Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Победа - Весна на Одере

ModernLib.Net / Отечественная проза / Казакевич Эммануил Генрихович / Весна на Одере - Чтение (стр. 18)
Автор: Казакевич Эммануил Генрихович
Жанр: Отечественная проза
Серия: Победа

 

 


      Его голос по-хозяйски гремел над рекой.
      С ближнего чердака весело отозвались разведчики-наблюдатели:
      - Чего разоряешься старшина? С таким голосом тебе в Большом театре петь!
      Старшина скинул с себя гимнастерку и нижнюю рубаху и пошел к реке. Спустившись к самой воде, он разулся, вошел в воду и стал умываться. Он вымыл студеной водой голову, шею и тело по пояс.
      - Замерзнешь, старшина! - крикнули саперы из соседнего сарая.
      Старшина не удостоил их ответом. Он обулся, надел на мокрое тело нижнюю рубаху и гимнастерку, накрепко затянулся поясом, собрал сзади на гимнастерке шикарные складки, повернулся лицом к солдатам и снова крикнул:
      - Живо!
      Из сарая вышел связист и сказал, обращаясь к Чохову:
      - Товарищ капитан, вас Фиалка вызывает.
      Чохов, не спеша, зашел в сарай, взял телефонную трубку и услышал голос Весельчакова.
      - Чохов, - сказал Весельчаков, - поднять роту в ружье. А сами ко мне.
      Положив трубку, Чохов несколько мгновений стоял в задумчивости, потом спросил вслух у себя самого:
      - А куда пойдем?
      Постояв еще мгновение, словно ожидая ответа, он пошел, наконец, отдать необходимые распоряжения.
      Пока Годунов сворачивал несложное ротное хозяйство, Чохов отправился к штабу батальона. Всюду, в домах и по дворам, царила предпоходная суета. Связисты сматывали провода, шоферы заводили машины.
      У Весельчакова уже собирались командиры рот и приданных "средств усиления". Никто не ожидал, что придется так скоро выступить в дорогу. Весельчаков вполголоса сообщил то, что слышал от майора Мигаева:
      - Говорят, на берлинское направление.
      - Без нас, значит, не обошлись, - удовлетворенно улыбнулся один из артиллеристов.
      Командир первой роты спросил, где кормить солдат. Весельчаков показал на карте:
      - Вот в этой роще позавтракаем. Батальонная кухня к тому времени подоспеет, - комбат просмотрел строевые записки и покачал головой: - Людей мало.
      - Дадут, - сказал кто-то из командиров.
      Все разошлись по своим подразделениям. Чохов, задержавшись, спросил у комбата:
      - Какой дорогой пойдем?
      Весельчаков махнул рукой - какая, мол, разница, - но Чохов настойчиво повторил:
      - Какой дорогой?
      Весельчаков дал ему посмотреть маршрут. Это был почти тот же путь, по которому они шли сюда, с небольшим отклонением на запад. Затем сосредоточение в каком-то лесу, а что будет дальше, известно большому начальству.
      Чохов незаметно повеселел. Он всегда веселел незаметно для окружающих.
      "Хорошо, что все эти иностранцы узнают, что слово советского офицера - закон: обещал вернуться - вернулся", - думал Чохов не без желания скрыть даже от самого себя интерес к предстоящей встрече с Маргаретой.
      На обратной дороге в роту он думал о Маргарете, и ему почему-то казалось, что она по-прежнему все так же сидит на подоконнике, мокроволосая и счастливая, и ждет.
      Маршманевр начался. Из Альтдамма в южном направлении вытянулись колонны. Гудели машины, ржали кони, кованые сапоги стучали по асфальту, развевались плащ-палатки.
      Чохов медленно ехал верхом на своем коне впереди роты. Позади негромкими голосами переговаривались солдаты, сызнова вспоминая подробности боев за Альтдамм, нападение на немецкий катер, словечки покойного Пичугина.
      По обочинам дороги валялись изувеченные велосипеды, скособоченные немецкие пушки, разбитые машины.
      Время от времени раздавались заунывные голоса шедших сзади:
      - Принять впра-а-во!..
      Солдаты жались к правой стороне дороги, и мимо них проносились грузовики, орудия, "катюши".
      Чохов издали завидел на перекрестке дорог несколько легковых машин, стоявших под деревом. Возле них прохаживались командир дивизии и начальник политотдела. Возле самой дороги стояла Вика, глядя на проходящие части и улыбаясь приветливой и счастливой улыбкой.
      Чохов оглянулся на своих людей и вполголоса скомандовал:
      - Разобраться. Генерал нас встречает, - и он отрапортовал на ходу, приложив руку к пилотке: - Вторая стрелковая рота следует по маршруту. Докладывает командир роты капитан Чохов.
      Высокая папаха генерала, приветливое лицо полковника Плотникова и стройная фигурка Вики проплыли мимо.
      - Вольно, - сказал Чохов.
      Через некоторое время к нему подъехал на своей караковой лошадке майор Мигаев. С минуту он ехал молча рядом с Чоховым, потом сказал:
      - Так, значит. Ты представлен к ордену Отечественной войны первой степени за альтдаммские бои. Два ордена в месяц. Не так плохо, а?
      - Да, - сказал Чохов.
      - И твои солдаты представлены тоже, некоторые посмертно. Смотри, держись хорошо, мы на тебя здорово надеемся.
      Он смотрел на Чохова, ожидая ответа. Наконец Чохов произнес:
      - Спасибо. Постараюсь.
      Мигаев отъехал страшно довольный и думал, хитро ухмыляясь себе под нос: "Ах ты, паршивый мальчишка! Заговорил, выдавил из себя два слова все-таки..." И, оглянувшись на Чохова, подумал: "Бедняга".
      На третий день рано утром часть проходила по дороге в шести километрах западнее местопребывания Маргареты Реен. Чохов все время тревожно поглядывал на карту и, наконец, решился. Конечно, это было явным нарушением дисциплины. "В последний раз", - думал Чохов, беспокойно оглядываясь на своих солдат и издали следя за караковой лошадкой Героя Советского Союза. На привале он вызвал к себе старшину и сказал:
      - Отлучусь на два часа. Если спросят...
      Годунов успокоительно улыбнулся:
      - Порядок! Остановились, дескать, коня поить...
      Старшина был парень дошлый.
      Чохов пришпорил коня и поскакал по проселку. Вскоре он выехал на параллельную дорогу, по которой проходила другая дивизия. Полковник с перевязанной рукой, в зеленой пограничной фуражке, стоял возле машины, пропуская, как и генерал Середа, свои части. Проследовал понтонный батальон, потом самоходная артиллерия. Когда движение на минуту прекратилось, Чохов проскочил через дорогу и опять поскакал по проселку.
      В лесу было прохладно и пустынно. И только на одной из просек Чохов увидел двух медленно бредущих мужчин: одного большого, плешивого, другого худого, с женским платком на голове и в черной шляпе поверх платка. То были, видимо, поляки, во всяком случае, у них на лацканах пальто болтались бело-красные лоскутки, и тот, что в платке, завидев Чохова, поклонился ему и сказал:
      - Дзенкуемы за вызволенне...*
      _______________
      * Благодарим за освобождение... (польск.)
      Двое медленно поплелись к югу, а Чохов поскакал дальше. Выехав на опушку леса, он увидел перед собой ту самую деревню. Он пришпорил коня. Солнце поднялось довольно высоко, и длинные бледные тени деревьев ложились на молодую траву.
      Помещичий двор дымился. Дом был сожжен почти дотла. Во дворе по-прежнему стоял "Мерседес-Бенц" с деревянным дышлом. Чоховской кареты не было.
      Чохов подошел к деревянному бараку, где жили иностранцы. Барак был пуст. Деревянные топчаны с соломенными матрацами из мешковины стояли у стен. В каморке, где раньше жили Маргарета и ее подруга-француженка, на стене висела запыленная литография.
      - Ушли, - сказал Чохов.
      Он вышел из барака и остановился во дворе.
      "Зря спалили, - подумал он, поглядев на дымящиеся развалины некогда красивого помещичьего дома. - Тут можно было бы клуб устроить или избу-читальню..."
      Он отвязал коня, сел в седло и медленно поехал обратно догонять свою роту. На большой дороге с севера на юг прошли подводы с галдящими иностранцами, но это были другие, не те. Потом стало совсем тихо, и только откуда-то издали доносилось пыхтение автомашин:
      - Все идут домой, - сказал Чохов, обращаясь к своему коню, который в ответ повел ушами, - поедем и мы скоро. Да, скоро мы поедем домой, к себе. Дело сделали, освободили всех, кого нужно было. Навели порядочек...
      Конь прислушивался одним ухом к словам седока. Чохов давно уже не был в одиночестве, пожалуй, все годы войны. Теперь он был совсем один, и он думал вслух. Конь слушал и поводил ушами.
      - Да, - сказал Чохов, - вот что мы сделали. Обо всех позаботились... Подожди, побьем сволочей - и тоже домой.
      Солнце начинало припекать. Было тихо. Чохов увидал невдалеке деревню с озерцем и, вспомнив слова Годунова, решил действительно напоить коня. Он спешился и повел коня на поводу к воде.
      У озера сидели солдаты. Они ели консервы большими ложками из банок строго по очереди, зачерпывая не слишком много, но и не очень мало, - и внимательно слушали рыжеусого солдата, сидевшего посредине на немецком снарядном ящике.
      В рассказчике Чохов сразу же узнал рыжеусого сибиряка, своего попутчика по карете.
      - ...А ездил он, однако, Илья Муромец, - рассказывал сибиряк, ухмыляясь себе в усы, - как наш автомобиль: ехал три часа - проехал триста верст! И вот, когда увидел того разбойника и тую кровать, возьмет и как шмякнет разбойника об кровать... Перевернулась, сказывают, кровать, и провалился разбойничек в глубокий погреб. Тогда наш Илья с крюков-замков дверь в погреб сорвал и выпустил на свет божий сорок могучих богатырей. И говорит им, однако, Илья: расходись, ребята, по своим родным местам и молите бога за Илью Муромца. Кабы не я, Илья, крышка вам всем! Вот какие дела. Это мне еще бабушка рассказывала...
      Тут раздалась команда:
      - Становись!
      Солдаты засуетились, все-таки выбрали ложками последние остатки из банок, быстро разобрали винтовки и побежали строиться. В этот момент рыжеусый узнал Чохова и обрадованно крикнул:
      - Здравия желаем, товарищ капитан! Признаете?
      - Узнал, - сказал Чохов.
      - Однако на Берлин?
      - На Берлин, - сказал Чохов.
      Солдаты тронулись в путь. С севера, с Балтийского моря, дул попутный солдатам ветер, и плащ-палатки на них трещали, как паруса. А на деревенских окнах подрагивали белые флаги.
      Ч а с т ь т р е т ь я
      НА БЕРЛИНСКОМ НАПРАВЛЕНИИ
      I
      Наступила весна, но люди были слишком заняты своим делом, чтобы замечать ее, как обычно. Конечно, солдаты радовались теплу, но им казалось, что тепло исходит совсем не от солнца, а деревья зеленеют не от апрельских соков, бурлящих в обновленной почве.
      Если солдаты и думали о весне и говорили о ней, то только в связи с домом, с родиной. "Там уже пашут", - говорили вчерашние колхозники. "Скворешни там уже ждут гостей", - говорили вчерашние мальчики.
      Здесь, на чужой стороне, весны не было, была близкая победа, и казалось вполне естественным, что она приходит в сопровождении солнечного света и радостного гомона птиц.
      Так ощущали солдаты эту весну на Одере, весну сорок пятого года.
      Начали цвести сады. Соловьи заливались в рощах. Днем на Одере царила почти деревенская тишина. Над болотами низко летали вальдшнепы. Горланили петухи в приодерских деревнях, лениво хлопая крыльями. Зато ночью всюду кипела лихорадочная работа, скрытная, кропотливая, таинственная. Темнота чужеземной ночи вздыхала, тихонько поругивалась на чистом русском языке, ухала по-бурлацки: то работали саперы, сооружая детали огромных переправ; то устраивались на недолгое жительство подошедшие части, маскировались ветками вновь прибывшие артиллерийские стволы небывалых калибров, сгружались ящики с патронами.
      Пенье соловьев прерывалось артиллерийскими налетами немцев. Начинало стрелять одно орудие, затем откликалось другое, третье. Потом какая-то батарея, бог весть чем встревоженная, принималась гвоздить шальными залпами. Вскоре стреляла чуть ли не вся немецкая артиллерия. Напоминало это ночной лай собак в какой-нибудь глухой деревне: встревоженный лай одной собаки вызывает ответ другой - и вот уже вся деревня брешет заливисто и тревожно. Потом выясняется, что кругом все спокойно и лаять-то пока нечего, и собаки затихают поодиночке. Снова воцаряется весенняя тишина, и оказывается, что соловьи вовсе не замолкали, они по-прежнему щелкают и щелкают.
      С рассвета на болотистых берегах большой реки снова все замирало. Солнце, вставшее в далеких русских равнинах, озаряло реку багровым сиянием. Просыпались воробьи. Но в этой фальшивой тишине чувствовалось тревожное ожидание, еле сдерживаемое волнение двух гигантских лагерей по обе стороны багровых вод.
      Наступало время наблюдателей. Они глядели во все глаза и во все оптические приборы на противоположный берег. С башен и чердаков, с верхушек деревьев, из блиндажных щелей и густых кустарников, со всех наблюдательных пунктов: передовых, основных и запасных - глядели разведчики и артиллеристы, офицеры всех рангов и родов оружия. С прифронтовых аэродромов вылетали разведывательные самолеты и подолгу шныряли над шоссейными и железными дорогами, выслеживая, фотографируя.
      Капитан Мещерский и его разведчики оборудовали наблюдательный пункт в сосновом лесу. Они сплотили досками три росшие близко друг к другу сосны и почти у самых вершин положили помост. На помосте был устроен столик, туда же поставили перенесенное из какого-то дома покойное стариковское кресло. Среди веток, замаскированная хвоей, стояла стереотруба, а на столике лежали прикрепленные медными кнопками схема наблюдения и тетрадь для записей. Тут же находился полевой телефон. Наблюдательный пункт сообщался с землей посредством сооруженной из теса крутой лестницы.
      Помост покачивался под порывами ветра. Аист, поселившийся на днях на соседней, разбитой снарядом сосне, с любопытством поглядывал черными бусинками глаз поверх оранжевого клюва на диковинных получеловеков, полуаистов, сидевших в непонятном гнезде. Вскоре у аиста появилась и подруга, они вместе улетали и прилетали вместе и, курлыкая, заинтереоованно смотрели на Мещерского и его товарищей, иногда переговариваясь между собой по-своему, по-аистиному. Когда аисты улетали на запад, разведчики кричали им вслед:
      - Смотрите, не разболтайте немцам про наше гнездо!
      Однажды утром разведчики услышали в кустах шаги, и вслед за этим раздался васелый голос:
      - Где вы там, друзья-товарищи!
      Разведчики глянули вниз и ахнули: гвардии майор! Все, кроме Воронина, который остался у стереотрубы, посыпались вниз, как белки.
      С Лубенцовым прибыл и майор Антонюк. Лубенцов еще хромал и ходил, опираясь на палку.
      Поздоровавшись с разведчиками, он с трудом взобрался наверх, глянул в стереотрубу, пробежал запись наблюдений и недовольно сказал:
      - Далековато от немцев!.. Тут и не увидишь ничего толком! Неужели нельзя было устроиться поближе к реке?
      Антонюк, стоя внизу у подножья деревьев, прислушивался к разговору, доносившемуся сверху.
      Воронин ответил нерешительно:
      - Можно, конечно, товарищ гвардии майор... Вот взгляните.
      Он навел окуляр на холмик у самой реки.
      Антонюк даже выругался про себя. Ведь и он не так давно спрашивал у разведчиков, нет ли более подходящего места для НП, но тот же Воронин ответил ему тогда:
      - Где же лучше?.. Тут место высокое, а там все болото да болото...
      "Надо было самому придти и посмотреть!" - злился на себя Антонюк. Сверху донесся голос гвардии майора:
      - Ну и хорошо! Туда мы и переведем НП, а этот останется про запас, на случай, если немцы нас обнаружат там.
      Лубенцов сошел вниз и сказал, наконец, о самом главном:
      - На днях будем делать поиск. Пленный нужен дозарезу.
      Уселись на траву. Мещерский сообщил:
      - У них там боевое охранение в торфяном сарае, на болоте. Самый удобный объект. Я все время наблюдаю за ним. Немцы туда приплывают на лодке в семь часов вечера и уходят обратно в свою траншею в шесть утра. Их обычно пятеро. Вчера, правда, их было восемь человек. Оттуда они ракеты пускают. Сегодня двое купались перед уходом. Вооружены пулеметом и винтовками.
      Выслушав Мещерского, Лубенцов сказал:
      - Ладно, посмотрим. - Оглянувшись на аистов, он понизил голос: Наступление - дело ближайших дней.
      Разведчики насторожились.
      Конечно, все знали, что наступление вскоре начнется, но тайна, которой была окружена подготовка, вводила в заблуждение не только немцев, но и наших солдат и офицеров. Даже командиры корпусов и дивизий ничего определенного не знали. И хотя генералы могли о чем-то догадываться, но день наступления был известен, очевидно, одному лишь Верховному Главнокомандующему.
      Лубенцов с такой уверенностью сказал разведчикам о близком наступлении потому, что он слышал это от генерала Сизокрылова.
      Выписавшись из медсанбата, Лубенцов побывал в штабе армии. Здесь он сразу же зажил напряженной и деятельной жизнью, составляющей приятный контраст с тихим прозябанием в медсанбате. Ему показали карты с данными всех видов разведки. Немцы построили за Одером мощную полевую оборону: густо разветвленную сеть траншей, эскарпов, противотанковых рвов, минных полей. Все это было уснащено бронеколпаками и переплетено проволокой. Было зафиксировано усиленное, почти беспрерывное движение немецкой пехоты, автомашин, гусеничных тягачей по дорогам от Берлина к линии фронта. А строители Тодта*, рабочие батальоны и десятки тысяч людей из местного населения копошились на всем протяжении от линии фронта до Берлина.
      _______________
      * Организация Тодта - военно-инженерная организация в
      немецко-фашистской армии.
      Полковник Малышев подробно объяснил Лубенцову обстановку. "Языка" давно уже не брали, так как нас отделяет от немцев река, собственно говоря, даже не одна река, а две: Одер, начиная от разветвления его с Альте-Одер, протекает двумя рукавами, являющимися фактически двумя параллельными реками, между которыми лежит болотистая пойма, перерезаемая глубокими ручьями. Тем не менее необходимо уточнить немецкую группировку, и для этого нужен "язык".
      - Как только приедете к себе, - сказал Малышев озабоченно, - примите меры к захвату пленного. Во что бы то ни стало!
      Вечером, когда Лубенцов уже собрался уезжать, в разведотдел внезапно сообщили по телефону, что приехавший только что генерал Сизокрылов хочет расспросить Лубенцова о его пребывании в осажденном Шнайдемюле.
      Генерал выслушал рассказ гвардии майора с глубоким вниманием. По правде сказать, он любовался открытым и умным лицом разведчика. Он думал: "Как жаль было бы, если б он погиб! Интересно, жив ли его отец?" Генерал хотел даже спросить об этом Лубенцова, но передумал, не спросил. Он только сказал:
      - То, что вы рассказали, очень поучительно для меня. Я слушал нечто вроде исповеди коммуниста младшего поколения. Должен вам сказать, что ваша стойкость при исполнении долга в тех исключительных условиях лишний раз подтверждает, что на историческую арену вышло новое, сталинское поколение, достойное стоящих перед нами задач. Оно проверено этой войной.
      Лубенцов не нашелся, что ответить. Да и что тут было отвечать? Хорошо бы подойти к Сизокрылову и сказать ему все, чем полна душа: какое это счастье - быть советским солдатом, борцом за справедливое дело.
      Если Лубенцов всего этого не сказал, то не потому, что у него нехватало слов. Просто он воспитывался в семье тружеников, где не в почете были пространные сердечные излияния, где все, похожее на чувствительность, считалось нескромным, даже недостойным. Здесь любили горячо, но молча; симпатия здесь выражалась чаще в форме ласковой шутки, чем в виде признаний.
      Незаметно для себя Лубенцов глубоко вздохнул. И, пожалуй, это был наилучший ответ. Генерал улыбнулся, поднялся с места и спросил:
      - Едете к себе?
      - Да, товарищ генерал, - ответил Лубенцов. - Сложное предстоит дело пленного будем тащить через Одер.
      - Может быть, в последний раз, - сказал Сизокрылов. - На днях начнется великое наступление, последнее в этой войне. Попрошу вас быть более осмотрительным, не увлекаться и не рисковать жизнью без толку.
      Когда Лубенцов вышел от генерала, ему в лицо пахнуло такой неподдельной, теплой, безбрежной весной, что дыхание захватило.
      Машина уже дожидалась его.
      Лубенцов всю дорогу молчал, только время от времени торопил слишком осторожного шофера:
      - Скорее, скорее, приятель!
      Приехав в свою дивизию, Лубенцов, даже не повидавшись с комдивом, уехавшим в один из полков, сразу же отправился с Антонюком на наблюдательный пункт.
      II
      Снова началась для Лубенцова жизнь в обороне, и снова возникла привычная, сверлящая мозг забота разведчика - забота о пленном, о "языке". Лубенцову было еще трудно ходить и ездить верхом, поэтому он предпочитал не уходить с НП вовсе. Вместе с Мещерским и Ворониным он сидел у стереотрубы и пристально следил за тем, что творится на реке и на речной пойме.
      По Одеру плыли самые различные предметы домашнего обихода, - видимо, из Франкфурта или Кюстрина, где недавно шли бои. Лубенцов стал следить за этими предметами, и оказалось, что течение несет их по кривой к западному берегу.
      Он задумался, сдвинул брови и, посмотрев сперва на Мещерского, потом на Воронина, спросил:
      - Попробуем?
      Они не поняли.
      - Как стемнеет, велите срубить дерево, а на рассвете пустите его, пускай поплавает... А мы посмотрим.
      Не понимая хода его мыслей, Мещерский и Воронин недоуменно переглянулись. Лубенцов улыбнулся:
      - Эх, вы!..
      Вечером разведчики, жившие в землянке недалеко от нового НП, срубили дерево, как им было приказано. На рассвете к ним пришел гвардии майор. Он нагнулся над входом в землянку и крикнул:
      - Подъем!
      Разведчики потащили дерево к реке, а Лубенцов медленно пошел обратно на НП.
      Становилось все светлей. Пришел Воронин и доложил, что дерево поплыло.
      - Следи за ним, - сказал Лубенцов, и сам тоже приложил к глазам бинокль.
      Через двадцать две минуты дерево прибило течением к песчаной косе западного берега. Потыкавшись об эту косу, оно потом снова ушло на середину реки и спокойно поплыло дальше, к морю.
      Таков, значит, будет путь т у д а. Теперь оставалось определить обратный путь, а это было самое сложное. Конечно, идеальный поиск - поиск бесшумный. Однако глупо было в данном случае рассчитывать на это, тем более что в случае неудачи последствия могли оказаться роковыми: будучи обнаруженными, разведчики должны были плыть под огнем немцев по водной глади, да еще с пленным. После некоторого раздумья Лубенцов решил от "бесшумного" поиска отказаться наперед и остановился на таком плане: разведчики плывут под прикрытием дерева, держась за ветки и ствол, но ни под каким видом не ускоряя движения дерева, чтобы не обратить на себя внимание немцев. Через двадцать две минуты они оказываются на западном берегу. Оттуда они ползут вдоль низкого, но довольно густого кустарника, перелезают через дамбу и пробираются к торфяному сараю, стоящему на болоте. Тут немедленно вступают в действие артиллерия, минометы и все виды стрелкового оружия. Огонь обрушивается на немецкий передний край, и в это время разведчики расправляются с немцами в торфяном сарае, захватывают одного из них и быстро отходят к берегу. Тут разведчики дают зеленую ракету, после чего артиллерия еще больше усиливает огонь с задачей подавить противника на двенадцать минут. В течение этих двенадцати минут разведчики с пленным форсируют реку вплавь.
      Наконец план был разработан, доложен начальнику штаба и командиру дивизии, утвержден и согласован до тонкости с артиллеристами и минометчиками. Теперь оставалось отобрать людей для поиска. И тут гвардии майор заколебался. Сидя с разведчиками в лесу и ужиная с ними, он молча прислушивался к их внешне беспечным разговорам. Он знал, что они ждут его слова.
      Да, не так просто было решить вопрос о составе группы. Лубенцов исподлобья смотрел на молодые, смуглые и розовые лица, такие разные и дорогие ему. Дело предстояло опасное. А в какой-нибудь сотне километров от Берлина, перед самым концом войны, особенно трудно было сказать кому-нибудь из них:
      - Ты пойдешь!
      И все-таки надо было это сделать, и Лубенцов сказал:
      - Воронин, Митрохин, Савельев, Гущин, Опанасенко.
      Названные и бровью не шевельнули, только замолчали - впрочем, не больше, чем на полсекунды, - и продолжали свой прежний разговор.
      Вскоре Лубенцова вызвал к себе командир дивизии.
      - Все готово? - спросил он.
      - Да, товарищ генерал.
      - Кто идет, вернее, кто плывет старшим?
      - Воронин.
      Генерал призадумался.
      - Нет, - сказал он. - Тут нужен офицер. Операция очень сложная. Мещерского пошли.
      Лубенцов выразительно посмотрел на генерала.
      - Мне бы не хотелось его посылать, - сказал он медленно.
      - Жалко?
      - Жалко.
      - А солдат не жалко?
      Лубенцов возразил:
      - И солдат жалко. Но Мещерский - поэт... Он стихи пишет.
      - Поэт, поэт! - засмеялся генерал. - Если бы он был поэт, его бы в газетах печатали.
      Лубенцов сухо сказал:
      - Всему свой срок.
      - Поэт, говоришь? - задумчиво переспросил генерал, потом, прищурив глаза, усмехнулся: - Ну и хорошо. Пусть пойдет в поиск, а то ему не о чем будет писать. Офицер нужен! - закончил он твердо.
      - Есть! - хмуро сказал Лубенцов.
      Он вызвал к себе Мещерского и выделенных для поиска разведчиков и на трофейной машине отправился вместе с ними к озеру Мантельзее.
      Это озеро, расположенное в дивизионном тылу, имело в длину свыше двух километров. Целый вечер и половину ночи разведчики тренировались в плавании, а Лубенцов, сидя на берегу, засекал их скорость. Плавали они в полном снаряжении с автоматами и с "пленным", которого, к своей великой досаде, изображал новый ординарец Лубенцова, молоденький ефрейтор Каблуков.
      Когда разведчики вылезли, наконец, из воды и, усталые, уселись на берегу, Воронин, глядя на озеро, задумчиво сказал:
      - Хоть бы немец попался хороший, знающий, а не какой-нибудь дурачок!..
      На следующий день, перед поиском, разведчики постирали в Одере свои гимнастерки, пришили чистые воротнички. Они тихо возились в землянке у НП, разговаривая о самых незначительных вещах. Лубенцов разглядывал в тысячный раз свою карту. Иногда он косился на левый обрез ее, где огромным пауком расположился Берлин.
      Соловьи щелкали, щелкали без конца, и в вышине мигали весенние звезды. Напряженная тишина становилась все необъятнее, и гул артиллерийских налетов не нарушал ее, а еще больше подчеркивал.
      В эти темные фронтовые ночи происходящее вокруг казалось обыденным и давно известным. Только изредка в голове проносилась мысль о том, что находишься ты не просто у какой-нибудь из тысяч пройденных рек, а именно у Одера.
      Разведчики разговаривали потихоньку о том, о сем, рассказывали друг другу разные истории, лишь иногда кто-нибудь, словно невзначай, произносил фразу вроде:
      - Видал давеча пожары? Берлин бомбят...
      - Интересно, Гитлер здесь или уже удрал?
      И все про себя улыбались от мысли, что два таких страшно отдаленных друг от друга понятия, как "Берлин" и "здесь", теперь уже взаимозаменяемы.
      Приготовленную заранее большую старую ольху тихо снесли в воду. Чтобы сделать дерево погуще, на него навязали ветви, срезанные с других, молодых деревьев. Разведчики в зеленых халатах совершенно терялись среди листвы.
      Послышались приглушенные голоса:
      - Готово?
      - Готово.
      - Счастливо, Саша!
      - До свиданья, товарищ гвардии майор!
      - Отчаливай!
      Одинокое дерево темной, узорчатой массой медленно поплыло по течению среди разных других предметов; досок, бревен, тачек, стульев, разбитых лодок.
      III
      И Лубенцов и все наблюдатели этой ночью заметили, что немцы ведут себя очень тихо, почти не стреляют и даже ракеты жгут только изредка. Лубенцов, по понятной причине, радовался этому, но, конечно, не мог знать, в чем дело.
      А дело было в том, что немецкие передовые части ждали к себе в гости высокопоставленное лицо, имени которого никто еще не знал. Началась мойка и чистка блиндажей, мундиров, бритье и стрижка солдат.
      Приезд гостей из Берлина был полной неожиданностью даже для командующего группой армий генерал-полковника Хенрици. Генерал, только что назначенный на этот пост, находился в подавленном настроении. На Висле, когда армия была сильна и укомплектована кадровыми частями, ею командовал эсэсовец Гиммлер - знаменитый палач, но ничтожный полководец. Теперь же, когда армия разгромлена и дивизии пополняются необученными юнцами и фольксштурмовскими старцами, командовать группой назначили его, кадрового генерала.
      С чувством глубокого презрения генерал просматривал заметки Гиммлера, забытые рейхсфюрером СС среди штабных бумаг. Какие-то астрологические бредни, выписки о военном искусстве... IX века, дурацкие сравнения собственной персоны с Генрихом Птицеловом, чьей воплощенной ипостасью Гиммлер, по слухам, считал себя, - все это потрясло трезвого генерала.
      В таком настроении находился новый командующий когда вбежавший адъютант доложил ему о прибытии рейхсминистров фон Риббентропа и Розенберга.
      Министры были крайне поражены тем, что генерала не известили об их приезде. Очевидно, Берлин забыл сообщить. "Обычное явление при царящей там угрожающей неразберихе!" - буркнул фон Риббентроп.
      Оказывается, они прибыли на фронт в качестве пропагандистов: для поднятия боевого духа в войсках.
      Генерал решил, что министры, занятые своими основными обязанностями, очень спешат, и спросил, желают ли они выехать к частям немедленно. Но, видимо, они не спешили. Тогда генерал вдруг сообразил, что господам рейхсминистрам просто н е ч е г о д е л а т ь в Берлине. Просто нечего делать! Генерал, разумеется, не мог знать о лихорадочной закулисной деятельности Риббентропа. А Розенберг? Этот еще числился министром восточных территорий, что казалось особенно глупым и смешным в нынешней ситуации, когда советские войска стоят на Одере.
      Командующий информировал министров о своих тщетных попытках оттеснить русских с захваченного ими предмостного укрепления на западном берегу. При этом министры сидели тихие и очень грустные.
      Все-таки было заметно, что они здесь отдыхают, как мальчишки, убежавшие от розги классного наставника. Действительно, уже просто невозможно было находиться поблизости от фюрера, в бомбоубежище рейхсканцелярии. Приказы отдавались и тут же отменялись. Беспрерывные истерики, бесконечные обвинения всех и каждого, и эта длинноногая бабенка Браун, сующая свой нос во все дела. Придворная мелодрама эпохи упадка. Удручающая обстановка. А в самом Берлине все было забито беженцами с востока. Люди спали в тоннелях метро. По ночам происходили дикие грабежи и убийства. Среди развалин гнездились шайки дезертиров. Видные государственные чиновники без разрешения покидали столицу и бежали неизвестно куда.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28