Киносценарии и повести

      Ирина оцепенело следила, как он достает, вскрывает одноразовый шприц, насаживает особую, страшную иглу, как, зафиксировав железными пальцами едва заметную, с горошину, шишечку, вкалывает с размаху - Ирина не ойкнула даже, губку не прикусила: словно бесчувственная! - высасывает нечто, на что и смотреть неприятно: кровь, жидкость какую-то - Ирина и отвернулась, чтоб не смотреть.
      - Рак? - спросила как бы невзначай и, не дождавшись ответа, добавила с вызовом: - Ну и отлично!
      - Куда уж лучше! - подтвердил Антон, проделывая с отвратительным содержимым шприца таинственные манипуляции.
      - Интервью закончим? - принялась распутывать дрожащими пальцами провода полураздетая девушка.
      - У тебя есть любовник?
      - А что?
      - Хорошо бы попробовать интенсивную половую жизнь. А еще лучше - забеременеть.
      - Уж не вы ль собираетесь помочь?
      - Прекрати истерику!
      - Истерику? - расхохоталась Ирина. - И перестаньте на меня орать!
      - Ты, главное, не волнуйся! скорее всего, и не подтвердится.
      - Еще как подтвердится, - шепнула Ирина.
      - С чего ты взяла?! - Антон Сергеевич понял, что наговорил лишнего.
      Ирина подставила ладошку под грудь, как бы взвесила:
      - Отрзать? Ха! Так я вам и далась!
      - Видывал я храбрых! - констатировал доктор. - А потом, когда поздно - в ногах валяются.
      - Успокойтесь. Я валяться не стану. А над первым вашим предложением подумаю. Побрейтесь и ждите.
      Антон машинально провел тылом ладони по и впрямь несколько колючей щеке, а Ирина, наскоро натянув свитер, в охапку схватив лифчик, шубу, шапку, магнитофон - вылетела из кабинета, из больничного здания, рванула, едва одолев напор хакаса, дверку "жигуленка", запустила мотор и взяла с места так, что машину аж развернуло.
      Погнала по улицам на бешеной - в контексте - скорости, тормозила с заносом, вызывала походя предынфарктные состояния у встречных и попутных водителей, проносилась то под кирпич, то под красный, пока вдруг - вырвало из рук баранку - не ударила машину задком об угол бетонного забора!
      Спрятала в ладони лицо. Посидела, приходя в себя. Выбралась наружу осмотреть повреждения. Потрогала смятое крыло, непонятно зачем подобрала, да тут же и бросила, пластмассовые осколки фонарика.
      Вернулась за руль и уже спокойненько тронулась с места.
      Театральная вахтерша кивнула Ирине как знакомой, и та пошла пыльными закулисными коридорами-переходами, поднялась в звукобудочку. За пультом сидел тощий пятидесятилетний бородач в подпоясанном свитере с кожаными заплатами на локтях.
      - А, Ириша! Привет. Заходи, - обернулся на мгновенье и снова уставился сквозь двойное звуконепроницаемое стекло в зал, на дальнем конце которого, на сцене, репетировали "Даму с камелиями".
      Душераздирающую сцену Маргариты Готье с отцом сожителя прервал вскочивший на подмостки режиссер, стал объяснять, показывать.
      - Музыку, Толя! - заорал вдруг истошно. - Дай этим бесчувственным ослам музыку!
      - Чувственный осел, - буркнул бородач и нажал на кнопку. В зал понеслась трогательная тема из "Травиаты". - Что с тобой? - глянул, наконец, на Ирину внимательнее.
      - Я, Толенька, уезжаю.
      - Куда? когда?
      - Насовсем.
      - Стоп, стоп! - донесся голос со сцены. - Толя, дай сначала!
      Толя включил перемотку, скрипки завизжали быстро и наоборот.
      - Холодно здесь, - поежилась Ирина. - Ветер. На юг, на юг, на юг!
      - А и правильно, - отозвался Толя, пустив скрипочки. - С твоими данными! Это мы прибываем сюда! на конечную. А тебе! Благословляю! - и сделал соответствующий жест.
      - Почему! на конечную?
      - Блестящий выпускник Ленинградской консерватории, - продемонстрировал Толя себя. - Автор симфонии "Слово о полку Игореве". Помнишь, у Чехова? Жизнь человеческая подобна цветку, пышно произрастающему в поле. Пришел козел, съел - и нет цветка.
      Ирина встала, пошла. Но задержалась в дверях:
      - Послушай, Толя. Анатолий Иванович!
      Тот обернулся.
      - Я тебе что, совсем не нравлюсь?
      - Ты?
      - Почему ты ни разу не попытался переспать со мною? Я ж тебе чуть не на шею вешалась.
      - Ирочка, деточка!.. - состроил Анатолий Иванович мину уж-жасных внутренних мучений. - Я старый больной человек. Неудачник. Живу в общаге. Бегаю утром по крыше - чтобы аборигенки не смеялись. А сегодня, развел руками, - дует хакас.
      - Я не жениться зову - в постель. Впрочем, конечно: ты благороден. Ты в ответе за всех, кого приручил. Потому, наверное, и недоприручаешь. Или, может, тебе уже нечем? Возрастные изменения?
      - О-го! - выразил Толя восхищение. - Злая! И не подумал бы!
      - Я не злая! Я красивая! Я самая красивая в этом городе! Не так? И самая девственная! Смешно?
      - Толя, Толя! ты чего, оглох?! - неслось истеричное режиссерово из зала. - Стоп! выруби!
      Анатолий Иванович, буркнув под нос:
      - Мейерхольд! - остановил скрипочки.
      Режиссер снова полез на сцену: показывать. Покрикивал, помахивал руками!
      - Так ты еще и девственница? - полуспросил-полуконстатировал Анатолий Иванович. - Как интересно! Или это! метафорически?
      - Фактически! - выкрикнула Ирина. - Тьфу! шут гороховый! - и побежала вон.
      Возле машины ждал-перетаптывался квадратный парень.
      - Опять? - спросила Ирина.
      - Чо ты тут делала?
      - А что, Васечка, нельзя?
      - Он у меня допрыгается, твой ленинградец.
      - Эх, был бы мой! Убьешь?
      - А мне не страшно: я уже там побывал.
      - Может, лучше меня убей?..
      - Не-а. На тебе я женюсь.
      - Точно знаешь?
      - Точно.
      - Ну и слава Богу.
      - Где тачку-то раскурочила? Сколько тебе говорили: не можешь - не гоняй. Крылышко отрихтуем, а вот фонарь!
      - А ты б, когда учил, меньше лапал, - я б, может, уже и могла! Ладно, инструктор, садись! Садись за руль и вези куда хочешь!
      - В смысле? - недопонял Васечка.
      - В том самом, - вздохнула Ирина.
      - Ну ты даешь!
      - Ага, - кивнула и заняла пассажирское сиденье.
      "Жигуленок" взвыл, вильнул задом, рванул за угол.
      Белые лебеди с гнутыми роскошными шеями плавали под полной луною, отражаясь от глади пруда у подножья таинственного замка.
      - Уйди, Васечка. Мне надо одеться, - сказала, не открывая глаз, лежащая на спине Ирина.
      - Ты чо, не останешься?
      Ирина чуть качнула головою.
      - Чо ж я мать тогда отправлял?
      Помолчали.
      - Ладно, я терпеливый, понимаю, - татуированный Васечка встал, собрал одежду, скрылся за ситцевой занавескою, отделяющей альков от горницы.
      Ирина села на постели.
      - Вот я и женщина, - выдохнула едва слышно. Отвернула лоскутное одеяло, посмотрела на расплывающееся по простыне кровавое пятнышко. - Фу, гадость. - Помяла ладошкою грудь, ту самую, в которой Антон Сергеевич, кажется, обнаружил опухоль.
      Подружка Тамарка, одноклассница, девица прыщавая и вообще некрасивая, работала на местной междугородной, в беленом толстостенном полуподвальчике старого, прошлого века еще, купеческого дома. Ирина подошла с задворок, прильнула к стеклу, присев на корточки - тамаркина смена! - и постучала.
      Тамарка обернулась, узнала подругу, обрадовалась, отперла черный ход.
      - Случилось чо?
      - Заметно?
      - Ничо не заметно.
      - А чо спрашиваешь? - и Ирина повесила долгую паузу. - Ладно, Тамарка, беги.
      - Ага. Постой, а чо приходила?
      - Завтра заскочу, завтра, - и Ирина исчезла.
      Тамарка стояла, недоумевающая, встревоженная, а в зальчике бухало, внушительно и невнятно:
      - Астрахань, Астрахань! Пройдите во вторую кабину. Пройдите во вторую кабину.
      Пока Ирина отпирала и открывала ворота, пес прыгал вокруг, пытаясь лизнуть в лицо, повизгивал восторженно.
      - Хватит, Пиратка, хватит! Н вот, - порылась в кармане, бросила сигарету. - Наркоман!
      Пират поймал лакомство на лету, отнес подальше, чтобы никто не отнял, принялся лизать, жевать табак.
      Ирина завела машину во двор, вошла в сени, едва не опрокинув фанерный лист с замороженными пельменями, проломила ковшиком лед, глотнула воды.
      В доме стоял храп и несло сивухой. Ирина брезгливо скосилась на комнатку, где спал зять. Сестра демонстративно не подняла головы от стопки тетрадок.
      - Полунощничаешь? - бросила Ирина как можно нейтральнее, проходя к себе. - Твой опять нажрался?
      - Сама-то где шляешься?
      - Так, - пожала Ирина плечами и скрылась за дверью, повалилась, не сняв пальто, на кровать, обернулась к стенке, на которой висел немецкий трофейный гобелен: шестерка белых лошадей несет во весь опор карету роскошная дама в окошке - а шевалье а la д'Артаньян на вороном скакуне пытается догнать!
      В дверь постучали. Ирина вскочила, принялась раздеваться со всею возможной беспечностью:
      - Войди!
      - Доктор твой приходил. Часа два дожидал.
      Ирина внимательно глянула на сестру: знает - не знает, сказал доктор - не сказал? Поняла: знает.
      - Подтвердилось?
      - Вот, - сестра достала из кармана лабораторное стеклышко.
      - Убери, - заорала Ирина. - Не хочу видеть!
      - Он тебя завтра с десяти ждет.
      Ирина взглянула на две фотографии на большом, накрытом салфеткою ришелье домодельном буфете: отца и матери: обе - в траурных рамках, перед обеими - вазочки с искусственными гвоздиками.
      - Алька! Сколько раз маме операцию делали? И сколько она прожила? Как ее всю измучили, изуродовали. Рентген, химия! А толку? Сама рассказывала, что из их палаты ни одна дольше трех лет не протянула. Ни-од-на!
      - Ей тогда больше сорока было!
      - Акселерация, - грустно улыбнулась Ирина. - А сколько папе делали переливаний, костный мозг пересаживали! Судьба, Алька, судьба! Наследственность!
      - Это, - сестра суеверно умолчала название болезни, - по наследству не передается.
      - Доктор сказал? - в иронии Ирины скользнуло пренебрежение к медицине.
      - Но бороться-то все равно надо! Обязательно бороться! Помнишь про лягушку в молоке?
      - Ты, Алька, как масло сбивать, ученикам рассказывай. А я уже взрослая.
      - Да я ж тебя!
      - Знаю-знаю. Выкормила. Ты мне как мать. Я тебе по гроб. Все, все, хватит! Спать хочу! Слышишь? уйди! хочу спать!
      Алевтина на мгновенье застыла в обиде и вышла, привалилась к изнанке двери, заплакала:
      - Все гордые: умирают, умирают!.. A я - дом тащи!
      Ирина же водила пальчиком по гобелену и шептала:
      - Ведь вы меня вывезете снова, правда? Вывезете, а?..
      03.11.90
      К утру хакас стих. Повалил мягкий, крупный снег. Ирина упихивала в багажник последние сумки. Пират носился возле.
      - Ну-ну, Пиратка, - потрепала Ирина собаку. - Вот тебе, сухой паек, полезла в карман, достала непочатую пачку, распечатала, аккуратненько разложила сигареты в будке. Пошла в дом.
      Прощально-внимательно огляделась. Взяла с комода отцовскую фотографию, спрятала в сумочку. Сорвала листок с календаря, написала наискосок: пианино можешь продать. Уезжаю на юг. Ира. Совсем было собралась выйти, но вернулась с порога, сняла со стены гобелен с каретою.
      Возле автомобиля стоял мрачный, похмельный зять.
      - Раненько, - сказала Ирина.
      - Молодая - учить-то! Куда загрузилась? - кивнул на заднее сиденье, на барахло.
      - Развеяться. Погреться. На юг.
      - В ноябре?
      - В ноябре, - ответила и уселась в машину.
      Зять стал перед капотом твердо, как памятник большевику.
      Ирина высунулась:
      - Отвали!
      - Тачку оставь и ехай куда хочешь. На юг она собралась. Разобьешь аппарат.
      - Машина моя! - крикнула Ирина, едва не плача. - Мне ее папа оставил.
      - Ага, твоя! Мы на ей весь огород тащим, весь дом! А ну выходи!
      Ирина щелкнула шпеньком-замочком, включила передачу.
      - Не выпущу, - сказал зять и еще глубже врос в землю.
      Ирина сжала зубы, прижмурилась и потихоньку отпустила сцепление. Зятя ткнуло капотом. Ирина притормозила. Родственник на карачках выполз из-под машины, поднялся, забарабанил по крыше. Ирина ударила по газу, оставила позади зятя, орущего на бегу:
      - Эй! фонарь-то где разъ..ла?..
      Когда Ирина выезжала из города, поневоле пришлось притормозить, чтоб выпустить с автостанционной площадки громоздкий ярко-красный "Икарус": шофер заложил руль недостаточно круто и тыкался туда-сюда, загораживая дорогу.
      Но Ирине наскучило ждать, и она, улучив мгновенье, заставила "жигуленка" буквально выпрыгнуть из-под огромных автобусных колес!
      03.11.90 - 09.11.90
      Долгого, с приключениями и встречами, поначалу - зимнего - пути: через пол-Сибири, через Урал и дальше: на юг, на юг, на юг! - достало б, пожалуй, и на целую повесть, но нас ждут нетерпеливо главные перипетии сюжета, потому длину одной только мелодии, нежной и печальной, той самой, что зазвучала из магнитолы, куда Ирина, разминувшись с "Икарусом", вставила кассету, - длину одной этой мелодии мы отмерим и на то, как затерянная, микроскопическая на фоне бесконечной тайги, ползла (Ирине казалось: летела) белая букашка по белому же извилистому тракту; и на то, как у подножья изъеденной тысячелетиями каменной бабы сорвалась (Ирина меняла колесо) машина с домкрата и содрала кожу с наманикюренного пальчика: горе, в сущности, пустячное, но не из-за него одного, видать, кричала Ирина звериным криком, била бессильными кулачками в холодную, равнодушную грудь земли; и на то, как в ночном коридоре грязной транзитной гостинички разбудил ее, тяжело спящую на диване, уголовного вида немытый жлоб и точно, больно - Ирина и сама не ждала от себя такой прыти получил по яйцам; и на то, как бросал жгучие взгляды - через зеркальце, под которым покачивался Микки-Маус, - красавец-майор, а лампочки на приборной доске не горели, ибо тащили "жигуленка" не полста с небольшим собственных его лошадей, а полтыщи танковых, на тросе, а сзади-спереди гудели, ревели, чадили, рыли траками снег остальные машины дивизии; и на то, как на крупном, перекресточном посту остановил гаишник, дернул наверх, в стакан, и, поизучав документы, сообщил:
      - Сестра ваша по всей линии такой шухер навела. Вот, телефонограмма, дословно: умоляю вернуться.
      - Это понимать так, что вы меня задерживаете? - испугалась, обрадовалась ли Ирина.
      - Вы совершеннолетняя, товарищ водитель, - пожал плечами мент. - Хотя сестра, тоже!
      - Тогда я поехала?..
      то, как отмечала день рождения на лесной опушке, вечером, в свете рников, и легкий ветерок колыхал, не задувая, два с небольшим десятка ьких свечек, утыкавших каравай; и на то, как вышла размяться у ска "Азия-Европа", рядом с которым высыпавшая из автобуса стайка тов фотографировалась на память и затянула сняться с ними, и Ирина в елканья затвора перекрестила, перечеркнула, похерила указательными стное свое личико; и на то, как две семерки взяли ее в тиски: слева и а, и эскортировали, гудя, а из окон высовывались с соответствующими ками молодые жеребцы; и на то, наконец, как открылось вдруг: именно ! - огромное, синее в этот по случаю солнечный день, вогнутое как чаша
      и дорога пошла по-над ним, крутясь и виляя; по сторонам выстроились но-голые, облезлые стволы эвкалиптов; слева, во двориках, в окружении неющей золотом листвы, росло что-то вечнотемнозеленое, пальмы даже; а а, совсем по кромке прибоя, полз бесконечный поезд, долго оставаясь по ению к ней, к Ирине, почти недвижным, покуда не отполз потихоньку , - длину одной этой мелодии.
      Но она закончилась. Кассета выскочила из магнитофонного зева. Ирина подвернула к заправке с надписью Абензин, полезла за кошельком и, как ни считала, как ни собирала по сусекам оставшиеся желтенькие да зелененькие, получалось литров на двадцать пять семьдесят шестого и - все!
      09.11.90
      Ирина медленно ехала по набережной, поглядывая по сторонам, но никто из тусующихся ей не казался, пока не привлекли внимания два жгучих брюнета, прямо на улице, возле врытого в песок пустынного пляжа шахматного столика, играющие огромными, по полметра, фигурами: один - страстно, другой - раздумчиво. То есть, внимание привлек именно раздумчивый. Она остановилась, понаблюдала и пропела милым чалдонским говорком:
      - Ребята, где тут у вас можно машину продать?
      Тот, который играл раздумчиво, тоже оценил Ирину вмиг и уже было двинулся к ней, как тот, который играл страстно, страстно же приятеля опередил.
      - Какие проблемы?! - сказал с легким южным акцентом и уселся в машину столь решительно, что приятелю поневоле пришлось вернуться к доске. Поехали, что ли?
      Ирине явно жалко стало, что помочь вызвался не тот, а этот, но ничего не оставалось делать, - разве, врубая передачу, бросить прощальный взгляд на одинокую фигуру у столика. И поймать ответный.
      - С какого года? - спросил тот, который играл страстно.
      - Я? - несколько удивилась Ирина вопросу, возвращаясь сознанием с пляжа в салон.
      - Что вы, мадмуазель! У вас не может быть возраста. Вы - чистая женственность. Вечная весна. Боттичелли. Я имею в виду аппарат.
      - Машина?
      - Машина-машина.
      - Папа ее покупал! мы правильно едем?
      Тот, который играл страстно, утвердительно хмыкнул.
      - Папа ее купил, кажется! ну да: в семьдесят восьмом. У нас раньше старая "Волга" была.
      - В семьдесят восьмом, говорите? И задок побит!
      - Это я на прошлой неделе! - попыталась оправдаться Ирина, но парень прервал:
      - Каждый изъян имеет свою цену. Потому боюсь: больше двенадцати вам, мадмуазель, за нее не дадут.
      - Двенадцать?! - обрадовалась Ирина.
      От парня не укрылась ее реакция.
      - Но запрашивать надо четырнадцать. Сюда, сюда, налево!..
      Несмотря на значительное расстройство чувств, Ирина успела проголодаться за безумный этот день и, обставленная сумками и чемоданами, с денежной пачкою на столике, ела не без аппетита в уличной кабине ресторанчика "Золотое руно".
      Веселая компания 3 + 3, решившая, вероятно, продолжить ужин на пленэре, вытаскивала из дверей накрытый стол, чему пытались противодействовать две официантки. Ирину привлек шум, и она мгновенно узнала среди парней того, который утром на пляже играл в шахматы раздумчиво.
      Компания, усмирив официанток взяткою, утвердилась-таки во дворе и продолжила пировать, а Ирине уже кусок не лез в горло. Она не выдержала, решилась: встала из-за столика, подошла, остановилась vis-а-vis к давешнему шахматисту. Тот поднял голову, улыбнулся в приятном узнавании:
      - Продали машину? Да вы садитесь, садитесь, - уступил место. - Володя! стул быстро!..
      Ирина ударила шахматиста по щеке.
      - Извините, - сказал тот, - но мне кажется: вы меня с кем-то спутали. Вот, - и достал из специального кожаного чехольчика визитную карточку с золотым обрезом. - Тамаз Авхледиани. Архитектор из Тбилиси.
      - Спутала?! - изумилась Ирина. - Может, это не вы играли там в шахматы?! Может, это не ваш приятель помог мне продать машину? Боттичелли!
      - Да я его! я его, правда, первый раз в жизни видел.
      - Ага, так я и поверила. Дурочка из провинции. Просте четырнадцать, обиженно передразнила давешнего страстного. - Официально оценим, остальное сразу же на руки! А потом, говорит, в милицию иди! Ты же оценку подписала!
      - Мамой клянусь, я его не знаю, - апеллировал Тамаз к приятелям и приятельницам, но Ирина, плача, возвращалась уже к своему столу.
      Тамаз неловко рассмеялся и стал разливать вино, рассказывая что-то по возможности весело. Ирина ковыряла вилкою в тарелке, приправляя котлету слезами. Однако, веселье получалось посредственное, Тамаз встал, приблизился к Ирине:
      - Сколько он вам недоплатил?
      - Разве в этом дело?! - ответила та. - Я б и за восемь! Я б и за шесть! Папа умирал - оставил. Только зачем обманывать?!
      - Сколько?! - переспросил Тамаз тверже.
      - Вот, - подвинула Ирина денежные пачки на край стола. - Можете забрать и их!
      Тамаз на глазок оценил сумму.
      - А обещал? Четырнадцать?
      Ирина нехотя кивнула.
      - Где вы остановились?
      Ирина продемонстрировала сумки-чемоданы:
      - Говорили: как оформим - довезут до гостиницы, помогут. А сами сели и укатили!
      - Пойдемте. Я вас устрою.
      - А как же ваши?.. - кивнула Ирина на тамазов стол.
      - Думаю: переживут. Не сразу, но! - и Тамаз взял с земли иринино барахло.
      - А, - махнула Ирина рукою. - Все равно, - и поднялась, повесила на плечо оставшуюся сумку.
      Когда они шли к выходу, Тамаз на минутку подвернул к своей компании.
      - А деньги, - сказал приятелям, - я с этого абхаза взыщу. Исключительно в интересах Справедливости.
      10.11.90
      Оттого, что большую тбилисскую квартиру мы ли впервые увидим, Ирина ли потом, позже вспомнит-вообразит в бликах прихотливого ночного освещения и в стремительном движении, сопровождающем проход Натэлы Серапионовны через две комнаты в третью, к особо пронзительно - из-за неурочности - трезвонящему телефону, дорогая обстановка, тусклое золото корешков книг, почерневшее серебро оружия на коврах, картины по стенам, - все это покажется еще сказочнее и роскошнее, чем есть на самом деле.
      - Тамаз? Это ты, Тамаз? Что случилось, мальчик?! - биологическая материнская тревога зазвучит в этих по-грузински сказанных фразах. - В Москве отец, в Москве. Вызвали. Зачем тебе отец? Что? Сколько? Десять тысяч? Где я тебе возьму к утру десять тысяч?! Попал в переделку? Абхазы, да?!
      - Только не вздумай как в прошлый раз приезжать, слышишь? - прокричит Тамаз в телефонную трубку уличного междугородного автомата неподалеку от ночного шумящего моря. - Я на себя руки наложу, если не перестанешь бегать за мной как за маленьким!
      Сладкая медленная мелодия будет сопровождать наших героев весь следующий день: и у карстового Синего озера, в чью бездну бросит Ирина камешек под нетерпеливым присмотром вертящего ключ таксиста; и на Рице, по ледяной воде которой поплывут они с Тамазом на лодке; и в вагончике-малютке подземки, влекущей в глубь Новоафонских пещер; и в самих пещерах, где, по настоянию Тамаза приотставшие от экскурсии, останутся они возле разноцветно освещенных сталактитов, а, когда группа отойдет достаточно далеко и подсветка погаснет, Тамаз в наступившей почти тьме попытается поцеловать Ирину, но та не дастся; и в пацхе, у стены-плетня, за столом, врытым в землю, где Тамаз не позволит Ирине выпустить рог с изабеллой, пока тот не опорожнеет, сам отрежет кусок от длинной ленты козлятины, коптящейся над очагом, покажет, как зачерпывать соус ткемали кусочком лаваша: красная капелька на ирининой руке; и когда!
      - Никогда! - засмеется Ирина, раскинув руки: не пуская в номер, и на тамазово:
      - Ну, чаю просто попьем! - останется непреклонна, и архитектор снова сдастся: - Ладно, - скажет, - в таком случае едем к моим друзьям; вечер продолжается.
      - Мы там будем одни? - спросит Ирина. - Поздно уже!
      - Что ты, дорогая! В этом доме всегда столько народу! Только мне надо по пути заскочить на почту!
      ь там, у тамазовых друзей, уступит национальному грузинскому мотиву, оторый архитектор, в окружении веселой, отхлопывающей такт компании ино внимание привлечет живое лицо немолодой женщины, особенно азартно й в ладоши;
      - Кто такая? - поинтересуется Ирина у соседа;
      - Гостья, из Парижа!)
      т эффектно, артистично танцевать что-то горское, но прервет танец: , внезапно, неожиданно, и, схватив Ирину за руку, потащит к выходу:
      - Ты была когда-нибудь ночью на маяке?
      - На маяке? - снова невпопад расхохочется Ирина.
      - Эй! куда вы?! - понесется им вслед.
      11.11.90
      Большой теплоход, сияющий огнями, разворачивался в миле от берега. Реликтовые сосны ровно шумели, дезавуируемые пунктиром маячного света. Ирина стояла, закинув голову, и глубоко всем этим дышала; Тамаз неподалеку пытался всучить червонец маячному смотрителю.
      - Пошли! - крикнул во тьму, договорившись. - Эй, Ирина!
      Она выпала из странного своего состояния.
      - Ничего не трогать! со стороны моря лампу не перекрывать! - по-армейски прикрикнул сторож, сторонясь от входа.
      Поднимаясь крутой лестницею, Тамаз тянул Ирину за руку. Наверху, на круговом балкончике, свет слепил почище фотовспышки, и глаза за недолгие мгновения темноты не успевали к ней привыкать.
      - Вот, - сказал Тамаз, доставая из многочисленных карманов кожаного пиджака пачки десятирублевок. - Торжественно вручаю. Справедливость одержала победу.
      - Не возьму, - ответила, помрачнев вдруг, Ирина.
      - Почему?
      Она качнула головою:
      - Значит, ты все-таки связан с ними, - и пошла к выходу.
      - Постой! - крикнул Тамаз. - Не веришь, да? Не веришь?! Ты же видела мои рисунки!..
      Ирина призадержалась.
      - Не знаю, - сказала, - я уже ни-че-го-не-зна-ю.
      - Не возьмешь, значит?
      Тамаз разорвал бандероль, пустил десятирублевки по ветру. Они, кружась как ржавые листья, разлетались вкруг маяка, то исчезая во мраке, то вспыхивая вновь - чем дальше, тем бледнее. Тамаз хрустнул следующей пачкою, пустил по ветру и ее. Полез за следующей!
      - Постой, - бросилась Ирина, удержала его руки в своих. - Покорил! Лучше потратим вместе. Как же тебе удалось-то? Там, наверное, мафия?
      - Мужчина должен иметь свои маленькие секреты, - улыбнулся Тамаз. Потом привлек Ирину и поцеловал.
      Она обмякла!
      Гобеленные кони стронулись вдруг с места и понесли карету вдаль. Шевалье во весь опор мчался вослед, ветер трепал перья на его шляпе, и Ирина в прерывистом свете заоконного маяка закусила указательный: ей стыдно было кричать, а удержаться она не могла. Зубы вдруг стиснулись так, что на пальце выступила кровь: красная капелька на белой коже!
      Восторг, наконец, несколько утих. Кони замерли. Ирина приразжала зубы.
      - Господи! что это было?! Что же это такое было?!
      - Любовь, - ответил Тамаз, приподнявшись на локте, глядя на Ирину с большой нежностью, хоть и не без довольства собою. - Больше ничего. Просто любовь.
      - Милый, единственный! - принялась покрывать Ирина лицо Тамаза поцелуями. - Счастье в гостинице. Как странно! как нелепо!
      - И все-таки ты должна за меня выйти!
      Мгновенно лицо Ирины стянула маска страдания.
      - Нет, - сказала женщина очень твердо. - Это невозможно. Нет-нет-нет! Да и зачем тебе?
      - Нет! нет! - передразнил Тамаз. - Опять - нет! По-чему?!
      - Мелодрама, - ответила Ирина. - Я должна умереть.
      - Все должны умереть! - не остыл еще от раздражения Тамаз, не научившийся покуда получать в этой жизни отказы.
      - Вот! возьми! потрогай! - положила Ирина его руку на заряженную смертью грудь.
      Он погладил, взял сосок нежной щепотью. Ирину снова начало забирать, и, с трудом пересиливая себя, она зашептала:
      - Нет. Погоди. Вот, здесь. Потрогай! Вот. Шишечка. Шишечка с горошину. Чувствуешь?
      Тамаз почувствовал.
      Снова привстал на локте. Посмотрел в лицо Ирины как-то недоверчиво.
      - Ты же грузин, - принялась убеждать она себя, его ли. - Тебе нужны дети. Я б одного, положим, еще и успела, но как я оставлю его сиротой? Сама так росла! И как взвалю на тебя свое умирание? Если б ты знал, как это некрасиво: умирать. Поверь, я видела! Ну, глупенький, - погладила Тамаза. - Теперь понимаешь? Полтора года. Или два. И я! уйду. Месяцев десять смогу! жить. Не дольше. А теперь поцелуй меня, слышишь?.. если тебе не! не неприятно! слышишь? Я хочу! я! хочу!
      12.11.90
      Тратить вместе они начали на рынке: Ирина запрокидывала голову, а Тамаз опускал в раскрытый, соблазнительный рот подруги то щепоть гурийской капусты, то дольку мандарина, набивал сумку поздним виноградом, орехами, фейхоа!
      - Напои меня вином и освежи яблоком, - хохотала Ирина, - ибо я изнемогаю от любви!
      ду осыпал лепестками роз, обрывая их с огромной красно-белой охапки!
      По дороге с рынка стояла древняя церковь.
      - Византийцы построили! - пояснил Тамаз. - Еще в одиннадцатом веке. Абхазы были тогда совсем дикими!
      - А сегодня? - зачем-то пошутила Ирина.
      - И у меня есть гипотеза, - подчеркнуто не расслышал Тамаз иринин вопрос, - что по древнему обычаю они пролили в фундамент человеческую кровь. Убили кого-то, чтоб храм стоял тверже.
      - А может, они правы? - вдруг погрустнела, посерьезнела Ирина. - Гляди: ведь стоит!
      14.11.90
      Ирине воображалось, что, рассмотрев его с брезгливым вниманием, Реваз Ираклиевич бросил свидетельство о браке на скатерть.
      - Ты - князь! - провозгласил. - Единственный наследник рода Авхледиани.
      - Тебя не поймешь, папа, - ответил Тамаз. - То ты член ЦК, то снова князь!
      - Молчать! - стукнул Реваз Ираклиевич ладонью по столу.
      Тамаз притих. Вошла прислуга с десертом. Возникла пауза.
      Натэла Серапионовна, с некоторой опаскою поглядывая на супруга, потянулась через грязные тарелки за свидетельством, принялась изучать.
      - Была б хоть из Москвы, из хорошего дома, - сказала.
      Реваз Ираклиевич выразительно посмотрел в сторону прислуги, которая как-то специально замешкалась в дверях и которую этим взглядом сдуло как ветром.
      - И вдобавок ты - трус!
      - Трус? - переспросил Тамаз.
      - Конечно: сбегал, зарегистрировался, чтобы поставить нас перед фактом. Исподтишка!
      Неимоверный вид на сказочный Тбилиси из окна-фонаря высоко стоящего ателье, да высокая информационная насыщенность, вообще свойственная мастерским скульпторов, художников, архитекторов ли, а тут усугубленная тем, что хозяин - малознакомый возлюбленный, - на первых порах защитили Ирину от ощущения унизительного одиночества, в котором оставил ее Тамаз, уехав разговаривать с родителями.
      Душою той мастерской были церкви: рисунки, макеты, проекты!
      Налюбовавшись вдоволь и ими, и заоконной панорамою, Ирина завернула в спаленку, окинула хозяйским взглядом, пошла в прихожую, распаковала чемодан, и, отыскав на кухне ящичек с домашним инструментом, принялась прибивать-прилаживать над тахтой гобелен с каретою!