Проведя две недели в бессознательном состоянии, Хенрик Карпинский наконец очнулся. Дежурная сестра сразу же сообщила об этом лечащему врачу. Тот как раз совершал обход. В сопровождении ассистентов он поспешил в палату к Карпинскому, придвинул стул к постели и сделал попытку установить контакт с пациентом.
      — Наконец-то вы к нам вернулись, — шутливо обратился он к больному. — Пан в состоянии говорить? Как вы себя чувствуете?
      Больной смотрел на врача идеально бессмысленным взором и не отвечал на вопросы. Это не смутило медика, за годы работы приходилось сталкиваться с неожиданными сложностями.
      — Прошу вас, постарайтесь ответить. Что у вас болит? Вы знаете, где находитесь? Может, вам хочется пить?
      — Хлюп! — как-то очень выразительно произнес больной.
      — Ну вот, опять он! — буркнула сестра. Строго взглянув на нее, доктор приказал напоить больного. Быстренько сбегали за отваром ромашки, сестра налила его в стакан с трубочкой. Приподняли изголовье кровати больного, чтобы тому не пришлось приподнимать голову, и воткнули трубочку в рот. Больной на мгновение замер, словно пытался осмыслить, чего от него хотят, а потом сделал порядочный глоток. Да, проглотил питье, не поперхнулся им, не выплюнул.
      — Очень хорошо, — похвалил его врач. — Теперь прошу вас пошевелить рукой.
      По-прежнему тупой и бессмысленный взгляд больного стал каким-то растерянным.
      — Рукой, прошу вас пошевелить рукой, — упорствовал врач и для наглядности сам пошевелил рукой, а вслед за ним то же сделали и сопровождающие его лица. Карпинский поглядел на них, поглядел на свою левую руку, которая была в гипсе, перевел взгляд на правую и поднял ладонь.
      — Прекрасно! — расцвел врач. — Еще немного выше! Еще!
      Карпинский послушно поднял вверх не только ладонь, но и всю руку. Похоже, это ему понравилось. Видимо, никаких неприятных ощущений он не испытывал, потому что даже пошевелил пальцами, а затем уже безо всяких просьб еще два раза поднимал и опускал руку. После чего обвел взглядом комнату и с трудом выговорил:
      — Это.., что?
      — Где? — вырвалось у одного из глупых стажеров.
      — Наверное, вы хотели бы знать, где сейчас находитесь? — помог больному врач.
      Больной размышлял так интенсивно, что весь сморщился.
      — Вы Хотели.., где теперь.., где я теперь?
      — В больнице.
      Судя по бессмысленному выражению лица, пациенту это слово ни о чем не говорило. Врач встревожился.
      — Кто вы? — громко и выразительно произнес медик. — Назовите свое имя и фамилию.
      Карпинский взглянул на врача, закрыл глаза, открыл их и уставился в потолок, шевеля губами. Наконец изрек:
      — Хлюп.
      — И вовсе нет! — возмутилась старшая сестра. — Его зовут...
      Врач резким движением руки заставил ее замолчать — больной должен сам назвать себя. Почти не оставалось сомнений, что оправдываются его самые худшие подозрения — у больного нелады с памятью. И осторожно, шаг за шагом, задавая хорошо продуманные вопросы, врач принялся выяснять характер амнезии.
      Вскоре выяснилось, что разум пациента функционирует. За очень короткое время он сумел внушить своему хозяину, что тот — человек, существо разумное, как и вот эти, обступившие его, что у него тоже имеются руки-ноги и голова, хотя от нее пока и мало толку. Доктор легко разъяснил больному, что вот это — окно, а это — дверь. Карпинский сам по себе этого явно не знал, но доктору охотно поверил и легко усвоил, переводя взгляд на тот предмет, который ему называли. Что касается принятия пищи и прочей физиологии, то больной как-то быстро припомнил наработанные за довольно долгую жизнь навыки. Например, врученный ему шоколадный батончик Карпинский здоровой рукой правильно сунул себе в рот. Кстати, батончик позаимствовали у соседа по палате, с любопытством наблюдавшего за экспериментом. У самого Карпинского пока никаких продуктов не было, а предложенный сестричкой засохший огрызок булки был отвергнут из опасения, что тот просто не прельстит больного и ему не захочется утруждать себя, доказывая умение есть.
      Так, с батончиком во рту, и застала мужа Кристина. И вообще выглядел он прекрасно: полусидел, обложенный подушками, с аппетитом уминал шоколад и довольно улыбался. Зарыдав от счастья, исстрадавшаяся женщина бросилась к нему с громким криком «Хенричек!».
      Врач не препятствовал, ему и самому было интересно наблюдать реакцию пациента на появление любимой женщины. Он даже уступил посетительнице свое место у постели, так что Кристина получила возможность осторожно пасть на грудь мужа.
      Карпинский перестал жевать и, подумав, неуверенно произнес:
      — Хлюп?
      Подняв голову, Кристина взглянула мужу в глаза.
      — Хенричек, это я! Кристина! Наконец-то ты пришел в сознание!. Какое счастье. Ты меня узнаешь?
      — Хлюп! — упорствовал больной. Выпустив мужа из объятий, Кристина обернулась к врачу.
      — Что это значит? Он что, ничего другого говорить не может? Неужели он меня не узнает?
      — Боюсь, не узнает, проще пани. Пока всего мне установить не удалось, но некоторые нарушения мозговой деятельности налицо.
      Кристина в отчаянии принялась умолять:
      — Хеня, это я, твоя Кристина. Ну погляди на меня! Узнаешь?
      Карпинский смотрел на нее охотно и даже с явным удовольствием, но ничто не свидетельствовало о том, что он ее узнает. Правда, чувствовалось, что больной ощущает необходимость что-то сказать этой женщине, кроме неизменного «хлюпа». Вытерев испачканные шоколадом пальцы о простыню, он с усилием произнес только что выученные слова:
      — Да. Нет. Я теперь окно.
      — Нет, вы не окно! — гневно вскричала непреклонная старшая сестра.
      Из задних рядов сгрудившихся за спиной врача медиков отозвался ломкий басок одного из стажеров:
      — А может, человеку захотелось побыть окном? Почему вы отказываете ему даже в такой малости?
      — Ясь, не устраивай спектакль! — одернули его коллеги.
      Кристина не могла смириться с новой бедой и попыталась пробудить в любимом хоть искорку памяти.
      — Хеня, это я, твоя Крыся! Ты должен меня вспомнить! Пан доктор, можно мне его поцеловать?
      — Почему бы и нет? Не вижу никаких противопоказаний.
      Затаив дыхание, весь наличный медперсонал следил за новым экспериментом. Поцелуй был исполнен не торопясь, с большим чувством и весьма эротично. Карпинский охотно принял дар, ему не только понравилось, но и припомнилось что-то, ибо он самостоятельно обнял даму здоровой рукой. Включился очередной рефлекс.
      — Что ж, очень неплохо, — одобрил доктор. Высвободившись из не совсем полноценных объятий, Кристина с горечью произнесла:
      — Ничего хорошего! Он все равно меня не узнает. Может, хоть родную дочь вспомнит?
      К вечеру этого дня Карпинский мог бы похвастаться грандиозными успехами в своем развитии. Он понял, что одна его рука в гипсе, что в больнице он не живет, а лечится, что жидкая масса в тарелке называется супом и ее нельзя есть вилкой. Даже запомнил — наверху потолок, а внизу — пол. Однако на Эльжбету смотрел с такой же тупой вежливостью, как и на всех остальных, а слово «дочь» ему явно было незнакомо.
      Некоторые надежды еще связывали с Хлюпом, хотя его фамилию больной перестал выдавать по любому поводу. Кристина с Эльжбетой нетерпеливо ожидали его, ведь он каждый день наведывался в больницу, но время шло, а Хлюпа все не было. Потеряв терпение, Кристина позвонила ему.
      Услышав о том, что его друг пришел в сознание и, похоже, лишился памяти. Хлюп просто рассвирепел. Возможно, он бы отсидел взаперти и на этот раз, потом потребовав у жены взамен какие-то особые льготы, но теперь! Нет, плевать ему на супругу, он ей покажет, кто здесь хозяин! Хлюп прекрасно знал, каким образом покидали дом дети, когда их запирала грозная мать, и последовал их примеру. Дети, разумеется, были более ловкими, но и Хлюп сумел протиснуться в окно высокого первого этажа, невзирая на пятьдесят килограммов лишнего веса — так раскормила жена. Из-за толщины он не мог воспользоваться окошком полуподвала, да ничего, спрыгнул и с первого этажа.
      Пани Богуслава в автомобилях не разбиралась, водить не умела, и ей даже в голову не пришло испортить что-нибудь в машине, так что тут проблем не было, и вскоре Хлюп появился в больнице.
      Карпинский смотрел на лучшего друга уже не так тупо, как утром на лечащего врача, а даже с некоторым любопытством, как на очередного незнакомца.
      — Хенек, не сойти мне с этого места! — завопил Хлюп при виде приятеля, уже сидящего в постели. — Да ты совсем оклемался! Мы еще поживем, старик! А ты меня звал, мне тут сказали, все время звал Хлюпа, кореша своего, ну вот я и явился. Узнаешь меня? Вот он я. Хлюп!
      — Хлюп! — не стал возражать Карпинский.
      — Да, да, Хлюп! Северин!
      — Хлюп!
      — О Езус! Ну да, я Хлюп, Северин Хлюп! Ну что уставился на меня, как на обезьяну в цирке? Скажи по-людски, узнаешь меня? Или в самом деле не узнаешь?
      — Не знаю, — вежливо, но и без тени сожаления ответил Карпинский.
      Похоже, неузнавание всех этих людей и незнакомство с предметами окружающего мира стало для него нормальным состоянием. А может, ему надоели бесконечные «узнаешь», «не узнаешь».
      Кристина с Эльжбетой, пристроившись в ногах постели, напряженно следили за сценой встречи. И эта надежда лопнула. Не удержавшись, Эльжбета горестно застонала. Хлюп обернулся к ней.
      — Разрази меня гром... Он что, все время такой?
      — Все время, — угрюмо подтвердила Кристина. — Никого не узнает, не знает, как его имя и где живет.
      — Имя и фамилию уже знает, — вмешалась Эльжбета. — Сказали ему.
      — Сказали, но, кажется, он не очень-то им верит. Хотя доктор говорит — так быстро все схватывает, что не стоит отчаиваться. Очнувшись, вообще ничего не соображал, а за один день добился потрясающих успехов.
      — В самом деле, глядишь, лет за сто вообще все вспомнит, — саркастически прокомментировала дочь.
      Хлюпу вдруг пришла в голову идея. Наклонившись над другом, он многозначительно прошептал ему на ухо:
      — У меня все в безопасности. Не беспокойся! Никакой реакции со стороны больного не последовало. Тогда Хлюп объявил недоумевающим женщинам:
      — Попробую с другого боку. Деликатненько. Хенек, ты умеешь считать?
      — Не знаю.
      — Ну так я тебе помогу. Раз, два, три.., слышишь? Считай дальше. Четыре, пять.., ну!
      Карпинский долго молчал, но было видно — напряженно раздумывает. Присутствующие затаили дыхание. Хлюп подсказал:
      — Четыре, пять...
      — ..вышел зайчик погулять! — радостно, хотя и с некоторым усилием припомнил Карпинский.
      — Раннее детство, — глубокомысленно изрек врач. Остальные молчали, не зная, как воспринять новое проявление умственной деятельности больного. Стряхнув с себя оцепенение, Хлюп опять наклонился к другу.
      — Да погоди, мне вовсе не того хочется. Давай еще попробуем. Ну, раз, два, три, четыре...
      — ..пять, — сразу же подхватил Карпинский. И, очень довольный собой, без остановки продолжал:
      — Шесть, семь, восемь...
      — Молоток! — завопил Хлюп, вскочив и триумфально вскинув руки, как это делают футболисты, неожиданно для себя забив гол противнику. Кристина с Эльжбетой со слезами радости кинулись друг дружке в объятия.
      — Девять. Десять. Одиннадцать. Двенадцать, — разошелся Карпинский, продолжая счет с небольшими запинками.
      Врач счел нужным вмешаться:
      — Хватит, господа, достаточно для первого раза, нельзя переутомлять больного. В его состоянии излишняя нагрузка на мозг может привести к непредсказуемым последствиям. На сегодня закончим. Возможно, завтра он проснется другим человеком.
      — Я бы ему еще таблицу умножения! — окрыленный успехом, умолял Хлюп. — Что-нибудь простенькое, ну хотя бы на два.
      — Пятнадцать. Шестнадцать. Семнадцать, — как заведенный, бубнил Карпинский.
      — Если отец так отлично считает, память к нему непременно вернется! — воспрянула духом Эльжбета. — Пан доктор, вы полагаете — есть шансы? Ведь не обязательно же должно пройти сто лет, вдруг память будет возвращаться скачками?
      — Не исключено, но сейчас прошу всех посетителей удалиться и дать больному отдохнуть. Переутомление для него чрезвычайно опасно.
      — Может, мне остаться в больнице на ночь? — предложила Кристина. — Пусть он спокойно поспит ночь, а проснувшись утром, увидит знакомое лицо и узнает.
      — Я уже высказал свое мнение и готов прибегнуть к силе, чтобы удалить из палаты посетителей! Продолжим разговор в моем кабинете.
      — Двадцать четыре. Двадцать пять. Двадцать шесть.
      — Пан доктор, раз уж он так разогнался, давайте хоть простейшие арифметические действия попробуем?
      В палате стоял неимоверный галдеж, каждый высказывал свое мнение, причем особенно усердствовали стажеры, готовые самоотверженно провести ночь у постели пациента, осуществляя свои фантастические концепции. Карпинский громко и с выражением продолжал считать, добравшись уже до семидесяти. И тут положение спасла решительная медсестра. Уложив больного и сделав ему успокаивающий укол, она локтями и пинками изгнала из палаты посторонних. «Восемьдесят пять, восемьдесят шесть», — неслось им вслед, но уже не с такой энергией, а вроде бы сонливо. Доктор надеялся, что где-то в районе сотни лекарство подействует.
      В кабинете врача подробно обсудили результаты математической терапии и только теперь спохватились, что напрочь забыли о буквах, увлекшись цифрами. Никто не догадался проверить, сохранилась ли у больного способность читать и писать. Хлюп нервно вызвался привезти фрагмент какого-нибудь из инженерных проектов друга и сунуть тому под нос. Уж его-то Карпинский опознает.
      — Черт с ними, лицами, — заявил Хлюп. — На них он мог потерять память, а профессиональные навыки засели прочно!
      Врача больше всего заинтересовал зайчик, который вышел погулять. Ассоциативное мышление, связанное с понятиями раннего детства, — это, знаете ли, о многом говорит. Вот только неизвестно, с собственным ли детством ассоциируется этот зайчик или с детством его дочери? Кристина напрочь забыла о припрятанных где-то сокровищах, все ее помыслы были лишь о возвращении памяти к дорогому Хенричеку. Она была уверена, что мужа надо как можно скорее перевезти домой, уж там она позаботится, чтобы память поскорее вернулась.
      Оставив Карпинского спокойно спать, посетители наконец покинули больницу.
      Наутро выяснилось, что, кроме потери памяти, мозг Карпинского других повреждений не получил. Больной узнавал людей, с которыми познакомился вчера, и речь его постепенно становилась почти нормальной, хотя часто просто не хватало каких-то слов. Он не знал, например, как охарактеризовать главное свойство сахара, и после продолжительного раздумья назвал его «соленым». Врач велел принести соль. Дал попробовать пациенту оба продукта, и тот, поразмыслив, сумел-таки выгрести из каких-то закоулков поврежденной памяти словечко «сладкий».
      Читать больной умел. Правда, не слишком бегло и не все понимая из прочитанного, но к обеду многому научился. Самостоятельно произнес слово «газета» при виде оной и обрадовал врача сообщением, что ему известно значение слов «торговцы наркотиками». Объяснить вряд ли сумеет, но понимать понимает.
      К сожалению, больной по-прежнему не мог вспомнить, кто он такой, и не без внутреннего сопротивления согласился поверить медикам на слово и признать себя Хенриком Карпинским. А заодно признать родными и обеих женщин. На этот шаг он пошел без всякого противодействия, и дочь, и особенно Кристина ему очень нравились, из чего недвусмысленно следовало, что вкусы его не претерпели изменений.
      А вот объяснить родным, почему так упорно призывал в беспамятстве Хлюпа, не мог, тем более что это словечко у него никак не ассоциировалось с человеком, носящим такую фамилию.
      Идея Хлюпа была воплощена в жизнь, и таблицей умножения больной овладевал с удивительной быстротой. Учили его Кристина с Эльжбетой попеременно, потому что приходилось дома стеречь Клепу. Неудивительно, что обе опять с нетерпением ждали Хлюпа, который опаздывал, как и вчера. Близилась ночь, Карпинский заснул после необходимых процедур, а Хлюпа все не было.
      — А я-то считала его порядочным человеком, — с горечью пожаловалась Кристина дежурному врачу, зашедшему в палату. — Оказывается, ничего подобного. Так и не пришел! А ведь знает, в каком состоянии Хенрик.
      — Может, стоит ему позвонить? — Предложил врач.
      — Несколько раз звонила, никто не поднимает трубку. Уж я ему при встрече скажу пару ласковых слов...

      ** Однако Хлюпу уже никто никаких слов сказать не мог. Накануне, вернувшись домой поздним вечером. Хлюп не застал ни жены, ни детей. Отсутствие жены было понятно, она отправилась на ночное дежурство, и даже хорошо, что ее нет дома. А дети куда подевались? Уже пол-одиннадцатого, им спать пора, а они шатаются неизвестно где. Отсутствие детей осложняло дело, ибо забраться в дом для хозяина было труднее, чем нелегально из него выбраться: соскочить на землю — пара пустяков, а вот как теперь влезть? Может, что подставить? И Хлюп принялся в полной тьме — свет над входной дверью зажигался изнутри — искать во дворе подходящий предмет: тачку какую-нибудь, брошенное ведро, колоду для рубки дров. Ничего такого не валялось, во всяком случае в тех местах, где Хлюп шарил по земле.
      Спотыкаясь и падая, Хлюп взопрел и перепачкался. Проклиная жену и собственное раздобревшее тело, он наконец выпрямился и принялся размышлять. Может, к соседям за помощью обратиться? Неудобно, да и поздно уже. А все жена, злыдня, дура ревнивая. И раздобрел из-за нее, ведь готовит так, что пальчики оближешь. А то, глядишь, и пролез бы в полуподвальное окошко.
      Вот дети наверняка пролезут. Или подсадят друг дружку до подоконника первого этажа. Где же они? И неужели так ничего и не найдется подставить к окну?
      Раздраженно шагнув с дорожки в кусты, Хлюп зацепился ногой за небрежно сложенный огородный шланг и ничком свалился в разросшуюся сирень. И больше не встал.
      Минут через пятнадцать вернулись дети. Они были уверены, что отец давно спит, поскольку не имели понятия о его бегстве из заточения. Время возвращения брат с сестрой рассчитали до последней минуты, чтобы успеть домой до прихода грозной матери и в то же время как можно меньше упустить из выступления известного фокусника и иллюзиониста. Чародей этот был близким родственником соседей и устроил детям бесплатное представление, показывая свои штучки и даже раскрывая суть некоторых фокусов. Представление еще не закончилось, но пришлось уйти, ведь с матерью шутки плохи.
      Пани Богуслава вернулась с дежурства, когда дети уже были в постели. Успокоившись на сей счет, женщина заглянула и в собственную спальню. Отсутствие Хлюпа удивило и возмутило ее. Ах так, демонстрации устраивает? Решил спать отдельно? Ну, такого она не потерпит!
      С трудом сдерживая бешенство, черной грозовой тучей пронеслась пани Богуся по всем помещениям своего дома в поисках ослушника. Того нигде не было. Еще более помрачнев — теперь туча готова была разразиться не только громом и молниями, но и полновесным градом, — Богуся прошлась по дому во второй раз, не пропуская теперь самых маленьких чуланчиков, а в комнатах заглядывая под кровати и в шкафы. И это ничего не дало, мужа нигде не обнаружилось.
      Спустившись в кухню, женщина заварила чай и принялась неторопливо его пить, размышляя над непонятным явлением. Мужа она заперла, так? Все три комплекта ключей забрала с собой. Как он сумел испариться из дома? Предположение о том, что ее толстенький и флегматичный Хлюп мог вылезти в окно, ей даже не пришло в голову.
      Допив чай, пани Богуслава, не выдержав, разбудила детей.
      — Где отец? — сурово спросила она. Почувствовав сенсацию, Агатка моментально стряхнула сонливость.
      — Не знаю, был дома. А что?
      — Его нет. Стась?
      Сын душераздирающе зевнул и сквозь сон пробормотал:
      — А машина на месте? Если нет, значит, куда-то поехал. Может быть.
      Оставив на минутку потомство, пани Богуслава отправилась в гараж. Стась тут же заснул, Агатка боролась со сном с переменным успехом.
      Машина в гараже стояла себе спокойно, вот только ее владельца нигде не было. Богуслава перестала что-либо понимать. В конце концов, могло случиться и так, что Северин каким-то непонятным образом покинул дом и назло жене отправился в забегаловку, но ведь не пешком же, это исключалось напрочь. Исчезновение мужа было совершенно необъяснимым явлением.
      Богуслава отказалась от дальнейших поисков и, пыхтя и булькая от негодования, отправилась спать, мстительно шипя — пусть только появится, негодник, уж она ему покажет!
      Настало утро, а Хлюп так и не появился. Невыспавшиеся дети хмуро потащились в школу, а жена на свежую голову в третий раз начала прочесывать дом. Теперь она действовала хитрее: на цыпочках подкрадывалась к очередной двери и внезапно ее распахивала. А вдруг он специально прячется от нее? Потратив время впустую, пани Богуслава наконец примирилась с фактом — муж дом покинул. И занялась обедом.
      Вернувшиеся из школы дети принялись расспрашивать об отце и предложили позвонить ему на работу. Там тоже ничего о Северине Хлюпе не знали и удивлялись его отсутствию. Стась неосторожно высказал предположение, что отец отправился на рыбалку с каким-нибудь дружком на машине дружка. При этой мысли пани Богуславу чуть кондрашка не хватил.