Шесть серых гусей

Сотрудники службы безопасности связались с коллегами в Палермо и выяснили, что предыдущим владельцем авто был лейтенант Хьюит, тот самый офицер, которого ищут все от Палермо до Казерты. А ведь он мой подчиненный, и кому, как не мне, должно быть известно его местонахождение… В купчей, найденной на теле синьора Нарди, указана цена, уплаченная им за автомобиль: восемьдесят тысяч лир, что многовато для машины этой марки и заставляет предположить наличие посредника.

— Именно об этом я и говорил вам, майор…

— Когда вы видели лейтенанта Хьюита в последний раз? — прервал тот сухо.

— В день моего отъезда в Беневенто, седьмого декабря. Неделю назад.

— Как вам кажется, деньги у него уже были или он только рассчитывал их получить?

— Мы говорили о расследовании, интересовавшем нас обоих, поскольку оно касается пинакотеки Неаполя. Мы решили обмениваться информацией по этому делу, и исчезновение лейтенанта тревожит меня вдвойне: и профессионально, и сугубо лично.

— Если у меня будет что-нибудь новенькое, я перезвоню, — сказал Хокинс и повесил трубку.

Несколько минут Пол в задумчивости смотрел на высокие сосны, слегка покачивавшиеся на ветру, и на стеклянный купол галереи Умберто Первого, потом снова схватил телефонную трубку:

— Оператор? Соедините меня с Баньоли, по защищенной линии, пожалуйста. Мне нужен майор медицинской службы Хартманн. Алло, доктор? Капитан Прескот из штаба Пятой армии. Я звоню вам как друг лейтенанта Хьюита и хотел бы, чтобы вы разрешили мне встречу, в вашем присутствии, если сочтете нужным, с юной Домитиллой Сальваро, которая несколько дней назад поступила на службу в госпиталь.

На другом конце провода повисло молчание, потом сквозь треск послышался немного неуверенный голос:

— Боюсь, вам нет смысла приезжать, капитан. Вы опоздали: птичка улетела.

— Не может быть. Когда?

— Вчера. Лейтенант Хьюит много раз помогал мне в Тунисе с доставкой медикаментов. Он попросил принять на работу эту девушку, дав понять, что она дочь одного из его осведомителей и что ей небезопасно оставаться в городе. Я устроил ее санитаркой не столько из-за нехватки персонала, сколько из дружеских чувств к лейтенанту. За те несколько дней, что она у нас проработала, она показала себя такой умелой и преданной делу работницей, словно уже прошла курсы медсестер! Но у нее часто менялось настроение и случались приступы необъяснимой тревоги. В такие минуты она словно переносилась куда-то в другое место и забывала все, о чем ее просили.

— Она упоминала о лейтенанте Хьюите?

— Ни разу, и поначалу я даже не хотел рассказывать ей о его исчезновении.

— Как вы об этом узнали, майор?

— Среди офицеров несколько дней назад начали распространяться слухи… Я им не верил. Вы же знаете, что он был очень независимым человеком.

Пол закрыл глаза: Господи, этот тип говорил о Ларри в прошедшем времени!

Майор Хартманн продолжил:

— Да, благодарю вас, сержант, положите это сюда и идите. Так на чем мы остановились, капитан?.. Я подумал, что он отправился в секретную командировку, как иногда случалось на Сицилии. Когда я, в конце концов, рассказал все малышке Сальваро, она никак на это не отреагировала, но на следующий день исчезла.

— Вы не знаете, где она может быть?

— Я только что звонил человеку, которого она называет заместителем отца.

— Дону Этторе Креспи? Я виделся с ним вчера вечером. Он полагал, что она в Баньоли…

— Она ему не звонила и не заходила. Такое впечатление, что он не знает, где девушка. Дон Этторе сказал мне, что от ее отца тоже давно нет никаких известий… Мне кажется, капитан, все это дурно пахнет и может плохо кончиться, в том числе и для вашего друга… А что касается девушки, то я не приму ее обратно, даже если выяснится, что ее исчезновение не было побегом.

— А… вам не показалось, что между ней и Ларри существовала какая-то связь? — настаивал Пол.

— Повторяю, она никогда не упоминала о нем, а вашим другом двигало только желание защитить ее от врагов отца!

— Никто ее не допрашивал? Контрразведка или местная служба безопасности?

— Никто, да и с чего бы? Само собой, я не стал бы даже упоминать о просьбе Ларри. А ее отец… Если бы вы только знали, сколько таких прохвостов исчезает ежедневно в Неаполе, а полиции до этого и дела нет…

— И… ничто не предвещало ее уход? Какое-нибудь незначительное происшествие, ссора. Ну, не знаю… Любой намек может мне быть полезен…

На другом конце провода воцарилось молчание.

— Само собой, все это останется между нами, — настаивал Пол.

Майор Хартманн тяжело вздохнул:

— На самом деле произошла одна странная вещь… Наверное, во всем случившемся есть и моя доля вины, только я никак не могу разобраться какая. По понятным причинам Домитилла предпочитала работать с тяжелоранеными, а не с выздоравливающими, потому что последние иногда ведут себя… несколько настойчиво. Вчера утром я пригласил ее и других медсестер к себе в кабинет, чтобы составить новое расписание. А на стене у меня висит большая фотография в рамке, на которой изображена вереница перелетных птиц над мысом Мизено93. Увидев ее, она внезапно побледнела и задрожала. Мы попытались выяснить, в чем дело, я дал ей успокоительное, она немного пришла в себя, ознакомилась с графиком ночных дежурств… Даже записала его на бумажке… И больше ее никто не видел. Не заметили даже, как она уходила…

Казалось, он воспринимает уход девушки как собственную профессиональную ошибку.

— Странно, — ответил Пол, — ваш рассказ напомнил мне одну мысль Ларри, скорее вопрос без ответа, из тех, что задают себе, когда размышляют вслух… Что я сейчас и делаю… Скажите, майор, по фотографии можно понять, что это за птицы?

— Да… — ответил Хартманн удивленно. — Журавли. Или гуси, откуда мне знать…

— Их там не так много, я прав?

— Можно подумать, фотография у вас перед глазами! По-моему, шесть или семь. Точно, шесть.

Стоявший у стола Пола рядовой Рэмзи деликатно кашлянул. В каждом его движении сквозила сдержанность, так нравившаяся Полу.

— Господин капитан, на второй линии майор Хокинс, — прошептал он.

— Скажите ему, чтобы он шел к черту, — в тон ему ответил Пол.

— Он немного… как бы это выразиться… нетерпелив, господин капитан.

Пол тяжело вздохнул, подмигнул солдату и взял другую трубку:

— Простите, майор, что заставил вас ждать…

— Я десять минут не могу до вас добраться, приятель! Как вы, янки, болтливы! События развиваются стремительно! Сейчас не время трепаться, черт побери!

— Это так важно, сэр? Я пытаюсь вести расследование, но это непросто, особенно когда не хватает улик.

— Так вот вам улика, приятель: полиция нашла этот чертов драндулет, вернее, то, что от него осталось, во дворе дома номер тридцать три по вико делле Дзите. Вы записали?

— Но откуда они знают, что это машина Ларри… Я хотел сказать, лейтенанта Хьюита?

— По номеру кузова, наверное… Это вы мне расскажете сами, потому что немедленно отправитесь туда, чтобы посмотреть, в каком состоянии автомобиль. Может быть, вы найдете там что-нибудь, имеющее отношение к лейтенанту. Кроме того, ваше участие в деле станет хорошим примером сотрудничества между союзниками, — добавил он, даже не пытаясь скрыть насмешку.

— Я предпочел бы, чтобы меня сопровождал местный агент, майор. Не знаю, как насчет сотрудничества между союзниками, но у меня мало опыта, и я боюсь, что не смогу отличить «тополино» от другой машины. Я даже не знаю, где искать номер кузова, а карманный фонарик…

— Послушайте, старина, у меня нет свободных людей! — перебил его майор. — И потом, это ведь ваш друг, вы вместе вели расследование. Доложите мне о том, что происходит, чтобы я знал, должны ли мы давать команду военной полиции окружить район и что нам брать с собой: пистолеты или фонари — у квартала дурная слава. Это вам не Оксфорд! Говорят, что в Форчелла собрались все городские жулики и что как-то раз ночью там разобрали до последнего винтика целый танк.

— Так это в Форчелла! — воскликнул Пол.

Но Хокинс уже повесил трубку.

Да, это был не Оксфорд. И даже не улица Сан-Карло, по которой до самых его окон долетал запах моря. Видели ли когда-нибудь море, вдыхали ли его запах несчастные жители этого лабиринта темных вонючих улочек, над которыми тем зимним утром повисла тревога, словно его неожиданный приход обратил в бегство всех обитателей квартала? Пока, с планом в руке, он шел по улице Викариа Веккья, его не оставляло ощущение, что из мутных окон за ним следят испытующие взгляды. На углу вико делле Дзите ему показалось, что у облупившейся и сырой стены мелькнула какая-то фигура, но как только он подошел ближе, фигура исчезла, словно прошла сквозь эту самую стену. «История с танком — это, конечно, вранье», — подумал он, перешагнув через грязный ручей, текущий по середине узкой мостовой. Как мог сюда попасть танк, если ширина улочек не превышала трех метров?

За домом № 33 был грязный двор, окруженный стенами без окон, где вчерашняя гроза оставила лужу, по которой расплывалось радужное пятно. Посередине плохо освещенного двора действительно виднелся остов небольшого автомобиля. Пол осторожно обошел вокруг него, тщательно записывая в блокнот недостающие детали. Не было ни мотора, ни колес, ни руля, ни ветрового стекла. Отсутствовали дверцы, фары и, само собой, номерные знаки. Машину просто обглодали. Как это службе безопасности удалось узнать, что это машина Ларри? Наверное, и в самом деле по номеру кузова. А почему грабителей не заинтересовал кузов? На черной крыше был выведен какой-то каббалистический знак, и Пол спросил себя, не было ли здесь замешано проклятие — местная особенность, о которой ему все уши прожужжали? С блокнотом в руке он присел на корточки, чтобы посмотреть, не найдется ли какая-нибудь улика, и вдруг снова у него возникло ощущение, что за ним следят, подобное тому, какое он испытал в тот момент, когда только вошел в этот лабиринт. Он резко обернулся и увидел перед собой какого-то подростка, который, сутулясь, стоял у стены в темном углу двора, засунув руки в карманы, и наблюдал за ним. Сделав вид, что не обращает на парня никакого внимания, Пол спокойно продолжал обследовать кузов, медленно водя руками по шасси и приборной доске. Вдруг пружины вырванного сиденья издали жалобный звук, прогнавший прочь голодную кошку, которая убежала со злобным рычанием хищника во время течки. Пол вздрогнул от неожиданности, а животное скрылось в какой-то дыре, оставив после себя запах нечистот и гниения. Раздался издевательский смех. Пол, задетый за живое, подошел к подростку.

— Тебя так интересует, что я делаю? — спросил он.

Мальчик сделал движение, означавшее, что он не понимает. Лицо его абсолютно ничего не выражало. Пол достал из кармана пачку сигарет, но не заметил в глазах мальчика даже отблеска интереса. «Ему следовало бы носить на шее табличку с надписью: „Осторожно, он кусается“, которую повесили на шею Дэвиду Копперфильду в его мрачном пансионе», — подумал Пол. Ларри оценил бы такую литературную ассоциацию.

— Polizia Americana94. Ты знаешь, чья это машина?

Паренек помотал головой:

— Non capisco95.

— Не притворяйся, что ничего не понимаешь, я говорю не так уж плохо. Ты знаешь, кто убил человека, который ее купил?

Подросток не дал себе труда ответить и опустил голову так, что Пол мог видеть только его упрямый лоб под копной густых волос. Офицер понял, что теряет время, и решил прибегнуть к угрозам.

— Раз так, я отведу тебя в тюрьму! — закричал он, стараясь запугать парнишку. — Понимаешь?

Мальчик пожал плечами и красноречивым жестом показал на двор и улочку.

— Тюрьма здесь. Там меня по крайней мере будут кормить, — произнес он глухим голосом.

Пол не нашелся что ответить и, повернувшись спиной, снова подошел к остаткам машины, словно пытаясь вырвать у нее ее тайну. Он представил себе Ларри за рулем этого быстрого маленького автомобиля, весело мчавшегося по солнечным улицам Палермо, и сердце его сжалось от беспокойства. Когда он обернулся, двор был пуст. Мальчик воспользовался тем, что за ним не следили, и ускользнул так же проворно, как недавно это сделала кошка. Пол даже не попытался его догнать — да он и не хотел этого делать — и задумчиво смотрел в сторону вико делле Дзите. То, что это были остатки «тополино» Ларри, ничего не значило; он чувствовал, что это дело касалось только покупателя, а не его исчезнувшего друга. Немного успокоившись, он легко перешагнул сточную канаву посреди улицы.

— Не, signor! Signor capitano96.

Он подпрыгнул от неожиданности и стал оглядываться. Такое впечатление, что голос шел от самой мостовой. Пол нагнулся, чтобы определить его источник, и отскочил. Голова человека без возраста, похожая на средневековую гаргулью, с беззубым ртом и пергаментными сухими губами, смотрела на него из подвального окна. Казалось, она живет сама по себе, независимо от тела, которого не было видно.

— Вы пришли сюда из-за машины, капитан?

Пол не сразу решился подойти, настороженно оглянулся, потом присел на корточки. Из подвала, откуда торчала эта уродливая маска, пахло сыростью и плесенью.

— Вам что-нибудь известно об этом обломке кораблекрушения? — спросил Пол.

— Деньги надо предлагать не юным бродягам, а старикам, которые знают, — проворчал мужчина.

— У меня нет денег, только сигареты. И они ваши, если ответите на вопрос.

— Я кое-что нашел в машине, синьор офицер, — продолжал тот. — Еще до того, как они ее окончательно обчистили. Это завалилось за заднее сиденье, и я увидел, потому что оно было как раз на уровне моих глаз, — уточнил он, икнув, и подмигнул, словно речь шла о хорошей шутке. — Хотите посмотреть?

Речь мужчины звучала почти любезно, но из-за выщербленных зубов он говорил шепеляво и с присвистом.

— Покажите-ка мне, что вы нашли, — ответил Пол осторожно.

Голова быстро посмотрела по сторонам, словно была куклой в крохотном театре марионеток, чтобы убедиться, что у сделки не будет свидетелей.

— Тысяча лир, — сказал мужчина жестко. — Поскорее приятель, — если кто-нибудь появится, я спрячусь в своей дыре и, уверяю тебя, покажусь не скоро.

Только тут Пол увидел, что мужчина сидит по-турецки на некоем подобии маленькой подставки, сложив атрофированные ноги. Позади него можно было рассмотреть убогое ложе и ночной горшок. С трудом подавив отвращение, Пол постарался скрыть свою неприязнь.

— Вы что, полагаете, что я буду разгуливать по этому району с тысячей лир в кармане?! В любом случае у меня принцип: сначала я смотрю, а потом решаю, что могу предложить взамен.

Калека запустил руку под изношенную кофту, но неожиданно замер:

— Тысяча, не меньше. Это самая красивая бумага, что я когда-нибудь держал в руках, капитан. Такая дорогая бумага, словно банковский билет! Должно быть, она завалилась за сиденье, когда продавец и покупатель заключали сделку. Я не умею читать, но это поможет следствию, готов поклясться.

— Хотя бы покажи ее мне! — попросил Пол.

Почувствовав, что собеседник и в самом деле очень хочет узнать, что написано в письме («Ларри никогда не совершил бы подобной ошибки», — подумал Пол), мужчина оскалил рот в полной ненависти улыбке. Пола захлестнула волна слепого гнева, он вытащил пистолет и приставил его ко лбу собеседника.

— Сволочь! Ты свалишься назад, исчезнешь в своей клоаке и никто не узнает, что с тобой случилось! — крикнул он.

С ухмылкой, в которой смешались сожаление и ненависть, калека вытащил вчетверо сложенный листок. Пол ловко выхватил его и почувствовал, как его охватывает злая радость. Вот какими доводами тут надо пользоваться! Даже архитектору, считающему себя человеком искусства. Даже пацифисту, который всегда гордился своими убеждениями. Всему свое время. Через минуту он почувствовал, что его щиколотка попала в капкан, который ломает и корежит ему ногу. Он нагнулся: в него изо всех сил вцепился человек-пень.

— Отпусти меня, ты, животное! — заорал Пол.

Он знал, что на этот раз выстрелит, был в этом уверен, и палец уже потянулся к спусковому крючку. Тот, другой, понял по его лицу, что должно произойти, и разжал руки. Пол высвободился и изо всех сил ударил калеку ногой в лицо. Послышалось рычание, сопровождавшееся потоком ругательств, и голова исчезла, словно ее поглотили зловонные недра подвала. Не медля, Пол двинулся прямо по вико делле Дзите.

Он уже видел перед собой высокие стены собора, когда услышал, что вслед за ним кто-то бежит. Он обернулся: это был подросток из двора.

— Я видел, что вы с ним сделали, он упал на спину. Если он умер, то это случилось по вашей вине! — крикнул он с угрозой.

— Не подходи, или вас станет двое, — сказал Пол, беря его на мушку.

Он держал свой «уэбли» так, как его научили на курсах переподготовки: левое предплечье параллельно земле, на него опирается правая рука с пистолетом. Он никогда не чувствовал ничего подобного: такого дикого и непреодолимого желания пойти до конца. «Неужели я так и закончу войну, ни в кого не выстрелив? А этот шалопай, насмехающийся надо мной, — очень подходящая мишень: внешность беспризорника и противный голос», — подумал Пол. Словно читая его мысли, мальчишка вдруг заговорил иначе:

— Дайте мне сто лир — и я ничего не видел.

— Не подходи. — В голосе Пола зазвучал металл. Осознав опасность, которую он, судя по всему, раньше недооценивал, подросток замер на месте.

— Бросьте мне пачку сигарет, и я никому ничего не скажу.

— Ага, расценки снижаются! Послушай, ты еще можешь выпутаться из этой истории. Вали отсюда, да пошевеливайся.

Мальчишка нервно дернулся и засмеялся истерическим смехом, похожим на рыдание. Вокруг никого не было, как будто жители, прятавшиеся, подобно невидимому античному хору, за окнами своих домов, отвернулись, чтобы не видеть того, что могло здесь произойти. В этой атмосфере почти нереального одиночества Пол почувствовал, как в нем поднимается холодная и безжалостная ненависть к истощенной фигурке, которая, казалось, издевалась над ним и бросала ему вызов, как и ужасная беззубая физиономия из подвала.

— Вы же не будете…

Услышь он этот умоляющий голос секундой раньше, он, возможно, и не стал бы стрелять. Но выстрел раздался почти помимо его воли, пуля свистнула и попала в стену метрах в ста, как ему показалось, от цели. Он услышал долгий вопль, похожий на рев раненого зверя, отразившийся от покрытых выбоинами стен улочки. Потом он увидел, как юноша убегает, прихрамывая, и исчезает за углом виа деи Трибунале. Хромал ли он до этого? Пол не мог вспомнить. Неужели он в него попал? Он сильно в этом сомневался, но тем не менее быстро подошел к тому месту, где стоял мальчишка. На стене был ясно виден след от пули, но никаких следов крови на мостовой. Он задумчиво повернулся и двинулся к собору, когда услышал яростное рычание, заставившее его ускорить шаг. Прямо перед ним две голодные кошки дрались из-за куска окровавленной плоти, слегка напоминавшей по форме человеческое ухо. Пол замер, потрясенный. Неужели он отстрелил парнишке ухо?.. При мысли об этом ему пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть. Нет, невозможно, он был уверен, что промахнулся. Пол двинулся вперед, борясь с тошнотой и продолжая смотреть на ужасных кошек, вцепившихся друг в друга так, словно они спаривались. «Ну и вояка, — подумал он. — Любитель античной красоты, почитатель Винкельманна97, способный изувечить фрондирующего подростка! Нет, я не мог этого сделать, пуля прошла над его головой. А то, что я видел, — всего лишь кусок тухлятины из ближайшей помойки». Стараясь успокоиться, он вышел на маленькую площадь. Перед ним плясали буквы полустершейся надписи: «В Неаполе будет самая большая почта в мире». Надпись, судя по всему, была сделана в тридцатые годы и граничила со святотатством, ибо красовалась на высокой стене поперечного нефа кафедрального собора. Большая почта Муссолини, прославляемая на стене почтенного святилища Святого Януария98? «Побереги свое возмущения для подобных случаев — это твоя забота и твоя делянка, — подумал он. — Почему я лезу куда не надо? И почему эта дубина Хокинс, которому я даже не подчиняюсь, потребовал, чтобы я изображал из себя поборника справедливости? Зачем я привязался к тщедушному оголодавшему мальчонке, который может на всю жизнь сохранить шрамы от этой неравной дуэли?» Он спрашивал себя, что заставило его утратить здравый смысл. Может быть, человек-пень в подвальном окне? Возвышавшаяся прямо перед ним базилика, зажатая между домов, неожиданно показалась ему мертвой и враждебной. Он вошел в низкую дверь и упал на первый попавшийся ему в полумраке стул. В дальнем притворе несколько монахинь сначала бормотали какие-то молитвы, потом запели — прекрасно, точно ангелы. Звуки песнопений, разносившихся по огромному нефу, вызвали в его памяти безмятежное и прекрасное лицо Сабины, которое словно парило в лучах неяркого света, проникавших в храм сквозь высокие окна клироса. Он погрузился в созерцание, словно в прохладную и прозрачную воду, и постепенно успокоился.

Эта базилика с высокими, словно недостижимый райский сад, потолками, украшенными барочными кессонами, была ему знакома: за несколько дней до отъезда в Беневенто он приходил сюда с каким-то чрезвычайно нарядным и элегантным высокопреосвященством, которому кардинал-архиепископ поручил провести инвентаризацию ризницы. Прелат проникся к нему доверием и без колебаний показал тайник, где хранился драгоценный серебряный скульптурный алтарь работы Солимены, который немцы напрасно искали, перед тем как оставить город. Лицо Сабины растаяло в лучах солнца, но монахини продолжали петь, и он долго сидел, погрузившись в размышления. Мысли его свободно следовали за мелодичным и завораживающим многоголосием. Только после того, как они ушли, он вспомнил о документе, вырванном из когтей калеки. «Черт возьми, — испугался он, шаря по карманам, — не хватало еще, чтобы я его потерял».

Он нашел письмо и осторожно его развернул. На дорогой веленевой бумаге с водяными знаками красовался герб Ватикана. Света не хватало, и ему пришлось поднести документ к самым глазам, чтобы разобрать.

«Государственная канцелярия Кардинал Мальоне Государственный секретарь

Принцессе Скальци Палаццо Скальци, виа Уффици дель Викарио Государство Ватикан, Рим, 2 сентября 1943 года

Принцесса!

Я получил Вашу просьбу переправить к нам, дабы обеспечить его защиту, архив, собранный Вашей семьей, в котором, как Вы говорите, собраны многочисленные рукописи и ценные документы, имеющие отношение к путешествиям по Италии английских поэтов-романтиков.

Я польщен доверием, которое Вы нам оказываете, но, к сожалению, не могу исполнить Вашу просьбу, поскольку соглашения, подписанные нами с властями страны, не позволяют Ватикану служить убежищем для документов из частного собрания, не имеющих к тому же никакого отношения к церковной истории.

От своего имени я могу порекомендовать Вам знаменитое бенедиктинское аббатство Монтекассино, считающееся неприступным убежищем, аббат которого, дон Грегорио Диамаре, без сомнения, согласится принять на хранение Ваши архивы, учитывая их ценность и интерес, который они представляют.

Сожалею, что Ватикан не может удовлетворить Вашу просьбу, и прошу принять, принцесса, уверения в моей преданности.

Ваш покорный слуга Армандо, кардинал Мальоне».

Он сложил письмо и постарался сосредоточиться. Снова мысли его устремились к Монтекассино, словно к странному акрополю, которому угрожает опасность. С тех пор как было написано это письмо, неприступное убежище превратилось в ненадежное пристанище, и это сильно его тревожило. Об этом он говорил Ларри перед отъездом в Беневенто. Сразу же встал вопрос: как это письмо оказалось в «тополино»? Оно могло быть там уже тогда, когда машину отправляли из Палермо, и в этом случае принадлежало его другу уже тогда, когда он был на Сицилии. Но зачем принцессе Скальци передавать его Ларри? Это имя — Скальци — было ему знакомо: должно быть, он слышал его от Ларри, когда тот заносил в записную книжку местонахождение многочисленных документов, которыми он пользовался при написании биографии Шелли. Может быть, Ларри бывал у нее во время своей первой поездки в Италию, чтобы на месте ознакомиться с некоторыми рукописями? Почему же тогда она не посоветовалась с ним, если опасалась, что ее драгоценный архив могут разграбить и распылить? Больше похоже на правду, подумал Пол после некоторых размышлений, что Амброджио Сальваро хотел показать Ларри послание кардинала (наверняка полученное тем же путем, что и фотография грузовика с картинами), чтобы предупредить его о перемещении литературных архивов в аббатство. В конце концов, ему платили за то, чтобы он добывал подобного рода информацию, но он принес это письмо с задней мыслью: хотел не только продемонстрировать богатство хранящихся в монастыре архивов, но и попытаться продать Ларри их часть. Все это подтверждает наличие контактов или, может быть, даже канала транспортировки контрабанды между Сальваро и кем-то, кто был вхож в монастырь, а между ними — цепочка посредников, потому что линию фронта переходить совсем не просто!

Он уже встал и собирался выйти из собора, как его внимание привлекла одна сцена. Слева, в полумраке одной из колонн часовни Святой Реституты99, высокая фигура в сутане бинтовала обнаженную руку подростка в майке. На суровом лице священника не было осуждения. Напротив, казалось, он старается утешить мальчика, внимательно слушая его, словно на исповеди. Пол не сразу узнал подростка, которого встретил во дворе, но когда узнал, скрылся в тени. Он видел, как священник закрепил повязку булавкой, помог мальчику застегнуть рубашку и на прощание ласково взъерошил его курчавые волосы. «Все кончилось не так уж плохо», — подумал Пол, незаметно выйдя из церкви с письмом в руке.

— Во всяком случае, я его не изуродовал, — рассказывал Пол Сабине. — Царапина на руке, самое большее. Уверяю тебя, я сразу успокоился. И знаешь, о чем я подумал, выходя из собора (ведь невозможно помешать себе быть идиотом?): «Я не так уж плохо стреляю».

— Ты пролил кровь, — насмешливо заметила она. — Теперь ты настоящий солдат.

— Не говори так!

— И потом, ты сделал счастливым хотя бы одного человека, что не так уж часто случается в наше тяжелое время: славного сострадательного аббата.

— Ах это… — робко произнес он.

Рядом с ними за соседними столиками сидели несколько офицеров генерального штаба и читали фронтовую газету «Звезды и полосы», поглощая свои порции пайковой пищи из тончайших фарфоровых тарелок с королевским гербом. Огромный заголовок гласил: «Форсирование Рапидо100: Второй корпус готовится к наступлению». Может быть потому, что Пол и Сабина сели немного в стороне от остальных, около обитой выгоревшим зеленым дамастом стены, на фоне которой резко выделялись грубые походные кухни и шкафы для посуды, один из подавальщиков, одетый в белую куртку, принес им полное блюдо дымящихся макарон.

— Боги благоволят к нам, — сказал Пол. — Смотри, макароны едим только мы.

Она грустно улыбнулась.

— Я в первый раз — правда, был еще один первый раз, но он не считается, — вижу тебя при дневном свете, — прошептала она. — И может быть, последний…

— Знаешь что? Ты сейчас еще красивее, чем ночью.

Ничего не ответив, она привстала, чтобы лучше рассмотреть через высокое дворцовое окно полукруглую площадь, освещенную молочно-белым светом.

— Надо будет потом отправиться сюда в паломничество, — сказала она. — Мне хочется знать, как выглядят все эти статуи, если снять с них защитные кожухи. В конце концов, они видели начало нашей истории…

— Тогда и настанет подходящий момент, чтобы объясниться тебе в любви на французском, возвышенно и романтично. К сожалению, я в подобной ситуации весьма неловок!

— Первые слова, которые я от тебя услышала, были: «Можно перевязать в джипе».

Он воздел руки к небу.

— Не начинай сначала! Это невероятно: с тех пор, как я тебя встретил, у меня такое ощущение, что я влез в чужую кожу. Вполне миролюбивый и тихий тип, с которым никогда ничего не случается, который всегда пребывает в благодушном настроении, набрасывается на известного своим высокомерием генерала, бьет ногой калеку, стреляет в парнишку, который всего лишь хотел получить немного денег, чтобы не умереть с голоду, начинает странное расследование, пытаясь разыскать друга, которого потерял из виду много лет назад… Послушай, ты, которая, как мне кажется, прочно стоит на земле, скажи мне, что я не заблудился среди снов этой ночи и что скоро я снова стану прежним! Нет, не говори ничего, не отвечай, потому что ты, в конце концов, тоже можешь оказаться частью этого сна и, проснувшись, я рискую тебя потерять…

— Да, — ответила Сабина задумчиво, — я могла бы исчезнуть на заре за деревьями виллы Коммунале, подозвав таинственный фиакр, разъезжающий во мраке по Ривьера-ди-Кьяйя… Но у меня нет подходящего платья… — добавила она, с сожалением показывая на строгую униформу офицера экспедиционного корпуса. Пол слабо улыбнулся.

— Не хватало еще, чтобы ты ускользнула от меня после всего, что мы только что пережили… — сказал он, а она в ответ погладила его по щеке.

Заметив этот интимный жест, кое-кто из присутствующих неодобрительно поднял брови.

— Будь осторожна, здесь слухи распространяются быстрее, чем во времена Бурбонов, — шепнул Пол.

— Я думаю, они смотрят на нас так потому, что мы едим макароны, а им их не дали! — произнесла она с иронией.

Пол не смог удержаться от смеха.

— Я в этом не уверен, — ответил он.

— Просто я не смогла сдержаться, прости, — сказала она. — Сегодня ночью было так хорошо.

— Да, мы времени зря не тратили, — согласился Пол. — А у нас его было не так много.

— И нам надо было наверстать упущенные вечером часы… Немного трудные, тебе не кажется? Подумать только, ты обнаружил преступление — ни больше ни меньше!