Зеро

      Лилиан сразу спросила об Одри. Но новостей не было. Он не мог сообщить ей ничего утешительного. Женщина настолько хорошо владела собой, что не стала продолжать разговор на эту тему, и Джоунас был ей за это благодарен. Теперь, когда под его влиянием Майкл пошел по стопам отца, Джоунасу было очень неуютно в присутствии Лилиан. Он знал, что, если жене Филиппа станет известно о его роли, ей это очень не понравится.
      - Я рада, что ты смог прийти, - сказала она, пытаясь улыбнуться.
      - Я понял, что ты звонила не просто так, - ответил Джоунас.
      Они сидели в углу ее кабинета. Кабы не рабочий стол, он выглядел бы совсем по-домашнему. Не было тут ни набитых папками шкафов, ни сейфов. Но на столе выстроилась шеренга телефонов, мгновенно связывавших Лилиан с любым правительственным учреждением, от Белого дома и Пентагона до Капитолия. У генерала Хэдли были прочные и обширные связи, не только в Вашингтоне, но и в других столицах мира.
      Пока они пили кофе, Джоунас хорошенько рассмотрел Лилиан. Она была в черном, без всяких украшений, кроме простого золотого обручального кольца и бриллиантовых сережек-гвоздиков, подарка Филиппа к десятой годовщине их свадьбы.
      - Во время траура не носят драгоценности, Лилиан, - заметил он.
      - Они дороги мне как память, - сказала она бесцветным голосом. - Кроме того, они не более броски, чем вот это. - Она посмотрела на свою левую руку. - Теперь я ношу лишь самые необходимые украшения. - Как будто в ее жизни не осталось места предметам роскоши.
      - Филипп умер, - мягко сказал он. Лилиан закрыла глаза.
      - Ты думаешь, его смерть уничтожила и память о нем? Будто его никогда не существовало?
      - Я, конечно же, не имел в виду ничего подобного.
      Она пристально посмотрела на Джоунаса.
      - Филипп был тем, кем он был, и над ним смерть не властна.
      Она была очень бледна. Из-за недостатка солнечного света ее кожа казалась прозрачной. Сейчас Лилиан показалась Джоунасу такой же красивой, как и в день их знакомства. Она была столь же очаровательна, столь же желанна.
      Но не для Джоунаса. Интересно, подумал он, как скоро вокруг нее начнут виться холостые мужчины ее круга? Как помощница отца, она общалась с дипломатами самого высокого ранга со всего света.
      И все они захотят урвать свое. Джоунас улыбнулся этим мыслям. Долгие годы он тщательно скрывал свою личную неприязнь к ней. Но сейчас, когда ее горе свело их вместе, он мог позволить себе насладиться этим чувством.
      Жизнь, которую вели Филипп и Джоунас, была несовместима с той жизнью, что Филипп делил с Лилиан. Она никак не желала понять, что у мужчин должны быть свои секреты. Она хотела принимать участие во всех делах Филиппа. А если это не удавалось, Лилиан во всем винила Джоунаса. Наверное, ее злость и отвадила от него Филиппа.
      Джоунас с грустью подумал, что после появления Лилиан они уже не были так дружны с Филиппом.
      И все равно он не мог ее ненавидеть. Она любила Филиппа. И поэтому была частью его приемного семейства.
      Рядом с ней трудно было избавиться от ощущения, что сейчас откроется дверь и войдет Филипп. Лилиан и Филипп. К своему удивлению, Джоунас понял, что не может думать об одном из них, тотчас же не подумав о другом.
      - Его смерть, - говорила тем временем Лилиан, - не умалит значимости его жизни.
      К сожалению, она не имеет понятия ни о том, ни о другом, подумал Джоунас. Или? Нет, пожалуй, нет. Последний удар, безусловно, доконает ее. Подчиняясь внезапному порыву, он коснулся ее руки, покрыв ладонью обручальное кольцо Лилиан.
      - Конечно, - сказал Джоунас, - на его счету немало славных дел. Кому это знать, как не нам.
      - Давай обойдемся без покровительственного тона, - предложила Лилиан. - Ты прекрасно знаешь, что мне много лет ничего не было известно о том, чем занимается Филипп. Только вы двое знали об этом. Меня это не радовало; но в конце концов пришлось смириться. - Лилиан улыбнулась. - Можешь не беспокоиться. Я не посягаю на ваши с Филиппом секреты.
      Он нахмурился. Его всегда поражала метаморфоза, происшедшая с Лилиан Хэдли Досс. Поначалу певица из объединенной службы организации досуга войск, она теперь вращалась в дипломатических и военных кругах. Она, казалось, была не на своем месте в этом кабинете, средоточии огромной власти, с майором-подчиненным, таким же до мозга костей строгим служакой, каким все еще оставался ее отец. Была ли красота Лилиан причиной этого несоответствия? Или пол?
      - Что ты хочешь этим сказать? - спросил он. Наверное, она почувствовала замешательство и продолжала улыбаться.
      - Я здесь работаю под началом отца, ты не забыл об этом, Джоунас? Генерал Хэдли все еще твой командир, как, впрочем, и мой. Он ведает всеми делами МЭТБ. К его словам прислушивались все президенты со времен Трумэна, и не без оснований. Страна с начала века не знала лучшего военного стратега, чем он. Секреты кончились, Джоунас. По крайней мере, для меня. И это радует. До сих пор секреты существовали лишь для вас с Филиппом. А я всегда оставалась в стороне.
      - Но это работа. Лил.
      - Это и сейчас работа, Джоунас. - Ее улыбка стала еще шире. - Только теперь это и моя работа. - Она опустила чашку. - Вот почему я просила тебя прийти как можно скорее. - Лилиан достала красную папку. На ней стоял гриф: "СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО" и "ТОЛЬКО ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ". В углу были двойные черные полосы, означавшие, что этот материал нельзя ни размножать, ни выносить за пределы бюро.
      - Что это? - спросил Джоунас, взяв в руки папку. Недобрые предчувствия охватили его.
      - Читай, - сказала Лилиан. Джоунас открыл папку. Лилиан налила себе еще кофе, достала "иквел"2 и высыпала в чашку два пакетика. Пока Джоунас читал, она помешивала свой кофе серебряной ложечкой.
      - Господи! - вскричал Джоунас. - Боже праведный! - Он поднял на нее глаза. - Лилиан...
      - Да, Джоунас. Это итог двухлетней проверки деятельности МЭТБ, проведенной по приказу отца.
      - Я ничего об этом не знал, - сказал Джоунас.
      - Как и я. До сегодняшнего дня. - Она пристально посмотрела на него. Это правда, Джоунас? То, что написано в отчете? Об утечке информации. О том, что за последние шесть лет провалилось несколько статей?
      - Кое-что правда, - сказал Джоунас. - Но таковы правила игры. Лил. Он хлопнул ладонью по папке. - Но это! Господи, твой старик хочет закрыть наше бюро!
      - Навсегда, - добавила Лилиан. - Таковы рекомендации, содержащиеся в этом отчете. И таковы будут рекомендации моего отца, когда он через месяц встретится с президентом.
      - Так твой отец видел этот отчет?
      Лилиан покачала головой.
      - Еще нет. На следующей неделе он должен вернуться из Польши. А сейчас из-за переговоров его маршрут не совсем ясен.
      Джоунас откинулся на спинку стула, перевел дух.
      - Зачем ты показала мне это. Лил?
      Она молча попивала свой кофе. Он поднял голову.
      - Что ты пытаешься доказать все эти годы? Что ты ничуть не хуже нас с Филиппом? Что можешь быть с нами на равных? Это ведь не так, сама знаешь.
      - Мужчины заблуждаются, - сказала она, - считая, будто женщины хотят сравниться с ними.
      - Не хотят? - недоверчиво переспросил он. - Тогда чего же они хотят, если равенство их не интересует? Лилиан помолчала, задумчиво глядя на него.
      - Толику уважения, Джоунас. Я ведь не многого прошу, не правда ли?
      - Уважение.
      - Да. - Взгляд Лилиан переместился на красную папку у него на коленях. - Кто еще мог бы достать ее, Джоунас? Не говоря уж о том, чтобы дать тебе заглянуть туда.
      - Что ты хочешь взамен? Она пожала плечами.
      - Ничего. Мы ведь практически одна семья, разве нет? Допив кофе, она протянула руку.
      - Я должна ее забрать.
      Джоунас вернул ей разгромный отчет.
      - Знаешь ли ты, куда уходят твои секреты? - спросила Лилиан.
      - К русским, - ответил он. - Но это почти все, что нам удалось выяснить.
      - Что ж, - сказала она, - тебе следовало бы попытаться отыскать предателя до возвращения отца. Как только он прочтет отчет, от вашего бюро останутся рожки да ножки.
      Вошел майор, положил на стол стопку бумаг и вышел, не говоря ни слова. Когда они остались одни, Лилиан спросила:
      - Куда уехал Майкл? Этого вопроса он и боялся.
      - Далеко. Лилиан напряглась.
      - Он мой сын, и ты знаешь, где он.
      - Ты уверена?
      - Он приходил прощаться, но не сказал, куда и зачем едет. Однако догадаться нетрудно. Ты слопал его, как когда-то Филиппа.
      - О чем ты говоришь? - возмутился Джоунас. - Филипп делал все, что хотел. Всегда.
      - Не будь тебя, он нашел бы себе другое занятие.
      - Какое же? - с нескрываемым презрением спросил Джоунас. Программирование?
      - Может быть. В любом случае, сейчас он был бы жив.
      - Незачем обвинять меня в его смерти. На мне и так слишком большая ответственность.
      - Надо думать, - бросила Лилиан.
      - Что ты хочешь этим сказать? - медленно и осторожно произнес он.
      - Я говорю о Майкле, - сказала Лилиан. - Ты единственный, к кому я могу обратиться. - Ее трясло от гнева. - Если ты сделал из него еще одного Филиппа, клянусь, ты заплатишь за это.
      - Успокойся, - ответил Джоунас, не на шутку встревожившись. - Ничего подобного я не делал. - Он рассказал, что произошло у него в кабинете: о "завещании" Филиппа, о том, что Майкл попал в мир шпионажа, о том, наконец, куда он поехал. Зная, как Лилиан относится к его роли в жизни Филиппа и насколько она уязвима сейчас, после смерти мужа, Джоунас, конечно же, не собирался ей ничего рассказывать. Но у него не было выбора. Показав ему отчет с грифом "только для ознакомления", она раскрыла гораздо больше тайн, и он был благодарен ей за это.
      Теперь он ждал истерики. Нечестно было направлять ее сына по тому же пути, который привел к гибели ее мужа. Но у него не было другого выхода. Кроме того, именно этого, вероятно, и хотел Филипп. Но попробуй объясни это Лилиан.
      Он попробовал.
      - Лил, - сказал он, закончив, - с тобой все в порядке?
      Лилиан была очень бледна. Кажется, ее зубы стучали. Руки были плотно прижаты к туловищу. Он заметил, что она медленно раскачивается взад-вперед.
      - Это все-таки произошло. - Ее шепот был еле слышен, но у него мороз прошел по коже. - Сбылись мои самые худшие опасения. О Джоунас, что ты наделал! - Внезапно ее голос окреп, теперь это был крик боли. - Ты похитил у меня мужа. Из-за тебя мы не знаем, жива ли Одри. Теперь ты рискуешь жизнью моего сына. О Господи! Господи боже мой!
      Одри проснулась, будто от толчка. Было темно. Она плавала по волнам сна. Как ныряльщик, слишком долго пробывший на дне, стремилась к пронизанной солнцем поверхности воды над головой. А прохладная тишина океана не отпускала ее. Океана сна.
      Ей снилось, что она привязана к стулу.
      Запястья и лодыжки посинели и распухли от врезавшихся в них веревок. Ей было тяжело дышать, потому что веревки стягивали ей грудь. Спина была неестественно выгнута. Все мышцы болели.
      Густая, мягкая и непроницаемая тьма походила на бархат.
      Тьма пришла в движение. Закружилась, сгустилась. Одри почувствовала, как в ней зарождается страх. Дыхание участилось, во рту пересохло, под мышками выступил пот.
      Господи, подумала она в полусне. Пусть это кончится. Но она даже не знала, что именно должно кончиться.
      Тьма приобрела очертания, хотя Одри не могла разглядеть их. Во тьме пульсировала какая-то жизнь. И живое существо приближалось. В сознании Одри промелькнула мысль: "Спасения не будет".
      Она всегда была уверена в своем бессмертии. В ее возрасте пятьдесят лет казались вечностью. Теперь она знала, что умирает. У нее стучали зубы, мысли путались. Ее душа, как маленький зверек, отчаянно пыталась выбраться наружу, покинуть обреченную на гибель бренную оболочку.
      Теперь тьма была совсем рядом. Тьма источала жар, обжигавший ее бедра, на губах она чувствовала чужое дыхание. Это, несомненно, был мужчина. Одри стало жарко. Внезапно охватившее ее желание повергло девушку в еще больший ужас.
      Тьма стала проникать в нее, и Одри простилась с жизнью...
      Она проснулась в темноте, будто от толчка. Вздрогнула, еще не полностью освободившись от своих сновидений. Захотела смахнуть со лба пот, но не смогла.
      Она была привязана к стулу.
      Если Париж - город грязно-бурых, пыльно-зеленых и синих тонов, подумал Майкл, то на Мауи преобладают пастельные: бирюзовый, алый и бледно-лиловый. Больше всего его поразило, что амбру, темно-коричневый цвет, здесь и представить-то себе невозможно.
      А в Японии, на холмах Йосино, где Тсуйо учил его мудрости жизни, преобладала амбра.
      Майкл считал, это ни одно место на Земле не сможет поразить его так же сильно, как Париж и Йосино.
      В Йосино все началось, а в Париже он сформировался как мастер.
      И вот главное, что осталось у него в памяти: каждое мгновение вашей жизни должно иметь цель и смысл, должно работать на общую стратегию. Наложить кистью мазок на холст, соткать полотно, вырастить сад - во всем этом была определенная стратегия. Когда возникали конфликты - а они обязательно возникали, - первым делом следовало продумать план действий. Оружие применялось в самом крайнем случае, поэтому Майкл и отказался от предложенного Джоунасом пистолета.
      Вечер только начинался. Солнце было еще высоко, его золотые лучи пронизывали бескрайние заросли сахарного тростника. Справа от Майкла высились Западные горы Мауи, их вершины скрывались в туманной дымке. В путеводителе, который он изучал во время долгого перелета, говорилось, что вот в этой тенистой расселине находится долина Яо, родина древних гавайских богов.
      Майкл нашел взятый для него напрокат "джип". Укладывая в машину свой багаж, проверил, на месте ли полотняная сумка с катаной. Как и обещал дядя Сэмми, меч был на месте.
      Действуя по плану, продуманному еще в самолете, в Кухулаи Майк занялся покупками. Первым делом он приобрел дешевую черную сумку. Часом позже он уже въезжал на скоростное шоссе Хоноапилани. Майк был недалеко от залива Маалае и направлялся на юг. Он знал, что очень скоро дорога обогнет Подбородок красавиц, как местные жители называли это место, и пойдет на северо-запад. Если смотреть на Мауи сверху, остров напоминал женскую фигуру. Его юго-восточная часть с огромным дремлющим вулканом Халеокала, возносившимся на две мили ввысь, была похожа на торс Кухулаи, где приземлился Майкл, с одной стороны, и залив Маалае с другой образовывали "шею". А то место, куда направлялся Майкл, Капалуа, и самая отдаленная часть, Кахакулоа, были "головой".
      Шоссе кончалось за Капалуа. Огромная, в две с половиной тысячи акров, ананасовая плантация окружала уединенный курорт с парой замечательных площадок для гольфа. Поворачивая в конце шоссе налево, Майкл заметил их. В идеально подстриженной траве виднелись безукоризненные песчаные лунки, будто вырезанные скальпелем хирурга.
      Трудно было представить себе, что милей дальше дорога - вернее, то, что от нее оставалось, - предательски извивалась вдоль хребта очередной горы в цепи вулканов, тянувшейся через весь северо-запад Мауи.
      После парка Флемминг-Бич дорога резко сужалась. Уже не было ни спускавшихся террасами ухоженных газонов, ни домов с черепичными крышами, прятавшихся в благоухающих зарослях бугенвилий.
      Теперь по краям дороги шли густые заросли. В некоторых местах, где виднелись охряные, с серо-голубым оттенком выступы скал, зелень нависала над дорогой.
      Асфальт кончился, дальше пошла разбитая грунтовая дорога с глубокими колеями. Она была лишь чуть-чуть шире машины. Грязная и скользкая, дорога проходила так близко к обрыву, что кружилась голова. Внизу пенился океан. Высота обрыва в некоторых местах достигала четверти мили.
      Теперь дорога стала настолько узкой, что машины вряд ли смогли бы разминуться на ней. С одной стороны круто уходила вверх гладкая стена утеса, с другой - такой же крутой обрыв.
      Майкл включил передний мост "джипа". Слышалось пение птиц, иногда, после очередного крутого поворота, за птичьим гомоном угадывалось журчание водопада.
      Попадались поросшие травой холмы, будто перенесенные сюда из Шотландии. На них паслись пестрые коровы. Казалось, они веками не сходили с места. Такой ландшафт стал для Майкла неожиданностью. Ни в одном путеводителе, ни на одной открытке не было снимков этой стороны острова.
      Ни изумрудно-зеленых пальм, ни сапфировой сини лагун, ни пляжей с черным песком - только пронизанный светом воздух: тяжелый, густой и прозрачный, как нигде больше.
      Он вспомнил Прованс на юге Франции с его удивительным светом. Листья платанов служили там своеобразной машиной времени. Проходя сквозь них, солнечный свет приобретал особый оттенок, покрывая все предметы вековой паутиной.
      И здесь освещение было особенным, но совсем другим. Под лучами солнца ландшафт был точно призрачным. Зеленый цвет становился настолько прозрачным, что казалось, будто листва плавает в воздухе; желтые цвета пылали переполнявшей их энергией. Таинственные голубые цвета радужно переливались в тени и ярко блестели на солнце. В двух столь различных уголках Земли чувствовалась рука Всевышнего. Только его присутствием можно было объяснить такое состояние души.
      Майкл едва успел крепко вцепиться в руль. Выскочивший из-за крутого поворота встречный "джип" уже налетал на его машину. Он больно ударился спиной.
      Металл сминался и корежился, хотя Майклу удалось вывернуть руль и направить машину вверх по склону. От удара "джип" едва не опрокинулся.
      Вторая машина, смяв фару и крыло его "джипа", крутилась на месте. Потом начала медленно раскачиваться, ее колеса бешено вращались в опасной близости от края обрыва.
      Водитель то нажимал на тормоз, то отпускал его. Он действовал верно, но на такой дороге это было бесполезно. Обочину тут заменяла пропасть.
      "Джип" Майкла работал на холостых оборотах. Майкл выжал ручной тормоз и перепрыгнул через заклинившую от удара дверцу. Вторая машина уже свешивалась с края обрыва, задние колеса вращались, не находя опоры: здесь не было асфальта, лишь комья грязи да обломки камней. "Джип" все дальше и дальше сползал с обрыва. Майкл вспрыгнул на его заднее сиденье, потянулся к водителю и рванул его на себя.
      Он услышал скрежет коробки передач, почувствовал, как занесло "джип". С силой выбросив из гибнущей машины ее водителя, Майкл выпрыгнул сам.
      Лишившись нагрузки на заднюю ось, машина полетела вниз. Еще мгновение назад она была здесь, и вот теперь пустота и свист ветра.
      Тишина, потом - раскатистый грохот.
      Только теперь Майкл смог рассмотреть водителя. Оказалось, что это женщина, и притом красавица. Японка. У нее была золотистая кожа - большая редкость в Азии. Такая очень в цене. Глаза у нее были восточные, удлиненные и миндалевидные. На солнце ее прямые густые волосы отливали синевой. Они толстой косой ниспадали на спину. У девушки был крупный рот. Казалось, мимолетная улыбка вот-вот тронет ее чувственные губы. Длинная шея и довольно широкие плечи; одежда сидела на ней, как на манекене в витрине магазина.
      - С вами все в порядке? - произнес наконец Майкл, помогая девушке подняться. Он успел заметить, что тело у нее упругое и натренированное.
      - Да, - ответила она, отряхиваясь. Майкл обратил внимание, что джинсы у девушки старые, вытертые почти добела. На кармане не было названия фирмы. - Боюсь, я не привыкла к таким дорогам.
      - Каким дорогам? - спросил Майкл, и они с облегчением рассмеялись.
      Она протянула руку:
      - Элиан Синдзё.
      Он принял рукопожатие.
      - Майкл Досс.
      Другой рукой Майкл начал вытаскивать из волос девушки застрявшие там веточки и травинки. Потом он вспоминал, что подумал тогда: "Она не только самая выдержанная, но и самая непосредственная из всех женщин".
      - Спасибо, - сказала Элиан. - Я ни разу не попадала в аварию. Эта могла оказаться для меня первой и последней.
      - Для нас, - поправил Майкл.
      Она отвела глаза - впервые с тех пор, как он поднял ее с земли. Майкл почувствовал прохладу, как будто прежде ему было жарко от взгляда девушки.
      - Думаю, "джипу" конец, - сказала она.
      - Хорошо еще, если мой исправен. - Майклу совсем не хотелось двигаться. - Прошу прощения, если сделал вам больно. Нужно было вытащить вас из "джипа".
      Девушка повернула голову, Майкл снова ощутил жар.
      - Вы не сделали мне больно. - Она улыбнулась. - Во всяком случае, я не чувствую ничего похожего на боль.
      - Мы оба едва не отправились следом за машиной.
      - Правда? - Ее лицо снова приняло загадочное выражение.
      Интересно, подумал он, как она отнеслась к этому известию? Близость смерти часто вызывает у людей возбуждение, особенно близость собственной смерти. Они начинают по-новому ценить жизнь или испытывают острые ощущения от того, что сразились с неизбежностью.
      - Дорога была настолько разбитой, что колеса потеряли сцепление и "джип" уже сползал в обрыв, когда я вас схватил.
      Элиан смотрела на Майкла. Ему бы хотелось узнать, о чем она думает.
      - Вы очень сильный, - сказала она. - Я ничего не почувствовала, как будто ничего и не случилось.
      - Только ваш "джип" лежит внизу разбитый.
      - Это всего лишь груда металла, - заметила Элиан. В том, что она говорила, была какая-то абсурдная логика. Словно для девушки не существовало причины и следствия.
      Майкл подошел к своей машине. Ее правый бок был приподнят, руль вывернут до упора.
      - Ладно, - сказал он, садясь за руль. - Посмотрим, как она себя поведет.
      Он снял машину с тормоза и выжал сцепление, она несколько раз подпрыгнула и едва не перевернулась, но пока ему удалось вывести ее на дорогу.
      - Садитесь, - пригласил Майкл. Она осторожно подошла, встала на подножку. Машина тронулась, едва Элиан успела запрыгнуть внутрь.
      - Куда вы ехали? - спросила она. Даже сейчас она не откинула спадавшие на лицо волосы.
      - Осматривал окрестности. А вы?
      Элиан тотчас пожалела, что задала такой вопрос.
      - Я ехала в Капалуа поиграть в теннис.
      - К сожалению, мы едем в другую сторону. Казалось, дорога поглощает все его внимание.
      - Ничего страшного, - беспечно произнесла Элиан. - Куда вы сейчас направляетесь?
      - К цивилизации, - ответил Майкл, давая гудок перед крутым поворотом. - Нужно доставить вас домой. Если, конечно, вы не собираетесь "голосовать" на дороге.
      Она засмеялась.
      - Я в некотором роде спортсменка, но всему есть предел.
      - Как называется отель?
      - У меня дом в долине Яо, - сказала Элиан. - Вы знаете, как до нее добраться?
      - Вот здесь я поверну направо, вместо того чтобы ехать прямо, в Кухулаи, так?
      Элиан поразилась тому, как действовало на нее его присутствие. Рационального объяснения этому не было. Она встревожилась. Элиан считала, что именно иррациональное управляет ходом событий. Силы вселенной, эти невидимые, но ощутимые течения, никогда не действовали без причины. Может быть, эти силы хотели сообщить ей что-то или о чем то предостеречь?
      И если да, то о чем?
      - Вы не турист, а стало быть, должны знать, хороши ли в Капалуа корты.
      - Что?
      - Теннисные корты.
      Вдоль дороги стали время от времени появляться дома. Потом кладбище. Майкл и девушка приближались к цивилизации.
      - Ах, это... - Элиан не сразу поняла, о чем речь. - Да, корты хорошие.
      Бензоколонка, церковь, телефонная будка.
      - Вы не остановитесь тут? Мне надо позвонить.
      - Конечно.
      - Мой партнер по теннису будет волноваться, - сымпровизировала она.
      В телефонной будке она набрала свой собственный номер и, слушая гудки, поговорила с воображаемым собеседником.
      - Все в порядке, - сказала она, садясь в машину. - А то он уже начал волноваться.
      - Ваш постоянный партнер? - спросил Майкл.
      - Мой друг, - простодушно ответила она.
      - Разве он не работает? - спросил Майкл. - Сейчас самый разгар рабочего дня.
      Элиан рассмеялась.
      - У него ненормированный день. Он работает на самого большого кахуна на островах. - Она повернулась к Майклу. - Вы знаете, что это значит?
      Майкл покачал головой.
      - Это по-гавайски. Первоначальное слово имело значение "знахарь", "шаман". Тот, кто общается с древними духами и богами Гавайев.
      - А теперь?
      Элиан пожала плечами.
      - Настали новые времена. Как и многие другие слова, это используют не по назначению. И так часто, что многие молодые гавайцы забыли его первоначальный смысл. Сегодня "кахуна" означает "большая шишка", влиятельный человек.
      - Как босс вашего друга.
      Элиан уловила в его голосе заинтересованность. Она смотрела на маячившие в тумане горы, на молнии над вершинами.
      - Как зовут кахуна?
      - Вам его имя ничего не скажет, - она махнула рукой. - Здесь поворот. Так, теперь прямо.
      Они въехали в долину. Дорога вилась меж горных кряжей, покрытых густой растительностью.
      - Тут направо, - сказала Элиан. Они подъехали к дому. Элиан вышла и повернулась к Майклу.
      - Не хотите ли перекусить? Или, по крайней мере, выпить?
      - Думаю, что нет. Опять эта улыбка.
      - Но вы просто обязаны, - она протянула ему руку. - Вы спасли мне жизнь. Мне-то повезло, а вам может, и не очень.
      - Почему это?
      Она засмеялась.
      - Потому что теперь вы обязаны оберегать меня до конца моих дней. Интересно, хотела ли она, чтобы ее замечание прозвучало насмешливо? - В японском языке есть даже такое слово. Знаете? Гири?..
      - Да, - сказал Майкл и взял ее за руку. Теперь он очень хотел войти в дом и побыть с ней еще. Потому что слово "гири" употребляется членами якудзы. А шеф якудзы здесь - толстяк Итимада, подумал он. И если эта женщина связана с якудзой через своего дружка, я смогу этим воспользоваться. Вот она, та самая стратегия. Тсуйо мог бы им гордиться.
      - Оно означает "бремя, непосильное для человека".
      - И да, и нет, - сказала Элиан, ведя его к дому. - Некоторые считают, что гири - это бремя, непосильное для одного человека.
      Когда толстяк Итимада добрался до двери обшарпанного дома в Вайлуку, где обретались два его гавайца, кровь застыла у него в жилах. Он позвонил им из кабинета по своему личному телефону, а приехал сюда один. Никто из его клана не знал, что толстяк нанял этих гавайцев. И это обстоятельство, разумеется, было самым главным.
      Его обволакивали звуки и запахи, доносившиеся из соседних домов. Итимада услышал ароматы тушеного пои. Вот заспорили двое ребят; голос Джека Лорда произнес с телеэкрана: "Бери их, Дано. Одного убей..." Хлопнула дверь, звуки оборвались.
      Рука толстяка застыла в воздухе у самой дверной ручки. Он смотрел на грязные доски крыльца. На темное пятно, просочившееся из-под двери.
      Пятно поблескивало, как свежий лак. Но толстяк знал, никакой это не лак. Он огляделся, нагнулся и дотронулся пальцем до пятна. Растер каплю между пальцами. Из темно-коричневой она сделалась темно-красной. Да толстяк и без того знал, что она покраснеет.
      Он выпрямился, достал носовой платок и, обернув им ручку, дотронулся до нее. Никаких отпечатков. Дверь не была заперта.
      Свободной рукой толстяк достал тупоносый револьвер, потом с силой толкнул дверь, - так, что она стукнулась о стену.
      Он переступил порог и тихонько обошел весь дом. В одной из спален наткнулся на девиц. Не обратив на них внимания, он переступил через тела. Толстяк старался не оставлять отпечатков пальцев ни на вещах, ни на людях. Вернее, на том, что раньше было людьми. Увидев, как обезображены трупы, он подумал: этот человек - чудовище.
      Толстяк покинул дом, твердо зная лишь, что оба гавайца мертвы и того, что они извлекли из камеры хранения в аэропорту, в доме не было.
      Сидя в припаркованной рядом с домом машине, почти на том самом месте, где несколько часов назад сидел Удэ, толстяк обдумывал положение. Он ни на минуту не сомневался, что это дело рук Удэ. А значит, Удэ теперь завладел той вещью, которую Филипп Досс спрятал в аэропорту.
      Независимо от того, что это было - документ Катей, синтом - или еще что-нибудь, - обстоятельства для толстяка складывались наихудшим образом. Теперь Удэ знал, что толстяк обманывал. Может, он еще не пронюхал, что именно замышлял Итимада, но толстяк хорошо знал Удэ и понимал: это его не спасет. Удэ говорил, что Масаси Таки велел ему действовать по собственному усмотрению, и толстяк вполне допускал, что так оно и есть.
      Толстяк не сомневался: он сумеет выжить, только убив Удэ. Филипп Досс доверил толстяку важные сведения. Теперь толстяк понимал, что не должен был делиться ими ни с кем. Собственно, он и раньше это подозревал, но только сейчас осознал, какую страшную ошибку совершил. Ни в коем случае нельзя было посылать этих двух гавайцев за ключом и в аэропорт. Но присутствие Удэ настолько выбило его из колеи, что он запаниковал.
      Итимада закрыл глаза. И снова увидел печальный итог кровавой резни, учиненной в неряшливом домишке на той стороне улицы. Как будто эти картины навек отпечатались на внутренней поверхности век. Толстяка начало мутить.
      Он вспомнил годы работы на Ватаро Таки, вспомнил, как пошел к оябуну просить прощения. Ватаро Таки имел полное право потребовать, чтобы толстяк совершил сеппуку, но попросил всего лишь мизинец.
      Ватаро Таки не был похож на оябунов других кланов, пекшихся лишь о приумножении богатств и о том, как бы им дочиста ограбить своих сограждан. Ватаро Таки думал о будущем Японии. И толстяк тоже был частицей этого будущего.
      Теперь это будущее покоилось на глубине шести футов вместе с бренными остатками Ватаро Таки. Но наставник толстяка Итимады был все еще жив, пусть только в его памяти. Что сказал ему по телефону Филипп Досс в тот день, когда его убили? "Я знаю, кому и чему вы служите. Мы с вами оба любили Ватаро Таки, не так ли? Я знаю, вы сделаете то, что нужно".
      Пришло время, подумал толстяк, отплатить Ватаро Таки за его доброту.
      Теперь толстяку придется сводить на ней последствия своих ошибок. Наблюдатели в аэропорту уже сообщили ему, что Майкл Досс прибыл на Мауи. Толстяк понимал, что необходимо найти сына Филиппа Досса и передать ему все, что он знал о синтаи.