Под ногами хрустели лед и соль. Кистен проводил меня до двери; машина его стояла у обочины в лужице света, неяркого из-за снегопада. Я поднялась по ступенькам, гадая, что будет в следующие пять минут. Свидание хоть и целомудренное, но все-таки свидание. Мысль, что он захочет меня поцеловать, меня нервировала.
      Дойдя до двери, я повернулась с улыбкой. Кистен стоял рядом, в длинном пальто и сияющих ботинках, волосы упали на глаза, и это ему шло. Снег красиво падал хлопьями, собираясь у него на плечах. Жуткие события ночи то уплывали куда-то далеко, то снова всплывали в памяти.
      – Спасибо за вечер, – сказала я, желая поскорее его забыть. – У «Микки-Д» было забавно.
      Кистен опустил голову и тихо засмеялся:
      – Мне еще не случалось прикидываться санитарным инспектором, чтобы пообедать за так. Как ты это выдумала?
      Я поморщилась.
      – Я… Ну, я жарила бургеры, подрабатывая в старших классах, пока не уронила амулет в стакан с картошкой. – Он поднял брови, и я добавила: – Меня уволили. Не знаю, с чего они подняли переполох. Никто не пострадал, а той тетке с прямыми волосами было даже лучше.
      Он расхохотался и попытался замаскировать смех кашлем:
      – Ты заколдовала картошку?
      – Несчастный случай. Управляющему пришлось раскошелиться на день спа-процедур, а меня вышвырнули на улицу. Ей всего-то и нужно было вымыться в соленой воде, а она собралась подавать в суд.
      – Представить не могу, с чего бы… – Кистен покачался с носка на пятку, сложив руки за спиной и разглядывая колокольню сквозь снег. – Я рад, что тебе понравилось. Мне тоже. – Он отступил на шаг и снова приостановился. – Я завтра заскочу забрать плащ.
      – Э-э… Кистен? – позвала я, сама не зная почему. – Не хочешь ли ты… зайти выпить кофе?
      Он застыл в красивой позе, шагнув на ступеньку вниз. Обернувшись, он улыбнулся польщенно – улыбка и в глазах светилась.
      – Только если доверишь мне его сварить.
      – Порукам.
      Пульс у меня бился лишь чуточку быстрее обычного, когда я открыла дверь и впустила его. Нас встретили звуки джаза из гостиной. Айви была дома, и я надеялась, что она выходила и уже вернулась, получив очередную свою дозу. Задушевная мелодия «Сиреневого вина» создавала сентиментальный настрой, подчеркнутый темнотой церковного зала.
      Я сбросила Кистеново пальто; шелк подкладки тихо прошелестел, соскальзывая. В церкви было сумрачно и тихо, пикси посапывали в моем столе, хотя по времени им полагалось уже вставать. Не желая терять настроение, я сняла ботинки, пока Кистен вешал пальто рядом с плащом.
      – Пойдем на кухню, – сказала я шепотом, чтобы не разбудить пикси. Кистен пошел за мной, тихо улыбаясь. Мы совсем не шумели, но Айви нас услышала – она чуть приглушила музыку. Положив сумочку на стол, я в одних носках прошлепала к холодильнику за кофе, чувствуя себя так, как будто это вовсе не. Краем глаза я заметила свое отражение в окне. Если отвлечься n снеговых пятен и обвисших волос, то не так уж плохо я смотрелась.
      – Сейчас добуду кофе, – сказала я, копаясь в холодильнике.
      К джазовой мелодии присоединился плеск воды. С жестянкой в руке я повернулась и обнаружила Кистена в его дорогущем костюме, без всяких проблем споласкивающего в раковине наш новый кофейник. Вампир целиком сосредоточился на задаче, будто не замечая моего присутствия. Плавными, отработанными движениями он выкинул гущу и взял из шкафа новый фильтр.
      После добрых четырех часов в его обществе – без единого игривого замечания или намека на секс или кровь – я чувствовала себя совершенно спокойно. Я и не знала, что он может быть 1лким – нормальным. Я смотрела, как он ходит, как хлопочет о пустяках. Мне это нравилось, и я подумала, может, неплохо было ни, если б так было всегда? Словно ощутив мой взгляд, Кистен обернулся.
      – Что? – улыбаясь, спросил он.
      – Нет, ничего. – Я глянула в темный проем коридора. – Пойду гляну, как там Айви.
      Кистен улыбнулся шире, чуть блеснув зубами.
      – О'кей.
      Не совсем понимая, чему он так обрадовался, я удивленно на него глянула и пошла в гостиную на свет свечей. Айви растянулась на мягком замшевом кресле, голова на одном подлокотнике, ноги свисают с другого. Карие глаза метнулись ко мне, мгновенно вобрав все плавные, элегантные линии моего костюма вплоть до ног в нейлоновых носочках.
      – Ты вся в снегу вывалялась, – заметила она, не меняя позы и выражения лица.
      – Я, э-э, поскользнулась, – соврала я, и она это проглотила, приняв мою нервозность за смущение. – Почему наши пикси еще спят?
      Она фыркнула, спуская ноги на пол и садясь нормально, и я тоже села в кресло с другой стороны кофейного столика.
      – Дженкс не пускал их спать, когда вы ушли, чтобы они не проснулись, когда ты вернешься.
      Я благодарно улыбнулась.
      – Напомни мне состряпать для него медового печенья, – сказала я, откидываясь на спинку и кладя ногу на ногу.
      Айви точно так же расположилась в своем кресле.
      – Ну… Как прошло свидание?
      Я глянула ей в глаза и пожала плечами, остро чувствуя, что Кистен слышит нас из кухни. Айви часто вела себя как ревнивый бывший любовник, что доставало меня донельзя. Сейчас, когда я знала, что это поведение вытекает из ее стремления сохранить мое доверие, понимать ее было немного легче – и все равно воспринималось все странно.
      Она медленно вдохнула – я знала, что она принюхивается, чтобы убедиться, что никто не покусал меня у Пискари. Поза у нее стала менее напряженной, и я закатила глаза кверху.
      – Ну… – начала я. – Прошу прощения зато, что тебе наговорила. Про Пискари. – Она глянула на меня и я быстро добавила: – Ты не хочешь выбираться туда иногда? Вместе я имею ввиду, если я буду держаться первого этажа, думаю, я не уйду в аут.
      Я прищурилась, не зная, зачем я это предлагаю – разве что если она не найдет в ближайшее время способа расслабляться, то сбрендит. А я тогда оказаться рядом не хочу. И я лучше буду себя чувствовать, если смогу за ней приглядывать. Было у меня подозрение, что она вырубится еще быстрей, чем я.
      Айви приняла прежнюю свою позу.
      – О'кей, – сказала она; голос не давал никаких намеков на то, о чем она думала. Она глянула на потолок и закрыла глаза. – У нас девичника сто лет не было.
      – Отлично.
      Я откинулась на подушки в ожидании Кистена. Мелодия сменилась, из приемника зашептал вкрадчивый голос, сочащийся сексом. Отчетливо потянуло запахом кофе. Я улыбнулась, когда зазвучал новый сингл Такаты – его уже и на джазовой станции крутили. Айви открыла глаза.
      – Пропуска за сцену, – улыбнулась она.
      – За самую что ни на есть сцену! – подхватила я.
      Она уже согласилась работать со мной на концерте, и я с нетерпением ждала возможности представить ее Такате. Но тут же явилась мысль о Нике. Никаких шансов, что он пойдет. Может, Кистена попросить нам помочь? Раз он объявил себя наследником Пискари, он будет вдвойне полезней в качестве средства устрашения. Вроде полицейской машины, припаркованной посреди шоссе. Я глянула в проем коридора, гадая, согласится ли он, если я попрошу, и хочу ли я, чтобы он согласился.
      – Слушай! – подняла палец Айви. – Мое любимое место. Эти рокочущие басы достают до печенок. Слышишь страдание у нее в голосе? Это будет лучший диск Такаты, какой только был.
       У нее в голосе? –удивилась я. Пел один Таката.
      – Ты моя, хоть в каком-то роде, – шептала Айви, не открывая глаз. Трагический излом бровей вселял в меня тревогу. – Ты – моя, хоть не знаешь о том. Ты – моя страстями природы…
      У меня глаза округлились. Она пела не то, что пел Таката. Ее слова перемежались с его словами, мрачный подтекст, от которого у меня мурашки по коже побежали. Тот припев, который он решил не включать. – Ты моя – вся целиком, – выдохнула Айви. – Властью желанья…
      – Айви! – воскликнула я, она открыла глаза. – Где ты это слышала?
      Она непонимающе на меня глянула под голос Такаты, поющий о сделках, совершенных по незнанию.
      – Это же вариант припева, – сказала я, пересаживаясь на диван. – Он не собирался его выпускать на публику.
      – Вариант припева? – переспросила она.
      Тут вошел Кистен, поставил на стол возле красных свечей поднос с тремя чашками кофе и подчеркнуто сел рядом со мной.
      – Текст, который ты поешь. – Я ткнула пальцем в приемник. – Он не собирался их петь. Он мне так сказал. Он выбрал другой припев.
      Айви посмотрела на меня так, словно я спятила, но Кистен застонал, согнулся, уткнувшись лицом в ладони.
      – Вампирская дорожка, – сказал он тусклым голосом. – Черт. Так и знал, что многое потеряю.
      Ничего не понимая, я потянулась за кофе. Айви села прямо и сделала то же самое.
      – Вампирская дорожка? – переспросила я.
      Кистен поднял голову, отбросил блондинистую челку. Лицо у него было смирившееся.
      – Таката вставил в запись дорожку, которую слышат только неживые, – объяснил он, и я застыла, не донеся чашку к губам. – Айви ее слышит, потому что она наследник Пискари.
      Айви побелела.
      – Вы это не слышите? – спросила она. – Вот же, вот сейчас. – Она смотрела на приемник, где снова шел припев. – Не слышите женский голос между словами Такаты?
      Я покачала головой, мне было не по себе.
      – Я только его голос слышу.
      – А барабаны? Барабаны слышите?
      Кистен кивнул, с угрюмым видом откидываясь на спинку.
      – Да, но ты слышишь на порядок больше, чем мы. Он поставил чашку на стол.
      – Черт! – ругнулся он. – Теперь остается только дожидаться смерти и надеяться, что отыщу где-нибудь старый диск. – Он печально вздохнул. – Там правда хорошо, Айви? У нее самый мистический голос, какой я только слышал. Она на всех дисках поет, только в списках исполнителей ее никогда нет. Не знаю, почему она собственный альбом не запишет.
      – Ты ее не слышишь?! – отрывисто спросила Айви.
      Она так резко поставила чашку на стол, что кофе пролился, а я вздрогнула от неожиданности.
      Кистен скорчил гримасу и покачал головой.
      – Поздравляю, – кисло сказал он. – Добро пожаловать в клуб. Жаль, что я из него выбыл.
      Глаза Айви вспыхнули злостью.
      – Нет! – крикнула она, вставая.
      Кистен глянул на нее круглыми глазами, до него только теперь дошло, что Айви не обрадовалась.
      Натянутая как струна, Айви покачала головой.
      – Нет, – твердо повторила она. – Не хочу!
      Я подскочила с дивана, внезапно сообразив. Если она это слышит – значит, власть Пискари над ней усиливается. Я глянула на Кистена, и на лице у него отразилась тревога.
      – Погоди, Айви, – принялся увещевать он, но ее обычно спокойное лицо исказилось от злости.
      – Ничего, ничего моего не осталось! – воскликнула она с полыхающими чернотой глазами. – Такая была красивая песня, а теперь мерзкая, и все из-за него! Он все отбирает, Кист! – крикнула она. – Все!
      Кистен встал, и я замерла, глядя, как он обошел вокруг стола и потянулся к ней.
      – Айви…
      – Это надо прекратить, – сказала она, быстрым ударом отбрасывая его руки, прежде чем он успел к ней прикоснуться. – Сейчас же прекратить!
      У меня челюсть отвисла, когда она с вампирской быстротой выбежала из комнаты. Пламя свечей заметалось, потом выровнялось.
      – Айви? – Я поставила чашку и встала, но в комнате никого не осталось. Кистен помчался за ней следом. – Вы куда?… – прошептала я.
      Я услышала негромкое ворчание седана Айви – она его у матери взяла на зиму, – и в следующее мгновение ее уже не было. Я вышла в коридор; мягкий стук закрытой Кистеном двери и его шаги по деревянному полу отчетливо прозвучали в тишине.
      – Куда она? – спросила я, когда он подошел ко мне.
      Он положил руку мне на плечо, молчаливо предлагая вернуться в гостиную. Стоя в носках, я яснее видела нашу разницу в росте.
      – Поговорить с Пискари.
      – Пискари! – Меня пронзило тревогой. Я вывернулась из его руки и остановилась посреди коридора. – Не пойдет же она одна с ним говорить!
      Но Кистен невесело улыбнулся:
      – С ней все будет нормально. Сейчас у них пик. Она с ним поговорит, и он отступит. Он затем ее и достает. Все нормально.
      Не убежденная, я вернулась в гостиную. Я все время ощущала его спиной, молчаливого, на расстоянии руки. Мы были одни, не считая полусотни пикси в моем столе.
      – С ней все будет нормально, – прошептал он себе под нос, тихо ступая туфлями по серому ковру за мной следом.
      Мне хотелось, чтобы он ушел. Я была эмоционально выжата и хотела, чтобы он ушел. Чувствуя на себе его взгляд, я задула свечи. В наступившем сумраке собрала кофейные чашки на поднос, надеясь, что он поймет намек. Но, глянув на коридор, похолодела от внезапной мысли:
      – А Пискари не заставит ее меня укусить? Он чуть не заставил ее укусить Квена.
      Кистен шагнул вперед. В пахнущем свечным дымом воздухе его пальцы легли поверх моих, он забрал у меня поднос.
      – Нет, – сказал он, ожидая, чтобы я пошла в кухню вперед него.
      – А почему?
      Я вошла в ярко освещенную кухню. Щурясь от света, Кистен поставил поднос к раковине и вылил кофе – коричневыми лужицами на белом фаянсе.
      – Пискари удалось так на нее воздействовать только потому, что он ее врасплох захватил. Ну и еще потому, что она не выработала способа с ним бороться. А с желанием укусить тебя она боролась еще с тех пор, как вы вместе работали в ОВ. Ей привычно стало воздерживаться. Пискари не заставит ее тебя укусить, пока она не сдастся, а она не сдастся. Слишком она тебя ценит.
      Я открыла посудомоечную машину, и Кистен составил в нее чашки.
      – Ты уверен? – тихо спросила я, желая поверить.
      – Да. – С этой искушенной улыбкой он снова стал выглядеть мерзавцем в дорогом костюме. – Айви гордится тем, что отвергает себя. Она свою независимость ценит больше, чем я, вот почему она ему сопротивляется. Было бы легче, если б она сдалась. Он бы перестал на нее давить. Это не унижение – позволить Пискари смотреть ее глазами, ощущать эмоции и желания. Скорее возвышение.
      – Возвышение. – Не веря ушам, я оперлась на стол. – Пискари навязывает ей свою волю, заставляет делать то, чего она не хочет, а ты считаешь, что это «возвышение»?
      – Если так формулировать, то нет. – Он открыл шкафчик под мойкой и вытащил средство для мытья посуды. Я слегка удивилась, откуда он знает, где что стоит. – Но Пискари так ее достает только потому, что она сопротивляется. Ему нравится, что она не поддается.
      Я забрала у него бутылку и налила средство в стаканчик на дверце машины.
      – Я ей все время говорю, что быть наследником Пискари – это удача, а не потеря, – сказал он. – Она ничего от себя не теряет, зато приобретает очень много. Тот же вампирский слух. Да и почти все силы вампира-нежити без всяких минусов.
      – К примеру, совесть не говорит, что нельзя смотреть на людей как на ходячую закуску, – съязвила я, захлопывая дверцу.
      Он вздохнул, тонкая ткань пиджака натянулась на плечах, когда он забрал у меня бутылку и полез ставить ее на место.
      – Все не так, – сказал он. – С овцами обращаются, как с овцами, кто использует других – тех самих используют, но достойные большего получают все.
      Скрестив руки на груди, я поинтересовалась:
      – А кто тебе дал право решать, кто чего достоин?
      – Рэйчел… – Он устало взял меня за плечи. – Все сами за себя решают.
      – Не верю. – Впрочем, я не отстранилась и не сбросила с себя его руки. – И даже если так, ты этим пользуешься.
      Кистен мягко переместил мои руки в менее агрессивное положение, глаза его стали далекими, он отвел взгляд. – Большинство людей, – сказал он, – отчаянно стараются быть нужными. И если они собой недовольны, если думают, что не стоят любви, то иногда выбирают худший из способов себя наказать. Они наркоманы – эти тени, принадлежат ли они кому-то одному или никому и всем. Как блеющие овцы, в которых они себя превратили, они бродят в поисках искры признания, вымаливают его и сами знают, что оно фальшиво. Да, это мерзко. И – да, мы этим пользуемся. Но что хуже – пользоваться теми, кто сам этого хочет, зная в душе, что ты чудовище, или брать свое силой, показывая это явно?
      Сердце у меня колотилось. Я не хотела соглашаться, но мне не с чем было спорить.
      – Ну, и есть те, кто наслаждается властью, которую имеет над нами. – Губы Кистена сжались в ниточку от давней злости, он отнял от меня руки. – Те умники, которые знают, что наша жажда доверия и признания заходит так глубоко, что ее можно извратить. Те, кто на этом играет, зная, что мы чуть ли не все сделаем за разрешение взять кровь, которой так отчаянно жаждем. Те, кто чувствует превосходство от тайной власти, которую может получить любовник, чувствуя, что она ставит их почти наравне с богами. Те, кто хочет к нам присоединиться, считая, что приобретет силу и власть. Их мы тоже используем и прогоняем с меньшим сожалением, чем овец, если только их не возненавидим – а тогда мы можем превратить их в вампиров в качестве жестокой мести.
      Он взял меня за подбородок. Рука была теплая, и я не отстранилась.
      – А еще есть немногие, кто знает, что такое любовь, кто умеет любить. Кто щедро отдает себя, требуя взамен только того же – любви и доверия. – Безупречно-синие глаза не моргая смотрели на меня, я затаила дыхание. – И тогда это может быть прекрасно, Рэйчел. Любовь и доверие. Никто не связан. Никто не теряет разум и волю. Нет унижения, нет потерь. Оба становятся одним целым, которое больше, чем сумма частей. Только это так редко бывает. И так прекрасно, когда бывает.
      Я задрожала. Я не могла понять, лжет он или нет.
      От мягкого касания его руки, когда он шагнул назад, у меня кровь вскипела в жилах. А он не заметил, глядя в окно на разгорающийся рассвет.
      – Мне жаль Айви, – прошептал он. – Она не хочет признать, что ей нужно принадлежать кому-то, хоть эта жажда движет каждым ее шагом. Она хочет совершенной любви, но думает, что не заслужила ее.
      – Она не любит Пискари, – так же тихо прошептала я. – А ты сказал, что без любви и доверия все не так.
      Кистен посмотрел мне в глаза:
      – Я не о Пискари говорил.
      Он взглянул на часы над мойкой, шагнул назад, и я поняла, что он уходит.
      – Поздно уже, – отметил он. По отстраненному тону стало ясно, что мыслями он уже где-то далеко. Потом глаза у него прояснились, он вернулся в настоящее. – Хороший был вечер, – сказал он. – Но в следующий раз лимитов на расходы устанавливать не будем.
      – Ты уверен, что будет следующий раз? – попыталась я разрядить обстановку.
      Он улыбнулся в ответ на мою улыбку, на лице блеснула под светом свежая щетина.
      – Надеюсь.
      Кистен пошел к двери, и я машинально пошла его проводить. Я в носках ступала по деревянному полу так же бесшумно, как он. В зале было тихо, из моего стола ни звука. Не говоря ни слова, Кистен накинул пальто.
      – Спасибо, – сказала я, протягивая ему кожаный плащ, который он мне дал поносить.
      В темной передней блеснули его зубы.
      – Всегда рад.
      – За вечер, не за плащ, – пояснила я, чувствуя, как промокают носки. – Впрочем, за плащ тоже.
      Он наклонился ближе.
      – Опять же всегда рад, – сказал он. В глазах у него играл слабый отблеск света. Я смотрела в них, пытаясь понять, они черные оттого, что темно, или от страсти. – Я тебя сейчас поцелую, – предупредил он. Голос был мрачный, у меня мышцы напряглись. – Не увиливать!
      – Не кусаться, – ответила я со смертельной серьезностью. Во мне бурлило предвкушение. Но чувства были мои собственные, не от шрама, и я поняла это одновременно с облегчением и со страхом – нельзя было притвориться, что виноват шрам. В этот раз не получится.
      Он взял мой подбородок в ладони, шершавые и теплые, притянул меня к себе, закрывая глаза. Я вдохнула его аромат, сильный аромат кожи и шелка и намек на что-то более глубокое, более примитивное, действующее прямо на инстинкты – так что я не знала, что и чувствовать. Не зажмуриваясь, я смотрела, как он склоняется ко мне, сердце колотилось в ожидании ощущения его губ.
      Его пальцы скользнули по контурам моего лица. Губы у меня приоткрылись. Но мы стояли неловко для обычного поцелуя, и мне стало легче, когда я поняла, что он поцелует меня только в уголок рта.
      Успокоившись, я подалась ему навстречу и снова перепугалась, когда его пальцы скользнули дальше, зарывшись мне в волосы. Адреналин хлестнул холодной волной, когда до меня дошло, что он вообще не к губам моим добирается.
       Он собирается целовать меня в шею! –подумала я, обмирая.
      Но он остановился как раз на подходе, дохнув теплом во впадинку между ухом и подбородком. От смешанного со страхом облегчения я ни думать не могла, ни двигаться. Пульс бился как бешеный от остатков адреналина. Губы у Кистена были нежные, но хватка рук – твердая от подавляемого желания.
      Холодный воздух коснулся меня вместо теплых губ, когда он отстранился, но задержался в той же позе еще на миг, и еще. Сердце колотилось, и я знала, что он его слышит не хуже собственного. Он тихо выдохнул, и я выдохнула тоже.
      Кистен шагнул назад, шурша шерстью пальто. Глаза встретились с моими, и я вдруг заметила, что обнимаю его руками за талию. Руки неохотно опустились, я потрясенно перевела дух. Он не коснулся ни моих губ, ни шеи, и все же это оказался самый волнующий поцелуй в моей жизни. Беспокойство из-за того, что я не знала, что он станет делать, так меня завело, как не мог бы завести никакой обычный поцелуй.
      – Вот же чертова штука, – сказал он, удивленно изгибая бровь.
      – Какая? – сдавленно спросила я, еще не придя в себя.
      Он качнул головой.
      – Совсем не чувствую твоего запаха. Даже как-то заводит… Я моргнула, не в силах сказать ни слова.
      – Спокойной ночи, Рэйчел. – Отступив, он опять разулыбался.
      – Спокойной ночи, – прошептала я.
      Он повернулся и открыл дверь. Морозный воздух отрезвил меня. Демонский шрам ни разу не шелохнулся, так все время и спал. Вот это,подумала я, и пугает. Что он может такое со мной сотворить, даже не прикасаясь к шраму. Да что же это со мной, черт возьми?
      Кистен в последний раз улыбнулся мне с крыльца – ночной снегопад служил ему чудесной декорацией. Отвернувшись, он сошел по обледенелым ступенькам, под ногами у него хрустела соль.
      В полном замешательстве я закрыла дверь и опустила засов, потом снова подняла – вспомнила, что Айви должна вернуться.
      Обхватив себя руками, я направилась в спальню. В голове крутились слова Кистена о том, что люди сами определяют свою судьбу, позволяя вампирам их привязать. Что люди платят за экстаз вампирской страсти зависимостью в разной степени: могут быть просто едой, а могут – равными. Может, он врет? –подумала я. Врет, чтобы я разрешила ему себя привязать.Но потом в голову пришла еще более страшная мысль.
       Что, если он не врет?

      Топая ботинками по коридору, я шла к двери следом за Айви. Она двигалась с бездумной грацией, высокая и хищная в своих элегантных кожаных штанах. Ну, это она пусть таскается по солнцеворотным распродажам в коже, а я предпочла джинсы и красный свитер. И все равно мы обе смотрелись отлично. Ходить по магазинам с Айви было забавно. К ней всегда начинали подбивать клинья, а отказ от предложений имел заманчивый привкус опасности, потому что привлекала она ну очень разных личностей.
      – Мне надо вернуться к одиннадцати, – сказала она, отбрасывая назад длинные черные волосы, когда мы вышли в церковный зал. – У меня сегодня дело. Чью-то несовершеннолетнюю дочь заманили в вампирский притон, и мне надо ее вытащить.
      – Помощь нужна? – спросила я, на ходу застегивая пальто и выше поддергивая сумку на плече.
      Пикси толпились у витражного окна – там, где стекла посветлее, – и визжали на что-то снаружи. Айви жестко улыбнулась.
      – Нет, это ненадолго.
      Злобное предвкушение на ее овальном лице меня обеспокоило. От Пискари она вернулась в очень дурном настроении. Там явно все пошло не так, как ей хотелось, и похоже было, что за ее обиды поплатятся те, кто соблазнил девчонку. С вампирами, питавшимися на несовершеннолетних, Айви обходилась грубо. Кажется, кто-то праздники проведет на вытяжении.
      Затрезвонил телефон, и мы с Айви застыли, глядя друг на друга.
      – Я возьму, – сказала я. – Но если там не клиенты, пусть автоответчик разговаривает.
      Она кивнула и пошла к двери.
      – Я разогрею машину.
      Вздохнув, я побежала обратно в жилую часть церкви. На третьем гудке включился автоответчик, тараторя вступительную запись. У меня лицо застыло. Сообщение наговорил Ник – я думала, это круто, сделать вид, будто у нас работает мужчина-секретарь. Хотя сейчас, когда наша реклама красовалась среди объявлений профессионалок другого сорта, это только добавляло неразберихи.
      Я нахмурилась еще сильней, когда сообщение кончилось, а голос Ника остался.
      – Привет, Рэйчел, – с сомнением сказал он. – Ты дома? Возьми трубку, если дома. Я… Я надеялся, что ты будешь дома. Сколько у вас сейчас, около шести?
      Я заставила себя снять трубку. Он в другом часовом поясе?
      – Привет, Ник.
      – Рэйчел! – В голосе откровенно прозвучала радость, в резком контрасте с моим невыразительным тоном. – Хорошо. Здорово, что я тебя застал.
       Застал. Угу.
      – – Как ты там поживаешь? – спросила я, стараясь говорить без сарказма. Я по-прежнему была уязвлена, обижена и растеряна.
      Он сделал паузу. На заднем плане слышался плеск воды и шипение жаркого, доносился тонкий звон стаканов и чей-то разговор.
      – О'кей, – сказал он. – Нормально. Прошлой ночью отлично выспался.
      – Это здорово.
       Какого черта ты не сказал, что мои упражнения с лей-линейной магией тебя будят? Мог бы и здесь отлично высыпаться.
      – А ты как? – спросил он.
      У меня челюсть заболела; я заставила себя разжать зубы. Мне плохо. Больно. Я не знаю, что думать. Не знаю, чего ты хочешь. Не таю, чего я хочу.
      – Отлично, – ответила я, вспомнив Кистена. По крайней мере я знала, чего хочет он. – Все в порядке. – Горло сдавило до боли. – Может, мне забрать твою почту, или ты собираешься вернуться?
      – Почту соседи заберут, но спасибо. На вопрос он не ответил.
      – О'кей. Ты уже знаешь, вернешься ли ты к солнцестоянию, или мне твой билет отдать… кому-нибудь другому?
      Я не собиралась делать там паузу. Просто так получилось. Понятно было, что Ник ее тоже отметил – по его молчанию. В рубке кричали чайки. Он на пляже, что ли? Он там сидит в баре a пляже, а я в мерзлой слякоти от черных заклятий уворачиваюсь?
      – Отдай, наверное, – сказал он наконец, и мне показалось, будто меня под дых ударили. – Я не знаю, сколько еще здесь пробуду.
      – Хорошо, – прошептала я.
      – Я по тебе скучаю, Рэйчел, – сказал он, и я зажмурилась. Только не говори, пожалуйста,подумала я. Не надо!– Но мне уже здорово лучше. Я скоро вернусь.
      Слово в слово то, что говорил Дженкс. Горло перехватило.
      – – Я по тебе тоже скучаю, – ответила я с новым чувством потери. Он промолчал, и через несколько секунд я заговорила сама: – Мы с Айви собрались по магазинам. Она уже в машине.
      – А-а… – У него в голосе облегчение звучало, у гада. – Я тебя не буду задерживать. Поговорим позже.
       Врун.
      – Ладно. Пока.
      – Я тебя люблю, Рэйчел, – шепнул он, но я повесила трубку, словно не услышала. Я уже не знала, что на это ответить. Совершенно несчастная, я убрала руку с телефона. Красный лак ногтей смотрелся слишком ярко на фоне черного пластика. Пальцы у меня дрожали, а голова болела.
      – Зачем тогда убегать было, а не сказать, в чем дело? – спросила я у пустой комнаты.
      Я нарочито медленно выдохнула, пытаясь снять напряжение. Мы идем с Айви по магазинам. Не стану я портить настроение мыслями о Нике. Он уехал и не вернется. Ему лучше, когда он со мной в разных часовых поясах, так с чего бы ему возвращаться?
      Поддергивая сумку на плече, я пошла к двери. Пикси так и толпились мелкими группками у окна. Дженкса видно не было, чему я была рада. Если б он слышал мой разговор с Ником, он бы только и сказал: «Я же тебе говорил».
      – Дженкс! Ты на судне за капитана остаешься! – крикнула я, открывая дверь, и на губы наползла улыбка – слабая, но на стоящая, – когда из стола донесся свирепый свист.