Мадонна Семи Холмов

      И теперь, столкнувшись с таким сопротивлением, растерялся уже Джованни Сфорца. У него не было воинского опыта, и его попытки прорвать оборону. Браччиано выглядели глупыми и даже ребяческими. Джованни сражаться не хотел, поскольку он был из тех воинов, которые предпочитают хорошей битве украшенные каменьями мечи и жезлы. Так что он всего лишь забрасывал защитников замка посланиями, сначала повелевающими, затем угрожающими – он все убеждал их, что с их стороны было бы гораздо умнее сдаться. Здесь, в разбитом у стен замка лагере, Джованни, как и его многочисленная свита, страдал от всевозможных неудобств, тем более, что погода стояла ужасная, а самый талантливый из капитанов Джованни – Гвидобальдо Монтефельтро, герцог Урбино, – был тяжело ранен и транспортирован в тыл. Так что Джованни потерял своего лучшего воинского советника.
      Время шло, Джованни торчал у стен Браччиано. Он устал от этой войны, до него доносились "неприятные слухи: вся Италия потешалась над незадачливым главнокомандующим папского воинства. И, что было самым обидным: Чезаре наверняка наслаждался таким поворотом событий. Римляне перешептывались:
      – Интересно, как выглядит сейчас герцог? Сохранил ли он все свое великолепие, когда его роскошный бархат и вышивки вымокли под дождем?
      Александр совсем истерзался и заявил, что продаст свою тиару, если от этого будет зависеть победа. Он больше не мог выдерживать общества Чезаре, потому что Чезаре и не пытался скрыть своей радости. Разве эта ненависть брата к брату, думал Александр, не есть первейший из грехов? Неужели ни Чезаре, ни Джованни до сих пор не поняли, что их сила – в единстве?
      Чезаре как раз был рядом, когда пришло известие, что Урбино ранен, а Джованни по-прежнему без толку стоит под стенами замка.
      Он увидел, как покраснело лицо отца, как он покачнулся, и если бы Чезаре вовремя не подхватил, Александр рухнул бы на пол.
      И, глядя в налившееся кровью лицо отца, в его покрасневшие глаза, на вздувшиеся на висках вены, Чезаре впервые со страхом подумал: а что будет со всеми Борджа, если не станет Александра, если некому будет их охранять?
      Он впервые понял, сколь многим они обязаны этому человеку – человеку, чья энергичность была притчей во языцех, человеку, который, несомненно, обладал истинной гениальностью.
      – Отец! – в ужасе закричал Чезаре. – О, мой любимый отец!
      Папа открыл глаза и увидел склоненное над ним, полное страха и беспокойства лицо сына.
      – Не бойся, сынок, – прошептал он. – Я пока еще с вами.
      И снова необычайная жажда жизни взяла свое: Александр отказывался принимать неизбежные издержки, связанные с возрастом.
      – Отец, здоровы ли вы? Нет, этого не может быть, вы не можете заболеть!
      – Помоги мне сесть в кресло. Сюда. Да, вот так уже получше… Это была минутная слабость. Я почувствовал, как вскипела кровь в моих жилах, мне показалось, что сердце вот-вот выскочит из груди… Но все прошло. Меня просто напугало это известие, впредь мне надо получше держать себя в руках. Не имеет смысла сожалеть о том, что еще не завершено.
      – Вам следует получше заботиться о себе, отец, – предупредил Чезаре.
      – Ох, сынок, сынок, не расстраивайся. Хотя, признаюсь, я счастлив, поняв, как ты обо мне беспокоишься.
      Александр прикрыл глаза и, улыбаясь, откинулся в кресле. Этот мудрый государственный деятель всегда становился слеп, когда дело касалось его близких: он предпочитал думать, что Чезаре разволновался из-за его приступа, а не из-за того, что испугался, предвидя все те проблемы, которые возникнут и у него, и у остальных членов семьи, когда Папа больше не сможет их всех охранять.
      Чезаре потребовал, чтобы Александр вызвал своего личного лекаря, Папа поупрямился, но в конце концов согласился. И Чезаре не мог не признать: Александр действительно обладал невероятными жизненными силами – через несколько часов после приступа Папа уже строил новые планы, должные принести Джованни успех.
      И все же даже Александру пришлось смириться с реальностью: Джованни никудышный тактик, единственное, чего он дождался – так это того, что Орсини успели призвать на помощь французов и совместными силами атаковали тех, кто окружил замок.
      Столкнувшись с неприятелем в настоящем бою, Джованни показал себя и никуда не годным командиром, папские войска потерпели сокрушительное поражение, а герцог Урбино, единственный, кто мог бы противостоять неприятелю, хоть и оправился от ранения, но попал к Орсини в плен. Джованни был легко ранен, но, понимая, что ему следует как-то выходить из этого достойного лишь смеха положения, объявил свою рану серьезной, не позволяющей ему продолжать нести бремя командования: пусть-де армия его завершает кампанию под руководством нового командира.
      Теперь уже вся Италия потешалась над приключениями этого папского сынка. Люди припоминали торжественную церемонию возведения его в должность, а какой же у него был победный вид, когда он выходил во главе своей армии из Рима!
      Эта история немало порадовала римлян: вот и Папа получил урок, нельзя же до такой степени простирать свой непотизм!
      Чезаре оправился от беспокойства, вызванного приступом отца, тем более, что Александр снова был полон энергии, и теперь Чезаре не упускал момента пройтись по поводу брата.
      Он позвал своих друзей, и совместными силами они нарисовали забавные лозунги, которые развесили на всех главных римских дорогах.
      На одном из плакатов было написано: «Требуются те, кто имеет хоть какие-то новости по поводу так называемой армии церкви. Если кто-либо обладает подобными сведениями, немедленно сообщите их герцогу Гандиа».
      Джованни вернулся под отчий кров. Отец встретил его с неизменной любовью: он сразу же начал придумывать для Джованни оправдания и сообщал всем и каждому, что, если бы бедного Джованни не ранили так ужасно, история была бы совершенно иной.
      И все, кто слышал его слова, поражались, с какой легкостью Александр обманывал себя. Но вскоре они поражались и восхищались уже другим: потому что в результате Папа создал впечатление, что он никакой войны не проиграл. Да, возможно, он проиграл битву, но после битвы наступает период заключения договоров, и по условиям этих договоров Папа всегда неизменно становился победителем.
      Чезаре отправился повидаться с отцом и застал у него Джованни.
      – Как?! – вскричал он. – Вы не присоединились к своей армии, генерал?
      – Кардинал, моя армия и я предпочли расстаться. Мы устали друг от друга.
      – Так мне и говорили, – засмеялся Чезаре. – Весь Рим об этом говорит. На городских стенах даже висят плакаты.
      – Было бы интересно узнать, кто их развесил, – и глаза Джованни опасно заблестели.
      – Не ссорьтесь, детки, – вмешался Александр. – Что сделано, то сделано. Нам не повезло, и нам придется заключать перемирие.
      – И дорого заплатить за этот мир, – угрюмо заметил Чезаре.
      – Ну, дорого – не дорого… – протянул Александр. – У Орсини тоже нет желания продолжать войну. Теперь я предложу им свои условия, и они на них согласятся.
      – Ваши условия?
      – Мои условия против их условий, – с усмешкой ответил Александр. – Я разрешу им выкупить их замки назад. И вы увидите, что в результате войны мы абсолютно ничего не потеряли.
      – А Урбино? – спросил Чезаре. – Он в плену, какую плату они могут за него назначить?
      Папа лишь пожал плечами:
      – Не сомневаюсь, что его семье удастся собрать необходимую для выкупа сумму.
      Чезаре прищурился: его отец – поистине блестящий дипломат, он умудрился превратить поражение Джованни в победу. Джованни искоса наблюдал за братом.
      – Я так устал от разговоров о войне… Кстати, ведь завтра в Риме начинается карнавал, не так ли?
      В глазах Джованни Борджа светилась такая же лютая ненависть, что и в глазах Чезаре Борджа. Он, казалось, говорил: «Ты хотел унизить меня в глазах нашего отца, дорогой мой братец? Но не думай, что я сразу же отвечу тебе на оскорбление. Подожди, подожди, я найду способ сквитаться с тобой, милый мой кардинал!»
      Условия мирного соглашения Папа обсуждал с Чезаре – Джованни был слишком занят подготовкой карнавального костюма и своего шествия. Он тосковал по Джему, у которого была такая богатая фантазия.
      Когда-нибудь наступит день, думал Чезаре, и отец поймет, что рядом с ним должен быть только я, потому что только я понимаю и разделяю его устремления. Как может такой умный, такой блестящий человек быть настолько слеп, чтобы сделать ставку на одного из своих сыновей в ущерб другим?
      В такие минуты Чезаре бывал почти счастлив. Ему не нужно было постоянно намекать на оплошности и ошибки Джованни: они были настолько очевидны, что даже бесконечно преданный Александр не мог их не замечать.
      – Отец, – обратился к нему Чезаре. – Вы меня поражаете. Мы, Борджа, потерпели неудачу, которая для многих была бы смертельной, но вам удалось превратить поражение в победу.
      Александр засмеялся:
      – Сын мой, за столом переговоров можно выиграть гораздо больше, чем на поле битвы.
      – Но это, осмелюсь я возразить, зависит от воинов. Если бы я был солдатом, я бы непременно укрепил мой штандарт на башне неприятельской крепости. Я бы придавил каблуком выю врага, и все условия диктовал бы только я. По правде говоря, и условий никаких бы не было, потому что я просто завоевал бы их земли и замки.
      – Благородные речи, сын мой.
      Чезаре насторожился: неужели он заметил какой-то особый блеск в отцовском взгляде? Неужели Александр решил наконец-то прислушаться к голосу разума?
      – Однако, – ответил Папа, – положение наше сейчас не таково, и мы должны выйти из него с честью. Сейчас для нас ключевой момент – скорость, время. Мы потерпели поражение, сынок, но они истощены. Они не в силах продолжать войну, и вот почему согласны на переговоры.
      Чезаре с восхищением засмеялся:
      – И вы заставите их выкупить их собственные замки?
      – За пятьдесят тысяч золотых флоринов.
      – Но вам следовало бы удержать эти замки, отец, будто победившей стороной были мы.
      – Зато мы станем на пятьдесят тысяч золотых флоринов богаче.
      – Хорошо, это начало. Но нам не удалось наказать Орсини, как хотелось. И что дальше?
      – На время мы прибегнем к миру.
      – А Орсини за это время оправятся от слабости? Папа глянул сыну в глаза:
      – В договоре есть один пункт, с которым я обязан согласиться. Видишь ли, во время этого конфликта Вирджинио Орсини оставался пленником Неаполя…
      Чезаре щелкнул пальцами:
      – Если б это было не так, ситуация была б для нас еще ужаснее.
      Папа согласился, и Чезаре улыбнулся в ответ: он вспомнил те дни, когда их перевезли из материнского дома во дворец на холме Джордано. Он вспомнил тот день, когда во дворец Орсини прибыл великий воин, их родственник, вспомнил, как замирало от восторга его мальчишеское сердце, он вспомнил уроки борьбы, строгое, но теплое отношение к нему Вирджинио. Все эти годы Вирджинио Орсини оставался для Чезаре одним из образцов для подражания. Чезаре гордился тем, что Вирджинио как-то сказал о нем: «Я бы хотел, чтобы у меня был такой сын. Я бы сделал из него настоящего солдата».
      – Я вижу, ты по-прежнему им восхищаешься, – заметил Александр.
      – Он – величайший из воинов!
      – Однако он оказался не таким уж стойким, когда в Италию вторглись французы.
      – Несомненно, у него были на то свои причины, отец. Орсини стали союзниками французов.
      – Да, они выступили с ними против нас, – ответил Александр. – А что касается этого пункта договора… Орсини требуют, чтобы Вирджинио немедленно освободили.
      – Я вижу, отец, что вам это предложение совсем не нравится.
      – Ты сам сказал, что дело обернулось бы для нас еще хуже, если бы Вирджинио стоял во главе семейной армии. Орсини по-прежнему остаются нашими врагами, сейчас они изнурены боями, у них нет настоящего лидера, но как только они его обретут… – Папа пожал плечами. – Сын мой, я считаю, что Орсини так легко соглашаются на все мои условия только потому, что требуют сохранить этот пункт договора* как только Вирджинио вернется к ним, они соберутся и двинутся на нас. Вирджинио освобождать нельзя.
      – Но вы говорите, что они настаивают на этом.
      – Да.
      – И вы согласились?
      – Да.
      – Значит, вскорости Вирджинио действительно будет свободен.
      – Он не покинет своей тюрьмы.
      – И все же вы согласились!
      – У нас в Неаполе есть друзья. Осталось еще несколько дней. Чезаре, я возлагаю эту задачу на тебя. Ты всегда стремился показать мне свое умение, свои высокие качества. Великие полководцы должны обладать не только силой, но и решимостью и хитростью.
      – Когда мальчиком я жил на холме Джордано, я знал его очень хорошо, – медленно произнес Чезаре.
      – Но это было давно, сынок.
      – Да, – ответил Чезаре, – давно. Папа возложил длань не плечо сына.
      – И вот теперь ты узнаешь, как следует поступать ради интересов своей семьи, – сказал Александр.
      Чезаре прекрасно понимал, что глупее сантиментов ничего быть не может.
      Однако он вышагивал взад-вперед по своим комнатам и не мог справиться с нахлынувшими на него воспоминаниями: он видел, как скакал на коне позади этого человека, он вспомнил, как восхищался им тогда.
      Вирджинио Орсини, благодаря которому жизнь на холме Джордано стала вполне сносной, Вирджинио Орсини, который собирался сделать из него настоящего воина.
      И хотя не в обычае Чезаре было откладывать то, что, как он знал, могло принести ему выгоду, он оттягивал отъезд.
      А время не ждало. Послание в Неаполь следовало доставить сразу же. В послании содержались инструкции по использованию небольшой толики белого порошка, который также должен был доставить Чезаре.
      И тогда Вирджинио Орсини получит в тюрьме свой последний в жизни обед.
      Если б это был другой человек, Чезаре не колебался бы ни секунды. Но Вирджинио! Ох, какая глупость это детское обожание…
      И все же он чувствовал некоторую неуверенность.
      Неуверенность?! Он, Чезаре Борджа, не уверен, его терзают «чувства»?
      И все же он продолжал мерить шагами комнаты.
      «Не Вирджинио, – бормотал он себе под нос. – Только не Вирджинио!»
      А на улицах Рима царил карнавал. Папа, обладавший душевной ловкостью и гибкостью, которая поражала всех, с ней сталкивавшихся, даже себя убедил в том, что он не потерпел поражения, а, напротив, одержал победу. Да, Орсини победили на поле боя, но что они на самом деле выиграли? Они уплатили кругленькую сумму, чтобы выкупить назад свои замки, а признанный глава семейства Вирджинио Орсини скончался в тюрьме за несколько часов до своего освобождения.
      Люди хихикали, пересказывая друг другу истории о том, как Папе удалось всех перехитрить, и хихикали от удовольствия.
      Мужчины и женщины в масках и карнавальных костюмах заполнили улицы. Карнавальное шествие длилось днем и ночью, толпы несли гротескные и смешные фигуры, кукол, которые совершали непристойные жесты к вящей радости зрителей. Музыка, танцы, гуляния заставили позабыть о войнах и политических интригах.
      Чезаре из окна наблюдал за скопившимися на площади гуляками и злился на себя – он никак не мог избавиться от воспоминаний о Вирджинио Орсини. По ночам он просыпался от кошмаров: ему виделось, что у постели его стоит высокая, статная фигура, на него с упреком смотрят строгие глаза.
      Какая глупость! Это было так непохоже на него… Он жаждал развлечений, он хотел бы, чтобы Лукреция вернулась в Рим. Они с отцом должны заставить ее вернуться, освободить ее от этого провинциального дурака, Джованни Сфорца. Чезаре его ненавидел, да, ненавидел… И это привычное чувство – ненависть – всегда дарило Чезаре успокоение.
      Он отправился к Санче. В оргии чувственных наслаждений он постарается забыть о тенях, которые преследовали его: тень Вирджинио Орсини, образы Джованни Сфорца и Лукреции.
      В апартаментах Санчи он застал лишь Лойзеллу и строгим голосом спросил ее, где сейчас госпожа.
      – Мой господин, – ответила Лойзелла, бросая на него призывные взгляды из-под полуопущенных ресниц. – Принцесса с Франческой и Бернардиной отправилась посмотреть на карнавал. Но вам не стоит беспокоиться: они надели маски.
      А он и не расстраивался – он был только слегка раздражен.
      И у него не было настроения искать ее в толпе. Он глянул на Лойзеллу: а может?..
      И тут же с отвращением отвернулся: он вспомнил, как Вирджинио, когда Чезаре был еще мальчиком, бранил его за дурные манеры.
      Решительными шагами он отправился к себе, закрыл все окна и двери, безуспешно пытаясь отгородиться от веселых звуков карнавала.
      Маска Санчи лишь частично скрывала ее красоту. Синие глаза игриво поглядывали по сторонам, черные волосы как бы случайно выбились из-под капюшона.
      Маски Франчески и Бернардины также почти их не прикрывали, дамы обменивались смешочками, так как знали, что с того момента, как они покинули дворец, кто-то неустанно за ними следует.
      – Какой восхитительный карнавал! – восклицала Франческа. – В Неаполе никогда такого не бывало.
      – Давайте-ка остановимся и поглядим на шествие, – предложила Санча, зная, что позади них остановились трое мужчин.
      Она оглянулась и поймала сверкнувший из прорезей маски взгляд.
      – Наверное, – заметила она, – мы поступили глупо, отправившись сюда в одиночку, без сопровождения мужчин. Всякое, всякое может случиться…
      Некоторые из уличных гуляк приостанавливались, чтобы получше разглядеть этих трех дам – было в них нечто, привлекавшее всеобщее внимание.
      Какой-то осмелевший молодой человек приблизился к Санче и схватил ее за руку.
      – Клянусь, под этой маской скрывается какая-то фея! Послушайте, фея, присоединяйтесь к нам!
      – Что-то не хочется, – ответила Санча.
      – Но ведь сейчас карнавал, никто не может оставаться в стороне!
      Он еще крепче схватил ее руку, и она вскрикнула. И тогда один из стоявших за спиной мужчин воскликнул:
      – Избавьтесь от этого приблудного пса!
      Даже из-под маски было заметно, как побледнел молодой человек, когда трое вооруженных клинками мужчин выступили вперед. Он забормотал, заикаясь:
      – Но ведь сейчас карнавал! Я никого не хотел обидеть… Один из мужчин воздел клинок, и молодой человек помчался прочь.
      – Мой господин, броситься вдогонку? – осведомился человек, воздевший клинок.
      – Нет, – ответил хорошо поставленный голос. – Достаточно.
      Санча повернулась к говорившему.
      – Благодарю вас, мой господин. Я и помыслить не могу, что случилось бы с нами, если бы вы не пришли нам на помощь.
      – Это великая радость – помогать таким, как вы, – ответил человек в маске.
      И поцеловал ее руку.
      Он узнала его и была уверенна, что и он ее тоже узнал. Но как приятна эта игра! Они играли в нее со дня его возвращения с войны. Она понимала, что отчасти он взялся преследовать ее и заигрывать с ней из-за ненависти к Чезаре, и хотя ей претила роль яблока раздора между братьями, она все же твердо решила узнать: а каков брат Чезаре в любовных битвах?
      Он был хорош собою – в какой-то степени даже красивее Чезаре, и репутация его также была специфической. Но она желала преподать герцогу Гандиа урок: она желала доказать ему, что его тяга к Санче Арагонской может заставить его забыть о ненависти к брату. И эта тяга должна стать самым сильным в его жизни чувством.
      В данный момент им обоим приятно было притворяться незнакомыми – благо, маски это позволяли.
      Он задержал ее руку в своей:
      – Вы бы хотели присоединиться к гуляющим?
      – Не думаю, что нам это подобает, – ответила Санча. – Мы собирались лишь понаблюдать за карнавалом со стороны.
      – Но удержаться в стороне невозможно, особенно если учитывать поведение этих подвыпивших невежд. Позвольте все же показать вам карнавал. Не бойтесь – я здесь, чтобы защищать вас.
      – Но мы должны держаться вместе – мои женщины и я, – вполголоса проговорила она. – Я не прощу себе, если с ними что-то случится.
      Она усмехнулась. На самом деле она хотела сказать совсем иное: «Я не доверяю тебе, Джованни. Я считаю, что при малейшей опасности ты просто сбежишь. Но с твоими прислужниками я буду чувствовать себя спокойнее».
      – Мы составим маленькую компанию, – сказал Джованни. Он знаком подозвал двух других мужчин: один взял за руку Бернардину, второй – Франческу. – А теперь давайте отправимся в Колизей. Там будет большое гулянье. Или, может, поглядим на скачки в Корсо?
      – Куда угодно, лишь бы вы нас сопровождали, – ответила Санча.
      – Тогда, мой господин, – заметил один из мужчин, – не лучше ли было бы нам найти способ выбраться из толпы? Плебс может затолкать этих хрупких дам.
      – Мудрое предложение!
      – Возле Виа Серпенти есть небольшая таверна, там уж точно мы никого из плебеев не встретим.
      – Тогда вперед! – воскликнул Джованни. Санча повернулась к Франческе и Бернардине:
      – Нет, я против того, чтобы вы препроводили нас туда. Если вы проводите нас на площадь Святого Петра, мы окажемся в полной безопасности…
      – Ну пойдемте, – умолял Джованни, глаза его блестели. – Вручите себя нашим заботам, прекрасные дамы, вы не пожалеете.
      – Я чувствую себя крайне неловко… – и Санча притворно вздрогнула.
      Но Джованни уже обнял ее за талию и быстро повлек за собой. Она испуганно обернулась и увидела, что таким же образом «пленили» и Франческу с Бернардиной. Дамы притворно вскрикивали, но их кавалеры не обращали на вопли никакого внимания.
      – Дорогу! Дорогу! – кричал Джованни, прокладывая в толпе путь. Кто-то выкрикивал ему вслед ругательства, кто-то пытался остановить – в дни карнавала публика заметно смелела.
      Но двое сопровождавших держались к Джованни поближе, и то ли плебеи побаивались их угроз, то ли узнавали этих двоих, кто знает? Во всяком случае, даже самые отчаянные смельчаки из толпы боязливо отступали.
      А потом Санча заметила, что плащ Джованни скреплен пряжкой, на которой был изображен пасущийся бык. На его людях были те же эмблемы: у одного на шляпе, у второго – на дублете. Санча невольно засмеялась: Джованни ни за что не отважился бы выйти на улицу просто в маске, не обозначив при этом, кто он такой на самом деле. Потому что молодого праздного нахала может отлупить кто угодно, но кто посмеет поднять руку на одного из Борджа?
      Ей нравился этот вечер. Чезаре пора проучить. Он куда больше заинтересован в том, чтобы унизить собственного братца, чем в ней самой. И пусть заплатит за это! Она знала способ уколоть его как можно больнее, и теперь Чезаре заплатит за пренебрежение ею!
      В последние время они с Джованни частенько обменивались взглядами, но это приключение – замечательное завершение всей истории!
      Возле Виа Серпенти они погрузились в лабиринт маленьких улочек, крики толпы были здесь почти не слышны, и, наконец, один из людей Джованни толкнул дверь небольшой гостиницы, и они вошли.
      Джованни крикнул:
      – Принесите еды и вина!.. Побольше! Подбежавший к ним хозяин низко поклонился, и, заметив пряжку на плаще Джованни, испуганно вздрогнул.
      – Благородные господа… – начал он.
      – Я приказал принести еду и напитки! Побыстрее! – прикрикнул Джованни.
      – Бегу, мой господин!
      Джованни уселся на кушетку и усадил рядом с собою Санчу.
      – Я твердо решил, – прошептал он ей на ушко, – что вы получите полное представление о гостеприимстве, на которое способен хозяин.
      – Мой господин, – предупредила его Санча, – должна сказать вам, что я – не из простушек, которых вы можете подхватить на карнавале.
      – Ваш голос и манеры говорят за себя. Но женщины, выходящие во время карнавала на улицу, напрашиваются на то, чтобы их взяли в плен.
      Сопровождающие хохотали и аплодировали каждой произнесенной Джованни фразе.
      – Мы выпьем с вами вина и затем уйдем, – объявила Санча.
      – Но вы должны получить все радости, которые предлагает карнавал, – сказал один из мужчин, глядя на Джованни.
      – Именно все, – отозвался Джованни. Хозяин торопливо внес вино.
      – Это ваше лучшее? – осведомился Джованни.
      – Самое лучшее, мой господин.
      – Потому что, если это не так, я могу и рассердиться! Хозяин дрожал от страха.
      – А сейчас, – приказал Джованни, – заприте все двери. Мы хотим быть одни… Совершенно одни, понятно?
      – Да, мой господин.
      – А что касается еды, то я решил – не надо. Я не голоден, вина будет достаточно. У вас есть наверху удобные комнаты?
      – Я знаю эти комнаты, – произнес один из мужчин с усмешкой. – Бывал.
      – А теперь оставьте нас, приятель, – приказал Джованни и повернулся к дамам: – выпьем за те радости, которые может предложить нам этот день.
      Санча встала.
      – Мой господин, – начала она, но Джованни заключил ее в объятия и не дал продолжать. Они боролись, однако Джованни был убежден, что ее сопротивление – лишь притворство, что она прекрасно поняла, кто он такой, и решила пустить все на волю случая.
      Он отставил бокал и произнес:
      – Сейчас мне вино ни к чему.
      И, схватив Санчу на руки, крикнул:
      – Хозяин, проводи нас в лучшую из твоих комнат, и поскорее… Я спешу!
      Санча безуспешно старалась вырваться, Бернардина и Франческа прижались друг к другу, но, как только Джованни с Санчей вышли из зала, их мужчины тут же набросились на них.
      Комната оказалась маленькой, с низким потолком, но достаточно опрятной.
      – Это не то ложе, которое я сам бы выбрал для вас, моя принцесса, но сейчас сойдет и оно.
      – Значит, вы знаете, кто я такая? Он сбросил маску:
      – Мы же оба притворялись, не так ли? Зачем, дорогая Санча, вам потребовалось разыгрывать эту прелестную сценку насильного умыкания? Мне кажется, было бы гораздо удобнее сразу же прийти к обоюдному согласию.
      – Да, но тогда бы это было менее забавно, – ответила она.
      – А мне кажется, что вы просто боитесь Чезаре!
      – С какой стати?
      – Потому что вы, как только приехали в Рим, стали его любовницей, а он известен своей ревностью.
      – Я не боюсь мужчин.
      – Чезаре не похож на других мужчин. Санча, ненасытная Санча! Ты не можешь посмотреть на мужчину без того, чтобы не пожелать узнать его. Я вижу это по твоим взглядам… Я понял это сразу, как увидел тебя. Ты твердо решила, что мы непременно сыграем в эту игру, но хотела при этом сохранить собственную безопасность. «Пусть во всем будет виноват Джованни, – думала ты. – Обставим это как похищение».
      – Неужели ты полагаешь, меня заботит, что могут подумать мои прежние любовники?
      – Но даже ты боишься Чезаре.
      – Мне никто не может навязать свою волю!
      – Вот тут ты ошибаешься! Здесь, в этой комнате с запертыми дверями, тобою командую я.
      – Ты забываешь, что минуту назад ты обвинял меня в том, что я сама все так устроила.
      – Ах, хватит спорить! Санча, Санча!.. Она рассмеялась:
      – Какой ты умелый и ловкий! Вот если бы в битве против Орсини ты проявил столько же решимости, как по отношению к трем беззащитным женщинам…
      Он схватил ее за плечи и в злобе встряхнул, а затем, мгновенно успокоившись, заметил:
      – Как я вижу, тебе, мадонна Санча, не нужны покорные возлюбленные.
      – Я думаю о Франческе и Бернардине.
      – А они уже наверняка в объятиях своих любовников. Они также все это время, пока ты решала, кого из двоих братьев предпочесть, обменивались взглядами, так что эти две парочки достаточно хорошо знакомы. Ну, зачем мы тянем время?
      – И верно… – прошептала она.
      Чезаре был в ярости, потому что шпионы незамедлительно донесли до него новость: Санча и Джованни проводят вместе целые дни.
      Он ворвался в апартаменты Санчи. Женщины как раз расчесывали ей волосы и, хихикая, обменивались оценками своих любовников. Он подошел, сбросил со стола блюдо со сладостями и проорал женщинам:
      – Вон!
      Они в страхе убежали.
      – Ты блудница! Ты стала любовницей моего брата! Санча пожала плечами:
      – А почему это тебя удивляет?
      – То, что ты отдаешься всякому, кто ни попросит, меня не удивляет! Но то, что ты посмела разгневать меня, – да, удивляет!
      – Удивительно другое: то, что у тебя нашлось время на меня рассердиться… Ты же все время мучаешься завистью и ревностью к Джованни, мысли твои заняты только одним: Джованни – герцог, Джованни – любимчик отца и так далее.
      – Замолчи! Неужели ты полагаешь, что я позволю тебе так меня унижать?
      – А я не думаю, что ты можешь хоть чем-то мне помешать.
      Она повернулась к нему, в ее синих глазах горело желание. Когда он так гневался, он был для нее куда желаннее, чем когда проявлял свою к ней любовь.
      – Что ж, Санча, ты еще узнаешь. Подожди.
      – А я не очень-то склонна к ожиданию.
      – Ты – блудница, я знаю, и самая презренная блудница в Риме. Жена одного брата, любовница двух других. Неужели ты не знаешь, что весь город говорит о твоем поведении?
      – И о твоем, дорогой братец, и о Джованни, и о святом отце… И даже о Лукреции.
      – Лукреция ни в чем не повинна, – резко возразил он.
      – Да неужели?
      Чезаре подскочил к ней и отвесил пощечину, она в ответ вцепилась зубами ему в руку. Кровь брызнула на ее покрасневшую от удара щеку.
      И вид крови привел его в совершенное безумство. Глаза его загорелись, он схватил ее за руки, и она закричала от боли.
      – Не думай, что ты можешь обращаться со мной так же, как с другими!
      – Чезаре, мне больно!
      – Как приятно слышать! Именно к этому я и стремлюсь. И снова в руку его впились острые зубки, он был вынужден отпустить ее, и тут она бросилась царапать ему лицо. Оба были возбуждены битвой, он снова пытался овладеть ее руками, но она не далась, схватила его за ухо и принялась выкручивать.
      Они катались по полу, и, как это бывает с такими людьми, ярость и желание слились у них воедино.
      Она сопротивлялась – не потому, что хотела сопротивляться, а потому, что желала продлить бой. Он называл ее незаконнорожденной, проституткой – любым именем, которое, как он знал, может оскорбить ее. Она не оставалась в долгу. А разве он сам не бастард?