Проследив за направлением взгляда своего соседа, он поднял голову: на последних ярусах несколько местных молодых людей и девушек радовали глаз своей свежестью. Они были так счастливы тем, что попали на концерт, что, казалось, готовы были унестись в те эмпиреи, в которых парили возвышавшиеся над ними боги Олимпа. В зале присутствовали и несколько пар более старшего возраста, изящных, нарядно одетых, свысока (в прямом смысле этого слова) смотревших на свой театр, оккупированный солдатней. Они напомнили ему о жильце второго этажа дома на Ривьера-ди-Кьяйя — элегантном человеке из фиакра — и его таинственной спутнице… „Нет уж, — сказал он себе, — я не позволю тлетворной атмосфере этого дома захватить меня. Одного вполне достаточно“.

Пока трубачи Колдстримского гвардейского полка настраивали свои инструменты, он постарался, не обращая внимания на эту какофонию, вспомнить, о чем именно они говорили с Ларри в их последнюю встречу в его кабинете в палаццо Реале, находившемся в двух шагах от того места, где он сейчас сидел. Хокинс сказал, что Ларри не было уже неделю, следовательно, их последняя встреча состоялась незадолго до его исчезновения. Ларри казался напряженным и уставшим в то утро потому скорее всего, что накануне не смог встретиться со своим осведомителем и узнать, продан ли его автомобиль, хотя Пол считал, что друг не проявил в этом деле должной осторожности. Он вспомнил, что Ларри говорил о судьбе дочери этого продажного адвоката, но в его рассказе Пол не почувствовал ничего особенного. И наконец, этот странный вопрос о гусях на гербе Капитолия, нет, просто о гусях… Любопытно, если задуматься.

Гвардейский оркестр начал исполнять увертюру к «Севильскому цирюльнику» — одно из немногих произведений, которые Пол знал так, что ему не пришлось заглядывать в программку. Он решил, что играют они несколько фальшиво, впрочем, грешно было бы упрекать их за то, что они мало репетировали, потому что в течение последних шести месяцев они занимались не исполнением Россини, а совсем другим. Финальный аккорд был встречен аплодисментами и свистом, которым американцы выражали свое одобрение.

После гвардейцев на сцену вышел маленький духовой американский оркестр. «Хор трубачей Тридцать четвертой дивизии» — значилось в программе. Молодой сержант взмахнул палочкой, и зазвучала еще одна знакомая Полу мелодия, «Весна в Аппалачах»62, которую странно было слышать в таком месте. Господи, как далеко была весна от этого оперного театра, символа ушедшего мира, и как далеко были Аппалачи! Ах этот чудный шиповник вокруг Уэйнсборо, крытые мосты над рекой Шенандоа, вечерние туманы над озером Чероки… Волна ностальгии захлестнула Пола, и он на минуту закрыл глаза. В ближайшие дни их ожидали не цветущие холмы Виргинии, а дикие обрывистые Абруцкие Апеннины, снег, дождь и укрепления «линии Густава», неприступные, если судить по данным самолетов-разведчиков, к тому же преувеличенным молвой. Он почувствовал, что удовольствие, которое несколько минут назад доставила ему полная радости музыка, покидает его, унося, как отлив в равноденствие, хрупкую плотину блаженства, которую ему удалось воздвигнуть между своей душой и тревогой и неуверенностью. Его мысли постоянно возвращались к Ларри. Шелли бывал в этом театре сто двадцать пять лет назад, рассказывал ему он. Это было для Ларри дополнительной причиной, по которой он должен был бы находиться здесь сегодня вечером. И именно в этот момент Пол почувствовал, что с другом случилось что-то непредвиденное, быть может, фатальное.

Публика вокруг начала кашлять все чаще и чаще, проявляя таким способом растущее нетерпение. Он внутренне возмущался этим. Конечно, «Весна в Аппалачах» была длинновата, но правда заключалась в том, что все отвыкли от классической музыки в концертном зале и слух реагировал только на выстрелы из пистолета «уэбли» тридцать восьмого калибра и рев танков. Когда оркестр кончил играть, маленький сержант повернулся к залу и поклонился. Раздались аплодисменты, более жидкие, чем те, что достались англичанам, и Пол был единственным в своем ряду, кто выразил удовлетворение.

— Кажется, тебе понравилось, старина; ты объяснишь мне потом, в баре, — сказал сосед, когда начался антракт и в зале зажегся свет.

Пол сделал вид, что соглашается, воспользовался сутолокой в проходе и ускользнул в боковую дверь. Отсутствие Ларри так беспокоило его, и он обещал себе, что завтра же отправится на Ривьера-ди-Кьяйя и проведет собственное расследование. Посмотрим, какой призрак явится там на этот раз! Он пробирался сквозь толпу, всматривался в лица людей, попадавшихся ему на пути, и почти физически ощущал, как ему будет недоставать друга. Благодаря Ларри он в последнее время находил Неаполь почти приятным, и при мысли о том, что Ларри не будет рядом, почувствовал себя таким же одиноким и беспомощным, каким был в день своего приезда.

Он впал в уныние, понял, что не в силах будет слушать вторую часть концерта, и облокотился на стойку в глубине фойе. К счастью, его соседа там не было. Над барменом, торопливо разливавшим пиво и вальполичеллу63, величественно возвышались бюсты музыкантов, имен которых он не знал.

— Де Лука64, Станьи, Страччиани65, Де Анджелис66… — перечислял он. — Могли бы выбрать и более известных композиторов!

Стоявший рядом с ним английский полковник, внимательно читавший программку, ответил:

— Это не композиторы, а певцы Неаполитанской оперы. До войны я слушал здесь Станьи в «Федре» Пиццетти. Черт побери, сегодня вечером здесь должно было бы звучать бельканто, достойное этого театра! Не знаю, кто составлял программу, но это ужасно.

— Не слишком ли вы строги, господин полковник?..

— Это еще слишком мягко для этой кучи кастрюль, но, должно быть, тенора слегка охрипли, в такое-то время… А ваши любимые композиторы, мой дорогой, стоят вон там, немного в стороне, — указал он подбородком. — У Верди даже есть собственная ротонда.

Пол с признательностью улыбнулся:

— Наконец нашелся человек, с которым можно поговорить о чем-нибудь более серьезном и кто…

Его никто не услышал — все покрывал голос, пылко выговаривавший кому-то:

— Не понимаю, как вообще можно употреблять подобные выражения, генерал. Это просто неприлично!

Молодая женщина, стоявшая между двух окон, говорила по-французски так запальчиво, что гул разговоров, казалось, утих в том месте, где шел спор. Какой голос! Какая горячность! У Пола внезапно вспотели ладони, он пробормотал несколько вежливых слов, прощаясь с полковником-меломаном, и попытался подойти ближе к тому месту, откуда доносился этот голос. Перед собой он видел только плотное кольцо из офицерских спин, в центре которых громогласно высказывался офицер высокого ранга. Пол узнал его, настолько его достойная оперной примадонны спесь была известна всему фронту. Это был Бенедикт Макинтайр, командующий Второй дивизией армии Новой Зеландии, о котором в столовках ходили слухи как о желчном, резком и злом человеке.

— Не могли бы вы повторить то же самое, но на нормальном языке? — рявкнул генерал.

— Я хотела бы использовать наречие, на котором говорят в буше, — прозвучал спокойный женский голос на более чем приличном английском.

— Буш — это в Африке, мэм. Или в Австралии, у аборигенов. Но не у нас.

Полу бросились в глаза ее волосы, и он узнал эту женщину. На аккуратном кителе Французского экспедиционного корпуса было две нашивки. «Тогда я их не заметил», — подумал он. Судя по всему, нашивки придавали ей уверенности.

— Это несущественно, генерал! Позвольте вам напомнить, что существует приказ об охране памятников.

Макинтайр, который не привык, чтобы ему противоречил младший по званию и к тому же женщина, недоверчиво рассматривал ее с высоты своего огромного роста.

— Мы здесь для того, чтобы противопоставить наши гуманистические идеалы нацистскому варварству, — рассудительно продолжала она. — Мы здесь не для того, чтобы…

— Идеалы, черт побери! — перебил ее Макинтайр с издевкой. — Мы здесь для того, чтобы вышвырнуть их пинком под зад, и ни для чего больше. Извините за выражение, мэм.

Генерал явно начинал терять терпение. Всем было известно, что это как раз тот случай, когда никто не решался ему противоречить, и она, казалось, сразу это поняла. «К сожалению, — подумал Пол, — когда тебя понесло, остановиться очень трудно».

— Я выскажу вам свою мысль до конца, мисс Не-знаю-как-вас-называть, — продолжил он. — Мне наплевать на этих уклонистов из генерального штаба в Лондоне с их высокомерием, их поднятыми кверху пальцами и оксфордским выговором. Они могут подписывать все, что им взбредет в голову, и запрещать нам все, что они захотят, но я знаю, что, если мне придется выбирать между жизнью хотя бы одного моего солдата и Пантеоном, я взорву безо всякого сожаления все эти старые камни.

Воцарилось молчание, потом, видимо, вспомнив о ее французском языке, генерал добавил:

— И Шартр, мэм, и Эйфелеву башню, и все остальное, что вы не смогли защитить в сороковом.

Она гневно посмотрела на великана и стоящих вокруг людей.

— Не говорите о том, чего никогда не видели, деревенщина! — звонко крикнула она.

Повисла тишина. «Господи, — подумал Пол, — она, кажется, переусердствовала». Макинтайр наклонился к молодому, но уже начинающему лысеть капитану, судя по всему, своему адъютанту:

— Вы слышали, что она сказала, Брэдшоу?

— Боюсь, да, господин генерал.

Макинтайр снова повернулся к женщине:

— Вы были рады, когда мы в тысяча девятьсот шестнадцатом месили сапогами грязь во Фландрии?

— Мы потеряли полтора миллиона человек, а вы — два, — сухо ответила она. — И вы помогали не нам, а англичанам. Вы находились тогда на территории страны с древней культурой, так же, как и сейчас. Вы не в салуне, помните об этом.

Сухой тон и холодный взгляд таили насмешку. Столь явное оскорбление вызвало ярость офицеров. Воцарилось напряженное молчание. Она, не произнеся больше ни слова, повернулась к ним спиной. Макинтайр заметил, что за их словесным поединком следят окружающие, и попытался разрядить обстановку.

— Вот так штука, в кои-то веки я попал в оперу, а меня обозвали ковбоем! — воскликнул он.

Когда молодая француженка собиралась уйти, адъютант схватил ее за плечо, развернув лицом к себе, и Полу в какой-то момент показалось, что сейчас он отхлестает ее по щекам. Он почувствовал прилив возбуждения, вызванного, возможно, двумя бокалами пива, и готовность вмешаться.

— Идиотка, — прорычал новозеландец. — Пожирательница лягушек! Шлюха!

— Простите? — подошел Пол. — Что за странные слова достигли моих ушей? Повторите-ка мне их, ощипанная птица киви!

— Плевать я на тебя хотел, поганый янки, — сказал капитан, поворачиваясь к новоприбывшему.

— Мне кажется, ты скоро отправишься на землю предков, — ответил Пол.

Он подошел ближе, словно желая рассмотреть собеседника, но, оказавшись перед ним, коротко ударил в печень. Капитан потерял равновесие и упал к его ногам. Когда он поднялся, его покрасневшее лицо приняло угрожающее выражение, а глаза сверкали от ярости.

— Дело принимает дурной оборот, — произнес кто-то.

Толпа зашумела. Некоторые офицеры попытались вмешаться, тогда как новоподошедшие хотели выяснить, из-за чего началась ссора. Пол воспользовался толчеей и приблизился к Макинтайру.

— Это ненормально, когда один из ваших офицеров набрасывается на женщину, к тому же лейтенанта, — сказал он вполголоса.

Генерал, словно не веря своим ушам, наклонился к Полу:

— Не вмешивайтесь в это дело, старина! Прежде всего кто вы такой? Вы портите мне праздник.

— В деле охраны памятников на театре боевых действий следует руководствоваться директивой Эйзенхауэра, господин генерал, — ответил Пол уверенно, словно желая вернуться к теме разговора.

— А где эта директива? Кто ее сочинил?

— Вы спрашиваете у меня, где она, господин генерал? На подписи в генеральном штабе, — не задумываясь ответил Пол. — Кто ее сочинил? Я. По какому праву? По праву офицера Службы охраны памятников, недавно созданного специального подразделения.

— Да, слышал я об этих странных инициативах! Значит, вы на самом деле существуете, не могу в это поверить! Мой бедный друг, вы или поэт, или мечтатель, — язвительно бросил генерал. — Мне хотелось бы знать, с кем мы сражаемся: с фашистами или с яйцеголовыми из Гарварда?

Пол попытался привести свои доводы:

— Посмотрите, господин генерал, на ущерб, нанесенный этому городу нашими бомбардировщиками, как разрушены церкви, дворцы, да и театр тоже… Большинства разрушений можно было бы избежать…

Звонок заглушил его голос. Макинтайр помедлил, казалось, ища глазами француженку, потом повернулся к Полу:

— Скажите вашей подружке, что я ничего не имею против ее страны! У меня даже есть орден Почетного легиона. Его вручил мне сам генерал Манжен67.

— Ей будет приятно узнать об этом, господин генерал, но она не моя подружка. Я с ней незнаком.

Генерал казался удивленным, почти озадаченным, и обратился к рано полысевшему капитану:

— Брэдшоу! Не стоит ссориться с союзниками. Помиритесь с капитаном Прескотом, и пойдем слушать эту чертову музыку, коль уж мы для этого сюда пришли.

Не попрощавшись, он повернулся и, сопровождаемый группой офицеров, пошел в зал. Капитан Брэдшоу задержался.

— Встретимся позже, как мужчина с мужчиной, Прескот, — сказал он. — Вы что-то говорили о земле моих предков, так вот: я ирландец и ничего не забываю.

Пол пожал плечами и, не говоря ни слова, повернулся к нему спиной. Фойе быстро пустело. Зачинщики скандала остались одни, словно выброшенные мощной волной прилива на пустынный пляж. Она смущенно улыбнулась и робко шагнула в его сторону.

— Спасибо, что пришли мне на помощь, капитан. Мне показалось, что эти регбисты раздавят меня как муху.

— Макинтайр не слишком обходителен!

— Вам, во всяком случае, удалось высказать ему все.

Он улыбнулся:

— Речь идет о моей работе, которую я защищаю, как могу… Это вы сегодня проявили храбрость и ввязались в спор! Когда я появился, битва была уже в разгаре!

— Он сказал, что мы топчемся на месте, вместо того чтобы вести наступательную войну любой ценой…

— Но это на самом деле так, заметьте. Ваш генерал говорит то же самое!

— Генерал Жюэн68 не говорит о том, что нужно разрушать все, что стоит у нас на пути… Он не требует, чтобы бомбили Монтекассино! Напротив, он убежден, что надо идти в обход через горы…

— Как? — воскликнул Пол. — Макинтайр говорил о бомбардировке аббатства?

— Да, капитан. Они все говорили об этом вслух, словно подзадоривая друг друга, речь шла только об обстрелах, артиллерии, бомбардировках. О том, чтобы «взорвать этот замок (взять это препятствие) во что бы то ни стало», и тому подобное. Будучи офицером, обеспечивающим взаимодействие между экспедиционным корпусом и Пятой армией, я посчитала необходимым вмешаться… Может быть, это была не очень удачная мысль…

— Во всяком случае, первая фраза, которую я услышал, прозвучала по-французски… И это…

— Возмутительно! — рассмеялась она. — Но я не представилась: Сабина Обрио, Французский экспедиционный корпус. Кажется, мы с вами раньше не встречались?

Он бросил на нее лукавый взгляд:

— Да нет, встречались.

Она удивилась и с сомнением посмотрела на него.

— Попытайтесь вспомнить, — сказал он смущенно. — Тогда я показал себя не с самой лучшей стороны, а сейчас, услышав ваш голос, решил воспользоваться возможностью доказать, что я не такой, как вы могли обо мне подумать.

Она замерла, раскрыв рот от изумления.

— Вот это да! — воскликнула она. — Без каски я вас и не узнала! Мой рыцарь на белом коне — один из тех, кто вытирал дубинки о спины моих арабов?

Он поморщился и начал оправдываться:

— Моей вины здесь не было. Я сел в злополучный джип за пять минут до драки. Эти типы просто предложили подвезти меня до палаццо Реале, и, уверяю вас, у меня над ними не было никакой власти! Поверьте, я сам был в отчаянии от произошедшего…

— Я тоже оказалась там почти случайно, — ответила она. — Я подготавливала прибытие частей Первой моторизованной пехотной дивизии. Они все еще были в парадной форме и казались себе такими красавцами, так гордились своими новыми джеллабами. Ваши парни испортили им праздник.

Пол молитвенно сложил руки.

— Пресвятая Дева, — прошептал он, — я ужасно виноват. Мне кажется, вы никогда не сможете меня простить. Вы ведь всегда должны быть на стороне тех, кто прав, верно? Всегда с чистой совестью лететь на помощь очередной жертве, на помощь униженным, оскорбленным — арабским пехотинцам, на которых напали, на помощь архитектурным памятникам, которым грозит разрушение…

Она улыбнулась:

— Что касается охраны памятников, то эта тема всегда меня интересовала, поэтому генерал попросил меня внимательно отнестись к проблеме… Но нам, кажется, пора занять свои места?

В фойе почти никого не осталось. Даже те, кто с трудом оторвался от стойки бара, неохотно, нетвердой походкой двинулись в зал.

— Скажите, — спросил Пол, глядя в программку, — вам это о чем-нибудь говорит: «Сельская честь»69 в исполнении группы барабанщиков и трубачей Второй дивизии гурков70?

Она состроила выразительную гримасу:

— Знаете, у меня не очень хороший слух…

— Вы что, покидаете поле боя?

Она взглянула на него:

— Мы в некотором роде… на службе или нет?

— Уверен, никто не обвинит нас в невыполнении приказа, если мы не станем слушать второе отделение концерта, — сказал он, удивляясь собственной храбрости. — Мы можем потихоньку смыться.

Он почувствовал на себе взгляд серо-синих глаз, смотревших на него из-под светлой челки.

— Мне это сделать ничего не стоит, потому что хор экспедиционного корпуса отклонил приглашение поучаствовать. Из осторожности, я думаю, — добавила она.

— Ваши соотечественники поют настолько фальшиво?

— Даже мне заметно! — воскликнула она с заразительным смехом, который не оставил равнодушными служащих в ливреях, ожидавших начала второго отделения.

Они медленно спустились по ступеням и прошли через, пустынный вестибюль.

— На этот раз у вас нет моторизованного эскорта? — спросила она насмешливо, оглядывая пустынную улицу.

Он притворился, что не услышал.

— Я пытаюсь вспомнить более приятное место, чем офицерская столовая в палаццо Реале, чтобы пригласить вас на обед, — сказал он, переходя улицу, — но должен признаться, что плохо знаю местные возможности. Если верить Ларри, они весьма ограниченны, но все-таки существуют.

— Ларри?

— Друг, которого я отыскал тогда благодаря вам. Я вам после расскажу.

— Вы должны были пригласить его пойти с нами!

— Мне бы очень хотелось, — прошептал он. Она, казалось, не заметила перемены в его тоне.

— Тогда нам остается только прогулка при луне…

— Ах, эти француженки! — воскликнул он мечтательно. — Как они умеют все преобразить.

— У вас много знакомых француженок?

— Ни одной, — сказал он виновато.

Смех молодой женщины отразился эхом от стен пустынного пассажа, сквозь арки которого в полумраке виднелись город и залив.

— Мы словно на гигантском корабле, дрейфующем к берегу, — прошептала она.

— Ну что ж, давайте осматривать судно…

— Ох нет, — сказала она, схватив его за руку. — Наши шаги отдаются здесь таким гулким эхом, что это меня угнетает.

— Насколько я могу судить, вас не так легко испугать!

Она остановилась, не желая идти дальше.

— Постараюсь придумать что-нибудь другое, — сказал Пол.

Он повернулся и быстро увлек ее в сторону театра «Сан-Фердинандо». Она опиралась на его руку, словно пытаясь придержать.

— Почему вы идете так быстро? У нас много времени…

— Здесь у меня вошло в привычку никогда не прогуливаться, — ответил Пол. — Я все время начеку, словно мне отовсюду грозит опасность. Мой друг Ларри сказал бы, что я не понимаю этого города, что город мне этого не может простить и поэтому мне в нем так неуютно… Должен признаться, что, шагая под руку с вами, я чувствую себя совершенно иначе, — добавил он.

Легким пожатием она дала ему понять, что оценила комплимент.

— Нельзя судить о Неаполе и неаполитанцах по тому, что мы видим сейчас, в самый худший момент их истории! — сказала она успокаивающе. — Полюбуйтесь на эту площадь перед нами… Как прекрасна она была без этих рогаток и мотков колючей проволоки, скрывающих колонны, и дощатых сарайчиков, защищающих статуи… Но все это временно. Вы увидите, скоро сюда снова вернется вкус к жизни, царивший прежде в этих местах… Взгляните на людей, сидящих за столиками в кафе «Гамбринус». Такое впечатление, что со времен Бурбонов они ни разу не прерывали своей беседы и продолжали играть в карты…

За резными дымчатыми стеклами кафе вырисовывались, как в китайском театре теней, силуэты людей, казавшихся такими же вечными и древними, как колоссальные статуи, стоящие на страже в глубине ниш, украшавших фасад дворца.

— Это только так кажется; они не забыли, что фашисты закрыли их любимое кафе на многие годы, — сказал Пол. — Я пригласил бы вас туда, но у меня живот свело от голода, а там подают только арахис.

— Я, кажется, тоже проголодалась!

— Могу вам предложить фруктовый джем из пайка…

— С удовольствием, если мы не найдем ничего более существенного! — ответила она, смеясь. — Сейчас мне больше всего хочется свежего воздуха.

В темноте ее пышные волосы, выбивавшиеся из-под пилотки, смотрелись светлым пятном, а от ее затылка пахло дешевыми духами, которые она, должно быть, купила в солдатском клубе специально для этого вечера. Он хотел, но не решался ее обнять, она же тайком на него поглядывала.

— Какой внушительный фасад у этого дворца! Говорят, вы, американцы, всегда выбираете себе лучшие здания! Покажите окно вашего кабинета, — попросила она.

— Отсюда его не видно, оно выходит на другую сторону, — ответил Пол. — Представляете, в восемнадцатом веке здание, соединяющее театр и дворец, было гораздо красивее, чем сегодня. На углу стояла башня и изящная полукруглая пилястра.

— Да… — сказала она.

Ему показалось, что ей неинтересно то, о чем он рассказывает. Может быть, она ждала от него другого. «Сейчас не время изображать из себя гида», — подумал он, повернувшись к девушке и заглянув ей в глаза.

— Если вы когда-нибудь зайдете ко мне в кабинет, я покажу вам гравюру, на которой видно, как эта площадь выглядела раньше. На том самом месте, где мы сейчас стоим, можно разглядеть старательно флиртующую парочку.

Она пристально посмотрела на него.

— Следует быть осторожной с американским офицером, рассказывающим об архитектуре, — ответила она. — Вы грациозны и деликатны, как танк.

Он удрученно опустил голову.

— Не путаете ли вы меня с кем-нибудь из тех грубиянов, что встретились вам сегодня вечером?

— Господи, конечно, нет! Они все были на голову выше меня, а я, кажется, выше вас!

— Скажите еще, что я карлик!

Она вложила свою руку в его ладонь, но тотчас же отняла.

— Не притворяйтесь рассерженным.

Он пожал плечами:

— Представьте себе, мне всегда нравились женщины выше меня ростом. Какой-то поэт писал:

«Девица из тех, на которых приятно смотреть,

Улыбается мне с высоты своего превосходства.»

— Я готова улыбнуться вам, — добродушно ответила она, — но не с той высоты, о которой говорится в стихотворении. Во мне всего метр семьдесят пять.

— Вы кажетесь выше из-за пучка!

— Если хотите, я могу сесть на парапет, чтобы вам не пришлось вставать на цыпочки.

Несмотря на иронический тон, он понял, что это приглашение. Она подняла к нему прелестное лицо, на котором играл отсвет ночного неба. Крепко взяв ее за плечи, он нежно прижался к ее губам. Она немного устало позволила ему это. Ее тяжелая грудь медленно вздымалась под кителем с эмблемой в виде петуха.

— Должен признаться, что вы первый офицер, которого я поцеловал, — сказал он, отступив на шаг, словно желая полюбоваться на свое завоевание.

— Но у вас в армии тоже есть женщины-офицеры, если не ошибаюсь?

— Я их ни разу не видел, и потом, я бы не рискнул.

— Почему это?

— Можно угодить под трибунал и за меньшее.

Она с насмешкой воскликнула:

— История с гравюрой совсем неплоха, но нужно сказать, что я позволяю себя целовать, как одна из тех солдатских девок, которых вы смешиваете с грязью.

— Прежде всего, я не солдат, — живо ответил он. — И даже не офицер, хотя и похож на него. Сказать по правде, я совсем не чувствую себя военным человеком. Я архитектор из Бостона и мечтаю только о том, чтобы вернуться к своему письменному столу и рейсфедеру.

Он снова привлек ее к себе.

— Поцелуйте меня еще раз, Сабина. Представьте, что мы путешествуем. Мы одни в целом мире, и я показывал вам красивую площадь в каком-то прекрасном итальянском городе, из которого убрали все, что могло бы нам не понравиться…

Она отвернулась.

— Но я не хочу, чтобы от меня убирали что-либо, что может мне не понравиться! — прошептала она. — Я никогда не любила, чтобы для меня приукрашивали действительность…

Она пошла дальше, не взяв его под руку, и эхо ее шагов отдавалось рядом с ним безразлично и даже враждебно. Он испугался, что рассердил ее, и ему показалось, что еще никогда и ни с кем он не чувствовал себя таким одиноким. Широкий полукруг площади, казавшейся враждебной, мертвой и несоразмерно большой декорацией, как будто символизировал его одиночество.

— Как с вами сложно, — сказал он вполголоса. — Вы ведете себя так, словно у нас впереди целая вечность, а мы, может статься, видимся в первый и последний раз. Мне больше не хочется искать ресторан. Пойдемте, я провожу вас.

Она присела на ступеньку у подножия одной из колонн.

— Не обижайтесь, что я отказала во втором поцелуе тому… кому не должна была дарить ни одного, — во-первых, потому, что знакома с ним меньше часа, и во-вторых, до сих пор не знаю его имени!

— Как, я не представился? Мне показалось, что вы слышали, как мою фамилию назвал генерал или его гнусный адъютант.

Он замер по стойке «смирно».

— Пол Прескот, офицер Службы охраны памятников при Пятой американской армии. В мои обязанности входит эта странная миссия, которая только что дала мне возможность…

— …прилететь мне на помощь. Благодарю вас, господин Прескот. Я не слышала вашего имени, так как предусмотрительно отошла в сторонку, — сказала она.

Они рассмеялись, смех получился немного нервным, как бывает, когда люди встречаются в первый раз и юмор представляется самым доступным полем для согласия. У Пола к этому примешивалось чувство облегчения, что придало его походке стремительность и веселость, а просторную площадь, еще недавно столь враждебную, превратило в очаровательную уютную весеннюю пьяцетту71.

— Такой вы мне нравитесь еще больше! — воскликнул он. — Нам не часто приходится теперь целоваться, простите мою неловкость…

— Правда? Напротив, я оценила ваше очарование, капитан. Неужели вы думаете, что я часто совершаю такие… сентиментальные прогулки? Хотя кое-кто, наверное, думает иначе.

Отстраненный, слегка ироничный и почти печальный тон, которым это было сказано, отбил у Пола желание снова обнять ее. Он не знал, что можно себе позволить, а что нет, опасался нового отказа и ограничился тем, что прижался лбом к ее лбу.

— Ну, давай, Джо! Она только того и ждет, и мы тоже! — услышал он крики на итальянском.

Из глубины колоннады донесся раскатистый хохот. Пол резко поднял голову и стал всматриваться в темноту.

— Вы понимаете, что они говорят? — спросил он.

— Предпочитаю не понимать, — ответила молодая женщина.

Он оставил ее и бросился к колоннам. Он сумел рассмотреть группу подростков, которые стояли на ступенях, плотно прижавшись друг к другу, как зловредный рой.

— А комендантский час? — рявкнул он. — Прочь отсюда, или я буду стрелять.

В ответ послышались смешки:

— Вместо того чтобы доставать оружие, достань лучше свой…

Не дослушав, он вынул пистолет, передернул затвор и без предупреждения нажал на спусковой крючок. Звук выстрела бесконечное множество раз отразился от стен колоннады, сопровождаемый испуганными криками и топотом убегающих ног. Прежде чем вернуться к своей спутнице, Пол несколько минут слушал, как в панике убегают мальчишки. Сабина сидела на ступеньке и удивленно смотрела на него.

— Как вы их! — воскликнула она.

— Они делали неприличные жесты, и я думаю, что слова были такими же непристойными. Не волнуйтесь, я стрелял поверх их голов, но пойдемте-ка отсюда, чтобы не пришлось объясняться с патрулем,

Он взял ее под руку и потянул за собой. Они не торопясь пошли в сторону узких улочек, выходивших на площадь, и остановились у небольшого фонтана, который, казалось, давно иссяк.

— Я плохо знаю вас, но у меня создалось впечатление, что сегодня вечером вы в ударе, — сказала она, когда они снова остановились. — В театре мне показалось, что вы готовы вцепиться в горло этому маленькому лысому капитану!

— А следовало бы, — ответил он с сожалением.

— Вы всегда такой дерганый, словно под напряжением в сто тысяч вольт?

Он удрученно вздохнул:

— Да нет… Я сам себя не узнаю… Обычно я человек спокойный, и дело не в двух бокалах пива, которые я выпил перед концертом…

Он посмотрел на нее:

— Мне кажется, это известие об исчезновении моего друга Ларри выбило меня из колеи.

— Какого друга? Того, о котором вы мне рассказывали? Которого встретили благодаря мне? Он исчез!

Она произнесла это слово с таким выражением, что его драматический смысл стал еще более очевиден. Пол кивнул, не в силах произнести ни слова.

— Я чувствую себя ответственной за вашу встречу! — воскликнула она порывисто. — А что случилось?