Победа - Весна на Одере

      - Ложись, - сказал комдив.
      Лубенцов во второй раз за совместную службу видел, как комдив лег на землю под огнем. Он лег, полежал с минуту, потом повернул голову к Лубенцову и проговорил:
      - Зря я кипятился. Огонь, действительно, того... - он помолчал. - А может, просто умирать страшно перед самым Берлином...
      После этих слов он заставил себя подняться, и они добрались до наблюдательного пункта командира полка. Здесь генерал приказал Лубенцову вместе с разведчиками-артиллеристами точно выяснить расположение немецких огневых точек и артиллерийских позиций. Когда же разведчики собрали необходимые данные, генерал связался по радио со своим НП и, сообщив квадраты, вызвал авиацию.
      Появились, штурмовики, заклевавшие Блисдорф с воздуха. После бомбежки немцы на некоторое время замолчали, но когда наши солдаты начали подвигаться вперед, вражеские пулеметы, хотя и в меньшем количестве, чем раньше, снова открыли огонь. Видимо, немцы хорошо укрепились.
      Генерал решил дождаться темноты, чтобы организовать ночную атаку. И тут противник внезапно прекратил стрельбу.
      Тарас Петрович, удивленный, посмотрел в бинокль: с юга в Блисдорф валом валила советская пехота. Это прорвалась вперед соседняя дивизия.
      - Вот спасибо! - пробормотал комдив, вытирая пот с мокрого лба.
      Солдаты пошли, с ходу переправились через Альтер-канал и завязали бои на южной окраине Врицена.
      Подступы к городу были сильно укреплены и густо заминированы.
      Подтянули орудия и начали методически обстреливать немецкие укрепления.
      Лубенцов с разведчиками находился в окопах среди пехоты. Вечером к нему привели перебежчика, только что появившегося на участке одного из полков. Как он прошел через минные поля, было совершенно непонятно, но, так или иначе, он внезапно появился перед нашим бруствером с поднятыми руками и сказал по-русски:
      - Сдаваюсь.
      Это был немолодой с суровым лицом немец в чине унтер-офицера. Он спокойно, и даже с оттенком торжественности, объяснил, что он, Вилли Клаус, - минер и что он руководил минированием южной окраины города.
      Подумав, он добавил, что для того и перебежал к русским, чтобы провести их по безопасным местам.
      - Довольно жертв! - сказал он.
      Лубенцов пристально следил за выражением этого решительного и сурового лица. Он спросил немца, кем тот был до мобилизации и к какой партии принадлежал до прихода к власти Гитлера. Оказалось, что Клаус рабочий, токарь, родился и жил в Берлине. Он был беспартийным, но сочувствовал коммунистам.
      Лубенцов вызвал Оганесяна, который долго разговаривал с немцем.
      - Трудно сказать, конечно, но, кажется, человек честный, - доложил, наконец, Оганесян гвардии майору.
      Оставив Клауса на попечении Оганесяна и разведчиков, Лубенцов отправился к командиру дивизии и подробно рассказал ему и Плотникову о своем разговоре с немцем. Клаус производит впечатление честного человека, и его желание - избегнуть бесцельного кровопролития - естественное человеческое желание при этих обстоятельствах.
      - А может, не стоит рисковать? - задумчиво произнес генерал.
      Плотников усмехнулся:
      - Немецкий Сусанин, ты думаешь?
      - Иоганн Сусанин, - засмеялся Лубенцов. - Нет, мне кажется, что тут совсем другое. Разрешите, товарищ генерал, я попробую.
      Генерал сказал:
      - Ладно, попробуй. С ним пойдут разведчики и одна стрелковая рота. Возьми с собой двух-трех саперов. Договорись с Сизых об артиллерийской поддержке. И все-таки будь начеку, следи за своим Иоганном...
      Подробно договорившись с артиллеристом и захватив с собой двух саперов, Лубенцов вернулся на передний край. Здесь было тихо и темно. Только из землянки, уже оборудованной солдатами возле траншеи, еле пробивался желтый свет. В этой землянке находились Клаус, Оганесян, разведчики и пришедший сюда любопытства ради командир полка.
      Лубенцов передал ему приказание комдива, чтобы он выделил для предстоящего дела стрелковую роту.
      - И если не жалко, - добавил Лубенцов, - придайте станковый пулемет.
      Командир полка, необычайно заинтересованный затеей разведчика, сказал, что выделит ему самую лучшую роту. Он ушел, и тут же явился командир батальона, присланный им. Это был широкоплечий здоровяк-комбат с двумя орденами Красного Знамени на широченной, богатырской груди.
      - Умнеют немцы понемножку, - сказал он, кивнув в сторону Клауса; комбат сообщил гвардии майору, что роту, выделенную для ночного дела, он поднял в ружье и она сейчас прибудет.
      - Я бы и сам с вами пошел, - сказал комбат, - да вот командир полка не разрешает.
      Лубенцов согласовал с пришедшими вскоре артиллеристами сигнал открытия огня: красная и зеленая ракеты.
      К двум часам ночи все было готово.
      - Клаус, - сказал Лубенцов, вставая. - Вы знаете, что вас ожидает в том случае, если вы нас обманете?
      Клаус встал, выслушал Оганесяна, который слово в слово перевел вопрос гвардии майора, и сказал:
      - Яволь.
      Он был сосредоточен, но спокоен.
      Лубенцов засунул за пазуху маскхалата две гранаты, вынул из кобуры пистолет, и они покинули землянку.
      Небо было полно звезд. В траншее сидели на корточках разведчики и солдаты стрелковой роты.
      Командир роты, старший лейтенант, доложил Лубенцову, что рота готова следовать.
      Лубенцов приказал:
      - Вещмешки, котелки и все прочее оставьте здесь. Теперь вы не пехотинцы, а разведчики.
      Солдаты послушно бросили свое имущество на дно траншеи.
      Лубенцов объяснил им порядок движения. Впереди идет немец - солдаты взглянули на немца, - за ним Лубенцов, и следом, гуськом, идут разведчики, а потом стрелки. Шествие замыкает старшина Воронин, являющийся заместителем Лубенцова. Его приказы выполняются так же беспрекословно, как и приказы гвардии майора. Как только в небе появляется осветительная ракета, все ложатся и лежат, не шевелясь, до соответствующей команды.
      Клаус вопросительно посмотрел на Лубенцова. Гвардии майор кивнул.
      Пошли. Сначала шли по дороге, потом свернули влево, в кустарник.
      - Не отставать! - передал Лубенцов шедшему за ним Митрохину; Митрохин передал дальше по цепочке:
      - Не отставать!
      Слышалось тихое поскрипывание колес пулемета.
      Клаус повернулся к Лубенцову и показал рукой на землю. Лубенцов понял: вокруг чернели еле заметные кочки - мины.
      Клаус пошел медленнее. Потом он мгновение постоял и зашагал уже решительно, держа курс на резко выделявшуюся на фоне неба заводскую трубу. Трещали пулеметы, и трассирующие пули светящимися язычками проносились в воздухе.
      Клаус резко повернул направо и сказал:
      - Leise!
      - Тише! - передал Лубенцов Митрохину, и тот передал дальше:
      - Тише!
      Пошли по картофельному полю. Клаус изредка останавливался, приседал и снизу, чтобы лучше видеть, смотрел на очертания домиков предместья Франкфуртского форштадта. Потом в небо взмыли ракеты, и все легли на землю. Лубенцов приподнял голову и посмотрел на лежащих людей. Над ними мерцал зеленоватый свет. Они были похожи на бугорки серой земли, но Лубенцов все-таки удивился, как это немцы ничего не замечают. Но противник, по-видимому, слишком был уверен в неприступности своих минных полей, в том, что если кто-нибудь ночью полезет сюда, взрывы мин немедленно выдадут смельчака.
      Когда свет погас, двинулись дальше. Затем Клаус остановился, присел на корточки и стал что-то искать на земле.
      - Ложись! - прошептал Лубенцов.
      - Ложись! - прошептал Митрохин.
      Картофельное поле кончилось, начинались огороды, поросшие высокой мягкой травой. Клаус пополз по краю поля, разыскивая что-то. Лубенцов неотступно следовал за ним.
      Клаус что-то искал и не находил. Он очень осторожно ощупывал траву. Наконец он тихо произнес:
      - Hier*.
      _______________
      * Здесь.
      Он нащупал узкую тропку, почти совсем прикрытую травой.
      Лубенцов сказал:
      - Пошли.
      Митрохин передал:
      - Пошли.
      - Ползком, - сказал Лубенцов.
      Митрохин передал:
      - Ползком.
      Опять взмыли в небо ракеты. На этот раз немцы, видимо, что-то заметили. Заработал пулемет. Зажглась еще одна ракета. Что-то взорвалось. Раздался стон. Лубенцов вынул из-за пазухи ракетницу и выстрелил в небо. Красная ракета высоко взвилась над ним. Он выстрелил второй, зеленой. Почти моментально заработала наша артиллерия, и Лубенцов громко крикнул:
      - Вперед!
      Голос его прозвучал хрипло. Он еще раз крикнул то же самое слово и пустился бежать по тропке вперед, увлекая за собой Клауса. Впереди огненными вспышками взрывались снаряды. Загорелся один дом, потом другой. Сзади тяжело дышали солдаты. Слышен был голос Воронина, негромко твердившего:
      - Вперед, ребята, вперед!
      Разведчики, в отличие от стрелков привыкшие к ночным действиям, были сравнительно спокойны. Пехотинцы же суетились и подбадривали себя криками.
      При ярком свете ракет они миновали огороды, и здесь Клаус громко и облегченно сказал:
      - Ende! *
      _______________
      * Конец!
      Минные поля кончились. Рота развернулась в цепь и пошла вперед, нестройно стреляя на ходу из автоматов и винтовок.
      Ворвались в первые дома. Было светло, на этот раз не от немецких ракет - ракетчики, по-видимому, были убиты или бежали, - а от зарева пожаров, зажженных нашей артиллерией. Разведчики и Клаус, которого уже не охраняли, - он вроде как бы стал своим солдатом, - побежали обратно.
      Рота за ротой бегом переправлялись через минные поля по дорожке, показанной Клаусом.
      На рассвете началась общая атака. С севера в город вступила соседняя дивизия. То тут, то там завязывались короткие схватки с засевшими в домах немецкими солдатами. Лубенцов с разведчиками пробирался огородами и садиками все дальше к северу. Шум боя постепенно отдалялся, потом стало совсем тихо. Где-то слышались гудки автомашин и хриплые человеческие голоса.
      Разведчики перелезли через ограду и очутились в садике, полном цветущих фруктовых деревьев. Они сели передохнуть в маленькой беседке, и тут Лубенцов обратил внимание на земляную насыпь, похожую на омшаник родных приамурских деревень. Что-то в насыпи зашевелилось, открылась маленькая деревянная дверца. Разведчики выхватили и приготовили гранаты. Показалась вихрастая голова, и на поверхность земли вылез веснушчатый мальчуган с кошкой на руках. Он посмотрел во все стороны, даже будто принюхался курносым носом, действительно ли прекратилась стрельба, потом крикнул пронзительно:
      - Alles ruhig..*
      _______________
      * Все спокойно!..
      Мальчик был так похож на русского парнишку, вылезающего из омшаника!
      Он не заметил разведчиков. Из убежища следом за ним вышли старик и молодая женщина. Они направились вместе с мальчиком к дому и тут, заметив русских, испуганно отпрянули.
      - Alles ruhig, - повторил Лубенцов.
      Да, всюду стало тихо. Немцы прекратили сопротивление.
      Горожане робко выглядывали из окон; наконец они высыпали на улицу. Робко озирались. Медленно подходили к расклеенным политработниками на стенах домов советским листовкам.
      В этих листовках цитировались сталинские слова: "Гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское - остаётся".
      Даже теперь, после таких потрясений, немцы повторяли первую половину этой фразы вполголоса, со страхом озираясь, - не стоит ли поблизости какой-нибудь "блоклейтер":
      - Die Hitler kommen und gehen...*
      _______________
      * Гитлеры приходят и уходят...
      На улицах дымились русские полевые кухни. Распаренные повара делили большими черпаками кашу. Дети, быстрее взрослых освоившиеся с новым положением, первые подошли к этим кухням, и повара уделили и им своей жирной каши. Вскоре у кухонь выстроились детские очереди с тарелками и котелками.
      Пугливо озираясь, прошел пастор, три дня назад читавший в кирхе проповедь на текст: "...и победил Давид Голиафа пращой и камнем, и ударил его и убил его". Под пращой и камнем пастор подразумевал новое тайное оружие, о котором фашистская пропаганда в последние дни особенно охотно трубила.
      Теперь пастор, побывав в русской комендатуре, получил разрешение на воскресное богослужение. Когда он пошел в комендатуру, пасторша провожала его причитаниями и воплями. Он и сам чувствовал себя мучеником, идущим на смерть ради христианской идеи. Однако приять мученический венец ему не пришлось. Комендант, очень вежливый русский майор, угостил пастора чаем.
      Да, надо было найти для воскресной проповеди другой, совсем другой текст. Пожалуй, лучше всего такой: "...мой народ, как потерянное стадо. Пастухи обманули его и завели в горы".
      А русские солдаты, передохнув, снова двинулись к западу. И, выйдя из города на дорогу, они увидели необычайное зрелище. Среди группы немецких пленных стоял начальник разведки дивизии гвардии майор Лубенцов. Он крепко пожимал руку одному из немцев, человеку в обтрепанном зеленом мундире, такому же грязному и небритому, как и все остальные. К их удивлению, подъехавший в машине начальник политотдела, спрыгнув, подошел к тому же немцу и тоже крепко и дружески пожал ему руку. А немец тихо говорил что-то, растроганно улыбался и совсем был похож на хорошего человека, если бы, конечно, не его ненавистный зеленый мундир.
      XVI
      Как только войска прорывают мощно укрепленные районы противника и выходят в менее подготовленную к обороне местность, вся обстановка жизни в мгновенье ока преображается. Беспрерывное тяжкое напряжение, когда нервы натянуты до предела, когда каждая дрянная речушка и тенистая роща таят в себе смерть, сменяется боевым азартом преследования уже разгромленных или изолированных вражеских частей.
      Штайнбекер Хайде, обширный смешанный лес был последним укрепленным немецким рубежом, где немцы на этом участке оказали организованное сопротивление. Здесь рота капитана Чохова захватила пленных, оказавшихся полицейскими берлинской полиции. Нельзя сказать, чтобы полицейские особенно упорно сопротивлялись. Видимо, они больше привыкли иметь дело с безоружными. Когда самоходный полк прорвался через их боевые порядки, они стали большими группами сдаваться в плен.
      Населенных пунктов становилось все больше, они располагались все ближе и ближе один к другому и, наконец, превратились в сплошной населенный пункт, хотя и под разными названиями. В то время как штабы доносили о взятии Бернау, Буха, Цеперника, Линденберга, Бланкенбурга, солдаты брали эти пункты как один сплошной населенный пункт и думали, что это уже Берлин.
      Близость большого города становилась все заметней. Всюду тянулись бесконечными рядами столбы высоковольтных электрических линий. Виадуки и мосты, платформы пригородных станций, огромные площади под складами, водонапорные башни, "берлинские" пивнушки, рекламы столичных фирм и газет - все указывало на приближение города-гиганта. И всюду: на домах, на придорожных щитах, на оградах складов и пакгаузов, на мостах и вагонах и даже просто на асфальте дороги - пестрели свежие надписи: три слова, огромные и маленькие, черные и белые, зеленые и красные, намалеванные готическим и латинским шрифтом:
      "Berlin bleibt deutcsh!"*.
      _______________
      * "Берлин остается немецким!" (последний лозунг Гитлера).
      Эти слова, означающие, что русские не войдут в Берлин, звучали, как заклинание. В них ощущались страх и бессильная злоба. Тут было над чем посмеяться, если бы солдаты имели время обращать внимание на надписи.
      Немцы загородили улицы деревьями, чугунными решетками, опрокинутыми автобусами и противотанковыми надолбами. Минометы, установленные в садах и огородах, ухали по перекресткам. Фаустпатронники, засевшие в подвалах, били по танкам и самоходным орудиям.
      Роте капитана Чохова были приданы минометы, противотанковые орудия и три танка. Такова была насыщенность техникой в эти дни решающего наступления, что простая стрелковая рота имела столько поддерживающих средств!
      - Придать бы нам бомбардировочную авиацию, - восторгался ефрейтор Семиглав, - и мы вроде целая армия.
      Чохов был легко ранен в руку осколком гранаты, но сохранял свой невозмутимый вид. Грязный бинт клочьями висел на его руке. Он тащил на плече ручной пулемет, из которого сам стрелял: пулеметчика убило, а ослаблять огневую мощь роты Чохову не хотелось.
      Оказавшись в узких горловинах городских улиц, танки и самоходки несли урон от засевших в подвалах немецких фаустпатронников. Посоветовавшись с танкистами, Чохов решил применять такую тактику: танки стреляют вверх, по чердакам и верхним этажам, где находились пулеметчики и автоматчики противника. Солдатам же роты вменяется в обязанность обезвреживать фаустпатронников - немецких истребителей танков - в подвальных и нижних этажах.
      Эта тактика себя вполне оправдала.
      Улица за улицей переходила в руки наших частей. На перекрестках солдаты и саперы, прикрытые огнем орудий и танков, растаскивали завалы и баррикады; потом танки, ведя ураганный огонь по верхним этажам, шли дальше, а пехотинцы, двигаясь у самых домов, забрасывали гранатами подвалы и вели кинжальный пулеметный огонь по перекресткам.
      Никто уже не спал. Дни и ночи перемешались. Ночью было светло, как днем, от горящих домов и осветительных ракет. Днем было темно от дыма.
      Когда какой-нибудь мощный многоэтажный дом оказывал сильное сопротивление, Чохов бежал к идущим сзади артиллерийским частям. Тогда выходили вперед артиллеристы и, прикрываясь огнем пехоты и танков, подкатывали свои огромные орудия к дому, и орудия били по стенам прямой наводкой, как гигантские пистолеты, направленные в сердце каменных громад.
      Солдаты Чохова очень подружились с экипажами танков. В краткие минуты затишья они вместе ели, рассказывали друг другу о своей жизни и делились впечатлениями о Германии. Надо сказать, что эта боевая дружба сыграла немалую роль в успехе наступления.
      Раньше танки и самоходки были для пехотинцев просто важным родом войск, могучими помощниками в бою. Теперь же, когда солдаты знали обитателей этих стальных машин, они уже испытывали по отношению к ним особое теплое чувство. Расправляясь с немецкими фаустпатронниками, Сливенко и его товарищи знали, что они, кроме всего прочего, сохраняют жизнь Дмитрию Петровичу, или Мите, молчаливому парню из Свердловска, и его башенному стрелку москвичу Павлуше, шутнику и балагуру. Это было настоящее взаимодействие!
      Несмотря на боевую горячку, капитан Чохов почти беспрерывно думал свою думу. Наконец он решил поделиться со Сливенко. Как-то раз, отозвав старшего сержанта в сторонку, Чохов показал ему план Берлина с обведенными красным карандашом зданиями рейхстага и правительственных учреждений на Вильгельмштрассе.
      - Вот куда нам нужно попасть, - сказал он. - Хорошо бы самого Гитлера захватить... Ну, это, конечно, неизвестно... Но хоть ворваться туда первыми.
      Сливенко посмеивался.
      - Хорошо-то хорошо, - сказал он наконец, - да кто знает, по какой дороге мы пойдем. Город большой...
      Чохов согласился с ним, но стал доказывать, что идут они прямо, можно сказать, в том направлении и что невредно приготовить красный флаг, знамя победы, чтобы водрузить его на рейхстаге.
      События следующих дней подтвердили сомнения Сливенко. Полк, заняв целый ряд городских окраин, вдруг снова очутился в обильно усеянной озерами сельской местности.
      Берлин оставался где-то в стороне, и только артиллерия, стоявшая всюду и везде, - в оврагах, вдоль дорог, на опушках рощ, - только она одна, казалось, воевала с Берлином.
      Орудия стреляли как раз по тем объектам, о которых мечтала душа Чохова: по целям 105 и 153.
      Цель 105 обозначала германский рейхстаг, цель 153 - имперскую канцелярию.
      Артиллеристы находились в состоянии лихорадочного возбуждения и гордо посматривали на проходящую мимо пехоту, у которой руки коротки, чтобы достать то, что могут достать артиллеристы.
      Рослый солдат, казавшийся малюткой возле своей огромной пушки, вертя многочисленные рычаги, кричал перед каждым выстрелом:
      - А этот доворот прямо Геббельсу в рот!
      Другой, безусый, совсем еще мальчишка, забавлялся, старательно надписывая на снарядах мелом разные затейливые надписи, вроде: "Гитлеру Аде от доброго дяди".
      Слова артиллерийских команд звучали теперь по-особому торжественно:
      - По германскому рейхстагу, дивизионом, шесть снарядов, огонь!
      - По фашистскому логову, угломер 47-20, прицел 25, четыре беглых, огонь!
      Чохов смотрел, как артиллеристы возятся у своих орудий, как они подтаскивают и вкатывают в них большие блестящие снаряды, и чуть ли не завидовал этим самым снарядам, которые через несколько мгновений разнесут в куски какую-нибудь стену последней твердыни фашизма.
      Вскоре перестали попадаться на пути и артиллерийские позиции. Дорога шла строго на запад, по прилегающим к Берлину дачным местам. Таков был приказ. Чохов недоумевал.
      К вечеру 22 апреля рота, опрокинув немецкий заслон, вырвалась к какой-то реке.
      Весельчаков приказал готовиться к переправе. Солдаты разулись, сняли гимнастерки, связали сапоги и одежду в узелки.
      К реке подошли несколько артиллеристов.
      - Поддержите? - спросил Семиглав.
      - Поддержим, ребята, не бойтесь, - ответил кто-то из артиллеристов.
      - А мы и не боимся, - гордо произнес Семиглав, хотя он немножко и боялся этой темной холодной реки, по которой придется плыть.
      Чохов должен был переправиться вплавь вместе со своей ротой, но он был одет и обут как обычно. Его маленькие хромовые сапожки поскрипывали. Он не считал возможным для офицера раздеваться, только вынул из гимнастерки свой комсомольский билет и удостоверение личности и, сняв фуражку, заложил их туда. Потом он спустил ремешок фуражки и закрепил его под подбородком, для того чтобы она не слетела.
      Солдаты сели на берегу, опустив ноги в воду.
      - Не курить! - предупредил старшина.
      У самого берега вскоре появилась группа людей. Узнав среди них командира дивизии, Чохов встал.
      С комдивом были Лубенцов, Мигаев и другие офицеры. Они некоторое время молча смотрели на противоположную сторону. Там было темно и тихо, немцы ничем не обнаруживали своего присутствия.
      Чохов слышал издали, как комдив дает указания артиллерии о порядке огневого прикрытия переправы. Потом генерал подошел ближе к пехотинцам и, присмотревшись в темноте к неясным очертаниям солдатских фигур, спросил:
      - Пехота готова?
      - Так точно, товарищ генерал! - отчеканил Чохов.
      Улучив подходящий момент, капитан подошел к Лубенцову.
      - Куда мы идем? - вполголоса спросил Чохов. - Берлин-то уже почти сзади остался.
      Гвардии майор улыбнулся:
      - Ничего не поделаешь.
      Оказалось, что дивизия после форсирования реки Хавель повернет на юг и пойдет по западным пригородам Берлина на Потсдам. Соседние дивизии имели схожую задачу: блокировать Берлин с запада.
      Таким образом, на долю этих соединений выпала обязанность осуществить третью часть сталинского плана берлинской операции: окружить столицу Германии, в то время как сталинградские гвардейцы генерала Чуйкова и ударные части генералов Кузнецова и Берзарина брали Берлин в лоб.
      Чохов не мог не подивиться грандиозности операции по окружению и взятию германской столицы. Смирившись, он должен был признать всю ничтожность своих маленьких честолюбивых планов перед величием общей задачи.
      В 23 часа начали стрелять орудия, и солдаты по этому сигналу медленно полезли в воду. Вода была холодная, темная и как будто густая, казалось, что можно резать ее ножом на черные полоски.
      Дно ушло из-под ног, и люди поплыли, держась одной рукой за доски, плотики, бочки и другие подручные средства, а другой загребая воду. На западном берегу что-то запылало, осветив на мгновение плывущие головы и высоко поднятые в обнаженных руках винтовки.
      Как и следовало ожидать, заговорили пулеметы с немецкого берега.
      - Скорей! - торопил людей Сливенко.
      Пули с визгом врезались в воду, которая еле слышно пошипывала от их прикосновения.
      Рядом кто-то охнул. Сливенко схватил человека за руку и потащил его за собой, но тот захлебывался, что-то бормотал и ухватился за плечо Сливенко. Сливенко ушел с ним под воду. Инстинктивно он при этом закрыл глаза, но под водой открыл их. Он увидел, что на поверхности реки стало совсем светло, может быть, от пожара.
      Сливенко рванулся вперед, вынырнул и опять пошел под воду, но ощутил под ногами дно и тут же почувствовал, что его схватила чья-то сильная рука.
      - Живы? - услышал он над собой голос капитана, но ответить не смог, так как ловил широко открытым ртом живительный, сладостный ночной воздух.
      Пулеметная очередь рванула по воде, кромсая ее в клочья. Солдаты побежали.
      Сливенко тащил за собой раненого. Река становилась все мельче. Пулеметы с нашего берега заливались все громче.
      Мокрый песочек. Травка. Сливенко упал на берег и крикнул слабым голосом:
      - Ура!..
      Тут же он застрочил из автомата, и рядом с ним начали стрелять другие. Где-то рядом стрелял из ручного пулемета капитан. В воздух взмыли подряд две ракеты, и стало светло, и Сливенко мог бы уже оглянуться и посмотреть, кто лежит рядом с ним раненый или даже как будто мертвый. Но он не решался смотреть и все стрелял, время от времени слабо крича привычное слово "ура" неизвестно зачем.
      Люди лежа быстро обувались и натягивали на мокрое тело мокрые гимнастерки. Потом капитан скомандовал "вперед". Сливенко старался уловить в общей трескотне стрельбу второго ручного пулемета, из которого должен был стрелять Семиглав, но он не слышал его. Сливенко полз все дальше, в темноту, откуда стрелял вражеский пулемет. Потом пулемет замолчал, и сзади послышались крики переправлявшихся новых подразделений. К Сливенко подполз Гогоберидзе. Они полежали молча рядом. Потом возле них очутился непривычно молчаливый старшина. Они полежали втроем, и ни о чем не разговаривали, и не смотрели назад, на берег, где лежал Семиглав, холодный и неподвижный.
      XVII
      После форсирования Хавеля Лубенцов решил двигаться дальше с разведчиками в конном строю. Такой вид разведки в этих условиях был удобнее всего: конникам не требуется дорога, как машине, передвигаются они в достаточной степени быстро, а главное - бесшумно.
      Лубенцов велел Каблукову седлать и утром выехал с Мещерским во главе своих конников.
      Западней Берлина никто не ожидал появления русских.
      Деревни и пригороды жили тихой, хотя и тревожной жизнью. Солнце сияло щедро и ярко, ложась желтыми пятнами на дома и огороды и освещая беспощадным светом расклеенное где попало последнее заклинание Гитлера: "Berlin bleibt deutsch!"
      Разведчики ехали медленно, чутко прислушиваясь ко всему, что творилось вокруг них. С востока, то есть из Берлина, - да, как ни странно, Берлин находился на востоке, - доносились далекие разрывы снарядов.
      Углубились в лес. Цоканья лошадиных копыт почти не было слышно. Невдалеке среди деревьев промелькнул старичок с вязанкой хвороста на плечах. Он мельком взглянул на всадников, но тут же отвел глаза, не признав их, по-видимому, за русских.
      Вскоре деревья начали редеть, и глазам Лубенцова предстало обширное, заросшее травой поле, на котором выстроились в ряд черные самолеты с белыми крестами. Их было тридцать восемь штук. Все - марки "Ю-87" памятные каждому русскому солдату пикирующие бомбардировщики. Возле машин копошились люди, вид у них был довольно спокойный. По-видимому, они считали, что русские далеко, а Хавель - верная защита.
      Разведчики отступили в лес, и Лубенцов послал двух человек в дивизию с сообщением о наличии самолетов на аэродроме Нидер-Нойендорф. Сам гвардии майор с остальными разведчиками поехал к западу, к селению Шёнвальде, которое следовало, по приказанию комдива, разведать. Возле деревни спешились, оставили коней в лесу под присмотром Каблукова и пошли дальше пешком.
      Здесь, как и всюду западней Берлина, было тихо и пустынно. Казалось, что в деревне все вымерло. Время от времени слышались только блеяние овцы да ленивый собачий лай. На северной окраине, справа от дороги, стояла кирха, окруженная садом. Разведчики проникли в сад и подошли к той стороне ограды, которая выходила на улицу. Они легли за кирпичным основанием ограды и стали наблюдать сквозь железные прутья.
      Из ворот соседнего дома выглянули двое детей. Они дошли до угла, постояли там, прислушиваясь, видимо, к артиллерийской стрельбе в Берлине. Потом они ушли.
      Войск в деревне не было.
      Разведчики тем же путем вернулись к своим коням и поехали лесом дальше, на юго-запад. Сладко пахла нагретая солнцем смола. Чем ближе к большой дороге, которая должна была вот-вот показаться, тем медленнее ехал Лубенцов. Наконец он остановил коня и прислушался. С дороги доносился неровный топот ног. Лубенцов спрыгнул с Орлика и передал повод Каблукову. Не оглядываясь, - он знал, что остальные последуют за ним в надлежащем порядке, оставив возле коней охрану, - Лубенцов пошел к дороге и залег возле нее в кустах.
      Дорога открылась перед ним - широкая, пустынная. Но вот из-за поворота появились на велосипедах три немецких солдата с автоматами. Потом показалась большая группа мужчин в каких-то странных одеждах, полосатых, как матрацный холст. Эту нестройную толпу конвоировали солдаты, вооруженные автоматами.
      И арестанты и охранники шли медленно, с понуро опущенными головами.
      Лубенцов и Мещерский переглянулись, и в главах Мещерского Лубенцов прочитал немую просьбу, даже требование: действовать!
      - Это не уголовники, - горячо зашептал Мещерский. - Не может быть, чтобы уводили на запад уголовников. Охрана - уголовники, вот кто!
      Лубенцов кивнул головой и тихо сказал:
      - А вот мы сейчас узнаем!..
      Остальное произошло очень быстро. Старшина Воронин пошел вперед параллельно дороге, с независимым видом и даже как-то лениво вылез из кустов, подошел к ехавшим впереди колонны велосипедистам и, стоя во весь рост, как ни в чем не бывало полоснул из автомата. Одновременно сзади грянуло еще несколько автоматных очередей. Арестованные заметались, потом сбились в кучу и с удивлением смотрели на то, что творится вокруг них. Люди в зеленых маскировочных халатах, с красными звездочками на пилотках бесшумно и легко мелькали среди деревьев, отрывисто обменивались короткими словами на незнакомом языке. Наконец они вышли все на дорогу - высокие, как на подбор, стройные, загорелые, ярко-зеленые, как окружающий лес, и казались они порождением этого леса.