на рыжего.

– Пусть лучше он…

Рыжий прищурил глаза, словно собирался рассказать мне неприличный анекдот, покачнулся и вцепился в крышку стола. Хотя я и сам уже был не слишком трезв, но все-таки забеспокоился, что если и дальше так пойдет, то я и не узнаю, зачем они пришли. Так и погибнем от белой горячки все трое, если только Селия не присоединится к нам четвертой.

Но военные за каких-то пару минут справились с коварной атакой алкоголя, иначе говоря, стали ничуть не пьянее, чем когда пришли сюда.

Негр глубоко вздохнул и двину о веснушчатого в бок.

– Ну давай, говори! А то уж светает за окном! Рыжий засмеялся и в свою очередь толкнул меня в бок.

– Мы расскажем тебе одну хорошую историю, приятель! Послушаешь?

Естественно, мы уже перешли на ты.

– Все выслушаю, – сказал я великодушно и кивнул, как это всегда делают пьяные.

Рыжий водрузил ноги на стол и приступил к рассказу.

– Знаете, мистер Силади, – начал он, время от времени опять переходя на вы, – мистер Каплан сказал, чтобы мы притащили это барахло сюда. Вот мы и притащили, да?

– Верно, Ронни, – поддакнул второй. Их голоса и мой собственный голос доносились до меня как из тумана.

– Мистер Каплан? А это кто еще?

– О, конечно, ты же не знаешь… Мистер Каплан – это наш лейтенант, да упокоится душа его с миром!

Они громко расхохотались и принялись хлопать друг друга по плечам.

– Я должен так понять, что он умер? Мои слова вызвали новый взрыв смеха.

– Он-то? То есть мистер Каплан? Как же, умер! Правда, был он не таким уж плохим парнем. Мы только иногда4 цапались с ним, но это и все. Ничего больше.

– Ну, что ж, – сказал я, – значит, выпьем за здоровье мистера Каплана!

Я и не заметил, как моя рюмка снова оказалась пустой.

– Мистер Каплан сказал, что в этом случае нам нужно обратиться к компетентным людям. Понимаете? К компетентным! Он сказал, что так ему говорили где-то в Академии или черт его знает, где он там учился. Скажите, мистер Силади, вы компетентный?

В этот момент я начал икать и не расслышал, что он спросил.

– Что… я… такое?

– Я спросил: вы компетентный?

– Ну… ах да… Еще бы… компетентный, конечно. Во всем… я – ик! – компетентный…!

– Тогда хорошо, – кивнул головой негр. – Тогда, пожалуй, ты можешь ему рассказать, Ронни. Как объяснил лейтенант. О'кей, Ронни?

– О'кей! Слушаешь, приятель?

– Я весь внимание, приятель, – я бы похлопал его по плечу, если бы смог дотянуться через стол. Вместо этого я только привалился к столу и сильно стукнулся локтем.

– Тогда о'кей… Словом, затеяли мы там колоссальную возню, в тех местах… Соображаешь?

На несколько мгновений туман словно рассеялся у меня перед глазами.

– Возню?

– Вроде. Но это военная тайна. Военные учения, дружок!

– Ага. Это тайна, да?

– Да уж.

– Так и не рассказывай тогда, приятель!

– В том-то и дело, что нужно рассказать. На этом настаивал лейтенант.

– Ага… На чем, приятель?

– Он наклюкался, – услышал я ворчание негра, что вызвало мой возмущенный протест.

– Кто – я? В жизни еще я не был таким… ик!.. трезвым.

– Словом, проводили мы учения в тех местах, – повторил веснушчатый, – в Египте…

Я почувствовал, что туман клочьями стал улетучиваться. Когда я слышу слово «Египет», то просыпаюсь от самого крепкого сна.

– В Египте?

– Да, там. Только об этом не очень распространялись. Знаете, лейтенант говорил, что у нас с ним сложные отношения. Вы ведь понимаете, что он этим хотел сказать?

– Да так, в общих чертах.

– Ну, хорошо. А мы не очень. Мы только на зуб попробовали. Люди там не слишком жалуют нас. То есть военных. Кроме девочек.

– Те жалуют, – согласился второй.

– Так, значит. Мы были в пустыне возле тех треугольных… нет, четырехугольных штук…

– Штук?

– Такие высокие, ну… Как, черт возьми, они называются?

– Вы имеете в виду пирамиды?

– Во-во. Точно, их. Так вот, возле них мы там возились. Ничего не скажешь, огромные штуки. До черта камней, наверно, пришлось натащить?

– Нелегкая работенка была, – кивнул я.

– Да уж. И тут вдруг такая потеха пошла. – И он ладонью хлопнул негра по спине. – Верно, Билли?

– Еще и какая… ха-ха-ха!

– Представьте только себе, мистер Силади… Мы отправились маршем где-то в сумерки, но были еще довольно далеки от пи… Как они называются?

– Пирамиды.

– Ну да. Словом, идем мы к ним, а они еще такими маленькими казались: фута полтора высотой. Нам поставили задачу прибыть к ним к утру. Пришлось нам поднажать, потому что там бывает такая жара, что тлеют подштанники. Вы тоже бывали там?

– Был.

– Тогда вы знаете. Адская жара, верно?

– Да.

– Ну вот. Словом, идем мы, и вдруг наш лейтенант говорит, чтобы мы развернулись в стрелковую цепь, потому что скоро появятся войска местных, а мы должны с ними соединиться. И чтобы держали дисциплину, потому что по ней союзники будут судить о нашей боевой морилке.

– О чем? – я полупьяно вскинул голову.

– О морилке… или как ее там… Лейтенант сказал что-то такое, ей-богу.

– Не о морали?

– Вот-вот. Кажется, так он сказал. А это не одно и то же?

– Пожалуй, и в самом деле одно и то же.

– Словом, развернулись мы. Перед нами – полуторафутовые пир… пирамиды… рядом с нами – песок, но не голый песок, а поросший кустарником. Вы понимаете, не так ли?

– Такое я видел, – подтвердил я.

– О'кей. Мы уже развернулись, когда Билли… ну, как это сказать, словом, ему понадобилось по делу, Понимаете, да?

– Естественно, – кивнул я и подумал, что надо бы еще выпить, пока я не протрезвел бесповоротно,

– По большому делу, – добавил гордо Билли.

– Но ты ж сказал – по маленькому!

– Ясно. Не хотел скандала. Большое положено было сделать утром в сортире. Если бы Капяан узнал, он бы взбесился. Вот поэтому я и сказал о маленьком…

– Понял.

– Вот. Тогда он пошел в кусты, а мы пока сели на песок. То есть, те, у кого не было маленького дела.

– Или как у меня…

– Это только тебе было нужно. Больше никому.

– А я бы так не сказал, – запротестовал Билли. – Я заметил, что…

– Сейчас не о том речь, – оборвал его веснушчатый. – Возвращайся к сути. Или я вернусь?

– Возвращайся ты, – разрешил чернокожий.

– Ну вот. Словом, присел он за кустов, и тут вдруг…

– Эй! Какой ты быстрый! – обиженно прервал его Билли. – А скорпион?

– Тогда рассказывай ты, – дернул плечом веснушчаты и начал откупоривать вторую бутылку. – Если ты лучше знаешь, так ты и рассказывай!

– Словом, присел я за кустом, все чин по чину. Как раз спустил брюки, когда увидел скорпиона. Бррр, ну и мерзость! Вы видели скорпиона, приятель?

– Видел.

– Мерзкая тварь. Я подумал, что тут не до церемоний, потому что вцепится еще мне в зад. Я натянул брюки и втоптал его в песок. Вот так, каблуком сапога. Железно втоптал. Ну, подумал я, пусть его теперь отпевают, и снова спустил брюки. Нужно было поторопиться, потому что остальные ждали только меня, и мне бы не хотелось, чтобы по моей вине нас застал врасплох противник. Ну, знаете, противник по учениям. Представляете, как бы над нами ржали, если бы выяснилось, что они выиграли эту якобы войну только потому, что Билли Смиту приспичило. Вот был бы спектакль, а?

Мы налили, выпили, и он продолжил:

– Словом, дело пошло, как по маслу, я гляжу направо, гляжу налево, достаю бумагу и вдруг – что я вижу? Что это там, где я только что втоптал в песок скорпиона? Воронка… Чертовски большая воронка.

– Что такое?

– Воронка в песке. Песок все сыплется и сыплется в середину, а воронка становится все больше. Знаете, почему?

– Там что-то было внизу.

– Точно. Что-то там такое было. То ли дыра, то ли черт его знает, что еще. Когда я втоптал скорпиона, там что-то обрушилось, и песок стал сыпаться в дыру.

Тут я оживился. Наверно, почуял запах, как хорошая охотничья собака. Сколько крупных открытий в египтологии обязаны случайностям!

– Рассказывайте дальше, приятель, – сказал я нетерпеливо.

– Дыра все увеличивалась. Я уже понял, что там внизу что-то есть. Встал, покончив со своим делом, и пошел к своим, чтобы рассказать лейтенанту…

– Вот тогда-то и началась комедия! – захохотал веснушчатый.

– Еще бы. Лейтенант прицепился ко мне, что я не только за малым пошел, и разошелся не на шутку Знаете, как это бывает. Что, мол, из-за меня разваливается весь наш союз. И я буду виноват, если русские войдут в Вашингтон.

– А вы ему?

– А что я мог? Молчал в тряпочку, но сначала все-таки рассказал, что в пустыне есть дыра, поэтому я так и задержался. Тут все заржали, а мистер Каплан сказал, что вся беда в том, что у меня сзади дыра, и это всему причина. Еще и посоветовал, что с нею делать.

– Понял… Но вы же не оставили так эту дыру?

– Тогда я иначе не мог. К тому же появился наш союзнический противник. Они повыскакивали из вертолетов и с дикими воплями бросились на нас. А мы ноги в руки! Дали деру оттуда.

– Но недолго была эта суматоха, – проворчал веснушчатый,

– Нет. Погоня вскоре прекратилась, и мы начали обмениваться с противником барахлом.

– Обмениваться барахлом?

– Ну да. Шоколад и тому подобное. А те отдавали вместо этого всякую всячину. Кальяны, крокодильи зубы и всякие побрякушки. Верно, Ронни?

– Так было.

– Но потом-то вы вернулись туда?

– Сейчас расскажу. После обеда мы были уже возле самих пирамид, когда подошел лейтенант и, хохоча во все горло, спросил у меня, что там такое было с той дырой, когда появился противник. Я сказал ему, что не блефовал, действительно, там была большая воронка, где я втоптал в песок скорпиона. Наверняка, внизу есть какая-то дыра. Он все ржал, но отвел меня в сторону и заговорил очень серьезно. «Послушай, Билли, – сказал он, – в Египте полным-полно закопанного золота и всяких сокровищ, принадлежавших тем парням, которых хоронили под пирамидами. Заткнись и не ори на всю округу, что ты там нашел! Этот сброд кинется туда и все выкопает. Попозже раздобудем три лопаты и тихонько пойдем туда, идет?»

Что я мог ответить? Конечно, идет! Значит, достали мы лопаты и под вечер пошли в тот кустарник. Я, Ронни и лейтенант Каплан. Ну, будем!

Мы чокнулись.

– Как я сказал, под вечер мы втроем выбрались в тот кустарник, что было не таким уж удовольствием. Жарко было ужасно, и с неба сеялся мелкий песок, как у нас здесь, на среднем западе, выпадает роса. А там все сыпался песок, забивался за воротник и страшно натирал шею. Дрянь погода была, да!

– Пакостная погода, как бог свят! – поддакнул Ронни.

– Лейтенант Каплан хотел вернуться, не пройдя и полпути. Он тяжело дышал, как фаршированный гусь, и говорил, мол, ладно, ребята, давайте бросим эти глупости, вернемся в столовую и хорошенько прополощем глотку от проклятого песка. Нечего и говорить, поначалу эта идея нам очень понравилась, только мы уже добрались до тех самых кустарников. А какого же лешего поворачивать назад, когда мы уже пришли, верно? У меня есть подозрение, что лейтенант хотел надуть нас… хотя я не уверен.

– А зачем ему было хотеть? – спросил Ронни.

– Черт его знает. Ну, словом, вошли мы в кустарник, который, видно, не только мы, но и местные использовали как сортир на открытом воздухе. Там столько было неразорвавшихся биомин, что пройти через них можно было, только танцуя ча-ча-ча. Хотя они уже почти все высохли.

– Но-но! – поднял вверх палец рыжий. – Были там все-таки и взрывоопасные!

– Наконец, мы нашли то место, где я разделался с проклятым скорпионом. Там по-прежнему была в песке воронка, какой я ее видел утром. Разве что стала она чуть-чуть побольше, но не очень.

– Чрезвычайно интересно…

– Очевидно, ссыпавшийся песок расширил отверстие. Мы тогда сразу так подумали.

– Ну, и…?

– Ну, обошли мы это место кругом, потом лейтенант Каплан как начнет ругаться, а затем и ржать начал. «Вы, поганцы! – орал он. – Вы позор армии! Вы знаете, что это такое?» И показал, что он держал в руке. Мы посмотрели, а у него в руках банка из-под каких-то консервов. Я говорю, что бы это было, лейтенант? А он все то ругается, то хохочет, а потом швырнул консервную банку так далеко, что мне показалось, сейчас она долетит до Судана. «Что это такое, ты, скотина? – спрашивает он, наконец. – Это первоклассные говяжьи консервы, какими только американскую армию снабжают. Мы даже союзникам не даем их, соображаешь?» Я говорю, соображаю, но все еще не понимаю, какого лешего он так бесится. Тут он как заорет, мол: «Послушайте, вы, идиоты, вы все еще не видите, что все это значит?» А мы только таращимся на него, как баран на новые ворота. Тогда он упал навзничь на песок и завопил в небо, будто мы сидели на облаках, которых там не было: «И до вас, болваны, были тут, в Египте, американские военные! Ровно год назад здесь были большие совместные учения. И эта консервная банка – то, что после них осталось, дурачье! Тут располагалась какая-то рота или полк, и когда они смотались отсюда, то закопали мусор и нечистоты в землю. А вы нашли это, золотокопатели!»

Тут он распростерся на песке, задыхаясь, как носорог, за которым охотники гонялись по всем джунглям.

Ни я, ни Ронни ничего не сказали, хотя нам жутко хотелось запустить ему в морду консервной банкой, причем набитой песком. Но что ни говори, а лейтенант Каплан был порядочным парнем, хоть и быстро терял голову. Наконец, только мы вдвоем принялись копать. Мы лопатили песок туда-сюда, а Каплан заснул и храпел, как свинья.

Лопатили мы так этот сортир и уже начинали подумывать, не бросить ли это дело к черту, как вдруг лопата Ронни громко звякнула. Я осторожно потянулся рукой, чтобы не порезаться, если там все-таки всего лишь консервные банки с высохшими нечистотами вперемешку.

Так вот, потянулся я рукой, но не было там ни консервной банки, ни чего-то другого. Рука моя нащупала под песком только плоский полированный камень. Вернее будет сказать, показалось мне, будто нащупал я золото. И сразу же сказал Ронни, мол, смотри, друг, тут что-то есть, и совсем не то, что бывает в заброшенных сортирах. Тогда мы стали быстро копать дальше и скоро стояли уже по пояс в этой проклятой яме. Края ее без конца осыпались и все нам на черепушку. Но тут, наконец, увидели мы этот плоский камень.

Ну что сказать, была эта самая что ни на есть обыкновенная каменная плита. Такой же величины, как крышки каменных гробов, знаете, тех, что можно увидеть в музеях в Европе. В каких хоронили древних макаронников.

Я почувствовал, что все больше волнуюсь и с трудом сдерживаю дрожь в руках. То есть я и не смог бы ее сдержать, если бы не было передо мной на столе нужного лекарства. Мы немедленно к нему и приложились, за найденный камень.

– Ну, тогда я говорю Ронни, что нужно бы разбудить лейтенанта, потому что он так и дрых без перерыва. К тому времени мы уже очистили весь камень от песка, и на поверхности его показались всякие рисунки.

– Какие рисунки? – спросил я дрожащим голосом.

– Какие рисовали те древние парни, которые под этими пи… пирамидами лежат. Лейтенант сказал, что это письменность. Сам черт не разберется. Хотя и у китайцев чертовски трудное письмо, не так ли?

– А дальше?

– Разбудили мы лейтенанта и показали ему плиту. Он так обалдел, словно мы ворвались в Форт-Нокс. Только посвистывал сквозь зубы, что он делает, если очень нервничает и не имеет понятия, как быть дальше. Тогда я говорю ему, мол, ну что, лейтенант, что теперь? А он все посвистывает и разглядывает камень. Наконец, он встал, прекратил свой дурацкий свист и сказал, что, мол, «ребята, черт его знает, что дальше предпринять. Ясно, что под этим камнем не сортир. Уж извините, что наговорил ерунды, консервная банка сбила с толку». А мы ему, что, мол, невелика беда, командир, сейчас главное – что нам делать. Он в ответ только пожал плечами и снова стал разглядывать камень, который по-прежнему лежал на дне ямы. Смотрел, смотрел, потом почесал в затылке. «Не знаю, мальчики, – сказал он, – ясно только, что камень этот положили те типы, которые правили в этой стране, когда в Америке еще и индейцев-то не было, не то что нас. Под камнем наверняка что-тo есть, надо было бы посмотреть, только вот вопрос, стоит ли». Тут мы с Билли чуть не лопнули от злости: мы полчаса ковыряемся в этом проклятом песке, выкапываем весь исписанный камень, этот мошенник только и делал, что дрых, а теперь еще спрашивает, стоит ли. «Все равно, – сказал я ему, – вам стоит или нет, а мы с Билли будем копать дальше, и если найдем золото, то вашего будет столько, сколько заработали». Тогда он прыгнул в яму, мол, «не глупите, мальчики, я не это имел в виду, просто дома нам говорили, на одном инструктаже, который проводили для офицеров, что произведения искусства, к которым, возможно, относятся и такие камни, запрещено вывозить из страны, и если кто найдет такое, тотчас должен заявить, потому что здешние законы очень суровы в этом отношении, и будет очень неприятно, если именно американский военный попадется на таком, и так далее, и так далее».

Выпалил он все это одним духом, на что мы ему сказали, что нечего волноваться заранее, пока мы нашли только камень, а вот когда появится золото, тогда и будет время причитать. И стали снова копать.

– И?

– С полчаса спустя нам удалось поднять камень.

– Господи! Подняли?

– Подняли. Но можете поверить, нелегкая была работенка.

– Потом.

– Ну… Он весь был исписан теми древними буквами. Вы знаете. Там были всякие птицы и люди и показывали друг на друга. У всех голова была повернута набок: вот так! – И он показал.

– Понятно. Потом?

– С большим трудом мы его повернули. Но сначала немного расчистили для себя места, потому что под ногами у нас ничего не было, только воздух. Точнее говоря, внизу была огромная пустота.

– Боже мой! Вы сказали – пустоте?

– Ага. Когда, наконец, мы совсем сдвинули камень, солнце осветило пустоту. И представьте с«5е, там внизу была комната!

– Комната?

– Ну да. Точь-в-точь, как комната в квартире. Или склеп.

– О Боже… Могильный склеп…

– Что-то в этом роде. И на стенах было полным-полно всяких рисунков и точно такого письма, как на камне. Только на стенах письмо было цветное. Видно, какой-то художник подмазал.

– Потом что вы увидели, ну же?

– Ну… не так уж и много. В общем, пусто там было. И много мусора. Как будто кто-то разбросал его. Всякое тряпье. Как на приемном пункте старьевщика.

– Никакого сомнения, могилу разграбили, – подумал я.

– Ну, тогда возник вопрос, кому спускаться. Лейтенант Каплан не хотел, а Билли нужно было оставаться наверху. Ведь его сила понадобится тому, кто, в конце концов, спрыгнет в комнату. Ну, я и спрыгнул, хотя, говоря по правде, довольно вонючий был там воздух.

– Дальше!

– Ну вот, спрыгнул я и осмотрелся. Разбросал тряпки, но ничего не нашел среди них. Не было там ни одной золотой монетки. И ни одного драгоценного камня. Кого бы там ни похоронили или кому бы ни принадлежала эта хата, ума у него хватило только на то, чтобы велеть размалевать ее. А что камушки он не там хранил, это как пить дать!

– Слушайте, не испытывайте мое терпение! Что еще было внизу?

– Ну, картинки на стенах и статуя в углу.

– Бог ты мой! Статуя!

– Ага… Билли!

Тут чернокожий военный нагнулся под стол, вытащил оттуда сверток в газетной бумаге, который он раньше держал под мышкой, и поставил его на стол. Затем медленными, неуверенными движениями содрал с него бумагу.

Я поднялся на ноги и почувствовал, что дрожу всем телом, на лбу у меня выступил пот. Я почти перестал дышать, и перед глазами у меня заплясали темные круги. Когда Ронни сунул мне в руку рюмку, я осушил ее одним глотком, не глянув.

И даже не почувствовал, как алкоголь обжигает глотку.

А статуя сверкала и искрилась на столе, и когда я взглянул на нее, она словно приветливо улыбнулась мне.

Это был Анубис, метровая статуя бога с головой шакала, вырезанная из полудрагоценного камня. Такая красивая, какой я еще никогда не видел и какой еще никогда не находили.

Веснушчатый потрепал статую с шакальей головой по спине.

– Хороша голова у парня, ничего не скажешь, Как будто это Уолт Дисней сделал.

Я робко потянулся к ней рукой и, дотронувшись, почувствовал под пальцами холод глубин пирамид и усыпальниц. Я знал, что сколько бы она теперь ни находилась на солнце, она навсегда сохранит прохладу могил.

– Вот… это была первая находка. А за ней была еще одна.

Тут негр снова нагнулся под стол и достал второй сверток. И развернул бумагу, которая скрывала вырезанного из того же камня быка Аписа.

Пот уже заливал мне глаза, и я не знал, сплю я или бодрствую.

– После этого мы больше ничего не нашли, – хмуро сказал веснушчатый. – Правда…

– Что?!

– Мы заметили, что когда-то из этой комнаты был выход.

– Выход?

– Или дверь. Но ее замуровали. На стене видно было, что дверь замурована.

– Вы взломали? Он покачал головой.

– На это у нас уже не было времени. Да и инструментов с собой не было. Нужно было возвращаться на базу. Но лейтенант сказал, что статуэтки эти мы заберем домой и подарим кому-нибудь, кто работает в музее и разбирается в этом. Это ему, наверняка, обойдется в четыре-пять бутылок бурбона. – И он многозначительно посмотрел на меня.

Я, спотыкаясь, доплелся до стола, поднял телефонную трубку и позвонил Селии.

– Селия, – сказал я, когда она отозвалась, – у меня к вам просьба.

– Пожалуйста, мистер Силади. – И я услышал, как весело звучит ее голос.

– Спуститесь с кем-нибудь в супермаркет и принесите два ящика выпивки!

Селия громко пискнула, как кролик, когда ему дают по голове, чтобы сделать из него потом жаркое.

– Сколько? – спросила она затем недоверчиво.

– Два ящика.

– А не слишком ли?

Я уже не выбирал выражений, потому что чувствовал, что язык мой нет-нет, да и заплетался на самых простых словах.

– Это вас не касается… ясс…ясно?

– Ясно, – сказала она сердито. – Когда принесу, что делать с этим?

– Пожж… пожалуйста, попросите кого-нибудь, чтобы по…помог вам занести сюда. Хо…рошо?

– Хорошо! – И она положила трубку.

Когда Селия и один из вахтеров внесли ящики с бурбоном, негр мирно храпел в кресле, а я, обнявшись с Ронни, распевал чувствительные шотландские народные песенки. Помнится, пели мы еще и матросские песни.

Следующие полчаса остались в моей памяти в виде обрывков смутных воспоминаний. Селия и швейцар тормошили Билли, который ни за что не хотел просыпаться. Ронни даже целый графин воды вылил ему на голову, чтобы заставить проснуться.

Наконец-таки Билли проснулся и, не переставая громко стонать, просунул руку в проушину ящика с напитками.

– Ты… железный парень… что надо, – сказал он, хлопая меня по плечу, – уж и за… заплатил ты нам.

Дверь за ним захлопнулась, и я тут же привалился к столу, чтобы чуть-чуть вздремнуть. Но вдруг дверь снова открылась, и показалась голова Ронни.

– Чуть не забыл… дружище… это я еще нашел среди тряпья там… Это в награду за выпивку. Ну, чао…

Он положил что-то сверху на опрокинутое кресло и захлопнул за собой дверь.

Это было последнее, что я помнил.

Когда я открыл глаза, день уже клонился к вечеру: в комнату падали через окно лучи закатного солнца. Голова трещала от адской боли, а язык словно прилип к небу. Я, спотыкаясь, доплелся до водопроводного крана, нацедил в ладонь воды и выпил.

Комната больше напоминала поле боя, чем рабочий кабинет солидного ученого. На полу валялись бутылки из-под бурбона, и воздух был пропитан резким запахом алкоголя, не хуже, чем в любой портовой корчме.

Я плюхнулся в кресло и посмотрел прямо в глаза Анубису. Его иссиня-черное тело блестело в солнечном луче, уши стояли торчком, как у собаки с безупречной родословной, и он все смотрел на меня преданными шакальими глазами. Бык Апис скучал под курительным столиком, пока я, наконец, не поднял его и поставил рядом с Анубисом.

Тут мой взгляд случайно остановился на опрокинутое третьем кресле, и я вспомнил прощальные слова Ронни о награде за выпивку и то, как он положил что-то сверху на кресло.

Я протянул руку к свертку в газетной бумаге, развернул его… И не мог удержаться от изумленного возгласа. В руках у меня был вылепленный из обожженной и некогда выкрашенной глины маленький саркофаг.

Я залюбовался этим миниатюрным чудом, потом заметил, что крышка у саркофага съемная: точь-в-точь, как у настоящего. Я вернулся к столу, вынул из ящика перочинный нож, раскрыл его и осторожно просунул лезвие между крышкой саркофага и его нижней частью, Крышка дрогнула и с тихим щелчком отделилась от основания.

Я бережно держал саркофаг на ладони и думал, что, может быть, я первый человек, который открывает его спустя три тысячи. лет. Я перевел дыхание и поднял крышку.

В саркофаге лежала крошечная мумия; вернее, глиняная статуэтка, изображающая мумию. Крошечная статуэтка, изображающая забинтованную, раскрашенную вручную мумию.

Я осторожно перевернул саркофаг, и мумия легла на мою ладонь. Она была из обожженной глины, как и саркофаг, но в отличие от последнего краска с нее не облезла: она выглядела так, словно неизвестный мастер сделал ее только вчера.

Керамическая мумия изображала мужчину средних лет. У него был несколько приплюснутый нос и серьезные, даже можно сказать печальные черты лица. Словно лишь с большой неохотой принял он приговор Озириса. Над верхней губой у него были тонкие странные усики, которые неожиданно придавали его лицу совершенно современный вид.

Я потянулся за увеличительным стеклом, чтобы внимательнее рассмотреть его лицо – может быть, под раскраской я узнаю черты какого-нибудь известного фараона, – как вдруг заметил, что лежавшая в саркофаге мумия тоже открывается, наподобие матрешки.

Я осторожно поддел ее лезвием ножа, повозился несколько минут, и мумия раскрылась. Внутри лежало вылепленное из глины тело мужчины, а покрывавший глину бледно-серый порошок свидетельствовал о том, что в свое время куклу одели перед тем как похоронить.

Я положил малюсенькую фигурку себе на ладонь и изумленно вскрикнул.

Бросался в глаза небольшой рост мужчины, ноги были короткие, тело длинное, как у народов монгольского типа. И руки казались непропорционально длинными по сравнению с телом.

Но интереснее всего была голова. Хотя лицо мужчины было обычным человеческим лицом, как ни странно, без усов и парика, в отличие от мумии-футляра, макушка его головы была неестественно плоской: словно скульптор случайно придавил ладонью мягкую глину. А затылок бы л совершенно срезанным, и можно было бы без большого преувеличения сказать, что на шею вместо головы посадили куб с человеческим лицом. И самое странное и необъяснимое, такого я никогда еще не видел, – мастер, изготовивший эту статуэтку, нарисовал под одеждой, на теле умершего мужчины контуры его скелета. Начиная от черепа, бы л и схематически изображены позвоночник, кости рук, таза, ног, причем крупнее, чем следовало бы.

Но что меня поразило больше всего – это ребра. Ребра, сетью покрывавшие грудную клетку, тянулись не только горизонтально, но и вертикально. Как тюремная решетка. Точно так, как описал мумию одного из советников фараона Эхнатона неизвестный грек в том источнике, который предоставил мне Хальворссон.

Я положил статуэтку назад в футляр, изображающий мумию, и все это снова поместил в саркофаг. Затем насобирал кучу старых газет и упаковал все: саркофаг, Анубиса и быка Аписа. Зажав свертки под мышкой, я направился к кабинету Эдварда Малькольма, «Старика», директора нашего института.

Признаю, в тот вечер я являл собой весьма непривлекательное зрелище. Я был чумаз, и от меня несло перегаром. Глаза мои были налиты кровью, галстук я где-то потерял, одежда была измята и пропитана запахом спиртного. И это я, обычно элегантный и сдержанный. Мэри Росс даже тихо взвизгнула, когда я показался в дверях.

Уже то, как я вошел, было начисто лишено грации и благовоспитанности. Поскольку обе руки у меня были заняты свертками, мне не оставалось ничего иного, как нажать на дверную ручку носом и сильным толчком распахнуть дверь. Точно гангстер, врывающийся в банк в надежде на большую добычу.

Мэри Росс взвизгнула и уставилась на меня. Глаза ее выкатились из орбит, словно в дверь вошел Дракула. Верно, я своим видом мало от него отличался.

Мэри Росс смотрела на меня, помертвев от ужаса, а губы ее беззвучно шевелились. Может быть, она молилась.

Я поправил под мышками сползавшие свертки и бесцеремонно рявкнул:

– Старик у себя?

Мэри молча кивнула, но, увидев, что я направляюсь к шефу, вскочила и загородила собой дверь.

– Мистер Силади, нельзя! Вы нездоровы! Что с вами случилось, господи боже?

Я почувствовал, что свертки снова сползают, вместе с моими брюками.

– Ничего. Просто я мертвецки пьян, – сказал я, ухмыляясь. – А теперь пропустите меня, иначе у меня свалятся брюки, а на мне полосатые кальсоны!

Мэри Росс, чопорная старая дева, отшатнулась и прислонилась к стене. Но и теперь она предостерегающе вытянула перед собой руки.

– Нельзя, мистер Силади, нельзя! – выкрикнула она, и из уголков ее глаз выкатились две большие слезы. – Что скажет мистер Малькольм? Ведь вы заведующий отделом и…

В это мгновение дверь открылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова папы Малькольма.

– Что там за шум, черт возьми? Это вы, Силади?

– Могу я с вами поговорить, Малькольм?

– Конечно же. Что у вас за срочное дело? Своими близорукими глазами он не заметил моего вида.

Мэри Росс оттолкнулась от стены и залепетала:

– Я сказала ему, мистер Малькольм. Прошу вас, мистер Силади… Я сказала, что в таком состоянии… Малькольм подозрительно вздернул голову.

– Что значит в таком состоянии? Кто здесь в каком состоянии?

Мэри Росс замолчала и только тихонько всхлипывала. А Старик, видимо, подумал, что чего-то не понял, потому что раскрыл дверь шире и пригласил меня войти.

– Давайте, заходите. Только ненадолго, потому что я уже собрался идти домой. Каким ветром вас занесло, Петер?

Я сел в кресло напротив него и почувствовал, что мною овладевает такая слабость, что не могу и языком шевельнуть. Лоб покрылся испариной, и я испугался, что вот-вот потеряю сознание.

Я знал, что от выпитого спиртного у меня понизился уровень сахара в крови, и самое умное, что я мог сделать, это сейчас снова выпить.

– У вас нет чего-нибудь выпить? От изумления он раскрыл рот:

– Что такое, вы пьете в последнее время?

– Только с сегодняшнего утра. Он озадаченно заморгал, глядя на меня из-за толстых стекол очков.

– Там, в шкафу… Налейте себе. Спасибо, я не хочу.

Он держал в шкафу какой-то мерзкий тошнотворно-сладкий ликер, но это было лучше, чем ничего. Пока я глотал его, у меня начались позывы к рвоте, но когда ликер очутился в желудке, я почувствовал себя лучше и уже не собирался возвращать выпитое.

Я вытянул перед собой ноги и улыбнулся Малькольму.

– Я принес вам подарок, начальник. Он поразился еще больше.

– Что вы говорите? Подарок? Мне? С какой стати?

– Ко дню вашего рождения. Хэппи берсдэй ту ю… Малькольм с подозрением понюхал воздух.

– Это от вас так несет? Бурбон… Вы пьяны! Что с вами случилось, Силади? Я знаю вас двадцать лет, и еще ни разу…

Я пропустил его причитания мимо ушей.

– Как я уже сказал, я принес вам подарок ко дню рождения.

Слегка побледнев, он откинулся на спинку кресла.

– Ко дню моего рождения? Вы с ума сошли! У меня день рождения в октябре.

Я почувствовал, что мои губы кривятся в разочарованной улыбке.

– В самом деле? Значит, кто-то разыграл меня. Да! Мисс Росс! Она сказала, что у вас день рождения. Малькольм потер рукой лоб.

– Без сомнения, вы пьяны, доктор Силади. Прошу вас немедленно покинуть мой кабинет. Идите домой и проспитесь. Я…

Я сделал вид, будто не услышал, что он говорит.

– Вам не интересно, что за подарок?

– Мне ничего не интересно. Давайте завтра, когда вы протрезвеете, поговорим об этом. А сейчас…

Я перегнулся через подлокотник и поднял с пола один из свертков. Сорвал с него бумагу и поставил Анубиса посередине стола. Он сиял и сверкал, как далекая звезда на тропическом небосклоне.

Малькольм поперхнулся своими словами. Трясущимися руками он погладил статую и с дрожью в голосе спросил:

– Это… это… что?

– Анубис.

– Анубис? То есть…

– «К семье Озириса принадлежал и Анубис, которого изображали либо в виде человека с головой шакала, либо в виде лежащего шакала. Его мифологическая роль не изучена во всех деталях, однако на картинах с египетскими богами, равно как и в текстах, он относится к часто встречающимся персонажам. Он определенно является богом подземного царства, египтяне наверняка стали считать его богом царства мертвых на том основании, что обычно видели шакалов в пустыне среди усыпальниц. В пустыне…»

Малькольм вскочил на ноги и простер руки к небу.

– Остановитесь, эй! Что вы тут цитируете мне мой собственный учебник? Ведь…

– Вы сами спросили, Малькольм. Я же только ответил.

Тогда он подскочил к Анубису, схватил его все еще дрожащими руками, перевернул и стал изучать основание.

Он искал там инвентарный номер.

Тем временем я снова наклонился, распаковал быка Аписа и поставил его на стол. А рядом с ним – гроб из обожженной глины.

Малькольм все еще держал в руках Анубиса, но уже ошеломленно уставился на Аписа, а потом и на саркофаг. Он медленно опустил бога с шакальей головой на ковер и безотчетным движением расслабил узел галстука.

– Это… это… невозможно! – пролепетал он. – На нем нет инвентарного номера!

Хотя ликер был непередаваемо мерзким, я все же налил себе еще полстакана.

– А откуда ему взяться? Три тысячи лет назад, к счастью, еще не изобрели инвентаря. А если и изобрели, мне об этом ничего не известно.

Он осмотрел быка Аписа, потом саркофаг. Потом рухнул в кресло напротив меня, задыхаясь, словно я гонялся за ним по кабинету.

– Мистер Силади… ради бога… что все это значит?

– Потому-то я и напился, – сказал я.

– То есть?

– Я купил все это за два ящика выпивки.

Он посмотрел на меня, как на шута горохового.

– Хотите верьте, хотите нет. Это нашли в пустыне двое военных. И продали мне за два ящика бурбона. Конечно, находку нужно было обмыть…

Он снял очки и принялся медленно протирать их.

– Вы говорите, в пустыне?

– Грубо говоря.

Он с подозрением покачал головой.

– Что-то мне тут не нравится, Петер. Вы в состоянии следить за мной?

– А… попытаюсь.

– Как известно, в пустыне не валяются просто так беспризорные статуи Анубиса. Особенно в последние три с половиной тысячи лет. Не говоря уже об Аписе и об этой штуке. Что это такое, собственно?

– Потом расскажу.

– По-моему, все это очень нехорошо пахнет. А как вы считаете?

– Что?

Малькольм тяжело вздохнул и указал на статуи.

– Что будем делать с ними?

– Вы начальник. Я купил их за счет института. В надежде, естественно, что мне возместят эти два ящика бурбона… Кстати, что вы скажете, если я прилягу вот тут на кушетке, минут на десять?

Через минуту уже я спал, как убитый. 16 мая.

Неделю спустя, ровно в десять часов, нам было назначено совещание у Старика. Когда я вошел в кабинет, статуэтки уже красовались посередине письменного стола. А Карабинас и Йеттмар, стоя на коленях на полу, изучали их. Малькольм с довольным видом курил сигару в кресле, Селия лакировала ногти, а мисс Росс с блокнотом в руке стояла, прислонившись к створке двери, готовая к энергичным действиям.

С глубоким и покаянным поклоном я протянул ей букет роз, который купил по пути.

– Не сердитесь на меня, Мэри, – сказал я с искренним раскаянием. – Я был пьян до бесчувствия. Я был вынужден…

Мэри взяла букет, и лицо ее вспыхнуло от смущения.

– Но, мистер Силади… я, действительно… Собственно говоря, это я должна просить прощения. Вы в интересах науки рисковали здоровьем, а я…

Он замолчала и беспомощно осмотрелась вокруг.

Йеттмар, все еще стоя на коленях возле статуи, всплеснул руками.

– Браво! Нет ничего лучше романтики! Любовь и египтология! Анубис и букет красных роз!

Мэри Росс заслонила лицо букетом и охотнее всего сбежала бы. Но она была секретаршей, отвечала за все, и ее присутствие было крайне необходимо.

Еще через пару минут пришли Осима и Миддлтон. Малькольм кивнул мисс Росс, чтобы она закрыла дверь и отключила телефон.

Затем погасил сигару и окинул присутствующих взглядом.

– Прежде всего, я приветствую вас, господа. Все в сборе?

Поскольку никто не ответил, он продолжил:

– Все в общих чертах знают, зачем я пригласил вас сюда. Вы все сотрудники Института египтологии, мои очень уважаемые коллеги, и сейчас, когда у меня возникли серьезные проблемы, я не могу принять решение, не выслушав ваши мнения или советы.

Осима откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Я не был уверен, слушает ли он вообще, что говорит Малькольм.

– Несколько дней назад в институте произошли странные события, главным героем которых был, в большей или меньшей степени, мистер Силади. Прошу вас, мистер Силади, расскажите вкратце, что случилось.

Я встал и начал говорить. Я начал свой рассказ не с военных, а с Хальворссона. Довольно подробно поведал, как ко мне приехал исследователь фольклора, сообщил об источниках, в которых упоминается находящаяся под землей пирамида, и, наконец, о том, что хотел от меня Хальворссон. Потом рассказал о военных и обо всем, что услышал от них.

Когда я закончил, в комнате воцарилась гнетущая тишина, слышно было только шипение спички, когда папа Малькольм раскуривал сигару. Почти все задумчиво смотрели на статуэтки, но ни один не осмелился заговорить.

Тогда я опять попросил слова.

– Если позволите, я хотел бы задать несколько конкретных вопросов. Сначала, пожалуй, относительно профессора Хальворссона. Что вы думаете о нем? – 8 каком смысле? – поднял глаза Йеттмар.

– Есть что-то в этой истории о загадочной пирамиде?

Осима открыл глаза и покачал головой.

– Я не думаю. По-моему, это чистейшей воды фольклор.

– По-моему, тоже, – сказал Миддлтон. – В фольклоре мира полным-полно утерянных или спрятанных сокровищ, подземных пещер и тому подобного. По-моему, это нельзя принимать за чистую монету.

Малькольм только попыхивал себе сигарой и помалкивал.

– Кто знает? – покачал головой осторожный Йеттмар, который наряду с египтологией занимался еще и клинописью. – Я не считаю это таким уж невероятным.

– Что же, по-твоему, выходит, под землей построили пирамиду и спрятали в ней обелиск? – насмешливо спросил Миддлтон.

– Этого я не утверждаю. Но было бы неверно отбрасывать возможность существования некоего подземного комплекса, построенного неизвестно зачем. Может быть, это действительно обсерватория, как полагает коллега Силади, но может быть и что-то другое. Я не считаю каждую легенду сказкой. Нередко, когда мы снимаем с нее лак, перед нами предстает историческая правда.

– В данном случае вряд ли, – проворчал Осима.

– Почему же? Прошу не забывать, что здесь имеется не один источник, и главное – не из одного времени. Первый и последний разделены почти двумя тысячелетиями. И каждый из них по-своему знакомит нас с захороненной пирамидой.

– Ясно, – сказал Карабинас. – Нам остается только разыскать перстень горбатого джинна, потереть его, и пирамида сама поднимется из-под песка.

Йеттмар улыбнулся.

– Почему вы обыгрываете наиболее невероятную историю. Никое? История калифа Ибн Хамида, действительно, сказка. И, пожалуй, история Рантиди немного стоит. А вот хетт Субесипу видел пирамиду.

– Это он так говорит!

– И неизвестный грек тоже, тот, из свиты Александра Великого.

– Он видел не пирамиду.

– Все равно. Но то, что он описал, связано с пирамидой.

Малькольм посчитал, что настало время вмешаться.

– Господа! По всей вероятности, мы так не договоримся. Довольно трудно решать такие вопросы теоретическим путем, И цель мистера Силади совсем не в том, чтобы заставить вас принять решение.

– Тогда пусть он будет добр сказать нам, в чем же дело? – спросил с сарказмом Йеттмар.

– Вопрос в том, правильно ли поступил мистер Силади, когда не поставил нас в известность о визите Хальворссона полгода назад.

– По-моему, правильно, – быстро сказал Осима. – Было бы излишним выносить это дело на Совет. Все равно ничего бы из этого не вышло.

– А вы как считаете?

Миддлтон скривил рот, Карабинас тоже состроил гримасу, и только Йеттмар произнес:

– И по-моему, тоже, это не имело бы смысла. Но куда вы клоните?

– А вот куда, – сказал медленно Малькольм. – Мистер Силади отказал Хальворссону, поскольку не видел никакой возможности получить когда-нибудь хоть один цент на розыски подземной пирамиды на основании представленных им данных.

– И я бы отказал, – сказал Осима.

– Еще бы, – буркнул Миддлтон.

– А это должно означать, – продолжал, попыхивая сигарой, Малькольм, – что нам не обязательно связывать подземную пирамиду с теми находками, которые вы здесь видите. По крайней мере, не следует делать это публично. Если мы вообще будем что-нибудь публиковать об этом…

Йеттмар встал и подозрительно посмотрел на Старика.

– Эй! Малькольм! Что за игру вы затеваете? Малькольм кивнул мне.

– Петер!

Я встал и начал обрисовывать план, который мы разработали за эти дни.

– Первым делом я должен сказать вам, что верю в подземную пирамиду. Прошу вас, не улыбайтесь, я объясню, почему. Во всяком случае, хотел бы подчеркнуть, что я не фантазер, и если появляется хоть одно доказательство того, что речь идет лишь о легенде, – отбрасываю свою теорию без раздумий и сожалений. Думаю, этого достаточно. Я верю в пирамиду, пожалуй, потому, что лично встречался с Хальворссоном. А кто хоть раз поговорил с ним, тому трудно не попасть под его влияние.

– Это не научный аргумент, – сказал Осима,

– В этом я полностью отдаю себе отчет. Но я верю в пирамиду не только потому, что Хальворссон верит в нее. А потому также, что нет в этом ничего невероятного.

– Ну-ну, – пробурчал Йеттмар.

– Когда я впервые услышал о захороненной пирамиде и Хальворссон зачитал свои источники, я стал размышлять над тем, что можно было бы возразить против пирамиды. И был вынужден признать, что ничего.

– Как это – ничего?

– В буквальном смысле. А что, в конце концов, вы можете возразить против нее? Почему это невозможно, чтобы под землей построили пирамиду?

– Нонсенс, – сказал Осима. – Для чего это делать?

– Тому могут быть несколько причин. Но я предлагаю оставить этот вопрос пока в покое. Не будем забывать, что еще первобытный человек оборудовал свои культовые сооружения в труднодоступных местах. Я имею в виду пещеры, глубокие овраги и тому подобное. По-моему, вполне можно представить себе, что в некоем подземном помещении установили обелиск, который использовали в качестве обсерватории. Что можно против этого возразить?

– То, что мы еще никогда о таком не слышали. Это не имело бы прецедента в истории Египта. И в истории строительства в Египте тоже.

Вот и попался японец в мою ловушку.

– Отлично, Бонни, – сказал я. – По-вашему, это невероятно, потому что нам не известно ничего подобного в истории Египта, а историю-то мы, действительно, хорошо знаем, так?

– Ну, примерно так.

Я встал, подошел к столу, взял с него саркофаг и поднял на ладони.

– Посмотрите сюда, коллеги. То, что лежит у меня на ладони, безусловно, изделие времен Нового царства. Внешняя его часть – это саркофаг римского типа, который почти неизвестен в египетских похоронных обрядах.

– Но-но, не так уж и неизвестен, – сказал Миддлтон.

– Внутри же него мы обнаружим саркофаг в виде мумии, которая повторяет контуры тела умершего, завернутого в полотно. А внутри этой последней лежит глиняная фигурка умершего в одежде. И что самое интересное, на теле нацарапан скелет. Я спрашиваю, Бонни, встречали ли вы такую же египетскую находку или похожую на эту? Общеизвестно, что вы – первый специалист по раскопкам в мире. Никто лучше вас не знает музейных материалов. Вам знакомо что-нибудь подобное?

Осима безмолвно покачал головой.

– И не задумываясь можно сказать, что вот этот принцип матрешки в данном случае тоже необычен и незнаком нам, не так ли?

– А что за штука эта матрешка? – удивленно спросил Миддлтон.

– Вы не знаете кукол-матрешек? Их делают из дерева русские. В большой фигуре помещается меньшая, в той – еще меньшая, и так далее, а в последней – совсем маленькая. Они вставляют друг в дружку восемь – девять кукол.

– Понятно.

– Непривычно также, что фигурка, изображающая умершего, находится внутри саркофага, имеющего форму мумии.

– Ив самом деле, – сказал Йеттмар.

– Не говоря уже о том, что изображение скелета на фигурке…

Осима положил на стол свои очки и прервал меня:

– Хорошо уже, хорошо, сдаюсь. Знаю, что вы хотите сказать. То, что лежит у вас на ладони, является уникальной вещью, и если бы вы вчера утром спросили меня, может ли быть нечто подобное в искусстве Египта, я бы вас высмеял. И тем не менее вот оно, у вас на ладони. Вы правы, Силади. Пожалуй, я поторопился со своим быстрым и окончательным приговором. Может быть, и в самом деле существует эта подземная пирамида. Но вот для чего ее сделали – я не возьму в толк. Хотя, может быть, вы правы и в этом вопросе. Возможно, что ее построили как обсерваторию. Но одно несомненно. Нет в мире такой организации, которая пожертвовала бы хоть один цент для такой цели. Разве что мы заморочим им чем-нибудь голову.

Тут у меня возникло чувство, что я, пожалуй, выиграл битву. Мне удалось переубедить Осиму.

Я снова поставил саркофаг на стол.

– Позвольте мне еще один вопрос. Каково ваше мнение о тех странных людях, – и я показал на саркофаг, – которых в греческом источнике называют советниками Эхнатона? Подумайте только о необычном строении их тела: уплощенная голова и вертикальные ребра. Как вы полагаете: что бы это означало?

Все посмотрели на Карабинаса, который лучше всех из нас разбирался в антропологии, поскольку был специалистом по династиям неизвестного происхождения.

Карабинас промычал что-то и пожал плечами:

– Ну, честно говоря, не представляю. С точки зрения антропологии это может быть нечто среднее между монголоидным и негроидным типом. Конечно, мне нужно было бы увидеть и настоящие кости. А то я нахожусь в таком положении, как если бы кто-то попросил меня, показав древнегреческое изображение Полифема, установить, к какому типу людей относилось это одноглазое чудовище.

Миддлтон засмеялся, и даже Старик попытался улыбнуться.

– Но могу утверждать, – продолжал Карабинас, – что ни один воин, принадлежавший к какой-либо династии чуждого происхождения, не походил на него. Я абсолютно уверен в этом!

– Что же дальше? – проворчал Йеттмар.

– Не знаю. Плоскую голову, пожалуй, можно было бы объяснить сходством с негроидным типом.

– Как именно, черт возьми?

– Мы предполагаем, что Египет имел тесные связи с Суданом. Хотя и не слишком избалованы такими источниками. Именно поэтому мы почти ничего не знаем о том, в какой степени Африка была исследована Египетским царством.

– Пожалуй, ни в какой, – сказал Миддлтон.

– Вполне вероятно, что египтяне никогда не добирались дальше истоков Нила, то есть Хапи. Но можем ли мы быть в этом уверены? Действительно ли это так, или до час не дошли письменные памятники о таких путешествиях? В самом ли деле они не знали прилегавших к ним областей Африки? А если они т не достигали их, то не может ли быть, что африканцы бывали у египтян? Масса вопросов без ответа…

Осима, весь напрягшись, подался вперед:

– Вы полагаете, что советниками Эхнатона могли быть негры?

– Что-то в этом роде. А сейчас, после ваших слов, у меня даже возникла безумная идея.

– Какая же?

– Керамическая мумия, несомненно, изображает мужчину монголоидно-негроидного типа. Середины второго тысячелетия до нашей эры. Что мы знаем о миграции народов Средней Азии тех времен?

– Немного, – сказал папа Малькольм и выпустил изо рта изящные кольца дыма, – но какое это имеет отношение к нашему делу?

– Представьте себе следующее. Из Средней Азии, то есть из степей, граничащих с Китаем и Тибетом, уходит кочевой народ, но не в сторону Европы, по ставшему позже привычному пути, а на Ближний Восток, и каким-то образом попадает в Африку.

– Ну уж нет! – Миддлтон схватился за голову.

– А почему нет? Оседает где-то на побережье Африки, может быть, как раз в районе Эфиопии и Сомали, и ассимилируется с коренным негроидным населением. Тогда монголоидно-негроидный тип получает отличное объяснение.

– И все это за тысячу лет до гуннов! – многозначительно кивнул Осима.

– Точно, – поддакнул Карабинас. – Может быть, в этой истории были замешаны и ваши предки, Бонни!

– Премного благодарен!

– Этим можно было бы объяснить и странную форму головы.

– Не хотите ли вы сказать, что предки гуннов имели кубические головы?

– Нив коем случае. Напротив. Каждому известно, что отдельные африканские племена и в наше время деформируют головы. Вытягивают, придают шарообразную форму, и бог знает, что они там еще делают. Вполне вероятно, что и это, как любое другое искусство, насчитывает тысячелетия. Считаю вероятным, что здесь речь идет о сжатии черепа. На голову новорожденного надевали дощатую клетку или что-то похожее, и еще мягкий череп прекрасно себе деформировался.

– Xa-xa-xa! Прекрасно! – поднял глаза к небу Осима.

– Какого черта, Бонни! – дернул головой Миддлтон. – В вас берет верх ограниченность эстетики белого человека? Только то прекрасно, что вы считаете прекрасным? А этим квадратноголовым, пожалуй, показалась бы отвратительной ваша собственная башка.

Осима покраснел.

– Но как это увязать с вертикальными ребрами? Карабинас вздохнул и развел руками.

– На все у меня, пожалуй, не хватит идей… Хотя, кто знает… Воины первобытных племен еще и сегодня рисуют белой краской скелет у себя на теле, когда затевают танцы войны. Может быть, и это нечто подобное.

– И это подтвердило бы также африканское происхождение! – сказал Йеттмар.

– Да постойте же! – выкрикнул Миддлтон. – Тот грек ведь писал, что он видел скелет. И ребра были вертикальные. Понимаете? Не какой-то там рисунок, а кости!

– И снова у меня есть идея! – возбужденно заявил Карабинас. – Только что мы говорили о деформации головы. Возможно, что и верхнюю часть туловища тоже чем-то деформировали. Предположим, костяной клеткой. Чтобы грудь выглядела более плоской или, наоборот, более выпуклой, мускулистой. И вертикальные ребра представляют собой остатки этой клетки, которую положили на умершего при похоронах.

– И у меня есть идея! – воскликнул Осима. – А если это просто-напросто нагрудник? Потайной нагрудник, имевший то же назначение, что и пуленепробиваемый жилет в наши дни.

Мне показалось, что пора вмешаться. Мы уже были далеки от того, чтобы коллеги встретили мой план кислой миной.

– Итак, мы имеем следующую ситуацию, – заговорил я, и все сразу умолкли. – Похоже на то, что недостатка в теориях у нас не будет. Я же скажу следующее. Какие теории подтвердятся, а какие нет– время покажет. Но мы, несомненно, имеем дело с исключительно интересным явлением. И именно с точки зрения истории Египта. Мы и прежде знали, что Африка, в первую очередь Северная Африка, оказывала влияние на египетское государство, как равно и Азия через хеттов и ассирийцев. Но мы мало знаем о влиянии на Египет со стороны Черной Африки. Кроме того, и вокруг самого Эхнатона слишком много загадок. Может быть, мы близки к тому, чтобы узнать кое-что новое. Осима потер нос и озабоченно произнес:

– Но есть в этом деле одна закавыка, Силади. Если я вас правильно понял, цель этого продолжительного совещания состоит в том, чтобы мы договорились об экспедиции, которая займется розысками захороненной пирамиды и мумий советников Эхнатона.

– В общих чертах.

– В том-то вся беда. Конечно же, я и коллеги примем в ней самое непосредственное участие, или я заблуждаюсь?

– Не заблуждаешься, – сказал Карабинас, и Миддлтон одобрительно покивал.

– Несмотря на это, я продолжаю утверждать, что нет такой организации, которая выделит хоть грош для такой цели. Даже, пожалуй, если мы предположим, что эти советники и в самом деле были неграми, мы ничего не получим и от такого благотворительного заведения, которое поддерживает чернокожих…

– Чушь! – сказал Йеттмар. – Таких нет.

– Тогда экспедиция лопнула!

– Как же, лопнула! – воскликнул Миддлтон. – Я вижу вас насквозь, Силади, ах вы, старый лис! Вы хотите организовать экспедицию, назвав совсем иную причину, а не ту, настоящую!

– Что-что? – опешил Осима.

– Послушайте, Бонни! Мистер Силади абсолютно прав. Будем помалкивать в тряпочку. Нет никакой загадочной подземной пирамиды и никаких советников с кубическими головами…

– Тогда что же есть, черт возьми? Миддлтон подскочил, подошел к столу и положил руку между ушами бога с шакальей головой.

– Это! Анубис, Апис и, если угодно, этот маленький саркофаг. Они будут нашими аргументами. Понимаете? Осима громко свистнул.

– Тут уж, пожалуй, раскроются кошельки! Особенно если мы подготовим общественность нашими публикациями. Находка тысячелетия! Тогда можно начать и благотворительные сборы!

И вдруг все словно с цепи сорвались. Все четверо кричали наперебой, только Сепия сидела спокойно и дула на свои ногти, покрытые свежим лаком, а Мэри Росс испуганно переводила глаза с одного на другого, словно боялась, что мы вот-вот кинемся дубасить друг друга.

Папа Малькольм, прежде чем заговорить, снова выпустил вверх огромные кольца дыма. Он говорил спокойным, тихим голосом, как обычно, но нельзя было не прислушаться к его словам.

– К сожалению, друзья мои, я должен сказать, этот путь тоже не годится. Причем, он совершенно непригоден. Это мы не можем преподнести общественности. Это абсолютно невозможно.

– Но почему же, черт побери? – изумился Осима. – Ведь нам приходилось начинать раскопки, имея и менее интересные находки.

– Возможно, – сказал Малькольм, – вернее, так оно и было. Но это ничего не значит.

– Почему? Скажите же, наконец, почему?

– Во-первых, – начал перечислять свои аргументы Старик, – потому, что эти памятники не существуют. Их выкопали из египетской земли американские граждане, нарушив египетские законы, а потом контрабандой вывезли из страны. К тому же это были американские военные. Вы понимаете, что в таком случае означала бы публикация?

Никто не произнес ни слова.

– Международный скандал. Не говоря уже о том, что все мы вылетим. То есть, отсюда, из института.

Карабинас что-то тихонько пробурчал, потом обратился к Старику.

– А… что будет… если, скажем, мы чуть-чуть слукавим. В интересах науки, разумеется.

– Как вы это себе представляете, Карабинас? – 'Ну, скажем, мы скроем их происхождение.

– Скроем?

– Именно так.

– Но каким образом?

– Послушайте. Моя идея пока только вырисовывается. Скажем, так: мы сообщим, что в наши руки попало несколько археологических памятников, датируемых временем Нового царства. Скажем, через международных маклеров. Ведь это само по себе не запрещено.

– Но и не поощряется.

– Это я знаю. Только для достижения определенной цели дозволительны соответствующие средства.

– Дальше, Карабинас.

– Итак, мы сообщаем, что стали обладателями этих статуй. Как правило, о происхождении новых вещей не слишком расспрашивают. Главное, чтобы они не были украдены из какого-нибудь музея. На всякий случай, мы можем придумать какое-нибудь место, где они, по словам маклеров, были найдены. Или еще что-нибудь в этом роде… Может быть, тогда кто-нибудь и даст денег.

Малькольм покачал головой.

– Не пойдет, Карабинас, сожалею, но не пойдет.

– Почему же, шеф?

– Вот послушайте. Нехорошо уж то, что наш институт будет упомянут в связи с международным антикварным рынком, имеющим двусмысленную репутацию. Я не думаю, что наши меценаты обрадуются этому.

– Но среди них есть, очевидно, и такие, которые отличаются более гибким мышлением.

– Возможно. Но продолжу. Если даже кто-то и даст деньги, я не могу себе представить, что мы с ними будем делать.

– Что-что?

– А все очень просто, к сожалению. Если мы скроем, откуда у нас эти находки и при случае укажем ложное место, то если и получим от египтян разрешение на раскопки, копать придется именно в том месте, на которое мы попросим разрешение. Понимаете? А место находки всего в нескольких милях от больших пирамид.

– Но, в конце концов, почему мы не можем попросить разрешения на раскопки в том месте?

– По многим причинам, дорогой Карабинас. Во-первых, потому, что придется объяснять, какого лешего мы хотим копать там, где, по общепринятому мнению, уже давно ничего нет. В тех местах уже триста лет ковыряются археологи, как профессионалы, так и любители. И все считают, что там, под песком, не должно быть уже и булавки.

– Но ведь есть!

– Я сейчас высказал только общепринятое мнение, а не свое собственное. Итак, мы непременно вызовем подозрение, если попросим разрешения на раскопки в тех местах, которые каждый уже считает перекопанными и выпотрошенными. Не говоря уже о том, что в затылок нам постоянно будет дышать целая толпа любопытных, чиновников и других. Недалеко столица: наши раскопки станут главным развлечением.

– Это так уж страшно?

– Само по себе нет. Только вот если мы все-таки найдем что-нибудь, то никогда не избавимся от подозрения, что знали об этом заранее. Что, в свою очередь, только приведет к сложностям в международных от– ношениях. И, кроме того, остается открытым главный вопрос: кто, черт возьми, будет финансировать наши раскопки? Вы полагаете, кто-нибудь даст хоть доллар, если мы попросимся на эту убогую, тысячекратно прочесанную территорию? Для просеивания песка?

М Миддлтон хлопнул себя по лбу и поднял к небу глаза.

– С ума сойти можно! – простонал он. – На раскопки подземной пирамиды денег просить не можем, потому что никто не даст, все посчитают это сказкой, а нас в лучшем случае фантазерами, а в худшем – сумасшедшими. Хорошо. В то же время мы не можем показать реально существующие находки, потому что попали они к нам нелегальным путем. И не можем рассказать о том, что произошло на самом деле, потому что если скажем, то послезавтра туда кинутся толпы, и не успеем мы и пальцем пошевелить, как они все разграбят. Если, конечно, кроме склепа, там еще что-то есть.

– Именно так, – сказал Малькольм. – Вот почему я прошу строгого соблюдения тайны!

– И еще потому невозможно все это, – продолжал в отчаянии Миддлтон, – что куда бы мы ни попросили разрешения, а копать надо в другом месте. И опять-таки, кто, черт возьми, захочет жертвовать деньгами для нашей цели, которая выглядит настолько туманной? Тронуться можно!

Малькольм усиленно пыхтел сигарой и с довольным видом разглядывал нас.

– Вот какая ситуация, господа! Точно к таким же выводам пришли и мы с мистером Силади. И позвал я вас сюда для того, чтобы, если я получу вашу поддержку, мы вместе попытались выбраться из этого тупика. Вы согласны, господа?

– Еще бы, – проворчал Йеттмар.

– В таком случае, – сказал Малькольм с улыбкой, – мы, пожалуй, можем открыть наше заседание.

Последующие полчаса мы провели в основном в молчании, нарушая его время от времени дерзкими, но абсолютно неосуществимыми идеями. И когда уже, казалось, совсем убедились, то неспособны придумать что-то толковое, Мэри Росс, которая до сих пор молча вела протокол, прокашлялась и, по своему обыкновению, робко попросила слова.

– Мистер Малькольм…

– Что у вас, Мэри?

– Я только что подумала…о циркулярном письме на прошлой неделе.

Сигара замерла во рту у папы Малькольма.

– О чем?

– О циркулярном письме, что пришло на прошлой неделе.

Старик дернул носом и зашевелил ноздрями, как заяц, учуявший морковку.

– Что еще за письмо?

– Я показывала вам, мистер Малькольм, – сказала Мэри, оправдываясь и в то же время с укором.

– Хорошо, хорошо, – отмахнулся папа Малькольм. – Вы отлично знаете, что я слепо доверяю вам. Но при чем здесь это письмо?

– В нем написано, что русские… Но вы же читали его, мистер Малькольм. Я ведь положила его вам на стол!

Папа Малькольм сделал затяжку, одновременно наливаясь кровью. Он помолчал несколько секунд, потом дрогнувшим голосом произнес:

– Дорогая Мэри! Может, вы и положили мне на стол циркулярное письмо, но я его все равно не читал! Не читал и баста! Я не намерен прочитывать всякий хлам, даже если вы мне кладете его на стол. Ясно?

– Ясно, – сказала Мэри, бледнея. – И прошу прощения…

Малькольм стряхнул с сигары пепел, потом, глубоко* вздохнув, посмотрел на Мэри.

L – А теперь, дорогая мисс, не скажете ли вы нам, что было написано в том проклятом письме, если вы уж И начали говорить? Вы упомянули о русских. Уж не случилась ли в Египте революция? ^ – Нет, откуда, – сказала Мэри обижен но, некогда заметила, что все уставились на нее, забыла о своей обиде. В ней взяла верх гордость преданного сотрудника, готового пойти за своим шефом в огонь и воду. – Русские по договору с египетским правительством строят огромную плотину на Ниле, вблизи Асуана.

– Новые конкуренты, – сказал Осима. – Русские до сих пор не слишком интересовались раскопками египтологов.

– А какое, черт возьми, имеем к этому отношение мы? – раздраженно спросил Йеттмар.

– В ходе сооружения водохранилища, а особенно после окончания этих работ, территория во многие тысячи квадратных миль навсегда окажется под водой.

Дело в том, что в этом районе запруживают реку для электростанции.

Все невольно насторожились. Было нечто в ее голосе, позволявшее подозревать, что тут что-то кроется, хотя пока мы еще не догадывались, на что она намекает этой плотиной.

– Под водой окажутся многие известные и, я полагаю, еще таящиеся под землей памятники. Среди прочих и храм Абу-Симбел.

– Это невозможно! – вскочил на ноги Миддлтон. – Этого мировая общественность не допустит! Папа Малькольм негромко хихикнул.

– Почему вы смеетесь, шеф? – вскинулся оскорбленный Миддлтон.

– Слушая вас, мой мальчик. Не допустит мировая общественность! Где вы живете, Миддлтон? Не допустит гибели Абу-Симбела, а Хиросиму допустила. Не говоря уже об остальном.

– Но это же дикость! Сейчас мирное время! Мэри Росс старалась перекричать шум.

– Именно поэтому и прислали письмо. Это призыв ЮНЕСКО ко всем нациям спасти Абу-Симбел и другие памятники.

– Вот видите? – Миддлтон ткнул в сторону Старика указательным пальцем. – Все-таки человечество не позволит!

Старик лишь пробормотал что-то, потом кивнул Мэри.

– Прошу вас продолжить, мисс.

– Словом, ЮНЕСКО обратилось ко всем правительствам мира с призывом, чтобы они помогли спасти памятники, находящиеся под угрозой затопления, и среди них храм Абу-Симбел. Храм нужно передвинуть, может быть, всего на несколько сот ярдов, куда уже не дойдет вода.

– Только, пожалуй…

– Да, конечно. Кроме того, там есть еще около десятка прочих храмов. Храмов Солнца. Египетское правительство предложило, что кто захочет, может забрать себе один из них. В подарок. Те страны, которые внесут самый большой вклад в спасение памятников, получат в подарок один из храмов солнца. Вот… в основном то, что написано в письме.

Мы помолчали немного, потом, наконец, папа Малькольм нарушил молчание:

– Да. Это, несомненно, красивый жест со стороны египтян. Но представляет ли он какой-то интерес для нас?

Осима потряс головой.

– "Вряд ли. Если кто и поедет, так, конечно, люди из Нью-Йорка или Вашингтона. И они же получат храм.

– Впрочем, это не наше дело, – сказал Миддлтон. – Перевозка храмов, их демонтаж и установка – не такое уж большое удовольствие. В основном, техническая работа. Да, кроме того, в классическую эпоху там практически никого не хоронили.

– В лучшем случае, мы нашли бы там коптские захоронения.

Папа Малькольм кивнул Мэри.

– Вот видите… Такова судьба призывов доброй воли. Они тонут в океане равнодушия.

И тут неожиданно Карабинас испустил вопль. Он подскочил и принялся плясать по комнате: расставил руки, как стервятник, высматривающий ягненка, и забегал вокруг стола.

– Он спятил, – невозмутимо вынес свой приговор Йеттмар.

Карабинас, сопровождаемый ошарашенным взглядом Малькольма, подскочил к Анубису и влепил ему в нос смачный поцелуй, затем подбежал к Мэри Росс и повторил с нею то же самое.

Бог-шакал продолжал улыбаться, ему, может быть, и понравилась эта забава, не то – Мэри Росс. Она покраснела и, закрыв лицо руками, отшатнулась к стене.

– Однако же, мистер Карабинас… Мистер Карабинас, да бог с вами! Что с вами случилось, мистер Карабинас? – повторяла она, пытаясь увернуться от возобновляемых наскоков Никоса Карабинаса.

Наконец он оставил Мэри в покое и подскочил к Малькольму.

– Мы спасены!

– Вы не в своем уме! – сказал Старик. – Каким образом?

– Вот послушайте! Мы подключаемся к спасательным работам на Асуане) – И что же?

– Подключаемся. На это нам точно дадут денег. И никто не узнает, что, собственно говоря, мы намерены делать.

– А что? Что мы намерены? – спросил Осима. – Спасать памятники. Что еще мы можем делать у Асуана? Карабинас схватился за голову.

– Неужели вы не понимаете? Мы только денег попросим на это! И получим, факт. Ведь помощи просят сами египтяне. Ура! Мы можем ехать в Египет!

Tут и до меня начало понемногу доходить. Я увидел, что Иеттмар и Миддлтон таращатся на Карабинаса, и чувствовал, как бешено несутся мысли у них в голове.

– Ну-ну, – сказал папа Малькольм, взволнованно теребя пальцами свою сигару. – Пока мы еще ни на шаг не продвинулись. Только что ни один из вас не собирался ехать в Асуан. Если мы возьмемся за это дело, то не сможем уже оттуда отлучиться. Не говоря уже о том, что от нас будут ждать каких-то результатов!

– Кто сказал, что не будет результатов? Еще как будут!

Старик раздавил сигару.

– Могу я попросить вас. Никое, объясниться вразумительней?

– Вот слушайте, шеф! – Карабинас плюхнулся в одно из кресел. – Все получится, факт. Мы подаем заявку на участие в спасательных работах в Египте. Причем, главное – не опережать события. Пускай нью-йоркцы и вашингтонцы передерутся из-за места получше. Держу пари на ржавый гвоздь, что и те,» и другие вцепятся в храм Солнца!

– В этом можете быть уверены! г – И пусть себе цепляются! Нам нельзя опережать их. Мы заявим о себе только тогда, когда все лучшее уже будет поделено.

– Я все еще не понимаю, – с горечью заметил Осима.

– В конце останутся, по всей вероятности, места с пустяковыми памятниками, более позднего происхождения и значительно менее интересными. Как раз то, что нам нужно!

– Может быть, это тебе нужно, но не мне, – обиженно возразил японец.

– Ничего подобного. Это нужно всем нам. Как раз это. Я хорошо знаю людей наверху. Когда нам останутся только корешки, они нас пожалеют и постараются подсластить пилюлю, подбросив деньгами добавку.

– С какой это радости? – вспылил папа Малькольм.

– Я прямо так и вижу все перед собой. Этот старый, жирный Леонард, председатель Ученого Совета, будет вне себя от бешенства, что, мол, все досталось ребятам из Нью-Йорка и Вашингтона. А на западное побережье плевать! Но я вижу его насквозь, этого старого пройдоху, и надую его страшно. Ох и надую!

– Хорошо, хорошо, но почему?

– Почему? Потому что он все отдаст этим мошенникам! Предположим, что заявку на возможность участвовать в египетских раскопках подадут три института: нью-йоркцы, вашингтонский сброд и мы, и как вы думаете, кто получит первоклассные места, ну? Голову даю на отсечение, что не команда директора Малькольма из Санта-Моники, а те лизоблюды.

Малькольм сдвинул брови, но ничего не сказал. Даже Селию покинуло холодное спокойствие, и она перестала дуть на свои ногти. Правда, возможно, лишь потому, что лак на них уже высох.

– Итак, с небольшим опозданием, но мы подадим нашу заявку. И знаете, куда? Раскапывать храм Солнца на Асуане!

– Он с ума сошел! – сказал Миддлтон.

– Я так и вижу перед собой жирную физиономию старого Леонарда, как он сияет от безграничного счастья. «Ах, ах, эти милые ребята из Санта-Моники… И почему они не подали заявку вовремя? Нью-йоркцы и вашингтонцы уже получили лучшие места. Что нам делать с бедняжками? Не осталось для них ничего больше, кроме куцего коптского кладбища с развалинами храма. Бедные, бедные ребятки из Санта-Моники…»

– И что? – нетерпеливо подгонял Малькольм.

– Мы получим коптское кладбище.

– Да какому дурню оно нужно? Вам, может быть?

– Черту рогатому оно нужно! Когда нас уведомят о решении, нам для вида нужно будет немного поскандалить. Одно-два протестующих письма, а потом спустить на тормозах. Старый каналья довольно потирает ладошки, а тем временем в нем просыпается что-то похожее на совесть ученого. Понимаете?

– Ни слова, – отозвался Осима.

– Старый боров задумывается и говорит себе: «Ах, ах, сынки из Санта-Моники! Мне их все-таки жаль. Пока остальные раскапывают храм Солнца, этим приходится ковыряться в мусорных кучах коптов. Не слишком ли это? А что, собственно, можно поделать? Я не могу и им сделать храм Солнца, хорошо еще, если Соединенные Штаты хоть два получат. И все же мне их жаль. Так как же быть? Гоп! Есть! А подброшу-ка я им еще чуток деньжат! По крайней мере, заткну им рты, чтобы не плакались на весь белый свет, что, мол, председатель Ученого Совета украл у них храм Солнца. Сколько же им дать? Ну, сколько, господи? Ста тысяч, пожалуй, будет довольно».

Миддлтон скривил рот.

– А какого черта вы будете делать с этими деньгами, Никос? Откроете фабрику мороженого в пустыне или игорный дом для бедуинов?

– Ни то, ни другое. И, кстати, не позволю себя оскорблять. Итак, мы получаем деньги и разрешение на раскопки… Тогда мы состроим постные мины и примемся готовиться к раскопкам коптского городища, кладбища, храма или чего там еще.

– Только полюбуйтесь на него! – проворчал Йеттмар.

– Мы прибываем на раскопки коптских памятников и усердно принимаемся за работу. Ревизоров ни души, потому что какой дьявол заинтересуется нами, когда остальные спасают храмы Солнца, а мы ковыряемся в заброшенных кучах навоза?

– В этом что-то есть, – пробурчал Старик с подозрением.

– К тому же, и местные жители будут обходить нас дальней дорогой. Как вы думаете, кой черт станет подсчитывать, сколько нас там работает?

Йеттмар вдруг заулыбался.

– Никое, ах ты мошенник!

– А как же. Это у меня в крови! Значит, возле коптского мусорника мы преспокойно разделимся. Одна часть экспедиции остается на месте и добросовестно трудится. Если кто-то все же ненароком забредет туда, то увидит, что работа спорится.

Папа Малькольм в замешательстве принялся покусывать конец сигары.

– Если я правильно понял, то вторая половина…

– Вторая половина отправляется в туристическую поездку. В туристическую поездку, до которой никому нет дела.

Тут, наконец, дошло до Осимы и Миддлтона.

– К пирамидам?

– Куда ж еще? Прямо туда.

– Черт возьми! А неплохая идея! – заулыбался Миддлтон. – Но что если на нас обратят внимание?

– Вряд ли можно этого опасаться. В будущем году на Египет начнется нашествие исследователей. Их наедет столько, что они будут наступать друг другу на пятки. За две недели египтяне привыкнут к этой суматохе, и им будет на все начихать. Мы сможем делать все, что захотим.

– И все же мы окажемся слишком близко к столице, – тревожился папа Малькольм.

– Ничего страшного! – размахивал руками Карабинас. – В крайнем случае, слегка замаскируемся.

– Под американских военных, да? – захохотал Осима.

– Не обязательно. Но и не исключено. Тем не менее, я предлагаю лучше разбить над ямой довольно большую палатку: если днем будет много любопытных, мы сможем спокойно работать ночью. Ну что?

Мы смотрели на папу Малькольма, который все еще жевал свою сигару.

Старик, наконец, поднял глаза и посмотрел прямо на меня:

– Мистер Силади?

– Мне идея нравится, – сказал я. – Это, действительно, выход из тупика. И едва нам в голову придет что-нибудь лучше. По-моему, можно попытаться.

– Осима?

– Мне кажется, тоже.

– Миддлтон?

– О'кей.

– Йеттмар?

– Я за.

– Селия?

– А там не слишком жарко?

– Итак, единогласно, – проворчал Старик. – И все же я боюсь.

– Чего? – спросил Карабинас.

– Провала.

– То есть?

– Видите ли, Карабинас, я признаю, что идея ваша неплоха и, возможно, выполнима. Но все-таки здесь много риска.

– А именно?

– Мы можем попасться, когда будем копать усыпальницу. Вдруг кто-нибудь подойдет и спросит, что мы делаем. Что мы на это скажем? Что мы туристы? Копаемся в кустах, в нечистотах, оставленных тысячами местных жителей? Не думаю, что найдется хоть один здравомыслящий человек, которые нам поверит.

Карабинас хотел ответить, но я сделал ему знак молчать. Я посчитал, что настало время подключиться и положить конец колебаниям.

– Риск, конечно, нельзя отрицать. Но у нас есть время, чтобы все тысячу раз обдумать. И решить все вопросы. Вы говорите, раскопки усыпальницы. Что мы можем броситься в глаза властям. Ну что ж. Надо приготовиться и к такой возможности.

– Например?

– Я сказал, что у нас еще достаточно времени для этого. Ну, допустим, мы возьмем с собой машину с инструментами и попросим разрешения на измерения пирамид.

– Какого черта вы хотите там измерять?

– Что угодно. Все равно.

– Да их уже столько мерили-перемерили! Мы знаем их вес, высоту, кубатуру лучше, чем папочка своего новорожденного.

– Не беда. Тогда придумаем что-нибудь другое. Какую-нибудь чепуху.

– Это будет нетрудно, – буркнул Йеттмар.

– Сейчас в большой моде астрология. Займемся научной астрологией.

– Что за чертовщина!

– Подадим заявление, что, например, мы хотели бы измерить угол между пирамидой и некоторыми звездами из Плеяд и на основании этого вычислить таяние ледяного панциря Северного полюса, которое произошло за десять тысяч лет до новой эры и привело к гибели Атлантиды.

Малькольм даже отложил сигару:

– Но это же несусветная чушь!

– Конечно. Зато безобидная. Во всяком случае, для них. Кому вред от того, что несколько сумасшедших членов экспедиции занимаются глупостями. Они еще какое-то время пошатаются вокруг, на тот случай, если вдруг мы работаем на вражескую державу, но когда увидят, что мы тихие сумасшедшие, махнут на нас рукой.

– Такого бреда я еще не слышал! – весело сказал Йеттмар.

– Именно поэтому нам любой поверит. Старик глубоко вздохнул.

– Хорошо. Мистер Силади, разработайте подробный план. Даю вам на это две недели. После чего, если все будет в порядке, мы подадим заявку.

Ровно на секунду воцарилась тишина, а потом началось светопреставление. Мы схватились за руки и начали отплясывать посередине комнаты танец воинов.

И действительно, было отчего танцевать.

Когда мы устали и попадали в кресла, папа Малькольм, который до сих пор весело смеялся, снова посерьезнел и задумчиво почесал в затылке.

– И все-таки есть одно, что мне не очень нравится.

– А именно? – спросил я.

– Что будет с находками?

У нас сразу пропала охота смеяться.

– Ведь что произойдет, когда мы что-нибудь найдем? Скажем, найдем захороненную пирамиду?

– Тогда ничего, – сказал я. – Все будет чисто. Объясним египетским властям, что мы наткнулись на нее случайно.

– Вы думаете, они поверят?

– А это их не будет интересовать. Главное, что появилась еще одна пирамида.

– Допустим. А если мы найдем лишь один-два склепа?

– Надо будет тщательно отработать материал. Мы заявим, что оставляем коптское кладбище и все силы бросаем на расчистку склепов.

– Хорошо. А что с этими? – Он показал на Анубиса и Аписа.

– По-моему, их нужно отвезти назад, – сказал Йеттмар.

– И по-моему тоже, – пробурчал Осима.

– Только вот вопрос, каким образом, – махнул сигарой Малькольм. – И когда? Если сразу повезем и попадемся на таможне… Всему конец.

– Об этом и речи быть не может! – запротестовали все.

– Тогда и это придется пока отложить. Но одно не вызывает сомнений. Эти памятники принадлежат египтянам. Их надо каким-то образом вернуть. Иначе мы становимся просто ворами.

– Ну это уж вы слишком, – запротестовал Миддлтон.

– Слишком, не слишком, но это так! Контрабандный провоз произведений искусства, на который нет разрешения, – в любом случае преступление. Кто бы там ни был – военный или штатский. Не говоря уже о том, что необходимо восстановить их прежнее состояние.

– Тогда все-таки их нужно отвезти назад.

– Хорошо, господа. Прошу вас, мистер Силади, найдите и для этого вопроса какое-то решение.

– Постараюсь, шеф!

– Ну, тогда, господа, за работу! Операция «Подземная пирамида» начинается!

IV. ОПЕРАЦИЯ «ПОДЗЕМНАЯ ПИРАМИДА»

Я вернулся в свой кабинет и вызвал по прямому телефону Копенгагенский университет. Европа отозвалась лишь после долгого гудения и пощелкивания в трубке. Кто-то упорно пытался объясниться со мной на незнакомом языке, но когда понял, что ему меня не переупрямить, перешел на английский.

– Вы откуда звоните, мистер?

– Из Америки. Из Санта-Моники.

– Вы шутите со мной, мистер?

– Зачем мне шутить?

– Кто вам нужен, мистер?

– Это университет?

– Кто вам нужен?

– Профессор Хальворссон.

– Рольф или Кнут Хальворссон?

– Заведующий кафедрой фольклора.

– Соединяю.?

После продолжительных лязгающих, свистящих и бормочущих звуков повторился предыдущий разговор, но с другим голосом.

Я думал уже, что натру себе трубкой на ухе водянку, когда, наконец, услышал голос Хальворссона.

– Алло! Хальворссон!

– Да. Кто это?

– Петер Силади, из Санта-Моники.

– Боже мой! Вы? Что случилось?

– У вас есть какие-то сбережения?

– Ну, честно говоря…

– Тогда с этого момента откажитесь от пива и дорогих датских обедов.

– Алло! Что вы сказали?

– Чтобы вы начинали экономить, Хальворссон! Вскоре вам очень понадобятся деньги. У вас нет интереса к Египту?

– Как нет, черт побери?! Что случилось, Силади?

– Ничего особенного, – сказал я. – Ничего из ряда вон выходящего. Если не считать, что вы выиграли, Хальворссон!! 21 мая.

Читая эти строчки, Ренни, ты удивишься, что я целый год не делал никаких записей в своей книжечке, точнее, в той другой книжке, из которой я сейчас переписываю. Извинением мне послужит то, что никому не было бы интересно, пожалуй, и тебе в том числе, что произошло за прошедший год.

Тем не менее, я попытаюсь в сжатом виде изложить события. Чтобы в том времени, которое предшествовало твоему рождению, не было никакого белого пятна, даже самого крошечного.

Я уже писал, что то, к чему мы готовились, папа Малькольм назвал «Операцией „Подземная пирамида“. И поскольку больше никто ничего не предложил, то с этой минуты мы так и называли эту египетскую акцию. Мы приняли к сведению, что папа Малькольм стал крестным отцом нашего плана.

На следующем совещании Никосу Карабинасу поручили руководить финансовой стороной операции. Исследователь династий неегипетского происхождения родился в греческой семье, его дед продавал зелень девушкам с сомнительной репутацией в портовом квартале Пирея. Никое гордился своим происхождением и не в меньшей степени дедом, о котором в семье рассказывали легенду, как однажды он даже греческого короля надул на несколько драхм.

Соответствовала ли эта история действительности или нет, никто проверить не мог, но Карабинас хранил ее в своей душе с большей гордостью, чем иные грамоту о дворянском титуле в ящике своего стола или орденскую ленту под коленкой. Он гордился этим и не хотел оказаться недостойным своего знаменитого деда.

Таким образом, нужно было быть очень отчаянным человеком, чтобы попытаться превзойти в денежных делах Никоса Карабинаса.

– Кто сможет меня надуть, – говаривал обыкновенно эксперт по гиксосам, – тот заслуживает, чтобы поживиться за мой счет! Я не знаю, чтобы когда-либо нашелся такой человек.

Таким образом, мы с общего согласия поручили Карабинасу и Селии улаживать официальные дела, а сами вернулись к своей работе.

Карабинас приступил к делу осмотрительно и с осторожностью. Он терпеливо дождался, пока все подали заявки на египетские раскопки, а затем с газетными статьями в руках, расписывавшими важность спасательных работ, помчался по меценатам. За несколько дней ему удалось убедить в важности нашей миссии мэра Санта-Моники, губернатора штата, главу местной церкви мормонов и президента правления некоторых крупных предприятий. Кое-куда он таскал с собой и папу Малькольма, который ради этой святой цели с кислой миной надевал свой допотопный костюм в серую полоску. А вернувшись домой, обрушивал на голову Карабинаса отборнейшие ругательства.

И вспыльчивый грек, которому нельзя было возражать даже по научным вопросам, – следовало ждать, пока он сам убедится, что заблуждается, – только улыбался в ответ на ругань Старика. Надо думать, у него не выходила из головы неизвестная квадратноголовая династия, которая поможет ему переписать историю Египта.

Руководство города и меценаты, покрывавшие университетские расходы, спустя несколько недель дали свое согласие. В конце концов, мы не просили у них слишком много денег. Карабинас точно знал, на сколько можно было рассчитывать. Но полученное он использовал все до последнего цента.

Во всяком случае, перед принятием окончательного решения в городе прошла грандиозная демонстрация в защиту окружающей среды. И хотя там не было сказано ни слова о египетских пирамидах или асуанской плотине, а волновали души в первую очередь свалки мусора и химических отходов в окрестностях города, я мог бы поклясться, что в этом деле был замешан Карабинас.

Демонстранты разбили несколько витрин – которые немедленно были разграблены – и расклеили по всему городу плакаты, что, по-моему, было ни чем иным, как одним из способов загрязнения окружающей среды, поскольку они пользовались каким-то новым клеем, после чего плакаты невозможно было содрать.

Словом, защитники окружающей среды отвели душу, полиция для вида задержала несколько человек, но так как все это не носило расистского характера, раздувать дело не стали. И мусорные свалки временно были сняты с повестки дня.

На следующий день после демонстрации Карабинас посетил мэра Хэйли. Мэр с лицом, белым, как стенка, как раз висел на телефоне и пытался выяснить, какие отзывы получили волнения в Санта-Монике на восточном побережье. Не угрожает ли эта кучка хулиганов его политической карьере?

Никое прибыл в самый подходящий психологический момент: Хэйли еще не знал, в каких он отношениях с либералами восточного побережья, но подозревал, что защитники окружающей среды, часть которых были демократами, а другая часть – республиканцами, первую битву выиграли. Мусорные свалки нужно перенести в другое место. Тут-то и появился Карабинас и положил перед ним денежную заявку на такое дело, которое как раз и пахло защитой окружающей среды.

Мэр Хэйли нацарапал на бумаге свое имя, и с этого момента бумага уже стоила не одну тысячу долларов. Не забыл мэр позаботиться и о том, чтобы об этом написали местные газеты. Мол, смотрите, сколько жертвует Санта-Моника на спасение древних культур от вредоносного окружения!

Но больше всего мэру импонировало, что в наших рядах не было ни греков, ни коммунистов. К счастью, он ничего не знал о предполагаемом негроидном происхождении квадратноголовых, иначе, пожалуй, вместо денег выписал бы нам ку-клукс-клан.

Естественно, тех денег, которые мы собрали, было до смешного мало для финансирования раскопок. Эти деньги нужны были нам, в первую очередь, для замены.

Тому, кто не знает систему Санта-Моники, может показаться странным то, что я говорю. Дело в том, что наш университет содержится государством с помощью меценатов. Он считается наполовину государственным, наполовину частным заведением, и в соответствии с этим университетские преподаватели имеют весьма запутанный статус.

Суть его заключается в том, что кроме летнего отпуска и одного в пятилетие свободного от преподавания года нам больше не положено никаких отпусков. И если все-таки кто-нибудь собрался куда-то поехать, то он должен либо уволиться совсем, либо подыскать себе подходящую замену, разумеется, за свой счет. Да, мы получили разрешение на экспедицию, но от педагогической нагрузки нас никто не освобождал. И поскольку свободный раз в пятилетие год не совпадал с годом исследовательских работ в Египте, мы были вынуждены искать себе замену.

Для этого и нужны были деньги, которые Карабинас выманил у государства и меценатов.

А настоящие большие деньги были в кармане у генерала Леонарда, в Ученом Совете, в Вашингтоне. И если мы хотели осуществить наш план, Карабинасу нужно было ухитриться переложить несколько сот тысяч из этого кармана в свой собственный.

Газеты уже сообщили имена участников экспедиций из Нью-Йорка и Вашингтона, когда наша заявка поступила в Ученый Совет. Я представлял себе ошеломленное выражение лица Леонарда, когда он брал в руки эту заявку.

В тот же день на столе у папы Малькольма затрезвонил телефон. Сам генерал Леонард держал трубку в руках, своих собственных, раздающих доллары. Сначала он раздраженно орал, как, мол, мы себе это представляем, все сроки давно вышли, американцы имеют право на раскопки всего двух храмов и хорошо, если в подарок получат хоть один. Нью-йоркцы и вашингтонцы уже подали и подробный план работ, а мы даже еще не знаем, куда собираемся!

Папа Малькольм не сомневался, что Леонард боится, как бы мы не попытались заполучить храм, а храм он заранее пообещал тем, разумеется, за ответную услугу.

Малькольм прикинулся недалеким провинциальным профессором, потом, наконец, выдавил, что мы хотим на раскопки прежде всего по той причине, что движение защитников окружающей среды поднялось уже как чудовищная приливная волна и захлестывает город. И кроме того, мы не требуем себе непременно храм Солнца, а удовольствуемся каким-нибудь местом попроще, но пусть Леонард поймет, что возможность отправиться на спасательные работы в Египет – это для нас вопрос жизни или смерти.

Леонард потер ладошки и пообещал поддержку. Он был убежден, что ему удалось нас одурачить, то есть отвести опасность от себя и от своих подопечных.

Только в тени стоял профессор Карабинас, который также потирал руки.

Через несколько дней мы получили сумму, на которую рассчитывали, и разрешение связаться через Совет с компетентными органами ЮНЕСКО. Вместе с деньгами прибыл и телекс от Леонарда, в котором сообщалось, что он охотно будет представлять нас во всемирной организации.

Карабинас показал нам телекс, а мы просто помирали со смеху. Каждый чувствовал себя, как шахматист, своими ходами вынуждающий противника ходить туда, куда ему нужно.

Естественно, мы были счастливы принять предложение Леонарда, который вскоре известил нас, что ввиду небывалого количества желающих они могут предложить нам всего л ишь простой коптский городишко – Абдал-лах-Бахари – в 16 километрах от Абу-Симбела. Он искренне сожалеет, что не сумел сделать для нас больше.

Папа Малькольм ответил без промедления. Он поблагодарил ученый Совет и лично генерала Леонарда за его благожелательность и выразил надежду, что наши раскопки будут успешными.

На это Леонард уже не ответил, очевидно, не считал нас серьезными партнерами. Он не снисходил даже до того, чтобы всласть над нами посмеяться.

Мы же спокойно собирались в дорогу. Определили срок выезда; его мы тоже перенесли на значительно более позднее время. Конечно, на настоящие раскопки нам оставалось меньше времени, чем остальным участникам, но мы надеялись, что тогда уже земля фараонов будет кишеть исследователями и никто не обратит на нас никакого внимания.

И как выяснилось позже, расчеты Карабинаса и на этот раз полностью подтвердилась.

В начале мая, через год после визита двух военных с Аписом и Анубисом, пришел день нашего отъезда. Один год! Чего только не случилось за это время! И все-таки как мало по сравнению с тем, что произошло с тех пор, как в свите Эхнатона появились квадратноголовые и вместо старой политики стали проводить новую.

Потом под самолетом проплыло Средиземное море, и чуть позже мы вышли в аэропорту египетской столицы.

Я сижу в тени пальмы, если можно назвать тенью ту узенькую полоску, которую она отбрасывает на песок, и привожу в порядок свои бумаги. Уже добрых полчаса я размышляю над тем, почему потомки древних египтян построили свои города именно здесь, на краю пустыни, а не пришли ближе к Хапи, то есть к Нилу. Вероятно, тогда, в VIII-IX столетиях новой эры, Абдаллах-Бахари находился дальше от пустыни, чем в наши дни.

Сидя под пальмой, я думаю о завтрашнем дне. С утра мы отправляемся к пирамидам, чтобы приступить к настоящим раскопкам, о которых, кроме нас, никто не подозревает. Знаем только мы, разработавшие весь план, и Хальворссон.

Даже студенты университета ни о чем не догадываются; эти одержимые с рвением перелопачивают песок и орут на всю округу, когда время от времени натыкаются на мертвое тело.

В настоящий момент мы раскапываем кладбище в Абдаллах-Бахари, вернее говоря, место упокоения. жителей того средневекового поселения, которое стояло раньше на месте нынешнего. Правда, деревня, ставшая тем временем арабской, переместилась на добрых три мили ближе к реке, доказывая, что пословица о горе и Магомете никогда не устаревает.

Вездеход наш отдыхает под брезентом, а вещи, тщательно упакованные, лежат в палатке, которая служит нам кладовой. Мы решили сообщить остальным о нашем отъезде только завтра на рассвете. Незачем вызывать переполох заранее.

Кладбище не балует нас разнообразием находок. Родственники умерших христиан в большинстве случаев заворачивали тела в обычное полотно и так клали их в выкопанные в песке ямы, зная, что сухой и горячий песок все равно мумифицирует их без всякой специальной обработки.

Что верно, то верно – не слишком богаты были жители городишка. К VIII-IX векам роскошь миновавших тысячелетий затерялась уже где-то в туманной дали, и на эту землю пала тень нужды, которая и сегодня лежит на ней неизгладимой печатью. Несколько предметов обихода, одно-два недорогих украшения; кресты, кольца, булавки – и больше ничего. По этой и только по этой причине не очень-то стоило приезжать сюда.

Но студенты думают иначе. Для них эти раскопки означают большое приключение. Неизведанную Африку и неизведанное прошлое. То, о чем они до сих пор только читали в книгах, сейчас у них под носом, включая и песок, и пальмы. Большинство из них– археологи, но есть и искусствоведы. Даже слеза прошибает, когда видишь, как они из кожи вон лезут. Они бы с радостью и ночью копали, только бы позволили.

Если измерять пыл по некоей шкале энтузиазма, то непосредственно за студентами следует Хальворссон. С достающей до пояса развевающейся рыжей бородой он мотается от могилы к могиле и нигде не упускает случая вызвать взрыв смеха у работающих, рассказав отрывок из какой-нибудь народной сказки местного происхождения или анекдот. Если бы не было этого человека, его следовало бы придумать.

Вчерашний день был особенно удачным для фольклориста из Дании. У ног мумифицированного тела. завернутого в простыню, нашли кожаный ботинок с пряжкой. Когда кто-то из студентов поднял его и показал остальным, Хальворссон взревел, как легендарный нубийский лев. Он схватился за голову и умчался в пустыню. Как выяснилось позже, только затем, чтобы подумать.

А что касается ботинка, то он, действительно, представляет определенный интерес. Всем египтологам известно, что к ногам мумий часто клали башмаки, даже иногда надевали их на ноги, чтобы умершему не пришлось стыдиться своих босых ног на том свете. Конечно, под башмаками, как правило, подразумеваются сандалии, ведь во времена египетских царств еще не знали обуви, похожей на современные закрытые ботинки.

Словом, нашли ботинок и сразу же сделали соответствующие выводы. Сколько бы тысячелетий ни прошло со времен классической египетской эпохи, традиции предков продолжали жить во времена коптов. Тысячелетних обычаев не смогло вытеснить даже христианство, в крайнем случае, в небытие канула только их первичная функция. Может быть, и те, кто хоронил умерших коптов, уже не понимали значения башмака, помещаемого в могилу, а просто клали его к ногам умершего, как это делали их отцы и деды.

Но у Хальворссона ботинок вызвал совсем иной ход мыслей. Не сказав никому ни слова, он сразу же убежал в пустыню, и когда через несколько часов явился и подошел ко мне, у него уже была готова довольно смелая теория.

Когда я его выслушал, то признаюсь, что даже у меня захватило дух. Хотя, впрочем, я не очень много понимаю в фольклоре.

Так вот, в последнее время, главным образом, с тех пор как появился реальный след захороненной пирамиды, Хальворссон пришел к убеждению, что родиной подавляющего большинства сказок следует считать Египет. Он утверждает, что вся масса европейских сказок в основном происходит из Египта, остаются только неизвестными древние источники.

И тут появляется этот ботинок. И в голове у Хальворссона возникает мысль: не могли ли сандалии в ногах мумии и жертвенный ботинок средневекового христианства быть основой для возникновения сказки типа «Золушки»? Признаюсь, для меня здесь не существует никакого сходства, кроме наличии какой-то обуви, но ведь Хальворссон фольклорист, и он должен знать, что говорит. Сейчас он как раз стоит по пояс в раскопанной могиле и ищет ботинки.

Йеттмар и Карабинас рассматривают разложенную на коленях карту и пытаются выяснить, в каком месте находится тот определенный ортоцентр, который отмечают на картах для военных. Их задачу осложняет то обстоятельство, что вся местность – совершенно плоская, как лепешки, которые выпекают в этих краях. Самые высокие точки на ней в радиусе добрых несколько миль представляют верхушки чахлым пальм, растущих поблизости от нас.

Осима и Миддлтон, видимо, в компании со Стариком играют в шахматы, спрятавшись в одну из палаток. Коптское кладбище интересует их не больше, чем посредственный кинофильм.

Я встаю, подхожу к вездеходу и похлопываю его по боку. Моя нежность адресована не столько автомобилю, сколько Апису и Анубису, а также маленькому керамическому саркофагу, которые, тщательно запакованные, покоятся в автомобиле. В духе принятого на нашем последнем совещании решения мы, несмотря на таможню и возможный провал, все-таки провезли их контрабандой назад и, согласно плану, потом сделаем вид, что нашли их только теперь.

Я вздрагиваю от громкого вопля Хальворссона, который несется между могил, размахивая еще одним ботинком. Господи, только бы он меня не нашел! Самое умное для меня сейчас – уйти в подполье! 28 мая.

Уже несколько дней мы блуждаем по кустарникам и все еще не нашли туда входа. Может быть, военные одурачили нас? Но откуда же тогда взялись Анубис и Апис?

А сегодня уже ровно неделя, как мы уехали из Абдаллах-Бахари. Студенты под руководством Миддлтона и Селии продолжают свои спасательные работы, а мы, во всяком случае, по официальной версии, производим замеры пирамид и местности.

До сих пор все шло точно по плану. Когда мы среди кустарников разбили палатки, недостатка в посетителях не было. Хотя местность на первый взгляд казалась вымершей, через полчаса вокруг нас собралась толпа, как на футбольном матче среднего масштаба. Дети, собаки, козы и даже несколько верблюдов.

Мы же вели себя так, как принято в таких случаях.

Бакшиша не давали и разыгрывали ворчливых чиновников. И спустя несколько часов наши посетители стали потихоньку рассеиваться, а к вечеру и самых стойких след простыл. Мы их больше ни разу не видели, может быть, они вовсе убрались из этой местности.

Намного больше хлопот доставляют нам бродячие собаки, которые носятся по кустарникам целыми сворами, и у меня такое впечатление, что если бы они были достаточно голодны, то без малейших церемоний вцепились бы нам в глотку. Поэтому неразумно отрываться от остальных, не имея в руках какого-нибудь твердого предмета.

На третий день наших исследований явилась и полиция. Они попросили наши документы, долго их изучали, потом кивнули: можем оставаться, если хотим, только непонятно, за каким дьяволом.

Осиме удалось отвадить их раз и навсегда. На своем английском с шипящим японским акцентом он обрушил на них все свои познания в строительстве пирамид, что они смогли вынести не более получаса. Затем бегом ретировались к своим автомобилям, даже не оглянувшись.

Но главная беда в том, что мы здесь уже неделю, а спуска в подземелье нет и следа. А ведь я совершенно точно узнал те холмики и большие заросли кустарника, которые нарисовал на бумаге веснушчатый военный. Все напрасно, спуска нигде не было…

Утром восьмого дня мы забеспокоились всерьез. Что, если мы стали жертвами какого-то розыгрыша, или, что немногим лучше, просто не найдем спуска? Даром пропадет целый год напряженной работы!

В это утро мы уже не решались смотреть друг другу в глаза. Папа Малькольм нервно курил сигару и без конца смачивал в ведре платок, который клал себе на голову под тропический шлем. Я в который раз разглядывал набросок рыжего военного, хотя каждая карандашная линия так врезалась мне в сетчатку, будто я с ней родился. Над головой у нас ослепительно сияло солнце, и ночная прохлада как раз собиралась уступить место самой большой жаре, какая только бывает в этих местах.

Йеттмар и Карабинас занимались тем, что устанавливали привезенные с собой из деревни измерительные инструменты, чтобы, если, не дай бог, занесет посетителей, мы смогли объяснить свои действия.

Осима вылез из палатки, послонялся вокруг, потом взвалил на плечи инструмент, предназначенный для выявления скрытых под землей пустот. И хотя по уверению специалистов фирмы-изготовителя этот инструмент должен реагировать даже на сусличью норку, за всю неделю стрелка отклонилась, кажется, всего один-единственный раз; но и тогда напрасно копали мы на протяжении нескольких часов – не обнаружили даже той самой сусличьей норки.

Я, пожалуй, вздремнул в тени палатки, потому что встрепенулся от того, что Осима с яростным бормотанием сорвал с плеча инструмент и с раздражением швырнул его на песок. Сквозь приоткрытые веки я увидел, как он схватил железный прут, метра полтора длиной, и исчез вместе с ним за кустами.

Когда я очнулся во второй раз, причиной моего пробуждения снова был Осима. Он продрался сквозь кустарник прямиком к моей палатке и бросил прут на песок с такой силой, что подскочившая железяка задребезжала, ударившись о металлические колышки палатки.

– В чем дело? – подхватился я на ноги, пытаясь собрать разлетевшиеся бумаги.

Осима стоял надо мной, широко расставив ноги, как какой-нибудь языческий символ победы, и я видел, как лицо дергается от возбуждения.

– Я нашел, – сказал он тихо. – Кажется, нашел…

Я подумал, что мое сердце вот-вот остановится, но продолжал сидеть, сгребая рассыпавшиеся бумаги. По-видимому, я был не в состоянии осознать всю грандиозность услышанного.

– Где? – спросил я, наконец, сдавленным голосом.

Он показал в середину зарослей.

– Там. Точно там, где указано.

– Но… ведь… инструмент ничего не показывал. Он вытер пот со лба.

– Их инструментом только гвозди забивать. Пошли со мной, Силади!

Он поднял железный прут и стал снова продираться через кусты. Я за ним, как охотничья собака за своим хозяином.

Мы остановились точно в том месте, где, согласно рисунку, должен был быть спуск и где, несмотря на все наши старания, инструмент до сих пор так ничего и не показал.

– Палкой мы тут уже тоже проверяли, – сказал я.

Осима несколько раз подпрыгнул на песке, но, кроме шороха песчинок, не было слышно никакого звука.

– Не понимаю, что могло случиться. Но вот только посмотрите!

Он схватил прут и воткнул его в песок. Несколько секунд он висел на пруте, как прыгун с шестом перед толчком. Железный прут погружался в желтый песок, становясь в руках Осимы все короче, потом вдруг послышался звон, и конец прута наклонился.

– Это здесь! Слышите?

Меня вдруг охватила такая слабость, словно резко упало кровяное давление; перед глазами заплясали черные круги, и я бы не удивился, если бы они переплелись, как олимпийские кольца. Все-таки мы победили! Первый тайм мы выиграли!

Когда черные круги исчезли, я схватил Осиму за плечо.

– Вы уверены?

– Я знаю столько же, сколько вы. Но, черт возьми, что еще это может быть? Ведь и рисунок показывает именно это место!

– Пошли назад за лопатами!

Осима бросил железный прут, и мы помчались сквозь заросли, словно спасаясь от преследователей. В палатке, служившей складом, схватили две лопаты, лежавшие недалеко от входа, и, никем не замеченные, вприпрыжку понеслись назад, к спуску.

Японец опустился на колени и прижал ухо к горячему песку. Несколько раз ударил кулаком по земле, потом улыбнулся.

– Ей-богу, это здесь! Только никак не пойму, почему это до сих пор ускользало от нашего внимания. Подумать только, что мы могли уйти ни с чем!

Мы знали, что работать нужно спокойно и методично, но не хватало терпения. Схватившись за лопаты, мы принялись копать как одержимые.

Примерно через полчаса непрерывной работы под песком звякнул камень. К тому времени мы своим видом уже напоминали клоунов. На лица, залитые потом, прилип слой песка, словно мы надели какие-то странные, причудливые маски. Только глаза горели сумасшедшим огнем.

Осима наклонился и ладонью осторожно смел песок. Первое, что мы увидели, была птица, сокол с изогнутым клювом, птица бога Гора.

Тогда Осима выполз из ямы, стал на колени и очень медленно улегся на живот. Под животом сцепил руки, и я мог бы сказать, что он всего лишь отдыхает или молится.

Во всяком случае, мне тоже не мешало отдохнуть. Я прислонился спиной к стене ямы, достигшей уже – глубины в человеческий рост, и дышал как борзая, выигравшая гонку. Но каменная плита не давала мне покоя: я стал на колени и принялся сметать с камня песок.

Осима все еще отдыхал, когда мне удалось кое-что прочитать, несмотря на то, что на камень непрерывно скатывались комочки песка.

«Я, который победил скорпионов, одержу победу и над твоими врагами. Два глаза есть у меня: солнце и луна; я сделаю зрячими и твои глаза. Я, Гор, бессмертный!»

Когда я оторвался от надписи, Осима, лежа позади меня на животе, вполголоса разбирал надпись.

– Плиту установили в честь Гора, – пробормотал он и, встав, оперся на лопату. – Ну, а что теперь?

– Подождите здесь, Бонни, – сказал я и припустил назад к палаткам.

Папа Малькольм, с платком на голове, как раз собирался водрузить на нее свой тропический шлем, когда я вылетел из-за кустов.

– Где остальные?

Старик с удивлением уставился на меня; шлем замер в его руке.

– Где-то там… Они как раз устанавливают инструменты. Что случилось, Петер?

– Есть! – выкрикнул я, может быть, чуть громче, чем следовало. – Есть!

Папа Малькольм так и застыл на месте, шлем выпал у него из рук, и с мокрым платком на голове он выглядел как пародия на бедуина.

– Где? – выдавил он, наконец.

– Там Осима! Идите прямо! – Я уже продирался через кусты, как раз в то– месте, где они были гуще всего.

Карабинас и Йеттмар морочились с неким инструментом, напоминающим теодолит, и с серьезным видом что-то измеряли. Я подскочил к ним и открыл было рот, когда Йеттмар отмахнулся от меня.

– Тсс! Кажется, мы что-то нашли. Тут настала моя очередь удивляться.

– Нашли? Вы нашли? Какого черта вы нашли?

Карабинас отступил от инструмента, посмотрел на меня, потом показал на какую-то красиво блестевшую трубочку, похожую на подзорную трубу.

– Ты умеешь ориентироваться на местности?

– Нет!

– Тогда смотри сюда! Видишь вон ту пирамиду?

– Конечно, вижу!

– И две другие тоже?

– И те тоже.

– Ну вот, берем вершины всех трех пирамид. Соедини их между собой воображаемой линией.

– Каким образом, черт побери?

– Удлини немного вершины и представь себе, что они испускают лучи света. Все три луча направлены в нашу сторону. Где-то в одной точке они должны пересечься.

Я начал понимать, что он имеет в виду.

– Ну и как, пересекаются?

– Конечно, пересекаются. Посмотри-ка в окуляр!

Я посмотрел, но не увидел ничего, кроме шкалы с цифрами и колеблющегося перекрестья для наводки. К тому же еще и пирамиды стояли вниз головой.

Я оторвался от окуляра и упер руки в бока.

– Может, все-таки объяснишь?

– А как же. Вот, смотри. Три воображаемых линии пересекаются в одной точке. Ну-ка, загляни еще разок. Вот так. Сейчас наведу… Где пересекаются эти три линии?

Неожиданно передо мной четко вырисовывалась картина: исходящие из вершин пирамид лучи, которые обозначились в приборе черными линиями толщиной с волосок, действительно, пересекались в одной точке на склоне небольшого, чуть заметно выступающего из песка холмика.

– Твои лучи встречаются на склоне какого-то холма.

– Так, – сказал Карабинас, – а теперь отойди от окуляра.

Я отошел, и Карабинас вытянул руку вперед.

– Где этот холм сейчас?

Как я ни силился, холма нигде не увидел.

– Что за дурные шутки? – накинулся я на него.

– Ничего не дурные. Ты не видишь холма, потому что не знаешь, где искать. А через прибор ты его видишь только потому, что лучи пересекаются как раз на его склоне. Понимаешь?

– Возможно. Но все еще не вижу, куда ты гнешь.

– У тебя убогая фантазия, Петер, – проворчал Йеттмар, качая головой.

– Убогая или нет, Осима…

– Этот холмик, который представляет собой самую высокую точку, не считая пирамид, как вблизи, так и издали, мы найдем на совершенно одинаковом расстоянии от вершин трех пирамид. С поразительной точностью.

Тут я прислушался внимательнее,

– Вы думаете, что это случайность?

Это спросил Йеттмар.

Я пожал плечами и попробовал найти холм невооруженным глазом. Но он затерялся в море колеблющегося в жарком воздухе песка, так что я был вынужден отказаться от своего намерения.

– Я не в состоянии найти его. Вы говорите, что он находится на совершенно одинаковом расстоянии от вершин всех трех пирамид?

– Как видите.

– И это… это что-то означает? Карабинас в свою очередь пожал плечами.

– Сам черт не знает. Хотя я не очень верю в случайности. Кроме пирамид здесь нет ни одной достойной внимания высоты. Только этот едва различимый холмик. И он находится на одинаковом расстоянии, с точностью до одного шага, от вершин всех трех пирамид. Ну, как вам это нравится?

– Скажите, Йеттмар на этом холме уже велись раскопки?

Йеттмар потряс головой.

– Я вот только что заглядывал в каталог. Под ним ничего не нашли. Правда, если бы кто-нибудь и попытался там копать, это оказалось бы непосильной работой. Бог знает, сколько сотен или тысяч тонн песка пришлось бы перекопать только для того, чтобы сделать пригодную для исследований разведочную канаву.

Тут я почувствовал, что уже сыт этим по горло. Папа Малькольм и Осима любуются нашим чудесным открытием, а я тут спорю с ними из-за какого-то дурацкого песчаного холма.

– Дело в том, – начал я – что… Но Карабинас снова перебил меня:

– Посмотри же! Чрезвычайно интересно. Итак, вблизи пирамид существует некий ортоцентр… Дьявольщина! Тогда ведь холм-то и не самое интересное!

Йеттмар поднял голову и уставился на Карабинаса.

– Какого черта…?

– Вот смотрите! Где пересекаются эти три линии?

– На склоне холма.

– В том-то и дело) – двинул его в бок Никое. – А почему не на вершине?

– Потому что мы стоим не там, где нужно, – сказал Йеттмар. – Если ты хочешь, чтобы точка пересечения оказалась точно на вершине холма, нужно отойти в сторону. Куда-то сюда. – И он показал в ту сторону, где находится спуск.

Карабинас от неожиданности подпрыгнул, и на него напала икота.

– Есть! Будь я проклят!

Я изумленно вытаращился на него и, признаюсь честно, не слишком понимал, отчего он пришел в такой восторг. Йеттмар же, похоже, знал, почему Никое обрадовался.

– Ты думаешь, что сейчас это покажет?..

– Черт его знает. Одно точно – не зря там находится этот холм!

Я понемногу начал терять терпение.

– Эй! Может быть, все-таки скажете, чему вы радуетесь?

– Смотри сюда, Петер! – схватил меня за руку Карабинас. – Вот там холм! Клянусь, что он там не случайно! Кто-то насыпал его!

– Насыпал?

– Ну да, наносил песка.

– Ты думаешь, что под ним что-то есть?

– Откуда мне знать! Возможно. Но сейчас не это самое интересное.

– Не это? Тогда что же, черт возьми?

– Точка пересечения. То, что она находится не на вершине холма.

– Но лишь если смотреть отсюда! Только что вы говорили, что, если отойти в сторону, с некоей точки с точностью…

И тут до меня наконец дошло! Воображаемые линии, соединяющие вершины пирамид, только тогда пересекаются на вершине холмика, если смотреть на них с одной определенной точки. Я вдруг вспомнил историю о султане Ибн Хамиде.

«Иди к ним, но не подходи совсем близко! Остановись на таком расстоянии от них, откуда они кажутся высотой примерно в два локтя. И смотри, чтобы стоял ты от них строго на юг…»

Мы тоже стояли на юг от пирамид, и они казались примерно высотой в два локтя.

– Чтобы почувствовать вкус пудинга, его нужно съесть! – сказал Карабинас и поднял прибор. – Йеттмар, будь добр, возьми меня под руку, чтобы я не споткнулся… Пошли, Петер, за мной! Любопытно мне, где то место, с которого точка пересечения лучей видна на вершине холма.

Йеттмар подхватил Карабинаса под руку и повел его, как поводырь слепца. Я пошел рядом, уже, в общем, зная, куда мы выйдем. Чего я еще не знал, так это – в чем смысл всех наших действий.

Мы продрались через кустарник, прошли мимо оставшихся без присмотра палаток, обошли стороной довольно большую лужайку, направляемые Карабинасом, который отдавал команды, как лоцман.

– Теперь чуть-чуть вправо, теперь влево, так, идем прямо, все прямо!

Мы снова попали в кустарник, прошли ярдов тридцать, потом по указанию Карабинаса свернули направо.

– Еще пару метров! – бормотал Карабинас. – И тогда точка пересечения окажется на вершине насыпи!

В этот момент мы выбрались из кустарника, Никое поднял руку и громко выкрикнул:

– Стоп! Мы на месте! А теперь хорошенько осмотримся, что мы тут имеем, потому что…

Он запнулся, словно ему забили рот песком. Йеттмар и я уже обо всем догадались, а Карабинас только беззвучно ловил ртом воздух.

– Поди ж ты!.. Это… это! Вот это да!..

Он выронил из рук прибор и уставился себе под ноги, будто увидел привидение или вереницу гномов, вылезавших из той ямы, которая находилась в трех дюймах от его ботинок. Однако в яме суетились не гномы, а Осима с песчаной маской на лице и папа Малькольм с недавно мокрым а теперь засохшим складками платком на голове А под ними, напряженно вглядываясь вдаль, застыла любимая птица бога Гора – сокол с изогнутым клювом.

– Как вы ее нашли? – спросил Никое, когда отдышался, и мы все уселись наверху, на краю ямы.

– По чистой случайности. Железным прутом. Я воткнул его в песок, и камень звякнул.

– Но мы же тысячу раз проходили над этим местом с инструментом!

– Никуда он не годится. Или не больше, чем гадательный прут. Я не возьму в толк, как при нынешнем развитии техники люди не могут придумать нормальный контрольный прибор.

– Довольно уж напридумывали, – проворчал Малькольм.

– Один стоит другого, – отмахнулся Осима, стирая с лица песок. – Впрочем, дальномер, похоже, работает прилично. Ведь он привел вас прямо сюда.

Кзрабинас чистил прибор от песка.

– Как вы думаете, – спросил он тихо, – что может означать тот холм?

– Обычный ортоцентр, – сказал Осима.

– Точно?

Никто не сказал ни слова; в самом деле, что мы могли сказать точно?

Карабинас покачал головой.

– Мне этот холмик кажется подозрительным. Просто не укладывается в голове…

– Что именно?

– Зачем он был нужен.

Осима уставился на него, округлив глаза.

– То есть как это зачем? Не ты разве сказал, что точка пересечения должна оказаться на вершине?

– Да, сказал. Только не соображу, зачем нужен был именно какой-то холм.

Йеттмар почесал в затылке.

– Ну… этого и я не знаю. Разве что рассчитывали, что холм сохранится на долгие годы, тогда как другой предмет, скажем, дерево или памятный столб, может исчезнуть. Так, по крайней мере, я думаю.

– Кто рассчитывал?

– Те, кто строил, египтяне.

– А возможна ли была вообще во времена фараонов, точнее во время правления Эхнатона, такая ориентировка на местности?

Йеттмар ткнул пальцем в Карабинаса.

– Вот у него спрашивай! Карабинас пожал плечами.

– Понятия не имею. Честно говоря, мы очень мало знаем о науке египтян, особенно об их метрологии. До нас почти не дошло источников. Может быть, они и разбирались в этом.

– Ну хорошо, пока ясно, – сказал Осима. – Но все еще остается вопрос, зачем им нужны были эти фокусы. Усыпальницы прятали в земле или в скале в основном для того, чтобы сохранить их навечно. И маскировали вход. Они хотели, чтобы все забыли об умерших и усыпальница никогда не открывалась. Разве только при воскрешении из мертвых, если считать доказанным, что они верили в нечто подобное.

– Как ты это понимаешь?

– Ну, ведь кроме пирамид, они не оставили для потомков никакого указания на то, где лежат их усопшие правители. Как раз наоборот. Они хотели, чтобы никто и никогда их не нашел.

– Ага, – поднял голову папа Малькольм. – Я начинаю понимать, что вы хотите сказать, Осима.

– А здесь же совсем иная ситуация. Если верно то, что мы утверждаем. Они строят усыпальницу, прячут ее, потом запутанным способом определяют ее положение, или наоборот.

– То есть?

– Сначала определяют место, затем строят усыпальницу. Но это, в сущности, одно и то же. Важно, что они как бы хотели, чтобы в будущем, может быть, их потомки, все-таки нашли умерших.

– Это точно? – проворчал Йеттмар.

– Не точно. Но вы же сами только что объяснили необходимость холма тем, что он не подвержен разрушению, в отличие от дерева или обелиска. А ведь они должны были бы приложить все старания, чтобы исчезло все, что могло бы навести на след усыпальницы.

Папа Малькольм встал и прокашлялся.

– Так мы ни до чего не договоримся, господа. Ведь мы даже еще не знаем, что тут у нас под ногами – усыпальница или что-нибудь другое. Не соизволите ли проинформировать меня о ваших ближайших действиях? 29 мая В рассветные часы мы перенесли палатки к входу в подземелье. Потом Осима v-елся за руль автомобиля, чтобы сообщить о случившееся Миддлтону и Хальворс-сону. Поскольку Абдаллах-Бахари расположен слишком далеко, чтобы он мог лично передать им эту весть, он с ближайшей почты отправил телеграмму с заранее обусловленным текстом: «Продолжаем измерения, просим еще инструментов. Малькольм».

Когда он вернулся, мы уже закончили крепить вход.

Нельзя было рисковать тем, что, пока мы будем внизу, песок обрушится на нас.

На наше счастье и благодаря предусмотрительности Карабинаса мы прихватили с собой несколько полутораметровых железобетонных балок, таким образом крепление не представляло для нас особой проблемы. Выкопанный песок мы нагружали в ведра и выносили на поверхность. Ну и, конечно, следили за тем, чтобы песок не лежал буграми, что могло броситься в глаза какому-нибудь случайному незваному гостю.

Через два – два с половиной часа работы нам удалось полностью расчистить каменную плиту, прикрывавшую вход в подземелье, Мне было любопытно, как, черт возьми, военные смогли ее передвинуть. Но то, что они ее передвигали, это факт.

Мы с четырех сторон поддели плиту ломами и подвели под нее синтетические ремни. И вдруг каменная плита сдвинулась и так легко скользнула в сторону, словно ехала по рельсам.

Осима постучал по ней и удивленно взглянул на нас.

– Это не камень…

Я тоже пощупал, но почувствовал только прохладную гладкость, будто прикасался к мрамору.

– Нет? Тогда что же это такое? Осима все еще держался рукой за камень и качал головой.

– Где след от железного прута?

– А где он должен быть?

– Где-то на камне. Пораскиньте-ка мозгами, Петер. Сначала военные поддевали его чем-то, потом я тыкал прутом куда попало. А на нем ни царапины.

Йеттмар пожал плечами.

– Может быть, вы попали в него где-то с краю, Бонни.

Карабинас схватил одну из железок, предназначенных для подпорок, и занес ее над камнем.

– Сейчас мы сможем в этом убедиться! Папа Малькольм поднял руку и заорал:

– Стой! С ума сошел? А вдруг разобьется и…

Но Карабинас, не обращая ни малейшего внимания на протесты Старика, обрушил удар на камень. Из-под кончика железной палки выскочила длинная желтоватая искра. Такой удар должен был раздробить плиту на тысячу осколков.

Однако на поверхности плиты не появилось ни малейшей царапины.

Я опустился на колени и снова принялся изучать камень. Он был гладкий, и когда я попытался его поднять, он поднялся. Так легко, словно был полым внутри.

Я осторожно положил его опять над входным отверстием, потому что, когда он сдвинулся, сверху начал сыпаться песок, подвергая опасности крепления боковых стенок.

– Вряд ли это обычный камень, – сказал я и подумал, что, когда мы его поднимем, в склеп неизбежно обрушится груда песка.

– Тогда что это такое? – спросил Малькольм.

– Какой-то минерал. Не имею понятия. А ты как думаешь, Карабинас?

– И я не знаю. Мне только любопытно, каким дьявольским способом они смогли обработать этот странный материал. Посмотрите только на иероглифы! Какая гладкая у них поверхность. А ведь несомненно, что их именно вырезали в камне.

– Вы прочитали, Петер? – спросил Малькольм.

– Да. Обычная молитва Гору. Ничего особенного.

– Значит, мы можем спускаться?

– Когда мы снимем плиту, в склеп начнет сыпаться песок, – забеспокоился Йеттмар.

– Ну и что? Лишь столько, сколько сможет просыпаться мимо креплений. Это не самое главное. Все равно туда уже навалило несколько кубометров. Когда камень поднимали военные, вниз ссыпалось столько, сколько могло войти.

Прежде чем поднять камень, мы провели военный совет. Приняли решение, что папа Малькольм останется наверху, возле палатки, и если заметит что-нибудь подозрительное, то подаст сигнал фонарем или просто крикнет нам. Тем не менее мы надеялись, что нас никто не потревожит.

По команде Карабинаса мы подняли камень с четырех сторон. Подняли его примерно до высоты колен, потом отступили в сторону и положили на песок. Под плитой чернело отверстие, которое вело в склеп.

Мы щелкнули выключателями своих фонариков, ведь внизу царил тысячелетний мрак. Палатка заслоняла солнце, и мы вынуждены были работать при свете фонарей. Осима достал веревочную лестницу и закрепил один конец на опорной балке. Потом ухватился за лестницу и подмигнул мне.

– Все о'кей. Пойдете вперед, Силади?

Не говоря ни слова, я подошел к лестнице и начал спускаться. Я чувствовал, как лестница раскачивается подо мной, но когда Йеттмар наступил на ее конец, положение стало более устойчивым. Вытянув фонарь перед собой, я пополз вниз.

Первое, что я увидел, была уйма песка. Я оказался прав, предполагая, что после того как здесь потрудились военные, склеп, пожалуй, наполовину заполнился песком. Ну, если не наполовину, то добрых несколько кубометров все же подо мной было. Когда сошел с последней ступеньки, то погрузился в песок почти по колени. Но ниже песка уже не было, пол отсека оказался твердым.

Я отступил в сторону и посветил фонариком наверх.

– Порядок! Я внизу! Следующий! Я поставил ногу на нижнюю ступеньку лестницы и подождал, пока и Йеттмар спустился.

– Черт возьми, – принюхался он, – можно было бы подумать, что здесь, внизу, воздух тысячелетий. Но не такая уж и вонь, однако.

– Американцы проветрили, – сказал я.

– Возможно, что здесь и как-то иначе проветривается, – пробормотал он и осветил фонариком стены. – Я не удивлюсь, если мы найдем где-нибудь вытяжную трубу.

Тем временем спустились и остальные, самым последним – Карабинас со своей лампой Аладдина. Он положил фонарь сверху на кучу песка, и весь отсек осветился желтоватым, призрачным светом. Со стен на нас действительно смотрели тысячелетия.

Склеп имел, вероятно, метра три в ширину и метров шесть в длину. Обе более длинные стены были украшены иероглифами и рисунками, на одной из более коротких не было ничего, если не считать серого слоя грязи, а на противоположной, как и говорили военные, виднелись следы замурованной двери.

Трудно выразить, какое волнение охватило всех нас. Мы стояли, словно окаменев, и смотрели на стены.

Когда я рассматривал изображенные фигуры – то сидящие на троне, то стоящие на коленях на полу, – то вдруг вспомнил свое детство, как мы лазали по пещерам в Неваде и мечтали, что когда-нибудь сделаем большое открытие под землей.

И вот – пожалуйста! Мечта стала явью! Вот здесь склеп, там замурованная дверь, и, может быть, за ней нас ожидает второй Тутанхамон или подземная пирамида!

Наконец Карабинас нарушил молчание:

– Что это? Склеп?

– Возможно, – ответил Осима. – Но даже если это так, то нет здесь ничего, кроме песка.

– Вот в этом углу был Анубис, а рядом с ним был Апис. А вон там – маленький саркофаг! – И я указал в том направлении, о котором слышал от военных.

– Невероятно, чтобы это был склеп, – буркнул Йеттмар. – Где же тогда саркофаг?

– Возможно, украли…

– Через это маленькое отверстие?

– Или через ту дверь! Йеттмар скривил рот.

– А потом еще и замуровали ее за собой? Ну уж нет! Грабители склепов зря времени не теряют.

– Тогда что же это, черт возьми?

– Во-первых, что здесь на стенах? – спросил Карабинас. – Петер, ты лучше всех читаешь классические тексты.

Я поднял свой фонарь и осветил стену. Прямо напротив меня на троне в величественной позе сидел фараон или какая-то знатная персона; у ног его лежало несколько фигур поменьше в головных уборах, похожих на корону, с протянутыми вперед руками, одни из них держали кувшины и сосуды вроде бидонов, у других руки были пустыми. За их спинами стояли две огромные мужские фигуры с плетьми в руках.

А дальше, вплоть до замурованной двери, простиралось изображение обширного поля пшеницы. Женщины и мужчины наклонялись к колосьям, собираясь срезать их серпами странной формы. Другие стояли на краю поля, широко разведя руки. Были еще фигуры, которые ведрами черпали воду из оросительного канала и осторожными движениями поливали какие-то низкие растения, может быть, капусту или салат.

Мы безмолвно смотрели на картину, пытаясь понять ее смысл.

– Поклонение фараону, – произнес Йеттмар.

– Ну, а люди с плетками?

– Очевидно, телохранители.

– Или надсмотрщики над рабами.

Я был вынужден вывести их из заблуждения.

– Вряд ли, – сказали, еще раз внимательно рассмотрев картину. – Вряд ли это добровольное поклонение. Больше похоже на то, что бывшие правители завоеванной провинции или страны признают владычество фараона.

– Значит, все-таки поклонение, – сказал Йеттмар.

– В таком понимании – да. Те крошечные штуки на головах у маленьких людей, очевидно, знаки отличия правителей, короны. Фараон одержал над ними победу, и теперь они предлагают победителю свою страну и свои владения.

– А посевы?

– Они, пожалуй, символизируют богатство завоеванных стран. На это, похоже, указывает и то обстоятельство, что мы видим на картине разные виды работ. Здесь жнут, а те мужчины, с широко разведенными руками, пожалуй, сеют. На краю же поливают салат или что-то еще. Таким образом, эти рабочие процессы дают целостное представление о богатстве завоеванных территорий, как бы инвентаризируют это богатство.

– А кто может быть этот фараон?

– Не имею представления. В надписи не говорится.

– Вы прочитали, Петер?

– В общих чертах. Послушайте. «О Ра, которого называют еще Амоном, разгони тьму и пошли свет на земли наши. Пошли свет на города и села наши, пошли свет на воинов наших, на строителей и на тех, кто наблюдает за водой Хапи. Разгони тьму, протяни полосы света через край неба, пусть веселье и музыка возвестят твой приход. Высуши слезы ночи, дай сердцам нашим покой и довольство!

И ты, сияющий Сет! Умножь воду, чтобы поднялась она над осокой и чтобы в закатные часы мы могли слышать ее плеск, согревающий сердце.

Будь благословенно имя твое.»

– Гимн Солнцу, – пробормотал рядом со мной Карабинас.

– Судя по всему, это действительно не склеп. Если бы был склеп, то где-нибудь в надписи обязательно встретилось бы имя умершего.

– Так что же это тогда?

К тому моменту у меня уже появилось некое неясное предположение, и я не скрывал от остальных волнения, сжимавшего мое сердце.

– Послушайте, коллеги, – сказал я. – Очень похоже на то, что мы с вами находимся во входной камере, в передней усыпальницы. Об этом свидетельствуют и статуи. Анубиса и Аписа поставили здесь для того, чтобы они охраняли склеп. А если все же кто-то по случайности обнаружит его, они должны не пускать его к умершему. В свою очередь, это означает…

Осима вытянул руку и дрожащим голосом спросил:

– Вот то», там… может, это склеп? Может быть, что…

В этот момент над нами загрохотало. Мы в испуге подняли головы, но в отверстии был всего лишь папа Малькольм.

– Эй! Как дела? Я бы не возражал, если бы вы и меня время от времени информировали.

– Вы не хотите спуститься? – спросил Осима.

– Только когда придет время.

– Пожалуй, оно пришло, Малькольм, – сказал я и схватился за конец веревочной лестницы. – Мы нашли склеп. Эй! Шеф! Вешайте на дверь замок!

Через тридцать секунд папа Малькольм уже стоял рядом со мной. Не произнося ни слова, он смотрел на настенную картину, потом показал на маленьких человечков.

– Это не египтяне.

– Тогда кто? – спросил Йеттмар.

– Посмотрите на их лица. И цвет кожи у них темнее, чем у фараона. По-моему, это негры.

– Случайно, не пигмеи? Старик пожал плечами.

– Не знаю. На всякий случай нам нужно сделать несколько хороших снимков. Я не удивлюсь, если они имеют отношение к квадратноголовым.

Карабинас подошел к стене так близко, что чуть не касался носом царей, поклонявшихся фараону.

– Это не негры, – сказал он наконец. – Если изображение правдиво, скорее в их лицах видны семитские черты.

Все мы уставились на замурованную дверь. Карабинас сделал то же самое. Он все еще бормотал что-то о семитских чертах, но потом умолк.

– Что будем делать, шеф? – охрипшим от волнения голосом спросил Осима.

Папа Малькольм поправил на голове платок и самым что ни на есть будничным тоном произнес:

– Войдем.

Его слова прозвучали чуть ли не святотатством.

– Вот так, просто? – пролепетал Йеттмар.

– А что? Что обычно делают в таких случаях? – спросил Старик удивленно. – Дело в том, что я еще никогда не открывал склепов. Как поступили открыватели Тутанхамона?

– Не имею понятия, – буркнул Карабинас.

– На всякий случай хорошенько запомните каждое ваше движение. Очень хорошо запомните!

– Зачем? Вы что, верите в проклятие фараонов? – тихо спросил Осима. Старик улыбнулся.

– А если даже верю? Но дело не в этом. Если нам действительно удастся сделать солидное открытие, то потом придется, пожалуй, писать историю нашей экспедиции. А что в такой книге может быть самым захватывающим, как не мгновения, предшествующие великому открытию. Ну, господа, вы готовы?

– Да, шеф! – ответил за всех Йеттмар. – Можем идти.

– Тогда пошли!

Йеттмар перекрестился, Карабинас носком ботинка нарисовал крест на песке. Старик глубоко втянул носом воздух, но я совершенно не помню, что делал я. Кажется, кусал губы, стоя рядом с Осимой, который шептал по-японски. Может быть, он советовался со своими предками.

Мы подняли с песка ломики и ледорубы с короткими ручками, которые предусмотрительный Карабинас приобрел на распродаже в специализированном магазине для альпинистов.

Припоминаю, что первый удар в дверь нанес Старик: по-видимому, из пиетета мы все не сговариваясь уступили ему это право. Он стукнул несколько раз, но когда под ударами ледоруба начала осыпаться штукатурка и помещение заполнилось тонкой пылью. Старик остановился.

– Нехорошо, – сказал он. – Мы задохнемся от пыли. Надо придумать что-то другое.

– Какого черта? – недовольно отозвался Осима, который уже совершенно свыкся с мыслью, что через несколько минут он встретится с фараоном.

– По-моему, нужно резать, а не стучать ледорубом. Так будет значительно меньше пыли.

– Но и займет значительно больше времени.

– Время у нас есть, – сказал Старик. – И фараон тоже подождет, если, конечно, он там…

Мы были вынуждены принять совет Старика. Но, осторожно царапая острым концом ледоруба стенку, мы, проработав несколько часов, углубились всего на какие-то сантиметры.

Уже наступил вечер, когда мы кое-как очистили каменные плиты, закрывавшие дверь, от толстого слоя штукатурки. К тому времени мы уже валились с ног от усталости, вызванной как работой, так и недостатком кислорода внизу.

Старик вдруг рухнул на груду песка и слабым голосом шепнул:

– Не могу больше… Предлагаю оставить на завтра.

Йеттмар вытер лоб, залитый потом, смешанным с песком и бог знает с чем еще, и с готовностью кивнул.

– Вы правы, шеф. Если и дальше будем так работать, протянем ноги. Мы ведь сегодня еще ничего и не жевали.

Тут мы вспомнили, что целый день отковыривали штукатурку, ни разу не перекусив.

Осима прислонился к иероглифам и с силой выдохнул.

– В самом деле, хватит… Пожалуй, честнее продолжить завтра, когда Миддлтон и Хальворссон тоже будут здесь. Будет не по-спортивному, если они не разделят с нами этот триумф.

Качаясь от усталости, мы выбрались по веревочной лестнице наверх и повалились на резиновые матрасы. И сразу заснули, так и не проглотив ни единого кусочка на ужин. 30 мая Я проснулся оттого, что перед моей палаткой кричал Хальворссон:

– Представьте себе, шеф, мы насобирали кучу ботинок! Но она же не имеет ни малейшего понятия о том, что это значит! По мне, так нельзя и близко подпускать женщин к науке. По крайней мере, к фольклористике!

– А не слишком ли, мистер Хальворссон? – услышал я тихий голос Старика.

– Почему же слишком? Представьте себе только, когда я нашел самый последний ботинок, что еще больше подтверждает связь между сказками типа «Золушка» и определенными аспектами египетского культа умерших, я помчался к ней, посмотрите, мол, мисс Селия, что я нашел! И как вы думаете, что она на это сказала?

– Не знаю, – промямлил Старик.

– А вот, дескать, «вижу, вижу, милый Хальворссон! Но что вы так радуетесь? Кто вы такой, в конце концов, фольклорист или башмачник?»

Я вынырнул из палатки как раз в тот момент, когда в ответ на слова рыжего бородача, произнесенные сдавленным от возмущения голосом, раздался безудержный хохот.

Хальворссон рассерженно потряс бородой.

– Хорошо же, хорошо. Смейтесь себе. Все равно я прав!

От палатки Осимы до нас доносился приятный запах вареного риса. Я не хочу сказать, что его донес ветер, потому что воздух был так неподвижен, словно его приклеили между небом и землей.

Поздоровавшись с рассерженным рыжим бородачом и с Миддлтоном, я присоединился к завтраку. Во время еды никто не проронил ни единого слова о том, что нам предстояло в ближайшие часы, точно, как футболисты перед большой игрой. Но мы просто дрожали от волнения.

Когда все доели. Старик поднялся.

– Господа! За работу! Знаю, что мне следовало бы сейчас сказать несколько непринужденных слов, которые вошли бы в историю египтологии, но это я предоставляю вам. Каждый из вас может написать мою торжественную речь в преддверии великого открытия. Только проследите, чтобы у всех получилось примерно одно и то же!

Поскольку одновременно могли работать только два человека, Миддлтон резал штукатурку, а Осима, стоя на коленях, складывал в углу отвалившиеся куски. Остальная часть нашей группы сидела на куче песка и, тихо переговариваясь, наблюдала за их работой.

Вдруг Миддлтон повернулся к нам.

– Все. Штукатурки больше нет. Только камни.

Перед нами предстала замурованная дверь, теперь уже освобожденная от своего покрытия. Словно только и ждала того момента, когда сможет открыть нам заповедную тайну тысячелетий.

– Что это, дерево? – спросил Йеттмар, проведя рукой по косяку.

Миддлтон отложил ледоруб в сторону.

– Я тоже пытался угадать. Либо дерево, либо камень. Похоже на дерево, пропитанное каким-то импрегнирующим веществом и окаменевшее.

– Или тоже какой-то неизвестный минерал, как и верхняя плита, – многозначительно сказал Осима.

– Ну, так что же, как быть дальше? Я в это время уже изучал каменные плитки, которыми был заложен дверной проем. Это были гладко отшлифованные плитки, толщиной сантиметров десять-пятнадцать, уложенные друг на друга без какого-либо связующего раствора. Мастер, живший тысячелетия назад, выполнил такую тонкую работу, что с ним не мог бы сравниться самый современный прецизионный шлифовальный станок. Подгонка каменных плиток была верхом совершенства.

– Ну? – поторапливал Малькольм. Я растерянно оглянулся.

– Не знаю. Может быть, стоит попробовать с самой верхней. Весят они прилично. Может быть, если попробовать вытолкнуть верхнюю… А притолоку мы могли бы попытаться приподнять рычагом.

Для этого нам снова нужны были кое-какие приготовления. Осима поднялся к палаткам и опустил вниз складной стул. Я взял у Миддлтона ледоруб и стал на стул. Карабинас стоял рядом со мной, и в то время как я пытался приподнять притолоку, он изо всех сил давил на каменную плитку.

Я почувствовал, что у меня начинает неметь запястье, а на лбу Карабинаса выступили от напряжения капли пота величиной со спичечную головку.

– Не идет? – спросил внизу Старик.

Я уже было собрался выразить ему свое почтение какой-нибудь грубостью, как вдруг почувствовал, что каменная плитка сдвинулась. Всего на какие-то десятые доли миллиметра, но все же скользнула назад. Я заорал так истошно, что Карабинас чуть не свалился с ног.

– Шевельнулась! Боже мой! Шевельнулась!

– Я ничего не почувствовал, – изумленно посмотрел на меня грек.

– Но шевельнулась же! Давай, Никое! Через несколько минут нам удалось сдвинуть назад каменную плитку на добрых десять сантиметров.

– Как вы думаете, сколько еще осталось? – спросил Старик.

– По меньшей мере, тысячу раз по столько, – издал стон Карабинас и снова с размаху толкнул камень. Плитка слабо скрипнула и поехала так быстро, что нам показалось – сейчас она свалится внутрь склепа.

– Останови ее как-нибудь! – крикнул я Карабина-су. – Свалится внутрь и сломает что-нибудь…

Тут каменная плитка остановилась сама по себе, а я спрыгнул со стула.

– Вижу, ошибся, – перевел я дух. – Еще толчок – и она шлепнется внутрь склепа) – Пусть шлепается, – сказал Осима, – все равно у нас нет другого выхода.

– А если что-нибудь сломает или развалит? Папа Малькольм отрицательно покачал головой, обернутой платком.

– Не думаю, чтобы саркофаг установили так близко. Но осторожность не помешает!

Я снова принялся отжимать притолоку ледорубом, а Карабинас толкать камень. Плитка дрогнула, отъехала, потом с тихим скрежетом исчезла из виду: на ее месте зияло черное отверстие шириной в десять-пятнадцать сантиметров.

Мы застыли, уставившись на темную щель. Словно ждали, что сейчас произойдет какое-нибудь чудо: может быть, внутри вспыхнет свет и кто-то потребует назвать наши имена и цель нашего прихода.

Но в склепе по-прежнему царило безмолвие, только тоненькой струйкой сочилась через отверстие белая, как туман, пыль.

– Ну, так! – сказал Карабинас. – Похоже, она ни на что не свалилась.

– Остальные вытаскивайте наружу, – распорядился папа Малькольм. – Вы можете просунуть руку в щель, Петер?

Я прижался к каменным плиткам и медленно просунул руку в отверстие. Сантиметр за сантиметром я просовывал ее дальше, но не натыкался на препятствие. Почувствовав, что мое запястье миновало камень, я немного вытянул руку назад, ощупал внутреннюю поверхность стены и ощутил острые грани каменных плиток, из чего сделал вывод, что слоя штукатурки изнутри не было.

– Можете что-нибудь сделать, Петер? – взволнованно топтался рядом с моим стулом Старик.

– Попробую. Внимание, Никое!

Я схватился за внутренний край камня, прилегающего к отверстию, и сильно потянул его. И не очень удивился, когда каменная плитка сдвинулась и выступила из стены сантиметров на двадцать пять. Карабинас ухватился за нее и дернул на себя. Плитка скользнула к нему: она вылетела прямо в руки Миддлтону и Осиме, которые стояли возле кучи обломков, прислонившись к стене.

На извлечение каждой плитки нам потребовалось в среднем минут пять.

После того как был разобран шестой ряд каменных плиток, который находился как раз на высоте моих глаз, ничто уже не мешало заглянуть внутрь склепа. И когда я, наконец, заглянул туда, то почувствовал себя на египетской выставке какого-нибудь крупного музея. Стены помещения за пеленой тонкой пыли украшали иероглифы и картины; посередине помещения стоял саркофаг, по всей видимости, в отличном состоянии, рядом с ним – саркофаг поменьше, а у подножья обоих – на первый взгляд бесформенные предметы, которые невозможно было как следует рассмотреть в неясном свете подземелья.

Сейчас, думая о том дне, я вспоминаю, что мне показалось тогда, будто воздух внутри относительно чистый и теплый. Я не ощутил ни холода склепа, ни запаха бальзама или чего-то подобного. Скорее запах можно было сравнить с тем, который источает сухой пар в парных. Теплый, обжигающий, насыщенный запахом пота воздух. Не исключено, конечно, что я просто ощущал запах, исходивший от нас самих.

Карабинас, стоя рядом со мной, заглянул тоже, потом попросил у Оси мы фонарь. При свете двух фонарей нам было уже легче рассмотреть загадочные предметы.

Остальные столпились у нас за спиной и взволнованно толкали стул.

– Ну, что там внутри? Скажите же, наконец, хоть словечко! – умолял папа Малькольм. Карабинас заговорил первым:

– Склеп! Нет никаких сомнений, что мы нашли склеп!

Папа Малькольм не мог этого больше вынести и в буквальном смысле слова столкнул меня со стула. Он взгромоздился на мое место и заглянул поверх стены.

– Боже правый! – простонал он. – Есть! Есть фараон! Никогда бы не поверил, что мне доведется найти фараона!

Честно говоря, мы бы тоже не поверили.

После полутора часов напряженной работы мы проникли в склеп, который выглядел просто, если не сказать – бедно. Ему было далеко не то что до склепа Тутанхамона, но и до богатства склепов, оборудованных поскромнее.

Саркофаг стоял посередине помещения, а в двух шагах от него – точно такой же, но поменьше, который мог скрывать в себе мумию ребенка. В ногах каждого саркофага стояла мраморная канопа для внутренних органов, а возле большого саркофага мы нашли еще небольшой, высеченный из мрамора шар, назначение которого было нам пока непонятно.

Наши находки пополнились также остатками пары кожаных сандалий, которые лежали в изножье большего по размеру саркофага.

По сути дела, это было все, что мы обнаружили в склепе. Нигде не было ни украшений, ни личных принадлежностей.

После первых минут восторга мы почувствовали заметное разочарование. И это все?..

Потом, после продолжительного молчания, папа Малькольм произнес:

– Так, значит. Небогатая добыча… Сначала я думал, что это фараон.

– А что? Не фараон? – спросил Хальворссон.

– Это исключено. Фараона не хоронят так бедно. Я даже боюсь, что это не придворный чиновник. Может быть, это был обычный человек знатного происхождения.

– А надпись?

– Это уже дело мистера Силади.

Я как раз направил фонарь на стену и изучал надписи. В этом помещении было две надписи, на двух более длинных стенах.

– Ну? – спросил фольклорист. – Что там написано, Петер?

– Один из текстов содержит проклятия. Это неинтересно…

– Как же неинтересно, – заупрямился Хальворссон. – Не забывайте, что я не египтолог, и еще никогда не видел ничего подобного…

– Ладно, – сказал я. – Слушайте. Попробую перевести. «После долгого пути я вернулся туда, куда мне предназначено вернуться. Путь странника подошел к концу, пути больше нет. Голодный больше не будет есть, жаждущий больше не будет пить. Глаз больше не увидит света, ухо больше не услышит звука. Душе назначают цену, как зелени на рынке. Тело мое вернулось после долгого пути и жаждет только покоя. Не возмущайте его покоя. Если все же вы осмелитесь. Озирис знает, что ему делать!»

Остальные подняли головы и посмотрели сначала на стену, потом на меня.

– Интересно, – пробормотал Карабинас. – Мне еще не приходилось слышать такого текста проклятий.

– Что же в нем странного? – нервно спросил датчанин.

– Даже не знаю. Может быть, то, что в нем не содержится конкретных угроз.

– Что такое – конкретная угроза?

– Не сообщается, что произойдет с тем, кто нарушит вечный покой мертвого.

– Я не чувствую в нем никакой угрозы. Скорее смирение. Это исповедь человека, которому уже все равно.

– Это вы себе только воображаете, – сказал Миддлтон. – Вы понимаете, что значит «Озирис знает, что ему делать»?

– Нет.

– Так вот, Озирис – это повелитель мертвых. Остальное вы теперь можете себе представить.

Датчанин не отрывал взгляда от надписи, как будто понимал, что там написано, затем принялся рассматривать черты лица вырезанного на саркофаге и раскрашенного изображения мужчины среднего возраста. Наконец он снова покачал головой.

– Не знаю. Может быть, вы и правы. Но я фольклорист, и за эти годы прочитал много текстов. В том числе и с проклятиями. Я знаю, каковы тексты, когда кто-то проклинает. Этот не такой. Поверьте, он не хочет никому угрожать. С него довольно и своих бед.

Старик пожал плечами.

– Угрожает или нет – все равно. Мы уже здесь. А вторая надпись?

Эта была значительно интересней, чем первая. И когда я начал разбирать ее по слогам, у меня сквозь зубы невольно вырывалось шипение.

Карабинас покосился на меня с удивлением, потом тоже принялся за чтение и вдруг громко вскрикнул:

– Есть! Святые угодники!

– Что такое? – остолбенел Старик.

– Квадратноголовые… или пирамида. Не знаю!

Старик тоже пытался читать, но не слишком преуспел в этом, потому что в волнении только шарил руками в поисках очков, потом махнул рукой и повернулся ко мне.

– Вы не переведете поподробнее, Петер? Я как раз закончил перевод надписи. Вытер со лба пот и начал читать вслух:

«Я спустился в земной мир, чтобы быть вместе с моими сыновьями и дочерьми, которых я сотворил. Я оставил звезды, моего отца, Ра, Солнце, чтобы уничтожить врагов людей. Я, Иму, сын Ра. Однако люди не понимали моих мыслей, не хотели следовать моим законам, не хотели идти по моему пути. Я, Иму, любил людей. Я хотел возвысить их до себя, но люди отвергли меня, они не верили в добро, они преследовали меня и покушались на мою жизнь. Часы мои сочтены. Жизнь моя коротка. Я больше никогда уже не увижу отчего крова, храма Ра, который я покинул ради людей. Я, Иму, уже никогда не вернусь!

Все же я прошу вас, чтобы вы не скорбели. Ведь я оставил семя, которое вы можете посеять, когда угодно. Семя прорастет и выпустит колос. Но смотрите, хорошо посадите семя! Найдите плодородную почву, из которой сможет вырасти колос.

Когда же колос вырастет, он должен достичь храма Ра. Подготовьте ему солнечную ладью, посадите в нее и отправьте к храму Ра. Руль будет в моих руках. Он достигнет храма Ра.

Берегите семя: если оно погибнет, то путь мой был напрасен. Благословляю вас!»

– Иму! – пробормотал Старики почесал в затылке. – По крайней мере, мы знаем теперь, кто скрыт в саркофаге.

– Советник фараона Эхнатона, таинственный Иму, – сказал я. – Понимаете ли вы, что это значит?

– Естественно, – сказал Хальворссон. – Что мы стали на шаг ближе к подземной пирамиде.

Почти все мы собрались наверху, в палатке Старика. Один только Миддлтон все еще торчал в склепе, хотя и сам не мог бы сказать, что искал. Просто склеп не давал ему покоя. Он притягивал его, как свет бабочку.

Собственно говоря, все мы испытывали то же самое, только, пожалуй, не осмеливались признаться в этом даже самим себе. Во всяком случае, Миддлтон был наименее стыдливым из нас.

И, наверно, наименее голодным.

Сегодня вечером мы опять ели рис, который сварил Осима, и, естественно, беседовали о склепе.

– В любом случае странно, – говорил Старик. – Эти надписи совсем не такие, каких можно было ожидать. Какие-то они другие.

– В каком смысле? – спросил датчанин. На лице Старика появилась гримаса.

– Надписи такого рода имеют сложившиеся традиции. Надписи, найденные в склепах пирамид, изученных до сих пор, вы встретите в любой книге по специальности. А эта – нечто совсем другое. Нет в ней никакой торжественности, никакой величественности, ничего, что указывало бы на власть.

– Не забывайте, что там внизу лежит не фараон, а всего лишь один из советников.

– Ну и что, – сказал Осима. – В надписях маленьких людей иногда куда больше властолюбия, чем в надписях фараонов.

Хальворссон облокотился на стол и подпер подбородок руками, затем обратился к Старику:

– Скажите, это не может быть подделкой? Папа Малькольм так вскинул голову, словно ему под мышку сунули тлеющие угли.

– Что такое? Подделка?

– Я имею в виду надпись. Не может быть?

– Исключено. Склеп был нетронутым. Датчанин снова только вздохнул.

– Тогда не понимаю.

– Что вы не понимаете?

– Дух надписи.

В нас зародилось какое-то подозрение. Дело в том, что постепенно мы убедились, что у Хальворссона исключительные способности к анализу написанных текстов.

– То есть, как это – дух? – спросил я с подозрением.

Датчанин повернулся ко мне и поднял палец.

– Видите ли, Петер… Как бы мне выразиться? Если бы я не знал, что этот Иму жил в середине второго тысячелетия до новой эры, я бы сказал, что это христианская надпись. По крайней мере, в том, что касается его философии и образов. Обратите внимание. Во-первых, это его сравнение с семенами. Это не напоминает вам горчичное семя?

– Горчичное семя?

– Ну конечно. Из Библии. Или семя, которое падает на благодатную почву и из которого вырастает Учение. Новое учение. Христианство. Ведь первые христиане сравнивали себя с семенем или себя и свое братство с закваской. «Но смотрите, хорошо посадите семя! Найдите плодородную почву, из которой сможет вырасти колею!» Я словно слышу апостола Павла в одном из его посланий.

– В этом, несомненно, что-то есть, – буркнул Йеттмар. – Только учтите, что и у христианства были предшествовавшие ему учения. Возьмите, например. Иоанна Крестителя и его секту. Может быть, и древние египетские учения сыграли роль в возникновении христианства.

– Но есть здесь и кое-что другое, – продолжал датчанин. – Как бы это объяснить? Каждая религиозная система создает своих культурных или солярных героев, одна из задач которых – защищать человечество, снизойдя из потустороннего мира. В частности, несметное множество героев имеется в азиатских мифологиях, но они и в Европе довольно известны. В первую очередь Геракл. Это – полубог, который берет людей под свое покровительство. Не посчитайте богохульством, но и Иисус Христос тоже относится к ним. Культурный герой, сын божий, который принимает на себя грехи человечества. Умирающее и воскресающее божество.

– Вы полагаете, что и в этой надписи речь идет о чем-то подобном?

– Да. Этот Иму – сын Ра, бога Солнца: таким образом, он солярный герой. Его задача – оберегать человечество и обучать его своим наукам. Как там в тексте? «Я хотел возвысить их до себя, но люди отвергли меня…» А в этом смысле он и культурный герой тоже. Возможно, что не естественным образом покинул он этот мир. И, подобно Христу, Иму тоже воскреснет, по крайней мере, согласно надписи.

– Откуда вы это взяли?

– «Подготовьте ему солнечную ладью, посадите в нее и отправьте к храму Ра. Руль будет в моих руках…» Что это, как не пророчество воскрешения?

Мы помолчали немного, потом Осима сказал задумчиво:

– Тогда это должно означать, что мы нашли могилу основателя религии?

– Не знаю, – сказал Хальворссон. – Не имею ни малейшего понятия. Во всяком случае, это, пожалуй, самый древний археологический и, соответственно, письменный памятник, отражающий сложившееся представление о героях, которые берут на себя грехи человечества, умирают и воскресают. В середине второго тысячелетия перед началом нашего летоисчисления!

– Значит, история об Иму всего лишь сказка или миф, и то, что мы видим там, в склепе, – только отражение другого мира, как сказал бы Платон? – осторожно спросил Старик.

Хальворссон энергично потряс головой.

– Как раз напротив! Дело в том, что до сих пор существовала официальная точка зрения, согласно которой солярные и культурные герои являются продуктами творческой фантазии. Теперь же можно будет доказать, что, как и во многих других теориях, в этой тоже есть реальная основа.

– Иму?

– Иму. Представьте себе следующее. Где-то, скажем, в Африке, в результате смешения семитских и негритянских племен на относительно ограниченной территории сложилась высокая культура, и некоторые из представителей этой культуры установили контакт с египетским царством, а именно с фараоном Аменхотепом IV. Они попытались преобразовать египетское царство по образу своего, несомненно, более развитого государства. Они хотели изменить общество, и это подтверждается тем фактом, что ими была отвергнута языческая религия, политеизм, и введена вера в одного бога вместо нее: вера в Атона, то есть Ра, поклонение солнечному диску. Они лишили власти жрецов Амона. Это была настоящая социальная революция, во втором тысячелетии!

– Понятно! – сказал Осима.

– Фараон тоже был с ними заодно, и они вместе пытались преобразовать царство, в чем, в конце концов, потерпели крах. Как там говорит Иму? «…Люди отвергли меня, они не верили в добро, они преследовали меня и покушались на мою жизнь. Часы мои сочтены». Общество, к сожалению, невозможно преобразовать искусственным путем, усилиями нескольких человек. Если исторические условия не предоставляют такой возможности, то нет социальной революции.

– Таким образом? – спросил Йеттмар.

– Таким образом, мифы о культурных героях возникли не на пустом месте; они восходят к временам фараона Эхнатона и его советников. И это событие отражено в мифах о солярных и культурных героях во всем мире!

Теория была очень заманчивой, но мне не нравилось, что Хальворссон абсолютно все – происхождение и сказок, и мифов – возводит к Египту.

– А если то же самое произошло где-то еще? Ведь при контактах более высоких культур с несколько менее развитыми похожие события могли повторяться.

– Конечно, – сухо сказал Хальворссон. – Только о других таких культурах у нас нет никаких данных, а об этой есть.

Это, несомненно, тоже было определенной научной точкой зрения. Во всяком случае, заслуживало внимания следующее обстоятельство: когда Хальворссону нужно было разгромить чужую теорию, он проявлял блестящую и конструктивную фантазию, но если критиковали его собственную – он мгновенно превращался в позитивиста, лишенного всякого воображения.

– Кроме того, есть здесь еще одно, – проговорил датчанин. – Скажите, в конце концов, конкретно, что собой представляет эта солнечная ладья?

Осима посмотрел на меня, я, в свою очередь, на Йеттмара. Наконец японец взялся объяснить это подробнее.

– Вы знаете, что в греческой мифологии у Солнца есть колесница, колесница Гелиоса: на ней он мчится по небу. Если учесть, что главным транспортным средством в Египте были ладьи, плывущие по Нилу, то естественно представление египтян, что Ра тоже путешествует вокруг земли на ладье. Она перемещается с помощью гребцов, которыми являются звезды, или с помощью паруса. В ладье сидит Солнце, Ра, и его спутники. Позже пассажиром ладьи стали считать Озириса, повелителя подземного мира. Полагали, что Солнце спускается в царство мертвых, и освещает своим светом томящихся там несчастных. Вот, в целом, что такое солнечная ладья.

– Всего-то? – разочарованно спросил датчанин.

– Ну, не совсем… Кроме того, и души умерших тоже поднимались к Ра на солнечной ладье!

Хальворссон вскочил на ноги и громко завопил:

– Вот оно! Скажите еще раз!

– И души умерших тоже поднимались к Солнцу на солнечной ладье. Особенно души фараонов. По более древним представлениям, душа фараона могла превратиться также в скарабея, но во времена Нового царства верили уже только в солнечную ладью. Поэтому возле каждой пирамиды стоит по ладье. Чтобы душа умершего фараона могла отправиться на ней в царство Солнца.

– Тогда ясно, что это воскрешение! И Иму говорит об этом…

Тут полог палатки откинулся и вошел Миддлтон. Лоб его был в песке, глаза покраснели, щеки ввалились, словно он заболел.

– Не хотите поужинать, Миддлтон? – спросил Старик. – За ужином вы можете услышать кое-какие умные вещи, которые придумали в ваше отсутствие.

Миддлтон свалился на походную кровать Старика и тяжело засопел. Потом сел в постели и повернулся к нам.

– Я тоже придумал кое-какие умные вещи. Точнее говоря, я задал самому себе несколько умных вопросов и попытался найти на них приблизительно такие же умные ответы.

– Ну, и удалось? – спросил Старик не без насмешки в голосе.

– Частично. Некоторое время я читал и перечитывал надпись, и знаете, что обнаружил? Чем отличается эта надпись от прочих надгробных надписей.

– Ну… здесь целый ряд отличий. По стилю, по содержанию, по идее, – проворчал Йеттмар.

– Нет. Нет и нет. Главное в том, что эта надпись содержит послание, а все остальные – нет! Остальные либо проклинают того смельчака, который потревожил место упокоения фараона, либо просто описывают то, что произошло. Что сделал фараон за время своего правления. Но ни одна не говорит ничего о будущем! Не дает потомкам никаких указаний на будущее. А эта дает… Семена, солнечная ладья и колос. Только мы не понимаем, что он хочет сообщить нам.

– А вы не преувеличиваете, коллега? – спросил Старик.

– Почему преувеличиваю? Этот Иму, кто бы он ни был, не проклинает людей, вскрывающих склепы, не потому, что проклятия забыли написать на стене, а потому, что он именно того и хотел, чтобы его нашли! Чтобы кто-нибудь прочитал его послание, чтобы семя проросло колосом и колос достиг Ра!

– Да, действительно, – пробормотал Старик. – Только вот не очень много в этом смысла. Жаль, что вы не слышали рассуждений Хальворссона. Но я вам кое-что скажу. Огромное противоречие есть где-то между тем, что вы говорите, и, если мне позволено будет так выразиться, реальностью.

– А именно?

– Если бы он хотел, чтобы его могилу обнаружили и прочитали его завещание, зачем он велел спрятать себя в таком склепе, который найти намного труднее, чем если бы он был под пирамидой? Он словно умышленно спрятался.

Миддлтон улыбнулся.

– Нет здесь никакого противоречия. Этот человек был на значительно более высоком уровне развития, чем египтяне, и знал, что однажды и они достигнут той ступени развития, когда с помощью весьма простых средств смогут определить местонахождение его усыпальницы. Я думаю, что он спрятался лишь настолько, чтобы его нашли позже.

– Вы думаете, ему были известны те средства, которые знаем и мы?

– Не могу сказать, – пожал плечами Миддлтон. – Возможно, он знал совсем иные способы измерения. Но несомненно, что вершины пирамид и холма играют свою роль в определении местонахождения усыпальницы. В конце концов, мы нашли ее случайно, не так, как хотел Иму!

– Смешно, – проворчал Осима. – Иму хотел!

– Теперь еще, – сказал Миддлтон. – Не так и очевидно, что этот склеп очень уж усердно прятали…

– Что, что? – рявкнул на него Старик. – По-вашему, его не слишком хорошо спрятали?

– А вспомните-ка Субесипу, – сказал Миддлтон. – Хетта Субесипу. Его проводили в подземную пирамиду, он видел ее изнутри, и им не пришлось ломать стенку. И грек, предположительно, тоже побывал в этом склепе, и ему тоже не нужно было взламывать запертые двери.

– Тогда где же, черт побери, этот другой вход? – вскинулся Йеттмар. – Ведь где-то же он должен быть!

– Это уже другой вопрос, о котором я хочу поговорить, – потянулся Миддлтон. – Пока вы тут спорили о философских проблемах, я нашел еще одну дверь. В противоположном конце склепа… Удивительно, что мы не заметили ее раньше. Ведь кладка поверх нее не оштукатурена. 1 июня Сегодня мы вскрыли и вторую дверь. Сделать это было намного легче, ведь, в отличие от первой, на ней не было штукатурки. Между двумя каменными плитками Йеттмар обнаружил обрывок шелковой ткани и клочок кожи неопределенного происхождения. Мы были почти уверены, что после погребения Иму в склеп приходили люди, но наверняка не грабители гробниц.

Когда мы вскрыли дверь, нашим глазам предстал подземный коридор, терявшийся вдали. Он казался бесконечным уже потому, что в него не проникал ни один луч света. Мы уже устали до смерти. Завтра попытаемся пройти по коридору вперед. 2 июня Старик чувствовал себя не блестяще, поэтому мы решили, что он останется наверху, пока мы попытаемся пройти по коридору. Карабинас взял с собой кое-какие приборы, чтобы установить наше точное местонахождение.

Поскольку мы не могли идти, пока он не определил направление коридора, я, за неимением лучшего, ощупывал стену. Похоже было, что ее покрыли такими же каменными плитками, какими замуровали двери.

Поработав несколько минут, Карабинас сложил штатив и протянул руку вперед.

– Все так, как я и думал. Коридор ведет прямо к холму.

Теперь уже никто из нас не сомневался, что захороненная пирамида прячется под холмом.

Было уже около полудня, когда мы прошли по коридору. Но не успели пройти и ста метров, как путь преградило неожиданное препятствие. Когда-то давно, может быть, сотни, а то и тысячи лет назад из боковой стены вывалилась одна каменная плитка, и через образовавшуюся щель в проход обрушился песок. Между сводом коридора и поверхностью песка осталось ровно столько места, чтобы через щель можно было пробраться ползком.

– Попробуем? – подмигнул мне Карабинас. Несколько мгновений я чувствовал большой соблазн сказать «да», но потом здравый смысл все же взял верх.

– Нив коем случае, – охладил я его пыл. – Принесем несколько металлических реек и установим опоры. А песок разровняем по полу коридора.

По выражению лица остальных я видел, что охотнее всего они кинулись бы сейчас к дыре и готовы протискиваться через нее до самой захороненной пирамиды, но и они согласились, что нельзя лезть напролом. Если песок обрушится, пока мы будем по ту сторону, то, пожалуй, навеки погибнет великое открытие.

Было уже часов десять вечера, когда мы закончили сооружение опор, расширив проход настолько, что могли пройти через него без особых затруднений, хотя и пригнувшись.

Теперь должен был выполнить вторую половину своих неблагодарных обязанностей. Самым решительным голосом я объявил работу на сегодня законченной, поскольку мы еле держимся на ногах, что, в конце концов, соответствовало истине.

Сейчас же я считаю – лучше бы я этого не делал.

Карабинас и Йеттмар, правда, высказались в том смысле, что мы стоим как раз у врат рая и что великие открыватели не знали ни ночи, ни усталости, но, тем не менее, покорно поплелись вслед за мной, когда я направился к выходу.

Только Хальворссон с сожалением оглянулся, словно навеки прощался с неоткрытой пирамидой.

Наверху, в палатке Старика, усталость обрушилась на нас с полной силой. От боли в мышцах я не мог поднять руки и чувствовал, что веки мои неудержимо закрываются. И остальные шатались, как пьяные, и не могли дождаться того момента, когда они растянутся на резиновых матрасах.

Старик, отдыхая в складном кресле с трубчатой рамой и положив ноги на стол, внимательно выслушал мой доклад. Его лоб покрывала испарина, и лампа отбрасывала на его лицо желтый свет. Если бы я не был смертельно усталым, то, пожалуй, пристальнее присмотрелся бы к нему.

Как я сказал, он внимательно выслушал меня, но, когда я закончил, то не произнес ни слова. А ведь я доложил ему наши планы на завтра: что мы находимся перед самой пирамидой, коридор ведет прямо к холмику, под которым, в этом я был уже уверен, найдем захороненную пирамиду. Он лишь спокойно смотрел на меня и тихонько барабанил пальцами по столу.

Я уже не могу припомнить, как очутился в постели. Проснулся я только с рассветными лучами солнца, которые резвились у меня на носу, и от крика петуха Осимы, возвещавшего во всю глотку наступление утра. 3 июня Завтрак прошел почти в молчании, в воздухе висела какая-то необъяснимая напряженность. Малькольм едва притронулся к еде, несколько раз вставал и выходил из палатки, чтобы окинуть взглядом пирамиды в пустыне. Словно он ждал кого-то.

Когда мы покончили с едой и приступили к обычному ежеутреннему обсуждению предстоящей работы. Старик неохотно отошел от двери и брюзгливым голосом открыл наше совещание:

– Вчера я выслушал доклад мистера Силади о выполненной работе. Я очень рад, что мы, вероятно, стоим на пороге большого открытия. И все же вынужден на время приостановить работу.

Я решил, что ослышался, то же, по-видимому, подумали и остальные. Йеттмар даже рот раскрыл от изумления.

– Что вы говорите? – спросил он хрипло и вцепился руками в край стола.

– Мы начнем другую работу, – сказал Старик. – Собственно, не начнем. Закончим то, что нам уже давно нужно было сделать.

– О чем вы говорите, Малькольм? – пришел я в себя.

– О склепе. Думая только о захороненной пирамиде, мы забыли о склепе. А это, может быть, не простой склеп. Может быть, ценность его не меньше, чем пирамиды.

– К черту склеп! – вырвалось в отчаянии у Карабинаса. – Как можно сравнивать склеп с захороненной пирамидой? А обелиск? Календарь, которому тысячи лет? Не хотите же вы заставить меня поверить, что склеп вам важнее, чем это чудо, которое, может быть, через несколько часов будет лежать у нас на ладони!

Папа Малькольм с решительным, не терпящим возражений видом стукнул кулаком по столу.

– Важнее то, чем мы уже располагаем! Пирамида – только гипотеза! Дай бог, чтобы когда-нибудь • она стала реальностью! Но пока мы не приведем в порядок дела со склепом, мы не сделаем ни одного шага к пирамиде!

От этого можно было сойти с ума!

– Но подумайте хорошенько, шеф, – попытался я вразумить его с помощью трезвых аргументов. – Может быть, вы и правы в отношении склепа. Даже наверняка. Но так ли уж важны эти полдня? Как только мы доберемся до пирамиды, тут же вернемся и приведем в порядок находки из склепа.

Старик упрямо покачал головой, но когда заметил, что мы стоим на своем, заговорил более жестко.

– Я руководитель экспедиции! Кому не нравится – скатертью дорога! Пишите заявления, что не согласны с моими распоряжениями, – и можете сматывать удочки! Вы меня поняли, надеюсь?

Естественно, мы поняли. Но только его слова. И вовсе не понимали, что за ними кроется. Не ревнует ли уж папа Малькольм из-за нашего открытия? Но с какой стати, если экспедиция организована от его имени? Нам было совершенно непонятно его поведение, и я мог объяснить это не иначе, как неожиданно проявившим себя старческим маразмом.

Мы переглянулись, пытаясь найти ответ в глазах друг друга. Наконец Осима нарушил молчание:

– Хорошо. Так что нам нужно делать? Старик встал и показал в сторону склепа:

– Подготовить все к транспортировке. Все до последнего гвоздя! Мистер Осима сделает необходимые снимки, мистер Карабинас проведет замеры, остальные носят и пакуют. К сожалению, мы не можем привлечь посторонних по известным причинам. Из-за пирамиды, – добавил он миролюбиво.

Миддлтон поднял голову и иронично кивнул Старику.

– О'кей, шеф. Только скажите, куда подевались все ваши сомнения. Еще дома вы говорили, что все принадлежит египтянам… А сейчас мы не оставляем им не только то, что однажды уже взяли другие, но и забираем с собой то, что сами нашли. Как это совместить, шеф?

Малькольм опустил голову и несколько секунд размышлял. Когда же он заговорил, то едва ли сказал то, что хотел сказать с самого начала.

– Все здесь до последнего гвоздя является собственностью египтян. Но если уж мы ввязались в эту игру, то нужно довести дело до конца. А когда закончим, отдадим все вместе с документацией.

– С документацией? – непонимающе спросил Осима.

Но Старик больше не хотел терять время на разговоры. Он считал уже вопрос закрытым.

– Вы серьезно полагаете, что мы сможем незаметно вывезти из страны саркофаг и каноны? – спросил и я взбешенно, хотя и пытался придать своему лицу спокойное выражение.

Он и теперь не ответил. Повернулся и скрылся в палатке. 5 июня Сегодня мы, наконец, закончили упаковку находок. Саркофаг, уложенный в деревянный ящик, покоится в автомобиле вместе с канонами и маленьким саркофагом. Только Богу известно, сколько нам пришлось потрудиться в эти дни, пока мы вытащили этот дьявольски тяжелый саркофаг из склепа. Если меня выгонят с работы, я смогу теперь зарабатывать себе на хлеб грузчиком. В этом я уверен.

Больше всего бесит, конечно, то, что пирамида находится в каких-то паре сотен ярдов от нас, а мы не можем к ней приблизиться. Положение, как у жениха, который спит в одной постели со своей невестой, только между ними лежит ее младший братишка. Ночь, желание доводит чуть не до слез, а маленький братик мирно посапывает. Но при малейшем подозрительном скрипе открывает глаза.

Осима сделал несколько тысяч негативов, Карабинас все просчитал и измерил с точностью до миллиметра.

Помню, мы ужинали, полулежа перед палатками, и разговаривали о пирамиде. Рядом с нами стоял автомобиль с содержимым склепа в багажнике. Лицо папы Малькольма разгладилось, он успокоился настолько, что время от времени отпускал шутливые словечки, которых нам так не хватало за минувшие дни. Если все верно, завтра мы увидим захороненную пирамиду.

Малькольм встал раньше всех, пожелал доброй ночи и ушел в палатку. Мы еще немного поговорили, но остерегались затрагивать прошедшую неделю. Мы так и не смогли признать правоту Старика. 6 июня На рассвете я снова проснулся от крика петуха Осимы. У него был металлический голос, как у рожка на поле боя. И, быть может, именно это в конце концов спасло ему жизнь. Хотя мы чуть не каждый день поддразнивали Осиму, рассуждая, что будет, когда петух попадет в суп, никто из нас не желал ему зла. Разве что гиены, которые частенько кружили по ночам вокруг палаток.

Я выпрыгнул из постели и, пошатываясь, вышел наружу. Солнце стояло уже довольно высоко в небе, но пустыня гладила мои босые ноги еще прохладными ладонями. Я потянулся и подумал, что сегодня будет критический день.

Может быть, более великий день, чем тот, когда нашли Тутанхамона.

И только повернулся, чтобы войти в палатку, как услышал у себя за спиной испуганный возглас. Я мгновенно обернулся снова, почувствовав, что случилась какая-то беда.

У соседней палатки стоял Осима с беспомощно разведенными в стороны руками. Карабинас же, который выходил из палатки Малькольма, одной рукой прикрывал лицо, а другой отчаянными движениями теребил себя по бедру.

В голове у меня молниеносно пронеслась мысль: Иисусе, что такое могло случиться? Украли наши находки или вдруг завалило склеп?

Тут появились Хальворссон и Миддлтон, а за ними Йеттмар. Датчанин тряхнул рыжей бородой и, опережая всех, крикнул Карабинасу:

– Что случилось. Никое? Что стряслось? Карабинас опустил руки и с неописуемым выражением кивнул в сторону палатки Старика.

– Старик… шеф…

– Что с ним? – сорвался с места Осима, выкрикивая на бегу слова, адресованные греку.

– Умер. Профессор Малькольм умер… – выдавил из себя Карабинас, затем закрыл лицо руками и рухнул на песок.

Осима встал с колен у кровати Старика и посмотрел на нас.

– Сердечный приступ, – сказал он. – Насколько я могу судить. Конечно, потом вскрытие… – и замолчал.

– Я уже целую неделю чувствовал, что с ним что-то не в порядке, – сказал Йеттмар, поправляя покрывало, наброшенное на Старика. – Вы не замечали? Он постоянно потел, и лицо было такое серое… Я… я… хотел сказать, но…

Мы все стояли, не решаясь смотреть друг на друга. Мы чувствовали себя виноватыми в смерти Старика, ведь мы обязаны были заметить, как плохо он выглядел в последние дни. Он больше отмалчивался, тяжело дышал и уже не спускался в склеп.

– Но почему же он ничего не сказал? – вырвалось у Йеттмара.

– Потому, что не хотел, чтобы хоть что-то отвлекало нас от работы, – сказал Хальворссон. – Он хорошо знал нас. Знал, что мы одержимы своей работой. Он не хотел быть нам помехой.

– Он предпочел умереть, – пробормотал Мидлтон.

– Поэтому-то он заставил нас упаковать все находки!

– Поэтому. Мы были бы в отчаянном положении, если бы за это пришлось приниматься сейчас.

– Следовательно, он учитывал, что…

– Он знал наверняка. И не хотел, чтобы мы гонялись за двумя зайцами сразу. И ни склепа, и ни пирамиды. Сейчас, по крайней мере, у нас есть склеп.

Я, как старший по рангу профессор, был вынужден взять руководство на себя. Во-первых, нужно было замаскировать склеп, а во-вторых, но одновременно, мы должны были заявить властям о смерти Малькольма. Хотя бы учитывая здешнюю жару.

Со склепом мы управились за два часа: положили на место покрывную плиту и наносили на нее песка.

Затем я отправил Йеттмара и Хальворссона в город, чтобы они уведомили полицейские власти о смерти Малькольма. А мы с Карабинасом, Миддлтоном и Осимой принялись за составление инвентарной описи выкопанных находок.

Йеттмар и Хальворссон вернулись около полудня на полицейской машине. В город они добрались на попутной, потому что автомобиль был нам совершенно необходим для инвентаризации: мы не хотели лишний раз таскать саркофаги туда-сюда.

Разморенный жарой полицейский врач и прибывший с ним, вероятно, судебный следователь не слишком стали затруднять себя работой. Они лишь бегло осмотрели бедного папу Малькольма и тут же выписали нам необходимые документы. Затем погрузили Старика в багажник автомобиля и умчались с ним вместе.

Окутанные поднятой автомобилем пылью, мы стояли пришибленные, как будто потеряли родного отца. Бедный папа Малькольм! Догадывался ли он, что никогда не увидит захороненную пирамиду? 10 июня Сегодня Малькольма повезли в Санта-Монику, а меня, как новоиспеченного руководителя экспедиции, вызвали в Управление археологии. Я явился по вызову в сопровождении Хальворссона, подсознательно надеясь, что рыжая борода датчанина смягчит сердца чиновников Управления.

Но если бы меня спросили, что я, собственно говоря, понимаю под этим, я не смог бы объяснить.

Перед тем мы вели долгие и острые споры о праве на владение археологическими находками. И, наконец, приняли решение ничего не вывозить в Штаты контрабандой. Очевидно, того же хотел и папа Малькольм. Поэтому мы все внесли в список найденных вещей и те предметы, которые вынесли из склепа военные. Единственным обманом, к которому мы прибегли, было указание другого места находок. Мы записали, что саркофаги и статуи нашли над Абдаллах-Бахари.

В Управлении археологии нас ожидал первый неприятный сюрприз. Толпа орущих и толкающихся людей ждала, пока одуревшие от шума сотрудники Управления не шлепнут на их бумаги штамп, дающий право на вывоз находок. Египет был охвачен настоящим археологическим бумом.

Мы прождали не менее получаса, пока, наконец, не попали к компетентному лицу. Дежурным компетентным лицом оказался молодой мужчина в очках, по всей вероятности, студент университета, которого привлекли к административной работе из-за этого бума. Когда мы вошли в его кабинет, он встретил нас дружелюбной улыбкой и пригласил сесть. Он с уважением остановил взгляд на бороде Хальворссона, но ничего не сказал, а тут же углубился в изучение поданных ему списков, слегка кивая по прочтении каждого пункта. Посмотрел и зарисовки местности – но без особого интереса. Наконец он сложил перед собой бумаги и озабоченно посмотрел мне в глаза.

– Словом, это все?

– Пока да. Остальные заняты раскопками коптского кладбища, но еще не закончили. Мы тоже остались бы, если бы не это несчастье, смерть…

Лицо его омрачилось, и он сочувственно кивнул.

– Естественно. Очень и очень неприятно… Значит, два саркофага. Вам известно, чьи они могут быть?

Я немного поколебался, но в интересах нашего дела1 вынужден был скрыть правду.

– Точно – нет. У нас есть только догадки.

– Фараон?

– Исключено. Пожалуй, один из советников фараона.

– Нашли в склепе золото, драгоценные камни?

– Нет.

– Канопы?

– Две. Обе из мрамора. И один мраморный шар.

– Что? – наклонился он ко мне заинтересованно. Я уже пожалел, что сказал об этом.

– Мраморный шар. Похожий на мяч… только из мрамора.

Он состроил гримасу и покачал головой.

– Никогда не слышал ничего подобного. Не может это быть флаконом для благовоний?

– Возможно, – не замедлил я ответить. – Мы еще не имели возможности изучить его внимательней. Знаете ведь, смерть…

Он снова погрузился в бумаги.

– А Анубис?

– Где-то вот таких размеров. – И я показал. – Сделан, вероятно, из какого-то незнакомого нам минерала.

Он отодвинул бумаги и снова улыбнулся.

– Ну, не так уж и много. Честно говоря, я вам сочувствую. Досталось вам какое-то завалящее коптское кладбище, и когда случайно вы находите склеп, то и тут никакой радости. В довершение всего и мистер Малькольм еще… Вы знаете, что голландцы нашли настоящего фараона?

Мы напустили на себя такой несчастный вид, что над нами сжалился бы даже убийца-рецидивист. Хальворссон жевал кончик своей бороды, и из глаз его вот-вот должны были брызнуть слезы. Надо полагать, нам будет позволено забрать с собой документацию и, может быть, даже часть коптского кладбища.

Чиновник выдвинул ящик стола и вынул из него печать. Усердно подышал на нее, потом с размаху опустил на бумагу.

– Вот, пожалуйста! Итак, до свидания! Можете забирать!

Мы встали, но до нашего сознания еще не совсем дошло, что он сказал.

Хальворссон пришел в себя первым. Он тряхнул бородой и почти шепотом спросил:

– Можем забирать? Что?

Теперь пришла очередь удивляться чиновнику.

– То есть как – что? Все, разумеется! До последней канопы. Это подарок Египта.

Мы оба чуть не упали в обморок. А служащий все смотрел на нас, ничего не понимая.

– А что? Может быть, вы считаете, что этого мало? Да, действительно… я дал бы вам и больше, но, в конце концов, по-настоящему хороших храмов мало. И так уже США получили свои. А голландцы свой успели даже увезти.

– Но эти Апис и Анубис… они из полудрагоценного камня и…

Словом, я не хотел его надувать. Молодой человек терпеливо улыбнулся.

– Полудрагоценный камень – это не драгоценный камень. Если бы вы нашли золотые украшения, я был бы вынужден задержать их здесь. Или, скажем, какого-нибудь значительного фараона. Но в этом случае!

Он почесал в затылке, потом неожиданно, словно вспомнив что-то, вскрикнул:

– А не из-за мраморного ли шара вы в такой растерянности? Успокойтесь, и он принадлежит вам. Я поинтересовался им из простого любопытства. Впрочем, я совершенно уверен, что это флакон для благовоний. Иначе просто не может быть. А сейчас прошу меня извинить. Я еще раз выражаю вам свое искреннее соболезнование по поводу смерти мистера Малькольма, но меня ожидает много людей… Вы меня извините, не правда ли? 15 июня Сегодня я получил уведомление, что в мое отсутствие меня назначили директором Археологического института Университета Санта-Моники. Знаю, что положено было бы устроить небольшое торжество, но из-за смерти папы Малькольма ни у кого из нас не было ни малейшего желания. Мы в молчании выпили несколько рюмок, а потом спать отправились даже студенты.

Может быть, над нами тяготеет проклятие фараона? 17 июня Я решил вернуться в Санта-Монику. Йеттмар и Карабинас заявили, что уедут вместе со мной, в то время как остальные, за исключением Осимы, который взял небольшой отпуск для поездки в Японию, продолжат раскопки. Хальворссон, хотя и очень хотел уехать вместе с нами, все-таки остается при своих ботинках. В этом его решении, пожалуй, не последнюю роль играла Селия Джордан.

Вечером мы попрощались с теми, кто остается. Я был удовлетворен, но радоваться по-настоящему ничему не мог. 25 августа Сегодня доктор Рэглэнд, сотрудник Медицинского института, и доктор Хубер – между прочим, больше похожая на манекенщицу, чем на врача, – провели рентгеновское обследование мумий. Они установили, что в меньшем саркофаге лежит мумия птицы, по-видимому, ибиса.

Но настоящий сюрприз ожидал нас при рентгеноскопии мумии взрослого мужчины. Выяснилось, что скелет мужчины среднего возраста не таков, как у обычного человека. Его ребра оплетали грудную клетку не только по горизонтали, но и по вертикали. Между отдельными ребрами имелись сочленения, ясно видные на рентгеновских снимках. Увенчивавший скелет череп был несколько меньше нормального размера, и форма его тоже отличалась от формы человеческого черепа. Впереди и сзади он был плоский, крышка черепа была ровной, без каких бы то ни было выпуклостей, словно ее специально сделали такой.

Мозг по объему тоже заметно уступал человеческому, а вес его, по словам доктора Хубер, не составлял и половины веса мозга человека.

Однако это было еще не все. Доктор Рэглэнд при обследовании пелен мумии обнаружил жука-скарабея, изготовленного из какого-то странного, почти прозрачного материала.

На сегодня это было все. 26 августа – Ну? – спросил Карабинас. – Как дальше?

– Не знаю, – пожал плечами Осима. – Но одно ясно. Захороненная пирамида – не легенда. И советники Эхнатона тоже существовали. Те, с решетчатыми ребрами.

– Нужно найти пирамиду, – сказал Карабинас.

– Кто они были, по-твоему? – спросил Осима.

– Советники.

– Пока неизвестная человеческая раса? Оба посмотрели на меня, словно я должен решить этот вопрос.

– Я много думал об этом, – сказал я. – Даже пытался взяться за дело с противоположного конца.

– Как это, черт возьми, понимать? – удивился грек.

– Я стал развивать мысль в обратном направлении.

Дело в том, что одной из наших отправных точек было предположение, что люди с решетчатыми ребрами были представителями высокой культуры, скажем, даже суперкультуры. Ну, а если все было не так? А если правда заключается в обратном?

– Как это в обратном?

– Возьмем размеры их мозга. По словами Рэглэнда, вес их мозга составлял около 700 граммов. Это, грубо говоря, половина мозга человека. Не могло ли быть, что их взяли ко двору фараона именно потому, что… ну, потому, что они были исключительно глупы и примитивны? Скажем, они выполняли ту же функцию, что и придворные шуты.

– Безумие, – подскочил Осима. – Ведь в источниках недвусмысленно говорится, что люди с решетчатыми ребрами были, по крайней мере, равными остальным. А надгробная надпись Иму? Для придворного шута такое не пишут в склепах!

– Ну, а как же размеры мозга! – отчаянно защищал я точку зрения, которую и сам не считал состоятельной.

– Это тоже какой-то трюк. Точно также, как с костями! – выкрикнул Осима. – Доктор сказал, что их мозг, несмотря на меньшие размеры, мог быть и тяжелее человеческого. Это не доказательство!

В этот момент в дверь постучали. Это был Киндлер, геофизик. В руках у него была бумажная коробочка, которую он осторожно поставил на мой стол.

– Вот ваш жук, Силади… Но мы не много о нем узнали.

– Но что-то удалось установить?

– Немного. Во-первых, его не вырезали, это точно.

– Тогда как же, черт возьми, его сделали? Киндлер окинул нас беспомощным взглядом, потом улыбнулся.

– Сейчас скажу глупость. Только не смейтесь. У меня нет никаких доказательств, но похоже на то, что его отлили.

– Ради бога, послушайте! Ведь это какой-то хрусталь!

– В том-то и дело… Он так выглядит. Но это не хрусталь. По крайней мере, не такой, какой встречается в природе.

– А вы не можете ошибаться? По его лицу пробежала тень.

– Конечно, могу. Ошибку никогда не следует исключать. Только, по словам моих противников, я знаю о хрустале больше, чем о собственной супруге. Я хотел бы видеть того, кто может тягаться со мной в том, что касается хрусталя. И я сразу говорю, что такого хрусталя в природе не существует. Это искусственный материал] Карабинас, который совершенно не разбирался в хрустале, напряженно следил за разговором и пытался уловить суть слов Киндлера.

– Это значит, – спросил он осторожно, – что жука сделали из чего-то вроде стекла? Киндлер одобрительно кивнул.

– Браво! Именно это я хотел сказать, Я подозреваю, что в руках у нас предмет, изготовленный из какого-то неизвестного искусственного стекловидного материала, и этот предмет изображает жука-скарабея.

– А нельзя ли установить состав? – спросил я взволнованно.

Киндлер покачал головой.

– Не могу вас утешить, Петер. Для этого мне сначала пришлось бы разломать жука. И даже если бы я так сделал, не знаю, оправдало бы ли это нанесенный ущерб. В принципе, конечно, мы могли бы определить составные части материала, но каким способом его изготовили, осталось бы по-прежнему загадкой. Из состава еще нельзя сделать прямого вывода о технологии изготовления.

– Так что вы посоветуете? Он дернул плечом.

– Раз уж вы меня спрашиваете, скажу – оставьте его в покое. Красивая вещица, правда? Будет больше пользы, если вы будете ею любоваться, чем ломать.

– Несомненно.

– Ведь в мире столько загадок! Подумайте только, сколько было художников в средние века, какие смеси красок они использовали. У каждого была своя собственная тайна. Если так рассуждать, то мы могли бы соскоблить все ими нарисованное, чтобы установить, чем они писали картины. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Абсолютно.

– А впрочем, очень красивая вещь. Я долго любовался ею. И в ней полно загадок.

– Загадок?

– Вот именно. Положите только ее на солнечный свет. Вместо того, чтобы разложить солнечный луч на тысячу оттенков, она меняется сама. Становится молочно-белой, как мастика, когда в нее подливают воду. И не нагревается. Странно, правда?

– А вы что по этому поводу думаете?

Он достал сигарету, закурил и выпустил дым.

– У меня возникла сумасшедшая идея. Но, прошу вас, никому не рассказывайте, потому что я хотел бы еще несколько лет поработать здесь.

– Молчим, как могила, – серьезно сказал Карабинас.

– Я положил эту безделушку на солнце. И стал смотреть, как она преломляет лучи. И тут вдруг у меня возникло какое-то странное ощущение. Знаете, какое? Словно некий внутренний голос шепнул мне, что скарабею нехорошо на солнце. Как будто во мне звучал плаксивый голос надоедливого ребенка, твердивший, чтобы я убрал оттуда жука. С ума сойти, а?

Никто ему не ответил.

– Тогда произошло нечто странное. Жук неожиданно побелел, как молоко. Увидеть что-нибудь сквозь него оказалось невозможно. Он стал просто матовым. Понимаете?

– Фантастично!

– Поборов страх, я взял его в руку, чтобы перенести в тень. Там через несколько минут он снова сделался прозрачным. Такого я еще никогда не видел.

– И что это такое, по-вашему? – спросил я нерешительно, покосившись на коробочку.

– Хотел бы я это знать! Если бы вы не сказали, что это египетский скарабей из эпохи фараонов, я бы подумал, что в жука встроен защитный рефлекс.

– Как, черт возьми?..

– Очень просто. По какой-то причине – хочу подчеркнуть, что это лишь предположение, – жук не должен находиться на солнце продолжительное время. Либо из-за тепла, либо из-за света. Понятно, да? Чего-то из названного ему следует опасаться. Но если все же случится так, что он попадет на солнце, срабатывает некая защитная система, и жук утрачивает свою способность пропускать свет. Не правда ли, я вовсе с ума сошел?

– Во всяком случае, то, что вы рассказали, очень интересно, – уклонился я от ответа.

– Собственно говоря, красивая вещица. Я бы с удовольствием поиграл с нею. Когда вам надоест, только скажите. Денек-другой я бы еще повозился…

Когда он ушел, в комнате надолго воцарилось молчание. Никто из нас не говорил ни слова: Карабинас уставился в пол, Осима на стену, а я на коробку, в которой лежал скарабей.

– Загадок все больше, – сказал наконец Осима. Карабинас улыбнулся и подмигнул мне.

– Ты все еще полагаешь, что вот этого маленького умного жука тоже сделали слабоумные придворные шуты?

Что я мог ответить? Ведь я и сам был убежден в том, что в лице советников Эхнатона мы встретились с представителями небывалой суперкультуры. 15 сентября Неделю назад вернулась экспедиция, и целых три дня город жил в радостном угаре. Нас пригласили на прием к губернатору и к мэру, в нашу честь организовали шествие с лампионами, а в местном музее выставили выкопанные находки: естественно, только те, которые мы нашли на коптском кладбище.

Население города любовалось коптскими крестами, сандалиями и украшениями. А также бородой Хальворссона.

Защитники окружающей среды на время успокоились: проблема мусорной свалки, похоже, навеки затеряется в тумане забвения.

В это утро позвонил Киндлер, который, кроме скарабея, изучал и круглый мраморный шар. Сдавленным от волнения голосом он проговорил в трубку, что с одной стороны мраморного шара обнаружил едва различимый вход, пробку из которого ему удалось извлечь с помощью вакуумного насоса.

Мы, естественно, сразу же помчались в лабораторию Киндлера и принялись рассматривать чудо-шар. Мне, как руководителю института, выпала честь стать первым человеком, который смог заглянуть внутрь шара после истекших тысячелетий. Маленьким, как карандаш, фонарем Киндлера я посветил в отверстие: тонкий, но сильный луч света рассеял темноту. Я напрягал зрение, но все равно ничего не увидел. На дне мраморного шара был всего лишь слой осадка толщиной в несколько миллиметров. 17 сентября Мраморный шар, тщательно закупоренный, лежал перед нами на столе.

– Вы думаете, она сможет это сделать? – спросил Хальворссон, повернувшись к Селии.

Девушка провела пилочкой по ногтям, потом кивнула.

– Она говорила, что хотела бы увидеть его мозг. Так вот он здесь, пожалуйста!

– Но, может быть, это вовсе и не мозг!

– Скоро узнаем. Кроме того, хорошо уже и то, что как можно меньше людей будут в это замешаны. Ведь мисс Хубер все равно уже знает. Мы успеем еще обратиться к кому-нибудь другому, если ее постигнет неудача.

Селия, несомненно, была права.

А проблема заключалась в том, что делать с обнаруженным на дне мраморного шара осадком. Мы знали, что нужно обязательно провести химический анализ и узнать, в самом ли деле он содержит благовония. Хотя этому, очевидно, противоречил тот факт, что шар не случайно открывался с огромным трудом. Более вероятным казалось – во всяком случае Селии, – это тоже канопа, как и две другие. И содержала она, возможно, мозг Иму, который так страстно желала увидеть мисс Хубер.

– Итак? – спросил я своих сотрудников.

– Я тоже считаю, что следует довериться мисс Хубер, – сказал Осима. – Я бы, во всяком случае, ей доверился.

Поскольку никто не возражал, я принял это предложение и позвонил мисс Хубер.

– Мисс Хубер?

– Это я. Какие новости? Еще одна мумия? Сегодня ее голос звучал как будто не так сухо.

– Даже не знаю, с чего начать…

– Уж не хотите ли вы попросить моей руки?

– Не сейчас. Может быть, позже, при случае. Не знаю, смею ли я надеяться.

– Естественно. Вы – всегда. Я все еще терпеливо жду. Кстати, о чем идет речь?

– Вы еще не отказались от желания увидеть мозг Иму?

– Иму?

– Того, которого вы обследовали под рентгеном. Мозг мумии.

– О! Естественно! Но только не хотите же вы сказать, что каким-то чудом обнаружился и мозг этого человека?

– Даже не знаю. Во всяком случае, что-то после него осталось, и мы не знаем, что это такое. Вероятно, в одной из каноп…

– Каноп?

– Так называются сосуды, в которые укладывали внутренние органы.

– Ага, понимаю.

– Потом объясню подробнее. Словом, осталось после него что-то, и мы не знаем, что это такое. Какой-то сухой осадок.

– Вы хотите, чтобы я посмотрела?

– Очень хотел бы.

– Почему именно я?

– Я могу быть откровенным?

– Естественно.

– Пока в этом нет крайней необходимости, я не хотел бы привлекать к исследованиям новых лиц. Кстати, забыл спросить… Вы вообще-то разбираетесь в химии?

В трубке послышалось хихиканье, больше похожее на покашливание.

– Но, послушайте! Во всяком случае, разбираюсь настолько, чтобы установить, что там содержит ваша грязь. Пришлите ко мне с чайную ложечку.

– Прекрасно, доктор!

– Впрочем, нет! Подождите… У меня есть идея получше! Не будем терять времени понапрасну. Это исследование мозга начинает меня всерьез интересовать. Знаете, что?

– Я весь внимание, – сказал я в соответствии с истиной.

– Возьмите щепотку этой пыли или мази и накапайте на нее немного разбавленного спирта, примерно 10-или 15-процентного. Сможете это сделать?

– Да… Полагаю, что сможем.

– Отлично. Перемешайте и слейте в какую-нибудь бутылочку. Потом пришлите мне. Как только я положу трубку, сразу же подготовлю электронный микроскоп. Если это действительно мозг, то через полчаса это выяснится. Идет?

– Идет! – сказал я и положил трубку. Мы сразу же принялись за работу. Карабинас извлек пробку, которую мы предварительно покрыли тонким слоем лака, чтобы легче скользили мраморные поверхности. Осима засунул в отверстие ложку с длинной ручкой и отковырнул две-три щепотки осадка. Половину он бросил в воду, а вторую половину развел в небольшом количестве спирта, как советовала доктор Хубер. Сероватый порошок быстро растворился в воде, как и в спирте, окрашивая раствор в кофейный цвет.

Йеттмар задумчиво смотрел на бутылочки, потом дернул кончиками своих усов.

– Не хочу вас тревожить, но это не совсем нормально,

– Что такое? – поднял голову Хальворссон.

– Посмотрите только на первоначальный цвет порошка. Он бледно-коричневого цвета, почти серый. А раствор – кофейного цвета. Словно произошла какая-то химическая реакция…

– Еще чего! – оборвал его Миддлтон. – Очевидно, в исходный материал попали крупинки краски. Крупинки растворились и окрасили раствор. Ясно, так ведь?

– А зачем во внутренние органы стали бы добавлять краску?

– Зачем, зачем? Только и вопросов, что зачем. Будем надеяться, что и это выяснится!

– Кто отнесет коктейль? – спросил Осима. Хальворссон встал и протянул руку.

– Давайте я. Я разбираюсь в этом меньше остальных и никаких теорий у меня нет. Доктор Хубер будет мне благодарна, если я, пока она будет работать с микроскопом, не раскрою рта.

Он взял бутылочки и ушел.

Минут через пять после ухода Хальворссона в дверь постучали. Это пришел Киндлер, геофизик.

– Можно войти?

– Естественно. Входите, мистер Киндлер. Кажется, у вас есть новые идеи?

– Вы мне льстите, Петер! – сказал он, улыбаясь, и засунул руки в карманы своего халата. – Намного хуже. Еще одна загадка!

– Что?!

– Не угостите меня сигаретой?

Мы дали ему сигарету, он закурил и с удовольствием констатировал, что всеобщее внимание обращено на него.

– Словом… Прошлый раз я кое-что скрыл от вас.

– Какого черта? – насупился я. Не люблю, когда мои сотрудники действуют на свой страх и риск.

– Я сфотографировал шар…

Ну это уж, действительно, было слишком!

– Мистер Киндлер, – сказал я со зловещим спокойствием. – Вы забыли о том, что я просил вас о полном соблюдении тайны. Я поверил вашему слову.

Улыбка мгновенно сползла с его лица. Он помрачнел и чуть не выронил сигарету.

– Вы думаете, что я… что я…

– А что? Что я должен думать? Он почти рухнул на стул и повернул ко мне болезненно искаженное лицо.

– Мистер Силади, может быть, иногда я и валяю дурака, но никогда… ни за что не стал бы болтать. Если я пообещал держать язык за зубами, то держу его там.

– Но вы ведь только что сказали, что сфотографировали шар!

Он опустил руку в карман и вынул тонкий рулон фотопленки.

– Пожалуйста! Тут все негативы. А здесь все проявленные снимки. Я сделал их не для того, чтобы… не было у меня никаких грязных намерений… Бог мне свидетель!

Мне стало жаль Киндлера. Он, пожалуй, иногда способен на дурные шутки, но это еще не причина, чтобы подозревать его в самом худшем.

– Успокойтесь, прошу вас. Пока вас еще ни в чем не обвиняют. Покажите лучше, что у вас получилось.

Киндлер разложил фотографии на стоявшем рядом кресле. На цветных снимках во весь формат был заснят мраморный шар.

– Я сделал несколько снимков шара. Я ведь довольно хороший фотограф. Знаете, с самого начала мне казалось, что с этим шаром что-то не так. Когда мы еще не могли его открыть.

– Что вы имеете в виду?

– Я все размышлял.

– Размышляли?

– Да. И думал, что сделал бы я, будь я на их месте, вернее… если бы я был.

– И что бы вы сделали?

– Вот смотрите. Они изготовляют такой шар, закрывают его и думают, что когда-нибудь, в будущем его кто-нибудь откроет. Понимаете?

– Пока да.

– Однако при этом они должны были отдавать себе отчет, что место пробки найти не так просто. Может быть, те, кто найдет шар, не будут знать, как к нему подступиться.

– Я начинаю понимать, что вы имеете в виду.

– Ведь тогда все пропало. Поэтому я, если бы был на их месте, приложил бы к шару инструкцию к пользованию.

Все мы, словно окаменев, внимательно слушали Киндлера. То, что он говорил, было вовсе не глупо!

– В надписи на стене ничего подобного не было, – продолжал Киндлер. – Мистер Хальворссон очень любезно ознакомил меня с содержанием надписи. Она оказалась не такой уж и понятной, по крайней мере, для меня.

– К сожалению, и для нас… – пробурчал Йеттмар.

– Тогда я подумал, а вдруг они эту инструкцию нанесли на шар. Написали или вырезали, или сделали это еще каким-нибудь способом. По-моему, было бы очень логично.

– Ну и?..

– Я подумал, дай-ка обследую эту вещицу. Но, к сожалению, не увидел на ней ничего ни невооруженным глазом, ни через лупу. Я уже собрался бросить эту затею, когда вспомнил о фотографии. И сделал несколько специальных снимков.

– Что вы понимаете под специальными снимками?

– С использованием различных светофильтров, с ультрафиолетовым фильтром, с различной временной экспозицией.

– И что же?

– По-моему, мне повезло, – сказал он, и в голосе его снова зазвучала гордость. – Когда я сфотографировал шар через оранжевый светофильтр с выдержкой в одну десятитысячную долю секунды, на его поверхности стало видно вот это!

И он протянул нам одну из фотографий.

Всю поверхность фотографии заполнял мраморный шар, отливавший, пожалуй, несколько более красным светом, чем в действительности. И на той его стороне, которая была обращена к нам, виднелись несколько тончайших царапин, их небесно-голубой цвет четко выделялся на красном фоне.

– Видите? – спросил Киндлер. – Я сделал так, чтобы красной была только поверхность шара. Все остальные детали, расположенные хотя бы на тысячную долю миллиметра ниже или выше среднего уровня, появляются в другом цвете. Честно говоря, хорошо удалось!

Я взял у него снимок и положил его перед собой на стол. Остальные сгрудились вокруг меня, разглядывая фото через мое плечо.

На первый взгляд казалось, что на мраморе просто что-то нацарапали. Однако царапины были не похожи на следы, оставленные, например, безобразничавшими детьми: прямые линии образовывали лежавшую на боку букву V, в вершине которой виднелась точка, а напротив расходящихся лучей этой буквы тянулась длинная вертикальная царапина.

– Что за чертовщина? – спросила Селия Джордан.

– Может быть, какой-нибудь иероглиф, – сказал Йеттмар.

Миддлтон покачал головой.

– Иероглиф? Вряд ли… Я бы принял это скорее за какую-то геометрическую фигуру или формулу.

– Что за бред?

– А вы посмотрите. Лежащая V обозначает в математике увеличение количества. Возрастание начинается оттуда, где находится вершина V и направлено в сторону, в которую расходятся ее лучи. А что имеется в вершине? Точка. Точка растягивается и превращается в вертикальную линию. Что это, как не математическая формула роста) Никто из нас ничего не сказал, мы лишь неотрывно смотрели на царапины.

– Но что же они хотели этим сказать? Я-то думал, что это инструкция к пользованию…

– Не унывайте, Киндлер, – сказал Осима и похлопал его по плечу, – это тоже возможно. Маловероятно, чтобы они хотели нам сообщить только то, что им известно понятие роста. Здесь это понятие наверняка имеет совсем другое значение. Или они хотели к чему-то привлечь наше внимание.

– Вы уверены, что на шаре больше ничего нет? – спросил Осима.

Киндлер тряхнул головой.

– Уверен. Вернее, извлечь из него я больше ничего не могу. Если только они не пользовались такой технологией, результаты которой я не могу сделать видимыми.

В этот момент зазвонил телефон. На проводе был Хальворссон.

– Мистер Силади?

– Это я. Что у вас?

– Э-э… маленькая неприятность.

Я почувствовал, как меня охватывает беспокойство, ведь эти непонятные царапины уже основательно взвинтили мои нервы.

– Какая неприятность?

– Э-э… Очень неловко…

– Что неловко? Говорите же вразумительней, Хальворссон!

– Э-э… Я вынужден передать вам слова доктора Хубер. Я, в самом деле…

Я так сжал в руке трубку, что чуть не сломал ее.

– Говорите же, Хальворссон!

– Ну… Доктор Хубер говорит, чтобы вы развлекались так со своей маменькой, а не с ней!

Я бы меньше удивился, если бы рухнули стены лаборатории. У меня буквально подкосились ноги, и я был вынужден прислониться к столу.

– Что?

– Я, в самом деле… только передал ее слова. Честно говоря, я и сам не очень понимаю…

– Послушайте, вы вообще-то можете говорить яснее?! – рявкнул я на него. – Я не понимаю, что там у вас случилось, но хотел бы знать, вам понятно?

– Ну, и я знаю не так уж много, Петер. Я отнес мисс Хубер раствор. Электронный микроскоп был уже наготове. Доктор капнула раствор на стекло, заглянула в окуляр, потом принялась ругаться.

– Как?

– Я должен повторить?

– Ничего не должны! Продолжайте!

– Она орала во всю глотку. Сначала я думал, что она сейчас все бросит на пол, но она только швырнула в стену предметное стекло. Потом убежала.

– Но почему же, ради бога?

– Ну… то, что было на стекле…

– Что было на нем? Вы разве не сказали, что на стекле была капля раствора?

– Да, конечно… Только в этом растворе… была человеческая сперма, Петер.

Мне показалось, что мое горло сдавила ледяная рука.

– И что? – прохрипел я. – Что потом? Это еще не причина, чтобы…

– Дело в том, что эти сперматозоиды двигались, Петер… Они были живые и наверняка живы и сейчас. Я, в самом деле, не знаю, что делать…

Я думаю, что за несколько сот лет существования Санта-Моники еще никто и никогда не пробегал полмили так быстро, как мы, особенно в групповом забеге. Селия Джордан, прижимая локти к бокам: очевидно, она вспомнила времена студенчества и рекомендации своего тренера. Осиму нес порыв камикадзе, а что несло меня – сам не знаю. Тем не менее я пришел третьим в этом полумильном забеге. В «спермодерби», как потом окрестил его Миддлтон.

Хальворссон все еще стоял посередине лаборатории с бутылочкой раствора в руках, и ничто на свете не могло бы заставить его выпустить ее из рук. Он посмотрел на нас с таким несчастным видом, словно из-за него нам не удалось ограбить английский банк.

– Слава богу, вы уже здесь! – простонал он радостно. – У меня голова идет кругом. Доктор заперлась там! – И он указал на дверь где-то в противоположном конце лаборатории.

– Там она? – спросил Осима шепотом.

Хальворссон кивнул.

Карабинас и Селия Джордан посмотрели на меня. Ничего не поделаешь, начальник был я.

Я подошел к запертой двери. Что и говорить, ощущения мои были не из приятных. Честно говоря, я так еще и не понял, что же произошло.

Я тихонько постучал в дверь.

– Доктор! Никакого ответа.

– Доктор Хубер! То же самое.

– Это Петер Силади. Прошу вас, скажите же что-нибудь. Вы же не ребенок…

– Что вам угодно? – донесся изнутри сухой голос.

– Откройте!

– Идите к черту! Со всей вашей бандой идиотов вместе с идиотскими мумиями. Человек оказывает им любезность и уже думает, что они приняли его в свою компанию! Взрослые люди – и такие слабоумные, плоские шутки… – Я услышал, как она в отчаянии глотает слезы.

Я привалился к двери и мысленно изменил голос, как волк под дверью у козлят.

– П сверьте, дорогая мисс доктор, я не имею понятия. что могло произойти, – проговорил я нежным голосом. – Но если я установлю, что это чья-то идиотская шутка, он у меня так вылетит, что ногами земли не коснется. А Хальворссона немедленно отправлю домой в Данию! Лишу его стипендии… Хоть виноват, хоть нет! Тут дверь быстро открылась, и в проеме появилось покрасневшее лицо доктора Хубер: глаза ее были умеренно заплаканы.

– Этого не нужно, – сказала она хрипло и прислонилась к косяку двери. – Пока не выяснится…

Хальворссон, стоя передо мной, выглядел, как живое воплощение отчаяния.

– Это ваши штучки. Кнут? – спросил я со зловещим спокойствием.

Датчанин поднял одну руку для присяги, в то время как другой рукой он все еще прижимал к себе раствор.

– Клянусь, что я ничего не сделал! Я не выпускал это из рук ни на секунду. Я перешел через дорогу, прошел по всем коридорам и, пока доктор не взяла у меня из рук бутылочку, ко мне не приближался никто из посторонних. Клянусь!

– А ты ни с кем не повстречался по пути? – шепнул Карабинас.

– Нет. Но даже если бы и повстречался… Я говорю, что не выпускал это из рук ни на секунду.

Мы несколько секунд меряли друг друга подозрительными взглядами, потом, устыдившись, опустили глаза. Мы знаем друг друга более десяти лет и не могли себе представить, чтобы кто-то из нас отмочил такую глупую шутку.

Я мягко взял доктора под локоть.

– Дорогая мисс доктор, вы видите: что бы там ни случилось, не мы виноваты в этом. Мы безгранично признательны вам за вашу помощь. Ну кому бы пришла в голову такая забава для слабоумных? Вы верите нам, доктор?

Она оглядела нас и, очевидно, заметила что-то в наших глазах, потому что с совершенно серьезным видом кивнула.

– Верю.

Я с облегчением вздохнул.

– Ну тогда с этим все. А сейчас я предлагаю сделать контрольную пробу.

– Контрольную пробу?

– То есть мы все повторим. Вдруг предметное стекло было загрязнено.

– Исключено, я мою сама… – Она готова была снова разрыдаться.

– Где предметные стекла? – спросила неожиданно Селия Джордан.

– Там, возле микроскопа в ящике…

Тогда Селия принялась за работу. Она взяла бутылочку из рук застывшего в молчании бородача и накапала немного раствора на предметное стекло.

Сделала несколько манипуляций, потом мы услышали, как загудело лазерное устройство микроскопа.

– Минимальное увеличение, – сказала доктор Хубер. – Собственно говоря, достаточно было бы и малого микроскопа, да мы уже…

Селия подняла голову.

– Вот эти маленькие попрыгунчики – сперма?

Тогда доктор Хубер, похоже, окончательно пришла в себя. Она подошла к Селии и откинула экран микроскопа.

– Так будет проще. Вы тоже видите?

Естественно, мы видели. И, естественно, не было никакого сомнения, что доктор Хубер говорит правду. На экране весело резвились маленькие клеточки. И можно было не сомневаться, что в капле жидкости на предметном стекле действительно плавали сперматозоиды.

Я понял, что должен действовать решительно, пока мы окончательно не потеряли голову.

– Карабинас и Йеттмар. Вы пойдете в наше здание, а мы останемся здесь. Возьмете из бутылочки, то есть из мраморного шара, новую пробу. Спирт попросите у химиков и приготовьте десятипроцентный раствор. Когда будет готово, принесете сюда. Мы будем ждать здесь. Вы не возражаете, доктор?

Мисс Хубер только махнула рукой.

Карабинас и Йеттмар поспешно ушли, мы же замолкли и погрузились в раздумье. Мы подняли глаза, только когда Хальворссон после длительного молчания произнес:

– А что, если…

Однако, встретившись с нами взглядом, он запнулся. Глубоко вздохнул и закрыл глаза. Наверное, он думал о том, насколько более безопасная наука фольклористика.

Карабинасу и Йеттмару понадобилось полчаса, чтобы вернуться. И еще три минуты, чтобы мы могли убедиться, что под микроскопом снова резвятся сперматозоиды.

Побледневшая доктор Хубер терла лоб.

– Мистер Силади, мне жутко стыдно, и я прошу у всех вас прощения. Простите, я вела себя ужасно глупо…

Но кого теперь уже интересовало, сердится на нас мисс Хубер или нет. Нам казалось, будто на нас обрушилось небо или, по меньшей мере, захороненная пирамида.

Первым заговорил Карабинас. Его голос был таким же хриплым, как у доктора Хубер.

– Мы не сошли с ума? Или все же это какой-то розыгрыш…

– Какой розыгрыш? – спросил Осима.

– Не знаю. Но ведь представить себе здравым рассудком…

– Ты видишь это собственными глазами.

– Глазами-то да, но только головой не воспринимаю. Хоть и вижу – не верю.

– Это… просто невозможно! – сказала, вернее, взвизгнула мисс Хубер, когда поняла, о чем речь. – Это невозможно… это противоречит всем биологическим знаниям!

– Всем прежним биологическим знаниям! – возвысила голос Селия.

– Сперму невозможно законсервировать… столько времени без охлаждения… Это все равно, как если бы ожила сама мумия.

– У вас есть другое объяснение?

– Нет, но… – И она замолчала.

– Мы не сошли с ума? – задал тот же вопрос и Йеттмар и поднял руку. – Сколько пальцев я показываю, Петер?

Никто не засмеялся его шутке.

И вдруг комната огласилась ревом Хальворссона:

– Господи! Математическая формула!

Он побелел, как стена, выпучив на нас глаза.

– Что такое? – непонимающе спросила доктор Хубер.

– Формула… или что это. Что нацарапана на мраморном шаре.

– При чем здесь формула? – выкрикнула Селия.

– Точка в вершине знака«… Понимаете?

– Боже мой! Сперма…

– И направление роста…

– Инструкция к пользованию! Мы орали, как полоумные, перебивая друг друга. Наконец, мы снова пришли в себя от вопля Хальворссона.

– Понимаете? Именно об этом говорится в послании!

Мы замолчали и уставились на него так, словно к нам вошел сам Иму.

Хальворссон воздел к небу дрожащие руки и, словно играя роль пророка в каком-то фильме о древних временах, начал декламировать: «…Я оставил семя, которое вы можете посеять когда угодно. Семя прорастет и выпустит колос. Но смотрите, хорошо посадите семя! Найдите плодородную почву, из которой сможет вырасти колос».

– Я все еще не верю. Я не в состоянии поверить, – простонала мисс Хубер. – Как можно законсервировать… Невероятно!

– Очевидно, они знали какую-то тайну, – сказал Йеттмар. – Во-первых, шар. Его закрыли так замысловато, что открыть его можно только вакуумным насосом. Потом еще коричневое красящее вещество. И кто-то еще может утверждать, что это не высочайшая культура! Тогда что же это, черт побери?

Хальворссон хлопнул себя полбу и покачал головой.

– А я, дурак, еще подумал, что обнаружил корни христианства. Горчичное семя и тому подобное. А здесь речь идет о совершенно конкретном семени! Но кто, черт возьми, мог бы подумать о таком под землей?

– Тут будет еще и кое-что похлеще, – сказал Карабинас. – Дело в том…

Я почувствовал, что мне пора вмешаться, иначе фантазия заведет нас бог знает куда.

– Больше ни слова! Возьмемся за работу и повторим этот опыт еще минимум раз десять. Со спиртом, с водой, с чем угодно. В различных условиях. И в строжайшей тайне. Вы согласны помочь нам, доктор? 20 сентября Доктор Хубер откашлялась и в замешательстве стала перекладывать бумаги.

– Собственно, мне нечего сказать. Я просто не могу себе этого представить. Если бы мне рассказал такое кто-то другой, я бы его высмеяла и посоветовала обратиться к психиатру. И тем не менее. Все в наилучшем порядке. Понимаете? В наилучшем порядке. Чтоб его черт побрал!…

– Что с ней? – проворчал Карабинас.

– Я просто не могу поверить. И сейчас еще не верю. Я убеждена, что кто-то где-то в чем-то нас обманывает, обманул или обманет. И мы попадемся на его удочку. Попадемся, потому что бессильны!

– А вы не преувеличиваете, доктор? Хубер пригладила волосы.

– Возможно. Но я уже трое суток не смыкаю глаз. Я почти поселилась здесь, в лаборатории. А если все-таки засыпаю, то и тогда не нахожу покоя. Знаете, что у меня прыгает перед глазами?

– Подозреваю, – пробормотал Йеттмар.

– Сперматозоиды, – сказала доктор. – Человеческие сперматозоиды. И как подумаю, что я девушка-Один Хальворссон дерзнул хихикнуть…

– Итак, доктор? – поторопил я ее с нетерпением.

– Опыты дали положительный результат, мистер Силади. И в то же время непонятно. По крайней мере, для меня.

– Что именно?

– Сперма… это человеческая сперма, но не совсем.

– То есть?

– Видите ли… Сперма – это живые клетки. А эти ведут себя не так. Совсем не так.

– В каком смысле?

– В том смысле, что их ничто не может погубить. Суперклетки. Если их высушить, то под действием любой жидкости они снова оживают. Будь то вода, кислота, щелочь или еще что-то. Я не пробовала, но могу поклясться, что им не причинит вреда даже концентрированная серная кислота. А это все что угодно, только не нормально.

– Вы можете как-нибудь объяснить, почему они такие?

– Смутно представляю. Пожалуй, от того коричневого красящего вещества, которое обнаруживается и в растворе. Я бы сказала, что к семенным клеткам подмешали некое неизвестное нам консервирующее вещество, которое защищает клетки от всего.

– Вы не знаете, что это?

– Если бы знала, то давно уже натерлась бы им сама.

– И нельзя установить?

– Я бьюсь над этим все три дня. И все больше убеждаюсь, что не справлюсь, ведь в конце концов я не химик! Остальное вам решать.

Я спрятал лицо в ладонях.

– Господи! Что мне сделать?

Остальные были в такой же растерянности, как и я. Они только смотрели в пространство, и кто его знает, какие мысли блуждали у них в голове.

– Это суперкультура, спору нет, – сказал наконец Осима. – Те, кто смог это сделать, победили смерть.

– Но-но1 – подняла палец Сепия. – Не забывай, что Иму умер, и остальные тоже.

– Конечно, конечно, – пробормотал японец.

Хальворссон дернул бородой и почти со страхом спросил у Хубер то, что не решался спросить у нее даже я.

– А… доктор… способны ли они к оплодотворению? Мисс Хубер развела руками.

– Я не пробовала. Но как вы думаете, зачем их законсервировали? Забавы ради?

Прежде чем кто-либо успел ответить, я был вынужден направить разговор в иное русло.

– Тут есть и более важная тема, или, по крайней мере, не менее щекотливая, чем та, о которой мы говорили. И я полагаю, что этот вопрос нужно решить в первую очередь.

Все подняли голову, некоторые смотрели непонимающе.

– А именно? – спросил Миддлтон.

– А речь просто о том, как быть дальше. Мы дошли до той точки, пожалуй, до той крайней точки, откуда еще можно повернуть вспять. Еще можно повернуть назад.

– Повернуть назад? – не поняла Селия. – То есть как?

– А так, что мы сделаем обо всем этом сообщение.

– На нас посмотрят как на сумасшедших, – запротестовал Карабинас.

– Возможно, – сказал я. – Но рано или поздно мы сумеем доказать свою правоту, ведь у нас есть неопровержимые доказательства. Например, пирамида и… ну, и сперма тоже. В этом случае наше открытие станет предметом международных исследований.

– Вы думаете? – спросил с иронией Осима.

– Я убежден в этом.

– И, по-вашему, это будет хорошо? Я развел руками.

– Мы здесь для того, чтобы решить это. Я лишь назвал одну из возможностей. Хотя я руководитель института и имею в этом качестве определенные полномочия, я не хочу принимать решение без вашего согласия. Во всяком случае, мне этого не хотелось бы.

Неожиданно руку подняла доктор Хубер. Получив слово, она, как положено, встала, разгладила на себе платье, точно так, как ее учили в лицее. Выражение ее лица приобрело некую торжественность, а голос стал непривычно мягким.

– Я знаю, что нарушила приличия, попросив слово первой, ведь я, так сказать, всего лишь посторонний человек, но чувствую, что не могу молчать. Если уж вы вовлекли меня в это дело, то я считаю его немного и своим. Так позвольте мне сказать, как все это представляется мне. Я, естественно, понимаю беспокойство мистера Силади. Вряд ли мы имеем право при существующем положении продолжать наши исследования в тайне. Нам в любом случае следовало бы доложить о них вышестоящим органам. Хотя бы уже потому, что мы работаем на деньги института, а значит, в конечном счете – на деньги наших меценатов. Если это станет известно, нас просто привлекут к суду. Вот одна сторона дела. Все должны отдавать себе в этом отчет.

Она откашлялась и продолжила:

– А другая сторона в следующем. Когда станет известно, чем мы занимаемся, то через несколько минут об этом будет знать весь континент. Пирамиду разыщут, раскопают, а ведь мы не представляем, что в ней еще есть. Я не знаю, понимаете ли вы, что я имею в виду. Не знаю, хорошо ли будет для мира, если эту пирамиду найдут. Совершенно не знаю…

Йеттмар тряхнул головой.

– Не могли бы вы выразиться яснее, мисс?

– Я и сама ни в чем не уверена, – сказала Хубер почти в отчаянии. – Не подумайте только… Позвольте мне сказать только одну вещь. Вот здесь перед нами эти проклятые семенные клетки. Как вы сами выразились – суперсперма. Что будет, если она попадет в руки некомпетентных людей?

– А что? Мы, что ли, компетентные? – спросил я.

– Я не знаю, кто компетентен. Но ясно одно. Над атомной бомбой тоже работали в тайне, и сейчас так работают над уймой вещей. Почему и мы не можем держать это в тайне, пока не выяснится, несет ли то, что мы держим в руках, добро или зло?

– Все это так, мисс, – сказал я, провоцируя продолжение спора. – Но кто уполномочил нас решать, хотя бы во имя всего человечества? Кто нас уполномочил?

Мисс Хубер открыла рот, хотела что-то сказать, но передумала и быстро села. Уже садясь, она прошептала в ответ:

– Наша совесть. Только это и ничто другое. Мы немного помолчали, потом руку поднял Йеттмар.

– В том, что сказала мисс Хубер, несомненно, много правды. Я считаю, что мы не знаем и четверти того, что следовало бы знать. Но будем говорить прямо! Я полагаю, мы все сходимся в том, что напали на следы существовавшей некогда суперкультуры. Может быть, это даже подтверждает теорию Шпенглера. Культуры исчезают, чтобы позднее каким-либо образом возродиться. Но сейчас не это главное. Главное в том, что эта суперкультура располагала или могла располагать такими знаниями, о которых неизвестно, смогли бы ли они повлиять на наше развитие положительно. Может быть, у них было и такое оружие, по сравнению с которым атомная или водородная бомба – детская игра.

– И где же это оружие? – ввернул Хальворссон.

– Может быть, в подземной пирамиде. Вспомните-ка описания очевидцев. Я полагаю, настало время все еще раз тщательно проанализировать. В свете новых открытий. Но продолжу. Общеизвестно, что мы балансируем на краю пропасти. Все человечество. Всего лишь легкий толчок – и все мы в нее свалимся. И если мы сейчас обнаружим что-то такое… Понимаете?

Он сказал именно то, что я хотел от него услышать.

– Итак? – спросил я.

– Я бы предложил работать дальше в полнейшей тайне. Вот в этом составе. Те немногие посторонние, которые что-то подозревают, вскоре обо всем забудут, если мы сделаем вид, что прекратили исследования. А мы будем продолжать. И когда узнаем все– понимаете? – все, тогда уже наступит время решать, что и кому сообщить!

– А ответственность?

– Каждому придется взять на себя! Мне не оставалось ничего другого, как поставить вопрос на голосование.

– Доктор Хубер? Я, естественно, доверяю вам, но не хочу толкать на такой шаг, который, при случае, может стоить вам вашего места. Мы не будем считать изменой, если…

– Я с вами, и согласна с мистером Йеттмаром.

– Селия?

– О'кей.

– Мистер Миддлтон?

– И я тоже.

– Осима?

– Как и раньше.

– Никое?

– Все в порядке, Петер. Хальворссон быстро вздернул руку.

– Теперь, когда это позади, может быть, продолжим предыдущий разговор? Мы как раз остановились на том, можно ли себе представить… способны ли семенные клетки к оплодотворению.

– По всей вероятности, – кивнула доктор.

– Тогда у нас нет иного выбора, мы должны последовать указанию Иму. Нужно посадить семя, из которого потом вырастет колос!

– Ты это серьезно? – уставилась на него Селия.

– Серьезней быть не может.

– И как ты это себе представляешь?

– Ну… я, правда, не знаю, – пробормотал датчанин. – Может быть, в пробирке?

– В пробирке?

– Я читал, что так делают.

– Стоп! – неожиданно вмешался Карабинас. – Есть! Кнут прав!

Однако доктор Хубер вскричала, заглушив всех остальных:

– Невозможно! Просто невозможно! Запрещено международным правом! Этим занимались итальянцы, но потом прекратили. Сегодня еще не научились контролировать развитие ребенка в пробирке. Кто знает, что из него получится, если он будет развиваться вне материнского лона! Может быть, новый Франкенштейн! Я на это не могу согласиться. Это по меньшей мере такое же опасное и безответственное дело, как если бы мы выдали тайну пирамиды и сверхкультуры!

Карабинас подошел к Хубер и обнял ее за плечи.

– Вы, вероятно, не совсем нас поняли, дорогая мисс доктор. Я говорил лишь о том, что следовало бы испытать способность семенных клеток к оплодотворению. А для этого годится пробирка. Если это удастся, мы тотчас же прервем развитие клеток. Что вы скажете?

– Ну, даже не знаю, – заколебалась Хубер.

– Как-то же нужно нам проверить, пригодны ли они вообще для оплодотворения. Может быть, мы спорим без причины.

Хубер неожиданно стукнула по столу.

– Хорошо! Я все устрою. Я соединю сперму с несколькими яйцеклетками. Господи! Если бы знать наперед, что из этого получится! 15 октября Доктор Хубер усталым, бесцветным голосом зачитала последние предложения своего доклада:

– Способность семенных клеток к оплодотворению хорошая. Зачатие, то есть оплодотворение яйцеклетки, произошло искусственным путем. После трехнедельного роста я прекратила опыт. То есть убила зародыш, – добавила она совсем тихо.

И уронила свои бумаги на колени. Затем спросила глухим голосом:

– Что будем делать теперь?

Мы в замешательстве смотрели друг на друга, словно сделали какое-то огромное открытие. Впрочем, кто знает, может быть, так оно и было.

– Работу нужно продолжать! – сказал запальчиво Хальворссон.

– Как?

– Как угодно! Так хочет Иму! Семя должно прорасти и выпустить колос.

– Чтобы потом уплыть на солнечной ладье.

– А что? Ты не веришь? – Хальворссон повернулся к Карабинасу.

– Хорошо бы знать, во что я верю, а во что нет, – проворчал грек. – Но теперь я, пожалуй, думаю, что нам не следовало продолжать работу на свой страх и риск.

– Что, сдрейфил? – накинулся на него с яростью Хальворссон.

Карабинас покачал головой.

– Ничуть. Но это уже не археология. Не забывайте, мы археологи и египтологи. Наша задача – знакомить мир с древней культурой Египта, с пирамидами, фараонами, египетским народом, который жил, страдал и любил в долине Нила, то есть Хапи.

– В тебе погиб поэт, – сказал Осима. – Тем не менее я считаю, что ты прав.

– Это уже не наше дело, – продолжал Карабинас. – Младенцы из пробирки, суперсперма, генетика – какое мы имеем к этому отношение? Нет. Я не струхнул. Но если так рассуждать, то мы могли бы сказать свое слово и в астрономии, и в политике. Нет. Это уже не наше дело.

– Несомненно, все так и обстоит, – пробормотал Осима.

Остальные молчали, что я мог бы принять за знак согласия. Селия обрабатывала пилочкой ногти. Миддлтон смотрел в землю, то есть на покрывавший пол в моем кабинете ковер с абстрактным узором. Только сейчас и я обнаружил, что по ковру тянется непрерывная цепочка точно таких, символизирующих рост фигур, как та, которую много-много столетий назад кто-то нацарапал на поверхности содержавшего сперму сосуда.

– Мисс доктор?

Доктор Хубер пригладила волосы, и голос ее снова был таким же сухим, как перед началом опытов.

– Пожалуй, вы правы, – сказала она. – В конце концов, не забывайте, что я радиолог, а не генетик или микробиолог. С самого начала опытов меня мучает что-то, и я не могу понять, что именно. Нет, не угрызения совести. Этого я, поистине, не заслужила. Сама не могу сказать, что. Похоже, то же самое, что мучает Никоса.

– Может быть, скажете ясней?

– Дело в том, что это только мои ощущения, а не всякое ощущение можно передать словами. Хорошо, будь по-вашему. Попытаюсь… Мы уже говорили о том, с какой опасностью можем встретиться, если в подземной пирамиде или хотя бы в этом сосуде со спермой таится некая чудовищная сила. И что случится, если она попадет в руки безумного и еще не достигшего даже подросткового возраста человечества. Но есть у этого дела и другая сторона. А что, если мы держим в руках вечное блаженство? Тайну бессмертия или продления жизни. И что будет, если мы напортачим? Если неумелыми руками погубим то, что представляет наследие тысячелетий? Можем мы взять на себя такую ответственность?

В комнате воцарилось тяжелое молчание. Такая тишина, что слышно было тихое гудение ездивших по парку электрокаров. На улице, вероятно, начал накрапывать дождь: об этом говорили все чаще повторяющиеся то мгновенные, то более продолжительные вспышки, снопы мелких искр, срывающиеся с покрытых влагой токоснимателей электрокаров, когда они касаются контактных проводов.

Мы все еще молчали, когда в небе за окном загрохотало. Один из электрокаров с гудением промчался под окном, и в комнате было слышно, как водитель кому-то кричит:

– Снесите тюки в подвал! Еще пять минут – и на нас свалится божье благословение!

Селия вышла в маленькую комнату, чтобы сварить кофе, я же рассеянно теребил забытый на столе текст с демотическим письмом. Было такое ощущение, словно меня настигла весть о тяжелой болезни кого-то из моих близких. Как тогда, когда Редфорд сказал мне, что Изабеллу спасти нельзя…

– А пирамида? – спросил Миддлтон.

– Пусть уж другие…

– Это все же египтология.

– Просто она тесно связана со спермой и с Иму. Я думаю, что, к сожалению, египтология в конечном счете выигрывает от этого меньше всего.

Я отодвинул от себя листки с текстом и попытался быть твердым, как и полагается директору института.

– Итак, мы пришли к согласию? Опыты прекращаем. Завтра я напишу сообщение в Вашингтон… и попрошу, чтобы, насколько это возможно, раскопки захороненной пирамиды позволили провести нам.

– Плевать им тогда на нас, – устало отмахнулся Осима. – Вы-то сам и верите в то, что написали, Петер?

– Я еще ничего не написал.

– Но напишете!

– А что мне остается? Не можем же мы в египтологической лаборатории выращивать Франкенштейна. И так чувствую настоящее беспокойство.

– Беспокойство? – поднял голову Йеттмар.

– А не погибнут ли клетки? Ведь будет невосполнимой потеря, если они погибнут из-за непрофессионального обращения. А вдруг охлаждение им вредит…

Страшный треск заглушил мои слова. Куда-то ударила молния: может быть, в огромный платан на дворе. Раскаты грома, последовавшие за ударом молнии, продолжались несколько минут, и когда Селия принесла кофе, в небе громыхнуло еще раз.

Я все помню с такой отчетливостью, словно это случилось вчера. Я сидел за письменным столом, и руки мои снова принялись за папирусный свиток; я свертывал его то в одну, то в другую сторону – совершенно бессознательно. А в голове проносились мысли о завтрашнем дне, о сообщении, которое я собирался написать. Что мне сказать о наших опытах? Признаться, что мы зашли дальше, чем следовало? Боже милосердный! Ведь уже наш первый шаг был противозаконным! И о самом склепе мы должны были сразу же сообщить в вашингтонский центр. Не говоря уж о находках! Сейчас впервые я всерьез задумался о том, что мое завтрашнее письмо будет означать, пожалуй, конец моей карьеры. За эти несколько месяцев я совершил нарушений больше, чем весь институт за свою столетнюю историю. Если хорошенько вдуматься – это не пустяк.

Доктор Хубер сидела в углу в глубоком кресле напротив меня, и я чувствовал на себе ее неотрывный взгляд. Когда наши глаза встретились, она ласково и ободряюще улыбнулась. По-видимому, она тоже все прекрасно понимала.

Вошла Селия. Миддлтон встал с ковра, на котором сидел, и взял у нее две чашки: одну отдал Хальворссону, а другую поставил возле себя. Селия протянула над головой Миддлтона поднос, чтобы остальные могли взять кофе, и в этот момент в небе снова громыхнуло. Комнату залил ослепительный свет: я автоматически закрыл глаза и вцепился в угол стола. И почувствовал, как над нами пронесся легкий ветерок и поднял с моего стола лежавшие там листки рукописи.

Когда я открыл глаза, в комнате все выглядело застывшим, словно на некоей благотворительной лекции демонстрировали живую картинку. Воздух был голубым, невообразимо голубым, как будто я смотрел через оптику фотоаппарата, на которую был насажен синий светофильтр. И за окном все было окутано голубизной: голубым отсвечивали рама окна и мощное платановое дерево под окном.

Может быть, крик Селии так и не дошел до моего сознания, может быть, в голове у меня пронеслась мысль, что в нас, вероятно, ударила молния, – сейчас я не помню точно. Селия все еще держала поднос в руках, Осима, сгорбившись, наклонился к ней, чтобы взять с подноса чашки. Миддлтон сидел на полу, и лицо его было синим, как будто его залили чернилами. Доктор Хубер не отрывала от меня своих ультрамариновых глаз, и когда она подняла руку к волосам, с них посыпались голубые искры.

А в следующий момент свершилось чудо. Задняя часть комнаты окуталась туманом, и там, где только что сидела доктор Хубер, к небу поднялись три пирамиды.

Вдали колыхались пальмы, и четко слышались тихие вздохи ветра, совсем не те звуки, что раздавались несколько секунд назад.

Я вытянул шею к пирамиде, чтобы увидеть город. Но домов нигде не было: не видно было даже стеклянного дворца авиакомпании возле крайней пирамиды, а он должен был стоять именно там.

Я схватил лежавшие на столе бумаги и почувствовал, как листки мнутся в моих пальцах. Неожиданно обострившимся слухом я уловил, как скомканные листки падают на ковер и катятся по нему, подгоняемые потоком воздуха.

Мне, пожалуй, так и не удастся передать ощущения, которые я испытал в эти секунды. Я бодрствовал, и в то же время грезил. Все одновременно.

Чтобы как-то объяснить то, что случилось, мне пришлось бы обратиться к миру снов. К странному, полуявному миру снов…

Я думаю, с каждым бывало так: спишь и видишь самого себя во сне бодрствующим. Точно знаешь, что все, что ты чувствуешь, что с тобой происходит, – не явь, а только сон. Но никак не можешь от него избавиться, вернуться к действительности.

Чтобы сделать это сравнение более наглядным, я вынужден рассказать один из своих прежних снов. В тот вечер я, кажется, прочитал какую-то старую историческую книгу, потому что ночью мне снилось, что я живу в средние века и меня привлекли к суду за колдовство. Не помню точно, чем я мог возбудить подозрения инквизиции, видимо, применил где-то свои современные знания, – главное, что дюжие палачи в капюшонах уже приготовили костер и поволокли меня, чтобы привязать к нему с вязанками хвороста у ног.

Тут меня охватило какое-то странное ощущение, и я внезапно проснулся. Точнее говоря, я продолжал спать, но мне снилось, что я знаю, что все это сон. Я знал, стоя среди вязанок хвороста, что сплю, что лежу в своей постели, спустя сотни лет после исчезновения инквизиции, в той части света, которая в те времена еще даже не была известна Я спал и в то же время знал, что сплю.

Начиная с этого момента, я от души наслаждался происходящим. Я был уверен, что ничего плохого со мной не может случиться, в крайнем случае я проснусь.

Такое же чувство я испытал в этом голубом сиянии. Я знал, что грежу, ведь то, что я видел, не могло быть реальностью. И в то же время я бодрствовал и с любопытством наблюдал, что происходило в комнате.

Три пирамиды занимали заднюю часть комнаты, и в пространстве слышались странные, неведомые звуки. Словно позади пирамид проезжали безрессорные повозки, я даже различал скрип колес. И тут же у меня промелькнула мысль, что это невозможно, ведь тогда в Египте еще не знали колеса.

В это время картинка повернулась. Как будто я смотрел фильм: пирамиды скользнули в сторону, и моим глазам предстала другая часть местности. Между песчаными отмелями, достигавшими самого берега, катила свои воды широкая, удивительно чистая, игравшая голубыми отсветами река. По воде скользила ладья, и на ней был именно такой, характерной формы, парус, каким пользовались в Египте тогда.

Тут картинка снова прыгнула. Снимок был сделан, вероятно, с какого-то возвышения или холма, потому что под нами, как на ладони, лежал весь город. Пирамиды исчезли, видны были только пальмы и сеть узких, извилистых улочек. Сбились в кучу дома с крышами, крытыми шкурами и пальмовыми листьями, и, очевидно, с глинобитными стенами, и доносился гул шумевших внизу людей.

Я удобно откинулся в кресле и стал ждать продолжения сна. Сна, о котором я знал, что это, в конце концов, не сон, а просто какие-то непонятные видения. Правда, в голове мелькнула мысль, что я, пожалуй, получил шок от удара молнии, и меня, вероятно, уже везут в больницу.

Я с удовольствием заметил про себя, что и теперь не теряю времени: истинный ученый занимается своей наукой, даже находясь между жизнью и смертью.

Одновременно я знал, что в этом спектакле серьезную роль играет и действительность. Это выяснилось окончательно, когда я услышал испуганный голос Карабинаса:

– Боже мой, что это? Это твоих рук дело, Петер? Мои артикуляционные органы пришли в движение совершенно независимо от моей воли:

– Я ничего не делаю… Вы тоже видите?

– Что это? Умоляю… скажите, что это, – дрожал сдавленный от рыданий голос Селии.

– Египет? Древний Египет? – услышал я приглушенный шепот мисс Хубер.

– Что же еще, – пробормотал Йеттмар. – Он.

Только не меня нужно спрашивать. Потому что я сошел с ума. Или у меня галлюцинации.

– И у меня тоже, – сказал кто-то.

– Произошло чудо! – воскликнул Хальворссон. – Все-таки он имеет отношение к христианству. Может быть, он – сам Иисус Христос!..

Тут картина снова изменилась, точнее говоря, прыгнула.

Перед нами была плоская местность, по-видимому, участок пустыни, окаймленный несколькими пальмовыми деревьями. Под одним из деревьев стоял мужчина, одетый в национальный египетский костюм: одежду вроде передника, почти не прикрывающую верхнюю часть тела, и смотрел в сторону пустыни. Небо позади него было желтоватым, наверно, заходящее солнце окрасило воздух в такой цвет. Мужчина медленно двинулся вперед и тяжело задышал. Он широко развел руки, словно хотел обнять весь белый свет.

Камера медленно повернулась и, как в учебных фильмах, показала мужчину во весь рост, с ног до головы. Как в полусне, я услышал голос Карабинаса:

– Господи! Посмотрите на его голову!

Я поднял палец и приложил к губам, призывая к молчанию. Может быть, боялся, что квадратноголовый низкий человек с длинными руками и короткими ногами услышит наши слова и бесследно исчезнет.

Но мужчина не обратил на голос грека никакого внимания. Он еще раз простер руки в сторону пустыни: будто хотел одним исполинским объятием охватить весь небосклон. Несколько долгих секунд он стоял неподвижно, а мы, как в столбняке, глазели на него.

То ли на одном из столов, то ли на полу звякнула кофейная чашка, и мужчина внезапно повернулся в ту сторону, где сидела мисс Хубер. И в тот же момент из-за пальм появились двое других, похожих на него мужчин и неторопливо двинулись к нему. Первый повернулся на звук их шагов, а не на звяканье чашки.

Один из приближавшихся мужчин был одет в точно такую же одежду, как и наш первый знакомый, а на втором был какой-то странный, видимо, сшитый из кожи костюм, который значительно больше походил на современную одежду, чем на платье египтян. Четко было видно, что его костюм состоял из брюк и пиджака – я даже мог различить покрой пиджака.

В том, как мужчины приближались, было нечто угрожающее. Я заметил это, наверно, по той причине, что с детства насмотрелся вестернов. А тот, кто видел много таких фильмов, никогда не забудет особую, слегка раскачивающуюся походку ковбоев, готовящихся к перестрелке, их слегка наклоненную голову и в то же время убийственно настороженный взгляд, от которого не ускользнет ни малейшая деталь. Выжидательно полусогнутые руки небрежно свисают, но в какие-то доли секунды способны выхватить пистолеты.

Двое мужчин приближались так, словно они сошли с экрана в каком-то диковинном, костюмированном вестерне. Под подошвами их сандалий поскрипывал песок, и ветер доносил всплески дальней реки.

Одинокий мужчина неотрывно смотрел на них, и уголки его губ время от времени подергивались, как будто он собирался что-то сказать, но потом, похоже, сумел сдержаться, потому что продолжал молчать.

Между ним и приближавшимися мужчинами оставалось, наверно, не больше десяти-пятнадцати метров, когда те остановились. Они застыли, подняв квадратные головы, их длинные руки свисали почти до колен. В этой необычной позе, несомненно, было что-то обезьянье.

Тогда одинокий мужчина поднял навстречу двум другим руки с раскрытыми ладонями. И эти выставленные вперед ладони недвусмысленно выражали приказ: ни шагу дальше!

Мужчины остановились, один из них поправил на себе передник, а другой осторожно сунул руку под пиджак. С моих губ готов был сорваться предупредительный крик, когда один из приблизившихся заговорил.

Прежде чем продолжать эту историю, я должен обратить твое внимание на одну вещь, Ренни. На такую вещь, которая решительным образом повлияла на нашу дальнейшую судьбу. Это был тихий щелчок, воспринятый нами подсознательно.

Что-то щелкнуло, затем мужчина в египетском переднике открыл рот, и из него полились необыкновенные звуки. Я не смог бы подобрать подходящих слов для их описания. Масса звуков, каскад звуков, нечто совершенно не похожее на человеческую речь. Это скорее была музыка, а не последовательность звуков человеческой речи. Музыкальные звуки переплетались друг с другом и сливались в некую непривычную гармонию. Если бы среди этих звуков не было глухого посвистывания и странных хрипов, их можно было бы переложить на ноты.

– Что это за чертовщина? – услышал я шепот Миддлтона.

– Они разговаривают, – сказал кто-то.

– Они? Это разговор? – шепнула Селия Джордан, затем снова стало тихо, и в комнате слышалась только музыка, слетавшая с губ мужчин.

Тот из двух подошедших, на котором была египетская одежда, по-видимому, закончил свою речь, потому что закрыл рот и, вытянув руку, обвинительным жестом указал на одинокого мужчину. Другой, тем временем, сделал несколько шагов вперед, его лицо исказилось, между толстыми губами сверкнули зубы, и одно-единственное слово – если можно назвать словом музыкальную последовательность звуков– сорвалось с этих губ:

– Иму!

– Иму! – шепнул рядом со мной Йеттмар. – Вот этот там – Иму!

Слово звенело и дрожало в воздухе, ветер подхватил его и понес к пальмам, и у меня возникло ощущение, что это странное слово поет весь мир, все музыкальные инструменты играют это имя.

– Иму!

Первый звук был тонким и пронзительным, но не неприятным свистом, словно кто-то пытался извлечь из пастушьей дудочки очень высокий звук. А «м» гудело, как будто его извлекли на органе. С красивой, исполненной достоинства медлительностью оно сливалось со следующим за ним «у», и каким-то удивительным образом все имя звучало как нечто целое:

– Иму!

Одинокий мужчина все еще стоял, подняв руки с повернутыми наружу в запрещающем жесте ладонями. Тут мужчина в кожаном костюме выхватил руку из-под пиджака и направил ее на Иму.

Напрасно я напрягся, ловя это движение, мне ничего не удалось заметить в зажатой руке, по крайней мере, ничего, что напоминало бы пистолет или какое-то другое оружие. Пожалуй, было у него что-то на конце одного из пальцев, хотя это могло быть всего лишь узкое кольцо, сверкнувшее в свете заходящего солнца.

В этот момент в картинку ударил столб синеватого огня: очень яркая, ослепительная голубизна, совсем не такая, в которую была окутана наша комната несколько минут назад. И в то же мгновение все покрылось мраком, фигуры исчезли, и в комнате остались только мы.

Я поднял руку и этим движением сбросил на ковер еще один листок рукописи. И почти в то же мгновение снова возник мужчина под пальмой, только теперь он стоял к нам спиной: он развел руки, словно хотел обнять вселенную, затем из-за пальм появились двое других, похожих на него мужчин и стали медленно к нему приближаться. Иму повернулся на звук шагов и опустил руки.

– То же самое, – сказал кто-то вполголоса, наверное, Карабинас.

– Тише! – шепнул Йеттмар.

Все произошло так же, как перед этим. Словно кто-то еще раз начал прокручивать тот же фильм, с теми же самыми действующими лицами.

И снова мы, словно парализованные, наблюдали эту сцену. Мужчина в египетском переднике вышел вперед, открыл рот, и из него полились слова. Да, никакого сомнения! На этот раз слова, настоящие человеческие слова!

– От этого с ума можно сойти! – сказал Карабинас. – Тот же самый фильм и все же не тот…

– Цыц! – перебил его Осима.

Мужчина говорил на странном, незнакомом языке, который, однако, без всякого сомнения, был человеческим языком. Более того, как только прозвучали первые предложения, во мне забрезжило какое-то смутное подозрение.

В остальном все произошло так же, как и в первый раз. Иму стоял с поднятыми руками, человек в кожаном пиджаке выбросил вперед руки, и снова вспыхнул ослепительный голубой луч.

В прошлый раз сцена на этом заканчивалась. Теперь же фильм не прервался, а продолжался. Когда вспыхнул голубой свет, человек в кожаном пиджаке покачнулся, судорожными движениями хватая воздух. Из руки у него выпал какой-то маленький предмет, потом и он сам рухнул рядом с этим предметом на землю.

Тогда из-за деревьев рядом с Иму на сцену вышел еще один, до сих пор невидимый, четвертый человек с квадратной головой, с вытянутой вперед и как будто пустой рукой. Хотя, может быть, и у него в кулаке прятался такой же маленький предмет, как тот, что выпал на песок из руки мужчины в кожаном пиджаке.

Этот четвертый мужчина с угрожающим выражением на лице приближался к своему товарищу в кожаном пиджаке, все еще держа вытянутой руку. А у того лицо. прежде темно-коричневое, вдруг залила мертвенная бледность, и он молниеносно опустился на колени. Склонил голову к песку и стал что-то бормотать про себя.

Четвертый мужчина бросил на Иму вопрошающий взгляд, потом протянул руку над головой стоящего на коленях. Иму что-то сказал, на что другой кивнул головой и пошел назад к пальмам. Затем камера, или тот аппарат, который показал нам эту сцену, повернулся, и мы увидели перед собой распростертое на песке тело мужчины в кожаной одежде.

Почти одновременно мы вскрикнули от неожиданности и испуга: тело человека в кожаном костюме съежилось до размеров младенца. Как гигантская сан-за1, лежал он на песке, уставившись в далекое небо, с болезненной улыбкой на лице.

Это было последнее, что мы увидели. Затем все исчезло так же неожиданно, как и появилось, и мы остались в комнате одни.

Первой пришла в себя Селия Джордан. Бледная, как смерть, она поднялась с пола, куда сползла во время показа, и, словно это было самое важное дело в мире, принялась собирать упавшие на ковер кофейные чашки. Мы же только бессмысленно смотрели друг на друга и вытирали залитые потом лица и выступившие на глазах от волнения слезы.

– Что это было? Мальчики, что это было? – проговорила, заикаясь, мисс Хубер и проглотила ком в горле. – Клянусь, я всегда была материалисткой, но…

– Иисус совершил чудо! – пробормотал Хальворссон.

– Почему именно Иисус? – спросил Осима.

– Потому что… потому что… А кто же тогда?

За окном дождь лил, как из ведра. Однако молнии сверкали уже далеко от нас, и гром погромыхивал в отдалении.

– Давайте прежде всего кое-что выясним! – подскочил Карабинас. – Все видели это?

– Безумие, – сказала Селия. – Конечно, видели. Кто бы не увидел?

– Тогда, несомненно, что-то случилось, – заявил Карабинас. – Все мы стали жертвой одной и той же галлюцинации.

– Жертвой?

– Это я так выразился. Это не существенно, просто я не нашел более подходящего слова.

– О какой галлюцинации ты говоришь? – спросил Йеттмар.

– Ну, о том, что мы видели. Ведь совершенно очевидно, что мы видели в этой комнате не реальность, мы только галлюцинировали.

– Все одно и то же и в одно и то же время? Карабинас опустил голову.

– Да, конечно, – проговорил он тихо, – так не пойдет. Неверный след. Скорее можно бы говорить о внушении.

– Что ты имеешь в виду. Никое?

– Ну… даже не знаю. Ведь такое бывает, не так ли? Иллюзионисту удается подчинить своему влиянию одновременно всю публику в цирке. Каждый видит то, что этот тип пожелает. Массовый гипноз…

Мы немного помолчали, потом снова я выдвинул возражение:

– Допустим, Никое. Только для этого необходимо, чтобы кто-то делал нам внушение. Скажем, иллюзионист, как ты только что сказал.

Йеттмар хмуро посмотрел на меня.

– Не виляйте, Петер, – сказал он после небольшой заминки. – Если я правильно понял, вы подозреваете, что это сделал кто-то из нас. Здесь среди нас сидит шутник и сейчас радостно посмеивается над нами. Вы это думаете?

– Грубо говоря.

– Порядок. Тогда я тут же торжественно заявляю, что никогда в жизни не разбирался в гипнозе и вряд ли был бы в состоянии загипнотизировать хоть кого-нибудь. И главное – я не стал бы валять дурака в серьезном деле.

– Точно, – кивнул головой Карабинас.

– Но это же безумие! – взорвался Осима. – Мы знаем друг друга десять лет. Одно только предположение, что…

Мы не могли не поверить ему. Но в то же время нас всех начала занимать одна и та же мысль, и было очень заметно, что мы старательно избегаем смотреть в сторону доктора Хубер. Мы понурили головы, словно и допустить такого не можем, но в глубине души у нас уже зародилось подозрение.

Мисс Хубер несколько секунд смотрела куда-то вдаль, затем поправила на коленях платье и тихо, запинаясь сказала:

– Прошу вас… Да, верно, я врач, но это еще не причина, чтобы… И, между прочим, я действительно сделала все, чтобы… чтобы помочь вам. И я никогда, слышите, никогда бы не осмелилась… – и ее лицо неожиданно сморщилось, предвещая слезы.

Селия соскользнула с деревянного подлокотника кресла и одним прыжком очутилась возле мисс Хубер. Она обняла ее за плечи, затем посмотрела на нас, и в глазах ее сверкнула такая злость, какой у нее еще никто не видел.

– Вы что, совсем с ума сошли? Подозреваете ее только потому, что она врач? Это могла быть и я, ведь теперь каждый дурак может научиться гипнозу! А вы не раскисайте! Если уж связались с дураками, то не удивляйтесь, что они и ведут себя по-дурацки. Никто же не обижается на обезьян в зоопарке, когда они строят посетителям гримасы или швыряют в них морковкой!

Вот вам, получите.

Уже все высказали свое мнение о загадочном явлении, только Миддлтон помалкивал. Тогда я как-то не придал этому значения, ведь все мы были заняты тем, чтобы снять с себя обвинение Селии Джордан.

– Дамы нас совершенно не так поняли, – выставил перед собой руки Карабинас. – У нас и в мыслях не было обвинять доктора Хубер. Как мне помнится, здесь не было сказано ни единого слова, которое…

– Слова-то нет! – снова вспыхнула Селия. – Но ваше недоверчивое молчание красноречивее, чем явные обвинения. И это вместо того, чтобы поблагодарить ее за то, что она сделала, участвуя в вашем безумстве!

Теперь уже я был вынужден вмешаться и использовать свой авторитет директора.

– Остановитесь, Селия, – сказал я самым решительным тоном, – пока еще не случилось непоправимое. Никто не подозревает мисс Хубер, точно так же, как вас или меня. Мы просто прикидывали возможности. А одна из возможностей состоит в том, что кто-то тут развлекается. Я не могу себе представить, как это можно было бы сделать, но такая возможность все-таки существует. А вас, мисс Хубер, я попрошу постараться быть выше этого. Поверьте, у нас нервы не железные. Но ведь Хальворссон не вышвырнул же вон раствор, когда… гм… на него пало подозрение, что он, может быть, это специально подстроил.

– Хотя еще чуть-чуть – и я все послал бы к черту, – проворчал датчанин.

– Хорошо, Петер, – прошептала мисс Хубер и, сделав над собой усилие, снова пригладила и без того безукоризненно гладкие волосы. – Я стараюсь держать себя в руках. Только немного… как бы это выразиться, ваш стиль необычен.

Несколько успокоившись, мы вернулись к анализу происшедшего.

– Итак, галлюцинации мы можем отбросить, – сказал я. – Для того чтобы вызвать галлюцинации, необходимы какие-нибудь галлюциногены.

– Остается гипноз, – сказал Йеттмар.

– А для этого опять-таки нужен гипнотизер.

Вот тогда-то попросил слова Миддлтон. Он поднял вверх руку, как будто был на собрании, и сказал с улыбкой:

– Галлюцинация это или гипноз – нужно, чтобы в обоих случаях было что-то общее… во всяком случае, я так считаю. Разве нет?

– Что вы имеете в виду?

– Ведь все, что мы видели и слышали, либо думали, что видим и слышим, произошло лишь в нашем воображении, а не в действительности.

– Это так, – сказал Йеттмар.

– А в таком случае… ну, в таком случае, мы, собственно говоря, ничего не видели и не слышали, а только думали, что видим и слышим…

– Ясно, – снова сказал Йеттмар. – Но, черт возьми, что ты хочешь этим сказать?

Тут снова раздался тот странный, тихий щелчок, который я отметил подсознательно, когда началась та сцена, и о котором я уже говорил. Щелчок, который прозвучал в тот момент, когда двое приближавшихся мужчин остановились и начали говорить с Иму.

Когда звук щелчка достиг моих ушей, я от неожиданности вздрогнул и почувствовал, что моя рука делает непроизвольное движение, словно я пытался от чего-то защититься. А в следующий момент произошло чудо: снова зазвучала эта удивительная, похожая на музыку речь квадратноголовых. Звуки заполнили комнату без остатка, причем в стереозвучании. И шли они именно оттуда, откуда обычно идут звуки стереозаписи: из усилителей, расположенных в разных местах комнаты!

Я вскочил и хотел закричать, но Йеттмар опередил меня. Одним прыжком он перемахнул через стоявший посередине комнаты столик для курильщиков, вцепился в присевшего возле магнитофона Миддлтона и повалил его на пол. Он бил его вслепую кулаками и вопил, словно потерял рассудок:

– Ты, негодяй! Ах ты, подлец!.. Вонючий паршивец! И граешь у нас на нервах? Прибью – и не придется тебе посмеяться своим подлым шуткам!

В следующую минуту возникла потасовка. Хальворссон и Карабинас объединенными усилиями пытались стащить Йеттмара со спины Миддлтона, а я хватал его за руки, чтобы он не мог наносить удары.

Казалось, Йеттмар совершенно обезумел. На губах его выступила пена, глаза полыхали красным огнем, а тело напряглось так, словно на него напал столбняк. Те двое тащили и дергали, а я хватал его за руки, а Миддлтон стонал под Йеттмаром и отбивался, как мог. Я уже было хотел стукнуть Йеттмара вазой по голове, когда рядом со мной оказалась доктор Хубер со шприцем в руках и, прежде чем я успел что-либо спросить, мгновенно вонзила иглу в руку Йеттмара. Полминуты спустя Миддлтон смог выбраться из-под атакующего, который уже лежал на ковре с полузакрытыми глазами и тяжело хрипел.

– Что с ним? – простонал Миддлтон и указал на Йеттмара. – Сбрендил?

– Нервный приступ, – сказала мисс Хубер сухо и села на место.

А речь квадратноголовых продолжала безмятежно литься из усилителей: теперь они говорили на том языке, который показался нам человеческим.

Миддлтон тяжело опустился на стул и рассерженно ощупывал свое лицо.

– Чтоб его, этого безумца! Чуть не выбил мне зуб… Чего он набросился именно на меня?

– А вы не догадываетесь? – спросил я у него. Он указал на магнитофон.

– Из-за этого?

Никто не ответил, мы только смотрели на него, не мигая.

А Миддлтона, казалось, волновала только драка.

– И надо же, ударил меня прямо в новый зуб, – проворчал он с болезненной гримасой, потом огляделся. – В чем дело? – спросил он затем с удивлением. – Это разрешило спор, да?

– Какой спор? – спросил ворчливо Осима.

– Галлюцинация это или нет. Или гипноз… Тогда я все понял, и охотнее всего я бы сейчас расцеловал Миддлтона.

А тот вдруг опешил. На лице у него появилось выражение крайнего изумления, затем опухшие губы раздвинулись и он рассмеялся. Должен признаться, что звучал его смех нехорошо.

– О, так вот почему этот сумасшедший накинулся на меня? Вы что, думаете, что я сделал эту запись? Что я подделал… – и он снова засмеялся, а по подбородку стекали тоненькие струйки крови.

– Может, скажешь, в чем дело? – прищурился Осима.

Миддлтон открыл было свой израненный рот, но тут в себя пришел Йеттмар.

– Мидди, – прошептал он тихо. – Ты сможешь меня простить?

Миддлтон подошел и положил на плечо Йеттмару руку.

– Только не волнуйся, старик! Не такое уж несчастье… Правда, у меня расшатался новый зуб, но невелика беда.

– Я думал… что… ты хочешь подшутить над нами. Что ты сфабриковал те звуки…

Доктор Хубер неожиданно встала и подошла ко мне.

– Так вот, послушайте, Силади! – начала она и, забыв все свои обиды и слезы, уперлась руками в бедра, а лицо ее горело, словно ей рассказали двусмысленный анекдот. – Я вынуждена констатировать, что всем вам место в доме умалишенных. За исключением разве что этой бедной девочки, которая не знаю как попала в вашу компанию… Сначала вы подозреваете меня, что я вас загипнотизировала, потом устраиваете драку из-за какого-то трюка с магнитофоном. А теперь делаете вид, что вы все поняли, и готовы расцеловать друг друга. Скажите, вы серьезно считаете, что вы нормальные люди?

Очевидно, у меня на лице появилась широкая улыбка, потому что ее ярость еще усилилась.

– Ну, так и развлекайтесь друг с другом, а я выхожу из игры! Вы идете со мной, Селия, или остаетесь здесь? Но предупреждаю, возможно, что они снова начнут буйствовать.

Селия, улыбаясь, покачала головой.

– Теперь уже нет… Розалинда. Теперь уже все в порядке.

На лице Хубер отразилось изумление:

– В порядке? То есть как это – в порядке?

– Все выяснилось.

У мисс Хубер закружилась голова, и она вынуждена была прислониться к деревянному подлокотнику стоявшего рядом с ней кресла.

– Значит, и вы тоже? – простонала она сокрушенно. – И"вы, Селия? Что выяснилось? Разве не потому мистер Йеттмар набросился на Миддлтона, что… он подделал запись на пленке? Наверняка где-то спрятан видеомагнитофон… разве нет?

Селия покачала головой.

– Нет. Йеттмар действительно думал так, но все прояснилось. Выяснилось, что именно сделал Миддлтон.

Мисс Хубер побледнела и посмотрела на нас с выражением безнадежности.

– Боже мой, люди! Что, вообще, выяснилось? Что сделал мистер Миддлтон? Вы же не станете утверждать, что он не имеет никакого отношения к магнитофону и…

– Почему же, – покачала головой Селия, улыбаясь, – я скажу вам. Миддлтон на самом деле имеет отношение к магнитофону… только, собственно говоря, небольшое.

– Но ведь… А что он с ним сделал, Селия? Селия Джордан улыбнулась Миддлтону.

– Да немного… Лишь то, что когда те начали говорить, он включил магнитофон на запись и нажал кнопку!

Полчаса спустя позади было все: обиды, объяснения, несколько сэндвичей и кофе, который сварили Селия и доктор Хубер. К тому времени мы уже устранили следы разгрома – последствия наших бурных объяснений. В мусорную корзину отправились несколько разбитых пепельниц, копия головы Нефертити и моя любимая шариковая ручка.

Когда страсти утихли, мы снова принялись за нашу головоломку.

– Итак, это ни галлюцинация, ни внушение, – сказал все еще сонливый Йеттмар. – Сама горькая действительность.

– Я слышал, когда Миддлтон нажал на кнопку, только не знал, что это за щелчок. Таким образом, у нас в руках решающее доказательство!

– Доказательство чего? – спросил Осима. Не так легко было ответить на этот вопрос. Хальворссон погладил бороду и сказал:

– Я думаю, что нам нужно искать отправную точку.

– Мы делаем это уже полчаса, – возразил Карабинас.

– Настоящую отправную точку, – продолжал невозмутим о Хальворссон. – Мы можем подойти к этому вопросу с двух сторон.

– А именно?

– С идеалистической и с материалистической точки зрения.

– В этом что-то есть, – пробурчал Осима. Датчанин поднял большой палец.

– Возьмем, пожалуй, первое…

– Возьмем, – кивнул я.

– В этом случае нам следует исходить из сверхъестественного. Мы обнаружили место захоронения Иму и его товарищей. Из надписи и по другим признакам мы можем сделать вывод, что они не намеревались умирать навечно, скорее хотели, или хотел Иму, жить в своих потомках. И спустя тысячелетия после смерти Иму мы его нашли и поняли его желание. Что происходит потом? Вместо того, чтобы выполнить это желание, мы пугаемся поставленной задачи и идем на попятный. Ведь именно тогда мы и приняли решение отказаться от продолжения опытов. А несколько минут спустя произошло то, что произошло. Что это, если не протест Иму?

– Или папы Малькольма, – сказала тихо Селия. Мы все вздрогнули, у меня даже холодок пробежал по спине.

– Они хотят, чтобы мы продолжили то, что начали, – сказал Осима.

Доктор Хубер тоже содрогнулась:

– Мы потихоньку превращаем это в спиритический сеанс.

– Вы считаете, что голоса привидений можно записать на магнитофон? – спросил я Хальворссона.

– Не имею понятия! До сих пор я встречался с ними только в сказках.

– Мне все же больше импонирует материалистическая точка зрения.

На лице датчанина появилась растерянность.

– В этом случае у меня – ни малейшей догадки. Всех нас, несомненно, занимает один и тот же вопрос. Я не могу думать ни о чем другом… как только о гипнозе.

– Нет уже! Давайте больше не будем, Хальворссон! Это предположение мы уже отвергли.

– Да, намеренный гипноз…

– Не понимаю…

– Сейчас объясню. Хотя я не знаю, случалось ли уже когда-нибудь такое.

– Какое? Выкладывайте уже!

– Я подумал о том, что среди нас, может быть, есть кто-то, обладающий очень сильной волей или способностью передавать свои мысли. Понимаете? У кого-то в мозгу возникла только что увиденная нами сцена, а наш мозг уловил это, как радиоприемник, и передал органам зрения.

– И магнитофону, – многозначительно добавил Миддлтон.

– Вот именно, и гипотеза рухнула.

– Другого материалистического объяснения у меня нет, – сказал уныло Хальворссон.

– Давайте еще раз прослушаем пленку, – предложила доктор Хубер.

Миддлтон прокрутил бобину назад, и снова зазвучали шорох ветра, шелест листьев в кронах пальм и плеск бегемотов, доносившийся с Нила. Затем тот водопад странных звуков: звуки музыки вперемешку со свистом и щелчками, потом другая, человеческая речь. И, наконец, короткое шипение, когда вспыхнул голубой свет, убивший человека в кожаной одежде.

Магнитофон остановился, а мы оставались в той же растерянности, что и раньше. Одно было ясно. Все происшедшее не было сном.

– Может быть, все-таки из загробного мира?.. – шепнула Селия.

Карабинас покачал головой.

– Странно, что все повторилось еще раз, как будто сделано специально для нас…

– Но с какой стати? – спросила мисс Хубер.

– Не знаю.

– Может быть, из-за языка, – пробормотал Йеттмар.

– Как это – из-за языка?

– Я тогда обратил внимание кое на что. Во второй записи, или, скажем, при повторе. Но вспомнил об этом только сейчас, когда мы заговорили о языках.

– Что же это, ради бога? – спросил я нетерпеливо.

– Несинхронность.

Мы посмотрели на него так, словно он свихнулся.

– Что? – простонала мисс Хубер. – Несинхронность? Это что еще такое?

– Все очень просто, – сказал Йеттмар. – Когда при повторении они говорили человеческим языком. движения их губ не были синхронны с текстом. Теперь я в этом мог бы присягнуть… Я так и вижу их перед собой. Звуки были совершенно несинхронны с движениями губ!

– Послушайте, но как вы можете быть так уверены? Если мы даже не знаем, на каком языке они говорили!

– Это не имеет никакого отношения к синхронности, – отмахнулся Йеттмар. – Жаль, что мы не смогли записать эту сцену на видеомагнитофон. Дайте-ка минутку подумать! – Тут он прикрыл глаза, а через несколько секунд снова открыл.

– Да. Ясно вижу перед собой эту картину… Человек в кожаном пиджаке говорит что-то и округляет при этом губы. В первой записи, вернее, когда он появился в первый раз, при этом положении губ прозвучал свист, что в целом соответствует положению губ человека, когда он хочет свистнуть. Но во второй раз мы услышали при том же положении губ звуки, которые так произнести невозможно. Понимаете? Это и есть несинхронность!

– И что это, по-твоему, означает? – спросил Миддлтон.

Йеттмар поднял брови.

– У меня только предположение.

– И все-таки? г – Скажем, при первом показе текст был оригинальный… а при втором… гм…

– Ну что при втором?

– Думаю, текст был дублирован.

Мы ошеломлен но посмотрели на Йеттмара. Может быть, именно потому, что его слова казались весьма правдоподобными.

– Да, но зачем? – спросила мисс Хубер охрипшим голосом. Йеттмар снова только поднял брови.

– Может быть, они подозревали, что этот первый разговор, или как его там назвать, никто никогда не сумеет понять.

– И не сумеет, – сказала мисс Хубер. – Это несомненно. Ведь это… гм… точно не человеческая речь.

– Может быть, нам просто неизвестно ничего подобного, – сказала Селия. Хубер покачала головой.

– Дело не в этом. А в звуках. Такие звуки, и в первую очередь эту музыку и свист, невозможно воспроизвести с помощью артикуляционных органов человека. По крайней мере, известных на сегодня артикуляционных органов человека, – уточнила она.

Мне показалось, что мы, пожалуй, немного продвинулись вперед.

– А это, в свою очередь, означает, – подытожил я все сказанное, – что мы получили послание. Неважно, от кого и каким способом. Но послание адресовано нам… И, чтобы мы смогли в нем разобраться, текст дублировали, перевели с одного совершенно непонятного языка на другой непонятный, или лучше сказать – неизвестный… пока неизвестный, но, несомненно, человеческий язык.

– Верно, – сказала Хубер. – Другой язык – человеческий, это ясно.

– Но вот – какой? – почесал в затылке датчанин.

– Египетский, – сказал я. – Древнеегипетский. Фольклорист так и застыл с пальцами на затылке, даже рот раскрыл.

– Древнеегипетский? А я считал, что этот язык никто не знает. По крайней мере, произношение.

– Так оно и есть. Но, зная коптский язык, можно кое-что понять и в древнеегипетском. Правда, Никое?

– Теперь, когда ты это сказал…

– Ас другой стороны – на каком другом языке они могли дублировать?

– Скажем, на английском.

– За тысячу пятьсот лет до новой эры? У мисс Хубер округлились глаза.

– Вы серьезно полагаете, что дублировали тогда?

– Если мы выбираем материалистическое решение – должны были тогда!

Карабинас спрятал лицо в ладонях.

– Я схожу с ума!

– И я тоже, – поддакнул Хальворссон. Осима посмотрел на свои часы и встал.

– У меня уже голова не соображает. Предлагаю перенести наше заседание на завтра. Может быть, за это время произойдет еще что-нибудь. Вы повремените немного с вашим решением, Петер?

Я знал, что кто-нибудь задаст этот вопрос, и уже сформулировал про себя ответ.

– Естественно, – сказал я громко. – До тех пор, пока мы не прольем свет на случившееся… я не буду писать свой доклад.

Каждый из них, покидая мой кабинет, тепло пожал мне руку.

Никогда еще у меня не было такой уверенности, что они – мои друзья.

Я выключил верхний свет и подошел к письменному столу, чтобы перед уходом погасить и настольную лампу, когда за моей спиной раздался голос:

– Меня здесь оставляете?

Я повернулся так стремительно, словно меня ужалила в пятку змея.

В кресле сидела мисс Хубер и улыбалась мне.

Я был так поражен, что только и мог сказать, заикаясь:

– Вы… вы…

– Что я здесь делаю? Я осталась здесь. Похоже, остальные забыли обо мне. Я начал приходить в себя.

– Уфф, ну и напугали же вы меня!

– Вы думали, что это Иму?

– Не буду отрицать, мелькнула такая мысль. Она встала, потянулась и покосилась на меня.

– Вы уже закончили?

– Конечно. Как раз хотел идти домой…

– Только хотели?

Замешательство мое все усиливалось, и я злился на себя: что за муха меня укусила?

– Я полагаю, вы что-то хотите от меня. Она чуть заметно улыбнулась, лукаво и притягательно, отчего у меня в висках застучала кровь.

– Ну это уж слишком двусмысленно. Кажется, нам почти по пути. Дождь давно прошел. Если я вам не помешаю, мы бы могли пойти вместе…

Держась поближе друг к другу, мы пересекли парк, прошли по платановой аллее и свернули на просторную лужайку. Вдали засияли цепочки огней в окнах типовых домов, там, где жил и я.

Мы долго шли молча, хотя я понимал, что неудобно не произнести ни слова. Но так уж вышло, что после смерти Изабеллы я немел, оставаясь наедине с женщиной.

– Вы всегда такой неловкий? – прямо спросила моя спутница, когда мы уже приближались к домам.

– Я не считаю себя неловким, – проговорил я неохотно.

– Вы как будто боитесь меня, – сказала она, и в ее голосе было что-то вызывающее. – Только наука, а женщины – никогда?

И тут внутри у меня что-то взорвалось. Причиной тому были, возможно, события последних часов, воз– можно, ее близость, а может быть, и то, и другое вместе. Словно лопнула сеть, которой оплела мое сердце еще Изабелла.

Неожиданно для самого себя я рассмеялся. И было в моем смехе и немного иронии, и, несомненно, облегчение.

– Почему же, – сказал я. – А вы знаете, кто я такой?

– Конечно, – удивилась она. – Только не вздумайте говорить, что вы головорез и хорошо, что мы, наконец, сейчас вдвоем на темной лужайке.

– Ну, почти. В свое время я был в Сан-Антонио университетским Донжуаном. Никто не умел лучше меня кружить головы девушкам. Из-за этого меня дважды вышибали из пансиона.

Она посмотрела на меня с уважением.

– Ого! Глядя на вас, этого не скажешь.

– Внешность обманчива.

– Вы это серьезно? Раньше я как-то не замечала.

Сам не понимаю, почему я начал рассказывать ей об Изабелле. Когда я поймал себя на этом, было уже поздно идти на попятный.

– А потом я взял и женился. Неожиданно для самого себя. Sic transit gloria mundi1.

Она молчала, и я понял, что она не хочет копаться в моей личной жизни. Как только я назвал имя Изабеллы, она как бы немного отдалилась от меня, даже лицо отвернула.

– Пять лет прошло, как умерла моя жена… Изабелла.

– Простите, – сказала она. – Я не хотела…

– Я знаю. Сам завел разговор… С тех пор я действительно несколько замкнулся в себе, и есть только одно женское лицо, на которое я смотрю с искренним восхищением, причем не один раз за день…

– Селия? – спросила она, и в голосе ее притаилась какая-то странная печаль. Я невольно засмеялся.

– Ну что вы! Вы видели ее у меня на столе. К сожалению, как раз сегодня разбилась. Надо будет раздобыть себе другую вместо этой.

– Та египетская женщина? Кто это?

– Нефертити. Самая удивительная женщина в мире.

– А ваша жена?

Мне пришлось сильно напрячься, чтобы представить себе лицо Изабеллы.

– Изабелла? Мы, пожалуй, любили друг друга… Вначале, во всяком случае, наверняка… Для меня было большим потрясением, когда я потерял ее.

– Только вначале?

– Позднее, знаете ли, появились проблемы. Мы оба, пожалуй, хотели чего-то от жизни. Но каждый иного… и эти два желания как-то не пересекались. Типичный случай с двумя хозяйками на одной кухне.

– Не сердитесь… Кем была ваша жена?

– Физик-ядерщик. Хотите знать, как она умерла?

– Видите ли, Петер, я вообще…

– Она получила стократную дозу. В реакторе произошел взрыв. Когда я туда приехал, она еще была жива…

– Не нужно!

Мы медленно подошли к воротам моего дома. Она опустила голову, и я не видел, плачет ли она или только задумалась.

Я распахнул перед ней дверь и включил освещающий дорожку неоновый свет.

– Зайдете что-нибудь выпить?

Десятью минутами позже она сидела напротив меня на ковре и задумчиво вертела в руках бокал.

– Я восхищаюсь вами, Петер. Как вы рискнули взять на себя ответственность. Другой бы уже давно умыл руки.

Я пожал плечами.

– Собственно, мне особенно нечего терять. Мне никогда не нравилось быть наверху. Охотнее всего я сидел бы в своем кабинете и расшифровывал надписи, а вместо этого у меня на шее весь институт. Знаете, еще с Изабеллой мы решили, что, когда состаримся, купим недалеко от Сан-Антонио ферму и переедем туда. Изабелла занималась бы лошадьми – это было, пожалуй, единственное, что интересовало ее кроме атомов, – а я каждый день расшифровывал бы пару сотен иероглифов.

– А вы никогда не думали о детях? Ее слова коснулись старой раны, но я не хотел показать свою боль.

– Как же, думали. Сначала мы, конечно, не хотели. Более того. Мы приняли все меры, чтобы детей не было. Потом как-то не очень осторожничали, а еще позже мы страстно желали ребенка.

– Она не могла иметь детей?

– Нет, я.

Я видел, как у нее от неожиданности округлились глаза, а уголки губ задрожали, словно она услышала признание в том, что я – давно разыскиваемый убийца и грабитель.

– Вы никогда о таком не слышали?

– Почему же, только…

– Только еще не видели таких типов. Верно?

– Верно.

– Так посмотрите хорошенько. Сначала и я бы не поверил. Более того. Я был уверен, что причина в Изабелле. Как обычно думают в таких случаях почти все мужчины.

– Что вы имеете в виду?

– Мы и мысли не допускаем, что с нами что-то не в порядке. Я не принадлежу к защитникам женщин, но в этом случае… А впрочем, все равно. Мы какое-то время ждали и надеялись. Конечно, мы старались лишь настолько, насколько позволяла работа. Наконец, первой не выдержала Изабелла. Она пошла и подверглась обследованию.

Я сделал глоток из своего бокала, и вдруг снова почувствовал себя рядом с Изабеллой в тот злосчастный дождливый вечер.

– Она пришла от врача и с порога заявила, что совершенно нормальна и здорова. И если кого-нибудь себе найдет, то спустя девять месяцев произведет на свет здорового младенца. И будет лучше, если я тоже пройду обследование. Хотя бы затем, чтобы раз и навсегда положить конец возможным обвинениям. Уходить от меня она не хочет, этого у нее и в мыслях нет, но желала бы знать, в чем загвоздка. И когда я пытался искать близости с ней, она мягко, но решительно уклонялась.

– Настолько ей не хватало ребенка?

– Я не думаю. Просто она не любила, если что-то имеющее к ней отношение не на сто процентов в порядке. Она не терпела тайн и неразрешимых загадок. По крайней мере, в своем окружении. Ей была невыносима мысль, что она не может постичь самую суть вещей. Думаю, что именно потому она и стала физиком-ядерщиком. И наше положение волновало ее, в первую очередь, потому, что нарушало ее покой и… ну, потому, что не было в нем логики.

– Логики?

– Конечно. Логично, если мужчина и женщина ложатся вместе спать и действуют неосмотрительно, то у них появляется ребенок. В противном случае – это нелогично.

– Понимаю…

– Я был тоже вынужден пойти к врачу, чтобы наконец она успокоилась и чтобы дать покой и себе тоже. Тогда-то все и выяснилось. Я не могу стать отцом.

– Точно?

– Так сказали специалисты. Они несколько раз делали анализы, и окончательный результат был каждый раз тот же самый. В конце концов, я был вынужден смириться с этим.

– А… Изабелла?

– Странно, но она тоже успокоилась. Ведь все стало на свои места. Выяснилось, что ей навязали не вполне доброкачественный товар, не такой, какой ей хотелось, но в то же время и не столь плохой, чтобы подавать из-за этого рекламацию. Это затронуло ее лишь в такой степени, как если бы, скажем, выяснилось, что у меня одно ухо, а я тщательно прикрывал это место волосами. Она в два счета подавила в себе желание иметь ребенка. С того момента ее занимали только атомы.

– А вас… предоставила самому себе?

– Да нет. Все было, как и прежде. Мы просто приняли к сведению некий факт. Как, например, тот, что мы небогаты. Но все эти факты не могли помешать нам мирно жить бок о бок.

– Ну, а после того?

– С тех пор прошло уже пять лет. Что сказать? Я не отказался от мысли купить ферму недалеко от Сан-Антонио.

Она отставила свой бокал, наклонилась ко мне и поцеловала в губы.

– Я хочу остаться с тобой на ночь… Ты тоже хочешь, дорогой?

Когда я проснулся, уже светало. В саду, как оглашенные, свистели дрозды, а на каком-то дереве без устали стучал дятел. Я посмотрел на часы: три минуты пятого.

Розалинда тихо посапывала рядом со мной; ее распущенные волосы покрыли шатром нас обоих. Мне пришлось осторожно приподнять их, чтобы бесшумно выбраться из постели.

Я прошел в ванную, выпил полстакана тепловатой воды и только тогда вспомнил, что мне снился какой-то сон, от которого я, собственно говоря, и проснулся. Но напрасно я ломал голову, не в силах вспомнить, что случилось со мной во сне. Правда, появилась мысль, что, пожалуй, это было связано с Иму, но от сна не осталось ничего, ни малейшего смутного обрывка.

Я осторожно прокрался назад в комнату, нырнул под водопад волос и прикрыл глаза, чтобы еще поспать, как вдруг Розалинда спросила:

– Что случилось, Петер?

Я с нежностью провел рукой по ее животу.

– Ничего. Это дрозды. И, кажется, мне что-то приснилось.

Она повернулась ко мне и обняла меня за шею.

– Хорошее или плохое?

– Если бы я знал! Самое обидное, что ничего не помню.

– Такое бывает.

– Кажется, мне снился Иму.

Она вздохнула и откинула голову на подушку.

– Иму… Боже мой… Чего бы я ни дала, чтобы понять, что случилось!

Дрозды без умолку свистели в саду, и я молча смирился с тем, что поспать сегодня, пожалуй, больше не удастся.

– Но я готов присягнуть, что все случившееся имеет логическое объяснение. Если бы нам найти ключ, все сразу же стало бы ясно. Я чувствую, что где-то должен быть ключ к замку, за которым разгадка тайны… Черт бы его побрал!

– А ты пытался вспомнить вчерашний день шаг за шагом?

– Пробовал.

– И ничего?

– Может быть, это не давало мне покоя и во сне. Очевидно, поэтому-то я и проснулся.

– Петер…

– Да, дорогая.

– Я… уверена, что этому явлению есть объяснение.

– А разве я говорю не то же самое?

– Объяснение должно быть где-то здесь, у нас под носом.

– Но где?

– Не знаю, Петер. Только, несомненно, должен быть источник, из которого они возникли.

– Кто ОНИ?

– Голограммы. Ведь изображение было трехмерным и перемещалось в пространстве. Вместе со звуком.

– На что ты намекаешь?

– Я только рассуждаю. Нам нужно найти проектор.

Я приподнялся на локтях и посмотрел на нее, видимо, чуть ли не со страхом, потому что она прижала мою голову к подушке и накрыла своими волосами.

– Если мы не верим в привидения и чудеса, то должны разыскать устройство, с помощью которого были переданы в комнату эти изображения.

Я снова выбрался из-под водопада волос.

– А ты не слишком рационалистична, Розалинда? Она покачала головой.

– Напротив. Но я уверена, что мы идем по верному следу… Кто-то передал эти изображения в комнату. Доказательством может служить и то, что запись потом повторили, к тому же дублированную.

– Передали? Но кто и как?

– Давай попробуем вспомнить предшествовавшие этому явлению секунды. Что ты можешь вспомнить?

– Ну… откровенно говоря, не так много. Все сидели, а Селия как раз несла кофе.

– Она открыла дверь.

– И сразу же закрыла.

– Есть. Поднос!

– Поднос Селии?

– А что же еще?

– Невозможно. Это самый обычный поднос. Она уже много лет разносит на нем кофе.

– Тогда что-то другое. Ты, например, что делал, когда Селия вошла в комнату?

– Я? Что же я делал? Ах, да. Я как раз листал* перевод демотической рукописи.

– Демотическую?

– Это более поздний вид письменности. • – Что было в ней?

– В рукописи?

– В ней, конечно.

– Более поздний вариант «Книги Мертвых», описывающий предшествующие бальзамированию и последующие…

Она содрогнулась, замолчала и прижалась своим лицом к моему.

– Не может быть, чтобы… от этой рукописи?

– Глупости, – сказал я. – Рукопись не имеет никакого отношения к Иму. И даже если бы имела… Мы договорились, что стоим на материалистической точке зрения. Если будем действовать иначе, то могут быть тысячи решений. А значит – ни одного.

– Ты прав, – шепнула она. – Тог да надо продолжать поиски. В комнате должен был находиться какой-то предмет, имеющий отношение к Иму, на который может пасть подозрение, что он работает как передатчик. Если не листки рукописи…

Я почувствовал, что все вокруг меня погружается во тьму. Дрозды прекратили свой рассветный концерт, влетели в комнату, расселись на стульях, на столе, некоторые даже устроились на люстре. Усевшись поудобнее, они вдруг начали увеличиваться в размерах, расти, потом слились в одного гигантского дрозда, который принялся молотить меня по голове острым клювом. Я схватился за голову, чтобы отогнать его, но тут Розалинда заметила, что со мной что-то происходит, потому что сквозь пелену тумана я услышал ее испуганный пронзительный крик:

– Петер! Что с тобой, Петер?

Я обнаружил, что уже стою полусогнувшись около кровати и предпринимаю жалкие попытки натянуть на себя брюки, хотя на мне еще нет белья. И при этом я безостановочно что-то бормотал себе под нос, словно рехнулся.

Розалинда выпрыгнула из постели, обняла меня и положила на лоб ладонь.

– О, Петер! Дорогой… Что с тобой? Только что еще… Я качнулся и вцепился в ее руку, чтобы не упасть.

– Роза… линда… – пролепетал я. – Нужно мне… пойти… в моем кабинете… он был там на столе!..

Она усадила меня на край постели и стала гладить по спине, как больного ребенка, пока я окончательно не пришел в себя.

Когда сотрясавшая меня дрожь почти прекратилась, она обхватила ладонями мое лицо и заставила посмотреть ей в глаза.

– Петер! Что случилось? Ты должен сказать, что случилось!

И туту меня в голове неожиданно прояснилось. Я ясно увидел перед собой тот момент, когда Селия вошла с подносом. Что-то оглушительно сверкнуло, в небе раздался грохот, и комнату залило голубым светом.

И этот голубой свет исходил с моего стола.

Из скарабея, который лежал возле рукописи «Книги Мертвых» под лампой.

Мы оба поспешно, путаясь в одежде, собрались и через каких-то полчаса были у меня в кабинете. Платаны купались в золоте рассветного солнца, а проникавшие в окно лучи рисовали красноватые узоры на креслах.

В комнате все еще царил беспорядок, хотя перед уходом опрокинутые стулья были поставлены на свои места. От пролитого кофе на ковре остались черные пятна, и рядом с пятнами были втоптаны в ковер несколько кусков сахара. Листки рукописи, перепутанные и помятые, лежали на столе.

А возле них, устало сложив свои крыльца на спине, прямо под лампой отдыхал священный жук египтян – сделанный из неизвестного материала скарабей. 16 октября Мы снова все собрались в кабинете. И все взоры были устремлены на крохотного скарабея, который, упоенный победой, лежал у меня на ладони.

– Не могу поверить! Просто не могу поверить! – воскликнул Карабинас и стукнул по подлокотнику кресла. – Ведь внутри у него ничего нет… Если бы он был не такой маленький, то сквозь него можно было бы рассматривать предметы!

– И однако ничего другого быть не может, – сказал я, – разве что…

– Разве что? – подняла глаза Селия.

– Разве что мы поверим в духов, то есть в сверхъестественное.

– Исключено, – проворчал Йеттмар. – У всего есть естественная, научно объяснимая причина.

– За исключением вещей, у которых такой причины нет, – поднял руку Хальворссон, и снова разразился бы жаркий спор, если бы я не вмешался.

– Предлагаю пока оставить в покое теоретические вопросы. Если моя догадка верна, то все в основном согласны с тем, что передатчиком мог быть только скарабей… или согласны все, за исключением Никоса.

– Постойте! – вклинился в мои слова грек. – Я тоже согласен. Просто я не в состоянии это воспринять!

Розалинда подошла ко мне и погладила жука по спине.

– Мне эта крошка показалась подозрительной, когда ее еще исследовал Киндпер. Мне не понравилось то, что он назвал защитным механизмом. И удивляюсь, что не я додумалась до этого.

Мы все уставились на скарабея, потом Миддлтон задал вопрос вопросов:

– Ну, так что же дальше?

– Нам нужно понять его механизм, – сказала Селия. – Вдруг мы сумеем заставить его еще раз показать эту сцену.

Я ничего не сказал, но во мне уже зрело решение. То решение, которое потом определил о твою судьбу, Ренни.

Хальворссон встал и, наклонившись, посмотрел на скарабея.

– У меня есть вопрос, Петер, – медленно произнес он. – С тех пор, как я увидел эту маленькую безделушку, у меня это не выходит из головы… Я не понимаю,

– Что именно?

– Что привело его в действие.

– И я как раз хотел это спросить, – присоединился к нему Йеттмар.

– С тех пор, как мы его выкопали, с ним ничего не происходило. Он затаился и молчал. А потом вдруг начал передачу трехмерного изображения. И знаете, когда?

Только теперь я понял, что имел в виду Хальворссон.

– Когда мы хотели прекратить опыты, – сам же ответил он на свой вопрос. – Когда мы спорили, как быть дальше. И помните, где был тогда скарабей?

– Где? – спросила Розалинда.

– Здесь! На столе!

– И какой же вывод вы делаете из этого?

– Какой? Что он все слышит! И понимает нас. Может быть, и это тоже какой-то защитный механизм, понимаете?

– Нет, – односложно ответил Йеттмар.

– Господи, что тут непонятного? В него заложили программу, если вам так больше нравится, которую он должен выполнить при любых обстоятельствах. Соответственно, он должен обеспечить успешное выполнение программы. И вмешивается, если чувствует, что программе угрожает опасность.

– Ив чем суть этой программы, если позволите спросить?

– Естественно, возрождение Иму. Карабинас покачал головой.

– Ты сам в это не веришь.

– Почему же нет? – вспыхнул Хальворссон. – Почему нет? Я утверждаю, что он и сейчас наблюдает за нами и фиксирует каждое наше слово И не удивлюсь, если через несколько минут эти голограммы появятся снова.

Селия ободряюще потрепала великана по спине.

– Вперед, Кнут! Потолкуйте с ним немного… Вдруг послушается вас!

И тут случилось неожиданное. Вместо того чтобы обидеться, Хальворссон наклонился над моей ладонью и принялся нашептывать скарабею, словно он и в самом деле верил в то, что только что сказал.

– Слушай, ты, маленький проказник! Докажи-ка, что ты тот, за кого я тебя принимаю! От тебя зависит программа, понимаешь? Если ты не докажешь, что ты разумное существо, мы не сможем посеять семя и никогда из него не вырастет колос. Понимаешь? Сделай же что-нибудь, малыш!

Но скарабей лишь лежал неподвижно, и совсем ничего не происходило.

Я сжал ладонь и спрятал от него жука.

– Давайте сохранять серьезность, – сказал я и положил жука на край стола. – То, что вы думаете. Кнут, очень мало вероятно. Если бы он понимал, что мы говорим, или если бы хоть догадывался, то, очевидно, постарался бы как-то повлиять на нас.

– Вчера же он проявил себя!

– Это была явная случайность!

– Нет у нас никаких доказательств! Я поднял руку, чтобы угомонить их.

– Это предложение граничит со сверхъестественным! Предлагаю попробовать иной путь.

– И я как раз это хотел сказать, – поднялся Миддлтон. – И у меня есть идея.

– Да?

– Может быть, он излучает через определенные промежутки времени…

– Вы хотите сказать, независимо ни от чего?

– Это только предположение. Представим себе, что в него, скажем, встроили какую-то автоматику. И эта автоматика через регулярные промежутки времени повторяет передачу. Это все бы объяснило.

– И то, почему он бездействует сейчас.

– А откуда он берет для этого энергию?

– Не представляю, – сказал Миддлтон. – Может быть…

– От солнца! – гаркнул Осима. – От солнца! Как я не подумал об этом!

– А в склепе? – спросила с иронией Селия.

– В склепе он не передает. Да и зачем? Какому черту? Мумии Иму?

– Пожалуй, вы правы, – сказал Йеттмар.

– Послушайте меня, – сказал Осима и откинулся назад в кресле. – Он наверняка работает от солнечной энергии. Ведь и Киндлер еще говорил, что когда на него издает сильный свет, то цвет его меняется.

– И какое это имеет значение? – спросил Йеттмар.

– Пока не знаю. Может быть, слишком сильное излучение выводит передатчик из строя. Ему достаточно и рассеянного света. Поэтому под действием сильного излучения оживает защитный механизм.

– А из этого следует, что он может повторить передачу в любую минуту?

– Ясно. Вопрос лишь в том, сколько времени должно проходить между отдельными передачами.

– А если пятьсот лет? – спросила Селия. Никто не ответил, все озадаченно молчали. Я почувствовал, что пора высказать то, о чем я думал уже несколько минут.

– Позвольте мне одно замечание, – начал я. – Мысль Миддлтона представляет несомненный интерес, но есть здесь некоторые трудности…

– Еще бы! – сказал Йеттмар. – А где их нет?

– Должен сообщить, что я не очень верю в предусмотрительно вмонтированную автоматику. Тот, кто изготовил скарабея, должен был, если уж они имели такую высоконравственную технику, подумать и о том, что будет, если прибор попадет не в те руки.

– Прибор?

– Да. Скарабей.

– Не сердитесь, Петер, – сказала Розалинда. – Я не очень улавливаю вашу мысль…

– Вот послушайте. Они должны были считаться и с тем, что те, кто найдет могилу Иму, не смогут понять, чего от них хотят. Или же находка может попасть в руки людей, которые напугаются до смерти, когда перед ними появятся голограммы, и могут уничтожить склеп. Понимаете? Если бы они установили передачу на автоматику, то могло бы случиться, что Иму появился, скажем, в средние века. А там не очень церемонились бы. Что-то в таком роде.

– И что отсюда следует? – спросил нетерпеливо Миддлтон.

– То, что это не может быть автоматика. Они должны были иметь уверенность в том, что голограмма появится только тогда, когда в этом возникнет необходимость, и только в соответствующем месте.

– Спасибо, Петер! – подскочил Хальворссон. – Ведь вы тем самым поддерживаете мою теорию! Я был вынужден умерить его пыл.

– Вовсе нет. Я могу еще себе представить, что в нем солнечные батареи. Очевидно, так оно и есть… хотя…

– Хотя?

– Может быть и другой, вечный источник энергии.

– Какой же?

– Это уже не наша компетенция. Лучше я продолжу. Так вот, они разработали такой способ, согласно которому скарабей сработает только в присутствии того, кому эта информация предназначена.

– Например, – вам? – с некоторой иронией спросил Осима.

– Ничего подобного, – покачал я головой. – Очевидно, информация, или как это назвать, должна была обнаружиться лишь в том случае и тогда, когда Иму уже возродится.

– Возродится?

– То есть… когда появится колос.

– Вы считаете, что это послание обращено к нему?

– Я уверен в этом. Именно потому скарабей был спрятан на мумии Иму. Очевидно, они рассчитывали, что те, кто найдет склеп, сначала выполнят инструкцию, и только потом отдадут скарабея в его руки.

– А он?

– Не знаю. Вероятно, он будет знать, что с ним нужно делать…

– Откуда, черт возьми?

– Может быть, у него в генах какая-то программа. Некое подобие послания.

Хальворссон покачал головой.

– Руку даю на отсечение, если в вашей идее мистики не больше, чем в моей!..

Йеттмар повернул ко мне хмурое лицо.

– Я верю вам. Странно, однако, верю. Что-то подсказывает мне, что мы напали на верный след. Но остается пара вещей, которых я не понимаю…

– Что же?

– Если все так, как вы говорите, тогда почему Иму появился перед нами, иными словами, почему скарабей выдал информацию? Ведь мы же ничего с ним не делали…

– И я не понимаю, – ответил я искренне. – Может быть, какой-то технический дефект.

– Технический дефект?

– По-видимому, автоматика должна срабатывать на какое-то внешнее воздействие. Скажем, если сын Иму возьмет жука в руки и они излучают волны, присущие только ему и никакому другому живому существу… Понимаете?

– Тогда опять же: как он заработал вчера?

– Что-то могло оказать на него аналогичное действие. Если бы мы смогли на это ответить, то тем самым в целом подтвердили бы мою теорию.

Йеттмар угрюмо смотрел прямо перед собой.

– Давайте попробуем вспомнить, что случилось вчера…

– Была гроза, – сказала Селия. Все подняли голову.

– Может быть, магнитная буря.

– И молния сверкала.

– Может быть, от электрической энергии? Осима неожиданно встал и замер, глядя в окно.

– Голубой свет! – пробормотал он вполголоса, потом посмотрел на меня и повторил: – Голубой свет!

– Ну и что?

– Не помните? В окно падал голубой свет…

– Он шел от скарабея, – сказал я. Тот потряс головой.

– Снаружи он шел. Он мог только отражаться от жука. Он точно шел снаружи! Я видел!

– Что это могло быть за диво? – посмотрела на меня Розалинда. – Удар молнии? Осима снова потряс головой.

– Нет… Что-то другое… Подождите-ка! – и с этими словами он побежал к двери, открыл ее и скрылся в коридоре.

– Что на него нашло? – спросила Селия, но не получила ответа.

Миддлтон задумчиво поднял указательный палец.

– Я, пожалуй, согласен с вами, Петер. Теперь, когда я вспоминаю передачу, у меня такое ощущение, словно мы ее видели не с начала. Словно мы подключились к проекции где-то с середины.

– Вы полагаете?

– Может быть, автоматику включило и названное вами воздействие, но насильственно и не так, как это должно было быть при нормальных условиях.

– Нормальные условия! – прыснула Селия, Мы еще поговорили о том о сем, но так ни к чему и не пришли. Осима все еще не возвращался, а без него мне не хотелось приступать к обсуждению самого важного.

Спустя минут пятнадцать-двадцать он влетел через дверь также поспешно, как и умчался, Всклокоченные волосы свисали ему на лоб, узкие глаза блестели, как в лихорадке.

– Ну, что я говорил? – крикнул он нам. – Послушайте-ка его! – с этими словами он кивнул на дверь, в которую в это мгновение входил высокий мужчина в оранжевом комбинезоне с натянутой извиняющейся улыбкой на губах.

Осима схватил его за руку и подтащил к столу. Мужчина поправил сползавшую с плеча сумку с инструментами и вопросительно посмотрел на меня,

– Ну? – с торжествующим видом спросил Осима.

Селия склонила голову и хихикнула. Хальворссон спрятал лицо в бороду. Даже всегда спокойный Миддлтон ошарашенно переводил взгляд с мужчины на Осиму и обратно.

– Вы кто? – осторожно спросил я, пытаясь обнаружить в лице мужчины черты Иму. Откровенно говоря, с минимальным успехом.

– Кадикс, – ответил он.

– Точно. Мистер Кадикс, – сказал тогда Осима и похлопал его по плечу. – Мистер Кадикс работает у нас в мастерской. Расскажите-ка, Кадикс, джентльменам, что случилось вчера, когда на нас обрушилась гроза. Точно так, как рассказали мне.

– И то самое?

– И это тоже.

– Ну… мистер Джекобе как раз хотел отпустить нас домой, – начал мужчина, – когда там, на юге, начался страшный грохот. Со стороны Санта-Люсии. Гроза приходит чаще всего оттуда, где-то в восьми случаях из десяти. Я уже успел помыться, когда мистер Джекобе сказал, что нужно остаться, потому что в лаборатории еще человек десять-пятнадцать, а у врачей какая-то большая операция.

– Большая операция?

– Так сказал мистер Джекобе. Кажется, оперировали бегемота.

– Бегемота? – переспросил опешивший Хальворссон.

– Бегемота из зоопарка. Вроде он сожрал что-то.

Поэтому нам пришлось остаться. Из-за работы в операционной, Вдруг будет какой-то непорядок со снабжением током,

– У нас есть и свой источник тока, – заметила Селия.

– Конечно, – сказал мужчина. – Только его хватит ненадолго. Им можно пользоваться часа три. Поэтому лучше, чтобы кто-то присматривал за сетью.

Я постепенно начал понимать, почему Осима притащил сюда Кадикса.

– И вы присматривали? – спросил я с жадным любопытством,

– Ну, как могли, – сказал мужчина озабоченно. – Не всегда бывает удачно.

– А вчера?

– Короткого замыкания не было, – сказал Кадикс.

– Не уверен, – позволил я себе замечание.

– А могло бы и быть. Молния ударила прямо в контактные провода электрокаров) Я вам говорю, сам господь бог хранил этого бегемота. И, понятно, мы… Если бы я не опустил рубильник в тот момент, когда стрелку вольтметра зашкалило, все бы поплавилось.

Честно говоря, я не очень в этом разбирался и не старался проникнуть в профессиональные тайны мистера Кадикса. Я удовлетворился тем, что молния ударила в контактные провода электрокаров, и если бы мистер Кадикс не был так ловок в обращении с каким-то рубильником, то прекратилась бы подача тока, то есть нам пришлось бы переключиться на собственный, более слабый источник электроэнергии.

Я задумчиво разглядывал довольное лицо Кадикса, Какое все это имеет отношение к скарабею?

– Куда ударила молния? – спросил неожиданно Йеттмар.

Кадикс показал за окно.

– Вот сюда! Как раз под вашим окном. Так что не только бегемоту, но и вам, уж прошу прощения, повезло обалденно. Если бы она прыгнула чуть дальше, то… Даже я испугался, а я ведь старый электрик.

– И вы были тут поблизости?

– Ну, не совсем, метрах в трехстах отсюда, но я еще ни разу не видел такого света при ударе молнии…

Тут мы все уставились на него. Осима упивался своим триумфом.

– Какой свет? – спросил я осторожно.

– Сначала он был белый, потом голубой, затем снова белый. Сначала я даже не понял, что это такое.

– То есть как сначала?

– Ну… когда молния ударила, я решил, что она попала в какую-то лабораторию и взорвала реактивы. Что еще можно было подумать? Ведь я не видел контактных проводов электрокаров.

– А… что вы увидели потом?

– Так свет, конечно. Как выбежал во двор, сразу же понял, что это было.

Воцарилась гнетущая тишина.

Наконец глубокое молчание нарушил шепот Розалинды.

– И… что же это все-таки было?

– Вольтова дуга, – сказал Кадикс. – Обыкновенная вольтова дуга.

– Вольтова дуга? – спросили одновременно несколько человек. – Но как же, черт возьми?

– Я и сам не знаю точно, – Кадикс подтянул повыше снова сползшую во время беседы сумку. – А впрочем, это не так уж и важно. С проводами ничего особенного не случилось, и подача тока не прекращалась. Но если вас интересует…

Осима поднял палец.

– Скажите-ка, мистер Кадикс, часто ли случается, что от удара молнии возникает вольтова дуга? Монтер улыбнулся.

– Интересно… Вчера и я спросил то же самое у господина инженера Порнини. Он сказал, что нечасто, но случается. Какие-то провода соприкасаются… Честно говоря, в таком я не очень разбираюсь, я больше по практической части.

– Ничего, мистер Кадикс, – похлопал его по плечу Осима, – Вы нам очень помогли.

– В чем? – спросил заинтересованно мужчина.

– Ну…я поспорил со своими коллегами. Они говорили, что это был самый обычный удар молнии. С нормальным светом. Я же утверждал, что тут был о и что-то другое, не только свет молнии. На пятьдесят долларов поспорил.

Кадикс улыбнулся.

– Поздравляю, мистер Осима. Вы выиграли.

– Вы позволите, мистер Кадикс, пригласить вас выпить со мной, когда я получу от них мои деньги? Улыбка на лице мистера Кадикса стала еще шире.

– В таких дел ах вы всегда можете на меня рассчитывать, господин доктор. От приглашений я не отказываюсь.

Когда за ним закрылась дверь. Сейма с торжествующим видом посмотрел на нас… – Ну что?

– Если это действительно так… – начал Миддлтон.

– А почему это должно быть не так?

– Нам нужно в этом убедиться!

– Каким манером? – спросила Селил. Осима был уже в своей стихии.

– Все очень просто. Раздобудем где-нибудь прибор, служащий для создания вольтовой дуги. И попробуем – вдруг эта шарманка заработает) – А если не заработает? – высказал опасение Карабинас. – А если эта вещичка испортится?

– Придется пойти на риск. Между прочим, мы ведь не собираемся навалиться на него что есть мочи. Осторожненько. Если ему не причинил вреда этот страшный удар молнии, то почему должен повредить свет от нашей маленькой дуги?

Все замолчали и посмотрели на меня.

– Ну… внутри у него, пожалуй, что-то есть, – сказал я осторожно. – Даже… это становится все более вероятным.

– Сделаем, – радостно улыбнулся Осима.

– Сделаем, – кивнул я. – Но очень осторожно. Впрочем, вы правы. На такой риск мы обязаны пойти.

Затем мы кратко обсудили все, что касалось проведения опыта с вольтовой дугой. Карабинас взялся с помощью Осимы за разработку технической стороны дела. Больше ни о чем не было сказано ни слова, хотя я видел, что им очень хотелось обсудить, как быть дальше.

Когда все встали, чтобы приняться за работу, я задержал Хальворссона и Йеттмара. Мы еще раз прослушали магнитофонную запись, потом я подал кассету Йеттмару.

– Вашей обязанностью будет попытаться выяснить что-нибудь относительно этих языков. Посторонних по возможности не привлекайте. Йеттмар, вы знаете все хитрости котского языка и иероглифов. Попробуйте разгадать, о чем они говорят.

– Постараюсь! – кивнул Йеттмар.

– А я? – спросил Хальворссон.

– Вы, Кнут, будете работать вместе с Йеттмаром. Нам, пожалуй, очень понадобится ваше чувство текста, если мы хотим расшифровать их разговор. И используйте компьютеры… сегодня к вечеру я достану разрешение. И, если будет необходимо, обращайтесь к Ро… к мисс Хубер. 24 октября Начиная с середины октября Розалинда оставалась у меня каждую ночь, а еще через несколько дней совсем переехала ко мне. Пожалуй, с нею мне было лучше, чем в свое время с Изабеллой. Я не слишком преувеличу, если скажу, что влюблен в нее. Конечно, не так, как влюбляются в двадцатилетнем возрасте. Но после пяти лет одиночества у меня снова был домашний очаг. Розалинда создала мне его уже одним своим присутствием. А это само по себе немало…

Проработав целую неделю, как одержимые, с компьютерами, Хальворссон и Йеттмар явились ко мне накануне опыта с вольтовой дугой. К счастью, им не пришлось чересчур конспирироваться, ведь, по всеобщему убеждению, египтологи только тем и занимаются, что кодируют иероглифы, чтобы снова получить иероглифы.

Словом, Хальворссон и Йеттмар закончили свою работу и пришли в мой кабинет. Со смущенным видом разложили на столе свои бумаги, и уже при первом взгляде стало ясно, что добились они не очень многого.

– Ну что? – спросил я, пытаясь подбодрить их. Хальворссон кивнул на Йеттмара, тот откашлялся.

– Мы сделали все, что в человеческих силах. Вычислительные машины целую неделю работали только на нас. Генетики уже готовы были оторвать нам голову, потому что без компьютеров они не могли рассчитать составляющие какой-то ДНК. Но неважно. Будем по порядку. О первой части сказать практически нечего. Наше мнение абсолютно совпадает с мнением доктора Хубер.

– В каком смысле?

– Это не человеческий язык.

– А что же тогда?

– Черт его знает.

– Вы хотите сказать, что он происходит от мертвых теперь языков?

– Нет, – и он покачал головой. – Я не это хочу сказать. Я хочу сказать, что такого человеческого языка не было, нет и не будет. Такие звуки не может издавать человеческое горло. У Хальворссона даже есть теория.

– Какая же?

– Плохая синхронизация.

– Что-что?

– Очень просто: очевидно, звук и изображение были записаны на пленку не одновременно. Потом их надо было как-то совместить, и это вышло неудачно, Звук каким-то образом исказился. Потому-то они и повторили все еще раз.

Логика, бесспорно, была в его словах.

– Значит, вы полагаете, что эта музыка и свистящие звуки представляют собой искаженный вариант второй версии текста? Ну, а второй язык?

– И это не намного легче. Язык, вне всякого сомнения, древнеегипетский.

– Вам удалось что-нибудь понять?

– Очень мало… Хотя мы использовали все возможности. Правда, коптский язык и иероглифы немного помогли нам. Особенно много возни было с редукцией гласных.

– Что же удалось понять?

Йеттмар взял одну из бумаг и заглянул в нее.

– Я уже сказал, что очень мало… и это немногое – не на сто процентов. Мы можем только догадываться. Иногда мы пытались понять предложение по одному-единственному слову. Как плохие студенты во время письменной контрольной. Если бы за наш перевод выставили оценку, мы получили бы, пожалуй, не больше слабенькой троечки.

– Слушаю ваш перевод! – сказал я раздраженно.

– Ну… в целом это звучит так… Те двое подошли к Иму, и человек в кожаном пиджаке сказал: «Я остаюсь. Я был прислугой и жил в бедности, а теперь я – господин… Следы наших ног затерялись, и никто никогда не найдет нас». На это Иму ответил: «Нас ждут», или что-то в этом духе. Тогда человек в кожаном пиджаке сказал: «Уничтожу тебя и останусь здесь». Вот, в основном, и все. Не очень много смысла, а?

Но смысл все же был. И я очень удивился, что Йеттмар ничего не подозревает, а если подозревает, то не подает виду. Любопытно, почему бы это? 25 октября Прибор для создания вольтовой дуги был не больше портфеля. Карабинас поставил его на стол, потом роздал нам защитные очки.

Сам не знаю, чего я ожидал от этого опыта. Скорее всего, уверенности в том, что нам все это не приснилось.

Те, кто не имел отношения к прибору, заняли места в креслах, и Йеттмар включил видеомагнитофон. К приему Иму все было готово.

Карабинас немного поковырялся в приборе, потом повернулся к нам.

– Готово?

Я поднял вверх большой палец:

– Порядок, Никое! Можешь начинать!

Сквозь светло-зеленые стекла очков комната имела странный оттенок, как будто мебель залили щавелевым соусом. Розалин да, не отрывая глаз от скарабея, сидела в самой гуще этого соуса. Осима кусал губы. Карабинас осенил себя крестом и включил вольтову дугу.

Мгновенная вспышка голубого огня положила конец господству зелени. Вокруг скарабея тоже возникло голубое свечение, и он медленно, как бы лениво шевельнулся.

– Вы видели? Шевельнулся…

– Что? – шепнул Осима.

– Скарабей…

– Не может быть… Я ничего не видел.

– Может быть, у меня обман зрения?

– Видеозапись потом покажет… Вы думаете, у нас что-то получится?

В этот момент сияние вокруг скарабея усилилось, и комната заполнилась странными звуками. Тихие стоны, болезненные выкрики, бренчанье, щелчки, – но в этих звуках невозможно было выделить ни членораздельной речи, и ни той музыки, которую мы слышали в самый первый раз.

– Что за чертовщина? – подпрыгнул Осима.

Но никто не успел ответить: шумы пропали, и в воздухе слышалось только ритмичное постукивание мотора. Оно то усиливалось, то затихало, как будто в зависимости от того, больше или меньше топлива подавал тот, кто управлял мотором. Сквозь стук ста л и пробиваться звуки, похожие на нежные переливы свирели: очевидно, это разговаривали те, кто обслуживал работающий мотор.

Неожиданно шум усилился еще больше, и кто-то так внятно, словно стоял рядом с нами, произнес:

– Оги!

Сквозь стук кто-то послушно повторил:

– Оги!

– Кер! – продолжал певуче первый.

– Кер! – донесся ответ.

– Хору! – пропел первый голос, но значительно более напряженно, чем до сих пор.

Грохот мотора усилился до фортиссимо, и откуда-то издалека, как сквозь стальные стены, кто-то повторил мягко, обессиленно:

– Хору!

– Что это было? Боже мой! Что это? – повернулся ко мне побелевший, как мел, Осима, – Мотор во времена фараонов?

Карабинас повернул ко мне свои очки, кивнул головой и что-то переключил в приборе. Скарабей как будто снова шевельнулся, но может быть, этим впечатлением мы были обязаны вольтовой дуге.

Мы все еще слышали замирающий грохот, когда Розалин да вцепилась в мою руку и показала в воздух.

– Видишь, Петер?

– Где?

– Там… у стены…

Я так сжал ей локоть, когда увидел картину, что она вскрикнула и отдернула руку.

Надо полагать, я был не в себе, потому что лишь смутно помню эти события. Словно не я, а кто-то другой пережил последующие минуты. У меня и сейчас такое ощущение, будто эту историю я от кого-то услышал.

Однако я сидел в комнате и собственными глазами видел звездное небо и огромный красный диск, занимающий весь небосклон. И ни одна из этих звезд не была мне знакома.

Звездное небо покачивалось вправо-влево, как будто положение камеры или проектора не было как следует зафиксировано. Красный диск, как оторвавшийся воздушный шар, колыхался между рамой окна и моим письменным столом.

В этот момент что-то с сильным треском зашипело, как будто игла проигрывателя попала на вмятину в пластинке. Картина исчезла, чтобы уступить место другой. Теперь вместо звездного неба в воздухе раскачивалось огромное изображение Африки, заснятой с высоты в несколько тысяч метров. Затем снова последовал треск, и появились пирамиды, которые плясали, словно началось землетрясение, а в угол комнаты направился мужчина, вернее, его нижняя половина: верхняя часть тела отсутствовала, длинные руки свисали почти до колен.

Треск все усиливался, и я был вынужден зажать уши руками. При этом очки свалились мне на колени, и глаза резанул свет вольтовой дуги.

Я хотел было закричать, чтобы все это прекратили, но Карабинас уже вскочил и выдернул шнур прибора из розетки. В комнате воцарилась тишина: голубой свет, пляшущие пирамиды и перерезанный по пояс человек пропали, растворились в пустоте.

С полминуты все сидели в полном молчании, затем снова, уже в который раз, молчание нарушила Селия:

– Ущипните меня, Кнут! Потом более энергично:

– Не там и не так сильно!

Карабинас безмолвно сматывал кабели, Йеттмар и Миддлтон переглядывались, Розалинда смотрела на меня, а Осима на скарабея. Неясно было только, за кем наблюдало это крошечное создание… Может быть, за всеми нами?

Наконец, Карабинас закончил сматывать кабели и посмотрел на меня.

– Надо бы заканчивать, Петер.

– Почему?

– Не знаю… Я почувствовал, что нужно закончить. Может быть, из-за шума… я почувствовал, что что-то не в порядке.

Осима согласно кивнул головой.

– И я так считаю. Вы видели пирамиды? Они плясали так, как будто было землетрясение.

– А вы уверены, что это не было землетрясение? – спросил Хальворссон.

Карабинас потряс головой.

– Уверен. Иначе они бы потрескались. Я думаю, Осима прав. Кроме того, еще этот перерезанный пополам человек…

– Б-р-р-р! – содрогнулась Селия.

– Нет в этом ничего устрашающего, – буркнул Карабинас. – Это, очевидно, объясняется тем же, что и пляшущие пирамиды, и странный треск.

– Но чем же? – нетерпеливо спросила девушка.

– Тем, что мы не умеем обращаться с прибором. Он работает плохо, со сбоями. Информацию передавал сумбурно. Треск свидетельствовал и о том, что вольтова дуга, правда, может заставить его функционировать, но так, как если бы, скажем, в очень сложный авиационный двигатель залили низкооктановый бензин. От этого двигатель быстро выйдет из строя.

– Поэтому-то вы и прекратили…

– Поэтому. Даже… больше нельзя проводить на нем опыты. И так неизвестно, может быть, мы уже причинили ему непоправимый вред.

Я подошел к нему и обнял за плечи.

– Мы должны были это сделать. Никое. Это было в наших же интересах. Он угрюмо кивнул.

– Не спорю… По крайней мере, теперь мы знаем, что не сошли с ума. Хотя… я и до того был совершенно уверен в этом. Но больше никогда мы не должны действовать силой… Вплоть до тех пор, пока…

– Пока?

– Ты сам хорошо знаешь, – пробурчал он и замолк. Я вернулся к своему креслу и сел. Я ожидал, что, как уже не раз бывало, вспыхнет спор. Но сейчас, как ни странно, ни у кого не было охоты спорить. Все лишь сидели молча, опустив головы, словно вольтова дуга их парализовала.

Наконец Розалин да нарушила молчание.

– Мистер Йеттмар… Вы переводили текст… Что может означать «оги», «кер», «хору», в общем – то, что было слышно сквозь шум? Это нормальная речь или тот странный разговор?

– Очевидно, последнее.

– Вы можете сказать, что бы это значило? Йеттмар молча покачал головой. Хальворссон уставился куда-то вдаль, потом медленно повернулся к Розалинде.

– Я знаю… Только не смейтесь.

– Давайте же!

– Собственно, не то, что знаю, но… Это были как будто числа.

– На чем вы основываетесь?

– На датской телевизионной хронике.

Мы ошарашенно воззрились на Хальворссона.

– На телевидении? – остолбенела Розалинда. – Что вы имеете в виду. Кнут?

– Сейчас объясню, – сказал великан, и голос его был непривычно серьезным. – Вы знаете, что мне все это напомнило?.. Представьте себе, что к старту готовится ракета. Ее двигатели гудят: экипаж проверяет работу двигателей. Грохот то меньше, то сильнее, в зависимости от того, как пилот подает топливо. А потом начинается обратный счет: Оги… Кер… Хору! Пилот в кабине повторяет числа, затем раздается жуткий грохот, и космический корабль отправляется к звездам… Ну, вот это оно мне и напомнило!

Его слова были встречены гробовой тишиной.

Датчанин вытер лоб и тихо продолжил:

– Следующее изображение показывает уже звездное небо… красный диск – это, вероятно, неизвестный мир, откуда стартовал космический корабль. Потом долгий-долгий путь через звезды и Африка с высоты… Это вам ничего не говорит?

Тут Розалинда встала, обняла меня за шею, и чихать ей было на то, что скажут остальные.

– О, Петер, – шепнула, или, вернее, простонала она, привалившись к моему плечу. – Я боюсь… я чувствую какую-то необъяснимую опасность… Петер. Не лучше ли все это бросить? И совсем… навсегда забыть?

Никто не сказал ни слова, вселишь смотрели в замешательстве кто перед собой, а кто на ковер.

– Петер… ведь этот Иму… эти Рут, Map и… Дему… О, Петер!

– Что же они, дорогая? – погладил я ее по руке. Она печально покачала головой.

– Я мало разбираюсь в истории… еще меньше в египтологии… но…

– Но?

Она прижалась лицом к моему лицу, и в ее глазах блестели слезы.

– Они… они… не земные люди, Петер! 26 октября После двух бессонных ночей мы снова собрались у меня в кабинете. У всех под глазами обозначились темные круги: отметины часов бодрствования. Две ночи потребовалось мне, чтобы решение созрело.

– Я не хочу прибегать к громким словам, коллеги, – начал я. – Каждому совершенно ясно, о чем идет речь. Мы и раньше подозревали, что благодаря случайности напали на след некоей суперкультуры. Только тогда мы полагали, что эта культура земного происхождения. Теперь мы уже знаем, что это не так… Есть у кого-нибудь сомнения или возражения?

Никто не шелохнулся.

– А это меняет все дело. Я хочу задать вопрос. Кто считает, что мы должны передать информацию в другие руки? Этот случай ведь давно уже вышел за рамки компетенции египтологии. Это, может быть, самое великое открытие в мире с тех пор, как человек спустился с дерева. Впервые открылась возможность установить контакте внеземной цивилизацией. Я думаю, мы просто не в состоянии понять по-настоящему, что это может означать. Имеем ли мы право оставить эту тайну себе? Вот в чем вопрос!

Действительно, это была трудная и требовавшая решения проблема.

Хальворссон улыбнулся.

– Вы еще не решили, Петер?

– Я-то да. И я знаю, что бы я сделал, если бы мог решать в одиночку. Но я не могу решать в одиночку. Вы мои сотрудники. Мое мнение – это лишь один голос из многих.

Селия вступила в разговор:

– Мы уже голосовали однажды, Петер,,. Пусть не об этом, но о похожем. И тогда тоже вопрос заключался в том, можем ли мы оставить эту тайну себе. И какой мы сделали выбор? Что это все-таки наше дело. Дело человечества, а мы тоже часть человечества. И если сейчас мы все откроем? Речь уже давно идет не о том, кто первым раскопает подземную пирамиду, а о том, какое все это будет иметь значение для человечества.

– Вы можете решить? – спросил Осима. Селия потрясла головой.

– Я нет. Но они решат…

– Кто? – недоуменно поднял голову Карабинас.

– Те, кто спустился к нам с неба. Иму и остальные.

– Но ведь Иму мертв, и остальные тоже!

– Тогда решат те, кто еще не умер.

– Это не совсем ясно…

– Что не ясно? Речь идет просто о том, что мы должны выполнить программу, завещание Иму. Средства для этого в наших руках. Мы можем сделать все, что только захотим. Я считаю, что это единственно возможное решение.

Я снова почувствовал, что обязан вмешаться.

– Спокойно, только спокойно, – поднял я вверх указательный палец.

– Итак, мисс Джордан предлагает, чтобы мы выполнили программу. Хорошо. А принятие решения мы потом предоставим тем, кто родится в соответствии с программой. А не дерзость ли это? Безответственно поставить на карту судьбу человечества? Ведь мы даже не знаем, кто они такие. А если они со своей мощной суперкультурой уничтожат человечество или, по крайней мере, обрекут его на рабство? Это, к сожалению, тоже не исключено…

Селия решительно потрясла головой.

– Не верю. Нет и нет!

– Почему же нет?

– Ну, во-первых… Они были носителями суперкультуры и три тысячи лет назад. Не говоря уже о том, на каком уровне развития находилось человечество. Если они тогда не причинили зла, то почему они должны это сделать теперь… Ведь они и Эхнатону желали только добра. Очевидно, что самое развитое государство древности было создано благодаря их советам.

– Но в конце концов всем пришлось за это поплатиться!

– Так ведь… это было тогда.

– С тех пор человечество многому научилось…

– Позвольте, но это просто смешно, Селия, – сказал Хальворссон. – Человечество как раз имеет ту особенность, что оно совершенно неспособно хоть чему-то научиться. Нигде и никогда!

– Кроме того? – спросил я.

– Кроме того, – продолжала Селия, – я считаю, что и они в своем развитии прошли по тому же пути, по какому идем мы. Возможно, что для всех разумных существ – это единственный путь развития во вселенной. Очевидно, и они балансировали на краю пропасти, убивали друг друга в мировых войнах и прочее. И наверняка достигли той стадии, когда сумели возвыситься над самими собой. Невозможно, чтобы, обладая такой технической базой, они относились враждебно к другим разумным существам.

– Я думаю, Селия, что вас слегка заносит, – сказал я задумчиво. – У нас нет никаких доказательств тому, что вы говорите, хотя звучит это чрезвычайно привлекательно. Значит, для всех разумных существ во вселенной должен наступать такой момент, когда они осознают бессмысленность злобных чувств и враждебных намерений. Не забывайте, что это всего лишь теория. Мы скорее располагаем доказательством противного.

– Что вы говорите!

– То, что вы слышите.

– И какие это доказательства, если позволите спросить?

– Сам Иму и его товарищи. Если я верно понял их послание, в той сцене, которую мы видели, они как раз тем и занимались, что приканчивали друг друга. А что вы скажете на такие слова, как «я был беден, но хочу быть богатым?» Это звучит совсем не так, как слова человека, возвысившегося над человеческими слабостями!

– Вы можете говорить, что хотите, а я настаиваю на своей теории!

– И это ваше право, Селия. Вопрос лишь в том, достаточно ли этого для продолжения опытов. Вспомните только ту вспышку, после которой мужчина в кожаном пиджаке сильно уменьшился в размерах. И подумайте о голографической технике скарабея. А с тех пор тот мир продвинулся еще на три тысячи лет в своем развитии!

– Не исключено также, что они давно уже все погибли… Уничтожили сами себя.

– Может быть, это были беглецы. Может быть, они спасались от какой-то естественной катастрофы.

– Или разведчики.

– Или преступники, – сказал я. – Похитили космический корабль и улизнули от правосудия.

– Как только вам могли прийти в голову такие глупости? – сверкнула на меня глазами Селия.

– Я только прикидываю возможности.

– Хорошо же вы прикидываете!

– Давайте-ка остановимся! – воскликнул Карабинас, прерывая нас. – Ну, а что будет, если мы заявим о нашем открытии компетентным органам?

– Произведут нас в почетные генералы. А потом у нас будет великолепная возможность наблюдать до самого конца, как одна половина человечества с «благословения» открытой нами суперкультуры истребляет вторую половину. С другой стороны, если мы не заявим и сами ничего не сделаем, то, может быть, упустим единственную великую возможность для нашего мира.

– Ну, Иму, и задачку ты нам задал! – погрозил Йеттмар скарабею.

Селия протянула в мою сторону руку.

– А вы, Петер? Что вы решили?

Все повернулись ко мне и затихли. Стало так тихо, что действительно слышно было бы, если бы в комнате пролетела муха.

– У меня тоже, пожалуй, есть предложение, программное предложение. На основе всех тех фактов и идей, которые были здесь высказаны. Я тщательно и основательно продумал все, все pro и contra1. Я много размышлял над такими понятиями, как неосмотрительность, безответственность, халатность, но и над такими, как дерзание, риск, гипотеза. И принял следующее решение: эти опыты должны довести до конца мы и только мы!

– Браво) Боже, как я рада, Петер! – просияла Се лия – Мотивы общеизвестны. Мы не можем упустить такую грандиозную возможность, но и не можем допустить, чтобы кто бы то ни было наживался на этом открытии. Оно должно послужить всему человечеству, объединить народы, а не увеличивать их противостояние. Мы действуем беспристрастно. Мы ученые, которых интересует польза, приносимая нашими опытами, и, подчеркиваю, польза для всего человечества. Вот именно поэтому довести до конца этот великий эксперимент должны мы!

Мы немного помолчали, потом Карабинас поднял голову,

– Скажи, Петер, ты вообще когда-нибудь задумывался над тем, в чем заключается этот эксперимент?

– Задумывался.

– И к какому выводу пришел?

– Мы возродим Иму. То есть его сына…

– Конкретно?

– Способность семенных клеток к оплодотворению в норме. Сейчас они хранятся в морозильной камере в своем собственном сосуде. Таким образом, оплодотворение возможно.

– Хорошо. Оставим пока в стороне связанные с этим проблемы. А когда родится?

– Сын Иму?

– Да.

– Тогда он вернется на родину Иму в солнечной ладье.

– В солнечной ладье? А где эта солнечная ладья?

– Под захороненной пирамидой. Ее видел Субеси-пу. Ты знаешь, что такое подземная пирамида?

– Догадываюсь.

– Я не удивлюсь, если под ней мы найдем солнечную ладью… и готовую к старту.

– Итак, твой план состоит в том, что мы отправим сына Иму в солнечной ладье туда, откуда прибыли… его предки. А если солнечная ладья неисправна?

– И тогда мы ничего не теряем. То есть теряем, конечно. Но, по крайней мере, совесть наша будет чиста: мы сделали все, что могли сделать. Впрочем, почему ей быть неисправной?

– Потому что Иму и остальные не улетели на ней назад!

– Да, это несомненно. Но, может быть, они хотели улететь.

– Так почему же не улетели?

– Может быть, ожидали чего-то. Может быть, некоторые из них не хотели возвращаться. Вспомните-ка слова того в кожаном пиджаке: «Я был беден, а теперь я богат. Уничтожу тебя и останусь здесь». Как будто они из-за чего-то поссорились. Возможно, они были простыми астронавтами, из которых двоих опьянило богатство новооткрытой планеты.

– Но они убили человека в кожаном пиджаке, а второй смирился. Почемуже они не вернулись после этого?

– Ты серьезно полагаешь, что я могу ответить на этот вопрос?

– А когда сын Иму вернется? – спросил Миддлтон. – Что будет тогда?

– Если нам повезет, он свяжет человечество с той неизвестной суперкультурой. А это откроет перед нами необозримые перспективы.

– Может быть, необозримые перспективы смерти, – сказал Осима. – Предположим, что он вернется к нам, когда достигнет своей цели на солнечной ладье. Вернется и приведет с собой колонистов. Ведь что такое для него Земля? Чужая планета, где по воле случая он провел детство. Ничего больше. У него ведь будет их кровь, а не наша!

– Встроим в него предохранитель, чтобы он думал иначе.

– Предохранитель?

– Дело в том, что у сына Иму будет земная мать. И в генах его будет заложена также и земная программа.

– И этого, по-вашему, достаточно?

– Должно быть достаточно… В нем будут в равновесии как земные, так и внеземные свойства. Он станет связующим звеном между нами и ими. Это наша единственная возможность понять друг друга.

– А если и ему не удастся установить мирные контакты?

– В этом-то и заключается тот риск, о котором я говорил. Но я не хочу, чтобы снова начался спор о том, имеем ли мы право идти на риск от имени всего человечества. Я иду на этот риск, и баста! Теперь вопрос лишь в том, берете ли и вы на себя этот риск.

– Я беру, – сказал Карабинас.

– И я тоже, – поднял руку Йеттмар,

– Если руководить программой будете вы, – улыбнулся Осима.

Миддлтон молча кивнул.

Тут все повернулись к женщинам. Лицо Селии раскраснелось от воодушевления. Побледневшая же Роза-Линда теребила бахрому скатерти. Но обе сказали да.

И твоя мама тоже, Ренни. 11 ноября Вчера я женился на Розалинде Хубер. Я бы не сказал, что это стало большой сенсацией, ведь все знали, что фактически она уже несколько месяцев была моей женой.

Для нашего бракосочетания было несколько серьезных причин. Первой причиной была, пожалуй, необходимость соблюдать благопристойность. Кто не знает жизни в американском университетском городке, тому трудно представить себе, насколько каждый, кто там живет, становится ее рабом. На нашем знамени начертано: безупречная мораль. Говоря проще и короче: если бы я не взял свою подругу в жены, то вылетел бы из университета, не коснувшись ногами земли. Какие нравственные устои я могу прививать молодому поколению, если сам…и т. д. В общем, примерно так.

Кроме того, Розалинда забеременела. Хотя еще ничего не было заметно, нам нельзя было терять времени. Бракосочетание университетского профессора, руководителя института с невестой в положении выглядело бы достаточно шокирующе. Таким образом, нужно было поторопиться.

Мне не очень хотелось бы называть третью причину, поскольку кто-нибудь еще обвинит меня в том, что я женился на Розалинде из меркантильных соображений. Но я должен быть честным перед ней и перед тобой тоже, Ренни.

А дело в том, что Розалинда получила наследство, и немалое. На Среднем Западе умер какой-то ее дядюшка, о котором она ничего не знала, и оставил Розалинде несколько громадных ферм, завод по производству кукурузного масла, акции и кучу денег на банковских счетах. В одно мгновение мисс Хубер поднялась в высшие слои капиталистов.

Нельзя также забывать и о том, что, собственно говоря, это она взяла меня в мужья, а не наоборот.

Конечно же, я был счастлив, что в конце концов все завершилось благополучно.

Еще и сейчас я с трепетом вспоминаю тот чудесный вечер. Мы возвращались с консультации и шагали вдвоем по платановой аллее к дому, Розалинда тогда уже знала о наследстве, и это делало наши отношения несколько натянутыми. Эх, когда в деле замешаны деньги…

Был прохладный вечер, как по заказу, выплыла большая, круглая луна, и мы, совсем одни, остановились под платанами. Розалинда прижалась ко мне и взяла меня за руку.

– Петер, – сказала она своим теплым, хрипловатым голосом. – Я чувствую, что наступил решающий момент.

А я стоял и думал о чем-то совсем другом: может быть, о нашем будущем, может быть, уже и о тебе, Ренни. Я пришел в себя от того, что она нетерпеливо дергала меня за руку.

– Слышишь? Вот он – решающий момент!

– Какой момент, дорогая? – спросил я тупо.

– Ну, просить моей руки… Я бы хотела выйти за тебя замуж, если ты не возражаешь.

Вот так это случилось. На свадьбу к нам пришли все, кто участвовал в нашем заговоре. И, конечно, ты тоже уже был с нами.

И, в кармане у Карабинаса, – скарабей. 17 июля Ты родился в этот день и вместе с этим днем, Ренни. Когда над краем пустыни поднялся красный диск солнца, будто заливая песок свежей кровью, в больнице услышали твой первый плач.

Нас было трое в комнате для посетителей: Селия Джордан, Карабинас и я. И когда солнечный свет расплескался по пустыне и сестра с глазами косули поздравила меня с сыном, я был вне себя от радости.

Я радовался тебе так, как если бы в тебе текла моя кровь. 18 июля Сегодня в больнице мне в первый раз показали тебя, Ренни. Ты был самым обыкновенным младенцем с красным личиком, несколько угловатой головой. И кожа твоя как будто была темнее, чем у остальных, хотя в наших местах это обычное явление.

Сестра с глазами косули высоко подняла тебя, и ты улыбнулся мне с экрана. Конечно, я знаю, что та гримаса, которая появилась у тебя на лице, могла быть чем угодно, только не улыбкой, но я был уверен, что кто-то в эту минуту улыбается мне. Может быть, из другого времени и из другого мира. Но откуда-то мне должны были улыбаться!

Экран потемнел, чтобы вспыхнуть снова, показывая лицо другого ребенка, и я собрался уходить, но появившаяся тем временем медсестра с глазами косули смущенно улыбнулась мне.

– Мистер Силади?

– Да… Это я.

– С вами хотел бы поговорить господин директор. Если не возражаете, я провожу вас.

Передо мной все еще стояло твое лицо, Ренни, и я не мог думать ни о чем и ни о ком, кроме тебя. В конце концов, у меня родился сын. И, пожалуй, даже Изабелла не имела бы никаких возражений, если бы…

Я отогнал от себя эту не приличествующую материалисту мысль, и когда опомнился, уже стоял перед директором Карпентером.

Сестричка удалилась бесшумно, как дуновение весеннего ветерка. Только тихий стук двери снова вернул меня к действительности.

Доктор Карпентер поздравил меня со здоровым мальчиком, предложил выпить, стал говорить о том, о сем, и, если бы, Ренни, он не усыпил мою бдительность, я сразу почувствовал бы неладное. Что-то касающееся тебя.

Когда мы выпили и я рассеянно принялся осматриваться в комнате, ломая голову над тем, под каким бы предлогом мне поскорее удрать, доктор Карпентер испытующе посмотрел на меня.

– Петер… Я должен вам кое-что сказать.

Было в его голосе что-то, вызывающее недобрые предчувствия, и при нормальных обстоятельствах я сразу же обратил бы на это внимание. Тем не менее шевельнувшееся во мне подозрение тут же улетучилось.

– О малыше, Петер…

Только тогда я окончательно спустился на грешную землю, Словно внезапно налетевший ураган мигом унес обволакивавшую меня розовую дымку счастья. За доли секунды я превратился из счастливого папаши снова в руководителя странного эксперимента.

– В чем дело, Карпентер?

Он успокаивающе выставил перед собой ладони.

– Только спокойствие, Петер, только спокойствие! Ничего серьезного. Если бы что было я бы сказал. Всего лишь кое-какие незначительные мелочи) Я откинулся на спинку кресла и почувствовал, что все мое тело деревенеет, А сердце словно сжал стальной обруч. Знаю я хорошо эти незначительные мелочи врачей!

Мой голос проскрипел хрипло и деловито:

– О каких мелочах идет речь?

Доктор Карпентер встал, подошел к окну и выглянул на улицу. Может быть, только для того, чтобы потянуть время.

– Ну… с чего бы начать? Во всяком случае, факт, что ребенок – крепкий, ладный паренек. У него все шансы прожить сто лет.

Я знал, что это только вступление. Главное начнется после «но».

– Но, – начал Карпентер, – кое-что мне в нем не нравится.

– Что? – спросил я с напускным спокойствием, просчитывая про себя, что бы это могло быть такое, обратившее на себя его внимание. Может быть, кубическая голова, длинные руки или короткие ноги?

Карпентер посмотрел на меня и потер лоб.

– Его голос… – сказал он наконец. – Голос… Теперь настала моя очередь удивляться. Я подумал бы о чем угодно, только не об этом.

– Что с его голосом?

– Сразу же, когда он родился, – промямлил Карпентер, – я заметил, что у него что-то не в порядке с голосом, хотя это, пожалуй, не то выражение. Есть в нем некий плюс, какого нет у других. Понимаете?

– Честно говоря, не очень.

– Знаете, Петер, я тоже был там, в палате, когда ваш сын родился. К этому, по крайней мере, меня обязывала наша дружба.

– Спасибо.

– А, бросьте. Словом, вынырнул малыш из своей берлоги, безгласный, словно спящий медвежонок. Пришлось его слегка шлепнуть, чтобы он отведал воздуха. Акушер, доктор Риззи, шлепнул его, после чего ребенок начал плакать. Если, правда, то, что он делал, можно назвать плачем.

Тут-то до меня начало доходить. Боже милосердный! Что же теперь будет?

– Как это понимать? – спросил я осторожно.

– Нормальные, средние дети в таком случае плачут. Сто из ста. А ваш сын пел.

– Что он делал?

– Лучшего выражения я не подберу. Он пел, без слов. Он пускал трели и явно пел отрывки мелодий. Словно его мама родила певчую птицу. Вы это понимаете?

Еще бы я не понимал!

– И что? – спросил я осторожно.

– Ну… сестра его при этом уронила. Это наша тайна, но доктор Риззи успел подхватить его. Вам, в каком-то смысле моему коллеге, я могу в этом признаться.

Я вытер вспотевший лоб.

– Больше вам не в чем признаться?

– Если бы не в чем. Это только начало. Но у вас в самом деле нет причин для беспокойства.

Как любезно было с его стороны сделать все для моего спокойствия!

– Значит, вот это он делал вместо плача. Пел весь вечер. Остальные же рядом с ним спали сладким сном. Вся больничная палата, обычно вопящая, погрузилась в сон. Ваш сын убаюкал их своим пением.

Я почувствовал, что сердце чуть-чуть отпустило.

– Потом?

– Сегодня утром я распорядился обследовать его горло.

Прежде чем я успел подумать, какая-то неведомая сила подбросила меня в кресле, и я в ярости обрушился на доктора.

– Кто позволил? – грубо заорал я на него. Он вздернул брови, разинул рот, потом проглотил ком и закрыл рот.

– Это была моя обязанность, – сказал он сухо. – Он пел красиво, несомненно, но изменения в горле могли быть вызваны и опухолью. От красоты и умереть можно.

Внезапно рассудительность снова вернулась ко мне, и мне стало ужасно стыдно за свою глупую вспышку.

– Простите, доктор…

– Пустяки, Петер. Я понимаю ваше состояние.

– Знаете, это несколько поздний ребенок, и…

– Естественно. Ноя продолжу. Ларингологи осмотрели его горло. Доктор Щютц – наш лучший специалист-ларинголог. И знаете, что он заметил?

Если я и не знал, то, во всяком случае, о чем-то догадывался.

– У мальчика отсутствуют голосовые связки, – произнес он тихо и поспешно снова наполнил рюмки, себе и мне.

Я старался держать себя в руках и выказывать волнение л ишь настолько, насколько это приличествует новоиспеченному папаше. И мне пришлось немножко вспомнить свои былые актерские способности.

– Отсутствуют? – проговорил я дрожащим голосом.

Он с сожалением посмотрел мне прямо в глаза.

– Точно, отсутствуют, Петер. Рука моя дрожала, когда я опрокидывал в рот рюмку. И эту дрожь мне вовсе не нужно было разыгрывать.

– Как такое возможно? Он пожал плечами.

– Не имею понятия. Отсутствуют – и все тут. Ни малейшего намека на связки.

Я поставил рюмку и уставился на доктора невинными глазами.

– Этого я не понимаю, доктор. Вы ведь сказали, что ребенок пел, так ведь? А тогда… Если у него нет голосовых связок… Вы это понимаете?

Он глубоко вздохнул и покачал головой.

– Если бы я понимал. Черта с два я понимаю! И надо же, чтобы такое случилось именно с вашим ребенком!

– Что же, собственно? – спросил я в отчаянии.

– Если бы я знал! – взорвался он. – Ни черта не знаю! У ребенка нет голосовых связок, а он все-таки поет. Представьте себе только!

– Вы не могли бы рассказать подробнее? – спросил я спокойно.

Мое неожиданное спокойствие отрезвило его.

– Простите, Петер, – сказал он и допил свою рюмку. – Я ужасно нервничаю, если чего-то не понимаю. А ваш сын – это живая загадка. Послушайте меня. Итак, у него нет голосовых связок. Вы знаете, что у него вместо них? Вы не поверите. Система свистков.

– Что такое?

– Система свистков? Как в органе. Тонкие трубочки, а в них – косточки-свистки. Когда я заглянул внутрь, то подумал, что это мне снится.

– Боже мой! – простонал я. – Боже мой!

– Не отчаивайтесь так, Петер. Это куда лучше, чем если бы он был немым.

– Но… отчего же это?

– Вы меня спрашиваете? Какая-то мутация. Вы еще не слышали о детях, родившихся от матерей, принимавших талидомид? К сожалению, при родах все чаще наблюдаются аномалии.

– И… значит, он не немой?

– Да нет же! Более того!

– Как – более того?

– Вот послушайте. Если бы мне такое рассказали, я вряд ли поверил бы. Малыша снова поместили к остальным детям, которые заснули от его пения. А те научили его плакать.

– Каким образом, святые небеса) – Очевидно, эти свисточки способны на большее, чем голосовые связки. Вам нечего опасаться, что у вас будет немой ребенок. Словом, когда дети принялись плакать, ваш сын прекратил пение. Сестра Пэтти сказала, что он наблюдал за остальными.

– Родившийся два дня младенец?

– Во всяком– случае, за их голосами.

– С ума сойти!

– Еще бы! Потом он попытался подражать их плачу.

– Господи!

– Сначала это ему не очень удавалось. Сестра Пэтти была все это время рядом. Детский плач перемежался музыкальными звуками, странным свистом и щелчками. Наконец он научился плакать безошибочно. И сегодня утром он уже не пел. Только плакал, как остальные.

– Что мне делать, доктор Карпентер?

– По-моему, ничего. По крайней мере, пока ничего. В таком возрасте его все равно не смогут оперировать. Даже если бы это было крайне необходимо. А его вряд ли и нужно оперировать. Может быть, мы свидетели рождения чуда. Как вы думаете, почему Има Сумак и некоторые другие стали гигантами оперной сцены? Потому что у них что-то было не в порядке с голосовыми связками. И у Бинга Кросби они были сросшиеся, и, говорят, у Фрэнка Синатры тоже. Может быть, ваш сын станет величайшим певцом всех времен. Подумайте еще и об этом, а не только о неприятной стороне дела.

Я глубоко вздохнул.

– Попробую.

Он сдвинул брови и поднял вверх палец.

– И еще одно… Он абсолютно здоров, только пропорции тела несовершенны. Он не будет высокого роста… скорее будет низким пареньком с короткими ногами и длинными руками. И голова немного… гм… такой кубической формы. Но современные модные прически помогут это скрыть. В эпоху грибовидных голов это не такая уж проблема.

Его голос звучал оптимистично, однако во взгляде, когда он смотрел мне вслед, сквозило неприкрытое сочувствие. 24 марта – 30 сентября Наша рабочая группа собралась на совещание, и мы решили отдать Ренни в детский сад. Поскольку среди нас не было профессионального педагога, нам понадобилось немало времени, чтобы решить, что для него будет лучше. Одним очень хотелось, чтобы он все время проводил исключительно с нами и не попадался на глаза никому из взрослых, другие же – в первую очередь Селия Джордан – настаивали на том, что Ренни необходимы друзья и настоящее детство и мы ни в коем случае не можем его этого лишать, оправдываясь важностью эксперимента.

Наконец, с общего согласия мы решили, что отдадим его в частное заведение, находящееся неподалеку от института, укрыв его от любопытных взоров среди ребятишек того же возраста.

Нам и так необходимо было принять определенные меры предосторожности. Мы притаились, как лягушки под листьями лопуха, чтобы наша затея не обнаружилась раньше времени.

В заведении мы не стали называть полного имени ребенка, сказали только, что его зовут Ренни. Поскольку это было частное заведение, там не проявили излишнего любопытства: они удовольствовались тем, что мы им сообщили.

Второй мерой предосторожности было то, что в большинстве случаев за ним в конце недели приходила не мама и не я, а кто-то из нашей группы или из студентов университета. Иногда же мы просто просили кого-нибудь из молодежи на улице, чтобы они привели Ренни. Может быть, это было излишней предосторожностью, но мы считали, что не имеем права рисковать. 15 октября Ренни научился говорить немного позже, чем остальные дети. Вначале мы беспокоились, что вдруг возникнут трудности из-за отсутствия у него голосовых связок, но, к счастью, все обошлось благополучно. Когда он заговорил, голос его звучал так же естественно, как и у других детей. Он научился подражать им точно также, как в свое время усвоил плач всего лишь за одну ночь. 20 марта По предложению Карабинаса мы решили, что скарабея спрячем в комнате Ренни. Мы не рискнули отдать его ребенку, потому что боялись, что он его потеряет или проглотит. Между прочим, его больше интересовали автомобили, а среди них особенно гоночные автомобили формулы 1. На космические корабли и прочие электронные летающие игрушки, которыми осыпал его Осима, он не обращал ни малейшего внимания. 14 ноября Сегодня ночью это случилось!

Помню, я рассказывал ему вечером сказку о Белоснежке и семи гномах. Он сидел у меня на коленях и слушал с напряженным вниманием. Закончив рассказывать, я украдкой взглянул на него, чтобы понять, какое впечатление произвела на него сказка. Его большие, орехового цвета глаза были устремлены вдаль, словно он видел перед собой избушку гномов. Потом он чинно поблагодарил и отправился спать.

На следующий день было воскресенье, и мы дольше обычного валялись в постели. Розалинда читала газету, а я как раз хотел пойти на кухню, чтобы поставить чай, когда в комнату влетел Ренни. Он захлопнул за собой дверь детской и, по своему обыкновению, забрался к нам.

Розалинда отложила газету и обняла его. Ренни положил голову ей на плечо и сонно засопел, как будто не выспался. Я осторожно сунул руку под одеяло и пощекотал ему подошвы. Когда он на это не отреагировал, я взял в рот его большой палец и стал в шутку покусывать. Тут он завизжал, как маленький поросенок.

Нескольких минут игры оказалось достаточно, чтобы его взгляд перестал быть сонным.

Он с очень серьезным видом обхватил своими длинными руками колени, посмотрел на меня и проговорил:

– Папа… Ты знаешь Иму?

Я дернулся так, словно кто-то нанес мне удар под ложечку. Краем глаза я увидел, что Розалинда выронила газету, которой она было снова завладела, и, округлив глаза, молча уставилась в лицо Ренни.

– Что это тебе пришло в голову… сынок? – выдавил я, побледнев, а по спине у меня волнами пробежал холодок.

– Ночью он приходил ко мне, – сказал Ренни и почесал ногу, словно сообщил нам самую что ни на есть обычную новость.

– Куда? – тихо спросила Розалинда.

– Ну, в мою комнату…

– И… кто такой этот Иму?

– Мой друг. Вы его не знаете?

Розалинда посмотрела на меня и не осмелилась ничего ответить. Я сжал ее руку и кивнул, чтобы она молчала, а с ребенком заговорил так, словно слушал его слова лишь вполуха. Однако думаю, что за всю историю не было человека, который слушал бы кого бы то ни было так внимательно, как я слушал Ренни.

– И что Иму сказал?

Он лежал на животе, болтая ногами, и не отвечал. Словно забыл обо всем. Потом попросил завтрак и долго жевал хлеб с маслом. В этот день больше не было сказано ни слова о визите Иму. 22 ноября Восемь дней спустя он заговорил об этом снова. Но теперь мы не лежали в постели, а сидели на залитой солнцем садовой скамейке и ожидали Йеттмара, чтобы тот, поскольку был понедельник, отвел Ренни в садик. Йеттмар опаздывал, и мы, пользуясь случаем, грелись в лучах поздно встающего осеннего солнца.

Ренни, которому надоело загорать, принялся бегать по лужайке недалеко от скамейки и собирать всякий хлам, будто бы что-то ему напоминающий. За несколько минут он принес мне крышку от бутылки из-под колы, которая, по его мнению, была похожа на колпак гнома Джонни, несколько цветных камешков и, наконец, кусок дерева.

Черновато-коричневый обломок гнилой ветки длиной примерно в полтора дюйма был абсолютно ничем не примечателен. Однако Ренни засунул его мне в карман с таким видом, словно это чрезвычайно ценная вещь.

Я не смог удержаться, чтобы не спросить его:

– Ну, а это что такое, Ренни? Не пистолет, случайно? Он снова сел рядом со мной на скамейку и очень серьезно кивнул:

– Конечно же. Лучемет.

Я с удивлением посмотрел на него, но в тот момент еще ничего не заподозрил. В конце концов, ему мог рассказать о таких вещах Хальворссон или кто-то другой из нас.

– Лучемет? – все-таки спросил я осторожно.

– Ну да. Таким Рет убил Дему… Я снова почувствовал, как по коже от ужаса подирает мороз и от волнения пересыхает во рту.

– От кого ты это слышал, Ренни? – спросил я и быстро включил лежавший у меня в кармане миниатюрный магнитофон.

– От кого? Ну… от Иму.

– От Иму?

– Конечно. От него… Ты не знаешь?

– Что?

– Что Иму рассказывает мне все. И даже показывает. Только есть такое, чего я боюсь…

– И… когда этот Иму показывает тебе разные вещи? Наверное, вечером?

Ренни кивнул головой.

– Вечером. Когда я ложусь спать. Всегда в это время. Гашу свет, и Иму уже здесь. Он мой волшебник. Стоит мне только захотеть – и он сразу приходит. У тебя тоже есть свой Иму?

Я с нарочитой грустью покачал головой.

– У меня нет, Ренни. Иму бывают только у детей. У взрослых же их обычно нет.

– Жаль, – пробормотал он огорченно, потом лицо его прояснилось, и он воскликнул: – Знаешь что? Я буду его тебе иногда одалживать, чтобы он рассказывал. И чтобы показал тебе тоже Красное Солнце в четырехугольнике Холла.

– Где?

– В четырехугольнике Холла. Так сказал Иму. Это наверняка что-то вроде Моря-океана. Представь себе только большое красное солнце. Очень здорово.

– Спасибо, Ренни, что ты будешь мне одалживать Иму… Но что я должен сделать, чтобы он и мне рассказывал?

Ренни наморщил лоб и стал смотреть в траву.

– Ну… сначала нужно о нем подумать. Я всегда о нем думаю. Я еще думаю и о Белоснежке, но она никогда не приходит, всегда только Иму и другие.

– Другие?

– Те трое других.

– А… Иму и разговаривает?

– Конечно. А как бы я его тогда понимал? '* – И… он говорит так же, как и я?

Тут как раз Ренни увидел бабочку и, обо всем позабыв, бросился за нею. Я же остался на скамейке, хотя мне так и хотелось побежать за ним, притащить назад и продолжить разговор.

Вечностью показались мне те две-три минуты, пока бабочке не надоела назойливость Ренни. Она наконец взмыла над платановой аллеей и исчезла на отдаленной лужайке.

Тогда малыш вернулся и плюхнулся рядом со мной на скамейку.

– Улетела, – пожаловался он. – А я ее уже почти поймал.

Я тут же угостил его жевательной резинкой, чтобы он забыл о своем огорчении.

– Помнишь, Ренни, я спросил тебя, говорил ли Иму так же, как и я и ты, – попытался я продолжить свои расспросы. Признаюсь, я боялся, что охота на бабочку заставила его забыть об Иму.

Однако мой страх оказался напрасным. Он на время задумался, потом послушно ответил:

– Иму? Ну… говорил. И пел. Но я все понимал. Во сне я иногда говорю и с гномами и понимаю их тоже.

– И он говорил о четырехугольнике Холла?

– Угу. Много говорил, но я не понял. И числа показывал на таблице. Когда я пойду в школу, тогда выучу их. Скажи, папа, Иму – учитель?

– Возможно, сынок…

– Потому что он всегда объясняет. А меня никогда не спрашивает.

– А ты с ним никогда не заговариваешь? Он энергично кивнул головой.

– Как же, заговариваю!

– А он?

– Ну… он не всегда обращает внимание. Все рассказывает свое. Поэтому я и подумал, что он учитель.

– А… что он рассказывал о четырехугольнике Холла?

– Что вы вызвали их по радио или еще как-то… может быть, по телефону или по видео… Ты тоже вызывал, папа?

– Возможно, Ренни… Я уже не помню.

– Кто-то вызвал их. Как будто неправильно набрал номер. Представь себе, вдруг приходит вызов, а они не знают, откуда. Вот если бы я сейчас спрятался в кустах и крикнул: «Папа, иди сюда! Папа, иди!» А ты не знал бы, откуда я тебя зову.

– Это тоже Иму рассказывал?

– Да нет. Это я говорю. Ты умеешь играть в классы? Знаешь, мисс Холдерлэнд…

– А что еще говорил Иму о вызове?

– Ах, Иму? Ну, что нужно было искать, кто их вызывал. Главный начальник отдал приказ, чтобы начали искать разумных существ… Ты разумное существо, папа?

– Да, конечно… и ты тоже, Ренни.

– И Болди тоже?

– А кто это – Болди?

– Ну, у нас в садике. Он еще и в классы играть не умеет.

– Болди тоже разумное существо. Ренни глубоко вздохнул.

– Ну, хорошо. Пусть и Болди тоже. Но у него нет такой тарелки.

– Тарелки?

– Которой ищут разумных существ.

– Где же ты видел эту тарелку, Ренни?

– Иму показывал. Знаешь, она была такая, как… Словом, громадная. Как в сказке. В ней были луг, лес, две горы и все остальное…

– В тарелке?

– Угу. И вся она была из проволоки. Как паутина.

– И такими штуками они искали разумных существ?

– Угу. Я думал сначала, что они их ловят этой сеткой, но дядя Иму объяснил, что в сетку попадают только их голоса.

– Объяснил?

– Рассказал мне. Я спросил, а он рассказал.

– Что он еще рассказал?

– Ну… что туда попал голос… и начальник сказал, что их нужно искать. Тогда они отправились, чтобы разыскать их.

– Иму?

– И еще много дядей. Слушай, папа, если бы ты только видел, сколько там было космических кораблей! Как в кино!

– Космических кораблей?

– Ага. Какие мы видели по телевизору… Они летели среди звезд. И в одном из них сидел дядя Иму с остальными. Смотри, папа! Бабочка вернулась! Ты же купишь мне сачок, правда?

Он вскочил и помчался по платановой аллее. м 24 декабря Весь вечер мы провели, украшая рождественскую елку. Дело в том, что настала наша очередь устраивать большую рождественскую вечеринку: с индейкой на ужин, с куличом и неизменными рождественскими коктейлями. Тогда уже с нами была и Сети; правда, она еще ничего не понимала, только тянула свои ручонки к блестящим стеклянным шарам.

Ренни сидел на коленях у Карабинаса, потом соскочил и стал рыться в елочных игрушках, которые еще лежали в коробке. Вынимал то ангела, то Вифлеемскую звезду и требовал, чтобы на елку повесили все ^понравившиеся ему игрушки.

Йеттмар и Осима, сев подальше в углу, играли в шахматы, а Селия помогала Розалинде на кухне. Хальворссона мы использовали возле елки вместо лестницы: он дотягивался до самых высоких веток, не вставая на цыпочки.

Я как раз был рядом с Ренни, когда это случилось. Он сунул руку в коробку и среди оставшихся с прошлого года, покрывшихся пылью игрушек вытащил какую-то старую фигурку, завернутую в плотную бумагу; кажется, это было изображение какого-то апостола. Посмотрел на нее, прищурив глаза, потом сунул под нос Карабинасу.

– Видишь? Точно такой, как Map…

В комнате сразу стало тихо. Осима так и застыл, держа в руке шахматную фигуру, а Хальворссон стоял возле елки, как гигантская сосулька с красным кончиком.

– Так уж и такой? – спокойно спросил Карабинас. – Как будто немножко другой.

Ренни прищурил глаза и снова стал рассматривать апостола.

– Может быть, это и не дядя Map, – сказал он затем уступчиво. – У него немножко не такая одежда.

– Когда ты видел его в последний раз? – спросил небрежно грек.

– О, даже не знаю. Иму его не очень любил, может быть, даже боялся его… Дядя Map был нехорошим человеком… А ведь каждый человек должен быть хорошим, правда?

– Правда, – кивнул Карабинас.

– Дядя Map во всем доверял Дему. Дядя Map не разбирался в двигателях… и верил всему, что говорил Дему. Все-таки мы его повесим на елку. Ты любишь дядю Мара?

– Я очень мало знаю о нем, – сказал Карабинас. – У тебя есть немного времени?

– А для чего? – спросил Ренни с внезапным любопытством.

Карабинас погладил его по голове.

– Ты знаешь, какого я происхождения? – спросил он и сделал знак Осиме, чтобы тот включил магнитофон.

– А что значит – какого происхождения?

– Ну, знаешь, я родился не на этом континенте, как ты,

– Ты тоже оттуда, где большое Красное Солнце?

– Нет, я не оттуда. Я прилетел на самолете через большое море. Ту страну называют Грецией. И есть там один очень интересный рождественский обычай. Ты о нем не слышал?

– Нет, не слышал, – глаза Ренни загорелись. – Что это?

– Ну… Когда украшают рождественскую елку, каждый рассказывает интересную историю. Это может быть сказка или что-нибудь такое, что было на самом деле. Что случилось с тем, кто рассказывает. Но может быть и то, что ему приснилось. Что угодно может быть.

– Ну, так рассказывай! – пристал к нему Ренни.

– Только тут такое правило, что начинать сказку должен самый маленький.

– Значит, тогда Сети…

– Но ведь Сети еще и говорить не может.

– Тогда я?

– Вижу, Ренни, что ты.

– Я мало знаю сказок… О чем вам рассказать? О семиглаве?

Карабинас подмигнул мне, тогда и я вмешался в их разговор.

– Знаешь что, Ренни? Расскажи об Иму и остальных. Они мало слышали о них.

– Но ведь это не так уж и интересно.

– Все-таки расскажи о них. Малыш тяжело вздохнул и сдался.

– Ну, ладно… Я рассказывал тебе о них, когда ловил бабочку.

– Ты только гонялся за ней.

– Тогда ты мне пообещал сачок!

– Может быть, он здесь, под елкой?

Глаза его вспыхнули, как две маленькие звездочки.

– Ты думаешь? Ну, тогда расскажу… С самого начала?

– Как хочешь, Ренни.

– Лучше с того места, когда они увидели Землю.

– Увидели? – спросил Карабинас.

– В окно. Это было после того, как они долго ссорились.

– Ссорились?

– Да, из-за Инструкции.

– Они не сказали, что такое Инструкция?

– Дядя Иму объяснил. Это такое, как у нас в садике, что можно делать, а что нельзя. Мне, например, нельзя вытирать руки полотенцем Джимми. Знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что это… как это…не… гигиенично…Так сказала мисс Мантовани.

– Наверно, из-за бацилл.

– Наверно.

– Ну и что сделал дядя Иму?

– Ну вот… у них была Инструкция. Только ее не написали в книге и не повесили на стену, как в садике. Ее хранили в ящике.

– Инструкцию?

– Угу. Если ты захотел что-нибудь спросить, нужно только повозиться с ним немножко, и Инструкция дает ответ. В ящике был ответ на любой вопрос.

– Тебе его показывал дядя Иму?

– Угу.

– А…почему Иму и другие дяди поссорились?

– Ну, из-за Инструкции. Знаешь, они улетели с планеты Красного Солнца, чтобы разыскать тех, чей голос попал в их ловушку.

– Ага!

– Поэтому дядя Иму и другие дяди поднялись в небо. Только тем временем их нашел кто-то другой.

– Понимаю.

– Тогда Инструкция сказала, чтобы они все возвращались назад, потому что задание выполнено. Хватит рассказывать?

– Еще нет, Ренни. Если ты не устал, продолжай.

– Как хочешь. Дядя Дему хотел повернуть назад, потому что он был начальником. Иму считает, что он разбирался только в одном: в управлении «Драконом».

– Драконом?

– Так назывался их корабль… Ну, и они собирались повернуть назад, но услышали новые голоса.

– Голоса?

– Голоса…откуда же…я забыл. Голоса, похожие на те, из-за которых они полетел и. Только теперь откуда – то из другого места. И Иму сказал, что нужно найти и эти голоса тоже.

– Какие голоса, Ренни?

– Иму объяснил. Корабль выстреливает звуки, и эти звуки теряются среди звезд. Но если они натыкаются на атмосферу планеты, то возвращаются к кораблю. И эти звуки вернулись.

– Понимаю. А потом?

– Потом была большая ссора. Инструкция не позволяла отправляться вслед за голосами. Дему сказал, что он отвечает за корабль… но тогда Рет стал кричать, что он не вернется назад, потому что вдруг они обнаружили такую планету, на которой можно представить себе существование разумных существ. Забавно, да?

– Что?

– То, как они говорили. Как и вы, когда думаете, что я не слушаю. Дядя Рет исследовал этих разумных существ. Map изучал звезды.

– А Иму?

– Дядя Иму должен был собирать все, если они обнаружат разумных существ. Всю инфо… онто…инфро…

– Информацию.

– Угу. Ее.

– А потом?

– Потом Иму и Рет победили. На Инструкцию не обратили внимания и полетели. Дядя Дему злился страшно, но изменил направление. И улетел оттуда сюда…

– Сюда?

– В нашу сторону. Они опустились в какой-то стране возле моря. Это было очень забавно.

– Что было забавно?

– Ну, когда они опустились. Люди повыбегали из домов и попадали на землю. Много-много людей, и все лежали на земле. И кричали, что бог Ра спустился на землю в солнечной ладье, чтобы служить фараону. Тогда уже Дему и Map не сердились. Они проглотили приборы и вышли.

– Проглотили приборы?

– Да. Чтобы разговаривать с людьми. Потому что иначе они не поняли бы их речи. А так уже понимали.

– Что они делали потом?

– Люди отвели их к тому мужчине, который сидел на высоком троне и… это… правил. Иму назвал и его имя. Аменхо… Аменхотеп! Вот! Его звали Аменхотеп… И этот Аменхотеп принял их с большой любовью и страхом.

– Почему, Ренни?

– Потому что думал, что они спустились с неба, что так и было… Но он думал об этом как-то по-другому. Он думал, что космический корабль Иму и Рета – это такой корабль, на котором плавают по реке… по Хапи.

– По Хапи?

– Так называли реку возле города. И тогда Иму и Дему поссорились снова.

– Поссорились?

– Иму сказал, что нельзя от людей скрывать правду, Что в галактике действует только один принцип – принцип правды. Тогда Дему спросил, что если это так, то почему они обманули Инструкцию? Иму сказал, что это нечто другое. Дему только засмеялся и крикнул, что Аменхотеп для людей – та же Инструкция, только выглядит не так, как их Инструкция. Если можно обмануть одного, то можно тогда и другого. И главное – это в его же интересах… Вы понимаете?

– Понимаем, Ренни, – кивнул я и, ощущая беспокойство, присмотрелся к нему повнимательней, не слишком ли он устал. Однако, похоже, душевное напряжение было Ренни нипочем. Он продолжал рассказывать, словно теперь и сам получал от этого удовольствие.

– Тогда Дему сказал, что только скажут Аменхотепу, что они боги. А он, Дему, – сам Ра… Странно, правда? У него такое же имя, как и у меня? Кто дал мне это имя, папа?

– Я… Ренни.

– А почему именно это имя?

– Потому что… потому что в каком-то смысле и ты тоже сын Солнца… сын Ра: Ренни.

– Ну, я это все равно не понимаю. Не надо дальше рассказывать?

– Почему же, Ренни, почему же! – вмешался Карабинас. – Рассказывай, сколько душе угодно.

– Ну… тогда эти четверо сказали Аменхотепу, что они на самом деле прилетели с неба и что нужно спрятать их солнечную ладью.

– То есть, их корабль.

– Да… Для этого они построили такую высокую эту…

– Пирамиду.

– Во-во. Пирамиду… и спрятали все под землей. И корабль тоже.

– Понимаю, Ренни. А почему они не вернулись назад… к Красному Солнцу?

– Дему хотел вернуться во что бы то ни стало. Но Иму и Рет сказали, что им нужно время, пока они смогут понять эту культуру. Так они сказали.

– И они поняли?

– Ну… я не знаю. Я многого не помню… потому что это было так скучно. Но одно помню. Аменхотеп очень подружился с Иму. И Иму ему помогал.

– Как помогал?

– Тогда Иму стал уже большим человеком. Он ходил в красивых одеждах и был… главным писцом. И каждый вечер он беседовал с Аменхотепом. Один раз Аменхотеп даже плакал, как будто боялся темноты. Он сказал, что у него нет власти над людьми, потому что у них есть один бог, которого они путают с Ра и зовут Амоном. А у Амона есть много-много слуг, которые могущественнее его и не подчиняются ему. И что люди во всей стране без разбору молятся самым разнообразным богам и смеются над всем, что он говорит. Так он сказал. Тогда Иму убежал, а ночью сильно поссорился с Ретом.

– С Ретом? Но ведь эти двое до сих пор во всем были единодушны.

– Это странно, из-за чего они поссорились. Я не очень понял, да и сейчас… Иму сказал Рету, что эта феодальная анархия, или как там ее называют, невыносима и что нужно создать центральную власть… и вместе с ней монотеистическую веру… Вы понимаете, что это такое?

– Ну… так, в общих чертах.

– Дело в том, что я не понимаю. Во всяком случае, многого не понимаю. Я и сказал Иму, чтобы он говорил понятней, но он не обратил на это внимания. Он никогда не обращает на меня внимания. Только говорит прямо перед собой и иногда показывает кино.

– Кино?

– Такое, какое я видел с папой в Диснейленде. Здорово было. Ты видел «Сто одного щенка»?

– Виде".

– Какой тебе понравился больше всех?

– Ну… даже не знаю. Пожалуй., маленький толстяк.

– В от это да! И мне тоже.".Какой он был миленький, когда застрял в заборе, правда?

– Я тогда тоже очень смеялся. Но что случилось потом с Аменхотепом?

– С кем?

– С тем… фараоном. С другом Иму.

– Ах, с тем человеком? Даже не знаю. Я сказал уже, что Иму и Рет поссорились?

– Что-то говорил…

– Ну вот, знаешь, это было так… Стой, как же? Рет сказал, что нужно оставить этих людей в покое. Он говорил Иму такие смешные слова. Вот, например, как… Ну как же, а Вот, есть! Послушай только! «Смены общественного строя возможны, только когда для этого созревают условия!» Понимаешь? Потом еще: «Нельзя применять насилие к сложившейся в результате длительного развития структуре, ведь пшеница не станет расти быстрее, если дергать ее кверху, в лучшем случае она высохнет!» Вот такими словами Рет засыпал Иму) – А Иму?

– Это ему не очень понравилось. Он сказал что-то вроде того, что все это, может быть, в общем и правда, но здесь у них конкретный случай. И что старший брат не может позволить младшему брату утонуть только потому, что тот упал в озеро, а для него еще не настало время научиться плавать. Вот ерунда, а?

– Значит…

– Наконец, Рет все-таки сдался, а Иму приступил к работе. Я не могу сказать точно, что он сделал, потому что это было так скучно, что я всегда засыпал, когда дядя Иму начинал говорить об этом. Он и еще сделали нового бога, Атона…Остальное я не очень помню…

– А потом?

– Потом снова случилась большая беда. Теперь уже Иму хотел вернуться домой на планету Красного Солнца, а Дему и Map больше не хотели. Каждый из них жил в большом дворце и имел много-много слуг. Они часто ссорились друг с другом. Дему говорил, что здесь много золота, женщин и слуг, и дурак он будет жить на жалование капитана второго класса, когда здесь он царь. Так он говорил.

– A Map?

– Ему приказывал Дему. Он делал то, что ему говорил Дему.

– Понимаю…

– Потом они очень сильно поссорились; это я видел уже и на картине. Рет убил Дему. Сделал из него такого маленького карлика. Ты не видел?

– Как тебе сказать?

– Мне очень жаль было Дему. Он был хорошим человеком, и сначала как раз он хотел вернуться назад к Красному Солнцу. Только остальные не дали.

– Словом, Дему умер?

– Да. Потом его похоронили. Вынули из него все и похоронили. Ты знаешь, что они из него сделали?

– Что?

– Мумию. Такую, с какими работает папа. Я их не боюсь, потому что они меня не обижают. Папа объяснил, что мумии никого не обижают, потому что они уже не люди. Но все равно я их не люблю. А знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что они некрасивые. И старые. Не такие, как, скажем, мама.

– Ну, это уж точно. Потом похоронили.

– Кого?

– Ну, Дему.

– Ах, Дему? Да, похоронили… И все трое очень плакали, хотя и не получили за это денег.

– Что не получили?

– Ну, денег и всего остального.

– То есть как это?

– Ой, ну как же! Ты этого не знаешь? Когда Дему умер, Аменхотеп приказал, что все должны плакать, когда мумию Дему будут опускать под землю. В комнату. Только в ней не было окон.

– И плакали?

– Многие плакали. Но многие из людей в красивых одеждах получили от Аменхотепа деньги, чтобы они плакали. И когда умер Рет, и тогда тоже плакали.

– И Рет тоже умер?

– Да. Map напоил его чаем, в который человек в высокой шапке подсыпал белого порошка.

– Кто был тот человек?

– Я не знаю его имени. Но он молился тому богу, которому уже было запрещено молиться. Какому-то Амону или как там его… Знаешь, этого бога прогнал Аменхотеп, потому что так ему посоветовал Иму. А человек в высокой шапке из-за этого очень разозлился на Иму и, когда узнал, что Рет убил Дему, пошел к Мару, и они стали конспираторами… Я правильно сказал?

– Правильно, Ренни.

– А это слово трудное…

– Знаю, Ренни. Ты очень умный.

– Потом умер Рет, и его похоронили точно так же, как Даму… И после этого Иму и Map поссорились в последний раз.

– В последний раз?

– Да. Дядя Иму был очень печален и сказал, что после смерти Дему только дядя Рет смог бы объяснить их исчезновение людям Красного Солнца. Что теперь им обоим придется остаться здесь навсегда…

– Да, навсегда…

– Потом убили и Мара.

– Иму?

– А, нет. Люди в высоких шапках. Они откуда-то собрали военных и напали на Аменхотепа. Дядям Мару и Иму тоже пришлось бежать. Мара поймали и убили.

– А Иму?

– Дядя Иму убежал, и с ним еще несколько человек. Больше я ничего о нем не знаю. Только еще он показал мне, как нужно запускать «Дракона».

– Ты знаешь, как нужно запускать «(Дракона»?

– Конечно, знаю, – кивнул он с гордым видом. – Ведь он показывал мне это сто раз. Там есть шесть рычажков подряд. Потяну за первый – открывается крыша, потяну за второй… это я не знаю. Но когда я передвину все рычаги, начинает работать ав-то-ма-ти-ка… Так сказал Иму. Нужно только потянуть… А теперь пойдем и посмотрим подарки, потому что я устал. 15 января Сегодня мы окончательно договорились обо всем. Будем продолжать эксперимент до тех пор, пока Ренни не передвинет эти шесть рычажков. Я жду и проклинаю ту минуту, когда придет его время…

Здесь тетрадь в твердой обложке заканчивалась.

Закончив чтение, я закрыл тетрадь и положил себе на живот. Затем закрыл глаза и позволил себе минут пять подумать. Пять минут прошли очень быстро, и когда секундная стрелка подошла к двенадцатичасовой отметке, я все еще не знал, в своем ли я уме. Единственное, до чего я додумался, было то, что я взялся за самую невероятную работу, какая только попадалась мне за мою недолгую жизнь.

V. СЕТИ

Поскольку вещей у меня было немного, выехать в аэропорт не представляло для меня особых трудностей. Я заплатил по счету и попросил портье заказать мне такси. Не Рамона, а кого-нибудь другого.

Когда мы свернули на прямую автостраду, ведущую к аэропорту, я оглянулся. С удовлетворением увидел, что за нами, ничуть не скрываясь, следуют три автомобиля. Я откинулся на спинку сиденья и стал думать, кем могут быть эти трое.

Перед зданием аэропорта я остановил такси, вышел и, не обращая внимания на затормозившие со скрежетом позади меня крейсеры, спокойно вошел в здание. Пока все шло по задуманному плану.

Я прошел несколько шагов, затем небрежно опустил сумку рядом с собой на пол. Вынул из пачки сигарету и зажал ее в углу рта.

Маленький человек в черной шляпе был шагах в пятнадцати от меня, и когда я взглянул на него, подмигнул мне.

Я закурил, но спичку не стал выбрасывать. Аккуратно задул все еще горевшее на кончике пламя, извлек из кармана бумажный носовой платок, завернул в него спичку и элегантным движением, как опытный баскетболист – тело без костей, – забросил в урну, находившуюся в добрых пяти метрах от меня.

Поднял сумку и не спеша подошел к коротышке в шляпе.

– Хэлло! – произнес я, пытаясь изобразить смущенную улыбку. – Все в порядке?

Коротышка состроил гримасу отчаяния и попытался выудить из меня интересовавшие его сведения.

– Вы просили билет в Лас-Вегас, правда?

– Конечно.

– Вы не изменили своего намерения?

– Не смешите. Бенни… С чего бы я стал это делать? Где бумажка?

– Минуточку… За вами следили? Я загадочно посмотрел на него.

– По-моему, нет. Эти молодчики, наверно, отвязались от меня.

– Та-а-ак. Словом, вы в Лас-Вегас?

– Словом, туда. 3 – Мистер Джиральдини передает, что все о'кей, – сказал он со вздохом. – Лас-Вегас тоже о'кей.

– Спасибо. Где бумажка?

– Здесь. – С этим словом он полез в карман и вытащил мой билет. – Лас-Вегас. Где вы хотите остановиться?

– Не думал еще. Что предложите?

– Может, «Вегу»…

– Вы туда уже звонили?

– Вы мне этого не поручали.

– Ради бога. Бенни! Ну, так позвоните!

– О'кей… Сделаю, когда ваш самолет взлетит. Между прочим, он отправляется через пятнадцать минут. Не хотите сдать багаж?

– А как же! Не тащить же в руках. Пойдете со мной? Он покосился на урну, и на лбу у него выступили капельки пота.

– С вами, конечно… Пошли же скорей!

Он проводил меня до стойки, где я сдал багаж. Прямо удовольствие было смотреть, как его лоб все больше блестел от пота. Моя сумка как раз исчезла в конце тащившейся со скоростью улитки ленты транспортера, когда по мегафону объявили отправление моего самолета.

– Ну, что ж. Бенни… – сказал я и протянул ему руку.

– Пока, – сказал он, а пот уже градом катился с его лба. – Пока…

Словно потеряв голову, он повернулся и помчался к мусорной урне, куда я выбросил спичку и бумажный носовой платок.

Я пропустил вперед какую-то толстую даму, потом перешагнул через барьер и, сделав несколько шагов, очутился перед дверью с надписью «Сан-Антонио». Табло над дверью указывало, что самолет взлетает через четырнадцать минут с двадцать четвертой дорожки.

Я растянул губы в самой очаровательной улыбке и повернулся к девушке-контролеру.

– Простите, мадам, – произнес я, стараясь придать своему произношению легкий акцент, – я хотел бы полететь в Сан-Антонио…

– Что же вам угодно? – посмотрела она на меня приветливо.

– Дело в том, что у меня билет до Лас-Вегаса. Я думаю, что уже не успею выписать новый билет, а меня очень ждут после обеда в Сан-Антонио.

Она взяла мой билет, взглянула на него и вернула мне.

– Никаких проблем, сэр. Все равно мы продали только половину мест. Естественно, если вы хотите получить разницу…

– Не хочу, мисс, – улыбнулся я и незаметно оглянулся. – Главное, чтобы я был там после обеда, потому что из-за важных семейных дел…

Она распахнула передо мной дверь.

– Счастливого пути, сэр! И желаю приятно провести время в Сан-Антонио!

Иного и я не мог бы пожелать сам себе.

Я вздохнул с облегчением, лишь когда мы были уже вы высоте по меньшей мере трех тысяч футов над Санта-Моникой. Когда я представлял себе человечка в шляпе, роющегося в мусорной урне, у меня начинались приступы смеха. Потом моя ухмылка постепенно увяла. Я-то подозревал, что этим моим бегством дело не кончится.

В Сан-Антонио я начал с шоферов. Сел в одно из такси, ожидавших перед аэропортом, и небрежно бросил водителю:

– Отвезите меня на ферму Петера Силади!

Но этот номер у меня не прошел.

Шофер сдвинул на затылок широкополую шляпу, потом в зеркало заднего обзора внимательно пригляделся ко мне.

– Что вы сказали, мистер?

– Что я хотел бы попасть на усадьбу Петера Силади. Он почесал подбородок, уставившись на здание аэропорта из красного кирпича.

– Петер Силади? Чтоб мне сдохнуть, если я слышал когда-нибудь это имя. А я знаю все фермы в этих местах… Вы уверены, что не ошиблись, сэр?

– Послушайте, приятель, – сказал я ему. – Я ищу одну ферму и хочу найти ее.

– Ну что ж, – кивнул он. – Я сегодня свободен. Поищем вдвоем.

– Вот это я и хотел услышать. Но, по-вашему, такой фермы нет.

– Мне неизвестно только имя, которое вы назвали.

Не может быть, что ферма принадлежит кому-то другому?

– Может быть, – сказал я. – У кого бы получить информацию?

Он вынул из кармана то ли спичку, то ли зубочистку, сунул ее в рот и принялся жевать.

– У меня, – произнес он после короткого молчания.

– У вас? Но вы же, приятель, знаете ровно столько, сколько и я.

– Может, это и так. Только я еще знаю, у кого нужно спрашивать.

– Прекрасно, – сказал я и откинулся на сиденье. – Тогда, пожалуй, можем отправляться.

Он снова заговорил, когда мы уже проехали добрых полмили:

– Я сказал, что посвящу вам свой день. Но надеюсь, что вы живете не в богадельне?

Я выудил из кармана пятьдесят долларов и бросил на сиденье рядом с ним.

– Моя визитная карточка.

Он ухмыльнулся мне в зеркало.

– Меня, между прочим, зовут Рамоном.

– И вас тоже?

– Что? А кого еще? Впрочем, это неважно. В этих местах и господа бога зовут Рамоном. Вам интересно, что в таких случаях говорила обычно моя мамочка?

Я отрицательно качнул головой. На этом наш разговор на некоторое время прекратился.

Едва я успел умыться и надеть свежую рубашку, как в дверь постучали.

Я открыл дверь, на пороге стоял Рамон из Сан-Антонио. С довольным видом он небрежно прислонился к притолоке двери. По его плутоватому лицу, украшенному тоненькими усиками, стекали ручейки пота.

– Вы еще не готовы? – спросил он с нахальной улыбкой, но когда заметил пристегнутый у меня под мышкой пистолет, лицо его помрачнело.

– Это… – начал было он, но я его быстро остановил.

– Без паники, – сказал я и подмигнул ему. – Я боюсь щекотки под мышками… А так если кто сунется, то обожжет себе пальчики. А?

По нему было видно, что это ему не нравится.

– Не хочу попасть в каталажку, – произнес он натянуто.

– Кто, черт возьми, хочет? Заходите же, Рамон!

Он вошел, сел на стул, но успокоился, только когда я надел пиджак, а улыбка снова вернулась на его лицо, лишь когда вынутая из упомянутого пиджака следующая пятидесятидолларовая бумажка перекочевала в его ладонь.

– Ну, рассказывайте, Рамон!

– Ну… это было не просто. Дело в том, что фермы, принадлежащей тому типу по имени Петер Силади, нет в округе…

– Это вы, кажется, уже говорили.

– Только с тех пор я окончательно убедился в этом. Между прочим, на след меня навел другой парень. Собственно, не меня, а моего кореша.

– Что за парень?

– Молодой парень с квадратной головой и длинными руками.

– Ну, наконец! – Я почувствовал облегчение. – Рассказывайте же, ради бога!

– Вы хотите его убрать? – спросил он с беспокойством.

– Какого черта! Если у меня под мышкой пистолет, это еще не значит, что я обязательно хочу кого-то убрать. Может быть, это только для моей защиты.

– А вид не таков, – пробурчал он.

– У кого? У парня?

– Да нет… У вас…

Мне начало надоедать это дураковалянье.

– Давайте, пожалуй, к делу, – сказал я сердито. – Итак?

– Итак, этого парня многие знают. Только он не Силади…

– А кто?

– Хубер, Ренни Хубер. Я глубоко вздохнул.

– Сойдет и это. Где он живет?

– Где-то в сорока милях отсюда. На ферме Хубер.

– О'кей. Поехали туда.

– Не люблю, когда стреляют, – сказал он с кислой миной.

– Не будет никакой стрельбы. Высадите меня у ворот и можете уезжать. Получите двести за доставку и еще две сотни, чтобы забыть сегодняшний день. Договорились?

Через десять минут мы уже выехали на дорогу к ферме Хубер.

Окружающие Сан-Антонио поля когда-то были, очевидно, плодородной землей с фермерскими домами приятного вида, напоминающими о прошлом столетии, и с неопровержимыми следами забытой земледельческой культуры. Рядом с фермерскими домами, имитирующими времена английской колонизации, в качестве украшения заново отстроенных, не принадлежащих ни к какому стилю усадеб, возвышались строения, похожие на амбары для заготовки и хранения зерна, но не находящие сейчас никакого применения. Дворы, засаженные соснами, туями и кустами агавы, перерезали искусственные ручейки, а в бассейнах с голубой водой плескались загоревшие до черноты ребятишки.

Но ферма Хубер резко отличалась от остальных. Отчасти, может быть, потому, что она стояла на границе между городской окраиной и собственно сельской местностью, а отчасти, наверное, из-за той цели, для которой использовали фермерский дом. Если остальные были предназначены для отдыха и удовлетворения тщеславия, то этот, пожалуй, служил убежищем.

У забора в добрых метра два высотой, с протянутой поверху колючей проволокой, я трогательно распрощался с Рамоном и, сжимая в руке портфель, остановился в конце пыльной подъездной дороги.

Солнце ожесточенно палило мне в голову, и я чувствовал, что раскаленные металлические части портфеля начинают обжигать мою руку.

Я не спеша подошел к металлическим воротам, выкрашенным в серый цвет. Было заметно, что когда-то они, видимо, были черного цвета, а серыми стали со временем – словно поседели. Ощупал поверхность ворот: и там и сям проступала ржавчина, но ворота были на удивление массивными.

Я посмотрел направо, налево, но нигде не обнаружил кнопки звонка. Молотка тоже не было. Не было и телекамеры, которая могла бы засечь меня.

Я нажал на ворота, стукнул кулаком. Потом еще и толкнул – но все напрасно. Поставив на землю становящийся все более горячим портфель, я заглянул в щель. Дом стоял на просторном дворе в трехстах-четырехстах шагах от меня, позади него располагались другие постройки и, очевидно, парк или лужайка. И ни малейшего движения вокруг.

Мною начал овладевать страх, Неужели мои птички улетели?

Так я проканителился несколько лишних минут, а потом решил, что как бы то ни было, но попаду в дом. Я прошелся вдоль забора, пока не обнаружил место, где в стене не хватало одного кирпича. Я поднял голову и взглянул на проволоку, надеясь в душе, что она не под напряжением.

Потом положил портфель на землю, открыл его, вынул оттуда два запасных носовых платка, затем достал из кармана тот платок, которым пользовался, и, наконец, снял с шеи галстук. Все это я тщательно связал, подыскал камень величиной с кулак и привязал его к концу получившейся связки.

Когда с этим было покончено, я прислонил портфель прямо к стене, встал на него, изо всех сил вцепился одной рукой в то место, где отсутствовал кирпич, а другой забросил камень на проволоку.

Связка из галстука и платков с камнем на конце взлетела вверх, намоталась на проволоку и – о, чудо! – не оборвалась.

Пока, по всяком случае.

Я горячо помолился и поскольку знал, что нерешительность действует на человека, как огнетушитель на огонь, вцепился в связку и подтянулся к верхнему краю забора.

Отсюда, с высоты я мог уже лучше рассмотреть ферму Хубер. От закрытых ворот к расположенной перед домом широкой площадке для автомобилей вела посыпанная гравием дорожка. Окна двухэтажного дома закрывали жалюзи зеленого цвета, накрытые садовые столики на огромной террасе свидетельствовали о том, что здесь недавно завтракали. Я сглотнул слюну и вытянулся на верху стены возле колючей проволоки. Распутал связку с галстуком, и минут через пять мне удалось втащить наверх и портфель.

Теперь я практически был готов нанести визит на ферму Хубер.

Не раздумывая, я быстро спрыгнул с почти двухметровой высоты и почувствовал удовлетворение от того, что прыжок получился совершенно бесшумным. Мое удовлетворение возросло еще больше, когда я заметил, что рядом с домом блестит вода бассейна. Боже мой, как давно я не плавал!

Затем потуже затянул пояс и притаился под деревьями.

Плавать, конечно, я люблю, но ни в коем случае не под водой и не с пятнадцатифунтовым камнем на шее…

Перебегая, крадучись, от дерева к дереву, я приблизился к дому, Я очень надеялся, что неучтивость хозяев не зашла так-далеко, чтобы охранять дворе помощью собак. На всякий случай я расстегнул пиджак и взялся за рукоятку пистолета. Береженого бог бережет, а лучшее средство от укуса собаки – Смит и Вессон 38-го калибра.

Я двигался уже вдоль бассейна, когда мною стало овладевать чувство, что мое осторожничанье излишне. Меня прямо обжигала мысль, что обитатели дома покинули свое гнездышко. Но я надеялся, что не навсегда – если мне очень повезет.

И я припустил к дому, словно от этого зависело, догоню я их или нет. Взлетел по ступенькам на террасу и беглым взглядом окинул оставленную на столе посуду.

Если бы я не мчался так, поддавшись панике, то, пожалуй, обратил бы внимание на пару мелочей, которые, несомненно, заставили бы меня остановиться и призадуматься.

Это, как я сказал, при нормальных обстоятельствах.

Пара мелочей заключалась в следующем. Во-первых, количество тарелок. Их было по меньшей мере с десяток на длинном столе, и возле каждой лежал использованный столовый прибор.

Во-вторых, мне следовало бы обратить внимание и на тот немаловажный факт, что некоторые из сидевших за столом ели на завтрак яйцо всмятку.

Какое ко всему этому отношение имеет яйцо всмятку? А всего лишь такое, что когда я пробегал мимо стола, следы вытекшего на тарелку яйца только начинали подсыхать.

А это, как известно, означает, что…

Словом, при нормальных обстоятельствах я обязательно обратил бы на это внимание.

В несколько прыжков я очутился возле двери и даже не удивился, когда от моего толчка она легко раскрылась. И даже не скрипнула, как это принято в домах с привидениями.

Все-таки я не совсем забыл об осторожности и не захлопнул за собой дверь. И хотя в комнату проник дневной свет, та часть ее, где находилась лестница, ведущая на второй этаж, была погружена в полумрак. А возле самих ступенек уже царила полная тьма.

Переступив порог, я застыл на месте и осмотрелся в огромном холле.

Холл дома Хубер был больше похож на экспозиционный зал крупного музея египтологии, чем на мирный холл провинциального фермерского дома. Стены были сплошь покрыты бесчисленными рядами масок, фотографий и подвешенной на гвоздях посуды, и я мог только предположить, что значительная часть этих предметов – всего лишь копии знаменитых археологических находок.

Когда мои глаза привыкли к полумраку, то рядом с погруженной в темноту лестницей я разглядел две мумии, которые спали своим тысячелетним сном, почему-то прислонившись к стене.

И поскольку нигде не было ни малейшего движения, меня снова охватил страх. Что будет, если…?

Вдруг в комнате отчетливо послышалось пыхтение и какие-то странные звуки, как будто что-то скоблили. Я поднял голову и посмотрел в темный угол. Затем поднес руку к глазам и принялся тереть их изо всех сил.

Потому что одна из мумий оттолкнулась от стены и, что-то бормоча, двинулась в мою сторону.

После первых мгновений паники я чуть не расхохотался во всю глотку. И вот этим они хотят одурачить меня? Меня?

«Мумия», пыхтя и хрипя, приближалась. Я же спокойно сел на стул и положил ноги на стоявший рядом столик для курения. Полез в карман, вытащил сигарету, спички и закурил.

Увидев, как моя рука тянется к карману, мумия остановилась, но заметив, что я всего лишь закуриваю, что-то растерянно пробормотала.

Я решил, что пора установить отношения.

– Хэлло, Аменхотеп! – сказал я непринужденным, светским тоном. – Как поживаете?

Она снова что-то пробурчала и снова медленно двинулась ко мне.

Я приятельски улыбнулся ей и указал на другой стул.

– Не присядете? Я полагаю, в этих тряпках неудобно…

В это мгновение вспыхнули лампы, и комнату залило ослепительным светом. «Мумия» застыла на месте и повернулась. Только тогда я заметил, что она была не чем иным, как щитом в человеческий рост, размалеванным под мумию. И щит держал перед собой мужчина высокого роста с рыжей бородой. Теперь, когда он повернулся ко мне спиной, я смог увидеть его фигуру и понял, что это Хальворссон, фольклорист.

Я раскрыл рот, чтобы поздороваться, когда откуда-то сверху, с лестницы в тишине прозвучал твердый голос:

– Довольно, Кнут!

Рыжий бородач отодвинул от себя щит и отступил с ним к стене. Там он прислонил его, потом повернулся ко мне и сложил руки на груди.

Я отвел от него глаза и взглянул туда, откуда шел голос. Прямо на меня смотрел седой человек среднего роста.

Ну, и в руках у него был войсковой карабин.

Поскольку я всегда был вежливым мальчиком, то и сейчас не мог совершить насилия над своей натурой. Я встал, поклонился и покосился на медленно опускавшийся карабин.

– Хэлло, мистер Силади…как поживаете?

Когда Силади спустился на первый этаж, отовсюду появились и остальные. Белобрысый Йеттмар вынырнул из-за другой мумии, в то время как высокий, черномазый, о котором я подумал, что это Никое Карабинас, выполз из-под лестницы. А японец Осима просто вдруг возник передо мной, словно появился из японской истории о привидениях.

Они подошли ко мне и обступили плотным кольцом. Ствол карабина почти упирался мне в грудь.

– Вы кто? – спросил Силади.

– Меня зовут Сэмюэль Нельсон.

– Обыщите его, Никое.

– Это излишне, – сказал я. – Под левой рукой под мышкой у меня пистолет и…

– Цыц! – сказал грек. – И подними руки!

Я послушно поднял кверху свои лапы. Руки Карабинаса неумело ощупали меня. При таком обыске у меня могло бы, пожалуй, остаться даже кое-как спрятанное оружие.

Он взял мой пистолет и сунул себе в карман.

– Я могу сесть? – спросил я непринужденно, когда они меня обезоружили.

Мужчины растерянно переглянулись, потом Силади кивнул.

– Садитесь.

Я присел и с любопытством посмотрел на них.

– Как, черт возьми, вы заметили меня? В воротах все-таки есть камера?

Никто не ответил. Силади отдал свою пушку японцу, а сам сел на край стола.

– Послушайте, кто вы такой!

– Я уже сказал – Сэмюэль Нельсон.

– Я предупреждаю вас, что это частное владение! Тут ходить категорически запрещено. Что бы вы сказали, если бы мы вас пристрелили без предупреждения, когда вы перелезали через забор?

– Боюсь, что не очень много.

– Какого черта вы вообще здесь делаете? И как вам взбрело в голову просто взять и перелезть через забор?

– Я не мог открыть ворота.

– Следовательно, если вы не можете открыть какие-нибудь ворота, вы перелезаете через них, да? И, конечно, плевать вам на то, что скажут об этом живущие в доме?

Я понял., что пора прибегнуть к своей самой обезоруживающей улыбке.

– Что вы, вовсе нет. Только у меня срочное дело к хозяину.

– К кому?

К мистеру Силади.

Ни у кого и мускул не дрогнул на лице, когда я произнес это имя.

– К мистеру Силади? Вы, вероятно, попали не по адресу, молодой человек. Это ферма Хубер…Что вам нужно от этого Силади?

Я откинулся на спинку стула и с подчеркнутым превосходством в улыбке оглядел их всех.

– А что, если нам познакомиться, прежде чем я отвечу на ваши вопросы? Я уже сказал, что я – Сэмюэль Нельсон. Вы, если не ошибаюсь, – мистер Петер Силади!1 – Откуда вы это взяли?

Я поджал губы и невозмутимо продолжил «знакомство»:

– Мистер Хальворссон? Вас, действительно, нетрудно узнать. Как и мистера Осиму. Следовательно, это высокий человек со смуглым лицом может быть только Никосом Карабинасом, а вы – мистер Йеттмар. Поправьте меня, если я ошибся!

Естественно, они ничего не возразили. Лишь стояли, застыв, как палочки в леденцах.

– Не хватает Селии Джордан, – я посмотрел по сторонам с таким видом, словно ожидал, что откуда-нибудь появится и она. – Не вижу также доктора Хубер. А остальные все здесь… Разве что еще…

В этот момент в комнатах верхнего этажа послышался громкий шум, и в царившем наверху полумраке вырисовалась фигура мужчины среднего роста, который звонким голосом сказал вниз:

– Папа! Посмотри-ка, что я нашел… Есть два неиспользованных билета на самолет, и я подумал…

Он замолчал, потому что, очевидно, тишина внизу показалась ему странной. Снова послышался шум, и кто-то сбежал вниз по жалобно заскрипевшим деревянным ступенькам.

– Папа! Что тут у вас случилось? Я говорю, что…

Тут он увидел нас. Он стоял на самой нижней ступеньке и собирался ступить на пол, когда наконец понял, что здесь что-то произошло. Тень пробежала по его смуглому, индейского типа лицу, когда он заметил в руках Осима пушку и меня, стоявшего под дулом. Я бы не сказал, что мое появление вызвало у него радость.

Зато я весьма обрадовался. Настолько, что, забыв про пушку и пистолет, рванулся вперед, протянул к нему руки, а мое лицо, должно быть, так и сияло от возбуждения.

– Ренни! – воскликнула, чувствуя, что меня и в самом деле захлестывает волна радости. – Ренни! О, черт побери! Все-таки я тебя нашел!

Я не знаю, что было самым большим сюрпризом для команды Петера Силади за прошедшие два десятилетия. Но вряд ли меня можно будет обвинить в нескромности, если таковыми я назову свое появление на ферме Хубер.

Ренни опустил свои длинные руки, и в его позе, действительно, было что-то обезьянье. Однако пытливые карие глаза свидетельствовали о редком уме.

– Это… кто такой? – спросил он и указал на меня.

– Забрался к нам через забор, – сказал Силади и пожал плечами. – Его мог навести на наш след Киндлер.

Это замечание, естественно, не ускользнуло от моего внимания, только я еще не знал, как его истолковать. Я раздавил сигарету и потянулся рукой к своему портфелю.

– Вы позволите?

Осима упер мне в бок ствол пушки.

– Только никаких глупостей!

Я щелкнул замками портфеля и вынул из него тетрадь в клетку. Снова щелкнул, закрывая портфель, и положил тетрадь на стол.

– Это я принес вам… Точнее, мистеру Силади. Грек и Хальворссон с любопытством наклонились над тетрадью.

– Что это?

Но не успели они и прикоснуться к тетради, как Силади, подбежав, растолкал их и схватил тетрадь со стола.

– Боже мой! – воскликнул он. – Мой дневник! Мой рабочий дневник! Который остался там в…

– В университете Санта-Моники, – договорил я. – Вы, очевидно, полагали, что он сгорел. Верно?

Он не ответил, а принялся листать тетрадь, не зная, радоваться или рвать на себе волосы.

Наконец, он взглянул на меня, и в глазах его было безграничное отчаяние.

– Я полагаю, вы все прочитали.

– До последней буквы, – подтвердил я благодушно.

– Вам известно и остальное?

– Пока нет.

– Это тот самый дневник, о котором ты рассказывал, Петер? – спросил Карабинас, нахмурившись. Силади безмолвно кивнул головой.

– Тогда нечего ломать голову… Мы должны убрать этого типа.

Его слова были встречены молчанием, и я почувствовал, что нельзя дать им время свыкнуться с этой мыслью.

– Это вам мало что даст, – сказал я с наигранным спокойствием.

Силади с убитым видом махнул рукой.

– Конечно. Вы же не думаете, что он пришел сюда, не сделав сначала копии с дневника! Она, очевидно, хранится у его сообщников, и если…

Он не договорил, потому что остальным и так было ясно, что он хотел сказать.

Тут Силади, смирившись с создавшимся положением, толкнул меня в бок.

– Давайте, говорите. Каковы ваши условия? Какого лешего вам нужно вообще?

Прежде чем перейти к сути дела, я хотел кое-что выяснить, хотя бы затем, чтобы закрепить этим свое превосходство.

– Вы собрались все вместе, – сказал я и с удовлетворением оглядел их. – Очевидно, отправляетесь куда то? Я бы не удивился, если бы нашел наверху, в сейфе, несколько паспортов.

– Вы здесь ничего не найдете, разве что свою могилу! – прошипел Осима.

Теперь я был абсолютно уверен в правильности своей догадки.

– Начнем с того, что мне известно все, – произнес я спокойно. – А это практически означает, что вы у меня в руках. Я могу сделать с вами, что захочу,

– Дело выглядит несколько иначе, – сказал Осима и еще сильнее вдавил мне в бок ствол своего оружия.

– Вы хотите найти захороненную, или подземную, пирамиду. И если я не ошибаюсь, Ренни улетит на планету Красного Солнца, или как там она называется. Так вот, я здесь затем, чтобы помочь вам!

– Да что вы говорите! – сказал с насмешкой Карабинас. – Вы полагаете, что мы нуждаемся в вашей помощи?

– Полагаю.

– Какая скромность! И нам понадобится помощь вот такого паршивого ничтожества/ Почему? Вы не скажете, почему?

Одной рукой я молниеносно схватил стоявшую на краю стола цветочную вазу, а другой в то же мгновение оттолкнул от себя ствол пушки. С размаху опустил вазу на голову стоявшего ко мне ближе всех Хальворссона и вырвал пушку из рук Осима. Когда кто-то обхватил меня сзади руками за шею, я слегка, почти небрежно двинул его в подбородок. Потом, услышав шум падения, улыбнулся и направил на них ствол пушки.

– Руки вверх! Все к стене! Ты тоже, Ренни!

Ренни поднялся с пола и присоединился к остальным.

Я подождал и Хальворссона, который, наконец пришел в себя, и, потирая голову и пошатываясь доковылял до стены. Вот теперь я мог устроить им небольшую промывку мозгов.

– Вы спрашиваете меня, зачем вам нужна помощь? Раскройте пошире глаза… Именно поэтому!

С этими словами я эффектным движением швырнул пушку на стол и снова сел на свой стул.

– Уберите эту пушку к дьяволу! Еще случайно выстрелит и зацепит кого-нибудь из нас. Мистер Силади… Вы здесь хозяин. Могу я вас кое о чем попросить, пожалуйста/ Они повернулись и неуверенно приблизились ко мне. Они смотрели на меня так, будто и я, как Им/, прилетел с Красного Солнца.

– Что вам угодно, мистер…

– Нельсон, – подсказал я.

– Так что же, мистер Нельсон, чем могу служить?

– Я два дня почти ничего не ел… и… я увидел там, на террасе остатки яиц всмятку. Вы меня понимаете, правда?

Недаром я подозревал, что самый сообразительный среди них Ренни. Остальные еще только напряженно размышляли, когда он уже умчался на кухню.

Расправившись с яйцами всмятку, я снова был готов предоставить себя к их услугам. Только далеко не был уверен, хотят ли этого они.

Во всяком случае, я откинулся на спинку стула и закурил сигарету. И пока пламя зажигалки лизало кончик сигареты, я исподтишка изучал их.

Что верно, то верно – зрелище было не слишком утешительное. Я думаю, дружелюбнее всех смотрел на меня Ренни: возможно, по той причине, что по возрасту был ближе всех ко мне. А вот что касается остальных. – .!

Силади еще туда-сюда, зато если бы остальные могли пронзить меня своими взглядами, то, думаю, яйцо всмятку мгновенно превратилось бы в моем желудке в кусок льда…

Петер Силади дождался, пока моя сигарета не разгорится, потом приступил к допросу.

– Итак, вы говорите, что вы нам нужны.

– Я постарался привести доказательства.

– Вы предлагаете услуги телохранителя?

– Можно и так сказать.

– А если мы не будем на это претендовать?

– Мне неважно, как вы это назовете.

– Я имею в виду, что мы вообще не претендуем на вашу помощь.

– Я слишком много знаю, чтобы вы отказались.

– Гм. Это верно…Через Киндпера?

– Это так важно?

– Еще не знаю… Может быть, важно. Как к вам попал мой дневник?

Я на секунду задумался и решил, что будет лучше раскрыть карты. Все равно я смогу целым и невредимым выпутаться из этой истории, только если использую их в своих целях. А для этого мне, пожалуй, придется быть искренним, по меньшей мере, на 99 процентов.

Я раздавил сигарету и подался вперед.

– Послушайте внимательно. Но сначала сядьте, потому что я не люблю, когда у меня стоят над душой. Теперь второе: я делаю вам предложение. Я расскажу вам все, что знаю об этом деле, когда закончу, то я возьму свою шляпу, и вы больше никогда обо мне не услышите.

– Вы можете это сделать хоть сейчас, – сказал Карабинас.

– Может быть, все-таки вы позволите мне сказать? Силади учтиво склонил голову.

– Прошу вас, мистер Нельсон. Раз уж так получилось…

Я снова закурил, потому что чувствовал, что от моих следующих слов зависит все или, по крайней мере, почти все.

– Во-первых, я – частный детектив Сэмюэль Нельсон.

– Кажется, мы это уже слышали, – пробурчал с неприкрытой неприязнью Йеттмар.

– Я занимаюсь этим ремеслом десять лет, и у меня довольно хорошая репутация на другом побережье.

– Представляю себе…

– Именно так, мистер Йеттмар. И меня знают как весьма порядочного человека. Во всяком случае, насколько может быть порядочным частный сыщик.

– То есть, ни насколько, – сказал Осима.

– Ну-ну, зачем же так сгущать краски. В нашем ремесле есть вполне порядочные ребята, если даже это вам трудно себе представить. И не забывайте, мистер Йеттмар, что большинство из нас борется с преступниками. Только мы ведь тоже люди. И конечно, со своими недостатками и страхами.

– Бросьте, а то я, чего доброго, разрыдаюсь, – проворчал грек.

– Как пожелаете… Словом, за прошедшие десять лет мне пришлось распутывать много опасных дел. Не раз моя жизнь висела на волоске. Но мне всегда как-то удавалось выпутываться. И, между прочим, этим я обязан еще и тому, что обходил дальней дорогой мафию. Если я слышал, что в чем-то замешаны кланы, то можете быть уверены, что там вы не найдете Сэмюеля Нельсона. Знаете ли, это было как-то полезнее для здоровья.

– И это вы называете порядочностью?

– Только осторожностью, мистер Карабинас. Если покончить с их деятельностью или хотя бы ограничить ее не может государство, то я не думаю, что почетная миссия сделать это за него ждет именно Сэмюеля Нельсона. Эту честь я охотно уступлю другим.

– Продолжайте…

– Но в последнее время я был недостаточно осторожен. То ли успехи ударили мне в голову, то ли это минутная слабость – не знаю. Во всяком случае, я перешел кое-кому дорогу. Вам что-нибудь говорит фамилия Джиральдини?

Силади покачал головой, и только японец наморщил лоб.

– Джиральдини? Где-то читал. Какая-то знаменитость на восточном побережье.

– Вот-вот. Только слово «знаменитость» – слабое выражение. Джиральдини – глава одного из крупнейших кланов, у которого власти больше, чем у ФБР. Несколько сотен отчаянных мальчиков готовы выполнить любой его приказ.

– Что-то припоминается.

– Так вот… мне удалось наступить Джиральдини на любимую мозоль.

Впервые за все это время в глазах Силади промелькнуло что-то вроде заинтересованности.

– Как вы это сделали?

– Клянусь, совершенно случайно… по крайней мере, почти случайно. Мне шепнули кое-что на ухо, а я передал это компетентным органам. После этого Джиральдини припаяли несколько лет.

– Всего-то?

– Больше было невозможно. Не было доказательств. Я полагаю, вы теперь узнали эту фигуру?

– Узнал.

– На мое счастье, тот, от кого я получил сведения, умер, не успев наклепать на меня.

– Так в чем дело?

– Вы не знаете Джиральдини. Когда он вышел из-за решетки, то поручил своим людям провести расследование. Тысяча человек работали по этому делу день и ночь. И знаете, каков был результат?

– Неужели они докопались, что вы…?

– Конечно, это было не так просто. У них не было ни одного прямого доказательства, поэтому люди Джиральдини действовали методом исключения. И в конце концов остались три-четыре человека, которые могли передать информацию. Вы знаете, какое у них в этом случае правило?

– Ну, думаю, они должны убрать всех четырех.

– Именно так. Только Джиральдини не стал этого делать. Напротив, он пригласил меня к себе и поручил одно дело.

– Гм.

– Сейчас вы все поймете. Он положил передо мной фотографию: на ней был младенец полутора-двух лет. Затем поручил мне достать малыша хоть из-под земли.

– Младенца?

– Секундочку. Только вот фотографию эту сделали в Санта-Монике двадцать два года назад.

– Боже милостивый) – Джиральдини, конечно, выдал мне страшную историю о своем друге, который попал в тюрьму, о его неверной супруге, о брошенном ребенке и тому подобное.

– И вы, конечно, поверили ему) – Вы меня за дурачка принимаете, мистер Силади? Просто я был вынужден взяться за это дело.

– Иначе они бы вас убрали, да?

– Очевидно. А таким образом я выиграл немного времени.

– Времени? Для чего?

– Сейчас скажу. Секундочку… Словом, я начал разыскивать мальчугана с фотографии и приехал в Санта-Монику. Узнал, что университет сгорел. Потом мне в руки попался ваш дневник. И, наконец, я нашел вас. Теперь понимаете?

– Ну…

– Вижу, вы все еще не поняли, почему я хочу вам помочь. Так послушайте меня все. Когда Джиральдини дознался, что заложить его могли только эти четыре несчастных пигмея, он практически подписал мой смертный приговор. Вполне вероятно, что остальных уже нет в живых. А расправу со мной он на некоторое время отложил. Потому что ему нужен был человек, который разыщет малыша с фотографии, то есть тебя, Ренни. Он знал, что я дока в своем деле. И приговорив меня к смерти, он знал также, что рискует немногим. Он успеет меня убить и после того, как я закончу дело. Мое вознаграждение в любом случае – несколько пуль. Он даже уже назначил и парня, который приведет приговор в исполнение. Одного коротышку в черной шляпе…

– Начинаю понимать, – сказал Силади.

– Дело осложняется тем, что в игру включилась и конкурирующая организация, клан Ренци. Сначала я подумывал натравить их друг на друга, но от этого все-таки пришлось отказаться. Коротышка в шляпе следит за каждым моим шагом. Если я буду слишком тянуть, он прикончит меня.

– Он и теперь знает, где вы? – помрачнел Карабинас.

– Мне удалось оторваться. Но только на некоторое время.

– Понимаю.

– Теперь, когда я прочитал дневник и все знаю, у меня есть две возможности: либо я иду к Джиральдини и все ему рассказываю… в этом случае я тут же получаю свое вознаграждение.

– Пулю…

– Совершенно верно. Либо же – и это вторая возможность – я попытаю счастья с вами вместе.

Я замолчал, и все остальные тоже молчали. Сдвинув брови, они уставились кто друг на друга, кто в пол.

– Это – моя последняя и единственная возможность, – продолжил я. – В противном случае – мне конец.

– Таким образом, это мы нужны вам, – буркнул Осима.

– Я бы скорее сказал, что мы одинаково нужны друг другу, – сказал я. – Не думаете же вы всерьез, что вам удастся выполнить вашу программу без такого парня, который знает свое дело? Когда против вас Джиральдини и Ренци…?

– Кто такой этот Ренци?

– Другая организация. Конкуренты Джиральдини. Силади задумчиво посмотрел на меня.

– А вы, вы-то, собственно, на что рассчитываете? Я чуть-чуть поколебался, раскрыть ли им все мои карты.

– Видите ли, – произнес я осторожно, – Здесь я человек конченый. Я смогу вступить с ними в борьбу, только если мне удастся заманить их на чужую территорию. Чужую для них. Например, в Египет.

– Вы хотите с ними там посчитаться?

– Такие у меня планы. И если мне очень повезет, то на сцену появятся сами Джиральдини и Ренци. А если мне повезет еще больше…

– Вы их возьмете.

– Ну, примерно так!

– А рискуем всем, конечно, мы?

– Поймите же, у вас нет выбора. Еще два-три дня – и мы будем в лапах мафии. Вы не представляете себе. какая опасность вам угрожает. Два-три дня – и вас уже не будет в живых, а Ренни окажется в руках у мафии. Головой ручаюсь!

Только теперь до них стало доходить, что все это не пустые слова.

– Ваш единственный шанс – слушаться меня. Это и мой единственный шанс. Поэтому-то я и сказал, что мы нужны друг другу. Я надеюсь, вы, наконец, сообразили, о чем идет речь?

– Просто не могу поверить, – неистовствовал Карабинас.

– А я верю ему, – пробормотал японец.

– Как фотография попала к Джиральдини? – спросил неожиданно Силади.

– Не имею понятия. Это вы должны бы знать. Они помолчали немного, потом Силади сказал:

– Пожалуй, Киндлер мог проговориться.

– Киндлер?

– Вы читали дневник. Тогда вам должно быть известно и то, кто такой Киндлер.

– Кажется, тот тип, который вытащил пробку из…

– Точно.

– Значит, он все-таки выдал вас? Силади потряс головой.

– Не так, как вы имеете в виду.

– Как же, в таком случае?

– Его страстью была фотография. Он нафотографировал кучу снимков с сосуда со спермой, как сам потом в этом признался.

– Помню.

– Потом он отдал нам негативы.

– И это помню.

– Только не все. Кое-что он оставил себе, проявил их и положил в конверт с соответствующими примечаниями. _ – Вам известно, что было в этих примечаниях?

– В общих чертах. Он был недалек от истины. Из наших опытов он сделал вывод, что мы раскрыли тайну оживления мумий.

– Кретин!

– Погодите, Нельсон… На этом Киндлер успокоился и не предпринял ни одной попытки что-либо выведать у нас. Но несколько лет назад он умер, и наследство вместе с фотографией Ренни досталось его племяннику. Фотографию Ренни тоже сделал Киндлер, и вы, конечно, понимаете, что сделал он это без нашего разрешения. Этот несчастный был уверен, что Ренни – не что иное, как оживленная мумия младенца.

– А что еще за племянник, черт возьми?

– Это совершенно неважно. Некий Дальтон. Мистер Дальтон.

– Никогда не слышал этого имени.

– И мы раньше не слышали.

– То есть как – раньше?

– Пока он не объявился…

– Что? Этот Дальтон заявился к вам?

– Несколько месяцев назад.

– При каких обстоятельствах?

– Ну… он прислал письмо.

– Сюда?

– Да.

– Откуда он знал ваш адрес?

– Не могу себе представить. Словом, мы получили конверт, в котором он прислал лам несколько фотографий сосуда со спермой… и, конечно же, письмо.

– Подозреваю, что в нем могло быть…

– Естественно, от требовал денег.

– Много?

– Миллионы.

– Ого. А вы что?

– Мы, понятно, не ответили. Если бы ответили, тем самым признались бы, что действительно сделали то, в чем… гм… этот Дальтон нас подозревал.

– Как он на это прореагировал?

– К нашему величайшему изумлению, никак. Тогда-то, между прочим, мы и приняли решение превратить ферму Хубер в крепость. Тогда же построили и забор.

– Понимаю. Значит, Джиральдини узнал все от Дальтона.

– Вы думаете?

– А откуда же еще? Очевидно, ваш друг Дальтон связался с мафией. И не требуется особой фантазии, мистер Силади, чтобы вообразить себе, где сейчас может быть этот Дальтон.

Похоже, однако, у него фантазии не хватало.

– А что? Где он? – спросил он недоуменно.

– Или в земле, или под водой, – сказал я. – Но может быть и такое, что его залили бетоном. Во всяком случае, он, как пить дать…

– Уже мертв. Джиральдини не тот человек, который позволит, чтобы другие ухватились за жирный кусок.

– Боже правый! Вы не скажете, где здесь жирный кусок?

Тут уже я не смог удержаться от громкого смеха.

– Видите ли, мистер Силади, я думаю, что у вас весьма смутное представление о мафии.

– Ну… что верно, то верно, я не специалист в этой области.

– Оно и видно. Вы, простые обыватели, склонны видеть в мафии обычную организацию преступников. Но это не так, поверьте мне!

– Нет? Так что же это тогда, черт возьми?

– Организация предпринимателей. Именно. Только со своей специфической структурой и со своими же средствами!

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

– То, что мафия тоже думает головой. Ее задача не только в том, чтобы грабить и убивать, это даже не в первую очередь.

– Так в чем же, черт побери?

– Влезть в какое-нибудь дело. И если это дело легальное – тем лучше.

– Послушайте! Вы только подумайте! Где тут дело! Разве что шантаж? Я потряс головой.

– Какое там. Если бы речь шла только об этом, Джиральдини все предоставил бы Дальтону, Как вы думаете, что можно выжать из вас шантажом?

– Ну…

– Я не хочу гадать. Но поверьте, что из-за этого Джиральдини и мизинцем не шевельнет.

– Тогда из-за чего же?

– Джиральдини узнал от Дальтона, чем вы тут занимаетесь.

– Это невозможно!

– По крайней мере, узнал то, что подозревал Дальтон. Что вы оживляете мумии.

– Но ведь… это… чистое безумие!

– Но ведь Дальтон этого не знал, следовательно, не мог знать и Джиральдини. Для него главное одно: влезть в выгодное дело. И любой ценой! Понимаете? Мистер Силади, это главное… Любой ценой!

– Так… на что же рассчитывал этот Джиральдини?

– Не знаю. Он и сам не знает. Но на что-то рассчитывает. Может быть на то, что вашим способом можно оживить все мумии, которые выкопали когда либо из-под песка. Может быть, он считает, что ваше волшебное зелье можно использовать и как лекарство. Хотя я подозреваю, что его, Джиральдини, интересует только одно: сколько денег можно выкачать из ваших исследований.

– Я все же считаю невообразимым, что…

– Полно, мистер Силади, что вы считаете невообразимым? – спросил я, и в моем голосе невольно прозвучало раздражение. – Послушайте же и попытайтесь рассуждать за Джиральдини. Итак,., У меня есть эликсир, а к нему в придачу мумия. Абракадабра… мумия оживает. Хорошенько потягивается и вылезает из саркофага. Тогда вы подходите к ней и по-дружески начинаете ее расспрашивать.

– Клянусь, вы сошли с ума!

– Не я! Я сейчас Джиральдини. Но дальше. Вы подходите к ней и говорите: «Послушайте, мистер Аменхотеп, ситуация такая и такая, вы очнулись после тысячелетнего сна, искренне поздравляю вас, надеюсь, вы хорошо будете чувствовать себя на исходе двадцатого столетия, на заре атомного века. И надеюсь, вы благодарны нам за то, что разъясните нам, где можно найти золотые сокровища, где еще есть захороненные мумии, словом: где нам стоит самолично покопаться в земле. Понимаете, мистер Силади? Я подозреваю, что Джиральдини комбинирует что-то в этом духе. Ведь мафия влезла и в международную торговлю художественными шедеврами, причем прочно влезла.

– Безумие!

– Безумие или нет, но ситуация именно такова.

– Ну, а другой?

– Ренци?

– Кажется, так.

– Из того же теста, что и Джиральдини. Одного поля ягоды, только называются по-разному.

– А он откуда узнал?

– Пожалуй, от Дальтона. Может быть, этот дурачок начал торговаться с обоими кланами. Может быть и так, что убрал его Ренци, а не Джиральдини.

Теперь, рассказав в сущности все, я почувствовал облегчение. Решать – их право. А я мог только надеяться, что от их решения будет и мне польза, если из этой заварухи вообще можно извлечь какую-то пользу…

Я встал и засунул свой револьвер под мышку.

– Уж не обессудьте, я немного пройдусь. А вы хорошенько все обмозгуйте. Сказать вам мне больше нечего. Но хочу еще раз подчеркнуть, что сотрудничество было бы полезно для обеих сторон. Это все, что я могу сказать.

И я уже повернулся, чтобы выйти, когда в тишине, последовавшей за моими словами, прозвучал приятный голос.

– Я думаю, что вы правы, мистер Нельсон. Я, во всяком случае, верю вам…

Я вскинул голову и посмотрел на верхнюю ступеньку лестницы:там, наверху, на высоте второго этажа, словно выйдя из облаков, стояли, держась за руки, две женщины.

Одна из них была высокой, стройной, с седыми прядями в каштановых волосах. Струившийся из-за ее спины свет выгодно оттенял полную грудь, зрелую женственность с едва заметными первыми признаками увядания. Рядом с ней стояла молодая девушка лет восемнадцати-девятнадцати, достигавшая женщине где-то до плеч. Она стояла, слегка сутулясь, ее незанятая рука покоилась на перилах лестницы. И когда ока повернула голову, чтобы взглянуть на свою мать, миссис Силади, то есть на доктора Хубер, ее вырисовавшийся в резком свете профиль напомнил мне рельефы с изображениями египетских богинь.

Я почувствовал, как у меня задрожали колени, а с губ против моей воли сорвались слова:

– Вы… вы кто?

Она снова повернула голову и улыбнулась мне.

– Вы не знаете? Я сестра Ренни… Сети. Я вышел наружу, пошатываясь, как пьяный. Так или иначе, но мне нужно было глотнуть свежего воздуха.

Покачиваясь от головокружения, я добрел до озерца и обошел вокруг него раза три, когда она нагнала меня. Ее подошвы едва касались гравия, и все-таки я слышал ее шаги, начиная с того момента, когда она вышла из дома.

Если бы я был сентиментален, то сказал бы, что ее шаги отдавались в моем сердце.

К счастью, я не таков и поэтому тот факт, что я слышал ее шаги, объяснил всего лишь своим острым слухом.

Так и будем считать!

Она легко подошла ко мне и с бледной улыбкой на лице протянула руку.

– Приличия требуют, чтобы я представилась. Хотя… я уже сделала это на верху лестницы.

– И вы, наверняка, знаете мое имя.

– Конечно, – улыбнулась она. – Ведь мы слышали, о чем вы говорили внизу…

И все-таки мы протянули друг другу руки.

– Хэлло, Сети.

– Хэлло, Сэм.

Она так и сказала: Сэм.

Я считаю себя довольно-таки тертым калачом, но в этот момент, не отрицаю, смутился. Ведь я не знал даже, черт побери, кто она, собственно говоря, такая. Дочь доктора Хубер или Иму? Потомок фараонов или чуждое существо с планеты Красного Солнца?

Она почувствовала мое смущение, потому что слегка кашлянула и направилась в сторону, противоположную от дома, туда, где я еще не успел побывать.

В несколько шагов я догнал ее, но все еще не знал, о чем с ней разговаривать. К счастью, она помогла мне преодолеть замешательство.

– Вы… не знали ничего обо мне?

– Собственно говоря, нет. Это ускользнуло от моего внимания. Из чего видно, что я плохой наблюдатель.

– То есть?

– Мистер Силади… ваш отец…то есть…

– Называйте его спокойно моим отцом, ведь и я его считаю отцом.

– Так вот, ваш отец упомянул о вас в дневнике. Собственно, лишь вскользь.

– Вскользь?

– Да. В общем… он написал всего лишь, что ваша мама, когда Ренни был еще младенцем, снова… гм… ну, это…

– Забеременела?

– Да…

– Что ж, это, пожалуй, была я.

– А… откуда у вас это имя?

– В честь Сета. Звезды Сириус. Знаете, это была самая почитаемая звезда у древних египтян. Они считали, что она вызывает разливы Хапи, который оплодотворяет поля. Без Сета нет Египта. Папа дал мне имя Сети… Сети, то есть Сет, дочь Сириуса.

– Красиво и выразительно, – кивнул я.

– Как и имя Ренни, – сказала она. – Сын Ра – Ренни.

Мы пошли рядом молча, потом она неожиданно остановилась, повернулась ко мне и схватилась за лацканы моего пиджака. Ее волосы щекотали мне шею, и я почувствовал запах духов, напоминающих аромат сандала.

– Вы боитесь меня, – посмотрела она мне в глаза.

У нее были огромные карие глаза. И в ее коричневых зрачках вращались красные круги, которые все увеличивались, медленно затягивая меня в этот все затопляющий коричневый цвет.

Усилием воли я ответ взгляд и почувствовал, что на лбу у меня выступили капельки пота. И я знал, что это вряд ли только от зноя в Сан-Антонио.

– Почему бы мне бояться? – спросил я тихо.

– Потому что вы считаете, что я неземной человек.

– Ну,., что касается…

– Глупости, – оборвала она меня. – Я такая же земная, как и вы… Даже в том случае, если…

– Если?

– Если мой отец…

Она больше ничего не сказала, а продолжала идти рядом со мной молча, пока мы не дошли до скамейки, стоявшей под виноградной беседкой на возвышении и почти не видной из-за дома. Возле беседки покачивали кронами липы, и их тяжелые вздохи заполняли окрестности, окончательно вытесняя аромат сандала, исходивший от Сети.

Мы сели, и только я хотел сморозить какую-нибудь глупость, может быть, о липах или о чем-нибудь еще, сам не знаю, как вдруг заметил, что в глазах ее стоят слезы, а плечи подрагивают, словно она плачет.

Я осторожно обнял ее за плечи и бережно повернул к себе.

– Что-то случилось. Сети?

Она потрясла головой, отчего из ее глаз брызнули несколько слезинок и упали, исчезнув в траве.

– Ничего… только…

– Только?

– Я еще ни разу не разговаривала с таким человеком, который бы знал, что… что…

– А они?

– Они – другое дело. Розалинда – моя мать, а Петер… что ж, Петер… ведь он, в конце концов, тоже мой отец или приемный отец. А остальные как бы члены моей семьи. Дяди и тети… Ведь я знаю их с самого рождения.

– Видимо, нелегкая у вас была жизнь. Сети. Она улыбнулась, словно преодолевая боль.

– Вы считаете? Я думаю, вы не можете себе пред– ставить, что у меня иногда бывает на душе. И никогда ни с кем я не могла об этом поговорить!

– Но ведь у вас же есть мама, Сети! Она повесила голову и уставилась на сложенные на коленях руки.

– Да. Мама… Знаете, Сэм, я много думаю над тем, в самом ли деле я люблю ее.

– У вас есть причина не любить ее? Она покачала головой.

– Не знаю. Только иногда у меня такие странные ощущения, и думаю я о таких странных вещах…

– О каких, например?

– Ну… было ли у нее право давать мне жизнь?

– Право? – спросил я с удивлением. – Люди вообще-то не привыкли философствовать о правах, когда… гм… зачинают детей.

– Только меня-то ведь не зачали, понимаете? Я бы ничего не могла поставить ей в вину, если бы они потеряли голову одним теплым весенним вечером на лугу, где стрекочут кузнечики. Но я-то результат сознательного вмешательства… Ой, и вымолвить даже противно!

– Конечный результат тот же самый.

– Не знаю, хотела ли мама в самом деле меня… Понимаете? Меня!

– Но ведь…

– Я всего лишь результат эксперимента. Копия Ренни. Запасный вариант.

– Запасный вариант?

– Конечно же. Если бы с Ренни что-нибудь случилось или случится, у них есть еще я. Дублер, если хотите, или запасный космонавт номер два.

– Я думаю, вы преувеличиваете. Сети.

– Вовсе нет. Но это сейчас и не главное. Проблема скорее в том, что я не знаю, действительно ли мама хотела меня, или только… она хотела, чтобы эксперимент удался.

Несмотря на то, что в душе был согласен с ней, я попытался ее утешить.

– Не думаю, что над этим стоит ломать голову. Сети. Значительная часть человечества появилась на свет против воли родителей, более того: родители все делали для того, чтобы их дети не приходили в эту юдоль скорби.

– Но это же совсем не то!

– Почему не то?

– Потому что… Ну, я не знаю. Знаете, временами, когда мама погладит меня или скажет ласковое слово, я чувствую себя как специально выращенный чудо-кролик в очень красиво обставленной, огромной клетке. Хозяин иногда подходит и поглаживает кролику уши. И, естественно, гордится им. Направо и налево хвалится тем, что у него есть, и тем, что он один, совсем один вырастил этого кролика!

– Я думаю, вы несправедливы к вашей маме. Сети.

– Может быть. Но я хотела бы у вас кое-что спросить.

– Пожалуйста.

– Вы знаете мою историю. Скажите, как вы думаете, что побудило мою маму принять в свое лоно семя того человека… моего отца?

Да, это был каверзный вопрос, и вряд ли я был в состоянии дать на него убедительный ответ.

– Может быть, она любила вашего отца, – сказал я, раздумывая. – Вы знаете, что у него… то есть у мистера Силади, никогда не могло быть детей?

– Знаю. Они рассказали мне все.

– Изведать человеческую душу невозможно. Сети. Может быть, ваша мама воображала себе, что таким образом она забеременеет от вашего папы, то есть, от мистера Силади. Все же, вы уж простите меня, этот Иму, в конце концов, – всего лишь фикция.

– Может быть, для вас, а для меня он, вопреки всему, настоящий отец!

Несомненно, так оно и было.

Мы немного помолчали, потом она снова заговорила:

– О моем отце, то есть о моем приемном отце, мне сказать нечего. Он, действительно, как настоящий отец. Да он и есть отец, по сути дела.

– Вот видите!

– Но только и для него самое главное – эксперимент. Иногда я замечала, как он украдкой изучал нас с Ренни. В такие моменты в его взгляде было что-то жуткое.

– Жуткое?

– Как бы это сказать? Что-то такое, чего быть не должно. Он смотрел на нас так, как смотрел бы работорговец на своих рабов. Годимся ли мы для некоей определенной цели. Постоянно высматривая в нас это. Пригодны ли мы будем для полета на планету Красного Солнца? Ренни, конечно, в первую очередь.

– Я думаю, у вас богатое воображение, Сети!

– А что бы вы сделали на моем месте? Ведь я даже не знаю, кто я такая.

– Вы то, чем сами себя считаете.

– Ой, Сэм, бросьте эти злосчастные банальности! Разве вы не видите, что от них никакого проку? В моем случае все не так, как у других. Я не просто девушка-сирота, которую вырастили приемные родители. Мой отец умер три с половиной тысячи лет тому назад.

Что и говорить – тяжелый случай.

– Я бы не знала, что желать, и в том случае, если бы мой отец был только египтянином, жившим почти четыре тысячи лет назад. Представьте себе это, если можете. Хотя я думаю, что никому, кроме Ренни и меня, незнакомо это чувство. Отец, который умер тысячи лет тому назад! И если бы проблема была только в этом… Но ведь отец к тому же еще неземной человек… и неясно даже, человек ли он вообще.

– Конечно же, человек) – Почему? Потому что он похож на нас? Обезьяны тоже похожи!

– Ваш… гм… отец по отношению к нам… обладал… несравненно более высоким интеллектом.

– Это мне ничего не говорит. Более высокий интеллект – еще не доказательство, что он человек. И, в конце концов, остается самый важный вопрос: кто такая, собственно, я.

Я опустил голову.

– Я появилась на свет в результате скрещивания неизвестного существа с человеком. Это, несомненно, свидетельствует о моей человеческой природе. Ведь общеизвестно, что животное и человек не могут иметь совместных потомков.

– Вот видите!

– Тем не менее, я не совсем человек. Посмотрите на мою голову, – и с этими словами она склонила голову, отведя рукой в сторону копну волос. – Как игральная кость, только намного больше.

Она, действительно, была такой.

– И ребра у меня, как тюремная решетка, и голосовых связок нет. Что вам еще надо? Я и человек, и не человек.

– Вы ведете себя совершенно как человек, – сказал я, улыбаясь в замешательстве.

– Конечно, меня же всему научили. Но я еще с детства с трепетом наблюдаю за собой, когда из меня временами рвется наружу нечто, несвойственное человеку. Нечто, чего я боюсь больше, чем кто бы то ни было…

– Что вы имеете в виду?

– Даже не знаю. Только когда я впервые увидела своего отца, то во мне возникла уверенность, что есть во мне что-то и от его генов, причем немало. И гены эти несут послание, послание неведомого мира. И что однажды… однажды… я буду вынуждена повиноваться этому посланию) – Вы видели вашего… отца?

– Иму? Естественно. Почему бы мне его не видеть? Видела, и не раз…

– И что вы чувствовали?

– Что я чувствовала? – спросила она задумчиво. – Вначале, полагаю, только отвращение…

– Отвращение?

– Вы удивлены? Я тогда еще была школьницей. И я никогда не любила мумии, хотя благодаря профессии моего приемного отца у меня были все возможности вволю насмотреться на них, При виде Иму я просто почувствовала гадливость. Он был ужасен. И еще ужаснее было сознание того, что этот кошмар, этот жалкий образчик гниения и разложения плоти – мой отец. Меня и сейчас еще пробирает дрожь при одном воспоминании об этом!

– А позже?

– Позже? Позже я успокоилась и долго разглядывала его через стеклянную крышку. Любопытно было, кто он был такой, как он жил? Любил ли когда-нибудь, были ли у него жена, дети… мои братья и сестры. Забавно, да?

– Вовсе не нахожу это забавным.

– Тем не менее, это так. Чуть ли не четыре тысячи лет. Но он – мой настоящий отец!

Она устремила свой взгляд на липы к продолжала:

– Еще позднее я стала в себе что го замечать. А именно, что я не такая, как Ренни. Какая-то другая.

– Другая?

– Ренни живет только своей задачей. Он все делает для того, чтобы суметь долететь до планеты Красного Солнца и установить контакт между ними и Землей. Знаете, я иногда просто боюсь его.

– Боитесь Ренни? Она кивнула.

– Боюсь его. Никогда не забуду, что он сказал однажды, когда мы еще учились в начальной школе.

– Что же он сказал?

– Дети подрались, что в этом возрасте случается почти каждый день. Из-за чего-то одноклассники Ренни его поколотили. Не так, чтобы очень, просто всыпали ему немного. Ренни в слезах прибежал домой и, помнится, так и трясся от ярости. И без остановки орал, что еще посчитается с этой гнусной бандой, вот только вернется назад на планету Красного Солнца, приведет сюда тех и уничтожит вместе с ними все человечество. Тогда я даже как-то всерьез приняла его слова.

– Глупости! Ведь он был тогда еще маленьким мальчиком.

– Знаю. Только с тех пор я не в силах забыть яростного и угрожающего Ренни.

– Вы думаете, что это имеет какое-то значение?

– Не знаю. Несомненно одно: Ренни пошел в отца, а я в маму. Конечно, слова: я думаю, что в Ренни доминируют гены отца, а во мне – матери, – звучат как-то очень банально и буднично. Ренни хочет быть таким, как они, а я – человеком. И всегда хотела бы быть им. Пожалуй, в этом и причина того, что нам так и не удалось стать по-настоящему близкими. И интересы у нас совсем разные.

– Что вы изучаете? – спросил я, почувствовав облегчение от того, что мне, может быть, удастся отвлечь внимание от мучительной исповеди.

– Я учусь на медицинском факультете.

– А Ренни?

– О, Ренни интересует все. Он учился одновременно в техническом вузе и на философском факультете. Ренни – живая энциклопедия. Ведь ему нужно знать все. Ему нужно будет отчитываться перед ними, рассказать о нас!

Внезапно она повернулась ко мне.

– А вы?

– Что – я?

– Почему вы частный детектив?

– Спросите что-нибудь полегче. Чем-то наложить.

– Вам нравится то, что вы делаете?

– Когда как. Иногда я воображаю себя этаким борцом за социальную справедливость.

– Не издевайтесь.

– Я не издеваюсь.

– А сейчас?

– Сейчас? Просто спасаю свою шкуру.

– Вы думаете, вам все удастся?

– Попробую. Хотя положение мое далеко не завидное.

– Сколько вам лет, Сэм?

– Тридцать. Это так важно?

– Не знаю. У вас есть жена?

– Была. Но не будем говорить о ней.

– Как хотите. Как вы думаете, Ренни улетит?

– Если ракета в исправности и мы ее найдем, да. Вам жаль его?

Она сделала странное, едва заметное движение рукой.

– Конечно, хотя вернее… даже не знаю. Я уже говорила, что мы никогда не были особенно близки. И, в конце концов, для него будет счастьем, если он сможет улететь… думаю, и для остальных тоже.

– А вы?

– Я бы хотела полностью оставаться человеком. Совсем человеком. И охотно обменяла бы свои решетчатые ребра на обычные.

Потом вдруг лицо ее омрачилось.

– Все-таки, я немного боюсь, – сказала она. – Боюсь Ренни. И боюсь за Землю, а в последнее время и все чаще вспоминаю тот день, когда Ренни прокричал, что уничтожит человечество.

Тут неожиданно для самого себя я потянулся к ней и взял ее руки в свои.

– Это было очень давно, Сети… Ведь и Ренни все связывает с нами…

– Конечно, конечно, – пробормотала она в смущении и встала, чтобы направиться к дому. – Ренни улетит. И я не знаю, увижу ли его когда-нибудь снова…

Мы медленно шли через беседку, и не могу сказать, что мне это было неприятно.

Может быть, еще и потому, что пока мы не дошли до самого дома, она не отняла у меня свою руку.

Полчаса прошли, и я снова сидел напротив них в холле. Все смотрели на меня, будто видели впервые, а я попытался читать в их взглядах. Но не успел я там хоть что-нибудь вычитать, как Петер Силади встал, словно на заседании, и откашлялся.

– Дорогой мистер… э… Нельсон. Сейчас было бы неуместно пускаться в длинные рассуждения. Э… Речь идет о том, что мы, в конечном счете, находимся в крайне стесненном положении. И хотя вы, так сказать, буквально вломились в дом и… гм… ну… так сказать, незваный гость, у нас нет другого выбора, как довериться вам. За прошедшие полчасика мы тут немножко поговорили… и… гм… пришли к соглашению, что у нас нет причин не доверять вам. В конце концов, не так уж и многим мы рискуем. Вот. Это все.

Я задумался, встать ли и мне, но все-таки решил сидеть.

– Будущее даст вам ответ на вопрос, правильно ли вы решили, – сказал я и почувствовал, как у меня с души свалился огромный камень. – За мной, во всяком случае, дело не станет…

– Какое дело? – спросил неожиданно Ренни и с любопытством уставился на меня своими ореховыми глазами.

– Ну, если все получится так, как мне хотелось бы, то все мы будем довольны. Вы улетите, следовательно, эксперимент пройдет успешно, а о возможном будущем науки и человечества и говорить не приходится.

– А вы?

– Мой черед придет лишь после этого. Но надеюсь, что и у меня все утрясется, как только над головой Джиральдини и Ренци разгладятся волны.

– Это довольно поэтический образ, – заметила одобрительно доктор Хубер.

Но это был отнюдь не образ. Я всерьез надеялся, что однажды волны Нила сомкнутся над трупами Джиральдини и Ренци.

Потому что если этого не случится, то, очевидно, там окажусь я.

Когда, наконец, ситуация прояснилась, я посчитал, что пора приступить к обсуждению деталей.

– Когда вы собираетесь уезжать? – спросил я.

– Где-то через неделю, – сказал Силади. – Дело в том, что мы тем временем отпразднуем двадцатидвухлетие Ренни.

– Это имеет какое-то особое значение?

– Ну,., собственно, нет. Только… когда… словом, когда мать уже носила Ренни, мы решили, что отправимся, как только он закончит свою учебу… Вскоре после того, как ему исполнится двадцать два года.

– Все еще не понимаю, почему именно тогда.

– Потому что… Ведите ли, мистер Нельсон… Просто мы не можем даже предположить, как долго он будет в руги.

В голове у меня забрезжила догадка.

– Судя по вашему дневнику, Иму и остальные были не стары.

– Но и не очень молоды. Во всяком случае, будет лучше, если Ренни отправится как можно раньше. Не говоря уже о том, что пирамиду могут обнаружить в любой момент.

Это, несомненно, было так.

Тогда уже мой план был в общих чертах готов.

– Послушайте меня, – начал я. – По моим скромным подсчетам, у нас есть еще дня три-четыре. Если только я не ошибаюсь.

– В чем?

– В том, что Дальтона уже нет в живых.

Я увидел, что они не улавливают мою мысль.

– Поймите же, – сказал я терпеливо. – Дальтон начал торговаться с мафией из-за тайны, и они его убили, так?

– Так.

– По крайней мере, такова была наша гипотеза. И основывается она на том, что если бы это было не так, то Джиральдини и Ренци уже имели бы от Дальтона ваш адрес и были бы здесь еще несколько дней или даже недель тому назад. Более того, в таком случае Джиральдини не стал бы давать мне это поручение. Итак, Дальтона убрали прежде, чем успели выведать у него ваш адрес.

– Безупречная логика.

– Но есть в ней изъян.

– Какой же, ради бога?

– То, что абсолютной уверенности в этом нет. Может быть, они держат Дальтона в заложниках, а он пытается надуть их. И не выдает ваш адрес. Вопрос лишь в том, сколько он так протянет. Возможно, ему пригрозят, и он расколется. Нужно учитывать и это.

– Что же вы посоветуете, мистер Нельсон?

– Слишком медлить мы не можем. Скажем… у нас есть пять дней. Как у вас с упаковкой вещей?

– В основном, все готово.

– Визы?

– В порядке.

– Тогда, значит, нет только у меня… Но так или иначе, я получу ее тоже…

– Вы имеете в виду – уже там?

– Естественно. Мне лучше появляться в городе как можно реже. Потому что у меня есть один знакомый…

Маленький элегантный человек, в черной шляпе. И мне до чертиков не хочется с ним встречаться.

Сквозь ставни моей комнаты пробились первые рассветные лучи и прогнали сон. Я тихо оделся, крадучись спустился по лестнице, подхватил со стола два забытых кекса и, работая на ходу челюстями, вышел во двор. Мне оставалось только надеяться, что кексы не оставили специально для мышей, посыпав ядом. Я пробежал два раза вокруг озерца, потом сел на берегу. Я думал, что буду в одиночестве, но не учел лягушек. У края воды прямо напротив меня сидела огромная зеленая квакушка: по ней было видно, что вывели ее искусственным путем. Она надменно вылупилась на меня своими выпученными глазами, на шее у нее пульсировали мембраны, задние лапки время от времени нервно подергивались.

Несколько секунд мы в упор смотрели друг на друга, потом, похоже, ей это надоело, потому что она с шумным всплеском прыгнула в воду.

Позади меня затрещали срезанные недавно в беседке и брошенные на землю виноградные лозы, по которым шагал и я, ища на берегу уединения. Я обернулся, сзади стоял Ренни.

– Доброе утро! – сказал он приветливо и плюхнулся на землю рядом со мной. – Вы всегда встаете так рано?

– Это связано с моим ремеслом. Иногда, бывает, всю ночь не смыкаю глаз.

– Представляю себе. Я много читал о частных сыщиках. Не сладко им живется.

– Верно, несладко. Ну, а вы?

– Почему я встаю рано? Даже не знаю. Я вообще сплю немного. А особенно в последнее время.

– Вы думаете о вашем путешествии?

– О нем и о многом другом. О себе, например. Кто я такой и почему делаю то, что я делаю.

– И что вы надумали?

– Кажется, ничего. Хотя я пытался узнать все.

– Об Иму?

– Да. О моем отце.

– Ну и?

– Ну… я узнал немного нового. Вы, конечно, знаете, что Иму – всего лишь голограмма. Объемный снимок. Так его воспроизводит аппарат.

– Судя по дневнику вашего отца… то есть мистера Силади, вы сказали однажды, что Иму отвечал на ваши вопросы.

Он печально покачал головой.

– Просто я так думал тогда. Вы же знаете, что я был еще ребенком. Конечно, я у него что-то спрашивал, и у меня возникало впечатление, что он отвечает на мои вопросы. Но мог ли он отвечать? Может ли отвечать кто-то из глубины трех с половиной тысяч лет?

– А после этого… Вы и после этого встречались с ним?

– Конечно. Почти каждый вечер. Я наизусть помню каждое его слово.

– Не сердитесь, Ренни… как вы заставляете работать скарабея?

– Просто. Держу над ним свою ладонь.

– Значит, для этого не нужна вольтова дуга?

– А зачем? Похоже, во мне есть что-то, включающее автоматику. Очевидно, так было задумано. Между прочим, это уже доставило мне немало неприятностей.

– Из-за чего?

– Ну, из-за того, что во мне есть что-то… Представьте себе, если я беру в руки непроявленную пленку, она становится абсолютно непригодной. От одного моего прикосновения. Становится такой, словно ее вынули из кассеты, засветили.

– Вероятно, какое-то излучение.

– Что-то такое. Только его нельзя измерить. Следы оставляет, но никак не поддается измерению. Удивительно, да?

– Ну… Честно говоря, я в этом не очень разбираюсь.

– Не бойтесь, это не опасно. Насколько я знаю, от. меня еще никто не заболел. Даже моя мама, или, во всяком случае, та, кого так называют.

Странная интонация, с которой он произнес эти слова, резнула мне слух.

– Как вы сказали? Ведь она и в самом деле ваша мама.

– Моя мама? Не знаю… Во всяком случае, она родила меня.

– Я думаю, это одно и то же.

Он посмотрел мне в глаза с иронической улыбкой.

– Вы так полагаете? В таком случае, для ребенка из пробирки пробирка является его мамой?

– У ребенка из пробирки нет мамы.

– Но будет. Обязательно будет. А потом можно будет поспорить, кто же его мама. Вы полагаете, что от малыша потом будут требовать, чтобы он почтительно здоровался с пробиркой, из которой вышел на свет божий?

Я – человек довольно бесцеремонный, но тон, в котором он говорил о своей матери, оскорбил мой слух.

– Не забывайте, Ренни, ваша мать – живой человек!

– Конечно… Но только не забывайте и вы, что она сама себе выбрала роль пробирки. И должна нести за это ответственность!

– Вы не любите вашу маму? Он, негодуя, пожал плечами.

– А почему бы мне ее любить? Я благодарен ей за то, что она меня родила. И я всегда могу постоять за себя. Вам это любопытно?

– А ваш отец?

– Вы имеете в виду Силади? О, он тоже не имеет ко всему этому никакого отношения, как… и к моей матери. Давайте так и будем это называть, хорошо? Матери у меня нет и не будет! Но отец есть!

– Иму?

– Да. Он.

– Но ведь…

– Я знаю, что вы хотите сказать. Что Иму умер. Но разве не он отец?

– Вы с ума сошли!

– А, может быть, не совсем? Что знаете вы, да и я тоже о тех? К чьему роду я принадлежу? Может быть, у них там и смерти нет?

– Не забывайте, что они тоже убивали друг друга!

– А если они умеют воскрешать мертвых?

– Я полагаю, вы хотите сказать, что очень хотели бы забрать с собой мумию Иму.

– Естественно. Хотя и знаю, что пока это невозможно.

– А потом… что вы будете делать потом? Он сдвинул брови и отвернулся.

– Естественно, установлю контакт между людьми и моими.

Он сказал это именно так: слово в слово. И все это начинало мне все меньше нравиться.

Он, очевидно, что-то заметил, потому что широко улыбнулся и похлопал меня оп плечу.

– Я жутко рад, Сэм, что вы с нами. Вы как-то придаете нам уверенность. Без вас мне, пожалуй, никогда не удастся попасть на планету Красного Солнца.

Потом он подмигнул мне, вскочил на ноги и трусцой побежал к деревьям в глубине парка.

Я же остался совсем наедине со своими мыслями, которые принялись так грызть мой мозг, словно я сунул голову в жилище рыжих муравьев. Но тут поблизости снова объявилась лягушка.

Она покосилась на меня и квакнула. Кто его знает, почему, но и это меня не успокоило.

Вечерело, и я снова вместе с Сети сидел в беседке. Огромная тарелка луны только что взошла над Сан-Антонио, так что этот вечер сам господь бог создал для любви.

Конечно, если вам есть в кого влюбиться.

Сети поставила ноги на скамейку и натянула на колени платье. Налетевший порыв вечернего ветерка шевелил ее кудри, и в лунном свете четко вырисовывалась необычная форма ее головы.

– Могу я вас спросить? – разрушил я чары лунного света.

Она взглянула на меня и безмолвно кивнула головой.

– Вы тоже встречаетесь с… вашим отцом?

– С Петером?

– Нет. С Иму.

– Да… Иногда встречаюсь.

– Когда?

– Ну… когда позволяет Ренни.

– Что? От Ренни зависит, чтобы…

– От него. Как это ни удивительно – от него. Так уж повелось с детства.

– Странно.

– Возможно. Пожалуй, и мне это тогда казалось странным, но потом я привыкла. Сейчас мы как бы сводные брат и сестра, у которых одна мать, но разные отцы. Для меня отец – Петер, а для Ренни – Иму.

– А… вы… никогда не включали аппарат?

– Скарабея? А как же. Когда была совсем еще маленькой. Ренни иногда позволял и мне подержать над ним руку. И тут же появлялись Иму или мир Красного Солнца, или же древний Египет. И во мне все-таки есть эти гены!

– И вы их чувствуете?

Она печально покачала головой.

– Не думаю. Я никогда не замечала. С тех пор, как помню себя, я всегда чувствовала себя человеком. А об этом другом мире я как бы прочитала в сказке или увидела в кино. Я – прямая противоположность Ренни.

– И… вы думаете, что Ренни… выполнит свою миссию?

Увы, мне не удалось сформулировать этот вопрос более тонко, чтобы узнать то, что меня интересовало больше всего.

Сети пригладила волосы и сокрушенно уронила руки.

– Нам остается только одно: доверять ему… К сожалению, я не могу ответить на ваш вопрос. В последнее время… мы заметно отдалились друг от друга.

Я решил быть искренним, до жестокости искренним.

– Видите ли, мисс Силади, – начал я, – я не знаю, отдают ли они себе отчет в том, что все мы играем с огнем. И если все верно, то не только с огнем, но и ядерной энергией, лазерной техникой и всякими прочими безобидными лучами светлячков. Когда я обнаружил дневник мистера Силади и прочел его, то, честно скажу, у меня по спине от восторга мороз прошел. Нет, я думал не о Джиральдини, и не о том другом типе. Они совсем другого поля ягоды… Я тоже был очарован огромными возможностями. Установить контакте внеземными разумными существами, которые к тому же еще походят на нас. Изучить их культуру, перенять их технику, цивилизацию! Это было бы колоссально… если это будет. Только с тех пор оптимизма у меня заметно поубавилось.

– Из-за Ренни?

– Вы угадали. Ведь из дневника неясно было, кто такой, собственно, Ренни. Когда я читал, у меня перед глазами стоял маленький смуглый мальчуган с квадратной головой, этакий Иисус Христос атомной эры, который призван совершить для человечества нечто великое. Но с тех пор, к сожалению, ситуация сильно изменилась.

– Я так и думала.

– Странно, что я говорю все это именно вам, тому… кто… ну, в конце-концов, сделан из того же теста, что и Ренни. И все-таки я должен сказать. Я просто не верю этому парню… И теперь даже не знаю, хочу ли я в самом деле, чтобы он улетел туда и рассказал им о нас.

Кстати… Вы можете как-то объяснить, почему Ренни стал таким, что… Почему он стал ненавидеть или, если это не то слово, во всяком случае, презирать человечество?

Она уныло покачала головой.

– Откуда мне знать? Может быть, потому, что Ренни лучше всех нас знает историю. Историю человечества. Удивительно ли, что он раз и навсегда разочаровался в нас?

Она так и сказала: «в нас».

Я тоже был вынужден покачать головой.

– Конечно, это не удивительно. Только это ведь еще не причина, чтобы парень натравил на нас тот, другой мир.

– Вы думаете, что… он может это сделать?

– Такое может случиться. Может получиться так, что ваш брат сделает совсем не то, на что рассчитывают те существа. Может быть, он сделает нечто противоположное. И тогда я, Сэмюэль Нельсон, стану палачом человеческого рода… Во всяком случае, в переносном смысле. Потому что теперь все зависит от меня… Если я через пять минут исчезну отсюда навсегда, это будет означать конец великого эксперимента. Своими силами вам никогда с этим не справиться!

– Тогда почему же вы не уходите? – спросила она тихо, отвернувшись от меня.

То, что я ответил, прозвучало странно и непривычно для меня самого.

– Что-то удерживает меня, – сказал я.

– Что же?

– Пара карих глаз и квадратная голова… Она с признательностью взглянула на меня.

– А вы, оказывается, умеете ухаживать!

Огромная луна висела над Сан-Антонио, как надутый воздушный шар, и словно подбадривала меня, мол, действуй же, Сэм, действуй!

И вышло так, что я взял ее за руку, а она не отняла ее, я обнял ее, а она не отстранилась, я поцеловал ее, а она ответила на мой поцелуй.

А потом она склонила голову мне на плечо и сквозь слезы прошептала:

– О, Сэм… Наконец, наконец, я тебя нашла!

Луна довольно усмехнулась над Сан-Антонио, а мне было чудовищно стыдно. Я ни вот на столько не был влюблен в Сети, а она все же лежала в моих объятиях. Может быть, она излучала неземную силу, которой я не мог противостоять, а может быть, только ее непорочность пленила меня.

И сегодня еще я не знаю ответа.

VI. СОЛНЕЧНАЯ ЛАДЬЯ

Неприятности начались с того, что у меня не было визы в заграничном паспорте.

Представитель власти оторопело посмотрел на меня, не в силах даже опустить руку, в которой замерла печать, благословляющая на въезд.

– У вас нет визы, – пробормотал он тихо, словно не веря своим глазам и опасаясь высказать вслух свои подозрения. – Послушайте, у вас нет визы!

– Нет, – согласился я с удовлетворением, потому что краем глаза увидел, что остальные члены экспедиции, пройдя контроль заграничных паспортов и таможенный досмотр, благополучно растворились в суматохе аэропорта.

Мой собеседник беспомощно посмотрел на свою соседку, которая, однако, не желала ничего замечать. Высокая дама в очках склонилась над дорожными документами и углубилась в изучение длинного списка, отпечатанного на машинке.

Я наклонился к чиновнику и попытался заглянуть ему в глаза.

– Послушайте, начальник, – сказал я ему. – Дома у меня не было времени сбегать за визой. Мне очень хотелось бы попасть в эту страну… что же касается…

Он бросил на меня испуганный взгляд и приложил к губам палец.

Я вынул стодолларовую бумажку, небрежно скатал ее между двумя пальцами и бросил тоненький бумажный рулончик служащему под нос. Тот со скучающим видом поднял голову, и наши взгляды как бы случайно встретились.

Я протянул руку, щелкнул пальцами по кончику бумажного рулончика, который, совершив изящное сальто, упал под стул моего собеседника.

Инспектор по заграничным паспортам сдвинул брови и возвысил голос.

– Почему вы не получили визу дома? У вас кто-то умер?

– Именно поэтому, – поддакнул я.

Он с кислой миной повертел в руках мой паспорт.

– Не любим мы такого, – сказал он и покачал головой. – Но все же иногда делаем исключение. Сколько времени вы намереваетесь пробыть в этой стране?

– Где-то с неделю.

– Вы желаете с кем-нибудь там встретиться?

– Не желаю. Меня интересуют исключительно пирамиды.

– Деньги у вас есть?

Я достал свою чековую книжку и показал ему. Он утвердительно кивнул и стукнул печатью в моем паспорте.

– Одна неделя. Ну что ж, мы желаем вам приятно провести время у нас, мистер Нельсон!

Я подхватил свои вещи и вышел в большой зал.

Я даже не слишком удивился, столкнувшись кое с кем у выхода.

Это был маленький элегантный человек, в галстуке и черной шляпе.

– Хэлло, Сэм, – сказал он, приподнимая шляпу. – Как поживаете?

– Хэлло, Бенни. Когда вы приехали?

– Еще вчера. С тех пор я здесь и ожидаю вас.

– Вам бы следовало знать, что я приеду только сегодня.

Он пожал плечами и ухмыльнулся.

– Время у меня есть, и я люблю наблюдать за летчиками, А вообще, как ваши дела?

– Терпимо.

– Я полагаю, вы едете в город?

– Хотел бы.

– Я забронировал для вас номер.

– Вы очень любезны. Бенни.

– Не стоит. Вас подбросить в Сити?

– Ну, если и вам туда же…

Я послушно следовал за ним, когда он, лавируя сквозь скопление ожидавших перед зданием аэропорта автомобилей, пробирался к огромной черной колымаге.

– Вот мы и приехали, – сказал он с довольным видом. – Я занял вам номер в «Хилтоне».

– Вы знаете мои вкусы. Бенни, – сказал я с уважением.

Коротышка ничего не ответил, сел за руль и указал мне, чтобы я сел на сиденье рядом с ним.

Я опустил свою сумку на заднее сиденье и, садясь в автомобиль, осторожно вынул револьвер. Чтобы он был у меня сразу же под рукой.

Бенни завел двигатель, и мы двинулись к городу. Он довольно долго молчал, потом, когда истекли десять минут регламента, сбросил скорость и подмигнул мне одним глазом.

– Однако и здорово же вы меня провели, Сэм, – сказал он с упреком.

Я состроил такую удивленную мину, что мне могла бы позавидовать любая звезда сцены.

– Я?

– Признаюсь, я вас немного недооценил. И шеф, пожалуй, тоже. Но этот ваш трюк был высший класс.

– Какой трюк?

– С бумажным носовым платком и со спичкой. Я так заглотнул наживку, что любо было посмотреть. Вы сразу же и уехали?

– Вскоре после этого.

– Представьте себе, я был вынужден поехать в Лас-Вегас, чтобы разыскать вас. Целый день ушел у меня на то, чтобы установить, что вас там нет. Джиральдини облаял меня, как собака. Угрожал, что свернет мне шею, если я позволю вам улизнуть. Дела, а?

– Здорово, – сказал я.

– Тогда я поехал снова в Санта-Монику. Еще полдня потерял, пока не выяснил, что вы улетели в Сан-Антонио. Тут же я а и да за вами!

– Вы превосходно знаете свое дело. Бенни! – заметил я вежливо,

– А, нечего меня хвалить. Я никогда не прощу себе, как вы меня надули с мусорной урной и тем бумажным платком. Ход был высший класс, Сэм!

– Я полагаю, Джиральдини тоже здесь на борту? – спросил я небрежно.

Бенни осторожно объехал вилявшего велосипедиста и затормозил перед «Хилтоном».

– Джиральдини всегда там, где ему нужно! – сказал он и потянул за ручной тормоз. – Ну, вот мы и приехали, Сэм. Я могу подняться к вам?

– Всегда пожалуйста. Бенни!

– Кстати, – сказал коротышка. – Я велел положить бутылку бурбона на лед. Правильно сделал?

– Лучше не бывает. Бенни.

В лифте мы стояли вплотную друг к другу, и я был начеку, ни на секунду не отпуская рукоятку своей пушки.

Я толкнул дверь в свой номер, пропустил гостя вперед и швырнул сумку на пол.

Бенни рухнул в кресло и поднял на меня черные глаза.

– Жарко, Сэмми, – сказал он. – Вы позволите снять пиджак?

– Естественно, – ухмыльнулся я, глядя на него, и еще крепче сжал рукоятку пистолета.

Он снял пиджак, с преувеличенной заботливостью повесил его на подлокотник и отпустил ремень кобуры под мышкой.

– Я могу позвонить, чтобы принесли бурбон? – спросил он и прикрыл глаза.

– Позвольте мне, – я вежливо встал и, ни на секунду не выпуская гостя из виду, нажал кнопку звонка.

Он поднял веки, лишь когда в комнате появился официант с напитком и льдом.

Я смешал бурбон со льдом, поставил бокал Бенни на стол, потом взял свой бокал.

Тут он окончательно открыл глаза, тоже взял бокал и, повернувшись ко мне, улыбнулся.

– Можете расслабиться, Сэм. Я не получил указания кончать с вами. А без указания я никогда ничего не делаю. Это, надеюсь, вы знаете?

Я кивнул головой.

– Что ж, тогда – ваше здоровье!

– Ваше здоровье. Бенни!

Мы отпили до половины, поставили бокалы на стол, и Бенни с удовлетворением причмокнул губами.

– Ничего не скажешь, приятно. Но пора нам вернуться к более серьезным вещам, Сэм. Мне интересно, почему вы меня надули в Санта-Монике.

– Не люблю, когда в меня вцепляются клещом.

– Я – ваш телохранитель.

– Это одно и то же.

– О'кей. И что вы там выяснили? Я мгновенно приготовил западню.

– Об этом я могу отчитаться только Джиральдини. Вы могли бы позвонить в Европу?

– Это излишне. Джиральдини здесь.

То ли мне удалось его одурачить, о ли он и сам бы это сказал – сейчас это не имело значения. Я узнал то, что меня интересовало.

– Я могу с ним поговорить?

– Всему свое время… Так я слушаю, Сэм.

– Кажется, я нашел малыша…

– В Сан-Антонио?

– Может быть.

Он отпил еще глоток, и было видно, как он напряженно размышляет.

– Я все еще не возьму в толк, почему вы меня надули.

– Я ведь уже сказал.

– Надеюсь, вы понимаете, что просто так это вам не сойдет с рук?

– Догадываюсь.

– Я стоял перед мусорной урной. Потом стал на колени и принялся копаться в отбросах. Вы знаете, что я чувствовал, Сэмми?

– Догадываюсь, Бенни…

– Я вас убью за это, Сэмми!

– Если сможете, Бенни. Но может и так получиться, что я убью вас!

Он кивнул с бледной улыбкой.

– Может и так получиться. Хотя, честно говоря, у вас очень мало шансов.

– Все же, когда настанет время, я, может быть, и попробую.

Он снова кивнул и допил бокал.

– Что же мне сказать Джиральдини?

– Скажите, что обстоятельства изменились.

– Как это понимать, Сэмми?

– Я кое-что раскопал.

– Что?

– О, это стоит больших денег, Бенни!

– Больше, чем платит мистер Джиральдини?

– Намного больше, Бенни!

– Значит?

– Скажите своему хозяину, что я хочу обсудить с ним снова это дело. На новых условиях. Он сдвинул брови и покачал головой.

– Это не порадует мистера Джиральдини. Тут я просто не смог удержаться от сладчайшей улыбки.

– Меня его задание тоже не слишком обрадовало. Да вы же были там. Бенни. Задание было достаточно недвусмысленным, так ведь? И вам хорошо известно, что я – ходячий смертник. Так почему же мне было не рискнуть?

Он молчал и лишь смотрел мне в лицо немигающим взглядом. И поскольку я знал, что он слово в слово передаст нашу беседу своему хозяину, я продолжал:

– Джиральдини сделал мне предложение: прежде чем он прикажет вам. Бенни, убрать меня, я могу оказать ему большую услугу– А потом, когда я это сделаю, вы приведете приговор в исполнение. Правда?

Он молча кивнул.

– Вот видите? Я был вынужден согласиться, потому что тот, кто выигрывает время, сохраняет жизнь. Так что я и согласился, Бенни. Нечего и говорить, окунулся я в работу с головой. И, как ни удивительно, мне удалось справиться с этим делом. А теперь, как вспомню вашего шефа, так и давлюсь от хохота. И условия буду диктовать я.

– Как бы ваш хохот не примерз потом к физиономии.

– Это уж моя забота. Джиральдини думал, что я так и скушаю его варево. Я там у него чуть не разрыдался, слушая эту ахинею. Несчастный друг, который сидел в тюрьме, брошенный ребенок, неверная супруга… Ну уж нет, Бенни! Это почти задело мое самолюбие – то, как ваш хозяин меня недооценивал.

– А перетрухнули вы тогда здорово.

– Еще бы, вы-то ведь держали палец на курке, Бенни. Ну, а теперь на курке мой палец!

Он быстро обшарил меня взглядом, потому что на какое-то мгновение поверил, что я действительно взял его на прицел,

– Я хочу обсудить новые условия, Бенни! Запомните хорошенько и при случае передайте вашему шефу. Я знаю все о том мальце, что на старой фотографии. Знаю и то, сколько стоит его шкура. Мне известно все и я хочу обсудить новые условия. Которые теперь буду диктовать я. Впрочем…

– Да?

– Впрочем, может статься, что я все-таки прикажу долго жить, но Джиральдини не получит ни цента. Скорее я собственными руками прикончу мальца, чем отдам его одному Джиральдини!

– О'кей! Я скажу мистеру Джиральдини.

Он встал и надел свой пиджак. И пока он изящными, непринужденными движениями поправлял его на себе, я выставил еще одну приманку.

– Ваш шеф думает, что он один на весь мир! Ну, а Ренци? В крайнем случае, я продам свою работу конкурентам.

Он посмотрел на меня почти с отвращением.

– Вы мелкое ничтожество, Сэмми… А вам не приходило в голову, что Джиральдини и Ренци могли договориться? Что вы понимаете в бизнесе, Сэмми?

– Блефуете, приятель, – сказал я с деланным ужасом.

– Я не понимаю одного: откуда у вас та слава, которую вы имеете, – сказал он и покачал головой. – Глупый вы человек, Сэмми!

Он ушел, а я смотрел ему вслед с блаженной улыбкой. Никогда еще не чувствовал я себя таким умным, как в тот момент.

Я дал ему время, только чтобы дойти до лифта, потом быстро сбежал по задней лестнице, и когда он вышел из дверей отеля, отправился за ним. Он вышагивал по пышущей жаром улице медленно и непринужденно и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на бурлящий вокруг него Восток; шел себе, как небольшой дорожный каток. Целеустремленно, но бездумно.

Я не слишком удивился, когда на углу третьей улицы передо мной возник портал отеля «Эксельсиор», Да ну, так мы соседи?

Он даже не оборачивался, настолько был уверен в себе. Но ради приличия я и здесь, прежде чем войти за ним, подождал несколько минут.

В эту жару холл «Эксельсиора» зиял пустотой, напоминая раскрытый зев выброшенной на берег рыбы. Как два выпученных глаза, висели на стене два выпуклых зеркала, в которых, если было желание, мог полюбоваться на себя вновь прибывший гость.

Я подошел к стойке и, не задавая лишних вопросов, положил перед сонно улыбающимся портье десять долларов.

– Мне нужен мистер Ренци. Он молниеносно спрятал деньги и ткнул пальцем в сторону висевшей у него за спиной доски для ключей. – 101-й.

– А мистер Джиральдини? – 102-й.

– Сколько их всего?

Он посмотрел на меня с некоторым недоумением.

– Тех джентльменов, которые отправляются на охоту в Судан?

– Тех, – поддакнул я.

– Всего – девять.

Я поблагодарил кивком и повернулся к выходу. Я был уже у дверей, когда до моего слуха донеслись недоуменные причитания портье:

– Однако, сэр… Как же, сэр…

Двустворчатая стеклянная дверь бесшумно закрылась за мной.

За всю свою жизнь я был на Востоке один или два раза, и тем не менее на сей раз я почувствовал некую нависшую в атмосфере напряженность. И сейчас торговцы на базаре громко расхваливали свой товар, уличный цирюльник брил клиентов, которые сами себя намыливали кисточкой, а на углах улиц собирались десятки и сотни людей, которые, непрерывно жестикулируя, что-то друг другу объясняли. Воздух оглушали громкие выкрики и горловые звуки, от одной группы к другой носились дети: они что-то кричали собравшимся, и спор разгорался еще жарче. Что-то, несомненно, затевалось, но я еще не знал, что именно.

Я неспешно миновал группы спорщиков и попытался поймать такси, но безуспешно, словно все такси за эти полчаса исчезли. Выругавшись про себя, я пошел дальше, стараясь держаться в тени домов.

Итак, Джиральдини объединился с Ренци, – мысленно подвел я итог тому, что услышал от человека в шляпе. – Пока все идет по плану. Теперь вопрос лишь в том, как бы мне отвлечь их внимание хотя бы на один день.

Бредя в тени домов, я прокручивал в голове самые невероятные идеи. Нанять людей, которые похитили бы мафиози? Но я ведь никого здесь не знаю. И пока кого-нибудь найду… Нет, это не пойдет… Тогда что же мне, черт возьми, сделать? Чтобы Ренни смог улететь, нам решительно необходимы сутки спокойной работы. И обеспечить эти сутки – моя задача.

Когда я свернул за угол, на меня налетел мальчик, разносчик газет, причем ударил меня головой и к тому же точно в живот. На какое-то мгновение я ощутил себя так, словно на состязании получил сильнейший удар в солнечное сплетение, и прислонился к стене, чтобы удержаться на ногах. Газеты выпали из рук мальчика и разлетелись в разные стороны, а сам он с громким воплем растянулся на земле.

Когда я немного пришел в себя, мальчик уже сидел на земле и ревел во всю глотку. Слезы капали на подбородок и текли ручьем, смешиваясь с соплями.

Я шагнул к нему, схватил за плечи и рывком поставил на ноги. Потом, увидев, что он держится на ногах, отпустил. Он снова упал мешком, как тряпичная кукла, и заревел еще громче.

Мною постепенно стал овладевать страх. Неужели что-то серьезное? Как раз не хватало, чтобы меня схватила полиция, и даже если я не виноват…

Когда я еще раз поставил его на ноги, вокруг нас собралось по меньшей мере человек сто. Сначала они лишь с любопытством глазели, но когда мальчик свалился во второй раз, стали все громче роптать.

Не дожидаясь, пока толпа окончательно настроится против меня, я скова подхватил мальца, и когда он повис у меня на руке, быстро сунул свободную руку в карман и зажал между пальцами две долларовых монеты. Затем, когда он был готов вот-вот упасть снова, поднес монеты к его лицу.

Это было божественное чудо, что он, несмотря на закрытые глаза, сразу же заметил, что я держал в руке. Слезы иссякли за доли секунды, и он не сделал даже попытки упасть снова: схватил деньги и в следующее мгновение уже улыбался.

Настроение толпы мигом переменилось. Те, кто только что сердито смотрели на меня, широко улыбались, говорили что-то и продолжали свой путь. Дело уладилось, м причин для беспокойства больше не было.

Я покачал головой и тоже улыбнулся про себя хитрости мальчугана. Собственно говори, он честно заработал деньги за каких-то несколько минут. Что же касается газет…

И тут я увидел одну из газет, которую умчавшийся в радостном возбуждении мальчик оставил валяться на земле. Это была местная англоязычная газета, и заголовок на первой полосе жирным шрифтом громогласно возвещал: «Всеобщая мобилизация!»

Я поднял газету с земли, прислонился к стене ближайшего дома и пробежал глазами только самые броские заготовки. «Танкисты в Южном Ливане». «Двадцать восемь танковых бригаду границ». «Наблюдатели ООН покинули страну!»

Я прочитал еще несколько заголовков и, несмотря на то, что над головой у нас нависла военная угроза, довольно улыбнулся.

Теперь держись, Джиральдини!

Из предосторожности я решил позвонить из телефонной будки на улице. В табачной лавке я разменял несколько монет и, следуя указаниям продавца, набрал номер телефона полиции.

После продолжительного гудка трубку сняли, и неприветливый мужской голос выкрикнул:

– Полиция! Что вам нужно?

Я, конечно, только по интонации мог догадаться, что он сказал именно это, потому что поднявший трубку говорил по-арабски. Тем не менее, я ясно понял по его голосу, как он рассержен, что сейчас, когда на пороге война, он вынужден заниматься какими-то незначительными уголовными делами.

– Вы говорите по-английски? – спросил я и продолжал терпеливо держать трубку у уха, пока он обрушивал на меня поток непонятной речи.

Наконец, он замолчал, и спустя несколько секунд гробовую тишину нарушил приветливый голос, теперь уже по-английски:

– Добрый день, сэр, что вы желаете?

– Я хотел бы сделать очень важное заявление, – произнес я отчетливо, чтобы меня легче поняли.

– Относительно чего?

– Политическое заявление. На секунду воцарилась тишина, затем голос с волнением спросил:

– Я правильно понял, политическое?

– Вы правильно поняли.

– Прошу вас… Я слушаю.

Я был уверен, что донесшийся издалека щелчок происходил от кнопки включенного магнитофона.

– Слушайте внимательно, – сказал я умышленно быстро, – у меня мало времени. Я американец и… словом, я на вашей стороне. Вчера из Соединенных Штатов приехали несколько типов. Сейчас они живут в «Эксельсиоре» и прибыли под тем предлогом, что отправляются дальше в Судан на какую-то охоту. Так вот, я бы хотел сообщить вам, что они – агенты тех, оттуда. Мне поручили передать вам это.

– Подождите! – донесся отчаянный возглас. – Не вешайте трубку! Кто вы и откуда говорите?

– Вам придется обойтись тем, что я сказал. Я тоже профессионал. Возьмите их, пока не поздно! – И я повесил трубку.

Наконец, мне удалось поймать такси, и полчаса спустя я высадился у отеля, где остановились Ренни и его спутники. Вряд ли я являл собою нечто чарующее, однако меня приняли, как спустившегося на землю Мессию.

– Боже мой, где вы пропадали? – с нетерпением воскликнул Силади, нервно протирая очки. – Я уже и машину заказал, а вас все нет. Мы уже подумали, что…

– Что подумали?

– Что вас схватили. Ренци или тот, в шляпе, не знаю. Они обступили меня плотным кольцом и только что не ощупывали, чтобы убедиться, что я живой.

– Запомните хорошенько, – провозгласил я. – Тому, кто хочет вывести из игры Сэмюеля Нельсона, следует быть более расторопным. А что касается машины, то вы, мистер Силади, очень хорошо сделали, что заказали ее. Где она сейчас?

– В гараже отеля.

– Прекрасно, – сказал я небрежно. – На рассвете отправляемся.

На какое-то мгновение все застыли в изумлении, потом началось нечто невообразимое.

– Как вы это себе представляете? – орал Карабинас. – Ведь у нас даже нет еще приличных инструментов!

– Так раздобудьте! Это – ваше дело!

– Вы пообещали, что у нас будет несколько спокойных дней и…

В этот момент откуда-то издалека донесся грохот мощного взрыва, и душераздирающий вой сирен вспорол тишину медленно опускавшейся на землю ночи.

– Спокойных дней? – спросил я почти с издевкой. – Вы ничего не знаете?

– Что, черт побери, мы должны знать? – удивился Осима.

– В любой момент нам на голову могут посыпаться бомбы. Если я правильно оценил ситуацию, то мы, пожалуй, стоим на пороге новой ближневосточной войны.

– Боже ты милостивый! – взмолился Хальворссон. – Только этого нам не хватало!

Ренни же стоял неподвижно и, как и Сети, внимательно изучал мое лицо узкими карими глазами.

– Я не хочу выглядеть циником, – сказал я, чувствуя под их взглядами некоторую неловкость, – но не так уж и плохо, что мы отправим Ренни в путь именно в эти дни…

Я заметил, как при моих последних словах доктор Хубер, то есть миссис Силади, отвернулась, сжав зубами край белого носового платка, который она прятала в руке.

– Вы считаете, что мы будем меньше привлекать к себе внимания? – спросил Йеттмар.

– Пожалуй, и так. Кроме того, подвернулась блестящая возможность вывести из игры Джиральдини и остальных.

– Подвернулась?

– Вот именно, подвернулась. Хотя вы и обвиняете меня, что я ничего не делаю. В настоящий момент Ренци, Джиральдини и человек в шляпе сидят, вероятно, в полиции и ожидают, пока их не заберут силы безопасности.

– Господи! – вырвался у Ренни уважительный возглас. – Как вы это сделали?

– У меня тоже есть свои маленькие профессиональные тайны. Во всяком случае, начиная с этого момента, у нас есть, скажем… тридцать шесть часов. Но, может быть, и меньше.

– Вы имеете в виду, что…

– Что мы должны отправиться самое позднее на рассвете. Если вы еще не сообразили, я донес на них в органы государственной безопасности. Конечно, выяснится, что они ни в чем не виноваты, но на это потребуется, по меньшей мере, полтора дня. Это самое большее, на что мы можем рассчитывать.

– Спасибо, мистер Нельсон, – просиял Ренни. – Без вас бы…

Коротким жестом я остановил его.

– Нет сейчас на это времени, Ренни. Как-нибудь потом, когда вы вернетесь!

Краем глаза я увидел, что у доктора Хубер сотрясаются плечи и что она еще сильнее сжимает зубами носовой платок.

– Так что будем делать? – спросил Силади.

Я наморщил лоб и попытался собраться с мыслями.

– До рассвета мы не можем отправляться. На улицах возводят всякие заграждения. Знаю я этих вояк. У каждого на курке дрожащий палец, и оружие стреляет только так. Особенно в темноте.

– Значит, на рассвете?

– Пока соберите все вещи и попытайтесь понять следующее: я свою миссию уже выполнил. Остальное – ваше дело.

– Нужно раздобыть инструменты, – сказал Йеттмар.

– Ты не помнишь, Петер, – спросил Карабинас, – какая толщина может быть у той последней стены?

– По меньшей мере, на час работы. Если она действительно – самая последняя!

Теперь они, к счастью, совершенно забыли обо мне. Как заговорщики, сбились в кучку вокруг маленького столика, и я догадывался, что ни один из них этой ночью не сомкнет глаз.

Я немного постоял рядом в нерешительности, ломая голову над тем, возвращаться ли в свой отель. Хотя, совершенно очевидно, здесь я сейчас не был нужен, мне все же не очень хотелось предоставлять их самим себе. Ведь предсказать все события заранее было невозможно, и что будет, если завтра утром я не смогу к ним вернуться?

Я все еще прикидывал возможности, как вдруг почувствовал нежное прикосновение к своему запястью. Рядом со мной стояла Сети, наклонившись к моему уху.

– Пойдем ко мне, Сэм… Оставим их.

Мы тихо прикрыли за собой дверь, и я был уверен, что они не заметили нашего ухода. Только доктор Хубер сверкнула нам вслед глазами, но, встретившись взглядом с Сети, опустила голову.

Не хотел бы я быть на месте этой несчастной. Она, пожалуй, лишь сейчас поняла, что навсегда потеряла обоих своих детей.

Мы молча прошли по коридору, и Сети так и не выпустила моей руки. Точно так, как это было «дома», в Сан-Антонио.

Если бы мне пришлось рассказать, что я тогда чувствовал к Сети, я был бы, пожалуй, в затруднении. Несомненно, мне было приятно прикосновение ее прохладных рук и проявлявшая себя во всем ее интеллигентность, вот только я не был уверен в том, люблю ли я ее.

И в меньшей степени в том, существует ли вообще любовь в действительности.

Когда мы свернули в более короткий коридор, она прижалась ко мне еще теснее и почти вонзила ногти в мою руку.

– Ты останешься у меня на ночь, – сказала она не терпящим возражений тоном. – Я хочу, чтобы эту ночь мы провели вместе) Это, бесспорно, и для меня было самым естественным решением проблемы.

Она отперла дверь, прошла вперед, щелкнула выключателем и с некоторым смущением показала мне комнату.

– Спальня невинного дитяти. Лилии, которая ждет, чтобы ее сорвали…

Я почувствовал, как в висках у меня застучали крошечные молоточки, и стучали все сильнее, без остановки. Однако лилипуты, работавшие молоточками, начали бить меня по голове не оттого, что я увидел ее комнату, и даже не от вида бледно-голубых трусиков, беспечно оставленных на подлокотнике кресла, а, пожалуй, по той причине, что пережитого за последние несколько дней было для них чуточку слишком.

Сети исчезла в маленькой кухоньке и вскоре вернулась в двумя стаканами виски. Один стакан она подала мне, подождала, пока я сяду в кресло, потом устроилась на ковре у моих ног.

– Что ж, – сказала она, повернув ко мне голову и улыбаясь. – За нас и за успех!

– Да будет так! – сказал я и опрокинул в себя половину содержимого стакана.

Она взяла у меня стакан, поставила его на ковер, потом обхватила руками мои ноги и положила голову мне на колени.

– Я люблю тебя, Сэм, – сказала они и улыбнулась мне сквозь слезы. – Я знаю, что это глупо, но я влюбилась в тебя.

– Почему же это глупо? – спросил я, пытаясь тоже улыбнуться.

– Потому что ты меня не любишь.

Я невольно сделал протестующее движение, но она быстро подняла руку и приложила к моим губам указательный палец.

– Тсс, дорогой… Хорошо, что ты честен и искренен. И я не хочу, чтобы ты был другим.

– Однако…

– Я знаю. Может быть, ты меня еще полюбишь, но сейчас это еще не так. Правда, Сэмми?

Она убрала палец, но я так ничего и не ответил.

– Вот видишь, поэтому я люблю тебя. Ты искренний и честный. Я думаю, что для меня будет самым большим счастьем, если ты меня полюбишь.

Я услышал, как дрожит ее голос и понял, что она вот-вот расплачется.

– Прости, Сети, – сказал я, действительно пытаясь быть искренним. – Я думаю, что еще никогда в своей жизни не встречал такой девушки, как ты. Мы, наверняка, очень будем любить друг друга. Но…

– Но?

– Я сейчас дерусь за наши жизни. Сети. Неважно, какими способами, но если нам не повезет…

– Мы погибнем?

– Я – наверняка.

– А я?

– Я не знаю, известно ли тем о твоем существовании… Надеюсь, что нет.

– А когда всему придет конец?

– Надеюсь, что это будет счастливый конец. Она мотнула головой и уставилась на ковер.

– Не будет счастливого конца, Сэм. Плохой будет конец.

На этот раз я закрыл ей рукой рот.

– Я не суеверен. Сети, но зачем мучить друг друга?

– Плохой будет конец, Сэм… Я чувствую.

Ее голос звучал странно, немного хрипло, как у ее матери. И я почувствовал, как от звука ее голоса у меня по спине пробежал холодок.

– Над нами висит проклятье, Сэм. И зачем нужно было Иму прилетать сюда?

– Если бы он не прилетел, не было бы тебя!

– Так было бы лучше. С тех пор, как я родилась, я живу в тени грозной, нависшей надо мной тучи. Каждое мгновение моей жизни омрачается тенью рока. Мы вмешались в божий промысел, и за это нам придется понести наказание.

Я погладил ее волосы и привлек ее к себе.

– Глупости, Сети. Ты немного напугана, и это естественно. Ведь я тоже боюсь. Я боюсь Ренци, боюсь Джиральдини, человека в шляпе, и Ренни тоже боюсь.

– А меня нет?

– Пожалуй, и тебя немножко.

Она посмотрела на меня, в глазах ее блестели слезы.

– Но для любви у нас все же есть время, Сэм? Я приказал лилипутам, чтобы они прекратили стучать, потом поднял Сети к себе на колени.

– Для этого всегда должно быть время, дорогая…

Было уже, вероятно, около полуночи. По улицам двигались к неизведанной цели длинные колонны автомобилей. Сети лежала в моих объятиях, принимаясь время от времени плакать, и ее слезы капали мне на грудь. Мне уж давно было не до того, плачет ли она от счастья или от чего-то другого.

– Мы, может быть, нарушили великую заповедь Вселенной, – шепнула она, приподнявшись на локте.

– Что нарушили?

– Ну… что земным людям и внеземным существам нельзя…

– Но ты ведь земное существо.

– Ты хорошо знаешь, что это не так.

– Ты думаешь совсем как люди.

– Но, может быть, и я тоже переменюсь, как… – она замолчала, не закончив предложения.

– Ренни?

– Да…

– Не знаю. Не думаю. Чуть позже.

– Сэмми… Может быть, что от этого… от этого у меня будет ребенок?

– Может быть, – сказал я беззаботно, и я, действительно, был не прочь, чтобы у нас был ребенок. Ведь все выглядело так просто и обыденно. Даже само счастье. – Может быть, дорогая…

– Знаешь, я бы хотела, чтобы он был. Даже если ты меня потом бросишь) – Сети!

– Это я просто так говорю… И я надеюсь, что у него-то уж все будет в порядке. Не будет у него такая голова и… такие…

Я закрыл ей рот, и мы снова любили друг друга.

Светало, когда она задремала. Душный, горячий воздух с улицы заполнил комнату и, смешавшись с волнами зноя, идущими от стен, сделал духоту в комнате невыносимой. Сети сбросила с себя одеяло и лежала рядом со мной, смуглая и бесстыжая, как языческая богиня. Она раскинула свои несколько длинноватые руки, и пониже ее с любопытством торчавших, круглых, как яблоки, грудей проступили очертания четырехгранных ребер. Черные волосы рассыпались по белой наволочке, а подушка была вся измята ее квадратной головой.

Я сел в постели и попытался привести свои мысли в порядок.

– Пожалуй, я люблю, – подумал я. – Может быть, я настолько уже погряз в своей работе, что не могу разобрать, по отношению к кому какие чувства испытываю. Не знаю. А если у меня и в самом деле будут от нее дети? И что будет, если у них тоже будут квадратные головы и ребра, как тюремная решетка, и если их потянет назад, туда?

Не говоря уже о том, что тестем моим будет мумия, которой три с половиной тысячи лет.

[Рассветная заря разгоралась все сильнее, и я как раз собирался разбудить Сети, когда в дверь деликатно постучали. – Сети… Ты готова, Сети? – услышал я голос Силади, и было совершенно ясно, что этим вопросом он намекал на меня. Сети открыла глаза и улыбнулась мне. – Да, папа… Сейчас. Послышался звук удаляющихся шагов. С печальным видом Сети протянула ко мне руки.

– Давай попрощаемся, Сэм…

Она встала и, обнаженная, подошла ко мне.

– Сделаем так, словно мы прощаемся навсегда. Словно это я улетаю вместо Ренни… Я попытался рассуждать трезво.

– Во-первых, не ты улетаешь, во-вторых, и Ренни улетает не навсегда. Хотя, кто его знает, не лучше ли было бы, чтобы он больше никогда не возвращался.

Ее лицо исказилось болезненной гримасой, но она ничего не возразила. Протянула руку и погладила мое лицо.

– Ты смог бы меня любить… еще раз?

Из коридора все чаще доносилось хлопанье дверей, а колонны гудящих и чихающих автомобилей двигались по улице все более плотным потоком.

И хотя я, между прочим, был вовсе не против, я все же попытался вернуть ее к действительности.

– Надо идти, Сети, – произнес я просто, пытаясь при этом весело улыбаться, чтобы не обидеть ее. – Я обещаю, что после обеда…

– Хочу сейчас, – заявила она решительно и вытянулась рядом со мной на постели. – Хочу, чтобы у меня обязательно был от тебя ребенок.

Я проглотил ком в горле и смолчал. Я понял, что если попробую возражать, то потеряю ее навсегда. А я все больше чувствовал, что люблю ее. Или все-таки попробовать объяснить, что каждая минута промедления может означать нашу гибель? Если Джиральдини освободится или если вспыхнет война… Может быть, мы ухе опоздали!

Она приподнялась и притянула меня к себе.

– Знаешь, до сих пор я думала только о себе. Когда же я почувствовала, что я совсем твоя… я только и думала, как мне хорошо с тобой. А сейчас я хотела бы чего-то совсем другого…

– Чего же, дорогая? – сдался я.

– В эту минуту я хотела бы думать о наших будущих детях. О наших с тобой детях. А вдруг наша любовь преобразит их, как поцелуй принцессы принца-лягушку. Они, может быть, уже будут совсем/ людьми. И не будут иметь никакого отношения к мумиям, которым тысячи лет. И еще хотела бы, чтобы и ты думал только о них. Сейчас, дорогой! Ведь они будут уже совсем людьми, правда?

Мы сравнительно легко миновали контрольные пункты, которые наспех соорудили ночью. У первого шлагбаума клевал носом усталый военный, облаченный в не поддающееся описанию обмундирование. Он лишь безучастно махнул рукой, когда мы притормозили рядом с ним. Правда, у последующих двух пунктов у нас проверили паспорта, но после непродолжительного совещания позволили ехать дальше.

Дорога, ведущая в пустыню, была забита длинными колоннами грузовиков, кативших, по-видимому, в сторону Судана, и все вокруг заволакивало огромным облаком пыли, поднятым автомобильными колесами с надетыми на них цепями.

Рядом со мной сидел Карабинас и с волнением всматривался в только что показавшиеся вдали пирамиды и проглядывавшую временами сквозь пыль окрестность.

– С тех пор, как я здесь побывал, город сильно разросся, – бормотал он, время от времени поднимая к глазам бинокль. – Я надеюсь, что над входом в подземелье не построили поселок.

– Думаете, что найдете его? – спросил я.

– Совершенно уверен. В худшем случае помогут мои инструменты.

– Как вы думаете, сколько на это потребуется времени?

– Не знаю. Может быть, только минут пять. Вы читали дневник Силади. И знаете, что наш лагерь был расположен как раз над входом. С тех пор, стоит мне закрыть глаза, вижу перед собой каждую песчинку в том месте. Я надеюсь, что не ошибусь.

Минут тридцать-тридцать пять спустя мы прибыли на место. И к нашему величайшему счастью на том кустарнике не только не выстроили поселка, но даже не тронули и самих кустов. И хотя меня тогда здесь не было, по описанию в дневнике я именно так все себе и представлял.

Мы поставили автомобиль у одного из песчаных бугров, и Карабинас вытащил свои инструменты. Взвалил на спину штатив и с громкими криками, увлекая за собой остальных, исчез в кустах. Когда я опомнился, рядом со мной был только Ренни.

Молодой человек с индейскими чертами прислонился к джипу и, прикрыв глаза, подставил свое лицо обвевавшему его и становившемуся все более теплым ветру пустыни. Может быть, таким образом он прощался с землей, которая его приютила и воспитала.

Я как раз собирался пристроиться рядом с ним, когда он открыл глаза и остановил меня.

– Мистер Нельсон… Я полагаю, сейчас начнется последний акт.

– Я тоже так думаю, – сказал я и остановился. – Что вы чувствуете, Ренни?

Он сделал вид, что не расслышал моего вопроса.

– Вы считаете… нам повезет?

– Не знаю, – сказал я в полном соответствии с истиной. – Я всего лишь скромный частный сыщик и не разбираюсь в технике. Более того, я все чаше ловлю себя на том, что ожидаю, как я проснусь…

– Вы сможете изолировать Ренци и того другого?

– Могу только надеяться.

– Как вы это думаете сделать?

– А почему это вас интересует, Ренни?

Он посмотрел на меня с легким раздражением.

– В конце концов, речь идет о моей шкуре, не так ли? Я был вынужден немного отрезвить его.

– Вряд ли, – сказал я сухо. – Не только о вашей шкуре, но и обо всех нас. О вашем отце, матери, сестре… и, не в обиду будь сказано, о моей шкуре тоже.

Меня поразила его реакция, когда он, сжав кулаки, подступил ко мне. На мгновение я подумал, что он сейчас бросится на меня, но потом увидел, что кулаки его сжались сами собой от внутреннего напряжения.

– Как же! – выкрикнул он, нанеся удар по воздуху. – Сейчас превыше всего – я, а все остальные – ноль… Все! Эти все отдадут свою жизнь, чтобы я смог улететь. И так и должно быть!

– Вы полагаете?

– Я знаю это! Это – воля бога!

– А я и не подозревал, что вы верующий, Ренни.

– Не бойтесь, я не верю в примитивных, бородатых богов. Но у Вселенной наверняка есть властелин или властелины. И я, очевидно, один из них!

Безмерная спесь была в его голове.

– Я должен вернуться в тот мир, где живут они, те, кто одной крови со мной. Это – заповедь Вселенной) Я должен установить контакт между ними и Землей! Любой ценой! Понимаете? Любой ценой! Я должен улететь туда, даже если все сдохнут!

Честно скажу, его слова заставили меня призадуматься. Правда, не о том, о чем следовало бы. А задумался я о том, не лучше ли будет для всех, если я вытащу пистолет и выпущу ему в голову парочку пуль.

Эта заманчивая мысль только-только начала шевелиться в моем мозгуй, к счастью, не успела окончательно созреть, когда из-за кустов выскочил Осима.

– Пойдемте скорей! Пошли, Ренни! Никое нашел выход.

Мы помчались через кустарник и, пробежав шагов семьдесят-восемьдесят, увидели остальных. Все стояли на земле на коленях и сметали в сторону песок. Одна только Сети возвышалась над ними, и на лице у нее застыло какое-то неописуемое выражение ожидания. И неизъяснимого страха тоже.

Был бы я повнимательней, то, пожалуй, смог бы объяснить ее страх.

Карабинас встал на ноги и с триумфом указал на выступавшую из песка каменную плиту.

– Я говорил, что знаю здесь каждую песчинку! Мне даже не понадобились приборы. Клянусь, я нашел бы дорогу в темноте!

– Сколько времени прошло с тех пор? – спросил я, хотя мне все было известно в точности.

– Двадцать четыре годы… Мы были молоды и… Помните, ребята? Вы еще помните папу Малькольма?

Это было примерно в те времена, когда мы еще жил и в Оклахома-Сити и мой отец угасал у нас на глазах. Потом мама сошлась с негром двухметрового роста, с Тимом. Он был первым мужчиной в моей жизни, который проявил ко мне добрые чувства. Он научил меня, что самое лучшее рекомендательное письмо – твердый кулак, и не страшно, если за твердым кулаком прячется мягкое сердце.

Я потряс головой, отгоняя от себя образ Тима.

– А как же получилось, что с тех пор его никто не обнаружил? Ведь, судя по следам, здесь побывала уйма народу…

– Двадцать лет – относительно небольшое время, если сравнивать его с тремя с половиной тысячелетиями. А даже за этот срок никто не наткнулся на вход Несколько человек направились к автомобилю за палаткой, а Осима и Ренни принялись сбрасывать с каменной плиты чуть ли не метровый слой песка.

Хотя меня всегда интересовала работа археологов, я вынужден был вернуться к своим заботам. Преимущественно по той причине, что догадывался: собственно говоря, все только начинается. Или, по крайней мере, скоро начнется. Пока остальные возились с палаткой, я перехватил Силади и отвел его в сторону.

– Вы не уделите мне несколько минут, мистер Силади?

– Естественно, но сейчас очень важно…

– Не думаю, что это важнее, чем то, о чем хотел бы поговорить я.

После этих слов он пришел в себя.

– Конечно, конечно, – пробормотал он виновато и отвел глаза от остальных, которые как раз натягивали над входом палатку. – Як вашим услугам, мистер Нельсон.

– Мистер Силади, – начал я, пытаясь сосредоточиться, насколько это было в моих силах. – Как мне помнится, в одном из источников сообщается, что у пирамиды есть еще и другой вход.

– Обязательно должен быть! – оживился он. – Ведь и Субесипу, и грек входили не через вот этот вход. Но почему это так важно?

– Потому что… Говоря начистоту, очень многое зависит от того, найдем ли мы этот второй вход.

– Что вы хотите сказать?

– Видите ли… Людей Джиральдини – минимум человек восемьдесят. Мы можем избавиться от них, если закроем их в лабиринте.

Он несколько удивился и в замешательстве посмотрел на меня.

– Вы имеете в виду, что… навсегда? Тут меня взяла злость.

– А что имеете в виду вы? Что мы играем с ними в прятки, и когда они нас найдут, то мы закроем глаза, а они будут прятаться?

– Простите, – пробормотал он испуганно.

– Не знаю, когда полиция отпустит их. Но может быть, они уже на свободе.

– А палатка?

– Эта?

– Они ее легко заметят.

– Пускай себе. Именно этого я и добиваюсь.

– Только так мы сможем заманить их. Если они обнаружат палатку. И если не успеют тем временем найти другой вход.

– Это невозможно!

– Я тоже хочу так думать. Это наш единственный шанс. Если сможем застать их врасплох под землей.

– Но ведь… мы даже не знаем, что ждет нас там внизу!

– Верно. Но и они тоже не знают. Таким образом, у нас равные шансы. Наши даже немного лучше.

– Чем же?

– Если древние источники не лгут, мы все-таки имеем некоторое представление о том, что там под землей. А они не имеют.

– И вы полагаете, что… Ренци и Джиральдини спустятся вслед за нами?

– Я уверен в этом. Это слишком жирный кусок, чтобы они доверились своим людям. Успокойтесь, они все будут здесь.

– Я успокоился, – бледно улыбнулся он. – Хотя, раз уж мы об этом говорим, я был бы намного спокойнее, если бы, кроме нас, здесь никого не было.

– Мистер Силади… как только вы найдете другой вход, сейчас же скажите мне. Если же со мной что-то случится, спасайтесь через этот вход.

– Хорошо, но…

– Как вы считаете, где он может быть?

– По-моему, где-то недалеко от пирамиды.

– Понятно. Идем?

Он молча повернулся, а вслед за ним и я вошел в палатку.

Я никогда еще не бывал в египетской усыпальнице и, честно говоря, когда я по веревочной лестнице спустился в склеп, на меня тоже подействовали чары тысячелетий. Под подошвами моих сапог резко скрипел осыпавшийся песок, и свет фонариков оживлял нарисованные на стенах фигуры.

Охваченный суеверным страхом, я стоял посередине склепа и, вздрогнув, вернулся к действительности лишь тогда, когда Карабинас осветил своим фонарем зиявшее в дальнем углу помещения отверстие.

– Там! Там настоящий склеп!

Я вспомнил описание в дневнике Силади того дня, когда они пробились в склеп. Я буквально видел перед собой, как они один за одним вынимали из кладки камни, и после своего тысячелетнего сна это место упокоения постепенно, шаг за шагом, открывало им свои тайны.

Каменные плитки, которые когда-то скрывали дверь, лежали аккуратно уложенными кучками вдоль стен – я вспомнил, что складывали их Осима и Йеттмар. И все это было более двадцати лет назад! И тут неожиданно у меня возникло ощущение, словно и я был с ними вместе в тот день, когда они впервые увидели мумию Иму.

Карабинас остановился перед дверью и скользнул лучом фонарика по стенам склепа. Странные, изображенные в профиль фигуры слуг и царей смотрели на нас, словно негодуя, что мы снова вернулись и потревожили их вечный сон.

– Помните? – спросил Карабинас, когда мы один за другим перешли во второй склеп. – Здесь стоял маленький саркофаг, о котором мы подумали…

– Мы подумали, что в нем покоится младенец.

– Кто бы мог подумать о птице?

– Там был Иму!

– А там – канопа!

– Нет, ну как же, ты ошибаешься. Никое! Канопа стояла чуть-чуть дальше; стоит мне закрыть глаза – и сейчас же вижу ее перед собой!

– А здесь – тот мраморный шар…

– Мраморный шар!

Неожиданно все замолчали и в смущении уставились перед собой. Наверное, у них возникла мысль, что, может быть, для Ренни и Сети эти самозабвенные воспоминания не так уж приятны.

По Ренни не было видно, чтобы это его особенно волновало. Он стоял у стены, направляя фонарь на одну из надписей, иллюстрированную рисунками. Он по очереди рассматривал все фигуры, постоянно меняя фокус фонаря. Может быть, искал среди этих рисунков своего отца.

Меня тоже на несколько минут захватило очарование момента и чудесного зрелища, но потом я постарался избавиться от наваждения. Не найти лучшего места, чтобы рассчитаться с людьми Джиральдини! Правда, есть опасность, что и они думают точно так же!

Я стал осматриваться, чтобы изучить склеп со стратегической точки зрения, когда почувствовал легкое пожатие. Я быстро повернул голову: рядом со мной стояла Сети.

Я переложил фонарь в другую руку, обхватил пальцами ее кисть и почувствовал, как она дрожит всем телом, вслушиваясь в слова остальных.

– Не обращай внимания, дорогая! – прошептал я ей на ухо и нежно прижал к себе.

– Мне кажется, словно… словно я привидение, у которого нет права на земную жизнь, – пролепетала она едва слышно.

– Откуда такие глупости? – спросил я растерянно.

– Представь только себе… Три с половиной тысячи лет я лежала погребенная. Среди этих стен. Три с половиной тысячи лет эти люди смотрели на меня со стен, пока там, наверху, вершилась мировая история. Ужасно, Сэм…

Она передернула плечами. Может быть, от омерзения, может быть, от страха.

Я сильнее прижал ее к себе и стал гладить ее волосы.

– Глупости, Сети. В той круглой штуке была не ты. Это, как бы… как бы…

Я в отчаянии искал подходящее сравнение, но в голову ничего не приходило. Поэтому я с облегчением услышал, что меня зовет Карабинас.

– Мистер Нельсон… Там начинается коридор. В свое время мы не пошли дальше из-за Малькольма. Тогда нам казалось, что нужно всего полчаса работы – и все препятствия будут позади. С тех пор, конечно, многое могло случиться. Но там начинается коридор!

В конце второго склепа была еще одна дверь, которая вела куда-то под землю. Я почувствовал, как медленно, но верно меня одолевает возбуждение открывателя, и если я не буду настороже, оно победит во мне сыщика.

Я бережно освободил свою руку от пожатия Сети, поцеловал ее в щеку и оставил одну. Итак, начинался последний акт драмы!

В несколько шагов я нагнал Силади, успев остановить всех, прежде чем они гурьбой вошли в коридор.

– Прошу вас… Прежде чем что-либо предпринимать, я хотел бы, чтобы мы сначала посовещались…

И, конечно, снова это был Ренни, – он вышел из себя.

– Посовещаться? – окрысился он на меня. – Что тут обсуждать? Двигаем вперед, пока не дойдем до пирамиды! Пока мы будем совещаться, они нас настигнут!

Я сжал кулаки, стараясь сдержать себя.

– И все же я предлагаю все обсудить.

– Ну что вы хотите обсуждать, боже ты мой! Нам нужно как можно скорей дойти до… солнечной ладьи!

Остальные повесили головы, и я снова увидел, как у доктора Хубер затряслись плечи, а Силади ее обнял и что-то шептал на ухо.

Мне вовсе не хотелось вступать с ним в спор на моральные темы, особенно здесь, под землей. Тем не менее, я был вынужден навязать ему свою волю, причем, если угодно, любой ценой.

Во всяком случае, я отбросил все приличия и не очень-то нежно схватил его за руку.

– Послушай меня, сынок! С этого момента здесь командую я! Иначе ты никогда не увидишь не только планеты Красного Солнца, но и той земли, что в нескольких футах у нас на головой.

Он выдернул свою руку.

– Хорошо, хорошо! Так чего вы хотите?

– Во-первых, я хотел бы предупредить тебя, что ты не один в этом мире. Я знаю, что тебя ничего не интересует, кроме твоей собственной персоны, но другие, может быть, тоже дорожат своей жизнью, пусть по-своему, но не меньше, чем ты дорожишь своей.

Он язвительно искривил губы, но не ответил.

– Когда ты улетишь… что мне до умопомрачения не по вкусу… мы бы, по возможности, тоже хотели выбраться отсюда, причем живыми. А еще я хотел бы, чтобы те прохвосты остались здесь, под землей. Ясно?

В его карих глазах вспыхнул какой-то странный огонь, но голос прозвучал на удивление спокойно и послушно.

– Простите, Нельсон. Говорите, что мы должны делать!

Я присел на каменную плиту, как человек, хорошо потрудившийся, и поднял указательный палец.

– Во-первых, несколько человек вернутся к палатке, уберут ее и замаскируют каменную плиту.

– Вы с ума сошли? А как мы тогда вернемся сюда?

– Отсюда снизу мы установим на место покрывной камень, но сначала еще подготовим наверху песчаную ловушку.

Они окружили меня и смотрели, как не слишком толковые малыши на дядю учителя.

Я глубоко вздохнул и принялся объяснять:

– Для нас главное – не упустить время. Мистер Силади, вы очистите коридор от песка и всего прочего, чем он загроможден. Вы обойдетесь без молодого человека, не так ли… Если еще мистер Осима окажет любезность и присоединится к нам…

– С преогромной радостью, – сказал японец.

– Итак, я представляю себе это следующим образом. Я отведу автомобиль на полмили дальше. Люди Ренци, конечно же, обнаружат его и…

– Вы полагаете, что они разыщут нас? – спросил Йеттмар.

Если бы у меня было время, я бы посмеялся над его наивностью.

– Мистер Йеттмар, уж поверьте мне. На любом контрольном пункте им с готовностью расскажут, куда мы направились. Пара долларов способна творить чудеса!

– Теперь понял.

– Нам нужно постараться, чтобы они как можно больше времени потеряли зря. Мы сможем это сделать, потому что, в конце концов, преимущество на нашей стороне. Ищут они, а прячемся мы.

– Что вы задумали, Сэм?

– Сначала они найдут наш автомобиль. Тогда они уже будут уверены, что мы где-то здесь поблизости и здесь же где-то – путь в пирамиду. Итак, мы очистим от песка со всех сторон гнездо каменной плиты и поставим плиту на место изнутри.

Они удивленно посмотрели на меня, но спросить никто ничего не осмелился, даже Ренни.

– Это – песчаная ловушка. Потом поднимется ветер, нанесет на плиту песка и все скроет.

– Все равно они ее найдут! – сказал Ренни почти со злорадством в голосе.

– Пусть найдут, но как можно позже! Именно поэтому мы замуруем снова и двери!

– Вы с ума сошли! – возвысил голос Ренни. – На это понадобится, по меньшей мере, два дня!

– Мы сделаем это за два часа!

– Но зачем?

– Чтобы им пришлось ломать стену! Тут уже не выдержал и Силади, вмешавшись в разговор.

– Видите ли, мистер Нельсон… Этого и я не понимаю. Если нам нужно два часа для кладки, а им два для того, чтобы взломать ее, то где же здесь преимущество? Я постучал себя указательным пальцем по лбу.

– Здесь. Я приготовлю им парочку сюрпризов. И кроме того. Пока мы будем класть стену, вы расчистите коридор. Теперь понимаете?

Не могу сказать, что после моих слов в склепе, простоявшем три с половиной тысячи лет, вспыхнул свет понимания.

В конце концов, назад мы отправились вчетвером: Ренни, Осима, я и, наконец. Сети, которая присоединилась к нам в последний момент.

Все шло, как по маслу. Я отвел автомобиль в редкий кустарник, накрыл его несколькими покрывалами и набросал лопатой сверху песка. Работа была довольно поверхностная, но это не бросалось в глаза. Выглядело именно так, как если бы кто-то сыпнул песка в спешке.

Тем временем Ренни и его напарники свернули палатку и закопали ее в песке. Потом мы возвели стену из песка, причем с северной стороны входа, поскольку ветер все сильнее дул со стороны Средиземного моря и было похоже, что он не утихнет до вечера. Я подбросил в воздух горсть песка и с удовлетворением увидел, как ветер подхватил песчинки на свои крылья и легко унес их с собой.

Спускаясь вниз по веревочной лестнице, мы держали плиту на вытянутых руках над головой. Счастье еще, что ее изготовили из легкого материала, невесомого по сравнению с камнем. Поэтому нам не приходилось опасаться, что мы рухнем вместе с нею внутрь склепа. Я громким стуком крыша упала на свое место, и мы очутились в темноте.

Ренни отцепил один из крюков лестницы и повис в воздухе на втором крюке.

– Ловите меня, люди!

Он отцепил и второе крепление и вместе с лестницей свалился прямо мне в руки, которые я вытянул ему навстречу.

Он щелкнул выключателем фонарика, посветил на «каменную плиту», потом тихо сказал всего два слова:

– Спасибо, Сэм.

С тех пор, как я его узнал, это было первое проявление человеческих чувств.

Мы присели на песке склепа на корточки и с удовлетворением прислушивались, как гонимые ветром пес– чинки с тихим мелодичным звуком сыплются сверху на «каменную плиту».

– Быстро засыплет, – шепнула Сети.

Осима с удовольствием рассмеялся, глядя на меня,

– Вы великий человек, Сэмми! Мы обменялись крепким рукопожатием, и я понял, что друзей у меня стало еще больше.

Первую дверь мы заложили за сорок минут. Нечего и говорить, не такое уж большое удовольствие было снова закладывать стену ради людей Джиральдини.

Я старался добиться того, чтобы любая сдвинутая с места каменная плитка угрожала обвалом всей кладки.

Думаю, что древние египетские строители без остановки переворачивались бы в своих гробах, если бы видели, что мы вытворяем. Но для наших целей не могло быть ничего лучше, чем такое нагромождение камней, представляющее собой смертельную опасность.

Ренни, которого, как казалось, мне удалось усмирить, вытер вспотевший лоб и озабоченно оглядел дверь.

– Хорошо, хорошо, что это опасно. Но что, если все это неожиданно обрушится? Тогда мы ничего не выиграли.

– Не бойтесь, они долго не осмелятся к ней притронуться. Будут опасаться, что их прибьет камнями. И думаю, они заподозрят, что я приготовил им ловушки.

– Вы так полагаете?

– У верен в этом. И я бы вел себя так на их месте.

Чтобы заложить вторую дверь, нам пришлось потерять тридцать пять минут. И здесь я устроил несколько ловушек, но уже не так тщательно, как у первой двери. Ведь я знал, что когда они пройдут через первую, то со второй уже не будут так возиться. Даже подвергая себя риску, что при взламывании двери кого-то из них может прибить.

Оставалось только надеяться, что первой жертвой будет коротышка в шляпе.

Стены коридора были гладкими, а в тех местах, где иногда не хватало каменной плитки, я мог даже различить следы лопаты, с помощью которой в свое время заровняли раствор. И вглядываясь в кажущуюся бесконечной тьму, я мысленно перенесся на несколько тысяч пет назад. Где-то теперь та рука, что держала лопату, и где может быть сама лопата? Потом я почувствовал на своей руке пожатие Сети и перестал думать о прошлом.

Мы прошли вперед, наверно, метров сто-двести, когда увидели новый обвал. Он был не таким большим, как предыдущий, но все-таки нам понадобилось для расчистки полчаса. После этого дорога была уже прямой, как стрела, и вела, вероятно, прямиком к подземной пирамиде.

Еще через двести пятьдесят шагов коридор неожиданно раздвоился. По левую руку открылся боковой туннель и, отклоняясь от главного направления, терялся в темноте.

Карабинас рискнул углубиться в боковой коридор метров на двадцать-двадцать пять, но сразу же вернулся.

– Конца не видно, – сказал он. – Насколько хватает света фонаря, конца нет.

– Он, очевидно, ведет куда-то на поверхность, – пробормотал Силади.

Они еще какое-то время постояли, ломая голову, и уже было собрались пойти дальше, когда их остановил Ренни.

– А если… если это – главная ветвь? Все в изумлении посмотрели на него, и даже Сети перестала сжимать мою руку.

– Это… это… невозможно! – сказал Йеттмар.

– А почему невозможно?

– Потому что… это просто было бы нелогично. Главная ветвь та, которая идет прямо, а эта – боковая, которая отходит от главной. Так более логично.

Ренни улыбнулся, и снова его улыбку нельзя было назвать симпатичной.

– Типично земная логика. А если те… если мой отец думал не так?

В том, что он говорил, без сомнения, было что-то, но несмотря на это, кровь снова прилила мне к голове. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не швырнуть ему в лицо какую-нибудь грубость. Но не успел я открыть рот, как ко мне повернулась доктор Хубер.

– А вы что думаете, мистер Нельсон?

Ее невозмутимая речь в два счета вырвала ядовитые зубы змеи, которые терзали мою душу. Я проглотил ком в горле и постарался отвечать таким же тихим и спокойным голосом.

– То, что говорит Ренни, несомненно, заслуживает внимания. То есть то, что возможен и другой, не совпадающий с нашей логикой образ мышления. Тем не менее я не думаю, что здесь был применен способ строительства, не соответствующий нашей логике.

– Почему нет? – спросил почти сердито Ренни.

– Видите ли, – сказал я терпеливо. – Эти люди, ил и кто – не знаю, как правильно назвать их, – совершенно очевидно, обладали более высоким интеллектом, чем мы. Следовательно, они очень хорошо могли представить себя в нашей шкуре. И если хотели, чтобы кто-то из нас добрался до солнечной ладьи, им нужно было построить такую дорогу, которая ведет прямо к ней… Понимаете?

Но Ренни снова покачал головой.

– Не забывайте, Нельсон, что когда подземную пирамиду строили, они все еще были живы. И речи не было о том, чтобы на планету Красного Солнца полетел кто-то другой, а не они. Именно поэтому и возможно, что к пирамиде приводит какой-нибудь из боковых ходов.

В этом тоже могла быть своя правда, но на такой основе мы могли бы спорить над этими полуистинами хоть до завтрашнего дня.

Я постучал по стенке коридора и, напрягая зрение, снова стал вглядываться в темноту бокового туннеля.

– И это, конечно, возможно, – сказал я. – И еще очень многое другое, о чем мы, пожалуй, и думать не осмеливаемся. Но не забывайте одну вещь. Мы должны рисковать) Рисковать, потому что люди Джиральдини тоже рискуют.

– А не обойдется ли нам этот риск слишком дорого? – спросил Осима.

– Не исключено. Но ничего другого не остается. Мы не можем исходить все боковые ходы.

– Пока был только этот один.

– Бьюсь об заклад, что будут и другие. Кстати, коридор выдерживает нужное направление?

– Безукоризненно. Не думаю, чтобы он отклонился хотя бы на один градус с тех пор, как мы вошли в него.

– Тогда и нам незачем отклоняться. Кстати, вероятно, что боковые ходы ведут на поверхность.

– Вы так считаете?

– А для чего бы еще их сделали? Очевидно, тот или иной древний посетитель приходил к пирамиде по таким ходам. Разве нет?

– Возможно.

– А это означает, что и они входили в коридор по боковым ходам, и здесь уже продолжали свой путь к пирамиде.

Все еще хмыкая, они стояли и ломали себе голову, когда неожиданно на помощь поспешил Ренни. Было видно невооруженным глазом, что он прямо-таки сгорал от нетерпения, когда почти в истерике топнул ногой.

– Пойдемте уже куда-нибудь, чтоб его! Я признаю, что говорил ерунду. Нельсон прав, мы должны рискнуть! Пойдемте же, черт побери!

Его слова подтолкнули нас, и мы не останавливались, пока не дошли до следующего бокового туннеля.

– А не следует ли нам пройтись хотя бы по одному из них? – спросил с беспокойством Силади, посветив мне в лицо своим фонариком.

Я раздраженно дернул головой и почувствовал, что, несмотря на успокаивающее поглаживание Сети, на меня тоже накатывает приступ истерии.

– Уберите же фонарь! – заорал я на него, и он немедленно убрал свет. – Экскурсий организовывать не будем. Хотя бы потому, что… Посмотрите на наши следы в пыли! Если мы вернемся из бокового тоннеля, им туда не нужно будет идти, они будут знать, что мы выбрали неверный путь. Боюсь, что мы и так уже не имеем того преимущества.

В этот момент земля у нас над головой содрогнулась. Издалека, сверху до нас докатился глухой грохот, и почва колебалась без остановки по крайней мере минут десять. Из этих десяти минут пять мы провели, распластавшись по стене, и только в конце пятой минуты, после моих возобновленных увещеваний, осмелились двинуться вперед.

– Что это… милый? Бомбежка? – спросила меня тихо Сети и нервно сжала мою руку.

Карабинас повернул ухо к своду, потом потряс головой.

– Наверняка, нет. Равномерный, монотонный гул. Как будто волны реки…

– Есть! – воскликнул Йеттмар. – Есть! Силади и Ренни, побледнев, уставились на него.

– Нил? Тогда, значит… значит, мы никогда не доберемся до пирамиды!

– Не может быть! – указал Осима на стрелку компаса. – Коридор ведет точно к пирамиде.

– Тогда что же?

– Танки, – сказал Йеттмар. – Танки и автомобили. Мы, видимо, находимся где-то под автострадой.

– А туннель не обвалится под танками? – забеспокоился Ренни.

– Будем надеяться, что нет. Потому что он еще раньше обвалился бы… Но когда туннель прокладывали, то не учитывали, что может появиться автострада на Судан.

– Пойдемте дальше, ради бога! – поторапливал нас Ренни.

Мы шагали молча, пока не увидели третий боковой туннель.

– Сколько еще может быть до пирамиды? – спросил Осима, наблюдая за стрелой компаса.

– По нашим расчетам, всего с полкилометра. Но может быть, и меньше.

– По-прежнему никаких отклонений от направления.

– Порядок! Идем дальше!

Я отстал, чтобы еще раз взглянуть на боковой туннель, и Сети осталась со мной. Когда остальных поглотила тьма, она вцепилась в мою руку и тихо заплакала.

Я гладил ее волосы и утешал, хотя, собственно говоря, и сам донельзя нуждался в утешении.

– Потерпи еще чуть-чуть, дорогая. Вот увидишь, все будет хорошо. Ренни улетит, а мы…

Она приложила к моим губам палец и прижалась лицом к моему лицу.

– О, Сэм! Как бы мы могли быть счастливы!

– Мы и будем, дорогая… Не такое уж сложное это дело. За годы своей работы я и не из таких положений выкручивался. Подумаешь, хитрость – справиться с парой гангстеров-раззяв.

Я лгал так гладко, чтобы только ее успокоить.

Сети же по-прежнему крепко обнимала меня и в отчаянии трясла головой.

– У меня плохое предчувствие, Сэм… Я очень, очень редко ощущаю такое, но это всегда сбывается!

– Глупости, дорогая… Предчувствовать что-то невозможно.

– А я все же предчувствую беду. Однажды даже… Хорошо, оставим это. Может быть, это у меня от него… от… моего отца!

Она вымолвила последние два слова тихо и испуганно.

– Так что же ты чувствуешь? – постепенно и меня стало охватывать беспокойство.

– Даже не знаю… О, Сэм! Я никогда больше не увижу солнца.

Я только хотел сказать ей что-нибудь успокаивающее, когда из темноты раздался громкий голос Карабинаса.

– Сэм! Сети! Где вы шатаетесь, черт возьми? Сети мгновенно высвободилась из моих объятий и поцеловала мня в лоб.

– Сэм…

– Да, дорогая!

– Правда… ты меня никогда не забудешь?

– Ну что за глупости!

– Пообещай, что не забудешь, – повторила она упрямо. – Пообещай…

– Хорошо, обещаю, но…

– И если у тебя когда-нибудь будут дети… ты расскажешь им обо мне, хоть раз, правда?

– Сети!

– Пообещай, Сэм!

– Обещаю…

– Расскажи им, что… когда-то ты любил одну женщину… у которой… у которой была квадратная голова, а ребра были, как тюремная решетка…

– Обещаю.

– Тогда, Сэм…

Она хотела сказать еще что-то, но откуда-то издали на нас упал луч фонаря, и снова мы услышали взволнованный крик Карабинаса:

– Идите же сюда, Нельсон! Мы, кажется, нашли вход!

Коридор перекрывала огромная «каменная плита», изготовленная из того же материала, что и плита, скрывавшая вход в склеп. И на поверхности этой плиты древний мастер тоже вырезал или отлил иероглифы.

Я растерянно разглядывал надпись, выполненную в одну длинную строку, тем же были заняты и остальные. Только они пытались расшифровать надпись, и губы их шевелились.

К моему удивлению, Ренни справился с расшифровкой раньше всех.

– Кажется, я где-то уже читал этот текст, – покачал он головой. – Но как ни ломаю голову, не могу вспомнить, где…

– Может быть, это отрывок из гимна солнцу! – пробормотал Осима.

– Или молитва Озирису!

Похоже было, что только Сети и я ничего в этом не понимаем.

– Извините, что я вмешиваюсь, – сказал я, не скрывая своего волнения. – При случае просветите и меня тоже, вдруг там есть что-то, что и мне может быть интересно!

– О, мистер Нельсон… Тысяча извинений! – крякнул Силади и начал быстро читать:

«Зашелестела осока, когда Ра коснулся ее, и до земли склонила свои стройные стебли. А роса с нее воспарила и летала, пока не почила на парусе солнечной ладьи. Хвала тебе, роса!»

Я подозрительно посмотрел на Силади.

– И по-вашему, в этом есть какой-то смысл?

Он покосился на меня, помолчал, потом отвернулся.

– Определенно. О бессмысленных вещах на стене не написали бы. Не так давно вы и сами сказали нечто похожее, Нельсон!

Я уже был готов прийти в ярость, но Сети успокаивающе положила руку мне на плечо.

– Текст, очевидно, обращен к нам, Сэм. Или к тем, кто… Пожалуй, к Ренни. Это он – «роса», которая поднимается в небо на солнечной ладье.

– Эти тут считают, что я недоумок? – спросил я громко, все еще глядя на Сети. – Пусть я не знаю этих проклятых знаков, но голова у меня варит не хуже, чем у других!

Карабинас шагнул ко мне и сложил перед собой руки, как для молитвы.

– Возьмите себя в руки, Нельсон! Это уже конец, если и вы обидитесь! Вы нам нужны больше, чем когда бы то ни было. Никто не хотел вас обидеть. Но к чему сейчас терять время на то, что все равно уже не имеет никакого значения.

В душе я признал его правоту и только для вида поворчал еще немного. Потом подошел к гигантской каменной плите и попробовал сдвинуть ее. Естественно, она даже не шелохнулась.

Я ее дергал, пытался взломать, стучал по ней – все напрасно. Каменная плита преграждала путь, будто ей предназначено быть преградой от начала и до скончания времен.

Не исключено, конечно, что я был не так уж далек от истины.

Хальворссон уныло присел на песок и смотрел на чудовищную каменную плиту, как младенец в Индии на шествующего мимо него слона.

– Черт бы тебя побрал! – проворчал он угрюмо. – Как раз тебя-то нам и не хватало!

Йеттмар и Осима своими лопатами с короткими ручками копали песок возле самой двери. После нескольких штыков раздался громкий металлический скрежет.

Силади поднял голову.

– Песок выкопать нельзя?

Осима отбросил лопату и прислонился к стене туннеля.

– Тут мы не пройдем! Посмотрите только сюда, чтоб его черт побрал!

Мы столпились у двери и с немалым изумлением уставились на огромные каменные блоки, уложенные в ряд под песком.

– Они заложили дверь этими блоками, – сказал японец и ударил рукой по струйке песка, медленно осыпавшегося со стены. – Я не понимаю одного: как, черт возьми, они затащили их сюда, под землю.

– Ну, а дверь? – спросил Миддлтон.

Никто ему не ответил.

Мы все стояли и стояли, и если бы я, по крайней мере, увидел, как они ломают голову, я бы ничего не сказал, но их лица не выражали ничего, кроме усталости и покорности неумолимой судьбе. А это привело меня снова с такую ярость, что я заорал на них, как ямщик на ленивых лошадей:

– Эй! Мы так не договаривались! Мы условились, что и вы сделаете все возможное, не только я! Силади печально улыбнулся мне.

– Может быть, вы подскажете, что нам делать?

– Откуда мне-то знать! – орал я, выйдя из себя. – Вы специалисты или кто такие, черт побери! Я делаю свою работу, а вы уж делайте свою!

– Вы видите эти каменные блоки под песком? – мягко спросил Йеттмар.

– Еще бы не видеть!

– Так вот… каждый из них весит как минимум две-три тонны. Если вы не знаете какого-нибудь волшебного слова, вряд ли мы сможем их сдвинуть с места.

– Ну, а дверь?

– Эта?

– Ну а какая же еще!

– Взломать ее нет возможности. Она сделана из того же самого металла или минерального сплава, что и плита над входом. Она не ломается, пила ее не берет, ее можно было бы, пожалуй, только взорвать. Что однако при данных обстоятельствах…

– Это должно означать, что мы сдаемся?

– Может быть, стоит попробовать пройти через один из боковых туннелей.

– Вам хорошо известно, что на это у нас времени нет. Я думаю, что люди Джиральдини идут за нами по пятам. Либо мы пройдем здесь, либо мы проиграли!

Он хмуро посмотрел на дверь и ничего не сказал.

– Послушайте меня, – сделал я еще одну, последнюю попытку расшевелить их. – Давайте пораскинем мозгами. Вы говорите, что те хотели, чтобы потомок Иму нашел солнечную ладью.

– Это только одна из наших гипотез.

– Перебирать их у нас нет времени. Давайте остановимся на этой. Тогда это – дверь, а не преграда, понимаете? Дверь, которая открывается для посвященных. В общем, таковы мои предположения.

– Не слишком доходчиво, – промямлил Йеттмар.

– Доходчиво или нет, а искать решение следует где-то здесь.

– Мне все еще непонятно, – пробурчал и Хальворссон.

– Что вам непонятно? Если это дверь, а не преграда, то ее можно и открыть. Только нужно найти открывающий механизм. Я умышленно не употребляю слов «замок» и «ключ».

Силади уныло махнул рукой.

– Вы только посмотрите на нее, Сэм. Нигде ни царапины, нигде ни одного отверстия. Это стена, а не дверь!

Я бросил бесплодные споры и подошел к стене поближе. Почти уперся носом в иероглифы и ощупал их все по очереди. Увы, я не смог обнаружить среди них ни одного подозрительного знака.

В крайнем отчаянии я изо всех сил ударил по плите и чуть ли не в слезах повернулся к ней спиной.

– Она же точно должна открываться. Должна быть на ней какая-нибудь потайная кнопка, которая приводит ее в действие. Я совершенно уверен, что перед нами дверь. И те, кто ее построил, наверняка пытались поста– вить себя на наше место. О черт бы вас побрал, знать бы, как у вас мозги устроены!

В то же мгновение камни, представлявшие собой боковые опоры двери, дрогнули и заскрежетали. Над нами по суданской автостраде двигалась на юго-запад еще одна танковая колонна. Со свода туннеля начал сыпаться песок, и каменная дверь как будто шелохнулась.

– Я уже верю только, что танки… – начал было я, но поперхнулся своими же словами: гул танков постепенно замер вдали, а камни скрежетать не перестали, более того, дверь как будто начала подрагивать, как крылья собирающейся взлететь бабочки.

– Смотрите! Боже мой! Смотрите! – услышал я крик доктора Хубер и почувствовал, как Сети схватила меня за руку. – Смотрите на дверь!

Откуда-то, может быть, из недр земли до нас донеслось тихое ворчание, словно сонный лев потягивался после обильного обеда. Невооруженным глазом было видно, что дверь двигается. Это сопровождалось усилившимся песчаным дождем со свода, а со стен туннеля на пол стали падать комья глины и песка. Щели в каменном барьере, построенном у двери, расширились, и многотонные колоссы стали подскакивать друг на друге, словно некий волшебник прикоснулся к ним своей палочкой.

– Сэм! Дверь! – услышал я надсадный шепот Сети, а потом уже не слышал ничего, потому что вся энергия сконцентрировалась на зрительных нервах, так что я, пожалуй, не услышал бы даже, если бы над нами звучали трубы Страшного суда.

А посмотреть было на что. Сначала дверь скрыло от нас огромное плотное облако пыли, потом резкий порыв свежего воздуха швырнул его в нас. В испуге мы, схватившись руками за лицо и сыпля проклятиями, принялись тереть засыпанные песком глаза. Когда же освободились от песка, все пошло как по маслу.

Дверь, эта казавшаяся несокрушимой преграда, с тихим скрежещущим звуком скользнула в вырубленную в стене щель, которая стала видна лишь посте того, как камни пришли в движение. Бесшумно и четко, как самые современные запирающие устройства с электронным управлением. За дверью же появился еще один коридор, дальний конец которого терялся в облаке пыли.

– Чудо, снова чудо! Бог сотворил чудо! – пролепетал Хальворссон и осенил себя крестом.*' – Откуда они могли знать, когда нужно открыть дверь? – простонал Силади и, разинув рот, уставился на меня.

– Я говорил, что это дверь! – закричал я торжествующе. – Я говорил, что нужно только найти к ней ключ! Они точно знали, что сюда придет тот, кто обладает ключом!

Хальворссон уперся руками в бока и ехидно засмеялся, глядя на меня.

– О каком там еще ключе вы болтаете, вы, закоренелый атеист? Где он, этот ваш чудо-ключ?

У меня уже готов был сорваться с языка ответ, что, мол, давайте поищем, может быть, найдем его в открытой двери, когда в установившейся тишине до нас долетел ликующий голос Ренни, стоявшего позади нас:

– Здесь! Вот он – ключ! Ключ, который мне оставил мой отец!

На ладони его вытянутой руки поблескивал изготовленный из неизвестного материала жук-скарабей.

– Как вы до этого додумались, Ренни? – спросил я его, когда мы уже были в следующем коридоре. – Вы что-то почувствовали?

– Даже не знаю, – пробормотал он задумчиво. – Первым толчком послужили, пожалуй, ваши слова. Знаете, у кого есть право пройти к пирамиде, у того должен быть и ключ. Я почти подсознательно начал размышлять, что же у меня может быть. А потом как будто какая-то неведомая сила вложила скарабея мне в руки. Возможно, конечно, что это только мое ощущение.

– Вы видели какую-нибудь вспышку, луч или что-то подобное?

Он решительно потряс головой.

– Определенно нет. Я просто протянул скарабея в эту сторону, и дверь сдвинулась. Ну не чудо ли?

– Да, несомненно.

– Эй! – протолкался поближе ко мне Миддлтон. – А не может быть, что запирающаяся плита сдвинулась все-таки из-за танков?

– Абсолютно невероятно. Но мы сейчас же убедимся в этом! Ренни!

– Я слушаю.

– Повернитесь и закройте дверь! Он изумлено воззрился на меня.

– Что сделать?

– Закройте дверь! Если вы ее оставите открытой, то окажете большую услугу Джиральдини и Рении!

– Вы думаете, что… она закроется?

– Попробуйте.

Он вынул скарабея из кармана и зажал его в руке.

– А вы? Как вы потом выйдете? Просто можно было расчувствоваться, как он о нас заботится.

– За нас не волнуйтесь, – сказал я, добавив про себя: «И до этого ты не очень-то волновался…»

Он пожал плечами и вытянул руку.

Я думаю, что никто и никогда не следил за ходом спектакля с таким трепетом, как мы за действом Ренни. Скарабей лежал у него на ладони, дверь однако оставалась совершенно неподвижной.

– Ну, и что теперь! – рявкнул я на него.

– Откуда я знаю, – сказал он беспомощно. – Я и тогда больше ничего другого не делал.

– Так почему же она не движется?

– Не имею понятия…

– А вы при этом тогда не думали о чем-нибудь?

– Нет. То есть…

– О чем?

– Кажется, о том, что хорошо бы, чтобы дверь открылась.

– Ну, так теперь подумайте, что хорошо бы, чтобы она закрылась. Ну, давайте! Чего же вы ждете?

Я увидел, как от напряжения у него на лбу выступили капли пота. И когда чуть было снова не закричал на него, дверь дрогнула и выдвинулась из стены.

– Валяйте, Ренни! Дальше!

Исписанный иероглифами монстр двигался с такой медлительностью, как будто полз по моим измученным нервам. В тридцати или сорока сантиметрах от противоположной стены дверь остановилась и больше не двигалась.

– Давайте, Ренни! Ее нужно закрыть до конца – и этот раунд мы выиграли. Им может понадобиться не один час, пока они сумеют пройти здесь!

Ренни старался из всех сил, пот лил с него ручьями, дверь, однако, так больше и не шевельнулась.

– Сосредоточьтесь, Ренни! Ради бога, попытайтесь сосредоточиться!

Сдавленным от рыданий голосом он проскулил, обращаясь ко мне:

– Нет больше сил! Я не могу ее закрыть! Что я ни делаю, она не двигается!

– Она должна сдвинуться, потому что иначе нам конец! Если вы закроете ее, мы выиграли этот матч! Пока они пробьют себе здесь дорогу, вы сможете улететь!

– Я не могу! Поймите же, что я не могу!

Он сгорбился, сунул скарабея в карман, дыша так тяжело, словно только что закончил победителем полуночный марафон в Сан-Паоло.

Силади подскочил к нему и обнял за плечи.

– Что с тобой, Ренни? Все в порядке, мой мальчик? Ренни кивнул головой и оттолкнул от себя Силади.

– Все в… в порядке! Но я не… могу… ее закрыть…

– Хорошо, мой мальчик, и не надо. Придумаем что-нибудь еще.

Потом Силади повернулся ко мне, потрясая кулаками.

– Оставьте Ренни в покое, понятно? Еще не сможет улететь из-за этой дрянной двери! Может быть, механизм испортился. Подумать только! Он находился здесь под землей около четырех тысяч лет!

Я сделал над собой усилие, чтобы успокоиться: ведь, в конце концов, все могло получиться и хуже.

– Ладно! – сказал я и кивнул им. – Вы правы… Может быть, действительно, механизм не в порядке. Вы теперь идите вперед, а я тем временем приготовлю для них небольшой сюрприз.

Я подождал, пока они не побрели покорно вперед, и попытался подтолкнуть вслед за ними и Сети.

– Ты тоже иди, дорогая… Я тотчас догоню вас. Однако Сети решительно покачала головой.

– Я останусь с тобой. Пока только…

Для нежностей у нас не было времени. Вместо ответа я выудил из кармана небольшое взрывное устройство, установил контактный взрыватель и закопал мину в проеме двери под воображаемым порогом. Стряхнул с рук песок и обнял Сети за плечи.

– Пойдем, дорогая! Этим мы выиграли еще несколько минут.

Мы сделали, наверно, всего несколько шагов, догоняя остальных, когда она неожиданно остановилась.

– Что случилось, дорогая?

Одной рукой она оперлась о стену туннеля, а другой вцепилась в мое плечо. Ее пальцы впились в мое тело с такой силой, что я невольно вскрикнул.

– Ой! Что случилось, Сети? Тебе нехорошо?

Она ответила не сразу, лишь стояла и тяжело дышала; было заметно, как поднималась и опускалась ее грудь. Затем она заговорила хрипловатым голосом, как ее мать:

– Как-то странно, Сэм… Все так странно. Я подумал, что волнение слишком подействовало на ее нервы.

– Послушай меня. Сети, – сказал я как можно нежнее. – Нужно только еще чуть-чуть запастись терпением. Совсем чуть-чуть. До входа, видимо, совсем недалеко. Когда дойдем, ты сможешь отдохнуть…

Она повернула ко мне лицо, и тут я впервые по-настоящему испугался. Я не увидел ее зрачков, карие глаза ее совершенно побелели.

– Сети! – рванулся я к ней. – Сети! Что с тобой!

Она повесила голову, отпустила мое плечо и неуверенным шагом двинулась вперед. Я поспешил за ней, чтобы подхватить, если вдруг упадет, но до этого все же не дошло: спотыкаясь, правда, но она медленно шла за остальными.

Я наклонился, разгладил носовым платком песок над взрывным устройством, потом бросился за ней вдогонку.

Когда на Сети упал луч моего фонарика, она снова стояла у стены, прислонившись к ней спиной. Глаза ее по-прежнему отсвечивали белым и не видно было и признака зрачков. Я сделал несколько шагов, чтобы подойти к ней и повести дальше, когда нечто помешало мне и почти толкнуло назад, туда, где я стоял перед этим.

Этим нечто был голос Сети.

Потому что в тот момент, когда я шагнул к ней, она заговорила.

Она открыла рот, и с ее губ стали срываться звуки, которые, как я теперь понимаю, были словами: певучими словами неизвестного языка. Ее голос звенел и переливался, словно электронные музыкальные инструменты играли странную мелодию в несколько какофоничном исполнении. Но было в этой музыке, несомненно, что-то успокаивающее.

Я остановился, протянутые к ней руки безвольно опустились, и я застыл на месте, словно превратившись в соляной столб.

И если вы сейчас меня спросите, почему я был так поражен, ведь после всего случившегося я должен был знать об этом странном языке, – что ж, просто я ни– кому не пожелаю, чтобы однажды его избранница с совершенно побелевшими глазами начала исполнять для него мелодию, как это сделала Сети.

Если только, конечно, она музицировала для меня.

Когда мы догнали остальных, Хальворссон с укоризненным видом скользнул по мне лучом своего фонарика и тихо проворчал:

– Боюсь, что ваше место здесь, впереди.

Я глотнул подступивший к горлу ком, но ничего не ответил. От вопроса Йеттмара, однако, мне не удалось уклониться.

– Вы пустили в ход один из ваших маленьких трюков, Сэм?

– Я подложил им мину нажимного действия. Я увидел, как Силади, остолбенев, чуть не выронил фонарик.

– Что вы сделали?

– То, что я сказал. Подложил им мину.

– А если они наступят на нее?

– А какже, конечно, наступят! Для того и подложил! После этих слов все, за исключением Ренни, обступили меня.

– Вы не объясните нам поподробнее? – спросил Осима, угрожающе блеснув стеклами очков. Я отказывался понимать, что происходит.

– Что значит – поподробнее? Какого черта вам снова нужно. Люди Джиральдини дышат нам в затылок, а вы черт знает чего хотите. Вы не скажете мне, какая муха вас укусила?

– Мы так не договаривались, Нельсон, – сказал Миддлтон.

У меня вдруг возникло ощущение, что я попал в дом умалишенных. В дом подземных умалишенных.

– Так не договаривались? А о чем же, дьявольщина, мы договаривались?

– Вы пообещали, что защитите нас. Но не такой же ценой, что устроите кровавое побоище. Вернитесь и уберите эту мину!

Бог мне свидетель, я не знал, плакать мне или смеяться. Я закрыл лицо руками и простоял так несколько секунд. А отняв руки от лица, я чувствовал себя таким же беспомощным, как и до этого.

– Вернитесь и уберите эту мину! – повторил визгливым голосом Силади.

Только тогда я понял, что они ни капельки не шутят.

Так вот оно что! Проснулась совесть интеллигентов, и именно в тот момент, когда на карту поставлена моя шкура!

Я отвел руку назад, словно для того, чтобы только почесать поясницу, но тем же самым движением выхватил из кобуры пистолет. Стряхнул с себя руку Сети и направил пушку в грудь Силади.

– Послушайте, вы, законченный олух! – начал я вправлять ему мозги. – Меня не интересует, нравятся или не нравятся мои методы вашему паршивому прекраснодушию. Вы с вашей блистательной компанией и понятия не имеете, кто такой Джиральдини. И коль скоро о нем зашла речь, то этот проходимец и иже с ним только потому и могут существовать, что подобной вам интеллигентской размазни на земле как собак нерезаных. Вместо того, чтобы прикончить их на месте, их освобождают под залог, – а это то же самое, что мертвому припарки! Но на сей раз Джиральдини и Ренци имеют дело с мужчиной. Как сумею, так и прикончу их, ясно? И уж вы-то мне не станете помехой, мои прекраснодушные!

– Я думаю, вы правы, Сэм, – прозвучал чей-то голос у меня за спиной.

Я мигом обернулся: позади меня стоял Ренни.

Я направил ствол пистолета на него, он сразу же затряс головой.

– Меня вам нечего бояться, Сэм. Я хочу улететь отсюда, а единственная гарантия этого – вы. Лучше дайте и мне такую же игрушку!

Я колебался лишь пару секунд. Потом потянулся к поясу и достал второй пистолет. Бросил его Ренни и в тот же миг повернулся к нему спиной.

– Слушайте меня внимательно! – сказал я. – Больше я не буду трепать языком. Поймите, что мы связаны одной веревкой. Машину уже не остановить. Вы сможете спастись, а Ренни улететь только при том условии, если я покончу с Джиральдини и Ренци. Иначе они прикончат нас. Неужели это непонятно?

– Мы не желаем становиться игрушкой в руках гангстерских банд, – промолвил холодно Силади. – Даже в том случае…

– Ох-ох, бедняжка-профессор! – воскликнул я, чувствуя, как в душу мою вселяется какое-то безграничное отчаяние. – Об этом нужно было подумать раньше. Еще в Сан-Антонио вы были не против, чтобы я убрал их!

– Но и вы ничего не говорили о минах! Я почувствовал на руке легкое пожатие. Я обернулся – это был Ренни.

– А не слишком много времени мы теряем? – спросил он, и глаза его выражали обеспокоенность.

– К черту все, ты прав, Ренни! Пошли, джентльмены! Мафия пусть будет на моей совести. Уж как-нибудь я управлюсь с этим делом!

Не успели мы пройти и несколько шагов, как Осима поднял руку.

– Остановитесь-ка! Туннель начинает идти под уклон! Остановитесь!

Мы замерли на месте и уставились на него, а он – на прибор, который держал в руках.

– Уклон все увеличивается. Скоро мы это сами почувствуем. Мы, пожалуй, уже у самой пирамиды.

– Расстояние? – спросил Силади.

– Примерно такое же, как и расстояние между входом под землю и холмом. Мы должны быть в тридцати метрах от центра холма.

– Направление?

– По-прежнему прямое, как стрела.

– Посветите кто-нибудь на землю, – сказал Силади. – Если я не ошибаюсь, то, что мы ищем, будет на глубине нескольких этажей.

Я опустил револьвер в карман и попытался говорить примирительным тоном.

– А почему вы думаете, что теперь нам нужно спускаться вниз?

Он покосился на мою руку, но, увидев, что в ней нет ничего, кроме фонаря, как будто успокоился.

– По двум причинам… Первая – источники. Древние очевидцы тоже спускались вниз. А другая – это то, что… Если вершина пирамиды находится под вершиной холма, то она должна быть погружена под землю на глубину нескольких этажей.

– Вероятно, – согласился я, потому что тем временем меня стала занимать иная мысль. – Скажите, Петер, – спросил я, – для чего, по-вашему, служат те боковые ходы, мимо которых мы прошли?

Он сдвинул брови и поднял палец.

– Вы чувствуете воздух?

– Я – нет.

– Я бы сказал, что здесь есть воздух, точнее говоря, – кислород. И бьюсь об заклад, что ему не три тысячи лет.

– Значит, их сделали для вентиляции?

– Очевидно. Они, может быть, ведут в какую-то пещеру. По-видимому, существует возможность и по ним попасть сюда, под землю!

– Значит, к пирамиде можно подойти и по боковому ходу?

– Я более чем уверен. Вот подумайте. Если бы они построили только один вход, то взяли бы на себя большой риск.

– Они?

– Да, они самые. Одно землетрясение – и все прахом! Они обязательно должны были построить и другой вход!

Теперь уже почва у нас под ногами ощутимо пошла под уклон. И спускаясь наощупь по все круче уходившему вниз полу, я, не переставая, размышлял над тем, сколько шансов у людей Джиральдини обнаружить другой вход. Отвлек меня от моих мыслей несколько испуганный голос Миддлтона.

– Смотрите! Туннель закончился!

Мы сбились в кучку, как овцы, потерявшие своего пастыря.

Перед нами в свете фонарей была лишь голая глиняная стена, гладко обработанная, какой ее оставили старательные рабочие три с половиной тысячи лет тому назад.

Силади прислонился к стене и негромко хохотнул.

– Конец! Черт бы его побрал, конец!

Остальные же стояли, таращась на стену, словно на глине перед ними появился Иму во главе всех войск мира Красного Солнца.

– Конец чему? – спросил я подозрительно, хотя, честно говоря, незачем было и спрашивать: безнадежность была написана у них на лицах.

– Чему? Ну, всему… Вы не видите, Нельсон? Мы пришли в тупик. К пирамиде ведет все-таки какой-то из боковых коридоров…

– Почему вы так думаете?

– А вам недостаточно этой стены перед носом?

– Да, но… зачем ее могли поставить?

– Спросите у них самих. Вы же знаете их логику, нет? По крайней мере, вы совсем еще недавно выхвалялись, что знаете ее.

Я ощупал стену, потом постучал по ней кулаком. Стена не гудела и не давала трещин: словом, вела себя точь-в-точь, как нормальная стена туннеля, за которой только и есть, что мать-земля сырая.

– Ренни? – обернулся я к молодому человеку.

– Слушаю, – буркнул он подавленно.

– Вы ничего не чувствуете?

– Я? Нет…

И Сети стояла рядом со мной, ссутулившись, втянув голову в плечи, – само воплощение беспомощности.

Тогда я в первый и последний раз окончательно потерял голову. Я знал, что люди Джиральдини идут за нами по пятам по туннелю и искать теперь боковой вход было безнадежным делом.

Кажется, я заорал и принялся браниться, причем вряд ли выбирал выражения. Затем я упал на колени на пол коридора и начал колотить по глине, присыпанной тонким песком. Повторяю: я орал, бранился и молотил почву под нашими ногами.

Я колотил до тех пор, пока не послышался грохот, как от ожившего большого барабана в оркестре.

Я пришел в себя, когда ко мне подскочил Силади, рывком поднял меня с земли и поцеловал в лоб.

– Нельсон! Вы гений! Я заранее прошу прощения за все, чем обидел вас и чем еще, вероятно, обижу! Сам господь бог не додумался бы!

– Однако подумать об этом нам следовало! – покачал головой Хальворссон, то и дело сплевывая песок. – Вы сами только что говорили, что пирамида должна лежать значительно ниже уровня коридора.

Каменная плита, прикрывавшая вход под землю, лежала теперь перед нами, наполовину очищенная от песка. Я прислонился к стене, с трудом переводя дыхание, как будто с кем-то подрался.

– Прочитать надпись? – спросил Осима, указывая на проступившие иероглифы.

Я почувствовал, что силы возвращаются ко мне, чем тут же воспользовался, чтобы отмахнуться.

– На это сейчас нет времени. Я не думаю, чтобы именно здесь они написали что-то важное.

– Это тоже какая-то выдержка, – пробормотал Миддлтон и, вытягивая шею, пытался разобрать непонятные для меня рисунки.

– Кажется, отрывок гимна.

Силади наклонился и вместе с Йеттмаром поднял плиту. Она легко сдвинулась, и наши любопытные фонарики осветили длинную вереницу вырубленных в камне ступенек, которые вели куда-то в темнеющую глубину.

Я увидел, как доктор Хубер, когда Силади и Йеттмар отбросили в сторону каменную плиту, перекрестилась. Ренни неподвижным взглядом смотрел вглубь, а Сети дрожала, как осиновый лист.

Я же подтянул ремень брюк и без колебаний стал спускаться.

Тридцать две ступеньки вели в чрево земли по прямой линии, но еще на тридцатой по кривизне стены я почувствовал, что начинается поворот.

– Осторожно, – сказал я. – Лестница поворачивает!

Они с опаской двигались по моим следам, сразу же за мной шел Петер Силади.

– А не стоит ли и здесь замаскировать вход? – пробасил он мне в ухо.

– Бесполезно. Ведь следы покажут им все в точности. Здесь нет ветра, который нанес бы песка.

Лестница сделала еще один поворот, вызывая у меня ощущение, что мы движемся по кругу.

– А я и не знал, что у египтян были винтовые лестницы, – пробормотал я.

Силади открыл было рот, чтобы ответить мне, когда лестница неожиданно снова выпрямилась и свет моего фонарика отразился от огромной, такой уже знакомой каменной плиты, которая снова загораживала нам путь.

– Передайте по цепочке, чтобы все остановились… И пришлите сюда Ренни.

Я плюхнулся на последнюю ступеньку и пригляделся к плите. Она была в точности такой, как ее двойник наверху, в коридоре. И на этой плите тянулся только один ряд иероглифов, как будто и с теми же знаками, что и на той, другой. Хотя, конечно, – подумал я, – вполне вероятно, что они только для меня такие одинаковые.

Через несколько минут Ренни протиснулся ко мне и уставился на каменную плиту.

– Это тоже дверь?

– Должна быть дверь. Попробуйте-ка…

– С помощью скарабея?

– А как же? И чтоб недолго канителиться, думайте сразу же о том, о чем следует. Мол, ох как было бы хорошо, чтобы эта дверь открылась! Ну же, давайте! Джиральдини уже наступает нам на пятки!

И тут, как будто случаю было угодно придать моим словам вес, откуда-то издали до нас донесся тихий щелчок или хлопок, и несколько мгновений спустя наших лиц коснулся легкий поток воздуха. Впервые с тех пор как мы спустились под землю.

– Что это было? – вскинулся Силади.

– Пожалуй, моя мина… Если только…

– Если только?

– Если только они не проделали себе взрывом проход в каком-то другом месте. Что весьма маловероятно. Давайте, Ренни! За дело!

Молодой человек послушно опустил руку в карман, извлек скарабея, потом закрыл глаза и вытянул руку в сторону двери. На его ладони покоился священный жук, на лбу от напряжения заблестели капли пота.

– Вперед, Ренни! Ради всех святых, вперед! Давай, сдвинь же ее!, Этот крик, конечно, раздавался только у меня в глубине души, и я с трудом сдерживался, чтобы не подбежать к двери и не помочь Ренни сдвинуть ее с места.

Лицо Ренни заливал пот, и я почувствовал, что постепенно и сам становлюсь мокрым от пота.

– Вперед! Давай! – выкрикнул я теперь вслух.

И, словно подчиняясь моей команде, дверь двинулась и с плаксивым скрежетом уползла в противоположную стену. На нас посыпались песок и клубы пыли, свод над головой задрожал, и вдали снова послышались хлопки.

Ренни обессиленно оперся о стену и, тяжело дыша, хватал ртом воздух.

– Больше не могу… Открывать двери… это… это высасывает… из меня… все силы.

Я просунул ему руки под мышки и помог пройти сквозь облако пыли там, где только что стояла дверь. Посветив вперед фонариком, я громко закричал:

– Есть! Идите скорее! Кажется, мы пришли!

Перед нами был большой зал: намного больше усыпальницы Иму, и его белые стены так и сияли в свете фонарей. Напротив нас были еще два входа, не имевшие однако дверей. От проема первого входа куда-то уходили ступеньки, как те, по которым мы спустились, и нигде не было и следа двери, преграждающей путь.

Силади вытянул руку и указал на этот проем.

– Там! Там другой вход! Через него входили в древности…

Йеттмар схватил меня за руку.

– Посмотрите под крышу!

Мы все подняли головы, но не увидели на белом потолке помещения ничего, кроме нескольких черных пятен.

– Я ничего не вижу, – прошептала доктор Хубер.

– Вы не видите пятен?

– Вы имеете в виду вон то черное?

– Копоть от факелов! – воскликнул Йеттмар. – Мы явно попали, куда нужно. Кто-то из них, сдается, писал, что они зажигали не масляные фитили, а факелы. И это на стене – тоже гарь и копоть от них.

Силади и я тем временем уже обследовали один из углов помещения, где лежали грудой по меньшей мере штук двадцать разной величины сосудов из камня и мрамора. Я вопросительно взглянул на Силади и был немало удивлен тем, как возбужденно горели его глаза.

– Это, пожалуй, канопы.

– В каком-то из источников речь была также и о золотых сокровищах.

– Не исключено, что и они здесь есть. Посмотрите только, как красива эта резная чаша. Если я не ошибаюсь…

Я схватил его за руку и потащил за собой ко второму дверному проему.

– На это у нас сейчас нет времени! Когда все будет позади, вы сможете изучать их, сколько вам заблагорассудится!

Перед дверным проемом я выпустил его руку и повернулся к остальным, припустившим вслед за нами.

– Послушайте меня! Вероятно, у нас больше не будет возможности поговорить друг с другом. У нас нет времени, чтобы обследовать все помещения. Что бы ни случилось, если придется уносить ноги, бегите через этот выход.

– А если… – выдавил Миддлтон. – Если… А кто откроет нам двери?

– Вряд ли в этом будет надобность. Субесипу и другие посетители не обнаружили дверей, тем не менее, они спустились до пирамиды. А теперь вперед!

Я утер лоб и прислонился к стене. Боже мой) Источник, который светит непрерывно три с половиной тысячи лет!

Позади меня царило гробовое молчание, хотя все стояли тут же, в каких-то нескольких сантиметрах от меня. А звезда мягко светила, словно приветствуя нас.

– Красное Солнце! – прошептал Ренни.

– Посмотрите-ка на линии, – буркнул Осима.

– Какие линии?

– Вы не видите? Некоторые звезды связаны между собой голубыми линиями.

– Вижу. И что тут особенного?

– Это созвездия. Они точно так же, как и мы, видят на небе созвездия.

– Меня больше смущает вот та красная звезда. Как вы думаете, они оттуда прилетели?

– Совершенно точно. Боже мой! И с тех пор она без перерыва светит!

– Чудо и только… А что может быть тем неиссякаемым источником, который выполняет свою функцию до скончания времени? – прошептал пораженный Хальворссон.

– Ну а дверь? А скарабей?

Ренни неверным шагом вышел на середину зала и в суеверном страхе уставился на раскинувшуюся у него над головой звездную карту, во много раз превышающую человеческий рост.

– Боже мой! Значит, это правда! Все это правда! Спасибо тебе, отец!

– Карабинас… Ты смог бы сказать, какая это звездная система?

Грек еще раз оглядел стену, потом покачал головой.

– Я не совсем уверен, действительно ли это Орион. Есть определенное сходство, но…

– Но?

– Если это и он, то всего лишь одна его часть, увеличенная до колоссальных размеров. Во всяком случае, это созвездие настолько далеко от нас, что до таких размеров его не может увеличить ни один телескоп.

– А Красное Солнце?

– Не могу опознать. Может быть, кто-то из радиоастрономов…

– Дальше! Идем дальше! – подстегнул я их и первым проскочил через проем, чтобы попасть в следующее помещение. Но не успел я еще покинуть зал со звездной картой, как меня остановил возглас Ренни:

– Посмотрите-ка сюда! Мистер Нельсон! Я обернулся, стоя уже у порога.

– В чем дело?

Он, вытянув руку, показывал что-то, но головы остальных мешали мне разглядеть как следует, что у него в руке.

С первого взгляда я понял, что этот предмет был изготовлен тысячелетия тому назад. Он представлял собой указательный палец, самый обыкновенный человеческий палец, полый внутри, как палец перчатки. Его сделали из какого-то блестящего хрупкого материала, и Ренни, держа его в руке, указывал красным ногтем этого пальца как раз на проем двери, ведущей в другой зал.

Я кончиком пальца дотронулся до этого предмета: он был прохладный и жесткий, как пластмасса.

– Где вы его нашли?

– Здесь, возле карты. Он лежал на полу.

– Это, вероятно, принадлежность к карте, – сказал Хальворссон.

– Вроде бы… пожалуй… его непременно нужно надеть на палец, – пробормотал Силади. – Может быть…

– Надевайте, куда хотите! – крикнул я и повернулся к ним спиной. – Переходим в следующий зал!

Подсознательно я ощущал, что и остальные, оцепенев, стояли позади меня, но был настолько переполнен величием момента, что забыл обо всем на свете. Я знал только, что я, Сэмюэль Нельсон, стою вот здесь, в чреве захороненной пирамиды, и вижу то, что несколько тысячелетий тому назад видели они, пришельцы с планеты Красного Солнца, или что увидел Субесипу.

Когда охватившее меня легкое головокружение прошло и слезы высохли в уголках глаз, я был, наконец, в состоянии сориентироваться, куда же я попал.

Место, где я стоял, было не помещением, а громадным балконом, который висел на стене зала чудовищных размеров. Под ним, в недосягаемой глубине, виднелся пол пирамиды, а над головой у меня, пожалуй, на высоте нескольких этажей раскинулся свод зала. И этот свод был точно таким, как у пирамид: четыре его стены сходились в геометрическом центре зала в вершину.

И тут все позади меня разом заговорили.

– Боже мой! – прошептал Силади. – Значит, дошли… Посмотри, Никое!

– Ракета…

– Ракета Иму!

– В ней не меньше ста метров высоты…

– Посмотрите на ее дверь… Дверь открыта!

– Спустимся по лестнице…

Кто-то оттолкнул меня и начал спускаться по узкой, обнесенный перилами винтовой лестнице, которая вела к ракете в глубину, казавшуюся отсюда сверху головокружительной. Потом я почувствовал, как Сети схватила меня за руку и словно сквозь сон услышал ее шепот.

– О, Сэм!.. Она такая великолепная и… такая страшная! Я боюсь ее, Сэм!

– А точно она полетит? – шепнул кто-то.

– Иму мне все рассказал. Мне нужно только передвинуть рычаги. Но сначала все вы должны отойти от меня подальше!

– За нас не бойся, мы уж…

Где-то на чудовищной высоте чернела над нами дверь ракеты, и к ней вела лестница из того же самого неизвестного материала, из которого были сделаны плиты, прикрывающие подземные ходы. Прямо под дверью на боку серой сигары виднелись странные знаки, совсем не похожие на иероглифы. Неизвестный умелец нарисовал или вырезал последовательность групп знаков, казавшихся хаотичным переплетением точек и линий.

– Вы сможете это расшифровать? – повернулся я к Карабинасу и почувствовал, как туман у меня перед глазами постепенно рассеивается.

– Что именно?

– Посмотрите! Под дверь… Это не надпись? Грек задрал вверх голову, напрягая зрение, потом скривил губы.

– Не имею понятия. Это не по-египетски. Напоминает Морзе.

– Наверно, название корабля, – пробормотал Йеттмар.

– Солнечная ладья!

Ренни сделал несколько шагов, потом обернулся к нам.

– Что ж… Да хранит вас… – И, подняв руку к глазам, отвернулся.

Доктор Хубер вырвалась из рук Силади и подбежала к сыну.

– Постой! Нет! Не пущу тебя! Ты мой сын… Все это вздор! Ты мой сын, Ренни, и не имеешь права…

Молодой человек вытер слезы и мягко, но решительно оттолкнул женщину от себя.

– Я должен идти… мама! Они там ждут меня! Тысячи лет ждут, чтобы я вернулся. Мне нужно туда и…

Неожиданно я услышал у себя над ухом шепот Осимы.

– Вы думаете, полетит?

– Ренни?

– Да нет же. Космический корабль.

– Несомненно. С их-то техникой? С тех пор как я увидел ту звезду на карте, я уже ни в чем больше не сомневаюсь.

– А крыша пирамиды?… "_ – Как только космический корабль стартует, она раскроется или обрушится – откуда мне знать… Они наверняка что-то придумали.

– Дай-то бог, чтобы так и вышло!

– Да хранит вас бог) – воскликнул Ренни и сделал несколько шагов вверх по лестнице. – Да хранит вас бог! Я вернусь, клянусь… что вернусь и…

В этот момент тишину разорвала автоматная очередь у нас над головой.

Одновременно с первой очередью я инстинктивно бросился на пол и рывком повалил рядом с собой Сети. Треск автоматной очереди шел сверху, с балкона, как раз оттуда, откуда мы сошли вниз.

Автомат умолк, и громкие крики испуга перекрыл резкий голос Джиральдини:

– Руки вверх! Ваша игра окончена, Нельсон! Не делайте глупостей!

Я медленно встал и поднял руки.

– Только спокойствие! – прошептал я, пока те еще не приблизились к нам. – Чтоб никто не шевелился! Когда они будут внизу, я попытаюсь захватить Джиральдини и…

– Стойте! – услышал я неожиданно крик человека в шляпе. – Остановитесь, Ренни! Если шевельнетесь, пристрелю, как воробья…

– Остановитесь, Ренни! – закричал и я. – Остановитесь, он не шутит!

– Ренни! – услышал я вопль доктора Хубер совсем рядом с собой.

Ренни, однако, не обратил никакого внимания на предупредительные окрики и, сжав зубы, карабкался все выше.

– Остановитесь, Ренни! – услышал я снова крик человека в шляпе. – Остановитесь, несчастный! Еще один шаг – и я стреляю!

– Ренни! – завопил я в отчаянии, забыв даже о том, что стою с поднятыми руками.

Потом увидел и то, как вслед за протрещавшей очередью он пошатнулся, вздернул плечи, судорожно взмахнул руками и, как птица с распростертыми крыльями, рухнул в пустоту.

Громкие вопли и крики слились в единый мучительный хор, затем тело Ренни с шумом стукнулось об пол прямо рядом с нами.

Когда я подбежал к нему, он был мертв. Изо рта сочилась тоненькая струйка крови, веки его еще подрагивали, но лицо уже выражало спокойствие, и складки на лбу расправились.

Доктор Хубер с душераздирающим криком упала на тело сына, Сети вцепилась в мою руку и, кажется, тоже непрерывно кричала.

– Нет! – услышал я вопль Силади и по звукам потасовки рядом со мной сделал вывод, что его пытаются удержать, чтобы он не кинулся на людей Джиральдини.

Я выхватил свой револьвер и бросился на пол. Мне оставалось только надеяться, что в такой суматохе человек в шляпе не станет тратить на меня время.

– Руки вверх) – снова услышал я крик. – Всем поднять руки – или дам очередь) Я лег на живот и приподнялся на локтях. Целился я какое-то мгновение, потом сразу нажал на курок. Коротышка в шляпе остолбенел, и его шляпа как будто сдвинулась немного дальше на затылок. Насколько я мог судить на таком расстоянии, он ухмыльнулся, почти с сожалением. Потом покачал головой и поднял автомат, чтобы прицелиться.

В этот момент его настигла моя вторая пуля, попав точно посередине лба.

– Побежали! За ракету) – закричал я, выпустив вслепую еще несколько выстрелов по остальным, застрявшим без защиты на лестнице. – Скорей же, ради бога!

Я быстро осмотрелся, пытаясь определить, все ли здесь. Почти в обморочном состоянии я убедился, что Сети нигде нет.

Как безумный, я подскочил к Силади, который стоял ближе всех ко мне, и потряс его за плечо.

– Где Сети? Я же сказал, что…

Но Силади не обратил на меня никакого внимания. Одной рукой он прижимал к себе рыдающую доктор Хубер, а другой утирал ей слезы.

Было совершенно очевидно, что он не замечает моего присутствия.

Не успев даже подумать, я огромными прыжками вылетел из-за солнечной ладьи и распростерся на полу. Над головой у меня жужжали пули и, как разъяренные осы, впивались в землю. Попадут ли они в меня, было лишь вопросом времени.

На Сети я наткнулся возле Ренни. Она держала в объятиях тело брата и горько рыдала.

Поскольку на разговоры времени не было, я просто схватил ее в охапку и помчался вместе с ней за ракету. Богу было угодно, чтобы мы остались целыми и невредимыми.

Мы буквально ввалились в тень, отбрасываемую солнечной ладьей, и лишь тогда у меня появилось время, что бы осмотреть собравшихся. Доктор Хубер рыдала на плече у Силади, остальные же стояли, глядя перед собой тупым, апатичным взглядом. Четверть века надежд и чаяний, возможность великого контакта – все пошло прахом только потому, что какой-то мелкотравчатый подонок нажал на спусковой крючок автомата.

В бессильной ярости я бросился на пол и снова схватился за револьвер, чтобы перестрелять стольких из них, скольких только удастся. Но тут кто-то мягко взял меня за руку.

Это была Сети.

– Оставь это сейчас, дорогой, – сказала она. На губах ее играла неземная улыбка, и в эту злосчастную минуту я не мог не подумать, что она, скорбя о смерти старшего брата, может быть, помешалась или что у нее нервный срыв.

– Спрячь пистолет, дорогой, – сказала она на этот раз более решительным тоном. Удивление мое было таково, что я и в самом деле опустил оружие.

– Что… что ты задумала?

Она вытянула перед собой указательный палец, ноготь которого был окрашен в пронзительный красный цвет и поблескивал в сером полумраке, как бутон голландского тюльпана.

– Теперь я знаю все…Они сообщили мне, дорогой…

– Что это и… вообще… что такое… Она наклонилась ко мне и поцеловала прохладными губами.

– До свиданья, дорогой! Мне нужно лететь! Я должна лететь… Они так хотят!

Только теперь до меня стало доходить, что происходит. А то, что я вижу на пальце Сети, – это тот странный перчаточный палец, который Ренни нашел возле звездной карты.

– Не бойся, Сэмми! Все будет в порядке! Я попытался удержать ее, но на лице ее тогда была уже какая-то нечеловеческая, неземная улыбка.

– Эту миссию выполню я… и так будет лучше. Лететь должна я… потому что под сердцем я ношу то, что связывает нас. Да хранит вас бог!

Выстрелы неожиданно смолкли, и в следующее же мгновение я выскочил из-за ракеты. Какое мне теперь было дело до остальных, которые тоже столпились позади меня, подставляя себе пулям противника!

Но стрельба утихла. Стоявшие на лестнице заметил и, что кто-то торопливо взбирается вверх по ракете, поэтому и прекратили огонь.

– Остановитесь, мисс! – услышал я голос, очевидно, Джиральдини. – Остановитесь! Сопротивляться бесполезно! Мы не хотим вас убивать, но то, что вы собираетесь сделать, не имеет смысла… Поверьте…

Сети ничего не сказала, лишь вытянула руку. На какое-то мгновение я увидел, как красный лакированный ноготь вспыхнул молочно-белым светом, а потом уже не видел ничего или, вернее, увидел очень мало. Из указательного пальца ударил голубой луч света, точно такой, каким Рет убил Дему.

Я схватился руками за глаза, чтобы защитить их от слепящей вспышки, а когда опустил руки, все уже было кончено.

На лестнице, где только что стояли люди Джиральдини, бесформенной грудой лежали съежившиеся трупы.

Молочно-белый свет как будто заколыхался, и жуткая тишина ударила по барабанным перепонкам.

Вот тогда-то я понял все. Сердце раздирали боль и отчаяние, но сознание долга в конце концов взяло верх. Я подбежал к оставшимся и стал подталкивать их в сторону лестницы.

– Бегите! Туда, откуда мы пришли! Только через другую дверь, через второй выход! Карабинас!

– Я слушаю!

– Вы поведете их. Сети не может долго ждать! Если вы не поспешите, мы все тут погибнем!

– А вы?

– Обо мне не беспокойтесь. Не бойтесь, я не собираюсь умирать! Поторопитесь!

Им понадобилось минут десять-пятнадцать, чтобы исчезнуть из зала. Я остался наедине с Сети, не считая съежившихся трупов.

Я и сам не мог бы сказать, как долго стоял возле ракеты – десять минут, полчаса… Наверно, ждал, что откроется окно и рука помашет мне на прощанье…

Потом вдруг ракета задрожала. Она лениво шевельнулась, как будто отвыкла от движения. Ее бока содрогнулись, и она отклонилась на несколько сантиметров: сначала вправо, потом влево.

Тогда я побежал к выходу. Что было потом, мне трудно рассказать. Вокруг меня громыхали многотонные блоки, и в этом чудовищном шуме я вдруг увидел над головой солнце. Затем откуда-то хлынула вода и потащила меня с собой. Вода, возможно, была из Нила, а может быть, из какого-то лопнувшего водопровода.

Крыша пирамиды раскололась надвое, и ракета взлетела в небо. Когда вода швырнула меня на песчаный холм, я увидел в небе только узкую полоску огня.

…Ну вот, пожалуй, все.

Я задремал ненадолго, потом встал, побрился и побрел в ночной бар в надежде, что встречу там того несчастного летчика. Однако на дверях бара висел здоровенный замок: вокруг не было ни одной живой души.

Тога я вернулся к мотелю и попытался завести свою колымагу, чтобы укатить куда-нибудь на юг.

Я долго возился с мотором, который никак не хотел заводиться. При этом я изо всех сил старался не взглянуть случайно на синевшее надо мной небо.

Такая странная привычка появилась у меня в последнее время.