– Ах ты, продувная бестия! Да тебя следует сильно наказать!
      – Хорошо, я десять раз скажу «Я вас люблю», потом брошусь к вашим ногам и взмолюсь: «Святой отец, делайте с моим телом и душою все, что пожелаете, потому что я душой и телом принадлежу вам!»
      – Моя Джулия… Любимая моя! Что бы я без тебя делал! Ты присмотришь за Лукрецией, да? Ты ведь такая искушенная женщина!
      – Особенно искушенная по части обмана мужей, не так ли?
      – Это был не обман. Бедный Орсино, он сам этого хотел – очень хотел.
      Они расхохотались, и Джулия заверила Александра, что будет присматривать за Лукрецией как за родной сестрой, потому что любит ее как сестру.
      После чего Джулия перешла к другой теме. Она очень хотела, чтобы Папа подобрал хорошего жениха и для малышки Лауры – пусть вся Италия узнает, что Папа признает девочку своей дочерью!
      – Несомненно! – ответил Александр. – У моей драгоценной Лауры будет самый лучший на свете супруг.
      Он не отпускал от себя Джулию ни на шаг. В это время над Римом сгущались тучи, и ему необходимо было веселье и отдохновение, которые даровала ему Джулия. К тому же его любовная активность с годами вовсе не убывала, и это служило им постоянным поводом для интимных шуток.
      Джулия оказалась замечательным лекарством от всех неурядиц.
      Лукреция и Джулия сидели вдвоем в апартаментах Лукреции. Волосы они распустили, так как недавно их вымыли.
      – На балконе сейчас солнце, – сказала Джулия, – пойдем туда. Солнечный свет высветляет волосы.
      – А можно нам выходить на балкон?
      – А почему нет?
      – Но ведь тогда до нас доберется чума…
      – Ах, Лукреция, неужели тебе не надоело сидеть взаперти? «Не смейте выходить, ни на минуту»! Как мне это надоело!
      – Ну, знаешь, если мы заразимся чумой, мы затоскуем еще больше.
      – Вероятно. Скорей бы жара спала. Тогда, наверное, и воздух станет чище, и заразы поубавится.
      Джулия встала и тряхнула мокрыми волосами.
      – Я иду на балкон!
      – Но разве ты не обещала святому отцу не выходить из дома?
      – О балконе же речи не шло! Я обещала не выходить за пределы дворца.
      – Но он мог иметь в виду и балкон!
      – Тогда давай сделаем вид, что этого он в виду не имел. Короче, я собираюсь выйти и высушить волосы на солнце.
      – Не надо, Джулия, не надо!
      Но Джулия уже не слышала – она выпорхнула на балкон.
      Лукреция сидела в глубокой задумчивости. Потом взглянула на фигуру Мадонны и на теплившуюся перед ней лампаду.
      – О, Святая Мать, – взмолилась она. – Сделай так, чтобы все стало хорошо!
      Она знала, что слишком многое нехорошо. И не только из-за чумы – к ней, в общем-то, уже привыкли. Дело в том, что об отце ходили гадкие сплетни. Она слышала, о чем перешептываются слуги, – об этом она не рассказывала никому, так как понимала, что тогда слугам несдобровать, их накажут, и ужасно. Слуги шептали, что положение Папы нестабильно, что слишком многим хотелось бы его сместить и выбрать нового Папу. Стране угрожало французское вторжение, и слуги шептались о том, что Папу считают тайным сторонником врагов.
      От этого Лукреция страдала. Она ничего не знала о политических пристрастиях мужа. Да, теперь они спали в одной постели, она стала настоящей женщиной, правда, несколько разочарованной. Джулия считала ее мужа холодным, Лукреция же обнаружила, что ее саму холодной никак не назовешь. Она не понимала, что с ней происходит. В ней росло желание – чего-то, что она и сама не могла выразить словами, но одно ей было ясно: желание это Джованни удовлетворить не мог. Она ночи напролет слушала его храп и мечтала о том, как обнимают ее мужские руки. Но не руки Джованни. И все же порою она думала, что и такой любовник все лучше, чем никакого.
      Все это очень отличалось от того, что ей рассказывала Джулия, но ведь Джулия была возлюбленной несравненного Александра!
      Конечно, где-то есть мужчина, которого она пожелала бы себе в любовники, но этот мужчина должен обладать всеми качествами настоящего Борджа.
      Однако это ее проблемы, а Лукреция вовсе не была эгоисткой, и потому проблемы других казались ей куда более значимыми, чем ее собственные.
      Она находила время подумать о бедном Чезаре – он был в еще большей ярости, чем прежде, потому что над страной нависла опасность, а он ничего не мог поделать. Он мечтал о свой собственной condotta в армии, он мог наконец-то снискать воинскую славу, но в этом ему было отказано. Адриана вновь впала в набожность и целые дни проводила в молитвах – из этого было ясно, что она тоже очень обеспокоена.
      В этот момент она услышала крики на площади и выбежала на балкон взглянуть, что случилось. И едва успела подхватить Джулию – та на мгновение потеряла сознание.
      На лбу Джулии была кровь.
      – Что там происходит?
      – Не выходи туда, – произнесла Джулия. – У меня кровь? Меня увидели, под балконом собралась толпа, и ты слышала, что они обо мне говорили?
      – Я слышала крики. Сядь, прошу тебя. Я промою рану. Она хлопнула в ладоши, сбежались рабы.
      – Принесите чашу с водой и мягкую ткань, – приказала она, – но никому ничего не рассказывайте.
      Джулия пристально смотрела на Лукрецию.
      – Они называли меня всякими гадкими словами, – пожаловалась она, – и упоминали Его Святейшество.
      – Они?.. Да как они посмели!
      – Посмели, Лукреция. Значит, в городе происходит нечто, что мы не знаем, не понимаем.
      – Ты считаешь, они хотят лишить его престола?
      – Он этого никогда не допустит. Рабыня принесла воду. Джулия сказала:
      – Я вышла на балкон, споткнулась и ударилась. Рабыня молча поклонилась и вышла – по всему было видно, что она не поверила этому объяснению.
      Они знают, в чем дело, подумала Лукреция. Они знают больше, чем дозволено знать нам.
      Удержать втайне новость – что любовницу Папы закидали камнями на балконе дворца его дочери – не удалось. Когда весть об этом дошла до Александра, он поспешил к ним.
      Несмотря на грозившую ему самому опасность, Александр больше всего беспокоился о благополучии своей возлюбленной и своей дочери.
      Он нежно обнял их, и на лицо его легла тень.
      – Дорогая, покажи мне рану! Мы должны удостовериться в том, что нет нагноения. Святая Матерь Божья, да ведь они могли выбить тебе глаз! Но святые берегут тебя, моя драгоценная, и рана, кажется, не очень серьезная. Ах, Лукреция, доченька моя, а ты не пострадала? Дева Мария, благодарю тебя!
      Он крепко прижал их к себе, будто боялся хоть на миг их отпустить. Лукреция взглянула ему в лицо и поняла, что положение серьезное.
      – Вы не должны волноваться, отец, – сказала Лукреция. – Мы будем более осторожны, и пока все не успокоится, не выйдем на балкон.
      Папа отпустил их и повернулся к скульптуре Мадонны. Губы его беззвучно шевелились – он молился, и девушки поняли, что он старается найти решение.
      Наконец он повернулся к ним. Перед ними стоял прежний Александр, твердый и уверенный в себе.
      – Дорогие мои, – объявил он. – Я должен совершить нечто, что несказанно печалит мое сердце, – я должен отослать вас из Рима.
      – Пожалуйста, не делайте этого, отец, – взмолилась Лукреция. – Позвольте нам остаться с вами. Мы клянемся, что впредь никогда не выйдем на улицу, но уехать от вас – нет, ничто не может сравниться с этим горем!
      Александр улыбнулся и погладил ее по голове.
      – А моя Джулия, что она ответит на это предложение? Джулия бросилась к его ногам и схватила его за руку. Она лихорадочно соображала. Что-то обрушилось на Рим, что-то более страшное, чем чума. В город может войти французская армия, она выберет нового Папу, и, кто знает, что тогда произойдет с Александром?
      Джулия считала Александра прекрасным любовником, опытным и знающим – она понимала, что лучшего наставника в науке любви ей не сыскать во всем Риме. Но отчасти привлекала в нем и его власть – Джулии льстил статус любовницы самого богатого в Риме кардинала, который затем стал Папой Римским. С этим Джулия ничего поделать не могла: она была тщеславна. И только представить, что его могут лишить сана, и даже увезти пленником во Францию! Нет, без славы, без могущества, без богатства это уже будет совсем не тот человек, которого она любила…
      Потому Джулии не так уж и претила мысль переждать где-то в тиши тяжкие времена, пока все успокоится и Александр вновь обретет прежнюю власть – или же окончательно ее утратит.
      Однако она ничем не выдала эти свои мысли, а Александр, который легко угадывал двуличие в любом, не мог разглядеть его в своей даме сердца. Скорее всего потому, что всегда видел лишь то, что хотел видеть.
      Он был все так же предан Джулии, и разница в годах сделала его менее зорким: хотя у Джулии уже был от него ребенок, она по-прежнему казалась ему юной и наивной девушкой. Ее страсть всегда казалась ему безыскусной, ее радость при виде его казалась ему отражением его собственной радости. И он считал, что разлука будет для нее таким же тяжким испытанием, как и для него.
      – Мы вас не покинем, святой отец, – твердо заявила Джулия, – мы перенесем все, лишь бы оставаться подле вас. Я лучше умру от чумы или погибну от меча чужеземца, чем…
      – Замолчи, умоляю! – не выдержал Александр. – Ты сама не понимаешь, что говоришь!
      Джулия выпрямилась, лицо у нее теперь было таким же решительным, как и лицо Лукреции.
      – Это правда! – воскликнула она. – Мы выдержим все… все… – и она на мгновение умолкла, как бы дав Александру явственно представить, что «все» она имела в виду, – но не покинем вас!
      – Это правда, правда, отец! – Лукреция обвила его руками – она-то говорила совершенно искренне.
      – Дорогие мои девочки! – голос Александра дрожал от переполнявших его чувств. – Именно потому, что я так вас люблю, я буду непреклонен. Я не могу позволить вам остаться. Жизнь моя без вас померкнет, но я и представить не могу, как черна она станет, если я в своем эгоизме позволю вам остаться и с вами что-нибудь случится! Французы собираются с силами. Это боевой народ, и он полон решимости овладеть Неаполем. Но на Неаполе французы не успокоятся, кто знает, может, сапог завоевателя ступит и в Рим. Моя любимая, моя дражайшая Джулия, ты не боишься смерти от руки неприятеля, но ведь может случиться нечто более страшное, чем смерть… Вы так молоды и так красивы… В мире нет женщин прекрасней. И можете ли вы представить, что ждет вас, попади вы в лапы грубой солдатни? Я и помыслить об этом не могу. Я не смею об этом думать. Так что лучше уж я на время лишусь счастья лицезреть вас, чем буду думать о таком…
      – Тогда нам все-таки придется ненадолго уехать – только чтобы успокоить вас, – предложила Джулия.
      – Но я надеюсь, что вы отошлете нас не слишком далеко от Рима, – добавила Лукреция.
      – Дорогие мои, уверяю, что, как только опасность минует, я поспешу снова заключить вас в мои объятия.
      Он обнял их и прижал к своей груди.
      – Вот вам мой план, милые мои девочки. Лукреции пора нанести визит во владения своего супруга, в Пезаро. В Пезаро вы поедете обе.
      Лишь одного человека перспектива покинуть Рим приводила в восторг, и этим человеком был Джованни Сфорца. Он заверил Папу, что наиглавнейшей заботой его будут столь дорогие сердцу Его Святейшества дамы, да, он полностью согласен с Его Святейшеством: в мае 1494 года Рим вряд ли самое безопасное для них место.
      Так что в один прекрасный солнечный день на площади Святого Петра собралась толпа возбужденно болтавших слуг и рабов: они должны были сопровождать кортеж. Джулия объявила, что не может путешествовать без своих парикмахеров, портних и прочих столь необходимых прислужниц, Лукреция, сознавая, как ее люди будут без нее тосковать, также настояла на том, чтобы взять их с собой. Тщетно Джованни Сфорца пытался их убедить, что в тихом Пезаро вряд ли нужна подобная пышность, – женщины его не слушали, и Джованни, мечтавший поскорее убраться из Рима, сдался.
      В процессию входила и Адриана со своими священниками и слугами, а Папа стоял на балконе, пока две золотоволосые головки, столь для него дорогие, окончательно не скрылись из виду.
      А затем он закрылся в своих апартаментах, чтобы всласть нагореваться. Но горевал он недолго: он перешел к действиям, то есть тщательно рассмотрел сложившуюся политическую ситуацию и пообещал себе, что сделает все возможное, чтобы ее разрядить, дабы возлюбленные его девушки поскорее вернулись.
      Чем дальше они отъезжали от Рима, тем, к удивлению Лукреции, улучшалось настроение Джулии.
      – Можно подумать, – в конце концов сказала Лукреция, – что ты рада избавиться от святого отца.
      – Какой смысл лелеять свою тоску? От этого тоскуешь еще больше. Давай постараемся забыть, что мы теперь изгнанницы, мы изгнаны из нашего любимого города, от нашего святого отца. И постараемся извлечь из нашего нынешнего положения максимум удовольствия.
      – Это будет непросто, – ответила Лукреция. – Ты заметила, как он загрустил?
      – Он – самый мудрый человек в Риме, – заверила ее Джулия, – и скоро найдет способ избавиться от печали. Именно он научил меня так относиться к жизни. Скоро он снова будет весел, поэтому постараемся развеселиться и сами.
      – Да, ты права, он действительно именно так смотрит на жизнь, – согласилась Лукреция.
      Они двигались к северу, через весь «итальянский сапог», и в каждом городе люди сбегались поглазеть на путешественников. Они таращили глаза на двух златокудрых красавиц в богатых платьях, на малышку Лауру, и перешептывались в восхищении – слухи о том, что и эта малышка, и Лукреция – дочери самого Папы Римского, дошли и сюда.
      Они вывешивали приветственные знамена, а сеньоры городков закатывали в честь путешественниц пышные приемы. Здесь, в провинции, как-то не верили, что Александра лишат сана, и полагали опасным обижать любимиц того, кто, как поговаривали, был наделен сверхъестественными силами.
      Настроение Джованни Сфорца улучшалось соответственно расстоянию, отдалявшему его от Рима. Он приобрел новый статус, богатство, он даже стал чем-то вроде возлюбленного, о котором так мечтала Лукреция, а она, в свою очередь, полагала, что даже счастлива в супружестве, – Лукреция, как всегда, старалась видеть в жизни лишь хорошие ее стороны.
      Джованни прямо распирало от гордости при виде развешанных в его честь флагов и от того, что богатые сеньоры, которые всегда смотрели на него свысока – как, например, Урбино, – оказывали ему теперь почести.
      Джованни наконец-то осознал, какие привилегии он получил, породнившись с Борджа, и стал нежнее относиться к жене и всячески старался ее порадовать, а поскольку она с готовностью принимала все, что могло ее порадовать, в течение всего путешествия между ними царила полная гармония.
      Сфорца выслал инструкции своим слугам в Пезаро: он желал, чтобы на этот раз его приветствовали куда пышнее, чем обычно, – пусть путь их будет усыпан цветами, знамена вывешены, а по прибытии поэты должны будут прочесть стихи, специально написанные в честь его и его супруги.
      Так что дорога через Апеннины прошла не только без происшествий, но и с большой помпой, а посему он поздравил себя с тем, что жена его не только красавица, но и дочь, что бы там ни происходило, по-прежнему самого могущественного в Риме человека.
      Она заслужила быть принятой в Пезаро с надлежащим триумфом.
      Лукреция и Джулия потрудились накануне въезда в город вымыть свои роскошные волосы, Лукреция намеревалась также надеть расшитое золотом платье и украсить волосы драгоценной сеткой.
      Она лежала подле мужа, думала о предстоящем дне и вспоминала ту страсть, с которой муж ласкал ее во время всего путешествия, – она и не предполагала, что он на такое способен. Единственное, чего ей сейчас хотелось, – чтобы он проснулся и снова занялся с нею любовью.
      Потом она принялась размышлять о том, что сейчас происходит в Риме: оправился ли отец от свалившихся на него невзгод? Джулия, казалось, совсем не горевала по поводу долгой разлуки, хотя наверняка понимала, что Александр ищет утешения у какой-то иной женщины.
      Странно, что Джулию это совсем не беспокоит. Но, возможно, оно и к лучшему, потому что, если бы она волновалась, она бы чувствовала себя несчастной, а поскольку Папа все равно искал бы утешения, нет ничего дурного в том, что Джулия ведет себя спокойно. Поднялся ветер, и она услыхала, как по крыше застучали дождевые капли.
      Дай Бог, чтобы наутро тучи разогнало!
      – Джованни, – прошептала она, – ты слышишь? Ветер…
      Джованни, конечно, не красавец и не похож на возлюбленного ее мечты, но она всегда была готова к компромиссам. Она с готовностью наделила его и красотой, и качествами, которыми он не обладал, и видела его таким, каким хотела бы видеть.
      Она легонько погладила его по щеке. Лицо его дернулось, он сердито смахнул ее руку – так отгоняют надоедливую муху.
      – Джованни, – снова позвала она. В ответ он захрапел еще громче.
      Они въехали в Пезаро под проливным дождем.
      С подоконников свисали промокшие стяги, иные из них сорвало ветром, и они лежали на земле – обыкновенные мокрые тряпки. Владетель Пезаро приказал вывесить стяги, их и вывесили, но ветер не подчинялся его приказам, и потому въезд не получился таким торжественным, как планировал господин.
      Джулия сердилась: дождь вымочил ее прекрасные волосы, так что они теперь были не золотистыми, а просто темно-желтыми, а наряд так вообще испорчен!
      – Черт бы побрал этот Пезаро! – в сердцах воскликнула она и пожалела, что не осталась в Риме.
      Адриана бормотала себе под нос молитвы. Платье вымокло, прилипло к телу, волосы растрепались и выбились из-под головной сетки, и Адриана чувствовала себя приниженной, а это она никак перенести не могла. Однако она старалась сохранять спокойствие и даже слегка улыбалась: хуже, чем в Риме, сейчас нигде быть не могло.
      Платье и волосы Лукреции также выглядели плачевно. Одна из ее служанок разыскала большой плащ и закутала им хозяйку, так что те из обитателей Пезаро, которые, несмотря на дождь и ветер, все же вышли встречать господ, так и не смогли узреть ее золотую красу.
      – Завтра непременно засветит солнце, – утешила она Джулию.
      – Столь же непременно, как и то, что завтра мы будем лежать в постелях и чихать, так что вряд ли увидим солнце, – злобно ответила Джулия.
      Наконец они подъехали к дворцу, и там, как и приказал владетель Пезаро, их ждали местные поэты с приветственными виршами.
      Так что им пришлось стоять на холодном ветру и слушать, как продрогшие и промокшие поэты читают свои сочинения в честь вновь прибывших.
      Джулия сердито шмыгала носом, Адриана тайно молилась о том, чтобы стихи оказались недлинными, Лукреция хранила приличествующую случаю улыбку и даже не поправляла мокрые кудри, которые, словно змеи, расползлись у нее по лицу. Однако и она вздохнула с облегчением, когда приветствия, наконец, были завершены.
      Господи, какое же счастье оказаться под крышей, обсохнуть и согреться у большого камина, поесть горячего и со смехом перебрать вместе с Джулией все детали их такого долгого и успешного путешествия – и слава Богу, что оно, наконец, завершено!
      Но на следующий день тучи разогнало ветром, и Пезаро засверкал под солнцем во всей своей красе.
      Лукреция в восхищении оглядывала синюю гладь Адриатического моря, горы, полукружьем охватившие город, по концам полукружья возвышались величественные вершины Аккьо и Ардицио.
      – Здесь кажется, будто весь остальной мир так далеко, словно и не существует, – сказала она Джулии.
      – Потому нас сюда и отослали!
      – Вот если бы отец и братья были здесь с нами! – воскликнула Лукреция.
      – О, Лукреция, тебе надо учиться чувствовать себя счастливой и в отдалении от братьев и отца.
      И в течение всех последующих дней Лукреция прилежно осваивала эту науку.
      Подданные Джованни изо всех сил старались потешить свою госпожу и показать ей, как счастливы они ее видеть. Банкеты, танцы, карнавалы шли сплошной чередой. Улочки города заполнила веселая толпа, в ней мелькали клоуны в смешных костюмах, жонглеры и акробаты, совершавшие немыслимые трюки в честь мадонны Лукреции. Жители Пезаро уверяли, что в городе никогда еще не было так весело, – и все благодаря новой графине.
      Лукреция сразу же завоевала их сердца – и не только своей красотой, но и тем, как искренне она радовалась пышному и веселому приему.
      Она и Джулия также участвовали в составлении программ празднеств – они стремились поразить жителей Пезаро богатством и пышностью. Они достали свои самые роскошные платья: пусть эти провинциалы посмотрят, как веселятся в Риме.
      Они твердо решили затмить местную красавицу Катерину Гонзага ди Монтевеккьо: они ее даже несколько побаивались, потому что слава о ее красоте дошла до самого Рима.
      Они снова вымыли волосы, надели драгоценные сетки, заверив при этом друг друга, что никогда еще так роскошно не выглядели, достали шелковые платья, которые надевали в Риме лишь по случаю каких-либо государственной важности торжеств, и в сопровождении Джованни отправились на бал во дворец Гонзага.
      Это был вечер их триумфа. Они со всех сторон оглядели местную красавицу и пришли к выводу, что, хотя кожа и фигура у нее прекрасные, нос все же крупноват, зубы плохие, а волосы уж никак не могут сравниться с их золотистыми локонами.
      Джулия веселилась от души, Лукреции тоже понравился бал, но, вернувшись во дворец Сфорца, она тут же отписала письмо Его Святейшеству, в котором рассказала все и о бале, и о красавице, чьи прелести были явно слухами приукрашены.
      Джулия приписала несколько строк к этому письму. Она сообщала, что Лукреции понравился ее новый дом и что она пребывает в добром здравии. Жители Пезаро выказывают свою преданность Джованни Сфорца посредством бесконечных празднеств, балов, танцев и маскарадов. Что касается ее самой, то, будучи вдали от святого отца, она не в состоянии полностью наслаждаться этими радостями. Сердце ее пребывает с тем, кто составляет главную радость и главное сокровище ее жизни. И она надеется, что Его Святейшество их не забудет и скоро призовет к себе.
      Такие письма очень радовали Папу. Он требовал, чтобы они писали ему каждый день, уверял, что каждая деталь их существования невероятно для него интересна и важна.
      И это было так: письма любимых дам были единственной радостью для него, тем более что французы продолжали грозить вторжением, а враги Папы здесь, на итальянском полуострове, все выше поднимали голову.
      И когда через несколько недель пришло известие, что Лукреция слегла в постель с лихорадкой, он испугался не на шутку. Он закрылся в своих апартаментах, никого не принимал и беспрестанно клял себя за то, что отослал ее прочь. Он строил планы скорейшего ее возвращения в Рим.
      Нет, решительно он не мыслил без них своего существования. Он написал, что отсутствие Джулии пробудило в нем демона чувственности, укрощать которого способна лишь она, и что из всех своих детей он больше всех обожает золотоволосую красавицу-доченьку. Да как он мог подумать, что мужчина может любить сыновей больше, чем такое хрупкое, такое нежное существо? Они обязаны вернуться. Они не должны больше с ним расставаться. Какими бы ни были опасности, им надлежит встречать их всем вместе.
      «Донна Лукреция, возлюбленная дочь моя, – писал он в страшном волнении. – Ты подарила нам дни величайшей тоски и горя. По Риму распространились ужасающие слухи, что ты безнадежно больна и даже что ты уже умерла. Ты можешь понять, какое страдание доставили нам эти слухи, ибо понимаешь, что мы любим тебя больше всех на свете. Мы благодарим Господа и Святую Мадонну, что они избавили тебя от опасности, и мы не обретем счастья, пока вновь не увидим тебя».
      Вот так и циркулировали письма между Римом и Пезаро, и хотя многим казалось, что Александр находится на грани краха, он отказывался это признавать, и твердил, что для счастья ему не хватает только одного: возвращения его любимых девочек.
      Джованни Сфорца мечтал остаться в Пезаро: он считал, что Апеннины представляют собою лучшую защиту от французов – вряд ли они стали бы предпринимать такие большие усилия для захвата такого маленького доминиона. К тому же вдали от своего отца Лукреция превратилась в преданную и любящую супругу. Так почему бы им вообще не жить в Пезаро?
      Правда, существовало одно препятствие. Он занимал в церкви определенный пост, и деньги ему платил Папа. Он также служил и дому Сфорца, но у его родича Лудовико, понимавшего, что первой жертвой в случае нападения французов станет именно он, не было для Джованни ни времени, ни денег. Джованни давно уже не получал от него никакой помощи, а если он вопреки желаниям Александра задержит здесь женщин, то и Папа перестанет ему платить…
      Так что, пока Лукреция и Джулия веселились и поражали провинцию своими нарядами, Джованни терзался сомнениями.
      Александр видел своего зятя насквозь. Слабак, трус, думал о нем Александр, презиравший подобных людей. Александр понимал, что Джованни с радостью затаился бы в Пезаро – подальше от опасностей, поближе к Лукреции.
      Но Александр понимал, что он не может затребовать дочь к себе, не может приказать мужу отослать жену к ее отцу, и потому придумал хитрый ход: он назначил Джованни Сфорца командующим неаполитанской бригадой и приказал ему срочно приступить к исполнению своих обязанностей.
      Получив это распоряжение, Джованни совершенно потерял голову.
      Он ворвался в комнаты Лукреции и потребовал, чтобы она вслух прочла депешу из Рима.
      – «Выехать немедленно… в Неаполь», – читала она. – Ты, Джованни, отправляешься в Неаполь? Но твоя семья всегда враждовала с неаполитанцами!
      – Так оно и есть! Что это задумал твой отец? Он, что, погубить меня хочет?
      – Как он может хотеть погубить моего мужа, если его главное желание – радовать меня?
      – А может, он полагает, что, избавив тебя от меня, он никоим образом не доставит тебе неудовольствия?
      – Джованни! – Лукреция взглядом молила его прекратить такие речи. Она ужасно не любила сцен.
      – О да! – Джованни не обращал внимания на ее взгляд. – Он хочет, чтобы ты вернулась к нему, он не может без тебя жить, разве не это он постоянно твердит? Ты думаешь, я дурак и не понимаю, почему он отдал такой приказ?
      – Да, мы с отцом любим друг друга, это правда. Джованни злобно захохотал:
      – Вы с отцом любите друг друга! Да над вашей любовью вся Италия смеется! Папа – возлюбленный отец мадонны Лукреции, и единственное его желание: держать свою дочь… у себя под рясой!
      – Джованни, ты сошел с ума! У тебя истерика!
      И это было правдой: Джованни действительно перепугался до истерики. Он понял, что Папа крепко держит его в своей паутине. Миланским родственникам нет до него никакого дела, тесть хочет от него избавиться и отсылает прямо в логово врагов его семейства. Что с ним будет, что будет?
      – Я отказываюсь подчиняться приказам Папы, – объявил он. – Неужели он думает, что я не понимаю, ради чего все это?
      – О, Джованни, – ответила Лукреция, – я бы не советовала тебе ослушаться отца.
      – Ну да, конечно, ты бы посоветовала мне другое: «Поезжай в Неаполь, Джованни, прими это назначение. Ты – Сфорца, кровный враг неаполитанцев, но поезжай, поезжай… Потому что мой отец хочет тебя устранить, чтобы я вернулась к нему… жила подле него, а слухи росли, росли, росли…»
      Он снова истерически расхохотался, лицо его исказил страх.
      Она попыталась успокоить его, но он только вопил:
      – Я не поеду! Слышишь? Не поеду!
      Плохие вести, как известно, в одиночку не ходят. Из Каподимонте, родного города Джулии, пришло сообщение, что ее брат Анджело тяжело болен и семья уже не надеется на его выздоровление.
      Джулия очень любила свою семью, в особенности братьев Анджело и Алессандро.
      Она сразу же отправилась к Лукреции. Та была поражена: никогда еще за время их знакомства она не видела на лице подруги такого отчаяния.
      Джулия объяснила, в чем дело, и Лукреция воскликнула:
      – Дорогая моя, как мне жаль! Мы должны молиться за его выздоровление!
      – От меня требуется большее, чем молитвы, – ответила Джулия. – Мне надо ехать к нему. Иначе мы с ним друг друга больше никогда не увидим!
      – Но ты помнишь, что приказал отец? Мы не имеем права покидать Пезаро без его разрешения.
      – Мой брат умирает, неужели это тебе не понятно? А что, если бы при смерти были Чезаре или Джованни? Ты бы не поехала?
      – Но это же не Чезаре и не Джованни, – спокойно возразила Лукреция. – Это всего лишь Анджело.
      – Он для меня такой же брат, как для тебя Джованни и Чезаре!
      Однако Лукреция не могла с этим согласиться: Джулия не понимала, насколько тесны связи в семействе Борджа. Да и Папа рассердится, если узнает, что Джулия отправилась из Пезаро к своей семье.
      – К тому же, – напомнила Лукреция, – Орсино находится в Бассанелло, это недалеко от Каподимонте. А ты знаешь, что отец не любит, если твой муж находится где-то поблизости от тебя.
      – Я не собираюсь встречаться с Орсино.
      – Но он сам может приехать к тебе. Ах, Джулия, если ты дорожишь любовью моего отца – не езди в Каподимонте.
      Джулия молчала: она разрывалась между желанием повидать брата и желанием во всем потакать Папе.
      Джованни отправился в Неаполь. Лукреция попрощалась с ним без особых сожалений. За эти последние дни она окончательно убедилась в том, что ее муж – слабак, а ей нравились мужчины сильные, похожие на отца и братьев.
      Джованни, озлобленный и растерянный, решил, что, поскольку он не может сотрудничать с врагами своей семьи, он будет лишь притворяться, что служит им, а сам станет передавать в Милан все сведения о передвижениях и планах неаполитанской армии. Конечно, шпионить – очень опасно, и если его замыслы раскроют, ему несдобровать. Но что еще он может сделать? Как еще сможет сохранить связь со своей семьей? Он был мелким правителем мелкого сообщества и не мог жить без поддержки семьи и Папы.
      После отъезда Джованни дворец погрузился в уныние. Развлечения кончились – у девушек не было к ним охоты. Они целыми днями просиживали в комнатах Лукреции. Лукреция возилась с Лаурой, а Джулия все глядела в окна – не покажется ли посланец из Каподимонте?