Мадонна Семи Холмов

      – Грубиян! Кардинал! – ругалась она.
      Она лежала на полу, тяжело дыша, в глазах ее сверкало дикое пламя, одежда была разорвана, и она продолжала бросать в него оскорбления:
      – Весь Рим знает, как ты завидуешь своему брату! Ты… Кардинал! Ненавижу Его Святейшество! Ненавижу тебя, кардинал Борджа!
      Он снова набросился на нее, она отбрыкивалась, он сыпал ругательствами, и вдруг наступила тишина… Потом она рассмеялась, встала, подошла поглядеться в отполированное металлическое зеркало.
      – Мы с тобой похожи на двух оборванцев с Корсо, – сказала она. – Как мне прикрыть эти синяки и ссадины, которые ты мне наставил, ты, грубиян? Ах, но и я тебя хорошенько разукрасила. Игра стоила того, не так ли? Я начинаю думать, что на полу так же хорошо, как и в постели.
      Он с ненавистью смотрел на нее. Но ей нравился такой взгляд. Это куда больше возбуждает!
      – Теперь тебе будет с кем сравнивать моего брата, – заметил он.
      – Это почему же?
      – Потому что ты знаешь, что я человек темпераментный.
      – Обожаю твой темперамент, Чезаре. И ты не можешь отказать мне в удовольствии возбуждать его.
      – Значит, ты не бросишь моего брата? Она, казалось, размышляла.
      – Но мы с ним доставляем друг другу столько удовольствий, – наконец, произнесла она в надежде вновь его разгорячить.
      Однако он стал вдруг очень спокойным.
      – Если ты предпочитаешь того, над кем потешается вся Италия, – что ж, продолжай.
      И он вышел, оставив ее в глубоком разочаровании.
      Папа с беспокойством наблюдал за растущей враждой между братьями.
      Маленький Гоффредо был в растерянности: поначалу его радовало то, что оба его старших брата находили его жену такой привлекательной, но когда он понял, что его красавица-жена стала причиной столь острого раздора, заволновался.
      Джованни не отходил от Санчи. Ему нравилось в открытую скакать рядом с нею по улицам Рима, он старался, чтобы слухи о них не миновали ушей Чезаре.
      И вдруг Чезаре потерял к Санче всяческий интерес.
      Отец послал за ним: Александр обнаружил, что с большей охотой обсуждает важные политические вопросы с Чезаре, чем со своим любимчиком Джованни.
      – Дорогой сынок, – начал Александр, обнимая и целуя Чезаре, – я хотел бы обсудить с тобой некоторые проблемы.
      И, к радости Папы, он увидел, что при этих словах лицо Чезаре разгладилось.
      – Это касается мужа Лукреции, Сфорца…
      Губы Чезаре презрительно скривились, и Александр заметил:
      – Кажется, твое мнение об этом человеке совпадает с моим.
      – Я глубоко опечален тем, – ответил Чезаре, – что моя сестра вынуждена коротать свои дни в этом городишке, вдали от нас… Его Святейшество посылает этому олуху приказы, которые он смеет игнорировать! Да Лукрецию давно пора избавить от этого болвана!
      – Именно потому я тебя и пригласил. Но, Чезаре, запомни: наш разговор – секрет.
      – Между нами двоими?
      – Между нами двоими.
      – А Джованни?
      – Нет, Чезаре, нет. Я не могу доверить этот секрет даже Джованни. Джованни, в отличие от тебя, слишком легкомысленный. Я считаю, что тайну следует охранять самым строгим образом, поэтому выбрал в конфиданты именно тебя.
      – Благодарю, святой отец.
      – Дорогой мой сынок, я решил избавить мою дочь от этого человека.
      – И каким способом?
      – Существует развод, но церковь не любит разводов. И я, как глава церкви, обязан осуждать разводы – кроме как, скажем, при особых обстоятельствах.
      – Значит, Ваше Святейшество предпочитает иной метод? Александр кивнул.
      – Ничего невозможного нет, – ответил Чезаре, взор его сверкал. Да, необходимость умертвить Вирджинио Орсини печалила его, но необходимость избавиться от Джованни Сфорца? О, нет!
      – Прежде всего, – сказал Папа, – мы должны вызвать его в Рим.
      – Давайте так и сделаем.
      – Легче сказать, чем сделать, сынок. Этот провинциальный хозяйчик относится к нам с подозрением.
      – Бедная Лукреция, как, должно быть, она страдает!
      – По правде говоря, я в этом не уверен. Тон ее писем стал холоднее, порою мне кажется, что владетель Пезаро сумел отторгнуть ее от нас, что она все больше становится его супругой, а не моей дочерью и твоей сестрой.
      – Такого нельзя допустить! Он превратит ее в такое же скучное и нелепое существо, как он сам! Мы должны вернуть ее, отец!
      Папа важно кивнул:
      – И вместе с нею – Джованни Сфорца. А когда они прибудут…
      Папа на секунду умолк, и Чезаре переспросил:
      – Так что случится, когда они прибудут?
      – Мы разоружим его своим дружелюбием. И это – первый шаг. Словами, жестами, делами мы дадим ему понять, что он для нас больше не чужак. Он – супруг нашей возлюбленной дочери, и мы отдаем ему часть своей любви.
      – Это будет довольно трудно, – угрюмо заметил Чезаре.
      – Нет, если все время помнить о конечной цели.
      – А когда он окончательно уверится в нашем расположении, – мечтательно проговорил Чезаре, – мы пригласим его на банкет. Но сразу же он не умрет… Это будет долгая и мучительная смерть.
      – Да, мы препоручим его заботам кантареллы…
      – С превеликим удовольствием, – заявил Чезаре.
      Итак, Лукреция с супругом отправились в Рим. Джованни Сфорца ныл всю дорогу:
      – Что еще задумала твоя семейка? С чего это вдруг они воспылали ко мне таким вниманием и любовью? Я им не доверяю.
      – О, Джованни, какой ты недоверчивый. Все это потому, что они любят меня и увидели, что ты сделал меня счастливой.
      – Предупреждаю: я буду настороже! – объявил Джованни.
      Но и он был поражен оказанным ему приемом.
      Папа обнял его и назвал возлюбленным сыном, объявил, что супруг Лукреции достоин самого высокого чина при папском дворе. Никогда еще в жизни к Джованни не относились с такой помпой. И страхи его постепенно таяли: в конце концов, говорил он себе, я – муж Лукреции, и Лукреция вполне удовлетворена нашим супружеством.
      Он без конца обсуждал этот предмет со своим наперсником – юным красавцем Джакомино, камердинером. Джованни полагал, что во всем свете лишь Джакомино достоин его доверия.
      – Мой господин, – отвечал Джакомино, – вам кажется, что вас приняли самым благоприятным образом, но, мой господин, храните осторожность. Говорят, что есть за столом Борджа опасно.
      – Да, я слыхал такие разговоры.
      – Вспомните, как умер Вирджинио Орсини.
      – Об этом я тоже думал.
      – Мой господин, умоляю, ешьте только то, что я сам для вас готовлю.
      В ответ Джованни лишь смеялся, но он знал, что не многие испытывают к нему такую любовь и так верны, как Джакомино, поэтому обнял юношу:
      – Не пугайся, Джакомино. Я могу и сам позаботиться о себе.
      Он рассказал Лукреции о страхах Джакомино.
      – Они совершенно беспочвенны, – объявила Лукреция. – Мой отец принял тебя в круг семьи. Он знает, что мы с тобой счастливы вместе. Но Джакомино – хороший паренек, и я рада, что он так о тебе печется.
      В последующие несколько недель Джованни начал, наконец-то, обретать уверенность в себе.
      Я могу сделать Лукрецию счастливой, думал он, а Папа так любит свою дочь, что благословит всякого, кто даст ей счастье. И он начинал верить, что, несмотря на все разговоры, Борджа – самая обыкновенная семья, в которой все члены, за исключением Джованни и Чезаре, любят друг друга.
      И снова пришел карнавал, и снова Борджа не могли противиться всеобщему веселью. Папа наблюдал за процессиями с балкона, аплодировал нескромным шуткам, рассылал благословения. На свете еще не было человека, который так мирно сочетал бы в себе любовь к непристойности и к благочестию, и не было человека, который с такой готовностью находил бы в религии лишь самые забавные и радостные стороны. И потому во времена карнавалов паства любила святого отца как никогда.
      Джованни Сфорца карнавал не понравился: ему не нравились ни его вольности, ни его непристойность, он вообще начал тосковать по тишине и покою Пезаро.
      Он не желал выходить на улицу, и Лукреция отправлялась на карнавал в сопровождении братьев и Санчи, а также своих и братьев приближенных.
      Джованни Борджа пришла идея всем переодеться бродячими мимами и присоединиться к процессии.
      Лукреции мысль эта показалась замечательной: она наслаждалась римским весельем и отнюдь не тосковала по тихому, спокойному Пезаро.
      Санча переключила все свое внимание на Джованни, в надежде разжечь в Чезаре злобу, и Джованни не оставался в долгу: они, переодетые лицедеями, возглавили процессию, они на виду у всей публики танцевали страстные испанские танцы, и всем зрителям было ясно, чем такие танцы должны заканчиваться.
      Чезаре совсем не думал ни о Санче, ни о своем брате Джованни – его сейчас интересовал другой Джованни, Сфорца, он строил планы и думал о том, как претворить их в действие. К тому же сейчас рядом с Чезаре была Лукреция, а его страсть к Санче не шла ни в какое сравнение с любовью к младшей сестре.
      Но и сейчас на него частенько накатывали приступы гнева – вовсе не из-за Санчи с Джованни Борджа, а при мысли о том, как Лукреция жила с Джованни Сфорца.
      – Лукреция, малышка, – спрашивал он, – ты любишь карнавалы?
      – О, да, братец. Я всегда их любила! Разве ты не помнишь, как мы наблюдали за процессиями с балкона материнского дома, как завидовали гулякам?
      – Я помню, как ты хлопала в ладошки и танцевала на балконе.
      – А порой ты брал меня на руки, чтобы я могла получше все разглядеть.
      – У нас много приятных общих воспоминаний, и, когда я думаю о том, что нам приходилось разлучаться, я готов убить тех, кто повинен в разлуках.
      – Ой, Чезаре, пожалуйста, в такой веселый вечер не надо говорить о грустном!
      – Но именно в такие вечера я и думаю о разлуках… Этот твой муженек нарочно не хотел тебя к нам привозить.
      Она улыбнулась:
      – Но он – владетель Пезаро, и у него есть свои обязанности.
      – А как ты думаешь: скоро ли он потащит тебя назад в Пезаро?
      – Я думаю, он ждет не дождется дня, когда сможет уехать домой.
      – И ты тоже хочешь нас покинуть?
      – Чезаре! Да как ты можешь такое говорить? Неужели ты не понимаешь, что я так по вас тоскую, что никогда не буду счастлива от вас вдалеке?
      Он перевел дух:
      – Да, вот именно это я и хотел от тебя услышать! – он обнял ее за плечи и притянул к себе. – Дорогая сестричка, – прошептал он, – не бойся. Еще немного, и ты освободишься от этого человека.
      – Чезаре? – удивленно переспросила она.
      Танец, музыка взволновали его. Он чувствовал необыкновенную нежность к сестре, и в этой нежности на время растворилась ненависть к Санче и брату. Он жаждал укрыть Лукрецию от всех невзгод, и, предполагая, что она так же, как и он, и их отец, презирает своего муженька, не мог удержаться, чтобы не намекнуть на ее скорую свободу.
      – Ждать осталось недолго, сестренка.
      – Развод? – она даже задохнулась.
      – Развод! Святая церковь против разводов. Не бойся, Лукреция, есть другие способы избавиться от нежелательного супруга.
      – Неужели ты!.. – воскликнула она.
      – Тише, тише. Дорогая моя, не стоит говорить о таких вещах на улице. У меня есть свои планы по поводу твоего супруга, и я обещаю: к следующему карнавалу ты уже забудешь о том, что он когда-то существовал. Разве эта мысль не радует тебя?
      Лукреции даже стало дурно от ужаса. Она не любила Джованни Сфорца, но пыталась полюбить. Там, в Пезаро, она изо всех сил старалась быть для него хорошей женой, и нельзя сказать, чтобы это ей не нравилось. Да, он не из тех любовников, о которых можно было бы мечтать, но все же он – ее муж. У него есть свои чувства, свои стремления, и если он жалел себя, то и она жалела его тоже. Ведь ему так часто не везло!
      – Чезаре, – начала она, – я боюсь…
      Он прижался губами к ее ушку:
      – За нами наблюдают. Мы не танцуем с другими, а следовало бы. Я приду к тебе завтра утром, позаботься, чтобы за нами не подслушивали и не подглядывали. И тогда все тебе объясню.
      Лукреция молча кивнула.
      Она начала танцевать, но без веселья. Слова Чезаре стояли у нее в ушах: они собираются убить Джованни Сфорца, сказала она себе.
      В эту ночь она ни на минуту не сомкнула глаз.
      Никогда еще в жизни она так остро не чувствовала своей связи с семьей, и никогда еще ей не приходилось принимать такие важные решения.
      Она считала, что должна хранить безоговорочную верность отцу и брату. Предать их доверие? Это непростительно. Но в то же время разве может она стоять в сторонке и наблюдать, как они убивают ее мужа?
      И тут Лукреция обнаружила, что у нее есть совесть.
      Она хорошо понимала, что еще слишком молода и неопытна в житейских делах. Она понимала, что, подобно отцу, жаждет гармонии и покоя, но, в отличие от него, она не была готова идти на все только ради этого. Она не любила Сфорца и понимала, что не очень-то будет по нему тосковать, исчезни он из ее жизни, но ее ужасала мысль о том, что его ждет смерть – мучительная или даже безболезненная, – а она будет среди тех, кто погубил его. Если она его не предупредит.
      Перед ней стоял выбор: либо хранить верность отцу и брату и дать Сфорца умереть, либо предупредить Сфорца и предать семью.
      Какое страшное решение! Все существо ее протестовало против необходимости его принятия.
      Убийство! Она не желала иметь с этим ничего общего.
      Если я дам ему умереть, воспоминание об этом будет преследовать меня всю жизнь, думала она.
      Но если она предаст Чезаре и отца?! Они никогда больше не будут ей доверять, она лишится той любви и тепла, которые окружали ее всю жизнь.
      Она лежала на постели, без конца прокручивая в уме все эти вопросы, вставала, подходила к образу Мадонны, становилась на колени и молилась.
      Помощи ждать не от кого. Это должно быть ее собственное решение.
      Утром Чезаре в подробностях посвятит ее в свои планы, и она знала, что до этого все же должна прийти к какому-то выводу.
      Она послала одну из своих женщин за камердинером мужа, Джакомино.
      Какой красивый юноша, думала она, глядя на Джакомино, сразу видно, что он честен и бесконечно предан Сфорца.
      – Джакомино, – начала Лукреция, – я должна с тобой кое о чем поговорить.
      Лукреция увидела, что в глазах юноши вспыхнула тревога. Он не сомневался, что госпожа находила его привлекательным – многие женщины так считали, и потому он забеспокоился. Он ведь не понимал, какую на самом деле ей предстоит выполнить задачу…
      – Ты бы хотел вернуться в Пезаро, Джакомино?
      – Я счастлив быть там, где находится мой хозяин, мадонна.
      – А если бы тебе пришлось выбирать самому?
      – Пезаро – мой дом, мадонна, а каждый человек любит свой дом.
      Она кивнула и продолжала разговор о Пезаро. Она лихорадочно размышляла: он растерян, этот добрый Джакомино, и я должна продолжать говорить, даже если он решит, что я вздумала сделать его своим любовником.
      Она указала ему на стул, он сел. С каждой минутой он становился все растеряннее, на него было жалко смотреть: он наверняка уже думал о том, что из преданности хозяину ему придется отказать этой прекрасной женщине, которая собиралась себя ему предложить. Но наконец она услышала шаги, которых ждала всю ночь и, почувствовав немыслимое облегчение, вскочила:
      – Джакомино, сюда идет мой брат!
      – Мне надо уходить, мадонна!
      – Подожди. Если ты уйдешь через дверь, брат заметит тебя, а ему не понравится, что ты был здесь.
      Боже, как же все боялись Чезаре! Джакомино даже побледнел от страха.
      – О, мадонна, так что же мне делать?
      – Я тебя спрячу. Быстро! Стань здесь, за шторой, тебя никто не увидит. Только стой тихонько, хорошо? Молю тебя, замри, потому что если брат обнаружит тебя в моих апартаментах…
      – Я буду тихим, как мышка, мадонна.
      – Да у тебя зубы стучат! Вижу, ты отлично понимаешь, в какую опасную ситуацию попал. Брат не любит, когда я принимаю у себя молодых людей. О, Джакомино, будь осторожен!
      Говоря это, она подталкивала его к шторе. Затем расправила складки и с удовлетворением оглядела результаты своей работы: камердинера не было видно совсем.
      Затем она поспешила к креслу и уселась в него с видом притворного внимания.
      – Лукреция, дорогая моя, – объявил, входя в комнату Чезаре, – я вижу, ты подготовилась к нашей встрече и сделала так, что мы одни.
      – Да, Чезаре. Так что ты хочешь мне сообщить?
      – Вчера на улице об этом слишком опасно было говорить, сестренка, – он подошел к окну и выглянул. – А, празднества все продолжаются… Мимы, маски… Джованни Сфорца сейчас на улице или по-прежнему сидит взаперти и тоскует о своем драгоценном Пезаро?
      – Тоскует о Пезаро.
      – Ну что ж, пусть мечтает, пока может мечтать, – мрачно усмехнулся Чезаре. – Недолго ему осталось.
      – Ты говорил о своих планах…
      – Да, сестра. У меня есть определенные планы. Меня бесит сама мысль о том, что ты вынуждена коротать свои дни с этим провинциальным болваном. Он заслуживает смерти уже хотя бы потому, что осмелился жениться на моей прекрасной сестре.
      – Бедный Джованни, но его заставили это сделать.
      – Ты жаждешь свободы, а поскольку я – самый щедрый брат в мире, я стремлюсь удовлетворять все твои желания.
      – Да, Чезаре, ты всегда был добр ко мне, и мне всегда было хорошо рядом с тобою.
      Чезаре принялся мерить шагами комнату.
      – Отец и я не рассказывали тебе раньше о наших планах. Потому что мы знаем: ты такая юная и нежная, ты всегда жалела даже рабов, заслуживших наказание, и просила за них. И мы полагали, что ты станешь просить нас пощадить и твоего мужа… Но мы знаем, как жаждешь ты избавиться от него… Даже и мы хотим видеть тебя снова свободной.
      – И каков твой план, Чезаре? – медленно произнесла Лукреция.
      – Избавиться от него.
      – Ты хочешь сказать… убить его?
      – Не думай о том, как это произойдет, сестренка. Думай о том, что вскорости он перестанет тебя беспокоить.
      – И когда вы намереваетесь это совершить?
      – В ближайшие дни.
      – Вы пригласите его на пирушку или… он встретит в темном переулке разбойников?
      – Наш дорогой Сфорца никуда один не выходит. Я думаю, это будет пирушка.
      – Чезаре, люди уже говорят о яде, которым ты пользуешься – о кантарелле. Правда ли, что тайна его известна только тебе и отцу и что вы способны не только убить человека, но и рассчитать, в какой именно день и час он умрет?
      – У тебя умный брат, Лукреция. Разве тебя не радует, что ради тебя он готов применить все свое искусство?
      – Я знаю, что ради меня ты сделаешь все на свете, – и она тоже подошла к окну. – О, Чезаре, мне так хочется на улицу! Я хочу повеселиться, как вчера вечером. Поедем на холм Марио, помнишь, как в детстве? Поедем сейчас!
      Он обнял ее за плечи.
      – Ты хочешь вдохнуть свежего воздуха, ты хочешь сказать себе: «Свобода – величайший из земных даров, и скоро я его обрету!» Не так ли?
      – Как хорошо ты меня понимаешь… Ну, поехали же!
      И только когда они вышли из дворца, она смогла перевести дух. Она сама была поражена хитростью, которую проявила, чтобы провести в жизнь свой план.
      Она все время боялась, что Чезаре обнаружит присутствие в ее комнате постороннего. И все время думала: Чезаре, возлюбленный брат мой, прости. Я предаю тебя…
      Джакомино выбрался из-за шторы и поспешил к хозяину. Он задыхался, он молил Джованни Сфорца переговорить с ним наедине.
      – Мой господин, – начал он, заикаясь, когда они остались одни. – Мадонна Лукреция послала за мной, не знаю почему, видимо, для того, чтобы передать вам какое-то сообщение, но когда я был у нее, пришел Чезаре Борджа и мадонна, испугавшись его гнева, спрятала меня за штору. И, стоя там, я подслушал, что Папа собирается вас убить.
      От ужаса у Сфорца глаза вылезли из орбит.
      – Я так и подозревал, – сказал он.
      – Мой господин, нельзя терять ни минуты! Мы должны бежать из Рима.
      – Ты прав. Подготовь самых выносливых лошадей, мы сейчас же отправляемся в Пезаро. Только там я буду в безопасности, только там мои родственнички-убийцы меня не достанут.
      Так Джакомино и сделал, и меньше чем через час после разговора Лукреции с Чезаре Сфорца и его камердинер во весь опор скакали прочь из Рима.

САН-СИСТО

      Бегство Сфорца ужасно разозлило Папу и Чезаре. А в Риме уже шептались, что он убежал, убоявшись приготовленной ему Борджа чаши с ядом.
      – Пусть не думает, что спасся! – рычал Чезаре. Александр сохранял спокойствие.
      – Успокойся, сынок, – сказал он. – Единственное, что нам требовалось, – разлучить его с твоей сестрой. Он подозревает, какие ты испытываешь к нему чувства. Поэтому осуществить наш прежний план не удастся. У нас осталась одна возможность. Мне она не нравится, как глава церкви я нахожу ее отвратительной… Но, боюсь, что нам остался только развод.
      – Тогда его надо устроить как можно скорее. Я обещал Лукреции свободу и намерен выполнить свое обещание.
      – Хорошо, давай разберемся в этом вопросе. Есть две возможности, насколько я знаю. Первая: мы можем объявить брак недействительным, потому что Лукреция так и не была освобождена от прежней помолвки с Гаспаро ди Прочида.
      – Боюсь, отец, что это будет трудно доказать. Лукреция была освобождена от клятвы, и тому имеются многие свидетельства. Если мы выдвинем эту причину, Лудовико и Асканио с их родичами могут схватиться за оружие.
      – Ты прав, сынок. Тогда есть другая возможность. Мы потребуем развода на том основании, что брак так и не был осуществлен.
      – Но ведь это не так!
      – Мой дорогой сын, а кто докажет, что брак был осуществлен? Разве у них есть ребенок?
      – Это довольно странное супружество, отец, но брак действительно состоялся.
      – А кто сможет в этом поклясться?
      – Сфорца. Он не захочет, чтобы вопрос о его половом бессилии обсуждался всем светом.
      – Но Лукреция скажет то, что захотим мы.
      – Сфорца будет протестовать, яростно протестовать.
      – Мы столь же яростно заявим свои протесты.
      – А вот это решение! Отец, вы – настоящий гений.
      – Благодарю, сынок. Теперь ты понимаешь, что я на самом деле пекусь о семье, знаю, как устраивать дела на пользу своим детям?
      – Вы многое сделали для Джованни, – мрачно ответил Чезаре, – теперь я вижу, что вы стараетесь сделать как можно больше и для Лукреции.
      Александр любовно похлопал сына по плечу:
      – А сейчас пошли-ка за нашей малышкой. Давай расскажем, какой сюрприз мы ей приготовили.
      Лукреция перепугалась не на шутку, но поскольку она уже стала старше и опытнее, она научилась, подобно остальным Борджа, скрывать свои истинные чувства, и потому ничем не выдала охватившего ее страха.
      – Дорогая моя, – произнес Папа, нежно обнимая дочь. – Мы с Чезаре не могли удержаться и спешим сообщить тебе радостную весть: скоро ты освободишься от Сфорца.
      – Каким же образом, отец?
      – Ты с ним разведешься. Мы разводов не одобряем, но бывают случаи, когда это необходимо. Так что мы воспользуемся разводом, чтобы освободить тебя от Сфорца.
      Она почувствовала, как ее захлестывает волна радости: они оставили свои смертоубийственные планы, я, Лукреция, спасла Джованни!
      Чезаре и Папа заметили, с каким облегчением она вздохнула, и понимающе переглянулись. Да, их дорогая Лукреция будет теперь навеки им благодарна!
      – К сожалению, – продолжал Папа, – церковь настроена против разводов, и моим кардиналам потребуются достаточно веские причины.
      – Все было бы просто, – добавил Чезаре, – если бы ваш брак не был осуществлен.
      Лукреция быстро ответила:
      – Но он был осуществлен!
      – Нет, дитя мое, он не состоялся, – возразил Александр.
      – Отец, но мы множество раз делили с Джованни ложе!
      – Делили ложе? Ну и что? Это еще ничего не означает. Дорогое мое дитя, ты ещё так невинна, ты многого не понимаешь. Брак не был осуществлен.
      – Но, отец, я клянусь, что был!
      На лице Папы появилось озабоченное выражение, и он огляделся вокруг.
      – Не волнуйтесь, отец, – прошептал Чезаре. – Моих приказов ослушаться не смеет никто, а я приказал всем удалиться.
      – Детка, – и Папа потрепал Лукрецию по щеке, – осуществление брака – это не то, что ты думаешь, – он повернулся к Чезаре: – Они могут настаивать на врачебном осмотре. Ты же знаешь наших кардиналов – полны подозрений и предубеждений.
      – Отец, уверяю вас, что я…
      – Не бойся, милая, – прошептал Папа. – Такие осмотры – вещь нередкая. Все очень просто: девственница, скромница, сама невинность… Ну, ты понимаешь. Тебе самой не придется через это проходить: найдем подходящую девственницу, она накинет вуаль – из скромности, естественно, – и все будет в порядке. Все, что потребуется от тебя, – это принести клятву перед законниками и кардиналами.
      – Отец, я не могу принести такую клятву. Папа улыбнулся:
      – Ты слишком пуглива, детка. Порою нам всем приходится отступать от истины, если не ради самих себя, то ради счастья наших близких.
      Она была в шоке. Она смотрела в лица этих двух мужчин, которых любила больше всех на свете и знала: что бы ни сулило ей будущее, она все равно будет любить их, потому что они значат для нее на этом свете все, потому что она связана с ними узами, которые даже не полностью поддаются ее пониманию. Она принадлежала им так же, как они полностью принадлежали ей, их соединяло чувство гораздо более сильное, чем все остальные знакомые ей чувства, – и все же она видела перед собой лица разрушителей, бесстыжих лжецов, убийц.
      И она больше не могла оставаться в их обществе ни минуты.
      – Отец, – взмолилась она, – позвольте мне уйти. Я должна все сама хорошенько обдумать.
      Отец и брат нежно ее расцеловали, и она ушла. А они остались – план требовал тщательной разработки, следовало исключить всяческое противодействие.
      Что касается Лукреции, то с ее стороны никаких осложнений они не ожидали.
      Она не могла подписать этот ужасный документ. Ложь, наглая ложь!
      Отец и Чезаре уговаривали ее наперебой: она должна отбросить всякую щепетильность, ей следует помнить, что поставлено на карту. К Чезаре и Папе присоединился и братец Джованни: просто отвратительно, ужасно, что Лукреция Борджа замужем за таким ничтожеством, как Джованни Сфорца! Естественно, что семья хочет ей помочь! Ну и дура же она, если колеблется. Чего стоит просто подписать бумагу?
      – Но это ложь, ложь! – кричала Лукреция.
      Папа старался сохранять терпение и привычную мягкость, но все же пенял ей на то, что его маленькая дочурка – самая любимая из всех детей – так огорчает своего отца.
      Она пыталась объясниться:
      – Дело не столько во лжи, отец, сколько в том, до какой степени такое заявление унизит и оскорбит моего мужа! Его во всеуслышание объявят импотентом!
      – Дорогая моя, с какой стати тебе так беспокоиться на его счет? Да он может снова жениться и доказать свои мужские достоинства!
      – Но кто согласится выйти замуж за человека, о котором сказано, что он не в состоянии иметь детей?
      – Все это глупости, детка. Подпиши документ. Это так просто! Вот здесь поставь свое имя… и скоро все будет в порядке.
      Но она отказывалась снова и снова.
      А в это время Джованни Сфорца, уже узнавший, на каком основании Папа намеревается совершить развод, разразился громкими и яростными протестами.
      Это все вранье, что брак не осуществился, кричал он. Да он, Джованни Сфорца, «осуществлял» его тысячу раз!
      Он решил, что пора обращаться за помощью, и во весь опор помчался в Милан, посоветоваться со своими кузенами. Раньше они не очень-то стремились ему помогать, но теперь семья непременно сплотится – ведь одному из Сфорца грозит чудовищное унижение.
      У Лудовико были свои проблемы, и он не очень-то обрадовался встрече с родичем. Похоже, что французы снова собираются вторгнуться в Италию, и тогда Милан станет их первой жертвой. В таких обстоятельствах Лудовико может понадобиться поддержка Александра, а разве он сможет на нее надеяться, если воспротивится Папе? И Лудовико не станет помогать этому бедняге Джованни Сфорца…
      – Мой дорогой кузен, – сказал Лудовико, – вы не согласны на развод? Но почему? Вскорости вся эта история закончится, а вместе с нею и ваши проблемы.
      – Но разве вы не понимаете, насколько чудовищно это предложение?
      – Я вижу только, что Папа разрешает вам оставить приданое Лукреции – конечно, если вы согласитесь. К тому же он не собирается лишать вас своего расположения.
      – Приданое! Расположение! В обмен на то, что я позволю себя ославить? Объявить импотентом?
      – А приданое-то богатое, да и папским расположением тоже не стоит пренебрегать!
      – Кузен, я задам вам вопрос: если бы ваша мужская сила оказалась под сомнением, как бы вы себя повели?
      Лудовико немного подумал, а потом ответил:
      – Хорошо, Джованни. Есть способ доказать, что обвинения Борджа – ложные.
      – Как это? – с надеждой спросил Джованни.
      – Докажите это в присутствии нашего посла и папского легата. Пусть Лукреция приедет в замок Непи, и вы в присутствии свидетелей продемонстрируете, что можете быть хорошим супругом.
      Джованни в ужасе отпрянул.
      – Но, дорогой кузен, – мягко произнес Лудовико, – такое делалось и прежде. А если Лукреция откажется приехать, я могу предоставить в ваше распоряжение несколько куртизанок. Выберете из них ту, что больше вам по вкусу, – уверяю, наши миланки ничем не хуже римлянок.
      – Но это совершенно невозможно!
      – Что ж, я тебе предложил выход, – пожал плечами Лудовико. – Если вы отказываетесь, тогда люди вправе делать те выводы, которые пожелают.
      – Я отказываюсь совершать все это на публике!
      – А мне представляется, что это единственный способ противостоять обвинениям.
      – В присутствии посла и папского легата! – вскричал Джованни. – А кто этот папский легат? Еще один Джованни Борджа, племянник Его Святейшества. Да я не сомневаюсь, что, если даже мне и удастся проделать это все при свидетелях, он все равно скажет, что я импотент! Вот еще один пример папского бесстыдства! А посол? Папа его просто подкупит или запугает до смерти!