Шесть серых гусей

— А вот и вы, отец Мауро, — произнес маленький человечек в черной сутане и в очках, которого Ларри незадолго до того видел во главе процессии. — Мы не смогли уйти далеко, и нам остается только молить Господа и святого Бенедикта…

— И святую Схоластику, отец Грегорио — с упреком прибавил отец Мауро.

Аббат опустил голову, а отец Мауро встал на колени; лицо его было спокойно. Ларри присоединился к мирянам, стоявшим в глубине комнаты. Снова зазвучали литании и антифоны. Ларри показалось, что он тонет в григорианском хорале, как бывало когда-то на воскресных концертах духовной музыки, которые певчие давали в университетской часовне. То было ужасное время после смерти Элис и ухода Одри, и он помнил, как хорошо действовали на него псалмы и песнопения, как их монотонные мелодии усыпляли на время его боль. Он снова погрузился в это очарование и забыл на время — не о страхе перед бомбардировками, нет, но о глубоком разочаровании, в которое повергла его опустевшая библиотека. Мысленным взором он осматривал просторный пустой зал, словно зияющую рану. При одном взгляде на пустые полки и сундуки, в которых должно было находиться то, что он так отчаянно искал, у него начинала кружиться голова. Письмо Мэри Шелли, которое Домитилла вытащила из кармана своего отца, должно быть, помещалось в одном из архивов, свезенных в монастырь. «Там наверняка были и другие документы, которые он собирался продать, — добавила девушка. — Показав тебе один из них, тот, который, как ему было известно, мог тебя заинтересовать, он собирался использовать его как приманку».

«Который мог тебя заинтересовать…» Это была истинная правда. Ему не надо было даже доставать из кармана письмо Мэри Шелли, настолько точно он запомнил то, что там еще можно было прочесть: «A sad fate. The unfortunate baby died one year lat… in Napl… and poor unlucky E».

Он произнес эти слова значительно, почти с состраданием. Мэри Шелли писала о смерти девочки несколько отстранение, но ведь маленькая Елена не была ее дочерью, а о связи своего мужа с ее матерью она ничего не знала… А Шелли… Он, должно быть, чувствовал то же отчаяние, что и сам Ларри после трагедии на болоте в Уоллингфорде, где при одном только взгляде на черную поверхность воды, усеянную зеленоватыми пятнышками ряски, ему показалось, что он сходит с ума. «Наше общее несчастье объясняет, наверное, почему я так им увлечен», — в который уже раз подумал Ларри. Он горько сожалел о том, что не смог ознакомиться с документами, которые здесь хранились. «Это, может быть, позволило бы мне написать еще одну драгоценную главу… Но главное, найдя свидетельства его скорби, узнав, как он пережил такое же горе, как мое, я смог бы развязать тот узел, который я чувствую в себе со дня гибели дочки. Этот узел душит меня…»

«Pro nobis Christum exora»119, — пели монахи, и все, кроме Ларри, пели вместе с ними, настолько он погрузился в размышления, в мечты, больше похожие на галлюцинации. Вдруг ужасающий взрыв бросил их друг к другу.

Ларри упал, но без труда поднялся. Он увидел, как рядом встает отец приор и машинально отряхивает с сутаны пыль, заполнившую всю комнату и мешавшую разглядеть, где находится отец Мауро. Он чувствовал себя странно, словно его ударили по голове, а он об этом не помнил. «Ложись!» — крикнул кто-то. Почти сразу же последовала новая серия взрывов, еще более сильных, чем первый. Стены тряслись так, что грозили обрушиться на них, как во время взрыва у почты. Но здесь не было Домитиллы и некому было изображать ангела развалин и спасти его от безумия, растерянности и ужаса. Монахи сгрудились в углу комнаты вокруг аббата, словно пытаясь его защитить, и мелкая пыль покрывала их черные одеяния. Отец Грегорио, бледный как смерть, поднял очки, упавшие на пол, и воздел было руку, чтобы отпустить грехи всем присутствующим, но еще более близкий взрыв остановил его. Ларри почувствовал, как воздушная волна отбросила его на несколько метров назад, и он оказался сидящим на скамеечке для молитвы и смотрел сквозь клубившуюся в воздухе пыль, как группы беженцев спешат укрыться в подвалах. «Отец Мауро!» — позвал он. Один из монахов повернулся к Ларри.

— Я видел, как он выходил из комнаты, должно быть, пошел посмотреть, какой ущерб нанесли бомбы библиотеке, — сказал он встревоженно. — Или же вернулся к своей любимой статуе. Хорошо бы он присоединился к нам в подвале под башней, но если я ему велю, он не пойдет…

— Я схожу за ним, — решительно произнес Ларри. Ему вдруг показалось, что отец Мауро может еще что-то ему сообщить. Почти ничего не видя вокруг, он пробежал по заполненной дымом галерее, уверенно ориентируясь в этом лабиринте. Серии взрывов следовали один за другим, как ему показалось, в ритме «Оды западному ветру»: «Творец и разрушитель, слушай, слушай!»120 После каждого удара в стенах появлялись новые трещины, на пол падали куски штукатурки, пронзительные крики сливались во тьме с грохотом взрывов. У основания лестницы Благодетелей он заметил нескольких монахов, пытавшихся указать своим обезумевшим от страха подопечным, где находится вход в подвал. Когда он выбрался на свет, то увидел удалявшиеся «летающие крепости» и погрозил кулаком затянутому черным дымом небу. Неподалеку от него оказалась обезглавленная статуя святой Схоластики. Голова валялась около лестницы, а позолоченные медные голубки, сидевшие раньше на книге, которую она держала в руках, были отброшены туда, где еще недавно находились аркады Браманте, от которых осталось всего несколько колонн, торчащих из груды развалин. Отца Мауро нигде не было видно. Только какая-то женщина неопределенного возраста сидела в полной прострации на краю воронки, образовавшейся посреди дворика, и стучала зубами. Он тронул ее за плечо, она вздрогнула и подняла к нему умоляющее лицо. Это была не та женщина, с которой он разговаривал ночью.

— Простите, — сказал он. — Не видели ли вы около статуи святой старого монаха?

Она, казалось, не понимала, о чем он ее спрашивает.

— Вам нельзя здесь оставаться, синьора. Идите по этой лестнице и спускайтесь в подвал. Все там.

Он помог ей встать и подтолкнул к галерее.

— Лестница на другом конце, — крикнул он, уходя.

Он подошел к клетке с птицами. С этой стороны аркады уцелели лучше, но отца Мауро не было и здесь. Встревоженные синицы летали по клетке и громко пищали. Ларри готов был уже открыть дверцу и выпустить их, но заколебался. А что, если самолеты больше не вернутся? Отец Мауро никогда ему не простит. Он прошел на середину дворика к колодцу. Окружавшие его коринфские колонны, которыми он любовался вчера, когда ходил на Райскую лоджию, разбились на мелкие куски и лежали рядом с останками статуи. Он неуверенно шел вперед и думал, глядя на лежавшую поперек колодца балку, в каком отчаянии был бы Пол, если бы ему довелось увидеть высшую гармонию двух смежных двориков, ведущих в базилику, уничтоженную взрывом… Пол… Он оглянулся, словно его друг должен был с минуты на минуту появиться у растерзанного здания. Он очень давно не вспоминал о нем. В первые дни своего путешествия Ларри часто повторял его имя, словно призывая на помощь. Что он подумал о его исчезновении, втором после того, что последовало за смертью Элис? Связался ли с этим ужасным Хокинсом, чтобы помешать ему объявить своего друга дезертиром? Разыскал ли он свою Юнону? Пыль медленно оседала, словно пепел после извержения, и тут он снова услышал глухой рев бомбардировщиков.

Он поспешил туда, где прежде была лоджия, но, чтобы увидеть долину, ему не пришлось даже наклоняться. Самолеты летели прямо на них. Это были бомбардировщики Б-17. Сотни бомбардировщиков. Они перелетели Монте-Троккио121 и закрыли большую часть неба. Ларри думал только о том, что теперь от знаменитого здания ничего не останется. Он побежал к клетке с синицами, открыл ее и захлопал в ладоши, несмотря на окружающий шум, чтобы заставить их улететь. Они порхали, совершенно обезумев от страха, и сбились в кучку в самом опасном уголке. Старуха уже ушла. Он поспешил к первому дворику, крича: «Они возвращаются, они возвращаются!» — чтобы предупредить тех, кто остался. Но наверху уже никого не было.

По мере того как он спускался, разрушения делались все менее заметными, так глубоко вниз, в гору уходил фундамент здания, вырытый в скале, на которой, собственно, и стоял монастырь. И скала эта сохранилась гораздо лучше, чем сооружения на поверхности. Он был рад, что вокруг никого не было. Устав от необходимости брести наугад, он проник в некое подобие подвала, показавшееся ему забитым разными вещами, как и гараж Амброджио. Неяркий луч света, проникавший в помещение сквозь узкое оконце, вырубленное в скале, позволил ему разглядеть целую батарею измерительных приборов из потускневшей меди. Там были разнообразные термометры, барометры и расчетные таблицы на заплесневевшей бумаге, а вся комната напоминала давно заброшенную метеостанцию. Он уселся прямо на пол напротив созвездия белых циферблатов. Снова послышались взрывы. Несмотря на то что их заглушали толстые стены, Ларри показалось, что в этот раз бомбы падали значительно чаще. Стены вокруг него трещали, дрожали и стонали под ужасными ударами, за которым следовали короткие толчки, словно судороги смертельно раненного животного, а шум падающих камней и рушащихся стен ежеминутно напоминал ему о том, что он может быть похоронен под обломками циклопических сводов. Какой-то инструмент упал к нему под ноги и разбился. Ларри с удивлением смотрел на треснувший циферблат, который, казалось, показывал время его смерти. Потом грохот внезапно прекратился, и над аббатством нависла тишина.

Немного выждав, он покинул свое убежище и двинулся вперед среди устилавших землю обломков. Густая пыль, висящая в воздухе, заполнила лабиринт галерей. Вскоре ему стали попадаться растерянные люди, которые, согнувшись пополам, закрывали лицо полами одежды. Почти ничего не видя, Ларри какое-то время блуждал наугад, но скоро сориентировался. Он узнал лестницу, ведущую в помещение для послушников, и осторожно стал подниматься по разбитым ступеням, качавшимся в сером свете дня, подобно льдинам, и, опираясь на почерневшую от пороха стену, вышел на свежий воздух. Там он встретил часть капитула и присоединился к монахам. Притихшие и подавленные братья толпились вокруг отца Грегорио, который, казалось, никак не мог поверить в произошедшее. Он шел, опустив веки и с трудом передвигая ноги. Поравнявшись с гигантской воронкой, в которую превратился дворик Благодетелей, он едва не упал.

— Базилика, — произнес он помертвевшим голосом.

Базилики больше не было. Изящная колокольня, возвышавшаяся, как хрупкий маяк, над горизонтальным зданием, превратилась в искореженный обрубок, чей силуэт был едва различим в мутной дымке, в которой смешались пыль, дым пожаров и туман, поднимавшийся от долины. Ближе к Монте-Троккио туман этот устремлялся прямо ко все еще светлому небу, словно протестуя против только что свершившегося злодеяния.

— Это абсурдно, абсурдно, — еле слышно повторял отец Грегорио. — Они же знали, что немцев здесь нет…

— Единственный раз, когда в наших стенах были немцы, — это когда генерал Зингер причащался вместе с нами в рождественскую ночь, — подхватил отец Гаэтано.

— Они думали, что здесь в каждом окне сидят наблюдатели с биноклями и координируют удары их артиллерии, — сказал Ларри.

Все монахи обратили на него свои взоры. «И зачем я влез?» — подумал он.

— Откуда вы это знаете? — спросил отец Гаэтано, резко повернувшись к нему.

— Я… Я был в том отряде, который ходил за водой прошлой ночью, — ответил Ларри. — Мы встретили англичан, так они говорили… Спросите у Феличе.

Отец Гаэтано, не ответив, кивнул. Где-то внизу начали бить минометы. «Сейчас появятся англичане — и я пропал», — подумал Ларри. «Все тебя ищут», — сказали ему у родника. На этот раз его найдут и в наручниках приведут к Хокинсу. Ессе homo122. Вы дезертир, лейтенант Хьюит. Вы позорите армию. Полевой суд, бесчестье, лишение звания… мысли крутились и плясали у него в голове. Кто поймет мои объяснения, кто? Разве тем, кто будет меня судить, известно имя Шелли? Смогут ли они поверить, что в этих обгоревших стенах мог находиться чудесный талисман, который, помимо моей воли, связывал меня с ним? И если бы я смог его найти, то, быть может, освободился от мучающего меня наваждения. А теперь… Он почувствовал на себе испытующий взгляд отца Гаэтано.

— Отец мой, я тревожусь за отца Мауро, — сказал Ларри. — Я проводил его недавно в келью отца аббата, но больше не видел.

Стрельба возобновилась и приблизилась. Судя по всему, не заботясь больше о судьбе аббатства, противоборствующие стороны продолжали сражение. Он с трудом понимал, что произошло. По логике вещей Королевский сассекский полк должен был бы уже захватить развалины, в противном случае немецкие десантники сделают это раньше и их невозможно будет выбить отсюда. Маленькая группка монахов, не говоря ни слова, медленно двигалась среди разбитых колонн и того, что еще недавно было легким и воздушным двориком Браманте. Вместо Райской лоджии в стене зияла гигантская брешь, из которой шел удушающий, пахнущий порохом дым.

— Отец Мауро? Должно быть, он пошел в библиотеку, — произнес чей-то голос так, словно там все еще стояли тысячи книг.

— Пойду посмотрю, — сказал Ларри.

Он поспешно ушел. На узкой площадке между трапезной и семинарией медленно собирались беженцы. Казалось, даже дети оцепенели от ужаса. Семьи упрямо пытались разыскать вещи, оставленные перед выходом из монастыря, и складывали их в бесформенные тюки. Он заметил Феличе, который пытался хоть как-то организовать этот хаос. Восхитительный Феличе! Он дал себе слово рассказать о нем — но кому? Он чуть было не сказал: «после войны», — и эти слова показались ему гораздо менее абсурдными, чем-то, что только что произошло.

— Многие так и не поднялись из крипты, — сказал Феличе, увидев его. — Пойду спущусь узнать, что там происходит.

Ларри едва успел сказать, что пойдет с ним, как земля тихо ушла у него из-под ног, и ему показалось, что он падает в бездонный колодец.

Очнулся он от невыносимой боли в желудке. Сознание медленно возвращалось к нему. Ничего больше не болело. Он ощупал голову, но раны не нашел. Наверное, его ударило по голове камнем, вылетевшим из свода. У него путалось сознание, и он плохо помнил, что случилось накануне. Накануне? Этой ночью? Недавно? Он не знал, сколько времени прошло. Вероятнее всего, Феличе оттащил его в спасительную расселину и забыл о его существовании. Ларри не слышал ни звука, а перед глазами все качалось в тумане, словно трап корабля. Пытаясь сориентироваться, он взглянул на покрытые пылью часы, но оказалось, что они стоят. Когда к нему окончательно вернулась ясность мысли, он задался вопросом, не поставил ли длительный обморок его в то положение, которого он в глубине души желал, но на которое не имел достаточно храбрости решиться: дождаться, пока монахи и беженцы покинут разрушенное аббатство, чтобы свободно по нему побродить… Новый приступ боли напомнил ему о том, что у него не было ни еды, ни воды. Тем хуже. Он вдруг понял, что не в состоянии покинуть эти разбитые стены, где, как он смутно чувствовал, ему хотели подать какую-то весть. Он с трудом поднялся и сделал несколько неуверенных шагов. Мертвенно-бледный свет уходящего дня, какой всегда бывает после катастрофы и какой освещал то болото, в котором констебли нашли тело Элис, озарял руины аббатства. Ему показалось, что он слышит голоса, и насторожился, но вскоре понял, что ошибся. Вокруг стояла звенящая и какая-то нереальная тишина. Даже выстрелы раздавались теперь редко и где-то вдалеке, словно огромный монастырь, дорого заплативший за право не быть ни стратегической целью, ни мишенью, превратился в неровную местность, в хаотическое нагромождение скал.

Он пробрался через окружавшую бывшую базилику галерею в ту часть монастыря, которая, как ему показалось, пострадала меньше, чем та, откуда он пришел, и едва узнал место: это был зал, в котором еще сегодня утром он беседовал с отцом Мауро. Высокие готические стулья были разнесены в щепки, картины разбиты. Одна из дверей раскололась надвое, словно дуб, в который ударила молния. Перешагивая через обгоревшие обломки, которыми был усеян пол, он вошел в помещение, когда-то бывшее библиотекой.

Ужасное зрелище! Все обрушилось. Отколовшаяся лепнина усеивала пол, деревянные панели отделились от стен и являли собой жалкое зрелище. Машинально он просунул руку между деревом и каменной стеной, но не обнаружил там ничего, кроме паутины и высохшей плесени. Помещение напоминало дурной сон со смещенной перспективой. Почерневшие доски взметнулись к небу, словно виселицы: это было все, что осталось от бесконечных рядов книжных полок, когда-то закрывавших стены. Только один чудом оставшийся нетронутым аналой стоял на прежнем месте и, казалось, ждал, чтобы чья-то осторожная рука положила на него Часослов или украшенную миниатюрами рукопись. У его ног лежала одна из табличек, обозначавших разделы собрания. «Литераторы», — прочел он, взяв ее в руки.

— Представьте себе, — раздался голос позади него, — они все-таки осмелились.

Он медленно обернулся. Отрешенно-спокойный старик, почти не заметный на фоне разрушенных стен, стоял у двери, опираясь на свою палку. Голос его звучал устало и неестественно ровно. Ларри не удивился, потому что был уверен, что окаменевший в своем отчаянии хранитель руин никогда не покинет свой пост. Он подошел к монаху.

— Вы ранены! — воскликнул он.

По щеке старика, бледной как пергамент, стекала струйка крови.

— Это ничего, меня поцарапало осколком камня, — ответил отец Мауро, вытирая лицо рукавом сутаны.

— Я волновался, — сказал Ларри. — Вы ушли от отца аббата…

— Все-таки вы выпустили синиц, — с упреком сказал библиотекарь.

— Когда я увидел, что самолеты возвращаются… Я вас потерял и думал сделать как лучше. Но я уже говорил, что, по-моему, птицы не улетят слишком далеко.

Отец Мауро грустно кивнул.

— Наверное, вы правы, — сказал он.

— Во всяком случае, хорошо, что книги уехали вовремя, — продолжал Ларри. — Представьте себе, святой отец, в каком бы вы были отчаянии, если бы они не были сейчас в безопасности в Ватикане…

— Придется признать, что полковник Шлегель оказался прав, — нехотя произнес отец Мауро, осторожно проходя в библиотеку. — Я не могу оторваться от этого места, — продолжил он упрямо. — Пятьдесят лет в этой… не решаюсь сказать… комнате… Мой стол стоял вот тут…

Он указал на узкую щель в полу, вокруг которой ощетинились заостренные доски, напомнившие Ларри волчий капкан в гараже у Домитиллы.

— Почему, ну почему они это сделали?.. — простонал отец Мауро.

— Повторю вам то, что уже говорил отцу приору. Этой ночью я слышал, что говорили солдаты союзников. Они только и думали о том, как бы разрушить этот длинный горделивый и вызывающий фасад, возвышавшийся над ними. Понимаете, они были уверены, что в монастыре полно немцев… Офицеры просто произнесли вслух то, что думали все солдаты.

Отец Мауро удрученно пожал плечами.

— Вы видели, что случилось со статуей святой Схоластики? — вздохнул он. — Голова отбита, в шее зияет дыра… Открытая книга, символ собранных в этих стенах знаний, лежит у ее ног… А голубки, сидевшие на книге, отброшены на много метров в сторону… Надо будет воспользоваться последними лучами солнца и попытаться собрать осколки.

— Статую можно восстановить, святой отец, — сказал Ларри, пытаясь как-то успокоить старика. — Важно, что мощи находятся в безопасности в Риме.

— Знаю, знаю… — согласился отец Мауро.

— Я пойду с вами, — сказал Ларри. — Постараемся не отходить далеко друг от друга.

— Тем более что у меня в келье есть небольшой запасец хлеба и воды, — сказал отец Мауро. — Это позволит нам продержаться.

— Хлеб и вода! — воскликнул Ларри. — Какое пиршество нас ожидает, святой отец!

Отец Мауро не ответил на шутку. Поддерживая друг друга, они вышли на разоренную галерею, стараясь обходить препятствия. С каждой минутой становилось темнее.

— Только об одном я не жалею: о портретах наших аббатов, висевших на этих стенах, — сказал отец Мауро. — Их сердитые взгляды сопровождали меня всякий раз, как я отправлялся работать! Я постоянно чувствовал себя виноватым. Может быть, и лучше, что их изображения не пережили бомбежку, потому что они многое могли бы поставить мне в упрек: еще до того, как книги увезли, я перестал серьезно работать. С тех пор как тут появился маленький послушник, моя душа не знала ни минуты покоя. И братия постоянно напоминает мне об этом. Я протестовал против его присутствия, но это был vox damans in deserto123.

— Вы все время говорите о нем!

— Вы же понимаете, что это он поставил непонятно куда и как книгу, о которой я говорил вам утром, обнаруженную полковником Шлегелем в отделе богословия. Книгу о туканах. Он ничего не хотел делать как следует! Впрочем, серьезных поручений ему никто и не давал. А мне этот том помог усовершенствовать мои скромные познания в орнитологии.

— Так вы в него все-таки заглядывали! — бросил Ларри шутя. — А ведь синицы совсем не похожи на экзотических птиц…

Отец Мауро состроил смешную гримасу.

— Меня смертельно уязвило замечание Шлегеля, и прежде чем поставить книгу на место, я машинально ее пролистал, может быть, для того, чтобы попытаться найти объяснение действиям послушника. Тогда-то я и заметил… Вы ничего не слышали? — вдруг прервал он сам себя.

— Нет, святой отец, — ответил Ларри, едва скрывая нетерпение. — Что вы заметили?

— Листок с несколькими рукописными строчками, приклеившийся к форзацу. Я прочел его, осторожно отклеил и, поскольку не понимаю язык Шекспира, отнес в свою келью, чтобы показать отцу архивариусу прежде, чем тот должен был отправиться в Рим сопровождать мощи. Он-то и сказал мне, что это дарственная.

Ларри почувствовал, что бледнеет.

— Как, на книге о туканах была дарственная надпись по-английски? Но кому? Вы не помните, как архивариус перевел ее?

— По правде говоря, нет, друг мой, — немного раздраженно ответил монах. — В конце концов, что вам в том? Я никогда не узнаю, зачем вы пришли сюда, мой мальчик, но мне кажется, что среди окружающих нас бедствий этот клочок бумаги — единственное, что вас интересует!

— Может быть, и в самом деле для меня это… — запинаясь, произнес Ларри, — возможность распутать клубок, который я давно пытаюсь размотать, и…

— Послушайте, — прервал его монах, — вместо того чтобы заниматься всей этой ерундой, лучше помогите мне, пока совсем не стемнело, собрать осколки бедной святой Схоластики. Я говорил вам, в каком она состоянии!

— Знаю, святой отец, — сказал Ларри, сдерживаясь. — Но я знаю и то, что в любой момент десантники могут занять руины. Англичане или немцы — все равно. Я не могу рисковать и попадаться им на глаза. Для меня дорога каждая минута… Постарайтесь вспомнить, что стало с этим листком.

В его голосе слышалось такое нетерпение, что отец Мауро задумался:

— Кажется, отец архивариус принес листок ко мне в келью. Может статься, он все еще у меня в шкафу.

Ларри уже тащил его за собой:

— Обещаю, отец мой, что помогу вам со статуей.

Они спустились по лестнице со сломанными ступенями и прошли по длинному коридору, в котором недавние события оставили лишь трещины в стенах.

— Чем ближе к скале, тем меньше пострадали стены, — заметил отец Мауро. — Я знаю, я молился в своей келье после бомбардировки.

Маленькая комнатка на самом деле почти не пострадала. Она была такой тесной, что в ней помещались только узкая кровать, скамеечка для молитвы и небольшой шкаф. В окно Ларри увидел вечерний туман, поднимавшийся над долиной и стиравший всякое воспоминание о роковом дне. На своем узком ложе отец Мауро разместил три куска мрамора, старательно им подобранные и сложенные вместе.

— «Veni columba mea, veni, coronaberis», — прочел вслух Ларри.

— «Прииди, моя голубица, и ты будешь увенчана», — перевел отец Мауро, голос его дрожал от волнения. — Я нашел надпись после первого налета. Увенчана! — прибавил он, сдерживая рыдания. — Обезглавлена, это да…

Тяжело вздыхая, он открыл шкаф. На полках Ларри увидел бедные пожитки, мешочки с зерном и записную книжку в черном переплете, перехваченную резинкой. Старик принялся ее листать и наконец достал листок бумаги цвета слоновой кости…

— Вот он, — сказал монах просто и протянул бумагу Ларри.

Ларри взял ее не спеша, потому что всячески старался скрыть свое нетерпение. Едва прикоснувшись к записке, он почувствовал, что снова перенесся под готические своды читального зала Бодлианской библиотеки.

«Пиза, 10 сентября, 1821.

Мой дорогой Шилло!

Пусть эти грациозные перелетные птицы унесут с собой темные тучи, давившие своей тяжестью на твою жизнь, чтобы остались в тебе изящество, выносливость — и чувство пространства, — живущие в этих отважных путешественницах»

Вместо подписи — неразборчивые каракули. Ларри удивленно замер с листком в руке.

— Почему это вас так интересует, мой юный друг? — спросил отец Мауро.

Вместо ответа Ларри только загадочно улыбнулся. Документы, один за другим попадавшие ему в руки, постепенно, подобно нити Ариадны, извилистым путем неумолимо вели его к… «К чему?» — в который уж раз спрашивал он себя.

— Я пытался учить английский, читая Гиббона124, — продолжил отец Мауро, — но, должно быть, у меня способности только к мертвым языкам! Тем не менее, когда я вижу слово «перелетные», то понимаю, о чем идет речь, но, насколько мне известно, туканы не улетают на зиму.

Ларри рассмеялся и перевел дарственную надпись.

— Этих птиц нельзя назвать и отважными, как мне кажется, — сказал отец Мауро. — Но именно этот листок я нашел в той книге.

— Мне кажется, записка попала в книгу случайно, — сказал Ларри. — Просто ваш молодой человек хотел таким образом отметить место, куда он ее спрятал.

— Книгу?

— Нет, записку, которую я вам только что прочел…

Отец Мауро недоуменно покачал головой.

— Все очень просто, святой отец: он выбрал книгу о птицах потому, что в записке речь идет о них. Оставив том на месте, он рисковал потерять его среди сотен других трактатов по орнитологии, тогда как…

— Сотен! Вы преувеличиваете, друг мой. Аббатство не музей естественной истории!

— Святой отец, вспомните, сколько книг о птицах было в библиотеке?

Отец Мауро прикрыл глаза, словно окидывая полки мысленным взором:

— Томов двадцать или тридцать… Да и то потому, что один из прежних аббатов интересовался ими.

— Ну вот, этого вполне достаточно. Он переставил книгу, чтобы в нужный момент легко ее найти!

— Но почему, в конце концов, брат Коррадо — даже если предположить, что он обнаружил документ в одной из папок, — переложил его, чтобы потом украсть? Он ничего не стоит…

— Очень даже стоит… — ответил Ларри. Отец Мауро с удивлением посмотрел на него.

— Я в отчаянии, что вынужден произносить в этом святом месте имя известного вольнодумца, но мне кажется, что это почерк лорда Байрона, — заявил Ларри.

Отец Мауро нахмурился:

— Вам только кажется, или вы уверены?

— Уверен. За время учебы в Оксфорде через мои руки прошло множество его рукописей. В указанный в записке день Байрон действительно жил в Пизе в палаццо Ланфранчи. Я могу даже сказать, кому адресовано письмо: его другу Шелли. Байрон был одним из немногих, кто так к нему обращался.

— Господи, должно быть, это документ из архива принцессы Скальци, который она нам доверила… Но Коррадо, шалопай эдакий, не мог этого знать: он и читал-то еле-еле!

— Вы правы, отец мой, дарственная надпись Байрона не имеет никакого отношения к книге о туканах. Зачем ему посылать Шелли книгу по зоологии? Нет, я уверен, что он подарил ему нечто такое, о ценности чего смог догадаться даже Коррадо. Именно это он и спрятал в книге, а не сопроводительную записку… И именно это он не хотел потерять… Маленький мерзавец, — ответил Ларри, помолчав.

— Но что, что могло поместиться между страниц книги? Рукопись стихотворения? Дружеское письмо? Может быть, рисунок… Изображение летящих птиц. Это по крайней мере соответствовало бы тексту записки…

Ларри кивнул:

— Вот именно, святой отец, когда вы составляли опись архива, о котором мне говорили, не попадался ли вам случайно рисунок, изображавший летящих гусей?

— Летящих гусей, — повторил отец Мауро, — летящих гусей я вижу каждой весной над Монте-Троккио: они направляются на север… Но нарисованных гусей я не видел.

Он задумчиво смотрел на прислонившегося к шкафу Ларри.

— Неужели вы поднялись в монастырь только ради рисунка с гусями? Вы же проделали длинный путь, не правда ли? И дело не только в том, что вам пришлось перейти линию фронта… Я никогда не узнаю, что…

— Святой отец, — перебил его Ларри, — не покажете ли вы мне, где спал юный брат Коррадо?

— Вы хотите посмотреть дортуар? Я побывал там сразу после его исчезновения! В сундуке было пусто, в матрасе — тоже… Уверяю вас, я кое-что начал понимать, — добавил он, внезапно встревожившись

Они прислушались. Над ними раздавался шум падающих камней. Потом зазвучали невнятные голоса и где-то поблизости взорвалась граната. Ларри побледнел.

— Послушайте меня, мой мальчик, — сказал отец Мауро. — Я понял, что вы такой же итальянец, как я иезуит, и что вы не можете подвергать себя риску попасть…

— Все правильно, отец мой, — ответил Ларри, подходя к двери.

— Я никогда не узнаю, что привело вас сюда и что вы здесь искали…

— Если бы я сам это знал, — прошептал Ларри. — Но скажите мне еще одну вещь, святой отец. Откуда родом Коррадо Кариани?

Отец Мауро тихо приоткрыл дверь кельи и высунулся в коридор. Там было пусто.

— Из деревушки, расположенной выше Сан-Себастьяно, в предгорьях Везувия, — сказал он. — А теперь бегите. В глубине справа будет маленький коридорчик, ведущий к двери, выходящей в оливковую рощу. Возьмите этот листок, раз он для вас так много значит, когда-нибудь вы мне объясните почему. Я слишком стар, чтобы интересовать тех, кто идет по той галерее.