Глава 9

Бишоп всегда спал чутко, и это чудесное качество спасало ему жизнь не менее трех раз. Он немедленно просыпался при звуках тихого ржания Бесстрашного на расстоянии двадцати футов. Вскакивал от треска сухой ветки под чьим-то сапогом, донесшегося от соседнего холма. Открывал глаза, если кто-то дышал рядом.

Но на этот раз Бишоп не проснулся. Даже когда Меррим среди ночи вскарабкалась на него. И теперь лежал, пораженный тем, что случилось. Она растянулась на нем, раскинув ноги и руки, спрятав голову под его подбородком, и ее упругое женское тело было тесно прижато к его собственному.

Он старался лежать спокойно и собирался с мыслями.

Ветер приносил запах моря, легкий, солоноватый. Но дождем по-прежнему не пахло.

Слишком рано.

Он все острее ощущал ее. Не только мягкое тело, так удобно устроившееся на нем. Ощущал глубокое дыхание, овевавшее шею, прикосновение пальцев к плечу.

Как, во имя пронзенных ладоней святого Малькольма, она успела забраться на него, даже не разбудив?

Он услышал, как Бесстрашный переступает с ноги на ногу, и представил жеребца, танцующего на ветру.

Она по-прежнему лежала на нем, прижавшись животом к животу, и его плоть была тверже земли, на которой они спали. Она была близко. Слишком близко. И конечно, вот-вот проснется. Ощутит твердость его плоти. Конечно, она откроет глаза и будет потрясена до глубины души.

Иисусе, он может опустить руки и поднять ее подол. Погладить ее ноги. Он знал, какие они длинные. Видел по ее походке. Но хотел ощутить их. Ласкать ее кожу, снова сжать ступню, легонько прикусить маленькое ухо.

Господи, пусть она проснется как можно скорее!

О да, она вскочит и завопит, как жаждущая крови ведьма, и все древние друидские духи, все еще скитающиеся по земле, набросятся на него и запрут в деревянной клетке.

Но ему все равно. И хотя руки сами собой легли на ее спину, он тихо позвал ее по имени:

— Меррим!

— М-м…

— Меррим, проснись. — Руки скользнули вниз, к ее ягодицам. — Если не проснешься, я просто возьму тебя прямо сейчас, и все будет кончено.

Нечеловеческим усилием воли он пытался остановить себя. Не следует дотрагиваться до нее. Это безумие, тем более что над ним висит проклятие. Но это не важно, потому что непослушные руки уже мяли ее бедра. Сам Бишоп жаждал притянуть ее к себе и овладеть этим изящным телом. Если она забеременеет, сразит ли его проклятие? И узнает ли проклятие, что он ее взял?

— Меррим, открой глаза. Уже утро. Если не послушаешься, немедленно окажешься подо мной.

Он ожидал, что она дернется и истерически завопит. Но нет. Медленно, очень-очень медленно, дюйм за дюймом, она приподнималась, пока не сумела посмотреть ему в глаза. Его руки продолжали мять ее ягодицы, непослушная плоть вздыбилась.

— Клянусь всеми святыми, это слишком хорошо, чтобы быть смертным грехом, — удивленно протянула она.

Такого он не ожидал. Господь и все святые, кто эта юная девушка, которая уже похоронила четырех мужей? Какие секреты хранит от него?

Его руки продолжали двигаться, притягивая ее все ближе к обезумевшей плоти, такой твердой, что ему хотелось стонать подобно раненому зверю от почти болезненного наслаждения.

— Еще бы не хорошо! Так и должно быть.

— Как по-твоему, это грех? — спросила она, немного опускаясь, так что груди слегка касались его груди.

— Послушай, ты должна была бы возмущенно завизжать, вырваться и удрать куда глаза глядят!

— Да, — согласилась она. Теперь ее губы были совсем рядом.

— Когда ты успела лечь на меня?

Похоже, она сама не сознавала, что делает.

— О Боже!

Если она покраснеет еще сильнее, может потягаться с солнечным закатом в ветреную погоду. Но в глазах блеснуло возбуждение. Нет, не только… скорее неукротимое любопытство.

— Если ты хотела меня, почему не разбудила? Мужчина всегда рад угодить даме.

Он прижался к ее животу своим и подался вверх.

— Не знаю, что случилось, — пробормотала она, тяжело дыша. — Может; ты дернул за веревку и притянул меня к себе.

— Нет. Не такой я дурак.

Но очевидно, все же дурак, потому что судорожно вздернул подол ее платья, зная, что делает глупость.

Она продолжала смотреть на него. Просто не могла отвести глаз.

— Если будешь продолжать в том же духе, проклятие сразит тебя.

— Возможно, но какое тебе до этого дело? Обещаю не привязывать тебя на дожде, а ты скажешь все, что до сих пор от меня скрывала.

Она не ответила. Только дыхание участилось. Кажется, ее разбирает желание узнать, что будет дальше.

— Ты заслужила наказание, — обронил он, стараясь выглядеть скучающим и безразличным, хотя пальцы так и чесались коснуться ее голой ноги. — Буду крайне благодарен, если слезешь с меня.

Она ответила, глядя на него… нет, глядя на его губы:

— Похоже, ты очень отличаешься от меня.

Бишоп шевельнулся. Не смог совладать с собой. Он был тверже, чем минуту назад. И совершенно обезумевшим. Умиравшим от желания взять ее. Быстро. Во имя всех святых, очень-очень быстро.

Он снова пошевелился и, не в силах больше терпеть, обхватил девушку, перевернулся и подмял под себя.

Она не вскрикнула. Не прокляла его. Просто лежала, сжимая его плечи.

— Я не раз видела голых мужчин. Но думаю, они не похожи на тебя.

Он засмеялся, приподнявшись на локтях. Ее волосы разметались по земле, губы слегка приоткрылись. Это еще хуже, чем минуту назад!

Так легко содрать чертово платье и войти в нее глубоко и сильно! О Господи! Все глубже и глубже, пока не пронзит ее насквозь!

Он едва не застонал при одной мысли об этом и с трудом выдавил, чтобы отвлечься:

— Ты касалась этих голых мужчин? Ты, леди, касалась этих голых мужчин?

И снова прижался к ней, только чтобы увериться, что она достаточно хорошо его поняла. Кажется, он себя убивает!

— Нет, я просто смотрела на них. И они выглядели совсем не так, как кажешься ты… на ощупь.

— Мужчина есть мужчина, — возразил он, чувствуя, как раздувается от гордости, слыша ее слова. Сейчас он взорвется! Похоть его доконает. Или она пытается соблазнить его?

— Может, это и правда, но я смотрела очень внимательно, и они совсем другие.

До Бишопа вдруг дошел истинный смысл его слов. Из него словно разом выкачали воздух.

— Все они были стариками?

— Разумеется. В Пенуите никого, кроме стариков, и нет.

— Сейчас я от тебя отодвинусь.

Он не хотел этого. Честное слово, не хотел. Но вынудил себя чуть податься в сторону. Она не двинулась с места, пока он не прошипел:

— Черт тебя возьми, Меррим, ты жестоко меня искушаешь! Убирайся!

Она попыталась выползти из-под него, дергаясь в разные стороны. Словно боялась, что он принудит ее, если она сделает что-то не так. Он даже не мог объяснить, что для мужчины это особого значения не имеет.

Наконец ей удалось откатиться. Она села, по-прежнему не сводя с него взгляда, и его плоть набухла еще сильнее.

Он поспешно приподнялся и принялся разматывать веревку.

— Что ты будешь делать утром?

Об этом он не подумал. Вчера вечером ярость затмила разум. Желание наказать эту троицу за то, что выставила его дураком, наказать ее за то, что не выдала тайны и довела до полубезумия, оказалось сильнее здравого смысла.

Он продолжал развязывать узел, как назло затянувшийся еще сильнее.

— Ты действительно веришь, что сегодня пойдет дождь?

— Да. Днем.

— Но если так, ты, надеюсь, не собираешься оставить меня под открытым небом?

Наконец-то в ее голосе послышались тревожные нотки. Давно пора. Его угроза вполне реальна.

Она сидела, опустив голову так, что волосы закрывали лицо.

— Если ты наконец скажешь правду, выложишь все свои секреты, откроешь все, что таила от меня, я могу и отказаться от своего плана.

Меррим гордо вскинула голову и посмотрела ему в глаза.

— Нет никаких секретов. У тебя щетина… Пытается его отвлечь?

— Я мужчина. Сейчас утро. Конечно, щетина успела вылезти. И хватит обо мне. Ты вынесла четыре брака. И естественно, знаешь, что произошло. Как это было.

К его удивлению, она подняла руку и провела пальцем по его заросшей щеке, подбородку, другой щеке.

— Все дело в проклятии. Больше мне ничего не известно. И я не могу ничего объяснить. Ты очень отличаешься от меня.

— Меррим, в Пенуите есть молодые люди. Я насчитал не меньше дюжины. Все в этом проклятом замке могут объяснить, что произошло.

— О нет, они крестьяне, выполняющие черную работу. И мне нельзя слишком пристально их рассматривать. Я никогда не видела их обнаженными, да и купаются они крайне редко и не в казарме, где я раза два видела голых солдат.

Бишоп невольно рассмеялся и, сам не зная почему, подался вперед и поцеловал ее в губы. Девушка от неожиданности замолчала, перестав теребить веревку. Он вдруг заметил, что кожа у нее на запястье стерта до крови.

Меррим потрогала свои губы и покачала головой:

— Никто меня раньше не целовал.

— А второй муж? До того как у него хлынула ртом кровь?

Ее передернуло.

— Да, сэр Джиффорд де Ланей. Он был омерзителен. Не хочу даже вспоминать об этом.

— Он уже мертв. Достаточное наказание. Девушка медленно кивнула:

— Полагаю, ты прав.

— Он касался тебя?

Ее ладонь легла на грудь, но ответа он не дождался. И снова зашелся хохотом.

— При обычных обстоятельствах никто не поверил бы, что возможно остаться девственной, имея четырех мужей!

Она встала на колени и оглядела крохотное пространство.

— Я должна облегчиться.

— Да. И я тоже.

Утро выдалось прекрасным, не таким теплым, как вчера. Стоило очутиться под открытым небом, как он тотчас почувствовал изменения в воздухе. Как всегда. Ощущение, что самый воздух вдруг стал другим.

Солнце едва поднялось над горизонтом. Море было спокойным.

Бишоп проводил взглядом идущую к кусту девушку, отвернулся и стал облегчаться, впервые в жизни подумав, насколько все это проще для мужчины.

Сделав все дела, он подошел к Бесстрашному, который успел соскучиться и все пытался боднуть его в плечо своей огромной головой. Бишоп растер жеребца и перевел в другое место, поближе к обрыву, откуда тот мог видеть вьющихся над морем птиц.

Выйдя из-за куста, Меррим, в точности как Бишоп, донюхала воздух и улыбнулась:

— Я ужасно проголодалась. Давай посмотрим, что уложил Дюма нам в сумки.

Бишоп едва не открыл рот. Неужели для нее это обычная прогулка? Кажется, она совсем его не боится! Плохо дело!

— Иди раскладывай еду, — грубо приказал он. — После того как мы позавтракаем, я скажу, что решил с тобой сделать.

Она снова насторожилась и испугалась, чего и добивался Бишоп. Он постепенно стал привыкать к мысли о том, что женится на ней. И поскольку каждый знакомый мужчина утверждал, что долг и обязанность жены перед Господом повиноваться мужу, родить здоровых и крепких детей и никогда ни в чем не противоречить, он понял, что добиться всего этого от Меррим будет трудновато. Недаром она хотела стать наследницей Пенуита не меньше, чем он сам.

И вдруг он ясно представил, как она подносит к груди малыша. Мальчика с такими же черными, как у него, волосами. Ах, но глаза… глаза зеленые, как трава на болоте в Босуэднекском лесу. Не темно-синие, как у самого Бишопа.

Что за чушь! Он вам не какой-нибудь чертов провидец! И не волшебник! Не знает ни секретов, ни древних истин, дошедших до наших дней сквозь множество столетий и, очевидно, все еще имеющих силу. Да он себе обеда состряпать не может, не говоря уже о том, чтобы проклясть человека и поразить его на месте.

Тогда откуда же взялся малыш? Вероятно, потому что вредно спать на твердой земле, да еще когда сверху удобно расположилась наглая девица. Вот теперь в голову и лезет черт знает что!

Он умеет только предсказывать дождь. Ничего больше. И ничего не понимает в женщинах, вернее, ровно настолько, чтобы прийти в восторг, когда эта самая женщина его не отталкивает. Когда покорно лежит под ним. После этого по крайней мере несколько часов подряд чувствуешь себя лучше некуда. Такое происходит с каждым мужчиной и все это знают.

— Моя бабушка все удивляется, как это ты без всякой заминки сказал, что она похоронила четверых детей из пяти. Откуда ты узнал?

Бишоп взял кусок сыра и принялся жевать, стараясь выиграть время. Потом пожал плечами» проглотил сыр и нехотя пробурчал.

— Говорил же: я волшебник. Мне многое известно.

— Может, тебе король сказал?

— Откуда королю знать подобные вещи? И что ему задело до чьих-то детей?

Это было чистой правдой. Король такими вещами не интересовался.

Меррим дала ему каравай хлеба и, дождавшись, пока Бишоп преломил его своими большими руками, призналась:

— Бабушка была очень испугана.

— Прекрасно. Так и следует. Но как бы она ни боялась, все же не открыла мне ничего полезного. Маделайн очень странная леди, Меррим. Это она тебя вырастила?

— Она. Полагаю, так можно сказать, хотя по большей части я делала что хотела до тех пор, пока наш управитель Ранлиф…

— По крайней мере эту ночь управитель провел в своей комнате.

— Да, я уверена, что он это оценил. Жалуется, что кости ноют по ночам. Мой дед велел сделать для него специальный матрац, набитый гусиным и куриным пухом. Это Ранлиф научил меня немного читать и писать. Ты сказал, что бабушка странная, а я всегда находила ее занимательной. Она гордится своей странностью, необычностью, прекрасно сознавая при этом, что ужасно злит деда. Я уверена, что он ударил ее однажды в жизни и больше никогда, никогда не делал этого, даже после смерти Меридиен.

— Где твоя мать?

— Умерла вскоре после рождения третьего сына. Все мальчики умерли. Выжила только я. После смерти матери мой отец, сэр Томас, нечасто бывал в Пенуите. Ему, похоже, было все равно.

— А твоя прабабка Меридиен? Удивительное имя. И мне жаль, что бедные мальчики умерли, но они вообще редко выживают.

— Да. Многие поговаривали, что лучше бы погибнуть мне, а не им.

— Где она жила?

— В замке, неподалеку от Тинтажеля. Она многое знала, в точности как и ты, и предсказывала будущее. Я не лгу. Действительно ли проклятие пришло от нее? Или через нее? Неизвестно. Видишь, я ничего от тебя не скрываю.

Она замолчала и принялась за хлеб с сыром. Интересно, уж не глотает ли она вместе с хлебом свои тайны, свою ложь, черт бы ее побрал?

— Думаю, если мой прадед действительно убил жену, то лишь потому, что слишком ее боялся, чтобы позволить жить.

Ветер стих. Просто улегся. Воздух, казалось, с каждой минутой становится все более разреженным. Непонятная история… но Бишоп остро чувствовал, как все происходит. И не двигался. Только позволял силам природы проникать в него все глубже.

— Что случилось, Бишоп? — встревожилась Меррим. — Почему ты так странно выглядишь?

Бесстрашный неожиданно заржал. Бишоп вскочил и огляделся. Но вокруг никого не было. Ни души. Он и выбрал это место, потому что отсюда была видна вся окрестность.

Ничего. Только утренняя дымка, простиравшаяся насколько хватало глаз. Вдали виднелась западная башня Пенуита. Стоят ли там люди, глядя на Край света, пытаясь увидеть их? Кто знает…

— Все в порядке.

Он доел хлеб, допил эль и объявил:

— Я решил, что с тобой делать.

Глава 10

Больше он не сказал ни единого слова. Просто подал ей руку и усадил перед собой на спину Бесстрашного. Они тронулись на север, вдоль побережья. Он старался держаться ближе к землям Пенуита. Ему хотелось увидеть границы своей собственности. Насколько он успел заметить, положение было хуже некуда. Урожай почти погиб, а значит, и людям будет трудно выжить. Оставалось молиться, чтобы дождь пошел вовремя, потому что было ясно: Пенуит умирает.

— Дело плохо, — вздохнула Меррим.

— Вовсе нет.

— Ты еще ничего со мной не сделал, — напомнила она после очередной долгой паузы.

— Ищу подходящее местечко, чтобы привязать тебя и оставить под дождем.

Он, похоже, никак не мог найти это подходящее местечко. Пришлось остановиться и доесть остаток припасов. Бишоп заметил, что Меррим выглядит ужасно довольной собой. Придется немедленно что-то предпринять, иначе он не успеет оглянуться, как она придавит ногой его шею. И станет обращаться с ним как со слугой. Этого допустить невозможно!

— Вот! — воскликнул он, видя, что они по-прежнему находятся на землях Пенуита. — Этот холмик. Тут ты будешь захлебываться в струях воды. Вряд ли ты утонешь, потому что вода будет скатываться со склонов. Но все же трудно тебе придется.

Кажется, она ему не поверила, потому что дерзко объявила:

— Я хочу немедленно вернуться в Пенуит. Все будут беспокоиться обо мне.

— Почему это вдруг? Они знают, что я тебя наказываю. Думаешь, посчитают, что я тебя убью? Вряд ли!

Он сжал ее запястья и принялся обматывать веревкой. Она стала вырываться. Сил в ней оказалось достаточно, чтобы дергаться, извиваться и кричать на него. Но Бишоп спокойно затягивал узлы. Удостоверившись, что все в порядке, он потащил Меррим к старому кусту на вершине холмика, бесцеремонно подставил подножку и поверг на землю, а сам навалился сверху.

— Лежи смирно. Я говорил тебе, что намереваюсь делать.

— А я не позволю!

Она умудрилась поднять связанные руки и ударить его в челюсть, застав врасплох. Бишоп рухнул на землю, а Меррим вскочила и встала над ним.

— Ты не привяжешь меня, как какое-то животное! — вскричала она и бросилась бежать, пытаясь на ходу перегрызть веревки.

Он почти догнал ее, но это было нелегко, потому что они бежали вниз с холма и повсюду валялись ветки и камни. До него доносилось ее тяжелое дыхание. Она как раз оглянулась, когда под ноги подвернулся булыжник. Девушка вскрикнула и стала падать, вытянув перед собой связанные руки, чтобы задержать падение. К сожалению, это ей не удалось. Бедняга покатилась вниз, пока не замерла у подножия холма.

— Черт тебя возьми, Меррим!

Он едва не упал сам, но сумел удержать равновесие, пока не добрался до нее, и встал на колени. Она была без сознания. Бишоп присел на корточки и закрыл глаза.

День начался не слишком хорошо.

Он легонько коснулся ее головы и нащупал огромную шишку. Хорошо еще, что волосы у нее густые. Оставалось надеяться, что это немного смягчило удар.

Он перевернул ее на спину и стал сгибать руки и ноги, желая удостовериться, что ничего не сломано. Но что творится у нее внутри, вот вопрос.

Он побледнел, задрал голову к небесам и выругался.

— Епископу не следует так выражаться.

— Я не епископ. Я Бишоп. А для тебя — сэр Бишоп, — облегченно выдохнул он.

Теперь она боялась и одновременно злилась на него. И больше всего хотела снова удариться головой о булыжник, чтобы погрузиться в сладостное небытие.

Но этому не суждено случиться. Господи, она еще никогда не испытывала такой боли: неотвязной, свирепой, слепящей боли.

Она почувствовала, как он разматывает веревку и растирает ее запястье. Потом его ладонь легла на ее лоб. Он наклонился ближе. Его теплое дыхание овеяло ее лицо.

— Я ничем не могу тебе помочь.

Она это знала. И услышала в его голосе тревогу.

— Не могу пошевелиться.

— И не надо. Лежи спокойно, — велел он и ушел. До нее донеслось ржание Бесстрашного. Бишоп что-то тихо втолковывал коню. Потом ее накрыли двумя одеялами. Он приподнял ее и положил третье, сложенное вчетверо, ей под голову.

Она не издала не звука. Но это было трудно, очень трудно.

Его пальцы осторожно стерли слезы, с ее щек.

И тут внезапно без предупреждения разверзлись хляби небесные.

Бишоп поднял лицо к дождевым струям и громко выругался. Драгоценный дождь, несущий жизнь изможденной земле. Почему он не мог подождать еще чуть-чуть?

— Тебе ни к чему меня связывать, — прошептала она, отвернув лицо. — Я все равно утону, потом что земля здесь ровная, а я не могу пошевелиться.

Он навис над ней, пытаясь прикрыть своим телом. Бесполезно. Слишком сильный ливень. Бесстрашный жалобно заржал.

Бишоп почти лег на нее, не зная, что делать дальше. Небо немного потемнело. Он отметил это какой-то частью своего сознания. Но какая разница, если его будущая жена лежит здесь едва ли не в обмороке?

— Послушай меня, Меррим, — в отчаянии попросил он — Я не могу рисковать, перенося тебя, но собираюсь раскинуть шатер. Он защитит нас от дождя.

— Почему ты не подумал об этом раньше?

— А может, я думал, что у тебя хватит наглости умереть у меня на руках?

— Если мне предстоит умереть, пусть я умру сухой!

Он поставил шатер прямо рядом с ней. Слава Богу, земля здесь действительно довольно ровная!

Медленно, понимая, как сильна раздирающая ее боль, он вполз в шатер, осторожно подвел под нее руки и втянул внутрь. Одеяла намокли, но что поделать? Не может же она лежать на голой земле!

Убедившись, что шатер послужит хоть какой-то защитой, он лег поближе к ней, пытаясь согреть теплом своего тела. Намокшие рыжие волосы прилипли к щекам. Он увидел синяк под глазом.

— Дыши очень медленно и неглубоко, — посоветовал Бишоп. — Ну же, Меррим, ты все сумеешь!

Он по опыту знал, что это помогает, потому что когда сам лежал на земле, стараясь не стонать от ужасной боли, которую причиняло плечо, раненное топором разбойника, Дюма повторял снова и снова прямо ему в ухо:

— Дыши, Бишоп, только размеренно и неглубоко. Не втягивай воздух. Размеренно и неглубоко. Вот так. Я позабочусь о тебе.

Поэтому сейчас, повторяя то же самое Меррим, он принялся растирать ее лоб, подбираясь все ближе к шишке над виском. Девушка постепенно расслабилась.

Дождь барабанил по шатру. Полотно, должно быть, уже намокло. Выдержит ли оно силу бури? Он не знал. Никогда не попадал в такую сильную грозу.

Он почувствовал, как она взяла его руку, сжимая чуть сильнее, когда боль особенно ее донимала. Чтобы отвлечь ее, он стал рассказывать:

— Я сражался в Нормандии под началом герцога де Креси, настоящего злодея, более жестокого и безжалостного, чем легендарный Ричард Львиное Сердце. Он даже себя не любил. И счастливее всего был, когда размахивал огромным мечом, перерубая людей пополам и разбрасывая обе половины в разные стороны. В последней битве я захватил богатую добычу и решил вернуться домой, в Корнуолл. И по случайности наткнулся на Филиппу де Бошан, окруженную шайкой разбойников.

Она притихла. Слишком подозрительно притихла. И больше не стискивала его пальцы.

Бишоп положил ладонь ей на лоб. Прохладный. Жара нет. Пока.

— Кто такая Филиппа?

— Значит, ты в сознании? Уже хорошо. Продолжай дышать и слушай меня. Филиппа — незаконная дочь короля, жена Дьенуолда де Фортенберри, графа Сент-Эрта. Не поверишь, но она выехала на прогулку с полудюжиной солдат и попала в засаду. Предводитель схватил ее и приставил нож к груди. Я сумел освободить ее и убить негодяя. И тут прибыл Дьенуолд. Все кончилось хорошо, а потом…

День внезапно превратился в ночь, черную, как песок на берегу Края земли. Мрак прорезала молния. Девушка вскрикнула.

Он прижал ее к себе, зная, что, если дождь станет сильнее, шатер может обвалиться.

Еще один огненный меч обжег глаза свирепой яркостью.

Оглушительный громовой раскат заставил обоих вздрогнуть.

И тут еще один раскат прогремел прямо над ними, близко, так близко, что Бишоп услышал, как всего в футе от них разлетелся в осколки булыжник.

— Все будет хорошо, — уверял он снова и снова как себя, так и ее. Шли минуты, дождь продолжал лить, и Бишоп всерьез опасался, что шатер рухнет им на головы.

Зигзаг молнии осветил внутренность шатра, яркий, как полуденное солнце. Ударил гром, земля сотряслась, но свет не померк.

Странно.

Однако свет стал даже ярче.

Он поднял глаза к куполу шатра, и ему показалось, что свет сияет прямо над головой. Всей душой он ощущал, как тьма пытается подобраться ближе, поглотить свет, но свет держал ее на расстоянии.

Тишину снова разорвал удар грома. Еще один.

И настало спокойствие. Неестественное спокойствие. Словно сам воздух поглотило нечто глубокое и черное. Невидимое. Но у Бишопа было недоброе предчувствие.

И свет внезапно исчез также быстро, как появился. Проглоченный темнотой. Только темнота была густая и тяжелая. У Бишопа закружилась голова.

Снова взрыв, но на этот раз взорвался не камень, уничтоженный молнией.

Взрыв произошел в его голове.

Он упал на девушку.

Глава 11

Другое время

Он медленно приходил в себя. Все в той же тьме, накрывшей его плотным покрывалом. Он не хотел приходить в себя, правда не хотел, но пришлось. Оказалось, что кругом нет ничего, кроме непроглядной тьмы, и это было более чем странно. Он остро ощущал ее вес. Свинцово-тяжелый. Из-за этого было трудно дышать. Каким-то образом он понял, что, если не пошевелиться, тьма скоро проникнет в него. Но он пока не двигался. Только ловил воздух ртом.

Что-то здесь неладно.

Он перевернулся. Оказалось, что он лежит под открытым небом, совсем один. Над головой нет звезд. Только густая тьма.

Откуда-то донесся мужской голос. Во имя всех богов: враг поблизости. Должно быть, Модор! Именно Модор перенес его сюда и окружил тьмой. Но как?

Может, он не спал, а был без чувств? Как такое возможно?

Он глубоко вздохнул. Если поблизости прячется Модор значит, так тому и быть. Оба знали, что рано или поздно они сойдутся в поединке. Неужели сейчас?

Он попытался заговорить и сам испугался собственного голоса, скрипучего, как ржавый клинок:

— Кто идет?

Откуда-то вынырнул мужчина и, глядя на него сверху вниз, что-то сказал. От неожиданности он растерялся. Во имя всех древних богов, это не Модор! Это дряхлый Каллас в грязном рваном одеянии! Клочковатая седая борода свисает до самых чресл. Злосчастная старая развалина!

Не Модор, слава Богу! Потому что он чувствовал себя позорно слабым, словно его разум рассеян, как звезды в глубине черного-черного неба!

И тут он вспомнил, хотя воспоминания не имели ни малейшего смысла. Кажется, он нашел священную дубовую рощу Брешии. Ощущал реем своим существом, что эта роща — ее. И был доволен эти знанием, как никогда в жизни. Он знал также, что будет обыскивать эту темную рощу, пока не упадет от усталости или пока она не ухитрится смести его с лица земли. Да, он будет искать, пока не найдет ее, проклятую ведьму!

Но перед ним вдруг предстал Каллас, один из ее древних жрецов. Интересно, что ему нужно?

И почему он лежит здесь, на земле? Или сон поймал его в свои сети, заморозил разум и сплетает свои образы и явления? Он пришел в себя. Знал, что он — это он. И все же… все же где-то здесь маячила тень другого… совсем близко… или даже в нем самом… но нет, все исчезло. Нет, нет, нет. Он — это он и больше никто. Все эти мысли — чистое безумие. Всего этого довольно, чтобы человек потерял разум.

Каллас зловеще рассмеялся хриплым, скрежещущим басом, помахивая сучковатым старым посохом.

Он молча поднял брови, с трудом сел и обхватил колени руками.

— Ну, принц, теперь тебе уютно — на сырой земле, в одиночестве? Таком одиночестве, что даже я слышу стук твоего сердца. Итак, что скажешь, проклятый черный колдун, хвастающий, будто знает все? Я видел тебя лежащим на земле, слабым, как ласточка без крыльев! Неужели кто-то более могущественный, чем ты, все же тебя усмирил. Кто это? Модор? Знаешь, что Модор живет в этих местах? Это он притащил тебя сюда?