- Видишь! - подбодрил Кузьма Егорович и вдруг переменил ход разговора: - Послушай, Равиль. А ты на меня не стучишь? Как на духу, а?
      Равиль глянул на шефа чистыми, ясными глазами младенца.
      - Ладно! - махнул Кузьма Егорович рукою. - Давай дальше, - и уткнулся в русский оригинал: - Считаю наш договор расторгнутым.
      - Считаю наш договор расторгнутым, - на ломаном французском вымучил Равиль!
      - !и предлагаю покинуть пределы страны в двадцать четыре часа, - продолжил с чуть большей беглостью, только не в "ЗИЛе" уже, а в мчащейся по вечерней Москве "Волге".
      На заднем сиденьи, стиснутая с обеих сторон ребятками в штатском, выслушала ответный меморандум Жюли. Поглядела налево. Направо. Сказала:
      - Хочу в туалет.
      - Что? - не понял Равиль.
      - Пи-пи! - агрессивно прикрикнула Жюли и попыталась продемонстрировать.
      Равиль обдумал непростую ситуацию, решился:
      - Подвези ее к сортиру!
      Черная "Волга" включила вдруг красно-синюю мигалку, душераздирающе взвыла сиреною и, развернувшись на месте, резко ушла в переулок!
      Первая дверца, возле которой они остановились, оказалась заколоченной крест-накрест, а по доске надпись мелом: РЕМОНТ. Водитель круто сдал назад, скрипнул шинами и двинул дальше, распугивая прохожих и проезжих сиреною!
      У следующей точки слово ТУАЛЕТ, рельефом выложенное некогда на фронтоне, было сбито, оттеняя табличку: МАГАЗИН "МЕРКЮРИЙ". Мелкая фарца бросилась к автомобилю:
      - Сдаете че?
      - Тьфу ты! - выругался водитель.
      - Хочу в туалет! - капризно повизгивала Жюли. - Хочу пи-пи!!
      У следующей дверцы даже не остановились, заметив на малой скорости надпись над висящим замком: НЕТ ВОДЫ.
      - Хочу пи-пи!!!
      Длинный хвост дам тянулся из дверей туалета следующего, наконец действующего.
      - Тормози, - приказал Равиль, кивнул Жюли и пошел, ведя ее за руку, мимо очереди - туда, в дверцу.
      Мгновенье спустя и Жюли, и Равиль вылетели наружу, сопровождаемые диким скандальным ором и чуть ли не колотушками возмущенных совженщин, так что едва успели скрыться в машине.
      - Хочу в туалет! - требовала Жюли.
      - Да слышу я, слышу! - заорал выведенный из себя Равиль и приказал водителю: - Давай под кирпич, на Столешников!
      Вечерняя толпа пешеходной улицы едва успевала с визгом разлетаться перед лакированным капотом. Над входом сияла неоновая вывеска: КООПЕРАТИВ "УЮТ".
      - Иди, - кивнул Равиль.
      Жюли вылезла, сопровождаемая двумя мальчиками, скрылась за дверцею. Мальчики замерли по сторонам, как на картине Верещагина.
      Жюли показалась через секунду.
      - Что еще?! - взревел Равиль.
      - L'argent, - требовательно потерла Жюли большой палец о средний и указательный.
      - Ларжан-ларжан! - передразнил Равиль и сунул Жюли красное удостоверение с золотым гербом державы на обложке. - Покажешь - пропустят.
      Жюли, гордо покачивая бедрами, направилась в туалет!
      Тут же, неподалеку, в густой вечерней толпе Вероника остановила молодого бородатого парня и сунула ему под нос диктофон:
      - Газета "Figarot". Как вы относитесь к господину Кропачеву?
      - Боюсь, - улыбнулся парень, - что у меня получится непереводимая игра слов!
      - К самолету не опоздаем? - осведомился водитель у стоящего на улице, об "Волгу" облокотившегося Равиля. - Мне, конечно, все равно!
      Равиль глянул на часы и решительно ринулся в туалет. Прошел мимо опешившей кассирши, распихал подкрашивающих лица дам, дернул дверь одной кабинки - раздался визг, другой - мат, третьей!
      Узкая потолочная форточка, дорога побега, была открыта настежь, и из нее, перечеркивая черноту московского неба, сеялся снежок.
      - У-до-сто-ве-ре-ни-е! - простонал Равиль, вылетел вон и, явно имея в виду не честную профессию Жюли, но привычное ругательство, добавил сквозь зубы: - Пр-р-роститутка французская!
      В "Интуристе" шла обычная вечерняя тусовка: подъезжали-отъезжали собственно интуристы, туда-сюда таскали багаж носильщики, вилась фарца, похаживали менты с демократизаторами, лениво презирали всех вокруг путаны, бдительный швейцар отделял агнцев от козлищ!
      Жюли подошла к администраторше, кивнула на телефон:
      - Можно в Париж?
      - Только из номера, - глядя куда-то за Жюли, улыбнулась администраторша и протянула через ее голову грушу с ключиком, которую небрежно принял низкорослый человек, насельник Востока. - Вы в каком номере живете? - скользнула по Жюли взглядом. - Давайте визитку!
      Жюли как бы не расслышала вопрос, отошла вслед за восточным гостем, который направлялся в бар, ускорила шаг и успела как раз к моменту, когда две девицы: обе в полтора его роста, но одна беленькая, а другая черненькая, обступили насельника.
      Тот ткнул пальцем в черненькую, потом в циферблат часов, а от беленькой отмахнулся и даже чуть ли не прикрикнул, когда она попробовала проявить назойливость. Слов было не разобрать, да Жюли по-русски и не понимала, однако смысл сцены читался легче, чем в "Comйdie-Franзaise".
      Насельник Востока двинулся к выходу, черненькая, нагло качнув бедрами перед беленькою и презрительно улыбнувшись на ее - сквозь зубы - смачное ругательство, прошла мимо Жюли куда-то в вестибюль. Беленькая проводила черненькую взглядом-лезвием и вернулась к стойке, взобралась на табурет, ухватила губами соломинку недопитого коктейля.
      Жюли подсела.
      - Проститутка? - поинтересовалась.
      - А что? - агрессивно ответила та.
      Жюли радостно и открыто улыбнулась:
      - Я тоже - проститутка!
      - Ты? - с некоторым недоверием, однако, уже без злобы, спросила беленькая.
      - Ага, - ответила Жюли. - Я. - И добавила поясняюще: - Из Парижа!
      А восточный гость подошел к дверям своего номера, отпер, зашел, по привычке заперся, но, вспомнив про черненькую, отвернул ключик обратно и даже оставил щелку между дверью и коридором!
      Беленькая склонилась к администраторше:
      - Наташа, будь другом: закажи Париж на тринадцать-восемнадцатый. Со справкой. Цека компартии.
      - А он оплатит? - недоверчиво спросила администраторша и вдруг прыснула. - Как ты сказала? Цека?! Ну, он дает!
      Низкорослый насельник Востока потер ручки, оглядел накрытый стол: коньячок, рыбка, что-то там еще вкусненькое, чуть поправил тарелочку, сбросил, насвистывая, пиджак, стянул батник и, оставшись в майке, подошел к зеркалу. Взял дезодорант с шариком на конце и, не без удовольствия глядя на отражение, стал освежать подмышки.
      В дверь постучали.
      - Ага, - промурлыкал восточный гость. - Захады, дарагая. Гостьей будышь.
      Вошла Жюли.
      - Звать как? - не обернулся насельник.
      - У меня, слава Богу, есть профессия, - выдала Жюли по-французски. Так что ты не думай, что я - побираться.
      Насельник Востока удивленно оглядел совсем не ту, которую ждал, потом все-таки догадался:
      - А-а! Арыгыналы привэзла? - сказал по-русски, но с неимоверным акцентом.
      Жюли на всякий случай кивнула.
      - Мы ж вроде на завтра дагаварывалыс?
      Жюли пожала плечами.
      - Ладно, давай бистренко, - и достал из стола пачку сторублевок. - Из Парыша, что ли?
      - Oui, oui, - обрадовалась Жюли. - Paris!
      - Ну давай, - протянул восточный гость руку. - У миня тут встрэча. Дэловая. Так что ти ызвины. А если каняку хочиш - захады черыз час, перехватил взгляд Жюли, брошенный, впрочем, мимо коньяка на телефон. - А арыгыналы давай. Вот, - выставил сторублевки. - Десат тисач.
      - Нет! - отказалась Жюли. - Не надо денег! Я позвоню, а ты потом заплатишь по счету. Договорились? - и пошла на телефон. - Между прочим, в Париже я зарабатываю - на десять разговоров хватило бы.
      Насельник Востока преградил Жюли путь:
      - Ну харашо, ладно. Вазмы ыщо и каняк, - и полез в холодильник. Достал бутылку, всучил Жюли, повлек ее к выходу. - И чышы. Давай арыгыналы, - ненавязчиво и ловко полез в сумочку.
      Взору его открылось удостоверение с золотым гербом на красной обложке.
      - Убедился, что нету денег? Все у них осталось - и деньги, и документы, и билет! - начала было Жюли, но осеклась, ибо восточный гость, странно присвистнув, упал в кресло, машинально налил и опрокинул внутрь полстакана и простонал:
      - При-э-ха-ли!
      - Бедненький, - профессиональным тоном посочувствовала Жюли. - Тебя уже пора приласкать? - и запустила руку под майку низкорослого насельника.
      - Нэ надо! - взвился он как ужаленный. - Только нэ надо питат! Сам все пакажу. Вот валюта, - и стал выбрасывать на стол пачки франков, долларов, марок, фунтов. - Можиш каныфисковыват. Пажалуста. И расписки нэ пиши, - и погреб кучу денег в сторону Жюли.
      Та отпихивала назад:
      - Не надо! Ты только за звонок заплати!
      - Какая взатка?! Пачэму сразу взатка?! Каныфискуй на здаровье. А расписка - зачэм мнэ твая расписка? Что мне с нэй дэлат?! - и снова пихал деньги.
      Тут отворилась дверь и явила черненькую из бара.
      - Ти что?! - замахал на нее хозяин-гость. - Пашла! Зачэм прихадыла?! Номером ошиблас! Я тут нэ живу.
      Жюли взглянула на проститутку с некоторой ревностью:
      - Если дашь позвонить, можешь, конечно, и с этой. Только в нашей профессии главное - опыт, - и едва ли не обиженно скрылась за внутренней дверью.
      Низкорослый насельник Востока рванулся вослед.
      - Стаю-сматру, - оправдывался по дороге. - Дэвушка бэдная, худая. Вдруг, думаю, кюшат хочэт: пазаву-накармлю!
      Там, во второй комнате, стояли ксероксы, брошюровальные машинки, стопками лежали порнографические открытки, календари всех размеров и разное прочее.
      - Ну и что? - уже уличенный, ткнул восточный гость в нос Жюли образец продукции. - Гдэ ти тут увидэла мэжнационалную розн? Чистая парнаграфыя. Два года, - и, заискивающе взглянув в глаза Жюли, добавил с вопросцем: Условно, а? Вот, мэжду прочэм, - продемонстрировал открытку, на которой негр занимался любовью с блондинкою скандинавского типа. - Этот вот, прэдпаложим - армянин. А она из Азербайджана. Наабарот - дружьба народов! Пралетарии всех стран!
      Жюли критически осмотрела открытку и скривилась.
      - Хараше, - согласился насельник, сделал таинственное лицо и поманил Жюли пальчиком; та поневоле склонила ухо. - Танки, - прошептал, - украл Ашот Мелконян!
      Над Красной площадью сеялся мелкий колючий снежок, особенно контрастно высвечиваясь в лучах прожекторов, направленных на! как это? на седые стены древнего Кремля. Двое солдат, сопровождаемые разводящим, печатали шаг по направлению к мавзолею. Начали бить куранты и произошла четкая, словно куклы двигались в механических часах, смена караула.
      Кузьма Егорович с непокрытой головою стоял за огородочкою в двух-трех метрах от колумбария и сосредоточенно глядел на пустое место между двумя замурованными урнами.
      Взвизгнув тормозами по брусчатке, остановилась равилева "Волга" Кузьма Егорович не услышал, не обернулся. Равиль подошел, мужественно и сдержанно извлек из-под мышки пистолет, протянул. Кузьма Егорович взял машинально. Из внутреннего кармана Равиль извлек партийный билет и протянул тоже.
      - Сбежала? - спросил Кузьма Егорович откуда-то оттуда. Издалека. Извысока. Из Вечности.
      Равиль подтверждающе и вместе - скорбно, склонил повинную голову.
      Кузьма Егорович слишком был погружен в Высокие Мысли, чтобы вынырнуть из них вдруг.
      - Но ложиться! - сказал раздумчиво и бросил прощальный взгляд на праздный кусочек стены, - ложиться надо сегодня.
      - Слушаюсь, - отозвался Равиль.
      - Да не тебе! Мне! - и добавил: - Большая тревога!
      И тут же, минуту-другую всего спустя, задвгались мощные телеобъективы, закрутились кольца резкости на плывущем над полузатененной чашею Земли спутнике, а в огромном, до отказа забитом электроникою зале, заметались зеленые лучи по экранам радаров, прерывисто загудел тревожный зуммер, замигали красные лампы и большой трафарет с надписью по-английски: БОЕВАЯ ГОТОВНОСТЬ ? 1, заставив офицеров вооруженных сил США напрячь на пультах руки.
      Металлический голос вещал из-под потолка:
      - Боевая готовность номер один. Боевая готовность номер один. Войска МВД, КГБ и части Советской Армии заняли и прочесывают Москву. В воздух подняты все летательные аппараты Московского военного округа. Боевая готовность номер один!
      - Профессией надо было заниматься, а не политикой! - кричал в телефон раздраженный Секретарь французского ЦК. - Вот теперь и возвращайтесь!
      - Чтоб надо мною смеялся весь Париж? - возмущалась Жюли на своем конце провода, а насельник Востока опрокидывал в себя очередные полстакана. - Жюли Лекупэ не сумела удовлетворить старую русскую обезьяну! Ха-ха!
      Секретарь отставил на отлет трубку, которая выкрикивала еще менее лестные определения Кузьмы Егоровича, и укоризненно посмотрел на своего секретаря. Тот взял орущую трубку, словно змею, и пропел вкрадчиво:
      - Но подумайте, дорогая! Что? Не расслышал. Куда идти?
      - В жопу! - артикулировала Жюли. - В жо-о-пу!
      Восточный гость сидел у стола еле живой (одна бутылка коньяка опустела совершенно, другая - наполовину) и, вырывая из записной книжки листок за листком, разжевывал их и проглатывал!
      Последнюю сцену представил нам экран монитора, один из доброй полусотни, находящийся в специальном подвале "Интуриста"; вместе с нами наблюдал картину и сидящий у самого экрана Кузьма Егорович; за ним, стыдливо полуотвернувшись, чтобы как бы не видеть экрана, но самого Кузьму Егоровича как бы видеть, стоял Равиль, а за Равилем, стыдливо отвернувшись совсем, - несколько человек интуристовского начальства.
      За Кузьмою же Егоровичем и за тем, как он наблюдает за Жюли, наблюдал Седовласый по своему телевизору и мурлыкал:
      - Л-любовь нечаянно нагрянет!
      Жюли в сердцах бросила трубку, взглянула на хозяина номера.
      - Уже едут? - спросил тот, вставая Жюли навстречу - руки вперед, под наручники, и свалился.
      Жюли подошла, попыталась поднять.
      - Я тыбэ русским языиком гаварю, - провещал насельник Востока. - Луче жит стоя, чэм умэрет на калэнях!
      Кузьма Егорович поигрывал скулами и наливался кровью, глядя, как волочит Жюли восточного гостя к кровати; когда, устроив беднягу, Жюли принялась стаскивать с него ботинки, Кузьма Егорович не вытерпел: встал, нервно слазил в карман, откуда извлек, не разобрав что это, равилев пистолет, потом кивнул головою, как полководец перед атакою, и направился к выходу.
      - Кузьма Егорович! - ринулся за ним Равиль. - Осторожно! Заряжено!
      Едва Жюли дотронулась до замочной ручки, чтобы запереть, как дверь распахнулась и явила разгневанного Кузьму Егоровича. Вдохнув и не находя сил выдохнуть, он стоял, набирая на лице колер от розового до темно-багрового. Свита маячила позади, не смея поднять глаз.
      Насельник Востока задрал руки. Жюли презрительно приподняла плечо и двинулась уйти. Кузьма Егорович удержал ее, развернул к себе, удивился собственной вооруженности, передал пистолет пришедшему от этого в сдержанный восторг Равилю и неумело, по-детски как-то замахнувшись, ударил Жюли ладошкою по щеке!
      "ЗИЛ" Кузьмы Егоровича ехал по ночной Москве.
      Впереди, как обычно, сидел Равиль и, подыхивая на пистолет, полировал его рукавом. Сзади - в одном углу - Кузьма Егорович, в другом - Жюли: отвернувшись, безразлично глядя в окно. На откидном сиденьи зажато, с прямой спиною, примостился переводчик. Глаза его были завязаны.
      Какое-то время все молчали, потом Кузьма Егорович произнес:
      - Скажи ей: я был неправ.
      Переводчик повторил по-французски:
      - Он был неправ.
      Жюли не отреагировала: только шины шуршали по асфальту да чуть слышно урчал мотор.
      - Я ее оставляю, - нарушил паузу Кузьма Егорович.
      - Он вас оставляет, - сказал переводчик.
      - Не в смысле оставляю, а в смысле - оставляю, - поправился Кузьма Егорович.
      - Не в смысле оставляет, а в смысле - оставляет, - перевел переводчик, не вдаваясь в языковые тонкости.
      Жюли все равно молчала.
      Тогда Кузьма Егорович собрался духом и выдал:
      - Каждый мужчина в нашей стране имеет право на ревность.
      - Каждый мужчина в ихней стране имеет право на ревность, - бесстрастно перевел переводчик.
      Жюли кивнула за окно, чуть улыбнулась и спросила совершенно по-русски:
      - Otchakovo?
      Лирическая мелодия песни о любви на современном этапе сопровождала не менее лирическую прогулку по огромному пустынному пляжу трех фигурок: взрослого роста двоих и - за руки между ними - маленькой.
      Мощный артиллерийский бинокль зафиксировал пару невозмутимых рыбаков, стоящих со спиннингами у кромки зимнего штормового прибоя. Быстрая, смазанная панорама, скользнув по гуляющим троим, уперлась в еще одну рыбачащую - на противоположной оконечности пляжа - пару и сопроводилась голосом:
      - Второй, второй, как слышите?
      Один из рыбаков поднес ко рту спиннинг, и возникло искаженное электроникою бормотание:
      - Слышу нормально, слышу нормально.
      - Проверка связи, - сказал в уоки-токи Равиль, одетый лесничим и примостившийся на плащ-палатке в сырой горной расселине, сказал и бинокль отложил.
      - Я так хочу быть с тобой и я буду с тобо-ой, - спела Машенька, а потом повторила те же слова по-французски.
      - Не так, Маша! Не совсем так, - мягко поправила Жюли и вместе с девочкою спела сладостные слова.
      Кузьма Егорович, гордый и счастливый, хоть ни бельмеса и не понимающий, скосился на дам.
      Когла проходили мимо торчащей из песка щелястой раздевальной кабинки, оттуда вдруг высунулась таинственная рука и втащила Жюли вовнутрь. Та взвизгнула было, но звук не успел разнестись, удержанный запирающей рот крепкой ладонью.
      Жюли посмотрела на похитителя:
      - Ты??! Здесь??! Этого еще не хватало!
      Похититель, вернее - =тельница, которою оказалась Вероника, отпустила мать:
      - Проститутка для Кремля! Эксклюзивное интервью. Дорого, - быстро, очень по-деловому, выпалила Вероника. - Встречаемся в восемь, возле церкви!
      - Дедушка, дедушка! - дергала Маша Кузьму Егоровича. - А где тетя Жюли?
      Кузьма Егорович скосил глаза на одинокую кабинку, оставшуюся метрах в двадцати позади, и сказал укоризненно:
      - Ай-ай-ай, Маша! Тетя Жюли делает пи-пи, - и, снова оглянувшись беззаботно, вдруг настороженно приостановился.
      - Я не допущу, - кипятилась меж тем в кабинке Жюли, - чтобы ты компрометировала Кузьму Егоровича! Настоящим коммунистам в России и без того туго!..
      - Ну чего, дед? - тянула Машенька Кузьму Егоровича, пристально глядящего на кабинку. - Пошли-и. Нехорошо подглядывать.
      - Там, кажется, штаны, - невнятно пробормотал Кузьма Егорович.
      - Ты никогда, никогда не проникнешь в этот дом! - шипела Жюли.
      - Думаешь? - усомнилась Вероника.
      - И думать нечего: я тебя просто! в Сибири сгною!
      Кузьма Егорович по мере того, как приближался к кабинке, все ускорял шаги, все круче нагибался, все невероятнее выворачивал голову:
      - Штаны-ы!
      - Ориентир В-2! Ориентир В-2! - бормотал в уоки-токи Равиль, раком скарабкивающийся из расщелины.
      Рыбаки со всех ног чесали к кабинке, утопая в песке!
      Кузьма Егорович рванул дверцу, как оперативник в кино.
      - Интервью, господин Кропачев! - мгновенно сориентировалась Вероника и протянула Кузьме Егоровичу под нос диктофончик.
      Жюли оттеснила Веронику, закрыла Кузьму Егоровича собою и авторитетно произнесла:
      - Господин Кропачев в отпуске интервью не дает!
      - Ну отчего же! - довольный тем, что обладателем штанов оказалась обладательница, ответил Кузьма Егорович. - Если газета достаточно прогрессивная!
      - Progressive?? - возмутилась Жюли. - Reaction! Reaction! - и, взяв Кузьму Егоровича под руку, потащила наружу.
      Вероникою, впрочем, уже занималась четверка рыбаков.
      Большой теплоход, усеянный редкими огнями, медленно разворачивался близ берега.
      Кузьма Егорович стоял на верхней палубе - пальто внакидку - и вдыхал ветер перемен. Потом спустился в каюты. Дверь ванной, за которою слышался шум душа, была приоткрыта, бросая длинный косой луч на ковер коридора. Кузьма Егорович подошел к щели, приложился глазом: за полупрозрачной занавескою Жюли принимала душ.
      Чем дольше смотрел Кузьма Егорович, тем больше воодушевлялся. Жюли почувствовала постороннее присутствие, выглянула из-за занавески:
      - Это вы, Кузьма?
      Кузьма Егорович вздрогнул и поспешил дверь прикрыть.
      - Ничего-ничего! - крикнула Жюли. - Мне не дует.
      Кузьма Егорович улыбнулся тоже и даже сделал довольно решительный шаг внутрь, как! характерным, требовательным образом зазуммерила кремлевская вертушка. Кузьма Егорович сорвался с места и припустил на звук.
      Жюли, накинув халатик, плавно прошествовала в спальню. Дверь за собою закрыла ровно настолько, чтобы, проходя по коридору, можно было увидеть пространство перед зеркалом. В это как раз пространство поместилась, сняла халатик, не спеша надела тончайший, весь в кружевной пене, пеньюар и принялась расчесывать волосы, через зеркало поглядывая на дверь.
      В щели тенью, на цыпочках, промелькнул Кузьма Егорович.
      - Вы, кажется, что-то хотели сказать, Кузьма? - окликнула Жюли.
      Кузьма Егорович воровато появился на пороге и, стараясь не смотреть на Жюли, понуро произнес:
      - Спокойной ночи.
      После чего прикрыл дверь и бесповоротно скрылся.
      Вчерное окно билась рождественская метель. В детской Жюли, одетая маркизою Помпадур, сделала два последних стежка на корсаже Маши - Красной Шапочки, откусила нитку и, хлопнув девочку по попке, послала:
      - Беги!
      Машенька впорхнула в огромную залу, посреди которой стоял торжественно и красиво накрытый рождественский стол: елочка со свечами, подарки на тарелках под салфетками, великолепие вин и закусок. И, конечно, традиционный гусь.
      Вслед за Машенькою вплыла Жюли, ловя восхищенные взгляды. По обеим сторонам стола сидели Равиль и Кузьма Егорович: последний в ослепительно белом смокинге, первый - одетый оперным татарином: шаровары, поясной платок, широкий музейный ятаган. Еще один прибор был пока не задействован.
      - По случаю маскарада, - торжественно произнесла Жюли, - говорим только по-французски! - и уселась за стол.
      - Чего-чего? - спросил Седовласый у молодого своего ассистента.
      - Собираются говорить только по-французски, - перевел ассистент.
      - Это кто? - зашелся мрачным смехом Седовласый. - Кузьма?!.
      - А почему нету папы? - спросила по-французски Машенька.
      - Как это нету? - раздалось от дверей, и появившийся в комнате Никита сделал что-то вроде циркового антрэ.
      - Только по-французски! - шутливо поправила Жюли, оборачиваясь, и остолбенела: рядом с Никитою стояла Вероника.
      - Ну! - взглянула Вероника на Никиту.
      - Знакомься, папа, - решился тот. - Моя невеста.
      - Добрый вечер, господин Кропачев, - пропела Вероника, делая несколько пародийный книксен. - Привет, мама.
      Жюли стояла как каменная. Кузьма Егорович стрельнул глазами на нее, потом на будущую невестку и поправил бабочку, с непривычки давящую на горло.
      - Вы, кажется, не вполне точно информированы относительно наших! отношений! Это - гувернантка моей внучки. Так что называть ее мамой! объяснил, смущенно краснея.
      - Но вас-то, господин Кропачев, я могу называть папою? - дерзко улыбнулась Вероника.
      - А я даже очень рада! - сказала Машенька чересчур громко и твердо, с эдаким вызовом, и потащила Веронику за стол. - Тебя как звать?
      - Вероника, - ответила Вероника.
      Возникла неловкая пауза, разбавленная восьмикратным боем часов.
      - Мент родился, - прокомментировал Никита тишину, но она вдруг снова нарушилась: на сей раз посторонним шумом с улицы.
      Кузьма Егорович привстал, приник к окну.
      - Народ обретает права, - пояснил Никита назидательно.
      Зазуммерила внутренняя связь. Равиль вскочил, послушал:
      - Фургон с продуктами не пропускают. Пикетчики сраные!
      - Только по-французски! - произнесла встревоженная Жюли, как бы заклиная праздничную атмосферу вернуться.
      - Постой! - остановил Кузьма Егорович Равиля. - Сам выйду. - И посетовал: - Вот народ! Только за границей и уважают!
      - А зачем нам еще продукты? - спросила на ломаном русском Жюли вдогонку мужчинам.
      - Про запас, - пояснил Никита. - На случай осады.
      За воротами, возле вахты, в сумятице метели, волновался не пикет, а целый небольшой митинг. Лозунги типа: КРОПАЧЕВ, УЙДИ ПО-ХОРОШЕМУ!, ДАЕШЬ СОЦИАЛЬНУЮ СПРАВЕДЛИВОСТЬ!, КПСС - РЯД ГЛУХИХ СОГЛАСНЫХ! и аналогичные, которых много можно набрать из архивов рубежа девяностых, колыхались над толпою, облепившей большой грузовик-фургон с красными надписями АВАРИЙНАЯ на бортах. Народ волновался, барабанил кулаками и древками плакатов по стенам фургона.
      - Разойдись! - безуспешно пыталась охрана расчистить дорогу грузовику. - Пропустите аварийную!
      - Знаем мы ваши аварийные! - кричали из пикета. - Кто ж это КРАСНАЯ ИКРА напишет?!
      - Отдай продукт, Кузьма! Дети голодают!
      - Добром отдай!
      Кузьма Егорович в шутовском своем белом смокинге, в короткой внакидку дошке явился на пороге-ступенечке вахты.
      - Товарищи! - прокричал. - Товарищи!
      Толпа как-то вдруг перестала шевелиться, притихла.
      - Заткнись! - шипел один на соседа.
      - Гляди, гляди, Сам вышел, - комментировал другой с уважением.
      - Тамбовский волк! - только отдельные возгласы из прежних пыжились вырваться на свободу, но, неуместные в напряженной тишине, гасли, недоговоренные, недокрикнутые.
      - Товарищи! - сказал Кузьма Егорович спокойнее, почувствовав, что его слушают. - В резиденции прогнили трубы. Водопровод заливает подвал. Это же, - кивнул на великолепный особняк прошлого, если не позапрошлого, века, - народное достояние. Ваше!
      - Ежели наше - чего ж т тут живешь? - спросил кто-то ехидный, и реплика прозвучала уже не так неуместно.
      - Вы хотите, чтобы дело рук ваших дедов, ваших прадедов погибло ни за грош?!
      - Заботливый какой, - понеслось в ответ.
      - Вот и отдай дедово!
      Толпа уже почувствовала, что нормального, искреннего разговора не будет, и зашумела, загалдела по-прежнему:
      - Хватит нае..вать!
      - Фургон открывай!
      - Показывай водопроводчиков!
      - Товарищи! - пытался перекрыть Кузьма Егорович галдеж. - У нас же правовое государство!
      - Прав до х.. - жрать нечего! - выкрикнул из толпы бас!
      Равиль стоял позади, поигрывая ятаганом. Вероника с крыльца наладилась снимать происходящее, но Жюли, заметив, бросилась, как орлица на защиту птенца. Завязалась нешуточная борьба, победительницей из которой вышла все-таки мать. Завладев аппаратом, вскрыла его, вырвала пленку.
      - Ему и так тяжело! - сказала. - Шлюха вонючая.
      - Это я шлюха?! - изумилась Вероника. - Я?!
      Висящий на заборе пикетчик орал тем временем:
      - Неделя до Нового Года, а у них елка горит!
      - И гусь на столе! - добавил прилипший к щели другой.
      - С яблоками? - поинтересовался из толпы кто-то веселый.
      - Масонам продались.
      - Рождество празднуют.
      - Католическое!
      - Товарищи, товарищи! - все пытался унять Кузьма Егорович вой, но, кажется, только подливал в огонь масла. - Мне что, спецназ вызвать? Сами же провоцируете.
      - Ага! Мы и виноватые!
      - Всех не перевешаешь! - отвечали ему.
      - Открывай фургон, Кузьма! Показывай трубы!
      Толпа волновалась уже сильнее критического: вот-вот, чувствовалось, начнет ломать и крушить. Мент в будке вытащил пистолет, снял с предохранителя.
      - А! - сказал вдруг Кузьма Егорович и жестом, каким бросают на стойку в кабаке последний рубль или - по национальным преданиям - бросали купцы под ноги цыганке последние десять тысяч, швырнул шубейку. - Ну-ка, Равиль, быстренько! Отворяй фургон!
      Равиль спрятал ятаган в ножны и пошел к машине. Вновь притихшая толпа уважительно давала дорогу. Никита наблюдал серьезно, приподняв Веронику; та втихую перезаряжала аппарат.
      Равиль сорвал пломбу. Ключиком, висевшим на шее, отпер замок. Кузьма Егорович и сам уже был тут как тут, помогал, отодвигал тяжелые металлические шпингалеты. Народ смотрел за всем этим с некоторой боязливой оторопью.
      Мент спрятал пистолет в кобуру. На порожек-крыльцо подтянулась Жюли. Кузьма Егорович, едва двери фургона распахнулись, ловким пируэтом взлетел внутрь и тут же появился со свиным окороком в руке:
      - Ну! налетай, ребята! угощаю! - и протянул копченую ногу в толпу, которая испуганно отступила, образовав перед фургоном пустой полукруг.
      Вилась, посвистывала метель.
      - Ну, кто смелый?!
      Смелых не оказалось.
      Кузьма Егорович размахнулся окороком как спортивным снарядом и метнул его прямо в толпу:
      - Кушайте на здоровье!
      - Виртуоз! - шепнула Никите восхищенная Вероника.
      Кузьма Егорович то скрывался в недрах, то появлялся в проеме и швырял в толпу связки колбас и гирлянды сосисок, огромные рыбины и баночки с икрою, бутылки коньяку и шампанского! Народ постепенно приходил в себя, подтягивался к фургону. Вот кто-то понахальнее залез к Кузьме Егоровичу - помогать, вот еще один! Кузьма Егорович оценил, что дело пойдет и без него, выпрыгнул наружу.
      Толпа сильно поредела. Плакатиков видно не было. Одна тень, другая, третья - сквозь снежную пелену - мелькали с ношами под мышками.
      Кузьма Егорович взошел на крыльцо.
      - А ну, ребята! - сказал. - У кого есть время - заходи! Отметим Христовое Рождество, - и обнял Жюли эдаким чисто российским манером (вспыхнул вероникин блиц). - Принимай гостей, хозяюшка!
      Но желающих не нашлось. Или, может, просто со временем у них у всех было туго: последние пикетчики, нагрузившись, чем осталось, покидали поле боя, оставляя по себе истоптанный снег, пустой фургон да валяющиеся на земле гневные плакаты, заметаемые метелью!
      Милиционер, достававший давеча пистолет, обратился к Равилю, который провожал взглядом остаточные молекулы разгневанного народа:
      - Товарищ майор, можно уйти пораньше? Мне позвонили: в двадцать часов, ровно, жена сына родила. Тоже в милицию парень пойдет!