Мы делаем все, что в наших силах, и небезуспешно. Пока не удалось спасти только троих тяжелорраненых, помещенных в госпитальный взвод. Остальные - одни раньше, другие позже - отправлены в эвакогоспиталь.
      Хорошо помогает нашему немногочисленному персоналу команда выздоравливающих, созданная при медсанбате. В ней долечиваются легкораненые, которых нецелесообразно отправлять в далекий тыл. Их помощь по уходу за людьми становится просто неоценимой, когда поток тяжелораненых нарастает.
      Памятны дни отправки подлеченных людей в эвакогоспиталь: радуешься не нарадуешься, что еще несколько бойцов вырваны из лап смерти, что твои труды не пропали даром и ты оказался нужен армии!
      Отправляли в эвакогоспиталь военфельдшер Толупенко и его помощница медицинская сестра Елена Монастырская - люди энергичные, научившиеся выбивать транспорт для раненых в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях. Передавая людей Толупенко и Монастырской, можно было не сомневаться, что всех доставят по назначению в хорошем состоянии и в кратчайшие сроки.
      Глава третья.
      На Аксае
      В последние дни июля раненые командиры рассказывали, что против нас сосредоточены две вражеские дивизии. Гитлеровцы яростно атакуют на левом фланге, сильно достается 106-му стрелковому полку и 154-й бригаде морской пехоты.
      Потом командир батальона и комиссар сообщили, что наша дивизия отошла с правого берега Дона, обороняется по левобережью. А 4 августа после ожесточенных боев части 29-й стрелковой получили приказ отойти к реке Аксай, занять оборону по ее северному берегу и не допустить прорыва врага к Сталинграду.
      Количество контуженых и раненых, рассказы легкораненых не оставляли сомнений - обстановка сложная, тяжелая, бои ведутся беспощадные. Приведу лишь одну цифру: за сутки с 4 по 5 августа к нам поступили почти четыреста раненых и контуженых!
      * * *
      В восьмом часу вечера 5 августа медсанбату приказали покинуть станицу Новоаксайскую и развернуться к утру 6 августа в станице Нижнекумской. Задача была труднейшая: мы не успели к тому времени эвакуировать даже половину раненых, а среди оставшихся было много нетранспортабельных.
      Следует отдать должное командиру медсанбата военврачу II ранга Б. П. Орлову. Он распоряжался разумно, хладнокровно, твердо. Суматоха не возникла. В машины, предназначенные для тяжелораненых, набили столько сена, сколько вмещалось, сеном обложили и борта машин, обеспечивая максимум покоя при перевозке. Аккуратно, бережно уложили все имущество.
      Машины начали отбывать в Нижнекумскую около 24 часов 5 августа, а кончили во втором часу 6 августа.
      Мне полагалось сопровождать раненых, перенесших тяжелые операции. Наши машины выехали первыми и добрались до Нижнекумской перед рассветом довольно спокойно. А вот товарищи, отправившиеся позже, попали под бомбежку. При этом повторные ранения получили пять или шесть бойцов. Один человек был убит.
      Из Нижнекумской уже отчетливо слышался рев орудий в стороне Аксая. Говорили, что противник упредил нас, сумел переправиться через реку, захватил плацдарм возле хутора Антонов, наводит переправы для танков.
      Первые раненые прибыли из 128-Го стрелкового полка капитана А. А. Татуркина, а также из 3-го артдивизиона капитана И. Н. Ляпунова.
      Раненые командиры рассказали, что по приказу комдива 128-й стрелковый полк с марша развернулся и, поддержанный артиллеристами Ляпунова, после короткого, но ожесточенного боя овладел хутором Антонов, уничтожил находившихся на вражеском плацдарме фашистов и вражеские переправы...
      Совсем не помню, как выглядела в августе сорок второго станица Нижнекумская. Приехала я туда затемно, от палаток не отлучалась и уехала глухой ночью. В памяти запечатлелись только пыльная дорога к домам и хатам, серые от пыли плетни и тополя, запыленная кукуруза на ближних участках. Может, из-за этого вся станица вспоминается затянутой пылью? И еще: создалось впечатление, что жителей в Нижнекумской к началу боев на Аксае оставалось совсем немного. Видимо, население эвакуировали.
      В отличие от Новоаксайской станица Нижнекумская подвергалась постоянным бомбардировкам, и бомбардировкам жестоким, хотя никаких строевых частей тут не стояло. Это не просто осложняло работу, это вело к потерям среди раненых. Кстати сказать, раненых в Нижнекумскую стали привозить еще до прибытия медсанбата.
      Приехав, мы увидели лежащих на земле возле плетней и хат людей с перевязанными головами, руками и ногами, терпеливо ожидающих помощи. Палатки ставили как могли быстро. Не только санитары и медсестры, но и врачи бегали с носилками, перенося кого в приемно-сортировочный взвод, а кого прямо в операционный.
      В Нижнекумской персонал госпитального взвода не отлучался от раненых, число которых росло. Мы даже отдыхали в палатках для раненых, постелив шинели на землю между койками, чтобы не опоздать, если больному понадобится срочная помощь. Все медсестры и санитары трудились на совесть, но с особенным теплом вспоминаю медсестру сержанта Александру Ивановну Бабикову, которую раненые называли просто Шурочкой.
      Всюду-то она поспевала: и пульс у бойцов пощупать, и термометры вовремя поставить, и повязку подбинтовать, если нужно, и грелку своевременно подать потерявшему много крови, умела каждому улыбнуться, каждому сказать доброе, ободряющее слово.
      Благодаря Шурочке чистота в палатках госпитального взвода была идеальная, на окнах висели занавесочки из марли, когда белой, когда подсиненной йодом, а возле коек стояли банки с букетиками полевых цветов.
      В разгар боев на Аксае медсанбат посетил комиссар дивизии старший батальонный комиссар Иван Васильевич Шурша. Зашел и в госпитальный взвод. Выслушал доклад, огляделся:
      - А красоту кто наводит?
      Я указала на Шурочку Бабикову. Та покраснела. Шурша мягко улыбнулся, протянул девушке руку:
      - Молодец, товарищ сержант! Благодарю вас от имени командования дивизии!
      Шурочка, боясь потревожить забывшихся тяжелораненых, уставное "Служу советскому народу!" произнесла шепотом, еле слышно.
      Сопровождал комиссара дивизии, как полагается, командир медико-санитарного батальона Борис Петрович Орлов. Помню разговор Шурши и Орлова, состоявшийся после обхода госпитального взвода. Шурша поинтересовался, нужна ли медсанбату помощь, и если нужна, то какая именно.
      Орлов правды не скрыл: мы испытывали постоянную нехватку перевязочных материалов и крови для переливания, поскольку в медсанбат поступало много раненых из других частей. Орлов сказал также, что 'армейский госпиталь не обеспечивает своевременный вывоз раненых, что мы вынуждены эвакуировать людей в тыл на своем транспорте, а это мешает вывозу раненых с передовой.
      Шурша, помрачнев, делая пометки в блокноте, обещал помочь немедленно.
      Результат посещения медсанбата комиссаром дивизии сказался на следующий же день: нам подвезли большое количество бинтов, ваты, индивидуальных перевязочных пакетов, стерильных салфеток, асептических повязок, ампул с кровью. Машины из армейского госпиталя стали приходить чаще.
      Персонал медико-санитарных батальонов непосредственного участия в боевых действиях - за исключением редчайших случаев, когда нужно было спасать раненых от прорвавшихся фашистских бандитов, - во время Великой Отечественной войны не принимал. О накале боев, небывалой выдержке, великом мужестве командиров и бойцов дивизии мы знали понаслышке.
      Имен всех героев, бойцов и командиров, проявивших себя в жестоких боях на Аксае, я тоже, конечно, не помню и назвать не в силах. Но помню, что в медсанбате все радовались, когда вечером 8 августа стало известно, что враг сброшен с северного берега Аксая, а днем 9 августа сообщили, что дивизия не только отстояла указанный командованием Сталинградского фронта рубеж, но и овладела хуторами Чиков, Шестаков и Ромашкин, отбросила гитлеровцев к станции Жутово-1 и Каменке.
      В истории Великой Отечественной войны названия этих хуторов не прогремели. Но воинам дивизии они говорили о многом! Говорили, что можем и умеем наступать, что способны разгромить даже превосходящего по силе противника. Названия этих хуторов сделались для нас синонимами слов Мужество, Слава, Победа. И не отстоять бы нам Сталинград, не будь кровавым летом сорок второго года у каждой дивизии своих безвестных хуторов...
      Нелегко давался успех. Нанеся врагу серьезный урон, сорвав его замыслы, дивизия наша понесла потери. В период боев на Аксае медсанбат принял, обработал и отправил на лечение в тыл 900 раненых. А сколько бойцов погибло? Сколько легкораненых осталось в строю? Этого теперь не вспомнишь. Помню главное: враг не прошел, враг был отброшен.
      * * *
      В ночь на 12 августа дивизия получила приказ оставить позиции на реке Аксай и сосредоточиться в районе поселка Зеты: нас выводили в резерв 64-й армии. Медико-санитарный батальон передислоцировался из Нижнекумской в район балки Царица Донская.
      Во время сборов - неожиданный вызов к командиру батальона Орлову. Борис Петрович приказывает немедленно отбыть в штаб дивизии. Объясняет: марш придется совершать не только ночью, но и днем, открытой степью, враг будет бомбить, работникам штаба и воинам штабных подразделений может понадобиться помощь врача.
      - Поторопитесь! - предупреждает Орлов. - Времени мало.
      До балки Кумекая, где находился штаб дивизии, я добралась на попутном грузовике. В балке шли последние приготовления к отходу. Из кузова политотдельского ГАЗа меня окликнула машинистка политотдела, моя тезка, шутливо прозванная за большой рост "Галей-гвардейцем": мы были знакомы с Акмолинска.
      - До Зеты полсотни верст. Забирайтесь к нам!
      - Не могу. Скажите лучше, где найти начштаба?
      Подсказали.
      Начштаба я не нашла, зато буквально через десяток шагов натолкнулась на комиссара штаба В. Г. Бахолдина. Он объяснил, что основная масса штабных работников и подразделения штаба совершают пеший марш.
      - Пойдете в общей колонне, доктор.
      Тронулись в путь в десятом часу ночи. Разбитая тысячами ног и колес степная дорога сразу запылила мелкой, удушливой пылью. Соблюдая приказ, люди не курили, команды отдавали вполголоса, старались не бренчать оружием и котелками: скрытность - залог успеха.
      Но не прошло и часа, как в стороне Аксая заворочался орудийный гром, небо посветлело, застучали пулеметы.
      - Обнаружили отход, сволочи! - Шагавший рядом командир из оперативного отделения зло выругался. - Теперь туго придется Пархоменко!
      Я спросила, кто это - Пархоменко.
      - Комбат-два из 299-го, - ответил сосед. - Прикрывает дивизию.
      Я представила себе, как один батальон ведет бой с врагом там, где недавно сражались три полка, и ощутила сосущую пустоту под ложечкой.
      Скажу честно, думала, что незнакомый мне Пархоменко и его бойцы долго не продержатся: враг ударит превосходящими силами, а человеческим возможностям, увы, есть предел. Может, так же, как я, думали многие. Во всяком случае, шагая степной дорогой, люди часто оборачивались, с тревогой прислушиваясь к звукам идущего на Аксае боя.
      Но странно: бой не прекращался! Мы уходили все дальше и дальше в степь, а орудийные сполохи над рекой не гасли, гул орудий и стрекот пулеметов не затихали, только делались глуше, отдалялись. Через три часа они стали едва различимы...
      Позднее из дивизионной газеты, из рассказов участников событий я узнала: батальон Пархоменко держался на северном берегу Аксая почти четыре часа. Не сумев сломить волю наших солдат и командиров, не сумев уничтожить их лобовыми атаками, противник через четыре часа окружил батальон.
      Тогда комбат собрал коммунистов и комсомольцев, сказал, что поведет батальон на прорыв, на соединение с дивизией, и призвал их идти во главе атакующих.
      Первую группу повел на врага сам. Отход прикрывала пятая рота под командованием лейтенанта М. В. Кузьменко. Фашистов смяли, в пробитую брешь вышли все и вынесли раненых. В ночном бою батальон уничтожил до 300 солдат и офицеров врага, захватил немало вражеского стрелкового оружия. Главное же - блестяще выполнил приказ командования, обеспечив отрыв главных сил дивизии от противника.
      Вскоре старший лейтенант А. И. Пархоменко был награжден - первым на Сталинградском фронте! - орденом Александра Невского. А командир пятой роты лейтенант Кузьменко - орденом боевого Красного Знамени.
      Едва рассвело, к урчанию автомобильных моторов, храпу лошадей, скрипу колес, людским голосам и далекому гулу орудий присоединился поначалу слабый, но неотвратимо усиливающийся прерывистый звук: к нам приближались фашистские самолеты. И вот они здесь. Но никто не кричит: "Воздух!", никто не бросается прочь с дороги, люди лишь приподнимают головы, кося воспаленными от недосыпа глазами на золотящуюся синеву: если первый удар фашистских бомбардировщиков придется по соседней колонне, мы движения не замедлим.
      Я шагала налегке: шинель оставила в медсанбате, все снаряжение санитарная сумка да наган. Однако и они с каждым шагом прибавляли в весе. К тому же с пяти утра печет! Рядом брели бойцы комендантской роты. Люди в основном пожилые, с седой щетиной на щеках, они сутулились под скатками, вещмешками и винтовками, по темным от загара, морщинистым лицам стекал, засыхая, и снова тек пот. Я подумала: каково же сейчас тем, кто тащит на плечах длинные ружья ПТР, минометные стволы и плиты, станковые пулеметы?..
      Вой самолетных сирен, визг бомб, первые близкие разрывы... Бросаемся ничком на вздрагивающую беззащитную землю. Лежим, пока бомбардировщики не отваливают, и тогда снова встаем, и снова шагаем по пыльной дороге. А степь уже горит, подожженная взрывами, и в горле першит от чада обугленных трав.
      Потери от вражеских бомбардировок и от обстрела с воздуха в войсках, конечно, имелись, но не столь большие, как можно было ожидать при множестве "юнкерсов", "фоккеров", "хейнкелей" и "мессершмиттов", бороздивших степное небо.
      Днем 12 августа довелось оказывать помощь немногим, хотя колонну бомбили часто и подолгу. Серьезнее оказались потери на следующий день - при первой же бомбардировке ранения получили сразу девять человек. Сильно пострадал начальник 5-го отделения штаба дивизии Ф. И. Коробко: большим осколком ему перебило бедренную кость.
      Сделав обезболивающий укол, я накладываю на раненое бедро повязку, жгут, шинирую ногу. Подбегает начальник политотдела дивизии батальонный комиссар А. С. Киселев, просит поскорее осмотреть раненного в бок и плечо инструктора политотдела. Пока оказываю помощь инструктору, Киселев останавливает проезжающий мимо грузовик, приказывает уложить тяжелораненых в кузов и отвезти в медсанбат или в армейский госпиталь.
      - Будете сопровождать раненых, - говорит Киселев.
      - Слушаюсь. Но я не имею представления, где искать медсанбат или госпиталь!
      - Должны найти, значит, найдете, - отрезает Киселев. И добавляет: Госпиталь вчера был в Абганерове.
      И вот колонна идущих пешком работников штаба дивизии далеко позади, а я сижу в кузове тряского грузовика, поддерживаю раненую ногу Коробко и слежу за фашистскими самолетами, чтобы успеть забарабанить кулаком по кабине водителя, если на нас спикируют. Воняет бензином, дергает, раненые стонут...
      Обгоняем одну группу солдат, другую, обходим артиллерийский дивизион. Едем в неизвестность: медсанбат наверняка снялся с места одновременно с остальными частями. Куда он направился - мне никто не сообщал. Где же его искать и, главное, надо ли искать? Не проще ли доставить раненых прямо в армейский госпиталь?
      В пути нахожу интенданта, советующего ехать к Светлому Яру. По его словам, армейский госпиталь двинулся в том направлении. К вечеру действительно догоняем госпиталь. Мои раненые, слава богу, живы. Сдаю их, и словно камень с души сваливается. Но где теперь штаб нашей 29-й дивизии?
      - А чего думать-то? - спрашивает шофер. - Приказано было ехать в Зеты, туда и поедем!
      Снова степь, но теперь нет вражеских самолетов и нет раненых, которых шофер боялся потревожить. Поэтому грузовичок мчит во все свои "лошадиные силы" и к полуночи прибывает в Зеты. Поселок, насколько можно различить впотьмах, разрушен несильно, по улочке движутся люди, повозки, кое-где из распахнувшейся двери, из плохо замаскированного окна пробиваются полоски света.
      Прощаюсь с шофером, иду искать штаб, возле ближайшего дома наталкиваюсь на группу людей.
      - Кто вы? Кого ищете? - строго спрашивает молодой звонкий голос с грузинским акцентом. По голосу и акценту узнаю лейтенанта В. П. Телия, юного адъютанта нашего комдива.
      - Вас ищу! - радостно отвечаю я.
      - Товарищ военврач, дорогая, откуда вы? Живы?
      Адъютант ведет в дом. Там, в прокуренной комнате, возле стола с керосиновой лампой сидят над картой командир дивизии Анатолий Иванович Колобутин, начальник штаба дивизии Дионисий Семенович Цалай, начальник артиллерии Николай Николаевич Павлов, дивизионный инженер, начальник связи дивизии и другие штабные командиры. То ли от слабого света, то ли от дыма, то ли просто от усталости лица людей кажутся серыми. Увидев меня, начсандив Власов встает со стула, подходит, крепко сжимает плечо:
      - Добрались? А сюда-то зачем? Отдыхайте, голубушка, отдыхайте! Тут через дом обосновались связистки, идите к ним, поспите. Понадобитесь найду.
      Власов угадал: единственное, чего мне хочется, это спать. Добираюсь до связисток. Дают напиться. Отыскиваю свободный угол, ложусь на затоптанный пол, санитарную сумку - под голову, и через мгновенье окружающее перестает существовать. Перестает существовать на целых десять долгих, счастливых, целительных часов!
      Глава четвертая.
      Не числом, а уменьем
      Выведенная в армейский резерв, 29-я стрелковая дивизия на всякий случай окапывалась юго-западнее поселка Зеты. Но драться здесь не пришлось. Утром 17 августа враг начал наступление на левом фланге 64-й армия. Гитлеровцы ввели в бой три пехотные дивизии, поддержанные большими силами танков, авиации, и сумели, несмотря на упорное сопротивление советских воинов, достичь к исходу 17 августа центральной усадьбы совхоза имени Юркина, расположенной в 10 километрах севернее станции Абганерово. Дальнейшее продвижение противника грозило войскам армии расчленением...
      Военный совет Сталинградского фронта приказал командующему 64-й армией ликвидировать прорвавшегося врага и разрешил ввести в бой все армейские резервы - побывавшие в тяжелых боях 138-ю стрелковую дивизию, 154-ю бригаду морской пехоты и нашу 29-ю стрелковую дивизию.
      Нам приказали к трем часам 18 августа выдвинуться в район станции Тингута - Тингутинское лесничество, в 6 часов совместно с 6-й и 13-й танковыми бригадами атаковать и уничтожить вклинившегося в оборону армии врага, а затем выйти на северо-западную окраину станции Абганерово.
      Приказ поступил в штадив вечером, на долгие сборы времени не оставалось. Разыскав начсандива, спросила, следует ли мне оставаться при штабе дивизии или нужно возвратиться в медсанбат.
      - О каком возвращении речь? - рассердился начсандив. - Разве не понимаете, что предстоит? Будьте при штабе.
      К новому командному пункту дивизии - где-то в степи за станцией Тингута - я шла ночью вместе с телефонистами. Как умудрился командир роты связи не заблудиться в кромешной тьме, каким образом точно вывел нас к будущему КП - не знаю. Видимо, был опытен.
      Поступила команда окапываться. Побродив по густой полыни и бурьяну, я услышала знакомые голоса командиров оперативного отделения. Приблизилась: саперы сооружали для отделения землянку, выравнивая стены большой воронки, подтаскивая невесть где добытые доски. Я стала рыть щель шагов за сто от этой землянки, облюбовав местечко в глухом бурьяне. Почва оказалась довольно мягкой. В ночи вокруг слышались негромкие разговоры, торопливые шаги, постукивали лопаты, шуршала и шлепалась выброшенная из стрелковых ячеек и щелей земля...
      Вражеская авиация появилась, едва взошло солнце. Фашистские бомбардировщики, хорошо видные с КП дивизии, закружились над позициями изготовившихся для атаки полков. Взрывы бомб слились в единый гул.
      Я пробралась в землянку оперативного отделения. Из разговоров штабных командиров поняла, что полки, не успевшие за короткий срок отрыть надежные укрытия, несут потери от бомбардировки и артобстрела врага. А тут его самолеты и на КП дивизии обрушились...
      После бомбежки, стряхнув пыль с плечей и пилотки, я обошла окопчики и щели КП. Раненых не было. Пошла в разведроту, потом в саперный батальон, окопавшиеся метрах в пятистах-шестистах. Сделала перевязки нескольким легкораненым, осмотрела и отправила в медсанбат контуженого сапера. Пока возилась, огонь и дым на переднем крае забушевали сильнее.
      Не стану описывать ход боевых действий, как он видится по архивным документам. Расскажу только о том, что помню сама. На КП дивизии я нередко заходила в землянку оперативного отделения, говорила с политотдельской машинисткой и в общих чертах знала, как разворачиваются события.
      * * *
      Вечером 18 августа во всех разговорах упоминалась высота 158,0. За эту важную в тактическом отношении высотку упорно бились стрелки 128-го полка, танкисты 13-й танковой бригады и наши артиллеристы: на КП произносились имена младшего лейтенанта Савченко, капитана Лернера, старшего лейтенанта Секачева...
      В ночь на 19 августа полковник Колобутин ввел в бой большую часть своего резерва - два батальона 299-го стрелкового полка. В оперативном отделении напряженно ожидали донесений. И облегченно вздохнули, узнав, что батальоны 299-го совместно со стрелками 128-го полка и уцелевшими танками сломили сопротивление гитлеровцев, полностью овладели высотой 158,0.
      Но это оказалось лишь началом еще более жестоких боев, развернувшихся и за упомянутую высоту, и за балку Вершинская, и за проходившую вблизи нее насыпь железной дороги.
      Получил тяжелую контузию командир 299-го стрелкового полка полковник А. М. Переманов. Остановил дрогнувшую роту, повел ее в контратаку комиссар полка, ветеран гражданской войны Е. С. Кутузов. При этом был ранен. Двое суток отважно командовал 1-м батальоном 299-го полка лейтенант Б. В. Самойлов. Когда его ранило, командование принял комиссар батальона старший политрук Н. Д. Семидочный. Отбивая контратаку гитлеровцев, он бросился к станковому пулемету, заменил погибшего бойца расчета и был убит. Вступивший в командование батальоном адъютант старший лейтенант К. Бычков вскоре был ранен, но идти на медпункт наотрез отказался. Преодолевая боль, слабость, продолжал руководить боем.
      Не уступали в мужестве командирам и рядовые бойцы. В тогдашних политдонесениях отмечались имена бронебойщиков С. Пахомова и Г. Чекаева, наводчика И. Милаева, младшего сержанта Н. Сараева, красноармейца Н. Воронина, многих других воинов. Бессмертный подвиг совершил 20 августа красноармеец-телефонист 8-й батареи 77-го артиллерийского полка Г. Азаров: окруженный гитлеровцами, вызвал на себя артиллерийский огонь. Сначала о подвиге Азарова рассказала Галя-гвардеец, потом я прочитала о нем в дивизионной многотиражке.
      Отличились в боях под Абганеровом и медицинские работники дивизии. Военфельдшер 128-го стрелкового полка Зайцев, санинструктор Савин и повозочный Митрохин вынесли с поля боя и под огнем доставили на медпункт полка более ста раненых. Командир санитарного взвода 2-го батальона 106-го стрелкового полка Сабодаж вынес с поля боя 75 раненых, оказав им необходимую первую помощь. Санинструктор 1-й батареи 77-го артполка Пинаев спас жизнь тридцати раненым.
      Ожесточенные бои в районе совхоза имени Юркина продолжались восемь дней и ночей. Выйти на северозападную окраину станции Абганерово дивизии не удалось. Но она сковала вражескую группировку, не дала ей прорваться к Сталинграду, обеспечила другим соединениям 64-й армии возможность занять выгодные рубежи.
      Ветераны 29-й стрелковой дивизии с волнением и гордостью за боевое прошлое читают сейчас в книге генерал-полковника Ф. И. Голикова "Сталинградская эпопея": "В жестоких многодневных боях с 17 по 26 августа части 64-й армии отразили очень сильные удары 4-й танковой армии Гота и 4-го воздушного флота...' Введенные в бой из резерва в районе 74 км, станция Тингута, Тингутинское лесничество 29 сд, 154 бригада морской пехоты и 138 сд полностью оправдали наши надежды".
      Находясь на КП дивизии, я не была перегружена работой. От бомбардировок, артиллерийского и минометного обстрела противника (кстати, регулярных!) за восемь суток получили ранения и легкие контузии всего одиннадцать-двенадцать человек. Чаще приходилось оказывать помощь раненым, пробиравшимся в медсанбат мимо КП своим ходом: я подбинтовывала, а порой меняла наспех наложенные, сбившиеся повязки, поила людей водой.
      Случались и неожиданности. Помню, подходит к медпункту начальник штаба артиллерии дивизии майор Сергей Иванович Крупин с незнакомым подполковником:
      - Товарищ военврач, нужна помощь.
      Встревоженно оглядываю Крупина и подполковника, но никаких следов ранений или признаков контузии не вижу, хотя подполковник морщится.
      - Да скажите прямо, Сергей Иванович, что нужен анальгин или пирамидон! - вырывается у него. Крупин поясняет:
      - Это заместитель командира 13-й танковой бригады Владимир Иванович Жданов. Врача у них нет, а у Владимира Ивановича разболелись зубы. Выручите!
      Порылась в санитарной сумке, нашла пачку анальгина.
      - Если всю заберу, не обездолю? - спросил подполковник.
      - Берите, берите, пожалуйста.
      - Ну, спасибо, доктор...
      Жданов проглотил сразу две таблетки, запил водой.
      - Не много? - забеспокоилась я.
      - Ничего, надежней будет, - ответил подполковник. - Еще раз спасибо вам, доктор, и вам, Сергей Иванович. Теперь к своим орлам!
      Так я познакомилась с будущим генерал-полковником Владимиром Ивановичем Ждановым, одним из героев Сталинградской битвы. Эта встреча оказалась не последней. Вторая произошла вскоре же и сыграла в моей судьбе большую роль...
      Должна сказать, что в те дни я все-таки сильно нервничала. Даже теряться случалось! Например, утром 19 августа, когда гитлеровцы предприняли атаку, пытаясь вернуть высоту 158,0, Противник впервые применил тогда против нас шестиствольные минометы. Обстреливал из них и КП дивизии. Одна мина разорвалась на бруствере моего окопчика. Я ощутила незнакомый, едкий, раздирающий носоглотку запах.
      На политзанятиях доводилось слышать, а в газетах читать, что противник готовит химическую войну. С перепугу вырвала из сумки противогаз, завопила: "Газы!" - и тут же натянула резиновую, скользкую от талька маску. Минуту спустя высунулась из окопчика, чтобы оглядеться. Лежащие неподалеку связисты пялили на меня глаза и хохотали. Стоя неподалеку, недоуменно смотрел начальник штаба дивизии подполковник Цалай. Короче, опростоволосилась, да еще как.
      Долго потом бойцы при встрече со мной шутили:
      - Товарищ военврач, газ! Надевайте противогаз!
      Впору было со стыда сгореть.
      Однако промашка с противогазом оказалась единственной. Больше я труса не праздновала, держалась. А если очень тошно становилось, говорила себе, что товарищам на передовой во сто тысяч раз тяжелей, и справлялась с нервами.
      Глава пятая.
      В окружении
      После долгих кровопролитных боев внезапно наступило затишье. К вечеру 26 августа передний край обороны дивизии перестал клокотать огнем и дымом, погрузился в безмолвие.
      Галя-гвардеец сказала, что все атаки гитлеровцев отражены с большими для них потерями, называла количество подбитых и сожженных вражеских танков, покалеченных орудий, убитых фашистов. Данные она, видимо, брала из политдонесения, которое только что печатала. Разумеется, цифр этих я не запомнила, но они были внушительны.
      С наблюдательного пункта дивизии возвратились на КП полковник Колобутин, командующий артиллерией дивизии подполковник Павлов, другие старшие командиры. Выглядели они усталыми, были небриты, обмундирование их пропылилось и перепачкалось, но голоса звучали бодро, пожалуй, даже весело. Помню, никто из них не отправился отсыпаться. Сначала умывались, брились, завтракали...
      Двое суток - 27 и 28 августа - противник по-прежнему не проявлял особой активности перед фронтом 29-й стрелковой дивизии. Над нами проходили в сторону Сталинграда десятки вражеских бомбардировщиков, некоторые эскадрильи "юнкерсов" обрушивали бомбы на наши боевые порядки, в небе постоянно крутились фашистские самолеты-разведчики, артиллерия врага вела беспокоящий огонь, но и только. Решительных действий противник не предпринимал. Сами же мы, как теперь понимаю, приводили войска в порядок, спешили, пользуясь паузой в боях, укреплять оборону.
      Сейчас известно, что вражескому командованию удалось 27 и 28 августа произвести скрытую перегруппировку войск, подготовить сильные удары по защитникам Сталинграда. Уже 28 августа враг прорвался на северо-западную окраину города, утром 29-го нанес удар по обескровленной 126-й стрелковой дивизии и нашей 29-й, чтобы выйти к Сталинграду с юга...
      Вечером 28 августа я ходила в разведроту и саперный батальон, оказала помощь нескольким раненым и больным, возвратилась на КП дивизии в полной темени, прошла мимо блиндажа оперативного отделения, сориентировалась по нему и, посвечивая фонариком, отыскала в глухом бурьяне свою щель. Вдали, над передним краем, поднимали змеиные шеи ракеты. Было тепло. Пахло пылью и прокаленной на солнце полынью. Я спустилась в щель, положила голову на санитарную сумку, смежила веки и провалилась в забытье...
      Проснулась не от обычной стрельбы, а от стрельбы слишком близкой: к гулу переднего края я давно привыкла - этот гул стал как бы нормой бытия. Но сейчас стреляли рядом!
      Солнце стояло уже довольно высоко, но все же прошло не так много времени, как я вернулась от разведчиков. Что же могло случиться за такой короткий промежуток? Почему строчат автоматы, рычат танковые моторы? Откуда вообще взялись танки?..
      Я встала на коленки, прислушалась, пытаясь понять происходящее, потом высунулась из щели и тотчас присела: по бурьяну рядом с щелью вжикнула невидимая коса, срезала растения, выбила из земли белесые фонтанчики пыли. Неужели это по мне?!
      Гул моторов и стрекот автоматов не прекращались. Растерянная, озадаченная, снова, на этот раз осторожно, выглянула из щели. И увидела ползущего мимо светловолосого человека без пилотки, с волочащейся за ним черной кирзовой полевой сумкой. Я узнала его - топограф штаба дивизии, техник-лейтенант. Топограф тоже меня увидел, узнал, отер с лица пыль и пот: