- То, о чем вы давно мечтаете, Сийна-сан, - произнес Карск. - Мы уничтожим Америку экономически.
      Удэ вернулся в Хану, истекая кровью. На память ему пришли недавние видения. Он был солнцем, он пылал... Свет, излучаемый им, был ослепительно ярок, он, Удэ, испускал огромную энергию... Он источал свет, тепло, жизнь. Все это было так, пока не началось кровотечение. Какая божественная влага вытекает из раненого светила? Плазма? Магма? Как бы там ни было, Удэ-солнце истекал кровью. И вместе с кровью иссякали его свет, тепло, жизнь...
      Удэ закричал. Он вопил, пока женщина, стоявшая рядом, не влила ему в глотку двадцать пять миллилитров торазина.
      Теперь, в полумраке дома толстяка Итимады, где все жалюзи были закрыты, Удэ дергал за проволоку, которой была привязана к стулу Одри. Она сидела, уронив голову на грудь. Удэ несколько раз ударил ее по щекам.
      - Помоги мне! - завопил Удэ. - Помоги! Я истекаю кровью!
      Глаза Одри открылись. Девушка не понимала, где она и кто на нее кричит. Перепуганная, измученная голодом и жаждой, она вскрикнула и потеряла сознание.
      Удэ, пыхтя, смотрел на нее. Он вспомнил, как она мирно спала, когда он ворвался в дом. Одри тогда не была связана, а возле постели стояли еда и питье, которые он торопливо проглотил, читая записку без подписи, лежавшую под плошкой с водой.
      "Одри! - было написано там. - Не бойся! Я увожу тебя на Гавайи, чтобы спасти твою жизнь. Теперь можешь не бояться тех, кто хочет причинить тебе зло. Оставайся здесь, пока я за тобой не вернусь. Верь мне".
      Удэ уничтожил записку. Это он привязал Одри к стулу, чтобы она никуда не ушла, пока он будет занят другими делами.
      Теперь же его заботило одно: как прекратить кровотечение.
      Вскоре Одри очнулась, потревоженная птичьим гомоном. На ее груди прикорнула ящерица геккон. Заметив ее, Одри взвизгнула и взмахом руки стряхнула с себя маленькую ящерку.
      Девушка выпрямилась на стуле, насколько могла.
      "Где я?" - подумала Одри. Голова болела так, словно ее зажали в тиски. В горле ощущался какой-то странный горьковатый привкус. Во рту пересохло, Одри умирала от жажды.
      Вокруг - везде, куда ни посмотреть - росли деревья.
      Толстенные, высоченные деревья. По рукам и ногам Одри плясали пятна света. Она была одета в голубые хлопчатобумажные шорты и белую майку, на ногах - бордовые пластиковые сандалии. Все поношенное и чужое. На майке Одри заметила какую-то надпись. Оттянув материал, она прочитала: "Мужские соревнования по троеборью. Кона Айрон, 1985".
      Кона? Где эта Кона? Одри напрягла память. Может быть, на Гавайях? Она огляделась. Голые руки и ноги овевал теплый ветерок. Щебетали птицы, жужжали букашки.
      "Неужели я действительно на Гавайях?" - мелькнула у Одри мысль.
      А потом вопрос: что же все-таки произошло?
      Одри стиснула руками ноющую голову и крепко зажмурилась. Солнце светило слишком ярко. От этого головная боль становилась еще сильнее. О Боже! Боже! Пожалуйста, сделай, так, чтобы голова перестала болеть!
      Теперь Одри вспомнила, что, сидя дома в Беллэйвене, она услышала какой-то шум и спустилась вниз. Она решила, что это Майкл, зачем-то заглянувший в отцовский кабинет. Но вместо Майкла...
      Кто? Кто оказался внизу? И почему?
      В мозгу ее, словно перепуганные птицы, проносились вопросы, на которые она не знала ответа. Голова заболела пуще прежнего. Одри застонала, скрючилась, и ее начало тошнить. Но толком не вырвало, потому что в желудке почти ничего не было.
      У Одри перед глазами все поплыло, и она легла навзничь на траву. Даже дышать было тяжело. Но все-таки девушка не потеряла сознания, и постепенно ей стало получше.
      Одри уперлась ладонями в землю и встала. Ноги подкашивались, и не держали ее... Осознав, что она почему-то стоит на четвереньках, с опущенной головой, Одри подумала, что, по-видимому, на мгновение опять отключилась.
      Ее начал охватывать страх.
      - Что со мной такое? - ужаснулась Одри.
      Судя по солнцу, лучи которого пробивались сквозь листву деревьев, было уже далеко за полдень. Вероятно, она очень долго лежала без чувств.
      Одри вспомнила, как Майкл окликнул ее. Он вошел в кабинет. Сверкнула его катана. Звякнули скрестившиеся клинки. Раз, другой, третий...
      А что было потом?
      Майкл! Майкл!
      Одри едва не расплакалась, но овладела собой. В ушах зазвучал укоризненный голос брата:
      "Слезами горю не поможешь. Держи себя в руках, Эйди".
      Этот голос словно придал ей сил, и Одри постаралась взять себя в руки.
      И тут увидела Удэ. Прежде всего ей бросились в глаза ирезуми татуировки, покрывавшие его обнаженный торс. Потом - его богатырское телосложение. На левом плече незнакомца белела повязка, на которой темным пятном запеклась кровь.
      Это был азиат. Японец или китаец, Одри точно не знала. Господи, как же рассердится Майкл!
      - Кто вы? - спросила Одри.
      Оказалось, что ей даже два этих слова выговорить - и то неимоверно трудно.
      - Вот, - Удэ протянул ей пластмассовый стаканчик, служивший крышкой для термоса, - выпейте.
      Она отхлебнула воды и поперхнулась. Он добавил:
      - Пейте медленно.
      У Одри опять закружилась голова, она опустилась в высокую траву.
      - Где я? - пролепетала Одри. - На Гавайях, да?
      Одри казалось, что ее голова налита свинцом. Она уронила ее на скрещенные руки, но лишь ненадолго, потому что распухшие запястья тоже страшно болели.
      - Где вы - не важно, - отрезал Удэ. - Вы ведь тут долго не пробудете.
      Одри продолжала пить очень медленно, хотя жажда настолько измучила ее, что девушка готова была осушить стакан единым духом. Удэ несколько раз подливал в него воды. Одри поглядела на солнце.
      - Что со мной случилось?
      - Ладно, - сказал Удэ. - Хватит.
      Он взял у Одри стакан и помог ей подняться на ноги. Она едва не рухнула на землю, так что ему пришлось подхватить ее на руки и пронести почти до конца посыпанной гравием дорожки, где стояла машина. Одри мельком увидела дом - наверное, здесь ее держали связанной? - а потом мужчина запихнул ее в машину.
      В последующие несколько часов перед глазами у нее все плыло и мелькало. Одри изо всех сил старалась не потерять сознание, но то и дело впадала в забытье, а потом мучительно пробуждалась: казалось, ей было отказано даже в праве на мирный сон.
      Одри чувствовала, что они едут медленно. Дорога явно пролегала в горах. Одри не видела ее, но ощущала подъем.
      Порой приходилось останавливаться и пережидать. До Одри доносился шум моторов: вероятно, по встречной полосе проезжали автомобили.
      Но вот дорога стала более пологой и, наконец, вышла на равнину. Теперь ехать было легче, и вконец изнуренная Одри погрузилась в глубокий сон.
      У Нобуо Ямамото вспотели ладони. За десять минут он, наверное, раз десять вытирал их льняным платком, который уже успел посереть от городской гари.
      Для такой сильной личности, занимавшей к тому же столь высокое положение, это было довольно странно. Он сидел, напряженно выпрямившись, в машине, которую вел шофер; нервы Ямамото тоже были напряжены.
      Нобуо уже который месяц подряд очень плохо спал. Стоило ему задремать, как приходили сновидения, прямо-таки начиненные смертью. Жуткой, испепеляющей смертью, молниеносной и в то же время мучительно долгой... смертью от вспышки. Нобуо предпочитал называть это "вспышкой", а не "взрывом". С таким понятием он еще мог как-то ужиться.
      Дело в том, что японец Нобуо лучше других понимал, насколько это опасно. Он не забыл уроки истории. Уроки Хиросимы и Нагасаки. Японцы с тех пор испытывали жгучую ненависть к любому устройству, содержащему радиоактивные вещества, особенно к атомному оружию.
      Боже мой! - подумал Нобуо. И как же меня угораздило ввязаться в эту историю?
      В действительности он, конечно же, знал как. Все из-за Митико. Она заставила его сродниться с семейством Таки и душой, и телом. Именно так замысливали этот союз отец и Ватаро Таки. Нобуо давным-давно позабыл его настоящее имя: Дзэн Годо. Если два семейных предприятия будут объединены еще и брачными узами, оба обретут новый источник силы.
      Но теперь уже нет ни Ватаро Таки, ни Хироси. Масаси получил все, что хотел. Он стал оябуном Таки-гуми, а ведь Масаси - сумасшедший! Безумец, с которым теперь его, Нобуо, связывают узы особого свойства.
      Я даю ему то, что он потребовал, подумал Нобуо, у которого при мысли о завершении работы тошнота подкатывала к горлу, но при этом, как могу, стараюсь тянуть время. И все же конец близок, больше оттягивать нельзя. Что я могу поделать, если жизнь моей внучки в опасности?
      Однако ночные кошмары не прекращались. Вонь разлагающихся трупов и призраки мертвецов преследовали Нобуо по ночам, превращая каждую из них в сущую пытку, заставляя терзаться угрызениями совести.
      За окном мелькали виды ночного Токио. Гигантские неоновые надписи и рекламные щиты мигали буквально повсюду, не было ни одного темного уголка. Даже сквозь маленький квадратик автомобильного окна огней было видно столько, что и не сосчитать. Ночной Токио напоминал усеянное звездами небо. Это был своего рода символ, отражавший явные противоречия японской жизни: бесконечная городская круговерть создавала впечатление каких-то необъятных просторов, отчего голова шла кругом. Японцы вообще наделены способностью чудесным образом превращать малое в большое.
      - Он здесь, господин, - сказал шофер Нобуо. Как всегда, опоздал, подумал Нобуо. Это еще один весьма недвусмысленный намек на истинную природу наших отношений.
      Масаси вылез из машины и вошел в театр.
      - Что ж, пора и мне, - решил Нобуо.
      Он в последний раз вытер руки и убрал замызганный платок.
      Интерьер театра был аскетичен, без каких-либо излишеств. Места для зрителей, сцена - и все. Не считая, конечно, мониторов. По обеим стенам были развешены в ряд телеэкраны, сейчас выключенные. В общей сложности в зале висело больше ста пятидесяти экранов, казалось, это пустые окна, глядящие в никуда. Из-за них атмосфера в театре делалась еще более унылой. Человек словно попадал в мертвую зону, где даже звезды - и те погасли. На экранах лишь мелькали тусклые отражения зрителей, которые рассаживались по местам.
      Масаси, как обычно, подождал в дверях, пока не начнется представление. К этому моменту все места, кроме одного, обычно бывали заняты. Но - что гораздо важнее, - Масаси получал возможность внимательно разглядывать каждого, кто входил в зал.
      Масаси сел. Слева от него сидела молодая японка в несуразно большом платье; в его расцветке было столько оттенков серого, что их трудно было различить. На щеках японки красовались голубые и пурпурные пятна румян. Губная помада ярко блестела. Волосы, везде подстриженные очень коротко (если не считать челки), казались жесткими, словно их намазали клеем.
      Справа от Масаси сидел Нобуо.
      Спектакль начался без традиционных трубных призывов и вообще без всякого предупреждения. И тут же все мониторы ожили. Замелькали светящиеся полоски и зигзаги.
      И тут на сцену вбежали танцовщицы. Одни совсем голые, другие полуобнаженные, у некоторых тела были размалеваны белой краской. Они танцевали "буто" - примитивный современный танец, созданный в урбанизированной, прозападной послевоенной Японии и выражавший тоску по прошлому. Этот танец был политическим вызовом и в культурном плане считался реакционным, поскольку в основе его лежали мифологические архетипы. Динамический и одновременно статический "буто" впитал в себя духовный и материальный опыт Японии.
      Солистка изображала богиню солнца, от которой произошел император. Удрученная тем, что она видит вокруг, богиня удаляется в пещеру, и мир погружается в темноту.
      Только сладостный звон чаш с вином и разнузданные, сладострастные танцы, напоминавшие по форме ритуальные, смогли выманить богиню солнца из ее укрытия, и она вышла вместе со своими вечными спутниками: весной, светом и теплом.
      Когда балерины кружились в танце, представлявшем в стилизованном виде древний земледельческий миф, на мониторах показывалась генеральная репетиция спектакля. Этот танец чуть отставал от танца живых девушек на сцене, что производило поразительный эффект зримого воплощения эха.
      В антракте Масаси встал и, не сказав ни слова, вышел в фойе. А через мгновение подозвал к себе Нобуо.
      - Вы что-нибудь поняли в этой белиберде? - спросил Масаси, когда Нобуо приблизился.
      - Да я не обращал внимания, - откликнулся Нобуо. - По-вашему, девушки танцевали неплохо, да?
      - Вы имеете в виду этих акробаток? - поморщился Масаси. - Им место в цирке. Если подобное действо называть искусством, значит, нынешние люди утратили творческие способности. От всего этого веет мертвечиной. Тут нет ни грации, ни тишины. Разве это юген? Последнее понятие, появившееся во время сегуната Токугавы в начале девятнадцатого века, обозначало сдержанную красоту, настолько скромную в своих внешних проявлениях, что сквозь оболочку проглядывала ее сущность.
      Нобуо был достаточно осведомлен, чтобы не ввязаться в спор с Масаси и не угодить в ловушку. Для Масаси это было истинное наслаждение, ведь Нобуо не мог его переспорить.
      - Дело продвигается недостаточно быстро.
      - Я стараюсь, как могу, - возразил Нобуо. - Но нам приходится думать о производственном процессе. Вы же знаете, мы не автомобили собираем. Все должно быть сделано с минимальными допусками.
      - Вы кому-нибудь другому зубы заговаривайте, - презрительно процедил Масаси.
      - Я говорю правду, - напряженно произнес Нобуо. - Вы знаете, сколько энергии высвобождается при ядерном взрыве?
      - Меня не волнует, какие у вас трудности, - отрезал Масаси. - Я должен уложиться в график. Нам необходимо все закончить через два дня.
      - Мне наплевать на ваш график, - сердито воскликнул Нобуо. - Я волнуюсь только за внучку.
      - Что ж, если так, - усмехнулся Масаси, - тогда вы через два дня будете готовы к встрече на вашей фабрике. Это крайне важно. Судьба Японии зависит от вашей технической грамотности, Нобуо-сан. Да, по правде сказать, и судьба всего мира тоже. Что значит по сравнению с этим судьба одной-единственной маленькой девочки?
      Нобуо побледнел. Масаси расхохотался.
      - Успокойтесь, Нобуо-сан. Я не причиню Тори вреда. Я же вам обещал.
      - А чего стоит ваше слово?
      Масаси сверкнул глазами.
      - Очень даже многого, советую не сомневаться.
      - Я не имею возможности высказывать своего мнения, - отрезал Нобуо. Вы лучше спросите дух своего отца. Он наверняка знает.
      - Смерть моего отца - это карма, судьба, не так ли?
      - Да, и, как я понимаю, карма убила Хироси... Нет, - Нобуо покачал головой. - Нет. Это вы убили своего старшего брата. Вы, несмотря на все ваши нынешние протесты! Теперь вы стали оябуном, и я ваш союзник. Но нас объединило не убийство Хироси. Вы прекрасно знаете, почему я с вами заодно. Вы выкрали мою внучку. За это я буду вас ненавидеть до последнего вздоха.
      - Меня? - невинно переспросил Масаси. - Но что я такого сделал? Только создал великолепно отлаженный механизм. Он действует куда лучше, чем мог себе представить мой отец. Почему вы такой мрачный, Нобуо? Вы же часть истории! Вы создадите то, что мне нужно, и мы скоро буде?.. править новой Японией.
      Или, подумал Нобуо, исчезнем с лица земли. И все японские мужчины, женщины и дети тоже исчезнут.
      Птицы щебетали на залитой солнцем лужайке. Сквозь просеки в лесу проникали снопы света. Слышалось журчание ручья, который тек по пологому склону, и жужжание насекомых.
      Навстречу ему шла Элиан, она смотрела на него, только на него. И медленно, но неумолимо, доверчиво приближалась к нему.
      Потом раздался хлопок ружейного выстрела, и Майкл вскрикнул: "Элиан!"
      Она исчезла за холмом, рухнула в долину, в темную зияющую пропасть.
      Громовые раскаты эха сотрясали горы.
      Пробудившись, Майкл осознал, что он звал по имени не Элиан, а Сейоко.
      Его охватило глубокое уныние. В темноте послышались жалобные всхлипы. Оказалось, что это всхлипывал он сам. Майкл не сразу сообразил, где находится. Ах да, он в доме Элиан... Вероятно, он проспал целый день.
      Майкл встал и побрел в ванную. Включил кран и принял холодный душ. Через три минуты вышел из-под душа и вытерся полотенцем. Майкл не стал выключать душ, а обмотал в темноте талию полотенцем и отправился на веранду-ланай, которая тянулась вдоль всего дома.
      Ветер шелестел кронами пальм. Фонарики, освещавшие дорожку в саду, горели так ярко, что Майкл мог протянуть руку и дотронуться до каждого листика. За деревьями высились горы, вечные страхи тех мест. В ночи благоухало ананасами.
      Вот и наступил новый день, подумал Майкл. Куда же скрылся Удэ?
      Этого Майкл не знал, но понимал, где следует искать - в Токио. Токио был тем местом, где он найдет Одри и выяснит, кто убил его отца и почему.
      "Сюдзи Сюрикэн".
      Майкл сел, поджав под себя ноги, и, медленно дыша, забормотал нараспев:
      "У". - Бытие.
      "My". - Небытие.
      "Суйгетсу". - Лунная дорожка на воде.
      "Йо". - Внутренняя честность.
      "Син". - Мудрец.
      "Сен". - Мысль предваряет действие.
      "Минмуокеан". - Куда вонзается меч.
      "Зеро". - Там, где путь бессилен.
      "Суйгетсу". Фраза "лунная дорожка на воде" обозначала обман.
      "Все, что ты воспринимаешь, - говорил Тсуйо, - основано на обмане. В синтоизме ложь, становящаяся правдой, называется симпо, тайна. Считается, что люди верят в симпо просто потому, что оно окружено тайной. Путь воина называет симпо стратегией. Вот, к примеру, ты притворяешься, что ранен в правую руку, и тем самым отвлекаешь противника, заставляешь его изменить стратегию и в результате побеждаешь его. Разве в этом случае нельзя утверждать, что твоя ложь в итоге стала истиной?
      Если тебе удается добиться того, что противник начинает видеть происходящее в нужном тебе свете, значит, ты овладел искусством стратегии".
      Может быть, Элиан исповедует симпо? Она сознательно окутывала себя тайной или была действительно той, за кого себя выдает? Майкл снова вспомнил, как он заканчивал обучение у Тсуйо. Ему казалось тогда, что так легко постичь мотивы поступков сенсея. Но позднее отец сказал ему:
      "Сперва ты должен распознать зло. Потом победить его. И наконец, следить за тем, чтобы самому не стать злым. Чем старше ты станешь, тем тяжелее будет это понять". Сонный дом по-прежнему не давал ему никакого ответа... Путь - это истина, подумал Майкл. Это тендо.
      Он резко поднялся с пола с вошел в дом. Дойдя до кухни, снял телефонную трубку и набрал номер аэропорта в Кухулаи. Заказал билет, позвонил в международный аэропорт Гонолулу, а потом связался с Джоунасом.
      Тот подошел к телефону после первого же звонка.
      - Дядя Сэмми?
      - Майкл? Как дела?
      В последний раз Майкл созванивался с Джоунасом, когда они с Элиан перебрались из дома толстяка Итимады в ее коттедж. Это было вчера или раньше? Майкл рассказал Джоунасу обо всем, что с ним приключилось после прилета на Мауи.
      - Об Одри что-нибудь известно? - спросил Майкл.
      - Пока нет. Но мы не теряем надежды. Мы делаем все возможное, успокоил Майкла Джоунас и, чтобы отвлечь его от мыслей о сестре, сказал: Я встречался на Мауи с агентами федеральной службы. Договорился, что тебя не будут впутывать в расследование кровавого столкновения в доме толстяка Итимады.
      - Ваши догадки, что искать концы надо в Японии, по-моему, подтверждаются, - в свою очередь сообщил ему
      Майкл. - Сегодня утром я первым же самолетом вылетаю в Токио.
      - Поступай, как считаешь нужным, сынок, - откликнулся Джоунас. - У нас тут начался кризис, из которого я не вижу выхода. Япония год вела переговоры с Соединенными Штатами о соглашении по импорту и экспорту продукции, и тут вдруг резко изменила свою позицию. Японский премьер-министр вчера известил нашего президента о том, что все отдельные торговые соглашения между нами и Японией считаются недействительными и отменяются. Причем никаких объяснений не представил! И похоже, у нас нет ни малейшей надежды на возобновление переговоров.
      Я вчера весь вечер провел на Капитолийском холме. Конгресс в отместку принял закон об экспортных тарифах, аналогичный закону Смита-Хоули, действовавшему несколько десятилетий назад. Ей-богу, сынок, десять лет назад Америка смогла бы вынести подобный удар. Но сейчас - нет. Однако никого, по-моему, не волнует, что принятие проктиционистского закона повлечет за собой страшную экономическую депрессию.
      - Я смотрю, у вас дел невпроворот, - заметил Майкл.
      - И вдобавок, в довершение всех бед, - пожаловался Джоунас, вероятно, МЭТБ надолго останется не у дел.
      Он рассказал Майклу о сводке, которую ему представила Лилиан, и объяснил, чем это чревато.
      Когда Майкл повесил трубку, у него на душе было еще тревожнее, чем прежде. Он вернулся на веранду. Когда Майкл глядел оттуда на долину Яо, ему казалось, будто он стоит на главной башне грозного средневекового замка.
      Услышав шорох, Майкл обернулся. Из-за стеклянных дверей, которые вели в спальню, появилась Элиан. Она смотрела на Майкла, стоявшего на залитой лунным светом веранде. На Элиан были джинсы и мужская рубашка с длинными рукавами.
      - Я услышала, что ты здесь, - сказала Элиан.
      - Извини, что разбудил.
      - Да нет, я все равно уже проснулась. - Элиан повернула голову и посмотрела на долину. - Здесь такие чудесные ночи, - сказала она, сделав несколько шагов по веранде. - Ночью тут еще прекраснее, чем днем, хотя кажется, что и днем лучше не бывает.
      - В полнолуние, - сказал Майкл, - вся долина видна как на ладони.
      - Не вся, - Элиан покачала головой. - Тут есть места, где столетиями не ступала нога человека.
      - Потому что тут такие густые заросли?
      - Нет, - ответила Элиан. - Потому что никто не отважится зайти туда. Это священные места, существующие вне времени и пространства. В них до сих пор обитают древние божества. По крайней мере, гавайцы в это верят.
      Майкл видел, что Элиан говорит совершенно серьезно. И воспринял ее слова без насмешки.
      Тсуйо когда-то сказал ему: "Физики утверждают, что во вселенной главенствует гравитационный принцип: наличие или отсутствие тяготения. Но разумом правит вера. Как бы там ни было, на земле, бесспорно, есть места, где главное - это вера, а не физические законы. И ты со временем обнаружишь эти места, либо с моей помощью, либо самостоятельно".
      - Ты покажешь мне одно из таких мест? - спросил Майкл Элиан. - Я хочу посмотреть, где живут гавайские боги.
      По лицу девушки было видно, что она пытается понять, смеется он над ней или нет.
      - Ладно, - после паузы произнесла она. - Но это высоко. Нам придется долго взбираться вверх.
      Майкл заколебался, вспомнив свой сон и то, что произошло в Йосино, когда он проходил обучение у Тсуйо. В памяти всплыл образ Элиан, которая исчезла в пропасти, и раздался его собственный голос, выкликивавший имя Сейоко. От всего этого веяло жутью.
      - Это не беда, - сказал он, но не очень-то искренне.
      Однако Элиан, как и он, похоже, не находила себе места от волнения. До вылета в Гонолулу еще столько времени...
      Неужели нам на роду написано отправиться туда? - подумал он. Неужели ей суждено погибнуть у меня на глазах точно так же, как и Сейоко? Но тут же оборвал сам себя: "Какой вздор!"
      Элиан вошла вслед за ним в дом и подождала, пока он наденет джинсы и футболку. Звезды поблескивали на небе, словно миллиарды неисполнившихся желаний. Элиан расхаживала по комнате с таким видом, будто ей здесь было тесно.
      - Вот, возьми, - она протянула ему мощный полевой бинокль. - В тех местах очень живописно даже по ночам.
      Она вывела его из дома и пошла по извилистой тропинке, которая скрывалась в траве между склонами. Слышался звон цикад, неумолчно певших на разные голоса.
      Элиан и Майкл пересекали долину. Элиан взяла с собой фонарик, но луна и звезды светили так ярко, что он оказался не нужен. Они принялись подниматься в горы, которые уже не одно тысячелетие высились здесь над морем.
      Взобравшись на сто пятьдесят футов, путники присели отдохнуть. Майкл достал бинокль и оглядел окрестности. Мир, залитый лунным светом, казался окаменевшим, плоским, гранитно-твердым, но при этом сказочно прекрасным. К восхищению великолепием природы примешивалось изумление, которое постепенно охватывало человека при мысли о том, сколь краток людской век по сравнению с жизнью Земли.
      Здесь, в этом плоском, бесцветном, необитаемом мире, думал Майкл, волей-неволей приходится смиренно признать величие вселенной.
      - Ну, что ты там увидел? - поинтересовалась Элиан.
      - Себя, - ответил Майкл.
      - Ах, если бы зеркало могло поведать то, что нам необходимо знать о самих себе... - протянула Элиан.
      Она долго, как-то странно, пристально глядела на Майкла.
      "Словно пытаясь вобрать в себя его естество, - пронеслось в мозгу Майкла. - Поглотить его душу..."
      Наконец Элиан заговорила.
      - Когда я была маленькой, то каждый раз перед сном я читала одну и ту же молитву. Меня научил ей в раннем детстве друг моей матери. Он велел произносить эту молитву, только когда я буду одна, и никому не говорить, что я ее знаю. Даже маме. Вот какая она: "Да" - это желание. "Нет" - мечта. Я иду по жизни только с этим - с "нет" и "да". Господи, сделай так, чтобы я могла сохранить в тайне мои желания и мечты, а когда-нибудь стать сильной-сильной и вообще обойтись без них".
      Лунный свет окутал ее серебристым покрывалом. Холодные голубоватые оттенки плясали на волевом лице. Оно вдруг стало бесцветным и одновременно как бы зарядилось энергией - так бывает при ярком монохроматическом освещении.
      - Майкл! - сказала Элиан. - Я совершала ужасные поступки.
      - Все мы делали в своей жизни что-нибудь постыдное, Элиан. - Майкл отложил бинокль.
      - Такого ты не делал.
      Майкл приблизился к ней.
      - Но тогда зачем ты так поступала?
      - Потому что боялась, - сказала Элиан. - Боялась, что если вообще ничего не сделать, меня захлестнет хаос. Помнишь тот черный холст? Я боялась остаться никем.
      - Но ты же умница, - возразил Майкл, - Ты умная, ловкая и сильная. Майкл улыбнулся и добавил: - И очень красивая.
      Ее лицо оставалось бесстрастным. Майклу хотелось, чтобы Элиан улыбнулась.
      - Короче говоря, - сказала она, - я совершенство.
      - Я этого не утверждал.
      - О нет, утверждал! И ты в этом не одинок. Сколько я себя помню, окружающие всегда твердили, будто я истинное совершенство. От меня этого требовали. Так что у меня просто не оставалось другого выхода. Я не могла, как обыкновенная женщина, сложить с себя эту ответственность. Это страшное бремя буквально лишило меня детства. Я всю жизнь была взрослой, Майкл. Была, потому что знала: в противном случае вся моя жизнь пойдет насмарку.
      Майкл глядел на нее, и в душе его зарождались гнев и печаль. Он жалел Элиан и негодовал на тех, кто взвалил на ее плечи бремя лжи.
      - И ты действительно в это верила? Она кивнула.
      - И до сих пор верю. Ведь в конце концов именно это служит оправданием моей жизни. Что я без этой ответственности? Ничто. Снова хаос. А я не в силах вынести хаос.
      Майкл покачал головой.
      - Нет, ты вовсе не ничтожество. - Он протянул ей руку. - Ладно, пошли.
      Казалось, прошло очень много времени, прежде чем ее пальцы коснулись его руки.
      - Итимада - болван, - хмыкал Удэ, доложив о том, как обстоят дела. Он стоял в телефонной будке на окраине Байлуки. Лицо его было в вулканической пыли. - У него были обширные планы. Они не касались вас.
      Удэ то и дело поглядывал в сторону машины, где на полу лежала связанная Одри с кляпом во рту.
      - Он нанял двух туземцев, чтобы они разыскали документ Катей. Но я вышел на них. Бумаги у них не было, и они не знали, у кого она. Однако я выведал у них, что хотел оставить сыну Филипп Досс. Темно-красный витой шнурок. Вам это о чем-нибудь говорит?
      Масаси на миг задумался.
      - Нет.
      - Жадность превращается в глупость, как еда - в дерьмо, глубокомысленно заявил Удэ. - Глупость сделала Итимаду уязвимым. Причем не только я смог до него добраться - это было бы еще полбеды. Нет, он стал уязвимым для итеки! (Удэ имел в виду европейца, Майкла Досса.) И этот итеки пробрался в его хваленое поместье!
      - А тебе не приходило в голову, - спросил Масаси, - что толстяк Итимада, вполне возможно, хотел встретиться с Майклом Доссом? Как ты думаешь, почему он знал, куда отправить гавайцев на поиски витого шнурка? Очевидно, ему сообщил это по телефону Филипп Досс.
      - Мне это не приходило в голову, - протянул Удэ.
      - Тебе известно, где сейчас Майкл Досс?
      - Да. У Элиан Ямамото.
      - Правда? - равнодушно переспросил Масаси. Удэ удивило, почему столь невероятная новость нисколько не заинтересовала Масаси. - Я хочу, чтобы ты переправил его сестру Одри ко мне в Японию.
      - Это будет непросто, - сказал Удэ. - И Майкл Досс тут шныряет, и федеральные службы по уши влезли в расследование столкновения в доме Итимады. Я связан по рукам и ногам.
      - Не беспокойся. Я пришлю мой личный самолет. В аэропорту все будет подготовлено. Ее переправят в ящике, в грузовом отсеке. Тебе это не в диковинку, ты десять раз так переправлял людей. Но я смогу добраться на самолете до Мауи только через восемь часов.
      - Мне нужно время на подготовку.
      - Хорошо. Я позвоню в несколько мест и свяжу тебя кое-с кем из моих людей на местах. Где они тебя найдут?
      Удэ сообщил Масаси название бара, в котором он был, когда выслеживал гавайцев.
      - Это в Вайлуку, - объяснил он. - Они поймут. Сейчас еще рано, и там закрыто, поэтому скажите им, что я пока посижу в пивнушке через дорогу. Удэ немного подумал и добавил: - Да, и передайте им, что мне нужно оружие.
      - Они достанут все, что тебе понадобится, - заверил его Масаси. - Тебе удалось выяснить, кто убил Филиппа Досса?
      - Это был не Итимада.
      - Я тебя не об этом спрашивал.