— Послушай, сейчас камнепад прекратился, и я попробую спуститься. Никуда отсюда не уходи, я вернусь со спасателем.

Коррадо посмотрел на него.

— Если вы когда-нибудь с ней встретитесь… — начал он.

— Маловероятно, — нетерпеливо прервал его Ларри. Коррадо снова закрыл глаза. Ларри несколько минут молча его разглядывал.

— Отец Мауро был прав, ты не самый лучший кандидат в монахи, — сказал он. — Но почему ты согласился похоронить себя там? Ты говорил, что это было против твоей воли, я легко могу такое допустить. Только не понимаю, как монахи могли так ошибаться на твой счет: ведь ты превратился — назовем вещи своими именами — в настоящего разбойника.

— Директор пансиона Святой Реституты, куда меня отдали в четырнадцать лет после смерти родителей, считал меня хорошим учеником, особенно по латыни… Я хорошо прислуживал во время мессы… И потом, это избавляло моего опекуна от необходимости заботиться обо мне… Когда мне предложили стать послушником, я согласился, но без всякой радости… И не для того, чтобы принять постриг, а чтобы забыть…

Рука его потянулась к бедру, словно пытаясь защитить рану.

— После всего, что случилось, я пошел к нему… Не для того, чтобы рассказать о том, что случилось на Ривьера-ди-Кьяйя, конечно, а чтобы просто объяснить, что не могу больше жить в монастыре… Мне повезло, он меня понял… Он больше не руководит пансионом, а служит каноником в Дуомо129… Я выжил благодаря ему. Он защищал меня, кормил, давал денег… Как-то раз на улице меня ранил американский военный, и я пришел к нему… Если со мной что-нибудь случится, сообщите ему… Канонику Кардуччи…

— С тобой ничего не случится, — ответил Ларри. — Мы вернемся и спустим тебя вниз, а я прослежу, чтобы о тебе позаботились. Это винодельческий район, тебя смогут нанять на работу. Из тебя не получилось хорошего монаха, может быть, получится хороший виноградарь. Ну, до скорого!

Он засунул пистолет в карман, открыл дверь и побежал вниз по склону.

Держа над головой куртку, которой пренебрег Коррадо, Ларри вскоре добрался до первых домов Сан-Себастьяно. Деревушка, прижавшаяся к склонам вулкана, казалась пустой, словно все ее жители убежали к морю — или туда, где небо пока оставалось чистым. Он обернулся посмотреть на овчарню, казавшуюся отсюда маленькой и хрупкой под продолжавшими сгущаться тучами, и пошел к церкви, невзрачный купол которой виднелся среди черепичных крыш. Над пустынной и тихой улицей нависла тяжелая и душная атмосфера.

— Есть здесь кто-нибудь? — крикнул он. — Что же это такое! Мне нужен врач! Мне нужен врач, — повторил он, но на его тревожный зов ответило только эхо, отразившееся от стен почерневших и опустевших домов.

Он продолжал спускаться в сторону церковной площади и, только дойдя до самого центра деревни, понял, что произошло. Там стояла плотная толпа, молча глядевшая на поток лавы, медленно продвигавшийся по главной улице. Это ничем не напоминало языки пламени и огненные взрывы, которые он представлял себе, когда рассматривал гравюры с изображением извержения Везувия в неаполитанской траттории. В ста метрах от него, за эфемерной преградой из полицейского оцепления, смрадная магма наступала безжалостно, медленно и вязко, словно гигантское щупальце. Лава просачивалась в проходы между домами с яростным и неотвратимым упорством, заливала площади и улочки и, окружив какое-нибудь несчастное здание, неумолимо сминала его с тихим всасывающим звуком, за которым следовал глухой треск рушащихся стен. Происходящее показалось Ларри прямой — но не менее жестокой — противоположностью тому истерическому вою и оглушающему грохоту, которыми сопровождалась бомбардировка аббатства. В тяжелом и тревожном молчании на глазах у потрясенных жителей исчезала деревня, пойманная и съеденная чем-то вязким и прожорливым.

— Назад, назад! — кричали карабинеры, когда лава захватывала все новые куски земли. Серая толпа, жалобно причитая, неохотно отступала, как будто считая себя последней преградой, способной еще остановить наступление стихии.

Время от времени, когда падал очередной дом, почти непристойно обнажая свои самые интимные уголки: старенькие дешевые обои в цветочек, убогую мебель, пожелтевшие фотографии, появлявшиеся на миг только для того, чтобы тотчас же исчезнуть навсегда в толще шлака, — слышались душераздирающие рыдания.

— Там, наверху, в Сан-Доменико, раненый! — крикнул Ларри. — Есть здесь врач?

На него посмотрели так, словно при сложившихся обстоятельствах его вопрос был просто неприличен.

— В такой день болеть нельзя, — проворчала какая-то старуха.

— Он не болен, он ранен и истекает кровью! Где врач, черт побери?

Никакой реакции. Он подошел к офицеру карабинеров.

— Я все слышал, но что мне прикажете делать? — ответил тот. — Действительно, очень не вовремя!

— Вы не из нашей деревни и вообще не из наших мест, — недоверчиво прибавил деревенский старейшина. — Кто он, этот ваш раненый? Один из тех солдат, которые так торопились вернуться домой, что довели страну до перемирия, из-за которого мы теперь по уши в дерьме? Идите к вашим друзьям-американцам и просите, чтобы они его вылечили. Как только они узнали, что вулкан проснулся, то приехали в Черколу, что у самого его подножия, со всем необходимым оборудованием, чтобы помочь нам.

— Будет поздно!

— Церковь, — произнес кто-то, не повышая голоса, словно пытаясь отвратить то, что вот-вот должно было случиться.

Старинное здание стало в свою очередь разрушаться, и толпа поняла, что даже Провидение не поможет. Серовато-белый купол внезапно треснул, как яйцо, из которого собирается вылупиться цыпленок. Лава охватила церковь с двух сторон, словно тисками, фронтон приподнялся, воспарив в насыщенном серой воздухе. Спустя мгновение купол, колонны и стены обрушились с глухим шумом в озеро магмы, и от святилища остался только мертвенно-белый портик, сквозь который просвечивало неоглядное свинцовое небо. Глухой стон отчаяния и протеста пронесся над толпой.

— Почему не вынесли святого? — крикнул сердитый голос. — Выносите святого, черт побери! Почему члены братства его не выносят? Сейчас или никогда!

— Потому что теперь помощи ждут от америкосов, а не от церкви! — ответили ему.

— А в результате она рухнула, — иронично прокомментировал человек, стоявший рядом с Ларри.

— Я помню, статую выносили в двадцать девятом, ведь так, Фабрицио? И чем это помогло, спрашивается? Жители разрушенных тогда деревень могут кое-что об этом рассказать!

Какой-то краснолицый старик в старом тяжелом плаще подошел к карабинерам.

— Мы несем его, несем, просто не сразу смогли отыскать ключ, — сказал он срывающимся, но полным надежды голосом.

— Слишком поздно для церкви, но, может быть, успеете спасти кинотеатр, — ответил сержант.

Ларри посмотрел на кинотеатр, стоявший прямо напротив церкви. На облупившихся колоннах перистиля еще видны были обрывки довоенных афиш и можно было прочитать имена актеров: «Алид… Вал… Мае… ир…». Низ был оторван. Он никогда не узнает, как назывался фильм, но это было не важно, потому что становилось ясно, что благородное лицо Алиды Вали130 тоже исчезнет, что станет высшим оскорблением красоты и изящества. При мысли о том, что они могут лишиться не только церкви, но и кинотеатра, жители деревни впали в уныние, близкое к апатии, и Ларри понял, что сейчас никто ему не поможет. «Тем хуже, я спущу его вниз сам, как смогу, а когда он будет лежать посреди площади, то будет крестный ход или нет, им все равно придется что-то делать», — подумал он. Отойдя от толпы, он двинулся вверх по улочке, по которой спустился в деревню, но тут из дома вышел карабинер и преградил ему путь.

— Прохода нет, — сказал он.

— Я шел здесь пять минут назад! На полпути к Сан-Доменико в старой овчарне лежит раненый. Сын Кариани.

— Кариани или принц Савойский, все равно прохода нет, — повторил карабинер. — Слишком поздно.

В его голосе слышались мрачные похоронные интонации: «Слишком поздно».

— Слишком поздно для чего? Для того, чтобы спасти истекающего кровью человека?

Молодой карабинер неожиданно вышел из себя:

— Вы что, не видите, что происходит? Наверху больше ничего нет, и ваш приятель — раненый он был или нет — нашел там свою могилу.

Ларри оттолкнул его и поднялся еще на несколько метров, чтобы попытаться самому разглядеть овчарню. Огромный столб на вершине вулкана стал еще толще, словно был вытесан из неизвестного свинцово-серого непрозрачного вещества, в толще которого теперь медленно двигались угрожающие смерчи. Воздух там, вдали, был, казалось, так насыщен мелкими частицами, что даже не пропускал света…

— Вернитесь! — приказал карабинер.

Ларри показалось, что он слышит звук передергиваемого затвора. Но тут позади них, в центре деревни, раздались громкий шум и крики. Не обращая внимания на Ларри, карабинер побежал к площади. За прошедшие несколько минут настроение резко изменилось. Жителями овладела какая-то странная эйфория. Несколько ребятишек начали танцевать фарандолу у края мерзкого потока, залившего половину городка.

— Что тут происходит? — удивленно спросил он.

— Она больше не движется, — ответил кто-то из жителей голосом, дрожащим от облегчения.

У колонн кинотеатра карабинеры расставляли вешки, обозначая ими границу, до которой дошел поток лавы, прежде чем застыл, словно каменный слоеный пирог. Задумчивому взгляду Алиды Валли предстал унылый пейзаж: поля дымящейся лавы, над которыми возвышались почерневшие куски стен, верхушки деревьев и обломки рухнувшего собора. Чуть ближе, на том месте, где еще несколько минут назад стояла галантерейная лавка, на поверхности плавала старая полуобгоревшая шина и — как символ счастливого времени — изящная ивовая корзина, абсолютно целая с виду.

— Как же так! — возмущалась старуха, с которой недавно разговаривал Ларри. — Почему святой спас не церковь, а кинотеатр?!

Чуть в стороне несколько жителей деревни, одетых в длинные черные плащи, уносили статую святого, справедливо считая, что тот факт, что наступления лавы остановлено, является пусть маленькой, но победой. Они торжествующе пели какой-то церковный гимн, который, как надеялся Ларри, был им внушен не божественной благодатью. Он вспомнил про бенедиктинцев, которые пять недель назад вышли, неся перед собой статую основателя своего ордена, к немецкой линии обороны, но тут же были вынуждены поспешить обратно в аббатство. Неужели в этой стране любой святой должен уметь предотвращать катастрофу? Или ее оправдывать? Среди членов братства было несколько совсем еще молодых людей: должно быть, честь состоять в нем передавалась от отца к сыну. Ларри двинулся к ним навстречу, решив обратиться ко всем сразу, чтобы быть наконец услышанным.

— Синьоры, — сказал он, поздоровавшись, — может быть, вы сможете мне помочь. Там, наверху, в Сан-Доменико, есть раненый. Срочно нужен врач.

Они переглянулись.

— Но в Сан-Себастьяно нет врача, мой бедный друг, — ответил человек среднего возраста. — Они все в Неаполе, деньгу зашибают. Им не до нас!

— У нас тут есть санитар, — сказал его сосед. — Сын Чезаре. Как там его зовут… Ах да, Валерио. Валерио! — громко позвал он.

Подошел молодой человек. На нем тоже были черный плащ, длинный пиджак и серебряная цепь, как у остальных, но этот наряд казался слишком мрачным для его по-юношески хрупкой фигуры.

— Валерио, возьми инструменты и иди с синьором, — приказал человек, бывший, судя по всему, главой братства. — Не забудь, — добавил он, — что мы благородные люди.

Внимание Ларри привлекла одна деталь: из нагрудного кармашка пиджака у молодого человека выглядывал немного выцветший красный платок, оттенок которого показался Ларри смутно знакомым. Он нахмурился, пытаясь вспомнить, где он мог его видеть. Но юноша ждал, и Ларри не стал ни о чем его спрашивать.

— Я захвачу по дороге сумку и догоню вас, — флегматично произнес Валерио.

— Надо торопиться, — нервно бросил Ларри, и они почти побежали вверх по улице.

Судя по всему, карабинер оставил свой пост, и они беспрепятственно вышли из деревни.

— Надеюсь, ничего серьезного, а то у меня с собой нет медикаментов, — встревоженно предупредил парнишка.

— В худшем случае мы просто отвезем его в Неаполь в санчасть Пятой армии, — решил Ларри.

Они увидели вулкан и замерли. Огромный столб над кратером, казалось, уплотнился. Небо словно пустило корни в гранитный постамент. Все вокруг было покрыто грязью и шлаком, над которым вились зловонные дымы.

— Я не вижу овчарни, — заволновался Ларри.

— Естественно, — откликнулся Валерио. — Все унесла лава. Наверное, это был тот поток, который разрушил церковь…

За потоком застывающей магмы, блестевшей и дымившейся, как только что заасфальтированная дорога, виднелась деревушка Сан-Доменико, которую, судя по всему, стихия пощадила.

— Бедный мальчик, — прошептал Ларри. — Он, конечно, не был ангелом, но такая смерть…

— Если бы он остался наверху, с ним бы ничего не случилось! — заметил Валерио. — Но, быть может, он смог убежать…

— Вряд ли, потому что он поранился, — ответил Ларри, не вдаваясь в подробности. — Он был неплохим парнишкой, хотя, конечно, и не образцом добродетели!

— Значит, его не приняли бы в члены нашего братства, — сказал Валерио.

— Он был принят в еще более святое собрание, представь себе! Сказать тебе — не поверишь.

— Правда? — спросил молодой человек, не выказывая ни малейшего любопытства.

Ларри с болью смотрел на поле лавы, навеки похоронившей под собой ничтожную жизнь, единственным светом которой была Домитилла. Он шел, задумавшись о том, какую странную и важную роль дважды сыграл Коррадо в его судьбе. Сначала он спас ему жизнь, обернув против Амброджио его же собственное оружие, а потом помог ему — против своей воли! — завладеть рисунком, который он, Ларри, так стремился получить. Он украдкой дотронулся до свернутого в трубочку пергамента, мягкую и шелковистую поверхность которого чувствовал кончиками пальцев, словно погладил оперение одной из шести серых птиц. В конце концов, Коррадо не виноват в том, что они не принесли на своих крыльях того, на что он надеялся!

Едкий запах дымящейся лавы был так силен, что они не сговариваясь двинулись прочь. Через сто метров Валерио, шедший впереди, остановился перевести дух.

— Мне сказали, ты санитар? — спросил Ларри.

— Да… — ответил он. — Волею обстоятельств. Я не остался бы им надолго, если бы не встретил в госпитале свою невесту.

— Невесту? — спросил Ларри, удивленный внезапной откровенностью. И вдруг его осенило. — Боже мой, — произнес он, пристально вглядываясь в молодого человека.

— Что случилось? — спросил Валерио.

— Гуттаперча, — прошептал Ларри и подошел пощупать ткань платочка в нагрудном кармане юноши.

— Не понял.

— Это гуттаперча. Да, я вспомнил ткань из гаража. Твоя невеста, случайно, не Домитилла Сальваро? Это кусок от палатки Нобиле, ведь так? Она дала его тебе как залог любви., .

— Знаете, Нобиле был родом из Прато, это недалеко отсюда, — пояснил Валерио, словно желая дать всему более прозаическое объяснение.

— Ты познакомился с ней в Баньоли?

— Нет, в госпитале Иисуса и Марии, но я встречался с ней и раньше, когда она сопровождала дона Этторе Креспн в его поездках на виноградники… Она действительно работала в Баньоли, но недолго.

Он уставился на Ларри, широко раскрыв глаза, словно в свою очередь о чем-то догадался.

— Так это вы тот английский офицер, о котором она мне рассказывала?

Ларри кивнул. Странно, но он был немного разочарован тщедушным телосложением молодого человека и его невыразительным лицом. Домитилла, пламенная Домитилла, ее пышная грудь — в таких объятиях? Он удивился, почувствовав укол ревности, который, наверное, ощутил и Коррадо, и произнес те же самые слова:

— Ну, так передай ей от меня… Нет, не говори ничего.

— Вы можете сделать это сами, — отозвался юноша.

— Она что, там, внизу?

— Само собой!

— Но ее же не было на площади перед кинотеатром!

— Была… Она даже сказала мне: «Если здесь не будет кино, я возвращаюсь в Неаполь».

Это было уже слишком: она стояла в толпе на площади! Ему казалось, что его бурные требования привести врача привлекли к нему всеобщее внимание, а она его не заметила и, возможно, даже не узнала. Когда они подошли к площади, он подумал, что не уверен, что хочет снова увидеться с Домитиллой. Они находились еще достаточно далеко от кинотеатра, и у Ларри было время уйти.

— Как твоя фамилия? — спросил он.

— Ганцони. Мы родом из Сан-Себастьяно, — пояснил Валерио ровным голосом. — К счастью, наш дом остался цел. У моего отца виноградники в окрестностях Грациано, но мы всегда жили здесь. Только вот уже пять лет не можем собирать урожай, и мне пришлось некоторое время поработать в другом месте…

— Понимаю, — ответил Ларри. — Слушай, мне кажется, нам с ней не надо встречаться. Не знаю даже, стоит ли рассказывать ей о том, что ты меня видел. Во всяком случае, спасибо, что пошел со мной.

— Но я ничего не сделал, — ответил Валерио.

Он в задумчивости брел по какой-то узенькой улочке, спускавшейся вниз, в долину.

— Ларри! — окликнули его.

Знакомый хрипловатый голос. Он быстро обернулся.

— Как же так, — сказал он, — твой жених сказал мне, что ты там, внизу, и собирался…

— Он неплохой мальчик, — перебила она, даже не поздоровавшись. — Его отец является членом братства, а это значит, что он принадлежит к числу именитых граждан.

— Я счастлив, — холодно ответил Ларри.

Ему показалось, что за прошедшие четыре месяца она повзрослела и расцвела. Круги под глазами почти исчезли. Ее волосы, да и сама она, выглядели более ухоженными, хотя она и потеряла частицу своей диковатой прелести.

— Послушай, Домитилла, влюбленные женщины так не говорят.

— Я не влюбленная женщина, — сказала она уверенным и грустным голосом. — Валерио, пожалуйста, оставь нас… Нам надо поговорить о вещах, которые тебя не касаются.

Ларри обернулся. Он не заметил, как молодой человек подошел к ним, увидев, наверное, как Домитилла махала англичанину рукой.

— Не беспокойся, Валерио, я сразу же уеду, и уеду надолго, — успокаивающе произнес Ларри.

Паренек неохотно отошел. Ларри несколько минут следил за ним взглядом, потом повернулся к девушке.

— Ты мне говорила, что выйдешь замуж за офицера! — бросил он. — А этого ты станешь водить за нос. Не уверен, что он тебе подходит…

По ее лицу промелькнула слабая улыбка, она вздохнула и продолжала молча смотреть на него.

— Прошло целых четыре месяца, — сказала она потухшим голосом.

— Я звонил тебе в Баньоли через несколько дней после своего отъезда из какого-то кафе в Кайяццо, где оказался телефон. Тебя там уже не было, и мне не захотели говорить, где ты. А потом и сам я ушел в подполье.

— В Баньоли все говорили по-английски. Это мне напоминало о том, что ты уехал. Поэтому я перевелась в госпиталь Иисуса и Марии, директор которого был знаком с моей матерью. Там я его и встретила, — сказала она, указывая подбородком в сторону, куда удалился Валерио. — Познакомились мы с ним еще раньше, в Сан-Себастьяно, когда я приезжала проведать своего старого дядюшку, жившего недалеко отсюда, в Масса.

Она заметила, что Ларри ее не слушает, и сердито ткнула его кулаком в бок.

— Почему ты уехал? — спросила она, внезапно сменив тон. — Даже не предупредив… Чем я заслужила такое?..

В ее голосе было столько едва сдерживаемого гнева, что он на всякий случай отступил на шаг.

— Послушать тебя, так мы много месяцев жили вместе! Не забудь, мы были знакомы всего несколько часов, Домитилла! Даже если эти часы были насыщены странными событиями, это не может изменить того, что…

— Что ты не любил меня? — спросила она быстро.

— Постарайся меня понять. Я чувствовал, что ты прежде всего хочешь уехать от отца, и я это прекрасно понимаю. Но ты решила влюбиться и женить на себе того, кого, как тебе казалось, ты полюбила, тогда как он оставался только частью прекрасно продуманного плана.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь… Скажи только, почему ты уехал?..

В глазах Домитиллы он прочел вопрос, который мучил ее все эти месяцы.

— Я думала, что никогда больше тебя не увижу. Может быть, так было бы лучше, но уж если мы встретились, я хочу знать, — настаивала она.

— Я уехал потому, что… Я говорил тебе… Я оказался на дороге, по которой не хотел идти, и я…

Он волновался и путался в словах.

— Послушай, Домитилла, — продолжал он, пытаясь успокоиться. — Столько событий за такое короткое время… Слишком много событий, и ты не успела понять, что я так же мало подхожу тебе, как и Валерио, хотя и по другой причине! Да, у тебя сложилось совершенно превратное представление обо мне и о моей стране. Ты можешь представить себя в Англии? Смотришь на дождь за окном и ждешь, когда я вернусь из колледжа. И никаких тебе ванн из огуречного лосьона, о которых ты читала в статье про Вивьен Ли. Мне показалось, ты думала, что будешь встречаться с ней на каждом углу! Но ты бы все время мерзла и мучилась от сырости, потому что у тебя никогда не хватало бы жетонов и монеток, чтобы заставить работать эти чертовы обогреватели, уж я-то знаю! Не прошло бы и двух недель, как ты — замерзшая и несчастная — начала бы громко сожалеть о своей ссылке и жаловаться всем подряд, а тебя принимали бы за сумасшедшую, потому что у нас никто не высказывает никаких чувств… Нет, Домитилла, ничего бы у нас не вышло.

— Ты сгущаешь краски, и я знаю, ты делаешь это нарочно! В Англии, как и в любой другой стране, светит солнце, есть прекрасные парки, элегантные, утонченные, хорошо одетые люди. Они не ругаются непрерывно, дети не просят милостыню, у них есть няни, женщины умеют себя держать… И еще мне казалось, что то, что мы пережили, должно было нас сблизить… И прежде всего наша тайна…

Она судорожно прижалась к нему всем телом. Он ласково отстранился, подумав о том, что Валерио, возможно, наблюдает за ними.

— Да, кстати, — спросил он, — тебя никто не беспокоил? Я хочу сказать, полиция?

В первый раз лицо девушки просветлело.

— Не принимай такой таинственный вид! Нет, меня даже не допрашивали. Я ходила в полицию, но благодаря репутации отца меня считают потерпевшей. Особенно после того, как я им рассказала, что он меня бил. Я побывала дома. Все меня убеждали, что это небольшая потеря, что его грязные делишки когда-нибудь обязательно выплыли бы на свет Божий, все меня очень жалели, вот.

— Меня тревожит еще одно: ты так и не нашла документов о продаже машины? А ведь ее и в самом деле продали… Не знаю кому, и это меня заботит.

— Ох! — воскликнула она беззаботно. — Бумаги существуют, уверяю тебя, они потеряны, но не для всех!

Он почувствовал, что девушка не расположена обременять себя мыслями о прошлом, и не стал настаивать.

— Домитилла, всплыть могут не только грязные делишки, но и он сам, в прямом смысле слова! Не забывай, что он на дне плавучего дока, и когда-нибудь портшез явится на свет, словно похоронное суденышко с сидящим в нем призраком. Чистка дна в доке, несчастный случай в море — и довольно! Все сразу поймут, что портшез взят у синьора Креспи, а внутри твой отец!

— Знаешь, у дона Этторе я тоже была. Он предложил мне, пока дом еще не рухнул, пожить у него. Я отказалась, сославшись на то, что мне больше нравится комната в госпитале, и он понял, что я ни под каким видом не желаю возвращаться в этот дом.

— Он говорил с тобой о портшезе?

— Да. Я ответила, что ничего не знаю. Мне кажется, до меня у него побывал кто-то из твоих друзей.

— Пол? Я хочу сказать: капитан Прескот?

— Не знаю, но это был кто-то, кого встревожило твое исчезновение и кто вел собственное расследование… Дон Этторе так на меня смотрел, что я подумала, что он мог что-то заметить или узнать.

— Ты ничего ему не сказала?

— Конечно, нет…

— Ты никогда ничего не скажешь, ничего, даже если тебя начнут допрашивать, — сказал он. — Никто ничего нам не сделает.

— Не волнуйся! Невозможно узнать, что произошло. Никто не видел, как мы спускали портшез с лестницы.

— Видел, — ответил Ларри.

Она вздрогнула, как попавшая в ловушку оленуха, нахмурилась и посмотрела на Ларри. Он чувствовал, как она мучительно пытается догадаться, что же еще ему известно.

— Так ты встречался с монашком? — спросила она презрительно. — Он ничего против меня не скажет.

— Я встретился с ним против собственной воли, — сказал он.

Снизу доносились гул и песни, словно люди праздновали чудо, совершенное их святым. Валерио наверняка был там в первых рядах. Ларри приблизился к девушке, испытывая яростное желание ее поцеловать.

— Я никак не мог понять, откуда у тебя взялись силы, чтобы отбросить твоего отца в зеркало, когда он собирался меня зарезать.

— Но они у меня нашлись! — воскликнула она сердито. — У меня нашлись силы, лейтенант Ларри. Мне придала их любовь к тебе. Ты же сам видел, как все произошло! Ты же мог видеть, что я не дала ему тебя…

— Но тебе было известно, что в доме есть еще кто-то. Послушай, мне было бы лучше, если бы я был уверен, что это не ты убила отца. Ты это знала с самого начала, и уверяю тебя, это сняло огромный камень с моей души.

Она опустила голову.

— Коррадо был нашим соседом, он жил на улице Карло Поэрио. Он влюбился в меня, когда мне было тринадцать.

— Я знаю эту историю, — ответил Ларри.

— Может быть, он тебе не рассказывал, как он постоянно старался зажать меня в угол, чтобы поцеловать или просто до меня дотронуться. Отец даже пожаловался его родителям, и они отправили его в интернат. Только потом он поступил послушником в монастырь. Но в конце ноября, за неделю до той страшной ночи шестого декабря, он пришел на Ривьера-ди-Кьяйя. Я не видела его больше трех лет. Он хотел снова застать меня врасплох и, чтобы понравиться отцу, принес ему фотографию автомобиля, груженного картинами, которую я тебе показывала, и старинное письмо, которое я отдала тебе в гараже. Вскоре они с отцом страшно поссорились из-за рисунка, и он исчез, чтобы появиться в тот самый день…

— На рисунке были изображены шесть летящих гусей… Те, о которых твой отец говорил перед смертью… А раньше он о них не упоминал?

— Я все тебе расскажу. Утром шестого декабря я увидела Коррадо еще до твоего прихода. Папа уже ушел в порт. Он сказал мне, что отец оставил рисунок у себя, но ничего ему не заплатил, что он пришел его вернуть и воспользоваться этим предлогом, чтобы сказать, что всегда меня любил. Он попытался поцеловать меня, я дала ему пощечину и велела убираться. Я думала, что он так и сделал. Но в ту минуту, когда я кинулась на отца, чтобы помешать ему, он молча возник рядом. Я помню, что кинжал упал, Коррадо подобрал его и…

Она равнодушно повторила жест Коррадо.

— Я видела в то мгновение его взгляд. В нем был вызов, он словно говорил: «Я делаю это для тебя, без меня ты бы из этого не выпуталась, и он тоже». «Он» — это ты, — уточнила она.

— Я понял.

— Я не знаю, что стало с рисунком, о котором ты говорил. Я его не видела. Думаю, что Коррадо нашел его и унес с собой.

— Мне это известно, потому что он прятал рисунок в своей лачуге, и мне пришлось буквально вырвать его у него из рук. Он сильно попорчен, но я верну его монахам, как только смогу.

— Можно посмотреть?

— Если хочешь! Он у меня. Правда, вряд ли на нем можно еще что-нибудь разглядеть…

Она пожала плечами:

— На самом деле мне не хочется. Если бы эти гуси могли на своих крыльях отнести меня к тебе — тогда да… А так…

— Все-таки ты должна была рассказать мне все на следующий день там, в гараже, — сказал он с упреком. — Прежде всего, я уже тебе говорил, это сняло бы с моей души груз отцеубийства. И, возможно, я бы поступил по-другому… Может быть, я не отправился бы в этот монастырь, а просто постарался разыскать Коррадо — ты же знала его фамилию, — рассчитывая на то, что у него есть вещи, которые меня интересуют.

Она вдруг разрыдалась у него на плече.

— Я хотела, чтобы ты любил меня… я хотела, чтобы ты думал, что это я тебя спасла…

— Я восхищаюсь тобой, Домитилла! Ты и в самом деле спасла меня, и я никогда этого не забуду. Ты остановила его руку и не дала ему меня зарезать. Бедняга Коррадо только… только довершил дело.

Он отстранился и посмотрел на девушку. Она продолжала тихо плакать. Ему снова захотелось ее обнять и страстно овладеть ею.

— Я всегда буду помнить об этом и, может быть, после войны вернусь навестить тебя и еще раз поблагодарить…

— Нет, — ответила она. — Это слишком просто.

Она утерла слезы подолом юбки, открыв в этом полудетском жесте свои худые мускулистые ноги.

— Почему ты уехал? — повторила она, икая. — Наверняка есть еще какая-нибудь причина, кроме того, что ты хотел от меня отделаться… Ты не все мне рассказал… А я тебе сказала все…

— Но не о влюбленном монахе-расстриге!

— Он ничего мне плохого не сделает, говорю тебе. Он вроде тебя, он слишком сильно хочет еще раз меня увидеть, даже если я выйду замуж!

— Я о нем больше не беспокоюсь. Бедный влюбленный лежит там, — сказал он, указывая на поле лавы позади них.

— Ты хочешь сказать, что…

— Да.

Приоткрыв рот, она молча смотрела на блестящий дымящийся язык застывающей лавы, тянущийся среди цветущих деревьев.

— Отец-библиотекарь сказал мне, как называется его деревня, — пояснил Ларри. — Когда я добрался до Сан-Доменико, чтобы задать ему несколько вопросов, он попытался выстрелить в меня, но только сам себя ранил. Я забрал у него рисунок и собирался вернуться туда вместе с твоим будущим мужем, чтобы помочь ему…

— Он мало что мог бы сделать, — сказала Домитилла. — Он такой неловкий!

— Но, кажется, очень ревнивый, — ответил Ларри, делая ей знак глазами.

Домитилла обернулась. Молодой человек стоял внизу, в нескольких метрах от них, и чувствовалось, что его тревожит их затянувшаяся беседа.

— Валерио, оставь нас в покое! — крикнула она раздраженно.

— Скоро она станет твоей на всю жизнь, — добавил Ларри. — Дай нам еще несколько минут…