Мадонна Семи Холмов

      Лудовико с грустью смотрел на родственника, но никакого другого решения предложить не смог. Джованни Сфорца – какой неудачник, надо же было так влипнуть: навлечь на себя ненависть и презрение самих Борджа! Но мало того, что он неудачник, – он глупец. Борджа хотят от него избавиться, а он всячески им препятствует…
      Лукреция понимала, что она должна поставить свою подпись: она не могла им больше сопротивляться. Каждый день кто-то из братьев являлся к ней, каждый день ее приглашали к Папе. Она не может не подписать! Отец, хоть и не терял всегдашнего благодушия, все же начал выказывать признаки нетерпения; Чезаре сердился, а ведь он никогда раньше не сердился на Лукрецию! Джованни называл ее маленькой дурочкой: она не понимает, что все желают ей только добра!
      Она не знала, где сейчас ее муж. Поначалу она даже собиралась тайно выбраться из Рима и сбежать в Пезаро, но, когда ей донесли, что говорит о ней Джованни Сфорца, она передумала. Сфорца, оказывается, заявил, что Папа жаждет развода потому, что хочет, чтобы дочь была все время рядом с ним и он мог бы сам исполнять обязанности ее супруга!
      Вот тогда впервые Лукреция услыхала все те ужасные сплетни на свой счет, и ничего удивительного, что она с отвращением отшатнулась от человека, из чьих уст они исходили.
      Никогда еще не чувствовала она себя такой одинокой. Она хотела бы поделиться, выплакаться перед кем-нибудь, но Джулии она больше не видела, а Санча была слишком занята своими делами и сражением между Чезаре и Джованни, чтобы слушать кого-то еще.
      Вот так в один прекрасный день она и подписала тот самый документ, в котором объявлялось, что из-за импотенции мужа она по-прежнему virgo intacta.
      Над этим документом хохотал весь Рим.
      Женщина из самой развратной семьи Европы объявляла себя невинной девственницей! Да ничего смешнее римляне вот уже несколько лет не слыхивали!
      Даже слуги не могли удержаться от ухмылок. Они-то видели, как ревностно сражаются за любовь Лукреции ее братья, они-то видели, как обнимает ее Папа – совсем не по-отцовски. И многие из слуг могли поклясться, что Джованни Сфорца и Лукреция жили как муж и жена.
      Но, конечно же, вслух они об этом не заикались: кому охота угодить в подземелье, и если и выйти оттуда, то без языка: его попросту отрежут. Или темной ночкой угодить в Тибр, предварительно упакованным в мешок? И кто станет пить вино и думать, что еще один глоточек – и перед тобою распахнутся врата вечности?
      В эти дни Лукреция чувствовала себя самой несчастной в Риме. Ее сжигал стыд за то, что она сделала, она чувствовала, что более не в состоянии выносить эту жизнь.
      Она с тоской вспоминала детство, дни, проведенные в монастыре Сан-Систо, любовь монахинь, мир и покой… И вскоре после подписания документа она уехала в этот монастырь.
      Она умоляла, чтобы ее приняла мать-настоятельница, и когда сестра Джиролама Пичи предстала перед нею, Лукреция рухнула на колени:
      – О, сестра Джиролама, молю, дайте мне убежище в ваших мирных стенах, ибо я страдаю, мне нужен покой!
      Сестра Джиролама узнала дочь Папы, заключила ее в объятия и пообещала, что монастырь Сан-Систо станет ей домом на любой срок, на который только Лукреция пожелает.
      Лукреция спросила, можно ли ей повидаться со старыми друзьями – сестрой Черубиной и сестрой Сперанцей, которые много лет назад давали ей уроки Закона Божьего. Настоятельница послала за ними, и, увидев их, Лукреция снова залилась слезами, и сестра Джиролама велела им отвести Лукрецию в келью и быть рядом с нею, пока та не утешится.
      Чезаре, узнав, что Лукреция уехала в монастырь, воспылал гневом, но Папа успокоил его и посоветовал никому не показывать, как они все обеспокоены этим ее неожиданным шагом.
      – Если кто-нибудь узнает, что она от нас попросту сбежала, начнутся расспросы, – сказал Папа. – И многие станут интересоваться, а по своей ли воле она поставила подпись под документом.
      – Но люди все равно узнают, что она сбежала в монастырь!
      – Не узнают. Сегодня я пошлю туда вооруженных людей, ее привезут обратно.
      – А если она не поедет?
      – Лукреция подчинится моим желаниям, – Папа мрачно усмехнулся. – Кроме того, монахини Сан-Систо не решатся возбуждать недовольство Папы Римского.
      И вооруженный конвой был послан. Лукреция как раз находилась в келье вместе с четырьмя сестрами, когда у ворот монастыря раздались бряцание оружия и конский топот.
      Она подняла взгляд на своих компаньонок: как бы она хотела быть такой, как они, спокойной, далекой от всех мирских забот! О, как бы хотелось ей поменяться местами с Серафиной или Черубиной, с Паолиной или Сперанцей…
      К ней пришла мать-настоятельница:
      – У ворот люди из папской свиты… Они приехали, чтобы сопроводить вас назад, мадонна Лукреция.
      – Святая мать! – вскричала Лукреция, упала на колени и зарылась лицом в черную рясу. – Молю вас, не отпускайте меня!
      – Дочь моя, ты по своему желанию хотела бы оставить все мирские заботы и провести здесь остаток своей жизни?
      В прекрасных глазах Лукреции появилось сомнение:
      – Они не позволяют мне, святая мать, но разрешите мне побыть у вас хоть какое-то время! Я так боюсь всего! Здесь я обрету одиночество, я смогу молиться – так, как не смогу молиться во дворце. Здесь, в келье, я пребываю наедине с Господом, я это чувствую, и, если бы вы разрешили мне побыть у вас, я смогла бы точно убедиться в том, готова ли я оставить мирскую суету и стать такой, как вы. Святая мать, умоляю, дайте мне убежище!
      – Мы не имеем права отказывать в убежище никому, – ответила Джиролама.
      К ним прибежала монахиня и сообщила, что люди у ворот требуют к себе настоятельницу.
      – Это солдаты, святая мать, они вооружены и настроены очень решительно.
      – Они приехали за мной! – закричала Лукреция. – Святая мать, не позволяйте им увезти меня!
      Настоятельница смело направилась к воротам. Солдаты объявили ей, что торопятся и что у них приказ от Его Святейшества забрать мадонну Лукрецию.
      – Она попросила убежища, – ответила Джиролама.
      – Послушайте, святая мать, но у нас приказ от самого Папы!
      – Сожалею. Но существует строгое правило: каждый, кто просит у нас убежища, получает его.
      – Но она – не обычная посетительница. Неужели вы настолько глупы, что посмеете ослушаться Его Святейшества? Папа из рода Борджа и его сыновья не любят тех, кто смеет им перечить.
      Солдаты старались быть добрыми, они откровенно намекали настоятельнице, что ей, как мудрой женщине, не следовало бы ссориться с Папой. Однако Джиролама Пичи не была мудрой женщиной – она была женщиной смелой.
      – Вы не имеете права войти в наш дом, – объявила она, – иначе вы совершите святотатство.
      Солдаты опустили глаза: им не хотелось осквернять святую обитель, но ведь у них был приказ! Джиролама глаз не опустила:
      – Отправляйтесь к Его Святейшеству и сообщите, что, пока его дочь по собственной воле желает пребывать в стенах монастыря, она останется здесь, даже если Его Святейшество потребует от меня ее выгнать.
      И солдаты, потрясенные бесстрашием этой женщины, поворотили коней.
      А в Ватикане бушевали от ярости Папа и двое его сыновей.
      Они уже знали, что по городу гуляют слухи: мадонна Лукреция ушла в монастырь, потому что семья пыталась заставить ее поступить вопреки ее собственной воле.
      И тут Александра осенило очередное из его блестящих решений:
      – Мы оставим вашу сестру в монастыре, – объявил он, – и не станем делать никаких попыток привезти ее обратно, потому что уж тогда слухов и сплетен не оберешься, а пока развод не состоится, мы не можем себе этого позволить. Мы просто дадим всем понять, что мадонна Лукреция отправилась в Сан-Систо по нашей воле, а не по своей! Мы решили: пусть она поживет в тишине и уединении, пока не освободится от Джованни Сфорца.
      И Лукрецию оставили в покое. А Папа и братья удвоили свои усилия по скорейшему решению вопроса о разводе.
      Жизнь Лукреции подчинялась теперь колоколам Сан-Систо, она была счастлива здесь, в монастыре, где все относились к ней как к дорогой гостье.
      Никакие вести из внешнего мира сюда не проникали, и она не знала, как смеются римляне над новым фарсом – так прозвали в народе ее развод. Она и так никогда толком не знала о тех слухах, которые ходили о ее положении в семье, не знала и сейчас, что городские стены пестрели стишками и эпиграммами на ее счет.
      Александр не обращал внимания на оскорбления и был спокоен, как всегда. Единственной его целью стало как можно скорее добиться развода.
      Он поддерживал с монастырем постоянную связь, но не делал никаких попыток заставить дочь покинуть ее убежище. И он позволял плодиться новым слухам – о том, что Лукреция намерена принять постриг: он понимал, что ореол святости – лучший ответ на все грязные сплетни.
      Среди своих домашних он выбрал специального посланца, который должен был доставлять его письма к дочери, – после развода он собирался послать ее в Испанию в сопровождении герцога Гандиа, поэтому посланцем выбрал молодого испанца, своего любимого камердинера.
      Педро Кальдес был хорош собою и жаждал услужить Папе. Александру нравилось и то, что он испанец, – ведь Борджа благоволил испанцам, нравились Папе и его манеры и его обаяние: наверняка Лукреция еще не успела до конца пропитаться монастырским духом! Она не может остаться равнодушной к такому милому юноше!
      – Сын мой, – объявил Александр красавцу-камердинеру. – Доставь это письмо моей дочери лично. Мать-настоятельница знает, что моя дочь находится в Сан-Систо с моего согласия и допустит тебя к мадонне Лукреции, – Александр мило улыбнулся. – Но ты – не просто посланец. Я хочу, чтобы ты это понял. Ты расскажешь моей дочери, как прекрасна и велика твоя родина, ибо я хочу, чтобы в душе ее возникло желание посетить Испанию.
      – Я сделаю все, что в моих силах, святой отец.
      – Знаю, знаю. И посмотри, какой образ жизни она ведет. Неужели она превратилась в настоящую монашку? Не хочется мне, чтобы моя дочь напускала на себя все эти строгости. Спроси, не хочет ли она, чтобы я прислал ей компаньонку – какую-нибудь милую молодую девушку. Скажи ей, что я ее очень люблю и постоянно о ней думаю. А теперь иди, и расскажи мне потом обо всем, что увидишь.
      И Педро отправился в монастырь в твердом намерении как можно лучше выполнить свою миссию. Он был в восторге: он уже не раз видел мадонну Лукрецию, и она очень ему нравилась. Самая красивая из всех женщин! – думал он о ней: он предпочитал ее спокойную красоту смелости и веселью Джулии, что же касается Санчи, то она вообще была не в его вкусе – обыкновенная куртизанка! Для Педро Лукреция была самой прекрасной женщиной на свете.
      Он стоял у ворот монастыря, притулившегося к подножию Авентинской горы, и разглядывал величественное строение. Он чувствовал, что наступил самый значительный миг в его жизни, что у него появился шанс завоевать дружбу Лукреции, шанс, о котором он и мечтать не мог.
      Ему позволили войти, какая-то из монахинь – она все время смотрела в землю и ни разу не подняла на незнакомца взгляда – провела его по длинному коридору в маленькую комнату. Как же тихо здесь было!
      Он огляделся: голый каменный пол, голые стены, на которых висело лишь распятие. Грубая скамья, несколько табуреток – вот и вся обстановка. Яркое солнце, жара остались за этими толстыми стенами, здесь же было сумрачно и прохладно.
      И вдруг вошла Лукреция. На ней было длинное черное платье, как и на монахинях, но голова ее не была покрыта, и золотистые волосы волнами бежали по плечам. Значит, она еще не приняла постриг, – подумал Педро.
      Он поклонился, она протянула ему руку для поцелуя.
      – Я прибыл от святого отца, – сообщил он.
      – Ты привез письмо?
      – Да, мадонна. И надеюсь увезти ответ.
      – Хорошо!
      Он заметил, с какой жадностью она схватила письма, и после некоторого колебания сказал:
      – Мадонна, согласно воле Его Святейшества мне разрешено немного побыть с вами, если вам захочется что-нибудь узнать о делах в Ватикане.
      – Как он добр! – улыбнулась Лукреция. – Пожалуйста, присаживайся. Мне бы следовало предложить тебе освежиться, но…
      Он протестующе поднял руку:
      – Мне ничего не надо, мадонна. И я не могу сесть в вашем присутствии, пока вы сами остаетесь на ногах.
      Она засмеялась и села напротив него. Положила письма на скамью рядом с собой и нервно щупала их пальцами, будто ей не терпелось поскорее их распечатать.
      – Как тебя зовут?
      – Педро Кальдес.
      – Я часто видела тебя раньше. Ты ведь один из камердинеров моего отца, и приехал из Испании, не так ли?
      – Для меня великая честь быть замеченным мадонной Лукрецией.
      – Я всегда обращаю внимание на тех, кто хорошо служит моему отцу.
      Молодой человек покраснел от удовольствия.
      – Для меня двойная радость оказаться здесь – во-первых, потому, что святой отец удостоил меня своим поручением, и, во-вторых, видеть вас – это счастье само по себе.
      Лукреция весело расхохоталась:
      – Как приятно снова выслушивать комплименты!
      – Ходят разговоры, которые весьма тревожат вашего отца, мадонна. Некоторые намекают, что вы намерены остаться в монастыре до конца вашей жизни.
      Она молчала, и в глазах Педро появилась тревога. Он поспешно добавил:
      – Мадонна Лукреция, это будет ошибкой… Большой ошибкой!
      Он умолк, ожидая, что сейчас его прогонят – ведь он преступил рамки дозволенного. Но Лукреция оставалась спокойной и лишь улыбнулась:
      – Итак, ты считаешь это ошибкой… Почему?
      – Потому что вы так прекрасны! – горячо воскликнул юноша.
      – Но здесь есть несколько очень красивых монахинь.
      – Но ведь вы – настоящее украшение двора вашего отца! Вы не должны прятать свою красоту за монастырскими стенами!
      – Это отец повелел тебе сказать мне это?
      – Нет, но он будет глубоко огорчен, если вы примете такое решение.
      – Как приятно поговорить с тем, кого волнуют мои планы! Видишь ли, я прибыла сюда в поисках пристанища, убежища, и я его обрела. Я хотела отгородиться от… От многого. И не жалею о том, что приехала к дорогой сестре Джироламе.
      – Это, конечно, приятное убежище, мадонна, но ведь временное! Могу ли я сообщить Его Святейшеству, что вы ждете дня, когда сможете присоединиться к своей семье?
      – Нет, не думаю. Я пока не приняла окончательного решения. Порою мир и покой этого места поглощают меня полностью, я просыпаюсь рано утром под звон колоколов, колокола подсказывают мне мои дальнейшие поступки, жизнь здесь проста, и иногда мне хочется жить этой простой и спокойной жизнью.
      – Простите меня, мадонна, но, если вы останетесь здесь, вы обманете свое жизненное предназначение.
      – Давай поговорим о чем-то другом, – прервала она его. – Я устала от своих проблем. Как мой отец?
      – Он чувствует себя одиноким, потому что вас нет рядом.
      – Я тоже по нему скучаю. И с нетерпением жду его писем, – она взглянула на письма.
      – Вы предпочитаете, чтобы я покинул вас и вы могли бы спокойно их прочитать?
      Она помедлила и потом ответила:
      – Нет. Я прочту их позже, после того, как ты уедешь. Давай еще поговорим. Как мои братья?
      Педро немного поколебался с ответом и сказал:
      – Все так же, как когда вы уехали.
      Она печально кивнула – она поняла, что речь идет о Санче и об их соперничестве, еще одном поводе для взаимной ненависти.
      – Ты собираешься возвращаться в Испанию? – перевела она разговор на другое.
      – Надеюсь, мадонна.
      – Ты тоскуешь по дому?
      – Как все испанцы, которые вынуждены жить вдали от родины.
      – Наверное, я чувствовала бы то же самое, если бы мне пришлось покинуть Италию.
      – Вам бы понравилась моя страна, мадонна.
      – Расскажи мне о ней!
      – О чем же мне вам рассказать… О Толедо, который выстроен на граните, о Таго и о высоких горах? О Севилье, розы которой цветут и зимой, о прекрасных оливковых рощах, и вине, которое делают из местного винограда? Говорят, мадонна, что те, кого любит Бог, живут в Севилье. Как бы мне хотелось показать вам мавританские дворцы, узкие улочки, апельсиновые рощи, великолепные пальмы Севильи!
      – Ты настоящий поэт!
      – Нет, просто я испытываю вдохновение.
      – Вдохновение своей прекрасной страной?
      – Нет, вами, мадонна.
      Лукреция улыбалась. Бессмысленно было делать вид, что компания этого юноши не доставляет ей никакого удовольствия, что ее не радует глоток воздуха из внешнего мира, – ей казалось, что она долго спала, ей действительно необходим был этот долгий, глубокий сон, но вот она расслышала радостные звуки окружающего мира, и ей захотелось проснуться.
      – Как мне хотелось бы поглядеть на вашу страну!
      – Его Святейшество намекал, что, когда герцог Гандиа будет возвращаться в Испанию, он сможет взять вас с собой.
      В Испанию! Подальше от сплетен, от позорного развода! Как это было бы приятно!
      – Да, мне это должно понравиться… На время.
      – А это и не должно быть надолго. Ваш отец не перенесет длительной разлуки.
      – Знаю.
      – Он так о вас беспокоится! Все время спрашивает: «Не слишком ли жесткая у нее постель? А что она ест? А не слишком ли строги правила в монастыре?» Он думает о том, кто расчесывает и моет вам волосы. Он хотел бы прислать к вам компаньонку, кого-нибудь, кого бы вы выбрали сами. Молодую девушку, наперсницу и служанку одновременно. И просил меня осведомиться у вас по этому поводу.
      Лукреция колебалась, а потом ответила:
      – Прошу тебя передать отцу уверения в моем глубочайшем почтении. Скажи ему, что я люблю его так же, как он любит меня. Каждый вечер и каждое утро я молюсь о том, чтобы быть достойной его, и передай, что я счастлива здесь, но что меня обрадовал твой визит и я с удовольствием приму любую, кого он пришлет мне в качестве служанки и компаньонки.
      – А теперь, мадонна, позвольте мне откланяться и оставить вас наедине с письмами.
      – Ты очень добр.
      И она вновь протянула руку, и вновь он ее поцеловал.
      Губы его на долю секунды задержались, и это было ей приятно. Монахини были добры к ней, но Лукреция нуждалась в восхищении.
      Ей было все еще хорошо в этом убежище, но ее порадовал и ветерок из внешнего мира.
      Папа послал за девушкой, которую он выбрал в компаньонки Лукреции.
      Она была очаровательна – хорошенькая, маленького роста, пухленькая, с блестящими черными глазками. Александру она сразу же понравилась. Правда, он больше любил рыженьких – как Ваноцца, самая верная и преданная из его любовниц.
      Он протянул навстречу девушке руки и воскликнул:
      – Пантизилия, детка, у меня есть к тебе поручение! Пантизилия выжидательно опустила хорошенькие глазки.
      Она ужасно боялась, что святой отец захочет от нее избавиться, отошлет ее – ведь его любовные увлечения были недолговечны, вон даже Джулия Фарнезе недолго продержалась…
      У Пантизилии были свои мечты, а у кого их нет? В мечтах она рисовала себя состоятельной дамой, такой, как Ваноцца Катанеи и Джулия Фарнезе.
      Теперь-то она понимала, что ее роль – потешить Александра часок-другой, не больше.
      – Ты дрожишь, дитя мое, – нежным голосом заметил Александр.
      – Это от страха, Ваше Святейшество, что меня оторвут от вас.
      Александр улыбнулся: он всегда был добр к женщинам. Перебирая черные как смоль кудри, он думал о других кудрях – ярко-рыжих.
      – Ты ненадолго и недалеко уедешь от нас, моя дорогая, а когда ты узнаешь, какую миссию я решил тебе поручить, ты возрадуешься, ибо поймешь, что я могу возложить такую задачу лишь на того, кого я не только люблю, но кого уважаю и кому доверяю.
      – Да, Ваше Святейшество?
      – Ты отправишься в монастырь Сан-Систо прислуживать моей дочери Лукреции.
      Пантизилия вздохнула с облегчением: госпожа Лукреция была доброй, все, кто ей служил, считали себя счастливчиками.
      – Вот видишь, ты обрадована честью, которую я тебе оказал!
      – Да, Ваше Святейшество!
      – Будь готова уехать сегодня. Моей дочери одиноко, и я хочу, чтобы ты ее утешила, стала ее другом, – он нежно ущипнул мягкую щечку девушки. – Тебе придется постоянно напоминать ей, как тоскует по ней отец. Ты возьмешь с собой некоторые ее платья и драгоценности, там ты вымоешь ей волосы. Пожалуйста, убеди ее надеть красивое платье. Пантизилия, дорогая, поговаривают, что моя дочь хочет стать монахиней. Я знаю, что это всего лишь болтовня, но моя дочь так молода и впечатлительна! И твоя задача – напомнить ей о радостях, существующих за стенами монастыря. Девичья болтовня, сплетни, красивые платья! Моя Лукреция все это обожает. И пригляди, дорогая, чтобы она не утратила любви к таким вещам. Чем скорее она вернется оттуда, тем выше будет твоя награда.
      – Святой отец, моя единственная цель – служить вам.
      – Хорошая девочка! И красивая…
      И Папа на прощанье заключил ее в достаточно страстные объятия.
      Лукреция была готова полюбить Пантизилию – ей не хватало кого-то, с кем можно было бы посмеяться и посплетничать. Серафина и остальные монахини были слишком строгими, они считали смех чем-то греховным.
      Пантизилия открыла сундуки и показала Лукреции привезенные ею платья.
      – Это пойдет вам куда больше, чем черное, мадонна.
      – Я не решусь надеть такие платья в этом святом, тихом месте, – пояснила Лукреция. – Здесь они будут выглядеть вызывающе.
      Пантизилия взглянула на волосы Лукреции и разочарованно вздохнула:
      – А ваши локоны, мадонна! Они кажутся теперь не такими золотистыми, как прежде.
      Лукреция слегка забеспокоилась: грешно думать здесь о таких вещах, как уход за собственной персоной, – так говорили сестры, и она старалась не думать о том, что давно не мыла волосы.
      Она объяснила Пантизилии, что сестры не одобряют ее привычку часто мыть волосы – это признак тщеславия.
      – Мадонна, – с усмешкой заметила Пантизилия, – но ни у кого из них нет таких золотистых волос, как у вас. Позвольте мне вымыть их, только чтобы вспомнить, как они когда-то сверкали.
      Ну какой вред случится, если она действительно вымоет волосы? И она позволила.
      Когда волосы высохли, Пантизилия засмеялась от удовольствия:
      – Смотрите, мадонна, ну опять чистое золото! Того же оттенка, что и вышивка на вашем зеленом платье! Оно у меня здесь, позвольте мне нарядить вас в него.
      Лукреция улыбнулась:
      – Ну что ж, только чтобы доставить тебе, маленькая Пантизилия, удовольствие…
      А когда зеленое с золотом платье было надето, волосы расчесаны и уложены, вошла монахиня и сообщила, что прибыл Педро Кальдес с письмами от Папы.
      Лукреция снова приняла его в холодной полупустой комнате.
      Он уставился на нее во все глаза, и она увидела, что он медленно заливается краской. Он не мог произнести ни слова – только стоял и глазел.
      – Что, Педро Кальдес, что-то не так? Он, заикаясь, ответил:
      – Мадонна, мне показалось, что я лицезрею богиню. Как же приятно было снова надеть красивое платье и снова почувствовать мужское восхищение! Как же она истосковалась по восхищению! Особенно со стороны столь милого молодого человека…
      После этого она уже никогда не одевалась в черное и следила за тем, чтобы волосы ее блестели.
      Она не знала, когда в следующий раз приедет Педро Кальдес, и была готова к тому, чтобы всегда вызывать восхищение в этом симпатичном юноше…
      Пантизилия оказалась веселой компаньонкой, и теперь Лукреция недоумевала: как же она жила без такой очаровательной девушки?
      Они часами просиживали в отведенных им настоятельницей комнатах за вышиванием, хотя Пантизилия предпочитала проводить время иначе: петь под аккомпанемент Лукреции, которая превосходно играла на лютне. Пантизилия привезла лютню с собой, она также послала за гобеленами, чтобы стены не казались столь удручающе голыми. Она постоянно болтала о внешнем мире – она была остроумна и любила соленые шуточки. Лукреция полагала, что именно потому ей и нравится общество Пантизилии – рядом со святыми сестрами она чувствовала себя словно в сонном царстве.
      Пантизилия с притворным ужасом рассказывала о том, как сражаются за любовь Санчи Чезаре и Джованни, как Санча попеременно оказывает милости то одному, то другому. Такой, как Санча, при папском дворе еще никогда не было, объявила Пантизилия. Оба брата в открытую ее посещали, и весь Рим знал, что оба – ее любовники. А ведь есть еще маленький Гоффредо! Он явно наслаждается выходками своей супруги и всячески помогает Чезаре.
      А еще она рассказала об одной прекрасной девушке из Феррары, которая уже была помолвлена с женихом.
      – Его светлость герцог Гандиа положил на нее глаз, – горячо шептала Пантизилия, – но ее отец твердо решил выдать ее замуж, потому что это был выгодный брак. У нее большое приданое, к тому же она хороша собой, кто же может устоять? Но герцог Гандиа твердо решил сделать ее своей любовницей. Это все по секрету, мадонна Лукреция, но сейчас бракосочетание отложено, и некоторые говорят, что дама в маске, которую часто видят в обществе герцога, и есть та самая девушка.
      – Мои братья похожи лишь в одном: если они чего-то захотели, они это получат.
      – Воистину так, и весь Рим болтает о таинственном любовном приключении герцога.
      – А эта дама в маске – та самая девушка?
      – Точно не знает никто. Известно только, что с герцогом Гандиа видят кого-то в маске. Они вместе катаются верхом, но, помимо маски, на этой особе и широкая, спадающая складками одежда, поэтому невозможно точно установить – мужчина это или женщина.
      – Очень похоже на Джованни. Он любит привлекать к себе внимание. А Чезаре? Есть у него любовница в маске?
      – Нет, моя госпожа. Господина кардинала не видят нигде, кроме как на церковных церемониях. Говорят также, что его больше не интересует мадонна Санча, и если это так, между братьями может воцариться мир.
      – Хорошо бы.
      – Их видели прогуливающимися вместе, рука об руку, как добрых друзей.
      – Как приятно это слышать!
      – Ах, мадонна, что вы наденете? Зеленое бархатное платье с розовыми кружевами так вам идет!
      – Мне и так хорошо.
      – Мадонна, а если вдруг приедет Педро Кальдес?
      – Ну и что?
      – Просто замечательно, если бы он увидел вас в зеленом с кружевами.
      – А почему?
      Пантизилия залилась смехом:
      – Мадонна, Педро Кальдес в вас влюблен. Это всем заметно – нет, не всем, наверняка сестра Черубина этого не видит, – и она состроила суровую гримаску, передразнивая монахиню. – Да, сестра Черубина не сможет распознать признаки влюбленности. Но я-то могу! Я знаю, что Педро страстно и безнадежно влюблен в вас, мадонна.
      – Какую чепуху ты болтаешь! – воскликнула Лукреция.
      Но он действительно был в нее влюблен.
      Она знала, что Пантизилия права. Бедняга Педро! Влюбленность светилась в каждом его взгляде, в каждом жесте, голос его был полон робкой нежности. Бедный, на что он может надеяться?
      Однако она ждала его визитов и столь же старательно, как прежде, прихорашивалась.
      Веселая служаночка была настоящей интриганкой. Ей, фривольной и сентиментальной, казалось неизбежным, что Лукреция заведет себе роман. Она постоянно твердила о Педро – о его красивой внешности, о его прекрасных манерах.
      – Ох, какая обида, если Его Святейшество задумает отправить к вам другого посланца! – как-то воскликнула она.
      Лукреция засмеялась:
      – По-моему, ты сама влюбилась в этого юношу.
      – И влюбилась бы, будь от этого хоть какой-то толк. Но его сердце принадлежит вам и только вам.
      Лукреция обнаружила, что подобные разговоры доставляют ей удовольствие. Говоря о Педро, она волновалась так же, как Пантизилия. Этой маленькой келье, которая становилась все больше и больше похожей по убранству на небольшое дворцовое помещение, они часами сплетничали и хихикали.
      Порою, заслышав звон колоколов, увидев в окно, как спешат в часовню монахини, услышав их пение, Лукреция чувствовала себя виноватой. Однако святая атмосфера монастыря делала визиты Педро еще более волнующими.
      Как-то раз, выйдя к нему все в ту же полупустую строгую келью, она заметила, что он чем-то подавлен, и спросила, что случилось.
      – Мадонна, – искренне отвечал он, – я действительно опечален, так опечален, что сомневаюсь, буду ли когда-нибудь еще счастлив.
      – С тобой случилось что-то трагическое?
      – Самое страшное, что могло со мной случиться…
      Она подошла к нему и нежно прикоснулась пальцами к рукаву:
      – Ты должен рассказать мне все, Педро. Ты же знаешь, что я сделаю все, что в моих силах, лишь бы помочь тебе.
      Он поглядел на ее ручку и вдруг схватил ее и начал покрывать страстными поцелуями, а потом рухнул на колени и зарылся лицом в пышные юбки.
      – Педро, – мягко произнесла она, – ты должен поведать мне о своей трагедии.
      – Я не могу больше сюда приезжать! – в отчаянии воскликнул он.
      – Педро! Ты устал от этих поездок? И попросил отца заменить тебя кем-нибудь, – в голосе ее послышался упрек, и он вскочил на ноги. Она увидела, как загорелись его глаза, и сердце ее подпрыгнуло от волнения.
      – Устал? Да эти поездки к вам – ради них я и живу!
      – Тогда…
      Он отвернулся.
      – Я не могу смотреть на вас, мадонна, – пробормотал он. – Не смею. Я попрошу святого отца заменить меня. Я не смею больше являться сюда.
      – Но в чем твоя трагедия, Педро?
      – В том, что я вас люблю!.. Люблю, и сохрани меня, святой боже!
      – И от этого ты так печален? Мне жаль тебя, Педро! Он повернулся к ней, взгляд его сверкал.
      – А как же мне не грустить, не горевать? Видеть вас здесь, понимать, что в один прекрасный день вам придется возвращаться в Ватикан, а там я не посмею не только заговорить с вами, но даже и приблизиться к вам!
      – Если я вернусь в свой дворец, в нашей с тобой дружбе, Педро, ничего не изменится. Я по-прежнему буду рада тебя видеть, буду приглашать к себе, чтобы ты развлекал меня рассказами о вашей прекрасной стране.