Мадонна Семи Холмов

      Пантизилия кивнула, однако она не разделяла радужных надежд Лукреции.
      Лукреция все еще не разведена, а чтобы получить развод, надо доказать, что она virgo intacta, что супруг ее был бессилен исполнить свои обязанности. Одна надежда, что Лукрецию не заставят проходить осмотр… Святая Матерь, в ужасе подумала Пантизилия, спаси и сохрани…
      Она любила Лукрецию, правда, любила. Никто и никогда еще не был к ней так добр. Ради Лукреции она станет лгать, да она все ради нее сделает! Рядом с Лукрецией и она прониклась верой в то, что все в жизни будет хорошо, что беспокоиться не о чем. Замечательная философия! И Пантизилия надеялась, что ей удастся до конца сохранить эту веру.
      – Пантизилия, как ты считаешь, может, мне следует отправиться к отцу и объявить, что мы с Педро любим друг друга? Что Педро – мой супруг, и что мы должны пожениться?
      Услышав эти слова, Пантизилия встряхнулась и спустилась на землю.
      – Его Святейшество недавно пережил удар, мадонна. Брат ваш умер всего три месяца назад. Пусть он оправится от одного удара, пока вы преподнесете ему следующий.
      – Но он будет рад! Он любит детей и хочет, чтобы у нас были свои дети.
      – Но не дети камердинеров, мадонна. Молю вас, послушайтесь моего совета. Подождите, выберите правильный момент. Еще есть время.
      – Но люди-то станут замечать!
      – Сестры? Да они не очень-то наблюдательны. Я сошью вам платье с высокой талией и пышной юбкой, в таком платье можно родить – никто и не заметит.
      – Странно, Пантизилия, но я так счастлива!
      – Дражайшая мадонна, вы созданы для материнства.
      – Наверное, так и есть. Когда я думаю о том, как буду держать ребенка на руках, как покажу его Педро, все во мне поет от радости. И тогда я забываю обо всех заботах. Я забываю о Джованни, забываю о горе отца, о Чезаре и… Не важно. Я даже чувствую себя виноватой.
      – Вот уж глупости, счастливый человек всегда прав. Счастье – вот в чем главный смысл жизни.
      – Но мой брат недавно погиб, отец сломлен горем, а я – по-прежнему жена другого.
      – Время пройдет, и с ним грусть Его Святейшества. А Джованни Сфорца больше не будет вашим мужем, да он никогда им и не был… Его Святейшество об этом позаботится.
      Пантизилия старалась не углубляться в этот вопрос. Она знала, что Лукреции придется предстать перед кардиналами и объявить себя девственницей. Нет, юбку следует сделать очень пышной…
      Теперь Папа проводил много времени со своим старшим сыном. Как говорили в Ватикане: «Его Святейшество позабыл свои клятвы покончить с непотизмом, он забыл своего Джованни, и теперь вся его любовь принадлежит Чезаре».
      Отношения между Александром и Чезаре изменились.
      Удар потряс Александра основательно, Чезаре же стал гораздо терпимее и спокойнее – он был убежден, что отец уже никогда не станет таким, как прежде, что теперь положение изменилось, что отец впадет все в большую от него зависимость.
      Александр чуточку утратил в своем авторитете, Чезаре чуточку приобрел. В дни скорби Александр выглядел настоящим стариком, сейчас он несколько оправился, но уже не казался мужчиной в расцвете сил.
      А Чезаре усвоил один важный урок: он может делать все, что ему заблагорассудится, и все сойдет ему с рук.
      Папа сказал ему:
      – Сынок, что-то эта история с разводом твоей сестры затягивается. Пора ей предстать перед ассамблеей.
      – Да, отец. Чем скорее она освободится от этого человека, тем лучше.
      – Но ты там, в Неаполе, не терял времени даром? Ты обсудил с королем вопрос о возможном муже для твоей сестры?
      – Конечно, Ваше Святейшество. Мне предложили Альфонсо, герцога Бишельи.
      – Незаконнорожденный… – пробурчал Папа. Чезаре пожал плечами.
      – И к тому же брат Санчи, – продолжал Александр.
      – Он похож на сестру только внешне.
      Папа кивнул. Он мог простить Чезаре смерть Джованни, потому что Чезаре – один из Борджа и его сын, но он не мог простить Санче того, что она стала одним из поводов для соперничества между Чезаре и Джованни.
      Он обдумывал этот вариант. Союз с Неаполем был бы сейчас выгоден, а когда нужда в нем отпадет, легко можно будет избавиться и от этого брака.
      – А ко мне обращался и князь Салерно по поводу своего сына Сансеверино.
      – Не сомневаюсь, что король Неаполя слышал об этом, именно поэтому он так хочет, чтобы вы подумали об Альфонсо Бишельи. Ему бы не хотелось, чтобы в нашу семью вошел союзник французов.
      – Но есть еще Франческо Орсино, и владетель Пиомбино, и Оттавиано Риарио…
      – Ах Лукреция, она еще не успела избавиться от одного мужа, а ее ждет уже целая толпа претендентов. Счастливица Лукреция!
      – А ты, конечно, думаешь об одном – что тебе отказано в праве на брак, сын мой.
      Глаза Чезаре вспыхнули.
      – Отец, мне намекнули, что, если я стану свободен, мне могут предложить Карлотту Арагонскую, законную, – Чезаре сделал особый упор на этом слове, – дочь короля. Она получила образование при французском дворе.
      Воцарилось молчание. Чезаре подумал, что это величайший миг в его жизни, потому что Папа впервые вознамерился поступиться своим превосходством. Минуты тянулись как часы, и наконец Александр произнес:
      – Такой брак может принести нам много выгод, сын мой. Чезаре упал на колени и горячо поцеловал отцу руку.
      С этим сыном, думал Александр, я позабуду все свои печали. Он достигнет величия, и я перестану горевать о его погибшем брате.
      Теперь жизнь Лукреции в монастыре Сан-Систо состояла из чересполосицы радостей и страхов.
      Она и Педро предавались удовольствиям как люди, которые подсознательно понимают, что все это – ненадолго. Они ловили каждый миг счастья, они наслаждались каждой минутой, потому что не знали, когда наступит день их расставания.
      Пантизилия все время была с ними, она делила их радости и печали и часто плакала по ночам, думая о том, что ждет влюбленных.
      И вот однажды Педро принес от Папы ту самую весть: Лукреции надлежит предстать перед ассамблеей послов и кардиналов в Ватикане. Там ее объявят virgo intacta.
      Лукреция впала в панику.
      – Что мне делать? – без конца спрашивала она Пантизилию.
      Маленькая горничная пыталась ее успокоить. Ей следует надеть платье, которое Пантизилия для нее приготовила, сейчас зима, в монастыре холодно, так что неудивительно, если она наденет побольше нижних юбок. Ей надо высоко держать голову и всем своим видом убеждать их в своей невинности. Она сможет. Она должна.
      – Но как, как, Пантизилия? Я буду лгать этим достойным, осененным святостью людям?
      – Вы должны, дорогая мадонна, у вас нет другого выхода. Так решил святой отец, и вам необходимо освободиться от Джованни Сфорца. На каких других основаниях вы сможете получить развод?
      Лукреция начала истерически хохотать.
      – Пантизилия, почему ты так торжественно выглядишь?
      Неужели ты не видишь, какая это нелепая шутка? Я уже на шестом месяце беременности и должна объявить себя перед ассамблеей девственницей! Это было бы смешно, если бы не было так грустно… И все может кончиться настоящей трагедией.
      – Дорогая мадонна, мы не допустим такого конца. Вы сделаете то, что требует от вас отец, и, освободившись, выйдете замуж за Педро, уедете с ним туда, где вас будут ждать мир и покой.
      – Ах, если бы это было так!
      – Помните об этом, когда будете стоять перед кардиналами, и это придаст вам смелости. Если вы солжете, вы обретете свободу. К тому же вы ведь носите под сердцем ребенка не от Джованни Сфорца… Ваше счастье и счастье Педро зависят от того, как вы поведете себя перед ассамблеей. Помните об этом, мадонна.
      – Да, я буду помнить, – твердо пообещала Лукреция.
      Пантизилия одевала ее на этот раз с особой тщательностью. Расправив пышные бархатные сборки, она еще раз оглядела дело своих рук и осталась довольна.
      – Никто не догадается… Клянусь! Ох, мадонна, какая вы бледненькая!
      – Я чувствую, как бьется мое дитя – оно наверняка упрекает меня за то, что я вознамерилась отрицать его существование.
      – Нет, вы ничего не отрицаете! Наоборот, вы стараетесь устроить ему счастливую жизнь. Не думайте о прошлом, мадонна. Смотрите в будущее. Думайте о счастье, которое вас с Педро ждет.
      – Ах, моя малышка Пантизилия, что бы я без тебя делала!
      – Мадонна, у меня никогда не было хозяйки лучше. Без вас жизнь моя была бы ужасна. И все, что я для вас делаю, вознаграждается в тысячекратном размере.
      Они обнялись, прижались друг к другу, словно две испуганные птахи.
      И вот она отправилась в Ватикан, и здесь, в присутствии отца и членов ассамблеи слушала, как один из кардиналов зачитывает подписанный ею когда-то документ – о том, что ее брак с Джованни Сфорца не был осуществлен, что она по-прежнему virgo intacta. Это не было настоящим супружеством, и они, кардиналы, собрались здесь, чтобы объявить брак недействительным.
      Она стояла перед ними. Никогда еще ее от природы невинное выражение лица не служило ей так хорошо.
      Кардиналы и послы были поражены ее красотой и юностью – им и не требовалось иных доказательств.
      Ей объявили, что отныне она – не жена Джованни Сфорца, и она ответила благодарственной речью. Она так горячо их благодарила, что они были просто очарованы.
      В какой-то момент дитя резко дернулось, и она побледнела и пошатнулась.
      – Бедная девочка! – прошептал один из кардиналов. – Какое испытание для такой юной и невинной натуры!
      Папа ждал ее в своих личных апартаментах. Чезаре был с ним.
      – Дорогая моя! – Папа тепло ее обнял. – Наконец я снова держу тебя в своих объятиях. Это было тяжелое время для всех нас.
      – Да, отец.
      А Чезаре добавил:
      – А то, что ты спряталась от нас… Это было самым тяжким.
      – Мне необходимо было подумать, – ответила она, избегая смотреть им в глаза.
      – Надеюсь, – осведомился Папа, – Пантизилия оказалась хорошей служанкой?
      Лукреция с горячностью ответила:
      – Мне очень нравится эта девушка. Не знаю, что бы я без нее делала. Тысячу раз спасибо вам, отец, что вы ее ко мне прислали.
      – Я знал, что она будет служить тебе верой и правдой.
      – Вот и настало время начать новую жизнь, дорогая сестра, – заявил Чезаре. – Теперь, когда ты избавилась от Сфорца, ты снова начнешь радоваться.
      Она молчала и пыталась набраться смелости рассказать им о своем положении, объяснить, почему им надо оставить все планы найти для нее нового знатного супруга, сказать, как любит она Педро, что он – отец ребенка, которого она носит под сердцем.
      Там, в монастырской келье, она снова и снова представляла себе, как скажет им все это, и предприятие, несмотря на всю сложность, не казалось ей безнадежным. Но когда она на самом деле предстала перед ними, она поняла, что недооценивала своего страха, всей степени почтительности, которую к ним испытывала, власти, которую они над ней имели.
      Улыбка Александра стала почти бесстыдной:
      – На твою руку много претендентов, доченька.
      – Отец, я не хочу о них думать. Чезаре метнулся к ней и обнял.
      – Что с тобой, Лукреция? Не заболела ли ты? Боюсь, что в уединении монастыря ты слишком настрадалась.
      – Нет… Нет. Мне там было удобно и спокойно.
      – Но ты не создана для таких мест!
      – К тому же ты побледнела и выглядишь такой измученной, – добавил Папа.
      – Позвольте мне присесть, – взмолилась Лукреция. Оба внимательно на нее поглядели. Александр понял, что его дочь чем-то ужасно испугана, и подвел ее к стулу.
      А Чезаре продолжал перечислять тех, кто жаждал на ней жениться:
      – Франческо Орсини… Оттавиано Риарио… Брат Санчи, маленький герцог Бишельи.
      Александр вдруг вмешался:
      – Наша детка пережила серьезное испытание. Ей надо отдохнуть. Твои апартаменты уже приготовлены для тебя, доченька. Иди, иди.
      Чезаре попробовал было возразить, но Папа был тверд, как раньше. Он хлопнул в ладоши, подзывая рабов:
      – Пусть женщины мадонны Лукреции проводят ее в свои апартаменты!
      Оставшись один, Александр подошел к раке со святыми мощами. Он не молился, он просто глядел на них налившимися кровью глазами. Вены на висках его вздулись, брови были насуплены.
      Невозможно! Невозможно? Что происходило в монастыре все эти месяцы? Он слыхал о том, что случается порою в монастырях. Но только не в Сан-Систо.
      Он не посмел высказать свои подозрения Чезаре. Да, он боялся своего сына. Если Чезаре догадается, о чем он сейчас думает, он натворит Бог весть что… Чезаре пока не обязательно знать… Если это, конечно, правда. Однако наверняка его подозрения небеспочвенны…
      Он поблагодарил святых за то, что Чезаре постоянно думал только о себе и своих делах, что он не так наблюдателен, как отец. Чезаре сейчас размышлял лишь об одном – как он освободится от церкви и женится на Карлотте Неаполитанской, даже когда Лукреция стояла перед ним, он не заметил в ней никаких перемен. Неужто причина их – только тишина и покой Сан-Систо? Нет, не только это.
      Ему следует соблюдать осторожность. Разве у него не было уже припадков слабости, обмороков? Сейчас ему болеть нельзя, потому что, если его подозрения справедливы, от него потребуются все силы.
      Надо выждать. Надо восстановить свое превосходство, надо вспомнить, что он – Александр, всегда умевший обращать поражение в победу.
      Наконец он направился в апартаменты дочери.
      Лукреция лежала на постели, Пантизилия сидела рядом. Щеки Лукреции были мокры от слез, и сердце Александра преисполнилось жалостью.
      – Оставь нас, моя дорогая, – сказал он Пантизилии.
      В глазах девушки были и страх, и обожание. Казалось, она взглядом молит его быть добрым, спасти ее госпожу.
      – Отец! – Лукреция попыталась подняться, но Александр с улыбкой заставил ее снова лечь на подушки.
      – Ты хочешь мне что-то рассказать, дитя? – спросил он. Она с мольбой глядела на него, но не решалась произнести ни слова.
      – Ты должна мне все рассказать. Только тогда я смогу тебе помочь.
      – Отец, я боюсь.
      – Боишься меня? Разве я не был всегда добр к тебе?
      – Вы – самый добрый и любящий из отцов. Он взял ее руку и поцеловал.
      – Кто он?
      Она в ужасе отпрянула.
      – Ты мне доверяешь, детка?
      И она не выдержала – бросилась на грудь к отцу и зарыдала. Никогда он еще не видел свою маленькую спокойную Лукрецию в таком состоянии.
      – Дорогая моя, дорогая, – шептал он. – Мне ты можешь рассказать все. Я не стану тебя бранить. Разве не люблю я тебя больше всех на свете? Разве не желаю тебе счастья?
      – Господи, спасибо всем святым, что у меня есть вы, – рыдала Лукреция.
      – Так ты не скажешь? Тогда я сам скажу. Ты ждешь ребенка, не так ли? Когда?
      – Он должен родиться в марте. Папа был потрясен.
      – Осталось всего три месяца! Так скоро! Поверить не могу.
      – Пантизилия такая умница… О, она такая добрая, отец.
      Спасибо, что прислал мне ее. У меня никогда не было друга ближе. Я всегда буду ее любить… Пока живу.
      – Она – милая девушка, – ответил Папа. – Я рад, что она пришлась тебе по душе. Но скажи, кто отец твоего ребенка?
      – Я люблю его. Ты позволишь мне выйти за него?
      – Мне трудно отказать моей доченьке в чем бы то ни было.
      – О, отец, любимый мой отец! Какая я глупая! Мне надо было рассказать вам еще раньше, а я боялась. Когда вы были вдали от меня, я видела вас совсем в другом свете. Я думала о вас, как о грозном Папе, твердо решившем устроить для меня политически выгодный брак. Я совсем забыла, что святой отец – это прежде всего мой дорогой, любимый папочка!
      – Но ведь теперь мы снова вместе. Ну, и как его зовут?
      – Это ваш камердинер, Педро Кальдес. Папа еще крепче прижал ее к себе.
      – Педро Кальдес… Что ж, красивый мальчик. Один из моих любимых камердинеров. И, конечно, я забыл – это он навещал тебя в монастыре.
      – Это случилось, когда он привез весть о гибели Джованни. Отец, я была так несчастна, он успокоил меня.
      Папа крепко прижимал к себе дочь. На мгновение лицо его исказилось от ярости: мой возлюбленный Джованни мертв, моя дочь беременна от камердинера!
      Но когда Лукреция взглянула на него, лицо его носило обычное выражение доброты и терпимости.
      – Детка моя, признаюсь, я удивлен.
      Она взяла его руки и начала их целовать. Какая она красавица, подумал он, особенно когда смотрит на меня вот так снизу вверх и в глазах ее – страх и обожание. Как она тогда напоминает свою мать в самые счастливые часы их страсти!
      – Отец, вы мне поможете?
      – Неужели ты могла в этом усомниться? Как не стыдно, Лукреция! Но мы должны соблюдать осторожность. Тебя развели на основании того, что ты – девственница, а твой муж – импотент, – несмотря на весь ужас ситуации Папа не смог удержаться от улыбки: ну и история! Если б это случилось не с ним, ему было бы ужасно смешно. – Что скажут наши добрые кардиналы, когда узнают, что девушка, убеждавшая их в своей невинности и совершенно их очаровавшая, на самом деле на шестом месяце? Ах, Лукреция, моя глупышка, ведь тогда от развода ничего не останется… Да Джованни Сфорца может поклясться, что это его ребенок, лишь бы тебя не отпускать! Нет, нам надо действовать очень осторожно. Надо хранить тайну. Кто еще знает?
      – Только Педро и Пантизилия. Папа кивнул.
      – Никто больше знать не должен.
      – Отец, я смогу выйти замуж за Педро? Мы хотели уехать из Рима, поселиться где-нибудь в тишине и покое, где никому нет дела до того, кто мы и чем занимаемся, жить счастливо, как живут простые люди.
      Папа убрал волосы с ее разгоряченного личика, погладил по голове:
      – Моя любимая, предоставь все мне. Все решат, что испытание, через которое тебе пришлось пройти, подорвало твои силы. Ты будешь сидеть здесь, в своих апартаментах в Санта Мария дель Портико, и, пока не обретешь прежнее здоровье, тебя не будет видеть никто, кроме Пантизилии. А за это время мы придумаем что-нибудь.
      Лукреция откинулась на подушки, и слезы снова побежали по ее щекам.
      – Александр Шестой, – торжественно произнесла она, – воистину вы не человек, вы – бог.
      Мадонна Лукреция тяжело болела. Прошло два месяца после ее возвращения из монастыря, а она ни разу не вышла из своих апартаментов, и к ней допускались лишь ее горничная Пантизилия да ближайшие родственники.
      Римляне посмеивались. Что все это значит? Чем занималась мадонна Лукреция в монастыре? Они помнили, что она – одна из Борджа. Через несколько месяцев в Ватикане наверняка станет одним малышом больше. Интересно, насколько далеко простирается благосклонность Папы? Усыновит ли он и этого ребеночка?
      Чезаре слышал эти разговоры и поклялся вырвать язык у всякого, кто разносит такие позорные слухи.
      Он явился к отцу и доложил, о чем болтают в городе.
      – Но это же неизбежно, – ответил Папа. – О нас всегда выдумывали всякие истории. Народу они нужны, как нужны карнавалы.
      – Но я не потерплю, чтобы такое говорили о Лукреции! Она должна выйти из своего заточения, она должна показаться на людях!
      – И как она может это сделать?
      Папа смотрел на сына и в который раз поражался его слепому эгоизму. Чезаре сейчас думал лишь об одном: о том, как он скинет с себя церковное облачение, как женится на Карлотте Неаполитанской, как станет во главе войск Святейшего престола. И эти грандиозные видения заслоняли от него все остальное. Наверное, под впечатлением столь же грандиозных видений он и организовал убийство Джованни – скорбь отца ничего не значила по сравнению с его великими амбициями. Он даже не заметил, в каком положении находится Лукреция, что совершенно невероятно, – потому что, если бы он дал себе труд хоть на секунду задуматься о ее состоянии, он бы все понял.
      – Да просто появиться – и все, – ответил на вопрос Чезаре.
      Что ж, пора ему узнать правду: в конце месяца – начале следующего Лукреция родит.
      – Тогда, – сказал Александр, – мы только подтвердим слухи.
      Вот теперь Чезаре действительно все понял. Папа увидел, что лицо сына побагровело от гнева.
      – Это правда, – продолжал Александр. – Лукреция ждет ребенка. Более того, роды неизбежны. Чезаре, не понимаю, как ты этого не заметил.
      Александр нахмурился: он понимал, как боялась Лукреция, что Чезаре узнает о ее ситуации. Они с малышкой Пантизилией были вдвойне осторожны во время его визитов.
      – Лукреция… Беременна?! Папа пожал плечами:
      – Такое случается, – с усмешкой сказал он.
      – И это произошло в монастыре? – Чезаре стиснул кулаки. – Так вот почему она так хотела там остаться! Кто отец?
      – Сын мой, не позволяй чувствам брать верх над разумом. От нас требуется спокойствие и хитрость. Ситуация сложная, но, если мы хотим выдать Лукрецию замуж, как планировали, никто не должен догадываться, что, когда она стояла перед кардиналами и ее объявляли virgo intacta, она уже была на шестом месяце. Мы должны сохранить все это в тайне.
      – Кто отец? – повторил Чезаре.
      А Папа будто и не слышал этого вопроса:
      – План у меня такой. Сейчас ее никто, кроме Пантизилии, не должен видеть. Когда ребенок родится, мы его немедленно увезем. Я уже связался с хорошими людьми, которые о нем позаботятся. Я щедро их вознагражу, потому что этот ребенок – мой внук, один из Борджа, а Борджа должно быть много. Может быть, через несколько лет я заберу ребенка в Ватикан, может, я сам буду наблюдать за его воспитанием. Через несколько лет никто и не заподозрит, чей именно это ребенок.
      – Я требую, чтобы мне назвали имя этого человека, – упорствовал Чезаре.
      – Ты сейчас вне себя от гнева, Чезаре. Должен предупредить тебя, сын мой, что гнев – страшнейший враг тех, кто позволяет ему овладеть собою. Держи свой гнев в узде. Этот урок я усвоил в самом нежном возрасте. Не вздумай показывать, как ты зол, этому молодому человеку. Я этого не делаю, я понимаю его. Подумай, Чезаре, разве в подобных обстоятельствах ты или я не поступили бы точно так же? Мы не можем его обвинять, – выражение лица Папы слегка изменилось. – Но когда наступит срок, мы будем знать, как с ним поступить.
      – Он умрет, – твердо произнес Чезаре.
      – Всему свое время, – пробормотал Папа. – А сейчас… Надо хранить спокойствие. Есть еще и малышка Пантизилия, – в голосе Папы послышалось сожаление, он нежно улыбнулся. – Она слишком много знает. Бедная девочка, такие знания еще никому добра не приносили…
      – Отец, вы мудры. Вы знаете, как решать такие проблемы, но мне необходимо знать имя этого человека. И я не успокоюсь, пока не узнаю.
      – Только не предпринимай никаких поспешных шагов, сынок. А этого человека зовут Педро Кальдес.
      – Разве он не из ваших камердинеров? Папа кивнул.
      Чезаре трясло от злости.
      – Да как он посмел! Камердинер, слуга… и моя сестра! Папа положил руку на плечо Чезаре и поразился – того всего колотило.
      – Ты гордец, сын мой, это хорошо… Но помни: осторожность и еще раз осторожность. Мы с тобой уладим это дело сами. Но сейчас еще рано…
      Осторожность! Спокойствие! Эти слова были глубоко противны натуре Чезаре. Припадки ярости, которые овладевали им еще в детстве, с возрастом участились, и ему все труднее было сдерживаться.
      У него перед глазами постоянно маячила одна и та же картина: его сестра – с камердинером! Он был одержим ревностью и ненавистью, он думал только о мщении.
      Папа приказал быть осторожным, но он больше не обязан подчиняться его приказам. После смерти брата он понял, что и у отца есть слабости: Александр не был способен подолгу горевать. Он охотно забывал обо всех ошибках и даже преступлениях, совершенных членами его семьи, он быстро переставал думать о мертвых и переключал все свое внимание на живущих. Он был способен на чувства, на привязанность – но она всегда должна быть на кого-то направлена, и один объект легко сменялся другим. Чезаре как бы по наследству принял любовь, которую отец испытывал к Джованни, Чезаре знал, что он не утратит эту любовь, что бы ни случилось. Это было великое открытие. Благодаря ему он чувствовал себя всесильным и неуязвимым. «Александр – правитель Италии, но Александр склоняется перед волей сына».
      И если Александр предупредил о необходимости соблюдать осторожность, с какой стати Чезаре прислушиваться к его словам?
      Однажды он столкнулся в коридоре с Педро Кальдесом, и все отцовские предупреждения мгновенно вылетели у него из головы.
      – Кальдес, стой! – заорал Чезаре.
      – Мой господин… – растерявшись, начал камердинер, – что вы желаете?
      – Мне нужна твоя жизнь, – рявкнул Чезаре и обнажил клинок.
      Перепуганный молодой человек повернулся и помчался в апартаменты Папы. Чезаре побежал следом.
      Педро задыхался от ужаса, он слышал за спиной злобный хохот Чезаре, в какой-то момент кинжал коснулся его бедра и по ноге потекла горячая струйка крови.
      – Не беги, не скроешься! – кричал Чезаре. – Ты умрешь, я убью тебя за то, что ты сделал с моей сестрой!
      Ослабевший от ужаса Педро добежал наконец до папского трона, на котором восседал Александр. С ним были двое камердинеров и один из кардиналов.
      – Святой отец, спасите меня, спасите! – закричал Педро и бросился к ногам Его Святейшества.
      Чезаре уже настиг юношу. Александр встал, лицо у него было испуганным.
      – Сын мой, сын мой, прекрати! – крикнул он. – Убери свой клинок!
      Но Чезаре лишь расхохотался в ответ и бросился к бедному камердинеру. Александру не оставалось ничего, как встать между ними, и кровь юноши запятнала его белоснежное облачение, брызги ее даже попали Александру в лицо.
      Все присутствовавшие в ужасе кинулись в стороны, а Александр обнял юношу и строго взглянул в пылающее лицо сына.
      – Убери кинжал! – приказал он – и на секунду вернулся прежний Александр, всегда знавший, как укрощать своих сыновей. – Не смей пятнать своими ссорами и гневом святой престол.
      Чезаре вновь расхохотался, но с удивлением понял, что благоговение, которое он прежде испытывал перед отцом, еще не до конца его покинуло.
      Он повиновался, но сказал:
      – Пусть не думает, что на этом все и кончилось!
      А потом повернулся и широкими шагами вышел прочь. Александр пробормотал:
      – Вот она, горячая молодая кровь! Он не хотел никому причинять вреда, но молодое безрассудство… Разве все мы не страдали им в юности? Перевяжите раны этого бедного мальчика… и приставьте к нему охрану. Ради его собственной безопасности.
      Пантизилия склонилась над постелью. Лукреция прошептала:
      – Кажется, начинается…
      – Лягте, мадонна. Я пошлю весточку святому Отцу.
      – Да, он обо всем позаботится.
      Она послала в Ватикан рабыню и вручила ей кольцо с печаткой для передачи Папе – между ними было условлено, что это кольцо означает: Лукреции нужна повитуха. Папа решил, что написанные слова слишком опасны, а вот кольцо, тайна которого известна только им…
      – Боже, ты благословил меня таким отцом, как я Тебе благодарна! – горячо шептала Лукреция. – Ну почему я сразу же не обратилась к нему? Тогда мы с Педро уже были бы мужем и женой. Как же давно я не видела Педро! Если бы он был сейчас здесь! Попрошу отца привести его ко мне!
      – Конечно, мадонна, конечно, – успокаивала ее Пантизилия.
      Она чувствовала себя неловко. Она слыхала о том, что Педро Кальдес таинственным образом исчез, но не решалась сказать об этом Лукреции, боялась расстраивать ее перед самыми родами.
      – Я все время думаю о том, – сказала Лукреция, – как мы с ним уедем из Рима. Это необходимо, сомнений нет. Мы проживем несколько лет где-нибудь в тихом, отдаленном месте – даже более отдаленном, чем Пезаро, но я знаю, что отец не позволит нам очень долго оставаться вдалеке. Он будет нас навещать, и как же он будет любить своего внука! Пантизилия, как ты думаешь, это будет мальчик?
      – Кто может знать, мадонна? Давайте молиться о другом – кто бы это ни был, мальчик или девочка, пусть принесет вам большое счастье!
      – Почему твой голос печален, Пантизилия? И щеки твои мокры… Почему ты плачешь?
      – Потому что… Потому что вы так прекрасны, мадонна! Вы скоро родите, появится новая жизнь… плод вашей любви. Это так прекрасно, и потому я плачу.
      – Дорогая Пантизилия! Но сначала будут боли, и, признаюсь, я побаиваюсь.
      – Не бойтесь, мадонна. Боль придет и уйдет… А потом наступит блаженство.
      – Останься со мной, Пантизилия, останься навсегда, ты обещаешь?
      – Если мне позволят.
      – А когда дитя родится и когда у нас будет свой маленький домик, ты переедешь к нам. Только, Пантизилия, если малыш будет слишком уж сильно тебя любить, я буду ревновать!
      Пантизилия разрыдалась.
      – Я плачу потому, что все так хорошо, – лепетала она, всхлипывая, – слишком хорошо, чтобы быть правдой.
      Прибыла повитуха. Она была в маске, ее сопровождали двое мужчин, также в масках. Они остались за дверью спальни Лукреции, а повитуха подошла к ее постели.
      Она осмотрела Лукрецию и отдала приказания Пантизилии. И все время, пока у Лукреции длились схватки, за дверью сидели двое мужчин в масках.
      После родов Лукреция, совершенно обессилевшая, уснула, а, проснувшись, попросила принести ей ребенка. Его положили к ней на руки.
      – Мальчик, – сказала Пантизилия.
      – Я сейчас умру от счастья, – шептала Лукреция. – Мой сын, мой сын… Почему здесь нет Педро? Он был бы так рад увидеть своего сынишку, разве нет? Пантизилия, приведи ко мне Педро!
      Пантизилия кивнула.
      – Скорей, скорей приведи! Повитуха подошла к постели и сказала:
      – Мадонна очень устала, ей надо отдохнуть.
      – Но я не хочу, чтобы вы уносили от меня сыночка! Я успокоюсь, только когда здесь будет его отец!
      – Вашу горничную сразу же пошлют за отцом ребенка, – уверила ее повитуха. Она повернулась к Пантизилии – Наденьте плащ и отправляйтесь.
      – Но я не знаю, где он!
      – Вас к нему отведут.
      Лукреция улыбнулась Пантизилии, и в глазах маленькой горничной сверкнула радость.
      – Я бегу! – закричала она. – Бегу!