Будут жить !

      Я приказала подобрать подходящих для роли санинструкторов бойцов, согласовать их кандидатуры с командирами батарей, дивизионов и немедленно приступить к подготовке санитаров. Решила, что этим займусь сама. Условились также, что прочитаю военфельдшерам несколько лекций по военной медицине.
      Санитар медпункта Широких спросил:
      - А можно на лекции нам с Реутовым?
      Широких - человек расторопный, смекалистый, из тех солдат, что позаботятся о командире без подхалимства, необходимое достанут из-под земли, никогда не подведут, еще и выручат.
      Я, конечно, разрешила ему и повозочному Реутову приходить на занятия. Однако степенный, рыжеусый, лысеющий Реутов постигать медицину не захотел:
      - Куда мне на пятом десятке, товарищ военврач? С конями забот хватает! Ослобоните...
      Глава семнадцатая.
      Новые рубежи
      Под Сталинградом дивизия находилась до середины марта. Пополнения не получали, не довооружались, прошел слух, будто нас отведут в глубокий тыл. Тем не менее боевая учеба продолжалась. Мы в артполку подобрали трех кандидатов в санинструкторы, а бойцов обучали оказанию первой помощи.
      Капитан Юркин оказался прав: в артиллерийском полку служило немало женщин. О девушках-медичках - двадцатилетней Тане Коневой, ее ровеснице Рите Максимюковой, семнадцатилетней Нине Букиной и двадцатилетней Клаве Герасимовой - я упоминала.
      Но, кроме медичек, в полку имелись радистки, в штабе работала машинистка, были и телефонистки. Например в 1-м дивизионе Саша Бриченко, во 2-м - Маша Абакумова и Тоня Брюханова, в 3-м - Таня Хмырева, в штабной батарее - Лена Самохина. За бои в Сталинграде все они были награждены медалями.
      На хуторе Молоканове у нас появилось свободное время. Теперь я часто писала в Джезказган: за месяц отправила столько писем, сколько не отправила за минувшие полгода! В ответ же получила всего два. Отец извещал, что болеет, что устроил моего сынишку в детский сад. О состояния здоровья отца говорили и неровные строчки...
      Лишь два события вышли в ту пору за рамки обычного. У гвардии подполковника Карпова случился приступ стенокардии, о чем я сообщила в очередном рапорте начальнику санитарной службы дивизии, а у гвардии майора Хроменкова загноилась рана на голени, и пришлось ему отправиться в медсанбат, где майор пробыл две недели.
      Обязанности Хроменкова временно исполнял начальник штаба артиллерийского полка гвардии капитан Юрий Яковлевич Чередниченко, двадцатипятилетний офицер легендарной храбрости - под Абганеровом он вынес из окружения знамя полка.
      Все понимали: спокойная тыловая жизнь долго не продлится. Что-то должно произойти. И не ошиблись, конечно. Если весь февраль сводки Совинформбюро сообщали об успешных наступательных боях наших войск на Ленинградском, Воронежском и Харьковском направлениях, то в начале марта радио передало, что войска Юго-Западного фронта, нанеся противнику большой урон в живой силе и технике, вынуждены были на ряде участков отойти за реку Северский Донец.
      А числа двенадцатого, если не ошибаюсь, командир полка собрал офицеров на совещание, и проинформировал, что наша 7-я гвардейская армия включена в состав войск Воронежского фронта, и предупредил, что вскоре предстоит передислокация. Дни полетели - только успевай поворачиваться!
      Первые эшелоны с подразделениями 222-го гвардейского стрелкового полка и частью штаба дивизии отбыли к новому месту дислокации в середине марта. Артиллерийский полк двинулся на погрузку в последних числах месяца.
      Эшелон подали в степь. Погода стояла ясная, вдали угадывались разрушенные строения Сталинграда. Все часто поглядывали в сторону города, где оставили стольких дорогих сердцу товарищей. Я мысленно поклялась, что обязательно вернусь сюда, если буду жива.
      Тревожно гудит паровоз, стучат колеса теплушек, свистит в щелястых стенах ветер. Едем медленно: отступая, гитлеровцы угнали подвижной состав, разрушили пути, стрелки, водокачки. Вдоль дороги, пропуская эшелон, стоят закутанные кто во что ремонтники - в основном женщины и подростки. По всей степи видны разбитые фашистские грузовики, сожженные танки, брошенные противником при бегстве пушки, повозки: видно, ни о чем другом, кроме как о спасении собственной шкуры, гитлеровцы не думали!
      В первых числах апреля эшелон прибывает в Валуйки. Здесь приказывают выгружаться.
      Ясный весенний день. С опаской поглядывая в высокое сине-золотое небо, люди торопятся скатить на землю орудия, автомобили, повозки, свести лошадей, выгрузить полковое имущество и фураж, поскорее покинуть железнодорожный узел.
      Штаб сосредоточивается в небольшом лесочке неподалеку от станции. Под ногами хлюпает, чавкает, расползается. Связной зовет к командиру полка. Гвардии подполковник Карпов стоит возле "виллиса", окруженный командирами дивизионов. Тут же Хроменков и Чередниченко, который вручает каждому новую карту. На ней широкая голубая лента Северского Донца, заштрихованные многоугольнички прижавшихся к реке населенных пунктов, незнакомые названия: Карнауховка, Маслова Пристань, Приютовка, Безлюдовка.
      - Район сосредоточения находится в сорока километрах юго-восточнее Белгорода, - говорит Карпов. - Стрелковые полки уже вступили в бой, ликвидировали вражеский плацдарм около Масловой Пристани, отбросили противника за Северский Донец. Нам предстоит стокилометровый марш. Выступаем немедленно.
      Командир полка определил порядок следования подразделений к Северскому Донцу. Медпункту приказал двигаться со вторым дивизионом.
      Из сводок Совинформбюро личный состав полка знал: противнику после ожесточенных боев удалось овладеть Харьковом и Белгородом. Мы догадывались, что нашу армию бросили на "горячий" участок.
      Теперь известно: выдвижение войск 7-й гвардейской армии к Северскому Донцу, в полосе между Волочанском и Чугуевом, преследовало цель не только остановить наступление противника, но и отбросить его за реку, не позволить гитлеровцам срезать так называемый "Курский выступ" на линии советско-германского фронта.
      Сто с небольшим километров до райцентра Шебекино и Шебекинского леса, где следовало развернуть полк, двигались почти трое суток: дороги развезло, поля и луга раскисли, поэтому 'под колеса тягачей, грузовиков, повозок бросали нарубленные в окрестных перелесках молодые деревца, хворост, лапник. Выли моторы, метались в постромках лошади, офицеры и солдаты наваливались плечами на борта грузовиков, задки повозок, багровели:
      - Р-р-раз, два... взяли!
      Во встречных селах нам радуются. Хозяйки тут же растапливают печи, варят щи, картошку, угощают молоком и яйцами. Смотрят жалостливо, но с великой надеждой.
      Первый налет фашистской авиации - днем 4 апреля. Прикрытые несколькими "мессерами", вражеские бомбардировщики появляются со стороны солнца неожиданно, но привычную "карусель" не выстраивают, торопятся освободиться от бомб, нанести серьезный урон не успевают.
      Причину фашистской торопливости понимаем скоро: так же неожиданно со стороны солнца сваливаются на врага наши истребители. Они сковывают "мессеры", настигают бомбардировщики и немедленно сбивают один из них: тот падает за недалеким лесом. Слышен взрыв, виден черный столб дыма. Все кричат "ура!". Я кричу вместе со всеми. Это первый обитый на моих глазах вражеский самолет. Добрая, очень добрая примета!
      На рассвете следующего дня, совершив ночной марш, артиллерийский полк достиг конечного пункта маршрута - Шебекинского леса.
      * * *
      . К юго-востоку от Белгорода на картах тянутся две тонкие линии: голубая - Северский Донец, и черная - железная дорога, ведущая от Белгорода к Купянску. До реки Нижеголь, впадающей в Северский Донец чуть выше Новой Таволжанки, голубая и черная линии близки и параллельны друг другу. Здесь, где река с железной дорогой неразлучны, и проходила полоса обороны 72-й гвардейской стрелковой дивизии, имевшая 15 километров по фронту.
      Перед окопами находившихся в первом эшелоне 229-го и 224-го гвардейских полков тянулась пойма низ-медного левого берега, поблескивал вскрывшийся Северский Донец, а за ним полого поднимался к недалеким, поросшим кустарниками и лесом меловым холмам правый, западный берег, занятый противником.
      Красив он был, этот берег! Особенно по утрам, залитый медом солнца... Но с меловых холмов хорошо просматривалась наша оборона, особенно на правом, безлесном, фланге дивизии, где между Нижним Ольшанцем и Приютовкой окопался 229-й гвардейский стрелковый полк. Да и на левом не лучше было: Шебекинский лес и роща Круглая, зеленевшая между Приютовкой и Безлюдовкой, прикрывали только подходы к переднему краю 224-го стрелкового.
      Штаб 155-го гвардейского артиллерийского полка, разместившийся сразу по прибытии на Северский Донец вблизи хутора Ржавец, вскоре перебрался в узкую, заросшую лесом балку Чураевскую. Медпункт, как и полагается, расположился вблизи штаба: от наших землянок до землянок командования метров сто - сто двадцать, не больше.
      Наученные опытом, батарейцы первым делом взялись за устройство орудийных двориков, рытье глубоких щелей, сооружение надежных землянок с бревенчатыми перекрытиями. Радовались, что леса много - бери не хочу! Причину этой радости, равно как несостоятельность предположения капитана Юркина, что в артполку служба, возможно, окажется полегче, я осознала очень скоро: не успели мы обвыкнуть на новом месте, как артиллерия дивизии вступила в дело, стремясь прежде всего подавить артиллерию и минометы врага.
      Начались жестокие дуэли с гитлеровцами, сразу же появились убитые и раненые. Не оборудуй дивизионы свои позиции как следует, потери могли быть очень большими. Но в полку твердо помнили: на передовой выживает лишь тот, кто глубоко зарылся в землю. А земля была мягкая, податливая - не чета сталинградской, которую приходилось долбить кирками!
      На медпункте поначалу отрыли три землянки: одну для Кязумова, Ковышева, Широких и Реутова, вторую для меня, Тани Коневой и Нины Букиной, третью для раненых. Реутов соорудил коновязь. Устроив медпункт, стали знакомиться с расположением командных и наблюдательных пунктов дивизионов, с огневыми позициями батарей.
      Начался прием пополнения. Новичков следовало подвергнуть санитарной обработке, их обмундирование и белье - продезинфицировать. Бани на скорую руку устраивали в шалашах, "парикмахерскими креслами" служили лесные пни, жарокамеры сооружали из бензиновых бочек. Температурный режим в них, разумеется, устанавливался на глазок. Поначалу в одной из батарей вместе с паразитами сожгли солдатское белье. Но позже научились обходиться без "потерь".
      Мы с Кязумовым обследовали находившиеся в расположении части колодцы, взяли пробы воды, отправили их на лабораторный анализ в медсанбат. Вода оказалась годной для питья.
      Пешие походы утомляли страшно! По кривым лесным дорогам до КП любого дивизиона километров пять-шесть. От этих КП до батарей - еще столько же, если не больше. Да обратно километров восемь-десять. Вот и получается, что ты весь день на ногах. Хорошо, что к тому времени я уже научилась держаться в седле, а выделенная медпункту строевая кобыла Ласточка привыкла к новому седоку: поездки верхом облегчали мне работу, экономили много времени.
      Самое знаменательное, самое яркое событие тех дней - посещение дивизии командующим 7-й гвардейской армией генерал-лейтенантом Михаилом Степановичем Шумиловым, вручение ей гвардейского знамени. Произошло это 23 апреля в селе Крапивном, где находился командный пункт дивизии.
      На митинг собрались представители всех частей. От 155-го гвардейского артиллерийского полка присутствовали командир полка подполковник Карпов, его заместитель по политической части майор Харченко, командир 1-го дивизиона капитан Савченко, один из героев Сталинградской битвы, наводчик орудия сержант Байзатулла Тасыбаев, еще несколько сержантов и солдат-орденоносцев. Возвратились они в полк взволнованные, с новыми наградами за Сталинград, только что догнавшими их. Савченко - с орденом Ленина.
      Через два дня, 26 апреля, 155-му гвардейскому артиллерийскому полку вручили орден Красного Знамени. Прикрепил его к бархатному полотнищу полкового знамени начальник артиллерии дивизии полковник Павлов. Подполковник Карпов поблагодарил командование за высокую награду от имени воинов полка. Александр Константинович обратился к участникам митинга с призывом множить боевую славу части, бить врага без пощады, умело, побеждая малой кровью.
      Это была последняя речь Карпова, адресованная воинам полка: через два дня он получил назначение на должность начальника армейского центра подготовки артиллеристов и простился с нами. Принял полк гвардии майор И. М. Ресенчук - полноватый, молчаливый.
      Так закончился первый месяц нашего пребывания на Северском Донце.
      Глава восемнадцатая.
      Накануне
      Шумел теплым ветром май, подсыхали тропочки и дороги, буйно поднималась трава. В чистом высоком небе зависала "рама" - вражеский самолет-разведчик. Днем в полосе обороны дивизии все замирало: инженерные работы, движение транспорта, переброска людей к передовой производились только в ночное время.
      Артиллерийский полк получил новые пушки и орудия. В начале мая штаб провел сборы командного состава. Занятия вел майор Хроменков. От всех строевых офицеров и политических работников он добивался умения организовать огонь, действовать и в качестве наводчика, и в качестве командира орудия. Тренировал людей в пристрелке и поражении целей, особенно при стрельбе прямой наводкой.
      Меня на сборы пригласили из вежливости, но я не упустила случая познакомиться с новым вооружением полка, с организацией и ведением огня. Контролирующий сборы начальник артиллерии дивизии полковник Павлов, обнаружив меня среди офицеров, ведущих огонь по "прорвавшимся танкам врага", приподнял брови, но ничего не сказал.
      По правде сказать, медицинским работникам полка и своих дел хватало! В ту пору пришлось не столько оказывать помощь раненым, сколько лечить людей, главным образом старослужащих. Сражаясь за Сталинград, ветераны питались нерегулярно, по суткам оставались без пищи вообще. Но даже в обычном солдатском пайке - в пшенной каше, сушеном картофеле и свиной тушенке витаминов, кислот, глюкозы, кальция, всяких микроэлементов очень мало или попросту нет.
      А тут развезло дороги, низины превратились в реки и болота, движение автотранспорта с десятых чисел апреля почти прекратилось, гужевой транспорт передвигался с трудом, да и грузоподъемность его была невелика. Так что опять начались перебои с доставкой продовольствия. Весной же человеческий организм особенно чуток к недостаче в питании.
      В конце апреля, осматривая офицеров и солдат 3-го дивизиона, я обнаружила, что у некоторых кровоточат десны, а кое-кто жалуется на боли в мышцах ног.
      Днем позже лейтенант медицинской службы Мелентьев привез на полковой медпункт рядового А. И. Иванова, разведчика 2-го дивизиона. Тот смущенно жаловался на "чертовщину". Чуть стемнеет - ему хоть от землянки не отходи: все вдруг исчезает, приходится брести, шаря руками в воздухе, чтоб на дерево на наткнуться. Товарищи смеются, а старшина бранит!..
      У Иванова была типичная "куриная слепота". Кровоточащие же десны и боли в мышцах ног яснее ясного говорили, что во 2-м дивизионе цинга.
      Разумеется, я немедленно сообщила о случаях заболевания цингой и "куриной слепотой" начальнику санитарной службы дивизии и, не дожидаясь указаний, приняла необходимые, единственно возможные в тогдашних условиях меры: приказала военфельдшерам и санинструкторам собирать молодые побеги с еловых лап и, заваривая их в бочках, поить отваром личный состав дивизионов.
      Там, где не нашлось бочек, делали настой в термосах. Напиток этот горек, отдает скипидаром, на вкус малоприятен, но содержит большое количество витамина С и является не только профилактическим, но и целебным средством.
      Наш комдив издал приказ, обязывающий командиров частей и подразделений, службы тыла и прежде всего медицинский персонал, помимо приготовления хвойного настоя, организовать сбор полезных человеческому организму дикорастущих.
      В мае в Шебекинском лесу мы обнаружили молодую крапиву, дикий лук и чеснок, колоссальное количество листьев одуванчика. При сборе этих растений, при их заготовке впрок и приготовлении добавок к солдатскому питанию отличались Рита Максимюкова, санинструктор 5-й батареи А. Е. Павлов, санинструктор 6-й батареи В. И. Зайцев, неутомимый санинструктор 7-й батареи Клава Герасимова. О ней и Павлове хочется говорить самыми теплыми словами.
      ...Маленькая курносенькая Клава постоянно была занята какой-нибудь работой, постоянно что-то тихонько напевала, походила на трудолюбивую пчелку. Подлинная хозяйка на батарее, она то обмундирование солдатам штопала, то носовые платки стирала и подворотнички пришивала, то стригла кого-нибудь, то хлопотала об очередной бане. Заботясь о Клаве, батарейцы вырыли для нее отдельную глубокую землянку, сделали перекрытие в три наката. Очень они любили и уважали эту девушку.
      Не меньше уважали в 5-й батарее санинструктора Павлова. Подносчик снарядов, он прибыл в полк уже на Северском Донце. Люди старшего возраста встречались среди артиллеристов нечасто - так же, как и среди разведчиков. Павлову же перевалило за сорок. По фронтовым меркам - старик. Но этот высокий, худощавый "старик" выделялся среди молодежи строевой выправкой, опрятностью, постоянной готовностью к действию.
      Светлые, прямые, коротко подстриженные волосы санинструктора серебрились на висках, но белоснежный подворотничок облегал такую крепкую, мускулистую шею, какой мог бы позавидовать борец. У него были большие руки пахаря, неторопливые движения и внимательный взгляд человека, не любящего поступать наобум, надеяться на авось.
      Присланный на медпункт полка для обучения, Павлов сразу обратил на себя внимание деловитостью, дотошностью, старательной учебой. На батарее его называли "отцом". И не только потому, что по возрасту он многим годился в отцы, но главным образом из-за участливого, заботливого отношения к людям.
      Так вот, Павлов собирал в лесу не только лук, чеснок, молодую крапиву, и щавель, но и - чего не умели другие - сморчки и строчки. На 5-й батарее постоянно варили собственные зеленые щи, а то и суп с грибками. На "павловское угощение" любил приезжать командир дивизиона Почекутов. Приносил санинструктор грибы и на медпункт. От солдат мы узнали, что Павлов - колхозник, что у него много детей. Привычка постоянно о ком-то заботиться, видно, стала у него частью натуры.
      В десятых числах мая я ходатайствовала перед командиром артиллерийского полка майором Ресенчуком о награждении санинструктора Павлова медалью "За боевые заслуги". Это ходатайство удовлетворили. Гвардии рядовой Павлов медаль получил. Правда, смущенно говорил потом, что неловко ему, что в полку он без году неделя... Но медаль носил с гордостью. Я написала жене и детям Павлова, рассказала, каким уважением у однополчан пользуется их муж и отец.
      К концу мая усилиями медицинского персонала дивизии стали выздоравливать заболевшие цингой, "куриная слепота" тоже исчезла, на лицах людей заиграл румянец. Благополучно обстояло дело и в артиллерийском полку.
      А вот меня в те дни подкараулило горе: московский райвоенкомат известил, что мой муж погиб в боях за Ленинград смертью храбрых еще 2 мая 1942 года. Помню, я ушла в лес, легла ничком на мох и все рвала его и отбрасывала. И снова рвала...
      * * *
      Заканчивался второй месяц нашего пребывания в обороне. Навещая дивизионы и батареи, медперсонал видел, какая напряженная работа ведется с пополнением: ветераны опекали молодежь, помогали ей освоиться во фронтовой обстановке, рассказывали о боевом пути артполка, о его героях.
      Расчеты тренировались в ведении огня по движущимся целям, учились поражать танки и самоходки врага с первого выстрела, отрабатывали взаимозаменяемость номеров. Упорно, тщательно обучали бойцов умению поддерживать сосредоточенным, массированным огнем действия собственных танков и пехоты, сопровождать огнем бой пехоты и танков в глубине вражеской обороны. И это при постоянном огневом противоборстве с батареями гитлеровцев, с их шестиствольными минометами!
      Артиллеристы-разведчики неотрывно всматривались во вражескую оборону. Каждое, даже незначительное изменение в рельефе местности на западном берегу Северского Донца, в окраске растительности на хорошо изученном участке, изменение режима движения фашистского транспорта, появление новой огневой точки - все тотчас фиксировалось, заносилось в журналы наблюдений, донесениями сообщалось в штаб полка.
      Начальник разведки артполка гвардии старший лейтенант Н. И. Попов, высокий, с отменной выправкой офицер, обладал невероятным терпением. Придешь, бывало, на наблюдательный пункт полка, в рощу между Масловой Пристанью и Безлюдовкой, - Николай Иванович непременно занят: сидит на дощатой площадке, сооруженной среди раскидистых ветвей могучего дерева, и следит в стереотрубу за "районами особого внимания" в глубине вражеской обороны. То есть за районами, находящимися на направлениях предполагаемого фашистского удара. Так он мог просидеть на своем "насесте", шутили мы, целые сутки!
      Попова, как, впрочем, и других разведчиков артполка, ценили высоко и уважали чрезвычайно. Это не удивительно: они были глазами полка, и глазами очень зоркими. По их данным - учитывая, разумеется, сообщения артиллеристов стрелковых полков и общевойсковой разведки, - организовались мощные огневые налеты на оборонительные рубежи противника, на скопления вражеской техники, на позиции фашистских минометчиков и артиллеристов, на штабы и склады врага. Налеты, как правило, были весьма результативными.
      Гитлеровцы отвечали огнем на огонь, обрушивали на рощи восточного берега и на Шебекинский лес десятки снарядов и крупнокалиберных мин. Пытались они обнаружить наши батареи с воздуха и бомбить их. Но при появлении фашистских бомбардировщиков начинали яростно бить все средства ПВО, сваливались на "юнкерсы" и "хейнкели" наши новые истребители - ЛаГГи и Яки. Воздушные бои нередко разыгрывались над полосой обороны дивизии.
      Случалось, враг повреждал наши самолеты. Но не сбил ни одного! А сам нес большие потери. Чувствовалось: время господства фашистской авиации миновало, наступает время нашей.
      Это улучшало настроение, и без того, признаться, неплохое. Ведь хоть и рвались вражеские снаряды и бомбы на левом берегу Северского Донца, хоть и трудно приходилось стрелкам и саперам, зарывавшимся в землю, возводившим новые огневые точки, ставящим минные поля и проволочные заграждения, хоть и черны от пота были гимнастерки артиллеристов, а все же нынешний ратный труд не шел ни в какое сравнение со сталинградской страдой.
      Ветеранам же оборона вообще представлялась передышкой! Да, по правде сказать, и время свободное тогда выкраивать удавалось: люди могли и домой написать, и друзей повидать, и поговорить с ними по душам, без спешки...
      Однажды в балке Чураевской (кажется, в Первомай) устроили концерт. Таня Конева и Клава Герасимова пели дуэтом, и Таня с разрешения майора Ресенчука даже надела для выступления черное платье, которое, оказывается, возила с собой. Ах, какой восторг оно вызвало... Какие воспоминания о мирных днях навеяло... И как чудесно пели девушки! Но в дивизии и другие таланты имелись.
      ...Как-то, разыскивая новый наблюдательный пункт 1-го дивизиона, вышли мы с Таней Коневой к блиндажу санитарной роты 229-го гвардейского стрелкового полка. Вечерело. Вдали изредка раскатывали дробь пулеметы, а из блиндажа доносились звуки гитары и скрипки, сопровождающие тоскующий тенор старшего врача полка Василия Ивановича Агапонова. "...Очи черные, очи страстные, очи жгучие..." - пел он.
      Я, конечно, сразу узнала и голос и гитару, но вот кто был скрипачом? Приподняла край плащ-палатки, заменяющей дверь:
      - Можно?
      Струнный дуэт оборвался.
      - Галина Даниловна... Проходите, здравствуйте! Да вы не одна... поднявшись с нар и положив гитару, весело заговорил Агапонов. - Давно не видел вас, давно!
      Посредине блиндажа стоял молоденький, черноволосый, смуглолицый военврач III ранга, державший в одной руке скрипку, а в другой смычок. Большие бархатистые глаза смотрели приветливо, взгляд их перебегал с меня на Таню и обратно.
      - Рекомендую: врач санитарной роты, гвардии лейтенант Чингис Максудович Гаджиев! - назвал товарища Агапонов. - А кто ваша прекрасная спутница?
      Я представила Таню и спросила, не знают ли они, куда перебрался НП 1-го дивизиона.
      - Знаем, - сказал Агапонов. - Но не скажем, пока не отопьете чаю, пока не споете с нами.
      На наблюдательные пункты ходить полагалось затемно, чтобы лишний раз их не демаскировать. Поэтому обижать врачей отказом от чаепития не имело смысла. Агапонов тотчас поставил чайник, а я спросила Гаджиева, давно ли он в полку. Оказалось, недавно.
      - А знаете, мы с ним и раньше встречались. Вернее, почти встретились! - пошутил Агапонов. - Я из Москвы в Сталинград команду врачей вез. Так вот, в соседнем вагоне кто-то постоянно играл на скрипке. Кто бы это мог быть, думаю? Обязательно на следующей остановке зайду и познакомлюсь. Но на остановках я только тем и занимался, что продукты своему воинству добывал. Так и не зашел в соседний вагон... А недавно этот молодой человек появляется здесь. Начинаем вспоминать, как и когда каждый из нас попал в Сталинград, и выясняется, что оба в одном эшелоне катили. И он мою гитару слышал! Нет, что ни говорите, судьба всегда сведет музыканта с музыкантом...
      Вскипел чай, появились сухари и сахар. Потом мы вместе пели русские старинные песни, романсы и ушли от гостеприимных хозяев только в десятом часу. Гаджиев провожал нас до НП дивизиона...
      Не торопилась я возвращаться в полк и посещая по делам службы медсанбат. Его развернули в школе и палатках на окраине села Крапивного, на восточной опушке Шебеюинского леса, под боком у штаба дивизии. Напряжение в медсанбате спало, хотя раненые имелись, а число терапевтических больных по сравнению с периодом тяжелых боев, естественно, возросло: обычные болезни напоминают о себе при первом же затишье.
      По этому поводу хирург Нина Михайловна Сизикова как-то заметила:
      - Больные - это прекрасно. Недавно оперировала язвенника. Так приятно было! Не пулю, не осколок извлекаешь, не конечность ампутируешь, а делаешь нормальную операцию...
      В медсанбате произошли некоторые перемены. Вместо майора Борисова, назначенного на должность начальника санитарной службы дивизии, теперь командовал совершенно незнакомый мне майор Ф. Д. Телешман. Появились новый хирург Н. Н. Пинскер, несколько новых медсестер и санитаров.
      Мое внимание привлекла прежде всего Нина Наумовна Пинскер: она была такого же росточка, что и я. Не приходилось сомневаться, что с ростом в 151 сантиметр у хирурга были трудности и при отправлении в действующую армию, и в самой армии. Я по себе знала, что значит быть маленькой: все считают тебя слабосильной, никчемной. Во всяком случае, чтобы добиться направления на фронт, мне, например, пришлось обращаться в Карагандинский обком партии. Интересно, а как у Нины Наумовны было?
      Дуся Шумилина, посмеиваясь, по секрету сообщила, что ведущий хирург медсанбата Гусаков, впервые увидев Пинскер, побагровел и стал кричать, что не позволит устраивать из операционно-перевязочного детский сад, что ему не нужны хирурги, не способные дотянуться до операционного стола, что скамеечек для таких не приготовили! Он тут же написал рапорт с требованием отчислить новенькую и побежал к Борисову.
      Как там было у Борисова - неизвестно, но вернулся Гусаков столь же решительно настроенным против Нины Наумовны. Однако должен был устроить ей экзамен. Подвел новенькую к операционному столу, где лежал больной с нагноившимся коленным суставом, и приказал сделать все необходимое. Под недоверчивым взглядом ведущего хирурга Нина Наумовна осмотрела больного и уверенно произвела нужную операцию.
      Тут Гусаков опять побежал к Борисову. Но на этот раз забирать свой рапорт обратно. А Нине Наумовне распорядился сделать скамеечку. Впоследствии Гусаков доверял Линскер не только ампутации, но и зашивание открытых пневмотороксов, рассечение гангренозных конечностей для последующего лечения...
      * * *
      От той же Дуси я узнала, что Михаил Осипович Гусаков и Женя Капустянская, хирург Милов и медсестра Саша Конькова стали супругами, что неразлучны, как прежде, гвардии лейтенант Толупенко и Машенька Коцина... Относительная "тишина" обороны, возможность видеть в окружающих не только исполнителей тех или иных функций, а обычных мужчин и женщин и, конечно же, могучие силы весны, теплый, томительный весенний воздух, разлитое в нем ожидание счастья, обещание чего-то нового не могли не влиять на людей, особенно на молодежь.
      Я, например, заметила, что военфельдшер 1-го дивизиона Рита Максимюкова, как только появляется возможность, оказывается на огневых позициях 4-й батареи, а командир 4-й батареи старший лейтенант Ваня Горбатовский частенько привязывает коня возле медпункта 1-го дивизиона. Видела, что шепчутся о чем-то мои девчонки - Таня Конева и Нина Букина. Видела, что ищут их общества многие офицеры и бойцы полка.
      Отчего-то за Нину я была спокойнее, чем за Таню: Нина держалась с мужчинами строже, замкнутей, а Таня готова была смеяться и шутить со всеми. Беспокоилась я за Коневу, но жизнь всегда озадачит: встревожила меня Нина.
      Как-то вечером, улучив минутку, когда мы были одни, девочка сказала, что хочет поговорить. Опущенные глаза и беспокойные пальцы не оставляли сомнений в том, о чем пойдет речь. А я вовсе не считала себя годной для роли наперсницы или советчицы, хотя в глазах восемнадцатилетних девчонок я, двадцатисемилетняя, потерявшая мужа, имеющая ребенка, была, наверное, кем-то вроде старшей сестры, если не старой тетки.
      Начать Нине оказалось трудно. Наконец выяснилось. Полюбила солдата из нашего полка, он ее - тоже. Что же теперь делать?
      - Он жениться на мне хочет... - говорила Нина. - А я не даю пока согласия. Сегодня живы, а завтра... Верно? Но, может быть, нехорошо так думать? Вроде торгуюсь: останешься жив, буду любить, а не останешься, не буду? Разве так можно?