Киносценарии и повести

      Пальба мало-помалу начала стихать. Внучка пересилила-таки Юношу и ринулась по лестнице вниз. И тут же осела, схватилась за ногу.
      Юноша выскочил на помощь:
      - Ранили?.. Пошли! пошли-пошли, потерпи немного, - потащил ее назад, в мансарду; уложив на пол, сорвал с себя рубаху, разодрал, стал заматывать ногу, рану, из которой толчками выплескивалась кровь, и едва не потерял сознания от дурноты!
      В свои пятьдесят седой, как лунь, Профессор Дмитрий Никитович Тищенко стоял на прежнем месте. Перестрелка умолкла окончательно. К "Волге" не вернулся никто. Рассвело. Освещенный косыми лучами встающего солнца, профессор двинулся к даче.
      Вошел в калитку. Увидел трупы. Много трупов. И не сумел сдержать желудочный спазм!
      Рвало профессора долго, и тогда даже, когда и нечем-то стало, и это совершенно вымотало. Таким вымотанным и пошел он, пошатываясь, ломая оставшиеся розы, лавируя между мертвецами. Приблизился к разнесенному в щепы тамбурку.
      Переступил через того, с пятью дырками на спине. Едва не упал, поскользнувшись на крови. Заглянул вниз. Не желая выпускать из рук канистру, вынужден был встать на четвереньки, чтобы преодолеть лежащую на ступенях бронированную дверь, и наткнулся на раздавленную ею Нелличку Чернокудрую Очаровательницу. Снова начались спазмы.
      И все-таки Дмитрий Никитович до подвала добрался. Солнце располагалось так, что достигало светом самый вход в помещение. Профессор открыл канистру, плеснул на шкафы, на папки с бумагами, на стеллажи! Достал спички, вынул одну, готовясь чиркнуть. И услышал вдруг шевеление.
      - Здесь кто-то живой? - спросил испуганно, шепотом. Спрятал спички, сделал несколько робких шагов в глубину.
      Полковник лежал на кушетке ничком, руки за спиною - в наручниках, рот заклеен широкой полосою пластыря, и, повернув голову на щеку, смотрел на зятя.
      Несколько бесконечных мгновений шла эта молчаливая переглядка родственников. Не выдержав, Дмитрий Никитович двинулся к решетке, дернул дверцу, которая, естественно, не поддалась, застопоренная мощным импортным замком.
      - Конечно, как же! живой человек! - бормотал. - А, ч-черт! М-минутку! м-минуточку!
      Снова на четвереньках, стараясь не впустить в поле зрения Чернокудрую, Профессор одолел дверь. Остановился, шаря растерянным взглядом вокруг, и то ли услышал, то ли почудился ему шум автомобиля. Рядом с трупом того, с пятью дырочками, валялся пистолет. Дмитрий Никитович, косясь в сторону дороги, поспешно достал носовой платок. Осторожно поднял пистолет с земли - через ткань. Приладился. И снова пополз в подвал.
      Изо всех сил воротя взгляд от Полковника, только направление удерживая боковым зрением, приблизился Профессор на несколько шагов к решетке, заговорил:
      - Ради Бога, молчите, пожалуйста! Чем я вам помогу? Я все равно н-не! н-не! в состоянии. Замок, понимаете? Но спалить живого! Это уж слишком. Слишком, так ведь? Согласны? Вы только зла на меня не держите! Не держите зла!.. Все ж лучше, чем живьем!
      И выпустил в Полковника все пули, что оставались в магазине.
      С брезгливостью отбросил оружие. Достал заветный коробок, из него спичку. Отпятился к выходу. Чиркнул. Возник огонек.
      Готовя дорогу к отступлению, Дмитрий Никитович оглянулся и увидел лицо наблюдающего за происходящим, совершенно остолбеневшего сына.
      Пламя подбиралось к пальцам, обжигало их!
      ЭПИЛОГ
      (Лондон, 1995 год)
      После долгой торговли маленький этюд Левитана ушел за восемьдесят тысяч фунтов. На порядок дешевле и почти сразу пошла амфора времен Боспорского царства. Затем служители вытащили на помост несколько огромных, металлом окованных серых деревянных ящиков.
      - Лот сорок шестой: группа документов под общим названием "Архив полковника Картошкина", - возгласил аукционист. - Доносы виднейших научных, культурных и политических деятелей сегодняшней России. Начальная цена сто фунтов стерлингов.
      Господин, украшенный изысканной шотландской бородкою, которая, впрочем, не особенно мешала узнать в нем старого нашего знакомца - Товарища Майора, скромно, но весомо поднял свою карточку из восьмого ряда.
      - Сто пятьдесят слева! - прокомментировал аукционист, но тут же сам себя перебил: - Двести справа! - увидев, что на два ряда дальше от Товарища Майора столь же скромно поднимает карточку невысокий плотный мужчина с черной повязкою на глазу.
      Тот, кого мы привыкли называть Человечком.
      Аукционист обладал достаточным опытом, чтобы с одного взгляда понять: торговля будет долгой, упорной, ожесточенной.
      А вот кто победит - аукционист предсказать бы не взялся!
      Пицунда, 1990
      ГУВЕРНАНТКА
      история про двух проституток
      "ГУВЕРНАНТКА"
      Киностудия "Русь", Москва
      Постановка не осуществлена
      В фильме должны были сняться:
      ЖЮЛИ - Анни Жирардо
      КУЗЬМА ЕГОРОВИЧ - Евгений Евстигнеев (V)
      РАВИЛЬ - Павел Семенихин
      АГЛАЯ - Елена Сафонова
      НАСЕЛЬНИК ВОСТОКА - Фрунзик Мкртчян
      Группа NAUTILUS POMPILIUS
      Почетный караул застыл у Могилы Неизвестного солдата. Оркестр неподалеку сиял трубами. Показался кортеж правительственных машин, остановился плавно и многозначительно. Из первой выбрался Кузьма Егорович, тут же окруженный сопровождающими его лицами. Тамбур-мажор взмахнул жезлом. Грянул Гимн Советского Союза. Кузьма Егорович подтянулся прилично случаю. Окончив играть советский гимн, оркестр принялся за Марсельезу. Кузьма Егорович стал несколько вольнее, зато представители французской стороны, напротив, подтянулись. Толпа парижан и гостей столицы, окружившая церемонию, стояла вольно, а смотрела - лениво. Марсельезу сменил меж тем торжественный марш, под который двинулся почетный караул, а сопровождающие лица поднесли Кузьме Егоровичу венок. Кузьма Егорович поправил ленточку, дав таким образом сигнал, и венок поплыл непосредственно к Могиле.
      Марш продолжал греметь, сопровождаемый дикторским комментарием о том, что высокий гость из Москвы возложил венок, после чего в честь господина Кропачева состоялся прием в Елисейском дворце! - смонтированный же репортажем о захватывающих этих событиях видеоряд мелькал на экране небольшого телевизора, в который влипла сидящая у кассы Жюли. Мужчина немолодого и довольно жалкого свойства переминался с ноги на ногу, терпеливо ожидая, пока дама снизойдет до него - !а вечером господин Кропачев намерен устроить в советском посольстве ужин для членов центрального комитета и активистов Французской коммунистической партии.
      Жюли, наконец, обратила внимание на клиента, но затем лишь, чтоб пригласить его разделить свой восторг:
      - Какой представительный!
      - Я больше по женщинам, мадам, - улыбнулся робкий ожидалец. - Мне бы! - и подмигнул куда-то в глубину здания. - Только у меня всего! - протянул несколько денежных бумажек.
      - Ну! - осудила Жюли. - За такую сумму!
      Клиент стыдливо потупился и вознамерился взять деньги назад, - Жюли, однако, их удержала.
      Бочком, мелкой трусцою, покидал заведение человек с акцентом:
      - Спасибо, мадам. Всего хорошего.
      - Заходите еще, мсье Эжен, - кивнула Жюли и вернулась к незадачливому клиенту: - У меня есть отличная идея.
      - Правда? - робко вопросил тот.
      - Вы жертвуете свои деньги на одноразовые шприцы для Советского Союза!
      - Я??!
      - Вы. А я за это обслуживаю вас бесплатно.
      - Вы??!
      Последний вопрос прозвучал явно бестактно.
      - Ты думаешь, - перешла Жюли "на ты", - если меня передвинули из основного состава во вспомогательный, я перестала быть женщиной? - и, выставив табличку ПЕРЕРЫВ, потащила клиента по коридору. - Подожди здесь.
      Оставшийся без денег клиент с тоскливой опаскою поглядел на захлопнувшуюся дверь, за которою занимающаяся делом пара вопросительно посмотрела на Жюли.
      - Деньги! - напомнила та. - Для России!
      - На тумбочке, - не отказала, но и энтузиазма не проявила девушка.
      - !преподнести десять тысяч одноразовых шприцев, приобретенных на средства докеров Марселя, - завершил речь лощеный человек, которого по внешнему виду никак нельзя было принять за докера Марселя, и, кряхтя, понес огромную коробку Кузьме Егоровичу.
      Тот двинулся навстречу, а праздничная публика за накрытым столом зарукоплескала. Кузьма Егорович принял коробку и, пожалуй, тут же выронил бы ее, если б не подоспевший человек в безупречно нейтральном костюме.
      - Спасибо, Равиль!
      А внизу, у входа в посольство, экстравагантная, но несмотря на это, хорошенькая девица, обвешанная фотоаппаратами, пыталась прорваться вовнутрь.
      - И вы смеете, находясь в свободной стране?!. - орала на посольского, хоронящегося за ажана.
      - Ваша нелояльность в освещении событий в Советском Союзе! - в сотый раз объяснял посольский, и тут из такси выбралась, подбородком прижимая к верхней ее грани коробку поменьше, Жюли в обнимку с коробкой-двойняшкой той, что только что подарили докеры Марселя (в лице своего лощеного представителя) СССР (в лице Кузьмы Егоровича).
      - Я - мадам Лекупэ! - через голову ажана крикнула посольскому. - Меня приглашали, - и из-за коробок неловко, но с очевидной гордостью помахала бумажкою.
      - Мама! - бросилась к Жюли корреспондентка. - Скажи там своим! А то я устрою такой бенц!
      - После своих грязных статеек ты еще смеешь?!. - зашлась Жюли в праведном гневе и скрылась за посольскими воротами.
      Вероника успела щелкнуть входящую мать и пробормотала под нос:
      - Проституток пускают, а пресса!
      - !от нашего небольшого коллектива полторы тысячи одноразовых шприцев, - волнуясь, произносила Жюли. - А это, - достала маленькую коробочку, кокетливо перевязанную красной ленточкою, - пятьсот презервативов. От меня лично, - и слегка зарумянилась.
      - Интересная женщина, - шепнул Кузьма Егорович Эжену, с которым мы расстались в вестибюле заведения страницею выше. - Кто она?
      Эжен покраснел и замялся:
      - Она! Она, Кузьма Егорович! Н-ну! наставница молодежи, если можно так выразиться. Из! пансиона благородных девиц.
      Жюли поднесла обе коробки Кузьме Егоровичу. Тот, принимая, проникновенно глянул дарительнице в глаза.
      Секретарь компартии Франции, наблюдая за сценою и стараясь не упустить с лица широкую улыбку, распекал своего секретаря:
      - Провоцируете скандал?
      - А как я мог отказать? - оправдывался секретарь Секретаря. - Активистка! член партии с пятидесятого года. Организовала сбор средств, - а Кузьма Егорович целовал Жюли ручку.
      Тем временем очередной оратор успел завести прелюдию к очередному подарку:
      - С неослабевающим интересом наблюдая за процессами, происходящими в Советском Союзе!
      - Вот видишь! - упрекнул Кузьма Егорович Эжена, едва Жюли отошла. Значит, есть в Париже такие женщины! Есть! Чего вас ни попросишь!
      Эжен поймал смешок засекшей публичный разнос хорошенькой посольской машинистки.
      - Знаете, Кузьма Егорович! - вдруг приосанился. - Не те времена пошли! - Кузьма Егорович взглянул на Эжена с некоторым недоумением и чуть ли даже не с восхищением. - Посольство великой державы не обязано разыскивать кому бы то ни было гувернанток для внучек! Даже первым лицам государства! Даже если их дети разводятся с женами! - и Эжен бросил победный взор на машинисточку, которая давно уже занялась чем-то другим.
      - Вот как? - спросил Кузьма Егорович с усмешечкою, а Эжен уже и рад был бы отказаться от опрометчивых слов, но поезд, кажется, ушел.
      Оставалось упорствовать в диссидентстве:
      - Да!
      - Ну-ну, - покивал Кузьма Егорович, а Равиль сделал пометку у себя в блокнотике.
      Взобравшись на дерево и держась на нем неведомо как, Вероника рыскала телевиком сквозь приоткрытое окно банкетного зала.
      - Господин Кропачев! - крикнула с несильным акцентом, завидев Кузьму Егоровича. - Правда ли, что ваш сын - лидер рок-группы, самым жестким образом настроенной против режима?
      Кузьма Егорович (рядом стоял французский Секретарь) брезгливо прикрыл окно, вздохнул:
      - У нас пресса тоже совершенно распоясалась, - и, взяв собеседника под локоток, продолжил конфиденциальную беседу: - Так вот, не могли б вы по своим каналам поспособствовать, чтобы! - кивнул на Жюли, которая с повышенным достоинством и чрезвычайным изяществом пила кофе, - эта милая женщина поработала годик-другой в Москве. Для меня лично.
      Французский Секретарь постарался сдержать на лице изумление:
      - Но вы знаете кто она?!
      - Еще бы! - кивнул Кузьма Егорович. - Именно поэтому. Тем более, что мне сообщили, будто она! высокая профессионалка.
      - Что верно, то верно, - смущенно подтвердил Секретарь.
      - Видите ли, у нас в стране сейчас возрождаются многие старые традиции, и мне хотелось бы оказаться в числе первых, которые!
      - О, да! - восхитился Секретарь. - Вы очень смелый человек, господин Кропачев!
      - У меня, конечно, тоже есть враги, - вздохнул Кузьма Егорович (Секретарь кивнул весьма понимающе), - но тот факт, что она - коммунистка, многим из них, надеюсь, заткнет рот.
      - Коль уж вы все равно идете на такой риск! может, подобрать кого-нибудь! помоложе? Молодые, правда, не очень к нам идут, но если как следует поискать!
      - Ну уж нет! - возразил Кузьма Егорович твердо. - Возраст! Опыт! Знание жизни!
      - О вкусах, конечно, не спорят, - развел Секретарь руками.
      - Вот и условились. С валютой у нас, правда! - пустил Кузьма Егорович многоточие. - Сами знаете!
      - Молодая, конечно, обошлась бы вам дороже.
      - Ну?! - изумился Кузьма Егорович. - Порядочки! Впрочем, дороже, дешевле - это не так важно: я решил передать вам авторские права на мою последнюю книгу, вы назначите мадам достойное ее вознаграждение, а на остальное! На остальное, - продемонстрировал, что и ему не чуждо понимание комических ситуаций, - купите для СССР одноразовых шприцов, - и, взяв с подноса рюмочку ликера, многозначительно поднял ее в сторону Жюли, которая расплылась в счастливой улыбке.
      Во Внукове-2 шел на посадку правительственный самолет.
      Несмотря на то, что было уже поздно, темно, сеялся дождик со снегом (Москва резко контрастировала с солнечным, разноцветным Парижем), коллеги Кузьмы Егоровича по руководству страною стояли в должном составе, выстроившись в ряд, только разве шляпы надвинули несколько глубже обычного.
      Самолет остановился, подкатили трап, отворилась дверь. Кузьма Егорович показался в проеме и демократично пожал руку стюардессе. Шеренга встречающих двинулась навстречу!
      А видеомагнитофон крутился на запись: в большой сосредоточенности наблюдал за встречею по цветному японскому монитору седовласый человек, которому ассистировал некто помоложе. Кузьма Егорович здоровался, отвечал о самочувствии - вроде бы нормально, обычно, обыденно, а вместе чуть ли не с опаскою, и все норовил скоситься куда-то назад.
      Который помоложе на раз усек странность поведения и, справившись с рядком мелких экранчиков, переключил кнопку.
      На большой монитор снова вышел проем самолетной двери: сопровождаемая Равилем, показалась в проеме Жюли, вся обвешанная коробками, картонками, чемоданами, сумками.
      - Ну, Кузьма Егорович!.. - по внешности добродушно погрозил Седовласый в монитор.
      Кузьма Егорович уселся в огромный лимузин, в такие же рассаживались встречавшие. Завыли сирены машин сопровождения. Замигали мигалки. Кавалькада, мягко тронувшись, в мгновенье набрала скорость и, словно нечистая сила, исчезла за темным извивом шоссе!
      Жюли ехала на заднем сиденьи "Волги" и смотрела по сторонам. Слева неслись черные кусты и деревья, справа - под маревом освещенного нижним светом неба - посверкивали окнами окраинные кварталы столицы.
      - Moscou? - со всею доступной ей восторженностью спросила Жюли.
      Равиль обернулся с переднего сиденья и, неестественно улыбнувшись, отрицательно мотнул головою:
      - Тропарево.
      - Oui, oui, - согласилась Жюли, однако, едва завидев очередной массив, спросила еще восторженнее: - Moscou?
      - Востряково, - снова мотнул головою Равиль, улыбнувшись в меньшей степени.
      - Moscou?
      - Очаково!
      У въездных ворот загородной резиденции Кузьмы Егоровича мрачно стояла группка людей с протестующими против засилья аппарата плакатиками. Тут же, на снегу, между сосен, расположился рок-ансамбль - змеи проводов тянулись во тьму.
      Едва завидев в конце подъездной аллеи фары эскорта, лидер ансамбля кивнул товарищам и, прервав проигрыш, ребята запели уж-жасно абличительную - по моде текущего восемьдесят девятого - песню. Особенно старалась одетая шубкою девочка лет пяти.
      Медленно вплыл в распахнувшиеся и тут же схлопнувшиеся ворота кузьмаегоровичев лимузин. Никита бросил гитару через плечо, не сомневаясь, что товарищи подхватят, и скользнул сквозь проходную: Кузьма Егорович как раз выбирался из машины.
      - Неужто привез?! - полюбопытствовал Никита, сопровождая отца к дому.
      - Клоун! - бросил отец на ходу.
      - Машка-а! - заорал Никита через весь двор. - Марш домой! Гастроль отменяется. Дед няньку привез.
      А Кузьма Егорович, войдя в кабинет и повернув пипочку выключателя, первым делом бросил взгляд на десяток бюстов Ленина, стоящих полукругом на невысоких книжных шкафах. Так он и знал: каждый из идолов был творчески обработан: на одном - рыжий парик, на другом - женские бусы, к третьему прилеплена какая-то медалька, кажется - шоколадная! Не раздеваясь, Кузьма Егорович принялся убирать кощунственные добавки.
      - А что, дед, ты правда няньку из Парижа привез? - спросила стоящая на пороге девочка. - Я с папой на гастроль хочу!
      Кузьма Егорович обернулся со строгостью.
      - Пусть! - сказал. - Пусть я упустил твоего отца. Но из тебя - человека сделаю.
      - А, может, лучше - тоже упустишь? - с надеждою поинтересовалась внучка, но Кузьма Егорович не обратил внимания на дерзость: откуда-то сверху звучал особый зуммер.
      Не закончив даже с ленинами, Кузьма Егорович ринулся по лестнице, специальным ключиком отпер дверь и снял трубку с телефона, рельефный государственный герб на диске коего заменял сразу все цифры.
      - Спасибо, - буркнул, послушав. - Прямо сейчас? - выказал удивление не удивление, недовольство - не недовольство. - Лады!
      Ребята под соснами, укручивали провода, аппаратуру, упаковывали в РАФик с названием ансамбля по борту.
      Жюли совсем было прокатила мимо, но Никита успел заступить машине дорогу, открыл дверцу, нырнул головою в салон.
      - Вы, что ли? - ткнул в Жюли пальцем.
      - Bon soir, bon soir, - заулыбалась Жюли.
      - Да будь я и негром преклонных годов, - назидательно продекламировал Никита, - и то без унынья и лени я русский бы выучил только за то! Parler vous Franзais? - добавил с чудовищным акцентом.
      - Mais certainement! - ответила обрадованная Жюли и затараторила по-французски: - Я так давно мечтала побывать в России! Glasnost! Pyeryestroyka! Gorbatchov! Я уже видела Москву издали - это производит неизгладимое впечатление!
      Никита, отчаявшись переждать, закрыл ей рот ладонью, чмокнул в щеку, произнес:
      - Любте Машеньку!
      А Кузьма Егорович, плюнув на последнего ленина, стирал с него рукавом следы помады, когда в кабинете возник Равиль, кашлянул, привлекая внимание, скосил взгляд на часы.
      - Ничего, - буркнул Кузьма Егорович. - Подождет, - и уж совсем неслышно добавил: - Не барин!
      - Что-что? - спросил Седовласый у молодого своего помощника.
      - Боюсь ошибиться. Щас, повторим, - и молодой заиграл на клавишах.
      Завизжал звук, задергались фигурки на экране в обратном движении, плюнуло, щелкнуло, остановилось и снова поехало вперед с повышенным усилением звука.
      - Не барин, - сказал Кузьма Егорович с экрана.
      - Ага, - кивнул Седовласый. - Вот теперь - расслышал.
      Равиль нетерпеливо переминался у открытой дверцы лимузина. Жюли стояла посереди двора, окруженная сумками, чемоданами, коробками.
      - Надеюсь, - произнес Кузьма Егорович по складам на чудовищном французском, вычитав его из разговорника под мощным светом дворового фонаря, - что вам удастся найти деловой контакт, - и чуть подал вперед Машеньку, держащую деда за руку.
      - Нам, - поправила Жюли и, показав на себя и Кузьму Егоровича, соблазнительно улыбнулась.
      - Вам! - возразил Кузьма Егорович по-русски, подталкивая к Жюли Машеньку.
      - Но мсье! - возмутилась Жюли. - При чем здесь она?! Я терпеть не могу маленьких детей! Я не знаю как с ними обращаться!.. - однако, Кузьма Егорович уже шел к машине:
      - Совещание окончено!
      Хлопнула дверца, лимузин исчез, двое разного роста стояли на заснеженном пространстве.
      Жюли обдала Машеньку пренебрежительным презрением и принялась пересчитывать свои места - Машенька же составила крепкий снежок и послала в тетю. Жюли сверкнула гневным взором и пошла на девочку, которая подпустила ее поближе и только тогда побежала. Жюли не удержалась, бросилась вдогонку, но Машенька была вертче. Тогда Жюли тоже слепила снежок и кинула.
      Со звоном осыпалось стекло. В дверях караулки вырос мент.
      - Е-е-е! - высунула язык Машенька. - А я от тебя все равно сбегу: к папе на гастроль!
      Намаявшись за день, Машенька заснула в своей кроватке, под плакатом, рекламирующим никитин ансамбль.
      Жюли потихоньку притворила дверь детской и пошла на осмотр особняка. Комната открывалась за комнатою, лестница за лестницею! Повсюду висели и лежали дорогие ковры, стояла мебель, место которой, по-хорошему - в музее. Все убрано, вычищено, однако, странным образом ощущается отсутствие руки хозяйки.
      В маленьком кабинетике второго этажа (Кузьма Егорович впопыхах оставил в скважине спец-ключик) стол был уставлен разноцветными, разноформенными телефонами.
      Жюли сняла одну трубку - раздался гудок одного тона, другую - другого. Соблазнительнее прочих выглядел аппарат с гербом на диске. Жюли сняла трубку и с него. Гудка не было вообще - какие-то слова.
      - Можно заказать Париж? - осведомилась Жюли.
      Ответили неразборчиво и во всяком случае не по-французски. Жюли решила, что стоит подождать - так, с трубкою у уха, и присела на кожаный подлокотник.
      И тут в дверях появился загадочный молодой человек с пистолетом. Жюли взвизгнула, выронила трубку, подняла руки:
      - У меня нету денег! Только франки!
      Молодой человек пошел на Жюли, не сводя с нее ни взгляда, ни дула. Одной рукою осторожненько положил трубку на аппарат, потом крадучись приблизился к Жюли со спины и снизу доверху ощупал.
      Жюли, хоть и перепуганная, профессионально заиграла телом под его пальцами:
      - Пожалуйста, мсье. Сколько хотите. Если вам это приятно.
      Молодой человек кивнул стволом пистолета на дверь.
      Жюли улыбнулась:
      - С удовольствием. И можете убрать! это.
      Выведя Жюли из комнаты, молодой человек погасил свет, щелкнул спецключиком, аккуратненько положил его в карман и растворился во тьме.
      - Мсье! Мсье! - тщетно взывала француженка. - Конечно, господин Кропачев может сделаться недоволен, но если мы сохраним в тайне наше с вами свидание!
      Над темной парижской улочкою сеялся дождь. Вероника выбралась из малолитражки и направилась к маленькому кафе: там, в полутемном, полупустом зальчике за чашкою кофе устроился Эжен и украдкой поглядывал из-за развернутой маскировочной газеты. Увидев Веронику, привысунулся, подмигнул. Она села за столик.
      - Ну, - сказала, - слушаю.
      - Кропачев, - таинственно прошипел Эжен, - вывез в Москву проститутку.
      Это не было новостью для Вероники, поэтому она подогнала:
      - Дальше!
      Изумленный посольский повторил громче и членораздельнее:
      - Кропачев вывез в Москву проститутку.
      - Знаю: мою мать, - несколько раздражилась Вероника. - Дальше!
      - Нич-че-го не понимают! - развел посольский руками.
      Кузьма Егорович выбрался из лимузина во дворе резиденции и, взглянув на часы, плюнул в сердцах.
      Вошел в темный, спящий дом. Снял пальто, шляпу, переобулся в тапочки, тихонько, на цыпочках, двинулся по коридору, заглянул в детскую, в спальню. Разделся до трусов и направился в ванную, где шумно умылся, плеснул холодной воды под мышки. Щелкнув резинкою на трусах, вернулся в полумрак спальни, забрался в постель.
      - Милый! - жарко прошептала Жюли в самое его ухо. - Наконец-то! - и страстно обняла.
      Кузьма Егорович вскочил как ужаленный и зажег свет: Жюли сидела в прелестном nиgligи и с растерянным выражением; осознав, что посторонняя женщина видит его в одних трусах, Кузьма Егорович тут же свет вырубил.
      - Но это же я, Кузьма! - нежно пропела Жюли, проясняя недоразумение, и профессионально соблазнительно раскинулась на постели, похлопала ладошкою рядом. (Кузьма Егорович меж тем неслышно, на цыпочках, крался к выходу). - Пусть вы не понимаете по-французски, но язык любви вы не можете не понять. - И, поскольку Кузьма Егорович себя не проявлял, выложила главный козырь: - Kra-syi-vy.
      Скрипнула дверь. Жюли подождала минутку и щелкнула выключателем. Вся изумление, осмотрела пустую спальню.
      А Кузьма Егорович, живой баррикадою привалясь к двери снаружи, бурчал под нос:
      - Говорили же мне, что француженки - сплошь бляди!
      Жюли подошла к зеркалу, придирчиво себя осмотрела:
      - Чего ему еще надо?!
      За окном стояло утро и уже не раннее. Кузьма Егорович, укрытый пальто, скрючившийся на кожаном диване, под ленинами, неволею разлепил глаза от пушечного грома захлопнутой где-то неподалеку двери. Подчеркнуто громко, как бы специально усиленно, низверглась в унитаз вода. Хлопнула еще одна дверь, еще - все ближе и ближе. Основательные басы дверных ударов связывало стаккато звонких каблучков. Когда, наконец, распахнулась дверь кабинета, Кузьма Егорович пугливо прижмурил глаза и изо всех сил притворился спящим.
      Вошла Жюли, великолепная в праведном негодовании, и, презрительно оглядев Кузьму Егоровича, бросила на него исписанный лист бумаги, повернулась, простучала каблучками, вышла и так хлопнула за собою, что посыпалась штукатурка.
      Кузьма Егорович приоткрыл глаза на пол-миллиметрика, потом шире, шире! Убедясь, что Жюли нету, опасливо взял лист:
      - Бусурманка! Написать даже не может по-русски!
      Поскольку был час пик, народу в метро набилось под завязку. Входя на станцию, поезд буквально продирался сквозь людскую толпу. Поэтому особенно странным казалось, что средний вагон практически пуст: усталый женский силуэт рисовался за занавескою, да человек с пышными буденовскими усами, одетый в метроформу, расхаживал по проходу, заглядывал под сиденья. Прочие вагоны, не успев выплюнуть-выдавить очередные человеческие порции, подвергались небезуспешным атакам перронных масс, двери же среднего были как чугунные, окна - как стальные. Так, с пустотою посередине, оставив по себе вой, скрежет и полплатформы народу, поезд и скрылся во тьме!
      На какой-то другой станции работали все четыре эскалатора, но публикою было забито только три: четвертый двигался вниз налегке, неся Кузьму Егоровича с Машенькою за ручку, да двоих в штатском пятью ступенями ниже и двоих - пятью выше. Штатские усиленно читали газеты, Кузьма Егорович тоже просматривал "Правду".
      - Гляди-ка! - ткнул локтем один из публики другого и весь вывернулся.
      - Ну?! - сказал изумленный другой.
      - Точно! - утвердил первый.
      И только когда частокол фонарей скрыл Кузьму Егоровича окончательно, повернулся лицом вперед и добавил озадаченно, чуть не в затылке почесав:
      - Де-мо-кра-ти-за-ци-я!
      Метропоезд притормозил прямо посреди тоннеля. Из боковой дверцы вошли в пустой вагон Кузьма Егорович и Машенька. Поезд понесся дальше. Машинист в кабине включил микрофон:
      - Через следующие станции!
      - !поезд по техническим причинам проследует без остановок, - услышали машинистов голос битком набитые в вагон пассажиры, и лица их исказились ужасом, но грохот колес заглушил визги отчаянья и возмущения!
      Бешеный состав пронесся через переполненную народом станцию!
      Машенька стояла в торце вагона, упрямо уставясь в занавешенное стекло. Очень по-русски красивая женщина лет двадцати восьми прятала в сумку скомканный платочек.
      - Подойди к матери, Маша! - жестко приказал Кузьма Егорович, но в ответ получил только передерг плечиками.
      - Оставьте ее, - сказала Аглая сквозь всхлип.
      - Она от любви, - пояснил Кузьма Егорович. - От обиды.
      - Бумагу вашу давайте, - сухо оборвала Аглая.
      - Я предупреждал, когда ты собиралась за Никиту. И все сделал, чтоб не случилось развода.
      - Или вы сейчас же дадите вашу бумагу, или!
      - Или что? - осведомился Кузьма Егорович.
      Человек в метроформе и усах насторожился, явив тождество с Равилем.
      - Или, спрашиваю, что? - повторил Кузьма Егорович, но не стал мучить Аглаю дальше сознанием полной ее беспомощности, а протянул полученный утром от Жюли лист.
      Аглая надела очки. Машенька украдкою посмотрела на маму.
      - Меморандум, - прочла Аглая. - Ну, это! - взялась было пояснить, но Кузьма Егорович перебил:
      - Не дурак! Читай дальше.
      - Я как честная проститутка! - перевела Аглая первую фразу меморандума и, глазам не поверя, перечитала: - Ну да: как честная проститутка. Вы ей проститутку в няньки подсунули?
      Поезд вынесло из тоннеля под тяжелое пасмурное небо. Приоткрыв занавеску, Машенька увидела: по шоссе, рядом с поездом, плавно покачивается серый лимузин Кузьмы Егоровича.
      - Как проститутка?! - переспросил Кузьма Егорович, отобрал у Аглаи лист, словно имел возможность убедиться сам, и добавил едва ли не с восхищением: - Подлови-и-или!
      По-королевски: небрежно и гордо, - раскинулась Машенька на переднем сиденьи "ЗИЛа" и снисходительно инспектировала Москву. Сзади сидели Кузьма Егорович и переодевшийся в штатское Равиль: у каждого в руках по бумажке.
      - Давай-давай, ничего! - подмигнул Кузьма Егорович и просуфлировал: Ввиду недоразумения, произошедшего как не по вашей, так и не по нашей вине! ну!
      Равиль, усиливаясь всем лицом, принялся произносить по-французски написанную русскими буквами фразу:
      - Ввиду не! недоразумения! произошедшего как не по вашей!