Будут жить !

      - Доктор, поаккуратнее... Кругом фрицы. На танках!
      Его прервал близкий разрыв снаряда.
      Переждав, пока опадут вскинутые взрывом комья земли и куски известняка, опять высунулась из щели: узнать поподробнее, расспросить... Техник-лейтенант лежал на боку, согнув ноги в коленях, держась руками за живот. Между грязными пальцами сочилась алая кровь. Боли топограф, видимо, еще не испытывал и не понимал, что случилось.
      Автоматные очереди, срезавшие полынь, заставили меня присесть. Что делать? Как помочь раненому? Прижимаясь к земле, все же выползла наверх, дотянулась до техника-лейтенанта, поволокла к цели. Новые автоматные очереди вынудили сделать неверное движение: я не втащила топографа в щель, а упала вместе с ним в укрытие. Падая, тот закричал. Крик перешел в стоны.
      Осматривая раненого, увидела, что его живот изрешечен множеством осколков. Топограф быстро бледнел. Подняв его грязную гимнастерку, стала бинтовать раны. Один индивидуальный пакет, второй, третий... Бинты пропитывались кровью. Разорвала большую асептическую повязку, когда тело техника-лейтенанта резко дернулось и стоны прекратились. Нагнулась. Дыхание неощутимо. Зрачок неподвижен. Конец.
      Соблюдая предельную осторожность, я медленно приподняла голову над краем щели и первое, что заметила, - серо-зеленый фашистский танк с черно-белым крестом. Хоботок танковой пушки выплюнул огонь и дым, дернулся. По барабанным перепонкам ударил звонкий звук выстрела. До танка от моего убежища было не более пятидесяти-шестидесяти метров. Упав ничком на дно щели, я распласталась рядом с телом погибшего топографа...
      Разумеется, ни утром 29 августа, ни в последовавшие затем часы я не могла, подобно большинству воинов дивизии, выяснить, каким образом вражеские части оказались вдруг в тылу наших продолжавших обороняться полков, прорвались к командному пункту 29-й стрелковой дивизии и сумели продвинуться, как выяснилось позднее, до поселка Зеты, даже до Верхнецарицынской, где стоял штаб 64-й армии, который был вынужден срочно отойти к Сталинграду.
      Это сейчас, спустя годы, известно, что утром 29 августа противнику удалось прорвать боевые порядки сильно обескровленной в предыдущих боях 126-й стрелковой дивизии, выйти в тылы нашей 29-й и устремиться к штабу 64-й армии. Повторяю, это известно сейчас. Знойным же утром 29 августа сорок второго я ничего не могла понять, лишь догадывалась, что произошла катастрофа, что вокруг враги и, возможно, какой-нибудь танк или бронетранспортер через минуту-другую раздавит мою щель или меня заметят автоматчики противника.
      Иллюзий насчет того, что произойдет, не испытывала. Сердце сдавила тупая, перехватившая дыхание боль, все существо пронзила жалость к оставляемому навсегда сыну, к родителям, к прекрасному, огромному, до конца не узнанному миру.
      Но неужели только одно и осталось: лежать и ждать того, что произойдет? Я нащупала кобуру, вытащила наган. Наган против автоматов и пушек - нелепость. И тем не менее, сжав рукоятку оружия, я перестала чувствовать себя беспомощной. С наганом можно действовать, совершить хоть что-то и, значит, остаться человеком...
      Несколько раз, когда вражеские танки удалялись и возгласы на немецком языке стихали, я выглядывала из щели. Один раз показалось, что грузный фашистский танк ползет по блиндажу, где вечером находились командир дивизии и его ближайшие помощники...
      * * *
      Перипетии развернувшегося вокруг боя я знаю по воспоминаниям оставшихся в живых сослуживцев более или менее подробно.
      После прорыва фашистских танков связь со штабом армии, с продолжавшими обороняться полками, в том числе и с артиллерийским, была нарушена, ситуация возникла критическая. Однако враг не сумел обнаружить командный пункт дивизии и разгромить его.
      Командир дивизии, размещая КП в открытой степи, приказал, во-первых, свести до минимума число находящихся там штабных работников и, во-вторых, тщательно замаскировать отрытые щели и сооруженные блиндажи. Расположенною в густых зарослях верблюжьей колючки и полыни, блиндажи и щели были незаметны даже с близкого расстояния. Фашистские танкисты, утюжившие степь в поисках нашего КП, подходили к нему вплотную, но ничего не разглядели. Один танк прошел в двух метрах от блиндажа командира дивизии, а экипаж танка даже не заподозрил, как близка его цель!
      Выручили штаб, отвлекли внимание противника разведчики, саперы и комендантская рота: они завязали с гитлеровцами неравный бой. А тут и дивизионная артиллерия сказала веское слово: батареи открыли по прорвавшимся танкам мощный огонь. Артиллеристы понесли очень большие потери, но и танков противника подбили много, принудили вражеских танкистов вести огневой бой.
      Сражались артиллеристы 77-го артполка буквально до последнего орудия, до последнего снаряда. Позволю себе рассказать только об одном эпизоде.
      Воины 7-й батареи вели бой с врагом уже четыре часа. Ранило командира батареи младшего политрука П. М. Коздакова. Погибли или получили ранения почти все командиры орудий. Вышли из строя многие номера расчетов. Огонь батареи ослабел. А тут и телефонная связь с ней прервалась, а рация Коздакова молчит.
      По приказу майора Северского выяснять положение дел на батарее отправился парторг артполка Б. В. Изюмский, в прошлом школьный учитель из Ростова. На позициях батареи к приходу Изюмского оставалось целым одно-единственное орудие, а возле орудия - единственный способный вести огонь легко раненный боец.
      Изюмский не смог наладить рацию, да и времени не было: на орудие шел танк. Парторг побежал за снарядом и выполнял обязанности подносчика до той самой минуты, пока вражеский снаряд не разорвался рядом с орудием. Осколками боец-наводчик был убит, а Изюмский тяжело ранен.
      Возможно, читателю будет интересно узнать, что Б. В. Изюмский, отважно сражавшийся днем 29 августа 1942 года с танками гитлеровцев, и писатель Борис Изюмский, автор вышедших после войны широко известных книг "Алые погоны", "Полковник Ковалев", "Плавенские редуты", "Небо остается", - одно и то же лицо.
      * * *
      Темнело... Решила пробираться к землянкам КП: если появятся фашистские автоматчики, что я смогу одна?
      Поблизости тянулась неглубокая ложбинка. Она вела, загибаясь, до самого КП. Выскочила из щели, метнулась туда. Щелкнуло несколько пуль. Мимо!
      Ложбинкой ползла долго. Раненых на КП не было, но в щели рядом с блиндажом Колобутина лежало прикрытое плащ-палаткой тело начальника штаба артиллерии дивизии майора Крупина. Сказали, что осколком... Сидя в этой щели, я слышала, как радист упорно вызывает штаб армии. Слышала и прозвучавшую в его возгласе "Ответили!" радость.
      Командующий 64-й армией генерал-майор М. С. Шумилов приказал полковнику Колобутину начать немедленный отход за реку Червленую, в район деревни Ивановка. Приказ командарма тотчас стали передавать в полки по рациям. Послали и связных. А находившихся на КП работников штаба, пробившихся к нам разведчиков, саперов и бойцов комендантской роты командир дивизии приказал построить вблизи своего блиндажа, возле неглубокого ровика.
      Подали команду выбросить все лишнее, оставить при себе только документы, оружие и запас патронов. И вот мы стоим в полной тьме, раздвигаемой вспышками редких вражеских ракет, и, пока брезжит белесый, выморочный свет, я вижу, как летит в ровик содержимое вещевых мешков, противогазные сумки, скатки...
      Свой вещевой мешок я давно потеряла, остается закинуть в ровик сумку с противогазом. Остаюсь с наганом и туго набитой индивидуальными перевязочными пакетами санитарной сумкой. Пакеты взяла у погибших: мертвым они не нужны, а живым понадобятся. Комсомольский билет, удостоверение личности, книжка денежно-вещевого довольствия, фотокарточка сына - все на месте. Накидываю на плечи плащ-палатку, натягиваю поглубже каску. Готова!
      Минут через двадцать ровик доверху заполнен землей, замаскирован полынью. Первыми уходят в зловещую тьму разведчики лейтенанта Вознесенского и политрука Татаринова. Спустя четверть часа трогается вся колонна. Стараемся ступать тихо, не шуметь. Шагаем в обход мест, где изредка продолжают взлетать ракеты. Чувства обострены, тело напряжено в ожидании внезапного вражеского огня.
      Но враг не стреляет: или не видит нас, или уверен, что далеко не уйдем...
      Глава шестая.
      Поправ смерть
      Светало. Из сплошной тьмы справа и слева выступали очертания пологих холмов, а на холмах - .смутные пятна то ли строений, то ли скирд. Позади осталось около двенадцати километров. Неужели выбрались из вражеского кольца и приближаемся к реке Червленой?
      Вдруг показалось, что скирды на холмах движутся. Остановились.
      - Да это танки!
      - Не разводить панику! Прекратить крик! - послышалось с разных сторон.
      Но многие уже заметили, что "скирды" пришли в движение. А тут еще они опоясались огоньками, до нас донеслись звуки пушечных выстрелов, раздался заунывный вой снарядов...
      'Сомнений не осталось: на холмах находился враг, замыкавший кольцо окружения. Но снаряды до нас пока не долетали. Позднее выяснилось - фашисты сначала стреляли по группе дивизионной разведки.
      Только что в колонне считали, что худшее позади. Оказалось, нет. Вот оно, худшее: вокруг открытая степь, у нас только личное оружие, а враг многочислен, защищен броней танков и бронетранспортеров, вооружен до зубов и может, если понадобится, вызвать авиацию.
      Признаюсь, я растерялась. Слышала, кто-то кричит, требуя отходить, а кто-то бранится, приказывая залечь, окапываться. Стояла, не зная, как быть, догадываясь, что и отход и окапывание сейчас бессмысленны: отходящих быстро догонят, а надежного окопа в голой степи за считанные минуты не выкопаешь. Да и личное стрелковое оружие - плохой помощник в борьбе с танками!
      Спасло в тот критический момент мужество и хладнокровие командира дивизии. Трезво оценив ситуацию, Колобутин отдал приказ разбиться на мелкие группы, рассредоточиться и продолжать движение к реке Червленой, как бы ни складывались обстоятельства. И колонна стала расползаться по степи, растекаться по ней...
      Это оказалось своевременным: вражеские танки и бронетранспортеры уже накатывались на нас. Теперь враг был озадачен - не знал, куда же направить главный удар.
      Гитлеровцы приняли не лучшее решение. Их машины тоже стали расползаться по степи, оказались между отдельными нашими группами, пытаясь преградить путь отходящим. Однако танков и бронетранспортеров было не так много, чтобы вытянуться в сплошную цепочку и окружить нас. Между машинами возникали бреши, в эти бреши мы и устремлялись.
      Память обладает свойством иногда щадить нас, и, возможно, я помню далеко не все из того, что видела. События того раннего утра возникают перед мысленным взором почему-то в виде отдельных, не связанных друг с другом эпизодов, и крайне трудно сейчас восстанавливать их последовательность. Твердо могу сказать одно - выполняя приказ, мы продолжали идти к Червленой.
      Помню: из фашистских танков и бронетранспортеров, подходивших вплотную к группам наших командиров и бойцов, слышались команды: "Поднять руки!", "Бросить оружие!", "Сдаваться в плен!", и если люди не выполняли эти команды, по ним открывали огонь. Обессилевших раненых фашисты добивали, иных затаскивали в машины.
      Но, несмотря на полное превосходство и в численности, и в вооружении, враг не мог подавить волю бойцов дивизии к сопротивлению, всюду получал отпор. А многие командиры и красноармейцы жертвовали собой, чтобы выручить, спасти товарищей.
      ...Я видела, как в фашистский танк, приблизившийся к одной группе прорывавшихся воинов, полетела граната. Раздался взрыв. Из танка повалил дым. Наш солдат упал, сраженный пулеметной очередью. Кто это был? Может, один из героев боев на реке Аксай и под Абганеровом младший сержант Н. Г. Сараев?
      Сейчас известно, что Сараев шел с группой командиров и бойцов, среди которых, между прочим, находился М. Н. Алексеев, тогда политрук минометной роты 106-го полка, а ныне известный писатель. Так вот, когда фашистский танк приблизился к группе и гитлеровский офицер, высунувшийся из башни, скомандовал: "Хенде хох!", Сараев молча рванулся вперед и метнул гранату. Он погиб, но товарищей спас. Может быть, именно подвиг младшего сержанта Сараева навсегда запечатлелся в моей памяти?
      Отдавая приказ продолжать движение, пробиваться сквозь вражеское кольцо мелкими группами, полковник Колобутин беспредельно верил в людей, понимал, что другого выхода нет. И в седьмом часу утра множество групп сумели либо пробиться, либо просочиться сквозь заслон из вражеских танков и бронетранспортеров, пройдя сквозь стену из стали и огня.
      Сообразив, что задержать и пленить всех уходящих не удастся, фашистские танкисты перестали курсировать по степи, выстроили машины за нашей спиной в линию и открыли огонь из пушек. Почти одновременно появилась вражеская авиация.
      Вести огонь по уходившим и бомбить их гитлеровцам было легко: в ровной степи каждый человек как на ладони! Нам же оставалось только одно - делать перебежки, залегая при особенно близких разрывах. Так приблизились мы к приметному издалека, выжженному полю. Оно буквально кипело взрывами мин и снарядов. Люди, пересекавшие поле, часто падали и не вставали. Но иного пути к своим не существовало.
      Группа полковника Колобутина при перебежках и лавировании отделилась от нашей, которую вели комиссар штаба дивизии батальонный комиссар Владимир Георгиевич Бахолдин и начальник штаба дивизии подполковник Дионисий Семенович Цалай.
      Образованный, широко эрудированный человек, Бахолдин был умелым политработником, отличался большим мужеством. Я старалась держаться рядом с Владимиром Георгиевичем. На его загорелом, с крупными чертами лице даже в самые, казалось бы, критические минуты нельзя было заметить и тени колебания или сомнения.
      Крепко сжат рот, прищурены глаза, в наклоне головы, во всей фигуре упорство, убежденность, что враг своего не добьется. Одно присутствие Бахолдина ободряло людей, придавало им силы, вселяло уверенность в благополучном исходе прорыва!
      Перед броском через горелое поле Бахолдин, лежа, оглянулся, немного отдышался и первым поднялся с земли, вскинув руку с пистолетом:
      - Вперед! За мной!
      Я бежала за батальонным комиссаром. Раза три падала, чтобы не угодить под осколки разрывавшихся вблизи снарядов. Очередной рванул совсем рядом. Меня осыпало землей и пылью. Выждав с десяток секунд, приподнялась, огляделась. Бахолдин лежал на расстоянии вытянутой руки. Пилотки на нем не было. По темным волосам обильно текла кровь.
      Бросилась к комиссару, перевернула на спину, и перехватило дыхание: мертв...
      Вскоре на моих глазах тяжело ранило молоденького лейтенанта: крупный осколок снаряда попал ему в грудь. Лейтенант не потерял сознание, хорошо понимал, что произошло. Пока я пыталась большим перевязочным пакетом закрыть рану, еле слышно просил:
      - Не надо... Застрелите... Все зря, доктор... Застрелите...
      Не хватало сил смотреть в печальные, медленно угасающие глаза. Твердя слова утешения, я отвела взгляд. А когда рискнула вновь посмотреть на лейтенанта, он уже ничего и никого не видел.
      Оказывая помощь лейтенанту, я вынужденно задержалась, отстала от своих. Дальше двигалась с незнакомыми людьми. На ходу узнала - многие из 126-й стрелковой дивизии.
      Из этой же дивизии оказалась и молодая женщина-врач, с которой мы прошли бок о бок метров четыреста. Ее ранило в обе ноги осколками при очередной перебежке. Я перевязала раны. Пробегавший мимо боец крикнул, что впереди лощина, нужно туда. Но как дотащить до нее коллегу?
      Метров тридцать я проволокла ее на себе, но выбилась из сил. Тут мы заметили, что к горелому полю движутся вражеские танки.
      - Бросайте меня, доктор! - твердо сказала раненая. - Вдвоем все равно не спастись, а так хоть вы... Не теряйте времени, уходите. Только оставьте пистолет. Оставьте мне пистолет!
      Она испытывала боль, теряла кровь, но голос звучал твердо. Волевая женщина - я поняла это - предпочитала застрелиться, но не попасть в плен.
      Мимо широко шагал капитан-связист огромного роста. Заметил нас, остановился:
      - Ранены?
      Я указала на коллегу:
      - Она!
      Капитан нагнулся, бережно поднял женщину, понес. Я пошла следом за ними, потрясенная тем презрением, какое выказывал гигант капитан к рвущимся вокруг снарядам.
      Раненая обхватила капитана за шею, он на ходу что-то отрывисто говорил ей, подбадривал. И немного уже оставалось до спасительной лощинки, когда рядом с ними встал столб огня и дыма.
      А я до лощинки добралась, отдышалась, сумела бегом достичь края выжженного поля, как и многие другие. Казалось, спасены! Но, стремясь покончить с нами, гитлеровцы снова вызвали авиацию. Нас принялись жестоко бомбить, обстреливали из крупнокалиберных пулеметов и самолетных пушек. А позади и на флангах опять показались вражеские танки, подтянутые, возможно, из Тингуты и Верхнецарицынской. И оставалось-то всего ничего: какие-нибудь километр-полтора...
      В этот тяжкий момент, когда спасти штаб и штабные подразделения могло, пожалуй, только чудо, это чудо и произошло: на высотках за хутором начала разворачиваться артиллерийская батарея. Никто не знал, что это за батарея, кто ее командир. Но не было среди нас ни одного человека, который не смотрел бы на смельчаков артиллеристов с последней отчаянной надеждой если кто и выручит, так только они!
      Батарея развернулась быстро, все четыре орудия открыли огонь по фашистским танкам. И какой огонь! Ближние к выжженному полю машины сразу замедлили ход, один бронетранспортер распался на куски, задымил один из танков, а остальные остановились.
      Ободренные, мы бежали под защиту батареи. Скорее, скорее...
      Было видно: враг попытался обрушить на героических артиллеристов бомбовый удар. Но первый же выходивший из пике "юнкерс" вдруг вспыхнул и развалился, а остальные поспешили отойти, бросив бомбы куда попало.
      Тогда гитлеровцы сосредоточили на смельчаках артиллеристах огонь танков. Снарядов враг не жалел. Но из двадцати наползавших на батарею машин одна за другой остановились еще шесть, зачадили три бронетранспортера. И вражеские автоматчики начали разбегаться, а уцелевшие фашистские танки отошли.
      К Червленой я добиралась из последних сил. Отстала от всех, брела, еле передвигая ноги, в одиночку. На плотине через реку не застала ни одной живой души. Перешла на восточный берег, сделала несколько шагов и рухнула в придорожный бурьян...
      Послышался рокот танковых моторов. Полагая, что никаких танков, кроме вражеских, поблизости быть не может, вытащила из кобуры пистолет, вставила запал в гранату Ф-1, подобранную при отходе. В мозгу, как пламя, билась и гудела только одна мысль: не даться живой.
      Всмотрелась в несущиеся к плотине танки и ослабела: это были наши. Точно наши... Шесть наших танков и "виллис"! Правда, вдали, за тучами пыли, двигались и другие танки, явно вражеские, но первыми должны были подойти к реке наши.
      Прогремев по плотине, танки один за другим взбирались на скаты восточного берега, разворачивались, занимая огневые позиции. Мчавшийся вместе с ними "виллис" притормозил около меня.
      - Чего разлегся? Фрицев ждешь? - гневно закричал сидевший рядом с шофером командир.
      Поднялась на ноги:
      - Я врач из 29-й стрелковой...
      И узнала гневного командира. Им оказался тот самый подполковник В. И. Жданов, которого я снабдила под Абганеровом анальгином. Жданов тоже узнал меня:
      - Вы? Почему одна?.. Впрочем, что толковать, фашисты рядом. Садитесь, поехали!
      Самостоятельно взобраться в машину я не смогла. Меня затащили в "виллис", и шофер рванул вперед. Танкисты, не исключая Жданова, были небриты, у всех землистый цвет лица, воспаленные веки.
      - Вот мы и квиты, доктор, - обернувшись, пошутил Жданов. - Ничего! Еще повоюем?
      Говорил, а смотрел уже в сторону отдаляющейся плотины, на свои танки...
      * * *
      В годы войны, да и позже, я не раз слышала и читала о В. И. Жданове. Однако с памятного дня 30 августа 1942 года никогда Владимира Ивановича не встречала. А спустя двадцать лет после окончания войны узнала горькую весть: при авиационной катастрофе в Югославии вместе с другими членами советской военной делегации погиб генерал-полковник В. И. Жданов..ю
      * * *
      В ночь на 1 сентября грузовик танковой бригады довез меня до окраины Бекетовки. Шофер сказал, что здесь я наверняка найду своих. Я осталась на ночной дороге одна, прислушалась: за кустами - русская речь. Похоже, свои, но лучше дождаться утра. Прилегла тихонько в канавку, уснула, а едва забрезжил рассвет, очнулась и побрела искать родную дивизию.
      Не помню, как долго шла, никого не встречая, не помню и названия овражка, куда спустилась к светлому ручейку напиться. Черпая ладонями воду, услышала позвякивание ведер, легкие шаги. Подняла голову: к ручью сбегала по тропочке Аня - высокая светловолосая девушка, служившая когда-то в штабе нашей дивизии машинисткой и переведенная в штаб армии. Она тоже меня увидела, вскинула брови:
      - Товарищ военврач, вы?! А ведь вас в списки убитых...
      Ведра покатились к ручью, мы обнялись. Через несколько минут выяснилось: я вышла к штабу 64-й армии, недалеко и штаб 29-й стрелковой дивизии.
      - Ваш комдив Колобутин и комиссар Шурша должны вот-вот прийти, сказала Аня. - Вызваны на совещание к командующему.
      Действительно, добравшись со старой знакомой до штаба армии, я увидела приближающихся Колобутина и Шуршу. Оба были в касках, в пропыленных плащ-палатках, шагали, опустив головы. Черты лица обострены, губы черные, словно их обожгло.
      На мое приветствие Колобутин поднес руку к каске, но не сказал ни слова, а Шурша замедлил шаг:
      - Подождите, после совещания пойдете с нами.
      Совещание длилось недолго, час с небольшим. Возвращаясь с Колобутиным и Шуршой в район Бекетовки, где, как оказалось, временно обосновался штадив, узнала: передышки не будет, дивизии приказано наличными силами сегодня же выдвигаться под хутор Елхи, занять оборону, прикрыть подступы к юго-западной окраине Сталинграда. Сказали мне также, что потери у нас немалые...
      Я рассказала о том, как погиб комиссар штаба дивизии батальонный комиссар Бахолдин. Колобутин и Шурша сняли каски.
      - Вы действительно видели, что Бахолдин умер? - взволнованно переспросил Шурша. - Не ошиблись? Я ответила, что ошибиться было невозможно.
      - Напишите об этом по всей форме, - потребовал Шурша. - Сегодня же!
      Я исполнила это требование, как только представилась возможность достать лист бумаги и карандаш.
      Вблизи Бекетовки, в так называемом "саду Лапшина", собрались все, кто с боями вышел из вражеского кольца. Из восьми тысяч человек, .сражавшихся в дивизии 29 августа, тут находилось всего около тысячи. Боевые знамена частей люди вынесли и сохранили.
      По решению полковника Колобутина оставшиеся в строю командиры и солдаты 128-го стрелкового полка и Отдельного учебного стрелкового батальона, понесших наибольшие потери, были переданы в 106-й и 299-й стрелковые полки, которым Колобутин и приказал занять оборону под Елхами. Приказано было встать в оборону и 77-му артиллерийскому полку, имевшему тогда лишь пять орудий...
      Частям, отправлявшимся под Елхи, снова зачитывали приказ No 227. Суровый приказ требовал не отступать ни на шаг, оборонять каждый рубеж до последней капли крови. Воины слушали молча, лица их были исполнены решимости.
      К вечеру штаб дивизии перебрался ближе к позициям полков - в балку Глубокая. По пути попали под чудовищную бомбежку. Но в тот раз никто из старших командиров дивизии не пострадал.
      Глава седьмая.
      Новое назначение
      День 1 сентября прошел спокойно. На переднем крае дивизии дело ограничивалось ружейно-пулеметной перестрелкой, балку Глубокая бомбили только раз, утром. Часам к двенадцати принесли газеты: армейскую и нашу, дивизионную. В них писали: за мужество и умелое руководство войсками командир 29-й стрелковой дивизии А. И. Колобутин награжден орденом боевого Красного Знамени, многие командиры и солдаты - медалями.
      Галя-гвардеец сказала, что командир 2-й батареи 77-го артполка младший лейтенант Н. И. Савченко представлен командованием к ордену Ленина, а командир Отдельного 78-го саперного батальона старший лейтенант В. И. Быстров - к ордену Красной Звезды.
      Ордена в сорок втором году давали нечасто. Про подвиг Быстрова я знала: отвлек на себя удар гитлеровцев, предназначавшийся штабу дивизии. А что совершил Савченко?
      - Вот тебе раз! - удивилась, даже обиделась Галя. - Савченко и на Аксае, и под Абганеровом... А когда к Червленой прорывались, кто выручил? Савченко! Это ж его батарея по фашистам огонь с холмов вела!
      От Гали я узнала, что Савченко - кадровый командир. Рядовым красноармейцем сражался еще на Халхин-Голе и у озера Хасан. Потом артиллерийское училище. С первых дней Великой Отечественной бил гитлеровцев на Западном фронте, был тяжело ранен, направление в 77-й артполк получил после излечения.
      - А вам говорили, кто у Червленой самолет из пушки сбил? - спросила Галя. - Нет? Один из бойцов Савченко, наводчик младший сержант Дмитриев. Его к ордену Отечественной войны представляют.
      Узнать, что эти подвиги высоко оценены командованием, было радостно. Но с горечью думалось о тех, кто совершил подвиги, а наград не дождался...
      Увидев меня у землянки политотдела, полковник Колобутин приподнял брови:
      - Вы еще здесь? Напрасно. Собирайтесь - и в медсанбат, за Волгу!
      Ответила как положено: "Есть в медсанбат!" - и отправилась за шинелью, за санитарной сумкой. Но тут фашистские бомбардировщики волна за волной пошли на переправы, отбомбившись только к вечеру. Я побоялась в темноте заблудиться и отложила уход до утра. А утром все переменилось...
      * * *
      Только-только брезжил рассвет, а небо уже набухало небывалым гулом. Выбравшись из земляной норы, облюбованной в качестве укрытия и места для ночлега, я увидела, что с запада наползают на нас, на город сплошные тучи вражеской авиации. Наблюдать такое еще не приходилось! И глаза не обманывали: действительно утром 2 сентября начинался самый сильный после 23 августа воздушный налет противника на город.
      С гребня балки Глубокая было видно, как армады фашистских бомбардировщиков, сменяя одна другую, наваливаются на районы заводов "Баррикады", "Красный Октябрь", Тракторного, на жилые кварталы и на переправы. Весь Сталинград заволокло черным дымом. А тут фашистские самолеты обрушились и на передний край дивизии, и на балку Глубокая...
      Появились раненые, я должна была оказать им помощь. И вопрос об отправлении в медсанбат сам собою отпал. Несколько раз сталкивалась я с Колобутиным, но он ни разу не напомнил о вчерашнем приказе.
      Вскоре в штаб пришло сообщение, что враг атакует по всему фронту армии на рубежах Старо-Дубровка - Елхи - Ивановка. Малочисленные части дивизии, получившей за ночь всего 500 человек пополнения, были атакованы силами пехотного полка полного состава, поддержанного танками. Мы же танков не имели, а артиллерия по-прежнему располагала единственной батареей полковых пушек - все той же батареей Савченко.
      И все же 2 сентября дивизия выстояла, не позволила гитлеровцам овладеть хутором Елхи.
      Готовя раненых к отправке в медсанбат, узнали от шоферов, что он переброшен из Бекетовки не на левый берег Волги, а на один из волжских островов - остров Сарпинский.
      - Это что! - говорили шоферы медсанбата. - На остров перебраться ночью ничего не стоило. А вот когда из балки Донская Царица пробивались, тогда досталось. По машинам раза три из пулеметов садили!
      Я поинтересовалась, не пострадал ли кто-нибудь из моих товарищей, и обрадовалась, услышав, что жертв среди врачей, фельдшеров и остального медперсонала нет.
      Двое суток, с 3 по 5 сентября, дивизия продолжала неравный бой за Елхи. Хутор дважды переходил из рук в руки. Утро 5 сентября тоже началось атаками фашистов, и к 14 часам положение резко ухудшилось. Полковник Колобутин попросил комиссара дивизии И. В. Шуршу и начальника политотдела дивизии А. С. Киселева воодушевить бойцов, добиться перелома в ходе боя. Те ушли на передний край.
      Через три часа в штаб дивизии сообщили, что успешной контратакой враг выбит из хутора. Позднее стало известно, что в решительную контратаку вели командиров и солдат именно Шурша и Киселев. Оба погибли, но перелома в ходе боя добились.
      К исходу 5 сентября бои под Елхами затихли. Теперь противник яростно атаковал на других участках. На девятые сутки непрерывного сражения, 12 сентября, враг сумел прорваться к Волге в районе села Купоросного, отрезав 64-ю армию от 62-й. Но ценой каких потерь добился враг этого успеха, последнего своего успеха на юго-западном участке обороны Сталинграда! Десятки танков, догорев, остались в степи, десятки бронетранспортеров, сотни автомашин и многие, многие тысячи фашистских солдат...
      Смещение боев в район Купоросного позволило дивизии и приданной ей 65-й морской стрелковой бригаде улучшить позиции и пополниться. В дивизию влился сводный курсантский полк. На его основе возродили 128-й стрелковый полк дивизии. Поступало в большом количестве новое вооружение. Прибывали новые командиры батальонов и рот. На должности командиров взводов выдвигались хорошо показавшие себя в бою младшие командиры и даже рядовые красноармейцы... Но в те же дни сменилось руководство дивизии. Анатолия Ивановича Колобутина отозвали в Москву. Говорили, ему предстоит принять командование другой, недавно сформированной дивизией. В штаб армии был отозван и стал там работать начальник штаба дивизии Д. С. Цалай. А Колобутина сменил подполковник А. И. Лосев, прежде командовавший бригадой морской пехоты. Начальником штаба у Лосева стал майор Г. К. Володкин.
      Перед отъездом полковник Колобутин собрал находившихся на КП товарищей, поблагодарил за службу, пожелал успешных боев. Уехал, а точнее говоря, ушел Колобутин из дивизии уже к вечеру: разъезжать по степи на машине, пока не стемнеет, не приходилось из-за висевших в воздухе истребителей и бомбардировщиков врага.