Гвардейцы бесстрашно сражались и в окружении, отбив пять яростных атак. К нам стали приносить тяжелораненых из ближнего 222-го полка. Мы как раз оказывали им помощь, когда рядом затрещали вражеские автоматы.
      Выглядываю из траншеи. Десятка два фашистских автоматчиков бегут к медпункту со стороны кустов, торчащих щеточкой юго-западнее. Только что через эти кусты пронесли раненых! До автоматчиков - метров семьдесят-восемьдесят, не больше.
      - Фашисты!
      За оружие взялись все, кто мог держать его. Мы с Таней и Широких схватили автоматы, которыми обзавелись по совету подполковника Попова. Упал один гитлеровец, второй, третий... Враги залегли. Поднялся еще один и тоже упал...
      Фашистские пули выбивали столбики пыли буквально перед стволом автомата. Но это воспринималось как нечто несущественное. Существенным было только желание уничтожить врага. У-ни-что-жить!
      Не знаю, догадывались ли гитлеровцы, что перед ними лишь горстка раненых и три медицинских работника, из которых двое - женщины? Думаю, догадывались, или просто могли видеть, что к нашей траншее носят раненых, что помогаем им мы с Таней. Во всяком случае, на отпор фашисты явно не рассчитывали. А получив его, отползли к кустам и исчезли, бросив убитых.
      У Тани блестели глаза, пылали щеки:
      - А что? Здорово мы их, товарищ гвардии капитан? В другой раз не полезут!
      * * *
      Утром 3 августа, на десятый день боев за плацдарм, до "огненного пятачка" донеслась канонада со стороны Белгорода, не умолкавшая до ночи. От плацдарма до Белгорода - сорок километров, на таком расстоянии гул обычной артподготовки еле слышен. А казалось, орудия бьют километрах в десяти...
      Вскоре на командные пункты полков, оттуда - в батальоны, роты и взводы, в батареи пошло сообщение: началось наступление войск правого крыла Степного фронта и одновременно на Белгород наступают войска Воронежского фронта. Часа через три-четыре - новое известие: оборона гитлеровцев под Белгородом прорвана, на участках прорыва в бой введены наши танковые армии, наступление развивается успешно!
      На плацдарме шел бой, времени для ликования не было, но сознание, что враг получил сокрушительный удар, что снова разгромлен и разгром совершен с твоим участием, придавало каждому бойцу новые силы.
      * * *
      В тот день все фашистские атаки захлебывались на подступах к переднему краю дивизии и прекратились задолго до темноты.
      Глава двадцать четвертая. 72-я гвардейская Красноградская...
      Рядовые участники великих событий видят, увы, не общую их панораму, а лишь отдельные эпизоды: я уже говорила об этом.
      Утром 5 августа, около шести часов, оборвалась канонада в стороне Белгорода. Спустя некоторое время с берега примчалась Таня:
      - Разведчиков Михайловского видела! Белгород взят!
      Из торопливого рассказа я уловила главное: командование ожидает, что противник начнет повсеместный отвод войск, поэтому приказано усилить наблюдение и не позволить врагу организованно отойти на новые рубежи.
      Солнце поднималось выше и выше, а фашистская авиация не появлялась. За утро гитлеровцы предприняли одну атаку, отбитую с большими для них потерями. Среди бела дня потянулись к переправам пополнения в стрелковые полки...
      Под вечер враг начал мощную артподготовку. Почти полтора часа бушевал огонь артиллерии и минометов. Наши окопы, переправы, левобережную пойму снова окутало дымом и пылью. Но в тишину, распахнувшуюся после артналета, не врезались ни треск "шмайссеров", ни выстрелы вражеских танков и самоходок: враг в атаку не пошел.
      Зато спустя каких-нибудь полчаса по всему переднему краю покатилось дружное "ура!": получив донесение разведчиков, что враг отходит, командиры полков подняли батальоны в атаку.
      Оставаясь на медпункте, мы слышали, что изредка, то на правом, то на левом флангах, вспыхивают перестрелки, что фашистские минометы нет-нет да и огрызаются. Но минометный огонь противника прекращался очень быстро, а звуки автоматных очередей и пулеметной стрельбы отдалялись. И еще не совсем стемнело, когда начали переправляться на правый берег Северского Донца наши гаубичные батареи, танки, медицинские пункты стрелковых полков, тылы...
      Переправился и пункт артполка. Кязумов передал приказ о ликвидации передового медпункта дивизии.
      - Вот и обошлось, - улыбался Кязумов. - А то ведь вас уже два раза хоронили! Первый раз сказали - прямое попадание бомбы, второй - что автоматчики просочились... А новость слышали?
      - Какую?
      - Всех, кто сражался на плацдарме, представить к орденам.
      Мимо нас шагали в темноте люди. Где-то поблизости ревел, втаскивая на гору гаубицу, мощный тягач. Скрипели колёса повозок. Осветительные ракеты и желто-красные пунктиры трассирующих пуль всплывали далеко за меловыми холмами. Даже не верилось, что на здешней земле может быть так спокойно и тихо!
      * * *
      ...А в это самое время за сотни километров от Северского Донца, в Москве, гулко ухали орудия, и расцвечивали летнее небо фейерверки первого за Отечественную войну салюта в честь доблестных советских войск: столица, Родина салютовали освободителям Орла и Белгорода.
      За восемь суток - с 5 по 13 августа - дивизия, сбивая заслоны врага, срывая попытки фашистов контратаковать, прошла от Северского Донца до предместий Харькова. Двигались мы быстро и потери несли минимальные. Но среди раненых и убитых оказались хорошо знакомые люди. И легла на сердце новая тяжесть.
      ...В кратковременном бою 8 августа на огневой .позиции 5-й батареи осколком вражеского снаряда был убит наповал военфельдшер 2-го дивизиона гвардии лейтенант Мелентьев. Убит, как большинство медиков, находившихся в строевых частях, при перевязке раненого.
      Мало я знала Мелентьева. Никогда не говорила с ним о его семье, ничего не слышала про его склонности и увлечения, симпатии и антипатии. Мне достаточно было, что лейтенант делает свое дело, четко выполняет указания, что на него можно положиться.
      А тут вдруг вспомнилось: Мелентьев бывал задумчив, нередко сиживал в одиночестве, любуясь то открывшейся далью, то просто букашкой, ползущей по срезу пня. И подумалось: вместе с гвардии лейтенантом осколок убил целый мир, который теперь так и останется неизвестным мне...
      * * *
      А во второй половине 13 августа артиллеристы хоронили командира Отдельного истребительно-противотанкового дивизиона гвардии капитана Юрия Анатольевича Архангельского. Погиб он на марше, во время налета вражеских бомбардировщиков. Смерть от осколка бомбы казалась нелепой, невероятной: всего несколько часов назад, находясь на наблюдательном пункте командира 1-го дивизиона Савченко, я видела, как руководил своим дивизионом гвардии капитан Архангельский.
      Артиллеристы помогали 2-му батальону 229-го стрелкового полка отражать атаку вражеских танков и пехоты. Батареи Савченко, умело перенося заградительный огонь, подбили три танка гитлеровцев. Но остальные машины, маневрируя, пробились к траншейкам второго батальона. Тогда и вступили в бой пушки противотанкового дивизиона.
      За считанные минуты остановились, задымили еще три фашистских танка. Уцелевшие словно уперлись в невидимую стену, задергались, начали отползать. И, посеченная огнем стрелков, побежала вдогонку им вражеская пехота.
      Высокая фигура гвардии капитана Архангельского, стоявшего с радистами возле старой, раздвоенной у корня березы, была как на ладони. Командир дивизиона не видел и не слышал разрывов вражеских снарядов и мин, посвиста пуль. Весь там, у пушек, в деле, поглощенный схваткой, подчиняющий ее своей воле.
      Про Архангельского вообще говорили, что он любит находиться в самых трудных местах, делит с солдатами все опасности. Даже упрекали за неосторожность. Но упреков Архангельский как бы не слышал. И вот...
      - Это был человек! - сказал в тот день Савченко. - Знаете, доктор, я верил, ,что мы с Юрой до самого конца дойдем. Не должны были его убить, понимаете?
      Гибель Юрия Анатольевича командир 1-го нашего дивизиона переживал очень тяжело. Обычно веселый, радующийся, что началось освобождение его родной Украины, что до собственного села осталось не больше сотни километров, Савченко потемнел лицом и весь остаток дня был неразговорчив.
      * * *
      На место Мелентьева, во второй дивизион, я направила военфельдшера Ковышева. Бои продолжались, и кто-то должен был заменить погибших, дойти до конца.
      Противник, подтянув резервы, оказывал сильное сопротивление. Ворваться в Харьков с ходу дивизии не удалось. К вечеру 13 августа наши части закрепились на холмах и кукурузном поле юго-восточнее города. Простым глазом были видны очертания окраинных зданий, корпусов тракторного завода. Харьков горел. Днем над ним колыхались, столбы дыма, ночью силуэты домов подсвечивали пожарища.
      Командование не требовало решительных атак и штурмов: решающие сражения развернулись юго-западнее и северо-западнее Харькова - там затягивалась горловина "мешка", наброшенного на фашистов.
      Но если наземные бои в полосе дивизии с 13 по 22 августа не носили предельно напряженного характера, то в харьковском небе развернулось яростное воздушное сражение.
      Гитлеровцы пытались бомбить боевые порядки наступающих советских войск, наши тылы и дороги, а воздушные армии Воронежского и Степного фронтов наносили удары по вражеским войскам, по вражеским коммуникациям, уничтожали в воздушных боях фашистские бомбардировщики и истребители. Горели, взрывались в воздухе, врезались в землю самолеты с крестами на крыльях, на фюзеляжах! Это зрелище приносило большое удовлетворение.
      Но сбивали и наши самолеты. Мне довелось оказывать помощь летчику ЛАГГа, подбитого над территорией, занятой войсками врага. Пилот пытался посадить раненую машину возле огневых позиций 2-й батареи артполка, но на небольшой высоте самолет внезапно потерял скорость и рухнул.
      Я в то время находилась на КП 1-го дивизиона. Грузовик подбросил к месту происшествия. Истребитель лежал на кукурузном поле вверх колесами. Крылья сломаны, хвостовое оперение отлетело.
      Артиллеристы поставили самолет "на ноги", вытащили из кабины летчика. Он лежал возле искалеченной боевой машины бледный, по светлым, выбившимся из-под шлемофона волосам сползала струйка крови.
      Пощупала пульс: есть! Стащила с раненого шлемофон. Голова цела, кровоточит содранная кожа. Забинтовала летчика и приказала принести носилки. Пока за ними бегали, "пациент" очнулся, открыл глаза, настороженно оглядел окружающих людей, подобрел взглядом, пошевелил руками-ногами, сел.
      - Лягте, сейчас отправим в медсанбат, - сказала я.
      Летчик, потрогав голову, потянулся за шлемофоном:
      - Спасибо, доктор. Всем, братцы, спасибо! Только не нужно в медсанбат!
      Потом протянул руку:
      - Помогите подняться, капитан... Добре! А теперь подскажите, откуда связаться с моей дивизией.
      Летчика повезли в штаб ближайшего стрелкового полка. Бойцы, расходясь, шутили, что на земле воевать все-таки лучше, чем в небе: если ранят, долго падать не придется...
      В ночь на 22 августа наша дивизия сдала свою полосу 81-й гвардейской стрелковой дивизии и перешла во второй эшелон 24-го гвардейского стрелкового корпуса. В ту же ночь противник начал поспешный вывод войск из Харькова. Утром 23 августа в город на плечах врага ворвались войска Степного фронта.
      В тот день с группой офицеров артполка мы побывали в освобожденном Харькове. Поехали на грузовике. Симферопольское шоссе привело на когда-то красивую улицу - Сумскую. Ее было не узнать: целые кварталы лежали в развалинах, мостовая разворочена, от дивных садов и скверов в центре города уцелели лишь отдельные деревья, да и те покалеченные осколками. От многих домов остались одни стены. То тут, то там слышались взрывы: срабатывали мощные фугасы, оставленные в подвалах зданий, еще не разрушенных гитлеровцами. Грустная поездка...
      Числясь во втором эшелоне 24-го гвардейского стрелкового корпуса, дивизия двинулась вслед за наступающими войсками.
      Во второй половине дня 24 августа после утомительного марша в направлении Мерефы стрелковые полки заняли оборону у села Островерховка. Артполку приказали поддержать огнем части первого эшелона. Полк подавил артиллерийскую батарею врага, две минометные батареи, рассеял до двух рот фашистов. Потерь мы не понесли.
      На следующий день во всех подразделениях дивизии шли митинги: накануне радио передало приказ Верховного Главнокомандующего, объявившего благодарность войскам, участвовавшим в освобождении Харькова. За ночь приказ напечатали в дивизионной газете "Советский богатырь" и доставили в каждый взвод, на каждую батарею. А после митингов стало известно, что нас выводят в резерв 7-й гвардейской армии, будут пополнять людьми, довооружать.
      Почти неделю оставались мы в районе Островерховки. Трещали дрова под бочками-"жарокамерами", поднимался дымок над баньками, выстраивались солдатские очереди к парикмахерам-самоучкам.
      Стало поступать пополнение. Среди новичков - девушки: санинструкторы, санитарки, радистки, телефонистки. В артполк тоже дали телефонисток: к Савченко, в 1-й дивизион, пришли сразу две: невысокая, скорая на ногу, улыбчивая, темноволосая Прасковья Кулешова и высокая, медлительная, светловолосая несмеяна - Ефросинья Назаренко.
      И той и другой нет девятнадцати, обе смотрят на мир широко открытыми, опасливо-удивленными глазами, робеют в непривычной обстановке, жмутся к военфельдшеру Рите Максимюковой. Та и сама-то по годам недалеко от них ушла - двадцать один ей, но за Ритой дымятся развалины Сталинграда, за Ритой кровоточат берега Северского Донца, она обладает правом старшего: опекать, учить и проявлять снисхождение.
      Получила пополнение и минометная рота дивизии. Вместе с другими бойцами прибыл в нее старшина Гончар. Упоминаю об этом потому, что неделю спустя дивизионная газета напечатала его стихи, а потом имя и фамилия старшины стали появляться на страницах "дивизионки" все чаще.
      Читали произведения новичка с удовольствием: правдиво писал, образно. Но никому и в голову не приходило, конечно, что мы знакомимся с первыми публикациями будущего видного писателя и политического деятеля, депутата Верховного Совета СССР, лауреата Государственных премий Олеся Гончара. Просто говорили: "Во дает старшина! Знай наших!.."
      Войска 7-й гвардейской армии приблизились к Мерефе, крупному железнодорожному узлу, 28 августа. Здесь они столкнулись с резко возросшим сопротивлением врага. Днем 2 сентября пополненная и отдохнувшая 72-я гвардейская стрелковая дивизия вновь вошла в состав 7-й гвардейской армии и заняла исходный для атаки рубеж южнее Мерефы, на восточном берегу реки Лежа. Ранним утром 4 сентября пошли в бой...
      Не останавливаюсь подробно на боях за Мерефу: армия сломила сопротивление противника и полностью очистила от него город уже во второй половине того же дня. При этом отличились воины 224-го и 222-го стрелковых полков, а в частности полковые артиллеристы.
      От Мерефы войска 7-й армии пробивались вдоль шоссейных и железных дорог на юго-запад. Ближайшая цель - Красноград, за Красноградом Новомосковск, Днепр.
      Гитлеровцы предпринимали отчаянные попытки задержать нас. За каждую речушку, за каждую балочку, за каждый хутор разгорались схватки. Дивизионам артполка постоянно приходилось с марша развертываться в боевые порядки, чтобы подсобить стрелковым подразделениям. И снова кровавой запекшейся коркой схватывало сердца людей ожесточение.
      Я подошла к одному из самых горьких, самых печальных мест своих воспоминаний. Хватит ли мне слов?
      * * *
      Есть поблизости от Новой Водолаги хутор Кисловский. С рассвета 9 сентября дивизия начала бой и к полудню захватила этот мощный опорный пункт обороны гитлеровцев. Враг упорно контратаковал: из Нововодолажского леса вышли танки, за ними бежали по кукурузному полю пехотинцы...
      Во время одной из атак фашистским автоматчикам удалось пробиться к НП 2-го дивизиона. Пришлось капитану Михайловскому вместе с телефонистками, радистом и Ковышевым браться за автоматы, чтобы уничтожить врагов. В другой раз Михайловский вынужден был отдать приказ командиру 5-й батареи лейтенанту И. А. Виноградову выдвигать орудия на открытые огневые, чтобы отразить атаку 15 танков.
      Подбив в общей сложности пять танков, батарея атаку отразила, но потери, конечно, понесла. В числе погибших оказался командир огневого взвода гвардии младший лейтенант Анатолий Костин.
      ...Выпускник Тбилисского артиллерийского училища, Толя прибыл в артполк после Сталинграда, боевое крещение получил на Северском Донце, зарекомендовал себя исполнительным, смелым офицером. Совсем еще молоденький, смуглый, с живыми черными глазами, он походил на веселого цыганенка.
      В разгар боя у хутора Кисловского Толя увидел, что расчет одного орудия уничтожен. Вместе с гвардии сержантом Г. С. Кудрявцевым бросился он к замолчавшему орудию. И понеслись в сторону танков снаряд за снарядом. Есть попадание! Еще одно!
      Разорвавшийся рядом снаряд бросил младшего лейтенанта на землю: ранение в грудь и контузия. Но, очнувшись и получив помощь санинструктора, Костин поднялся и еще два часа оставался на огневой, продолжая командовать. А после боя увидели - младший лейтенант упал, лежит неподвижно, изо рта течет пенистая кровь.
      - Отвоевался ваш командир, - сказала санинструктор бойцам батареи. Вряд ли до медсанбата дотянет!
      Костина, конечно, отправили в тыл, но было ясно, что человек не выживет...
      А 10 сентября, находясь в 3-м дивизионе капитана Тимченко, я вдруг услышала, что меня зовут. Взволнованный Тимченко произнес только два слова:
      - Савченко!.. Скорей!!!
      Мы с Таней Коневой бежали на наблюдательный пункт 1-го дивизиона, не разбирая дороги, не думая об опасности для нас самих.
      Сначала увидели Риту Максимюкову, сидящую на земле в окружении нескольких солдат и офицеров. Раздвинула людей. Рита даже головы не подняла, только приложила к глазам комок марли, и я впервые услышала, как всхлипывает военфельдшер. Перед Ритой лежало тело Николая Ивановича Савченко. Чуть поодаль, поддерживаемая бойцом, сидела с закрытыми глазами, дергая головой и плечами, телефонистка Назаренко...
      Один из разведчиков, ефрейтор В. И. Гуляев, рассказал: Николай Иванович с телефонистками и разведчиками побежал в разгар боя на передовой НП. В ожидании нашей атаки фашисты нервничали, вели шквальный орудийно-минометный огонь. Савченко бросился в неглубокий окопчик, телефонистки нырнули в соседний, разведчики - в окоп подальше. И вдруг взрыв! Снаряд угодил точно в окоп телефонисток.
      Разведчики - еще дым не развеялся - бросились к командиру. Савченко сидел в углу осыпавшегося окопа целый и, казалось, невредимый. Только голову опустил на грудь, словно заснул. А из носу - темно-красные струйки. Поблизости - останки Прасковьи Кулешовой и тяжело контуженная, не узнающая людей Ефросинья Назаренко.
      Я опустилась на колени, пытаясь нащупать у Савченко пульс. На что надеялась? На чудо? Нет, не верила я в чудеса: просто не могла смириться с очевидным, принять непринимаемое. Вот так и Николай Иванович не мог принять гибель Архангельского...
      - Товарищ гвардии капитан... Товарищ гвардии капитан... - всхлипывая, причитала Рита.
      А мне увиделось: сталинградская степь, шары перекати-поля, фашистские листовки, маскировочные сети, окликающий меня из окопа улыбчивый крепыш лейтенант с биноклем на груди. Он еще сказал тогда: "Своих не узнаете? Защищай вас после этого!"
      Закрыв глаза командиру дивизиона, встала с колен, чтобы перейти к Назаренко, сделать ей укол и эвакуировать в медсанбат. Стоявшие вокруг солдаты и офицеры, правильно поняв меня, начали стаскивать пилотки и фуражки. Тело командира подняли и понесли на плащ-палатке в тыл.
      Гибель Н. И. Савченко, героя боев под Абганеровом, под Сталинградом и Шебекином, потрясла ветеранов дивизии. Не гак много и оставалось нас, пришедших в подразделения и части тогдашней 29-й стрелковой дивизии еще в Акмолинске. Все знали друг друга, а уж Савченко знали особенно хорошо. Чего стоил один былинный бой савченковской батареи с фашистскими банками и самолетами у реки Червленой!
      Вспомнилось: Савченко и Архангельский хотели "дойти до конца". Но дойти, не прячась за чужие спины. И я подумала: если повезет, если хоть кто-то из ветеранов "дойдет до конца", то дойдут с ними и Архангельский, и Савченко, и все, кто шел честно.
      Николая Ивановича хоронили в центре Мерефы. На траурный митинг прибыли представители всех частей и подразделений дивизии. Выступая, офицеры и солдаты клялись бить врага так, как бил Савченко, клялись отомстить за смерть боевого друга. Поднявшийся на трибуну командир 2-й батареи А. З. Киселев - он только-только возвратился из госпиталя - ничего не мог сказать. Содрав пилотку, вытер слезы, махнул рукой и сошел вниз.
      Грянули орудия артполка, отдавая последний салют. Долго, долго катилось его эхо...
      * * *
      Сопротивление врага ослабевало: под ударами советских войск он откатывался к Днепру.
      Освобожденные хутора и деревни... До сих пор кажутся кошмаром, а не явью пепелища с обгорелыми печными трубами, уложенные вдоль дорог - то на веселой травке, то в канавах - трупы разутых стариков, старух и женщин, закоченевшие тельца младенцев... Горло перехватывало. Руки тяжелели, от злобы. А фашистская сволочь еще и недобитков своих в нашем тылу оставляла!
      * * *
      Помню, вошли в Берестовеньки. Село уцелело: гитлеровцы были захвачены врасплох, удрали, не успев спалить хаты, перебить жителей. Беленые стены, черепичные и соломенные крыши светились под солнцем среди зелени садов, радовали глаз.
      Мне что-то понадобилось от начальника штаба полка капитана Чередниченко. Я подошла к штабной машине, остановившейся посреди деревенской улицы, но Чередниченко и шофер отлучились, возле "газика" стоял один только старший лейтенант И. С. Самусев, помощник Чередниченко. Высоченный, худощавый офицер, весельчак и любитель поговорить, к тому же мой земляк - белорус.
      Сказав, что Чередниченко вот-вот вернется, Самусев заговорил о красоте здешних мест и, конечно, начал вспоминать Белоруссию: глухариные оршанские болота, двинских судаков и лещей, неманские сосняки и ягодники. Советские войска в Белоруссии, вели наступление, находились вблизи города, где остались родители Самусева. И он надеялся, что старики живы, что скоро сможет написать им...
      Раздался одиночный выстрел. Самусев замолчал. В светлых глазах его читался мучительно-недоуменный вопрос: что произошло? Затем лицо старшего лейтенанта, побелев, исказилось гримасой боли, и он как подкошенный рухнул к автомобильным скатам.
      Я бросилась к земляку. Тот был мертв: пуля прошла через голову навылет.
      Сбежались солдаты и офицеры, слышавшие выстрел и мой призыв о помощи, бросились в ближние сады, на ближние огороды... Никого. Еще раз прочесали все, осмотрели хаты, подполы, погреба. Никого! Подлец успел скрыться. Оставалось лишь надеяться, что рано или поздно, а найдут его петля или пуля.
      Тело Самусева предали земле неподалеку от шоссе, рядом с местом, где был убит. Сделали три залпа из пистолетов, автоматов, постояли несколько минут, сняв пилотки, и разошлись по машинам: задерживаться артиллерийский полк не мог.
      Продолжалось наступление, продолжались и трудности, возникшие у медицинского персонала строевых частей в связи с быстрым продвижением войск. По-прежнему не хватало транспорта для эвакуации раненых в медсанбат, и сейчас его нехватка ощущалась особенно остро.
      Хотя на медпунктах полков не производят даже первичной обработки ран, врачам, военфельдшерам и санитарам работы хватает: надо внимательно осмотреть доставленных, разобраться, у кого ранение тяжелее; оказать срочную врачебную помощь; подбинтовать намокшие повязки, а сильно загрязненные поменять; проверить, необходимы ли наложенные на батальонных мёд-пунктах жгуты, правильно ли проведено шинирование поврежденных конечностей; сделать обезболивающие и противостолбнячные уколы, а при необходимости - уколы кофеина или камфары.
      Словом, надо предпринять все, чтобы поддержать организм раненого, предупредить возможность инфекционных осложнений, обеспечить благополучную доставку людей в медсанбат. Разумеется, и первичную медицинскую карточку на каждого раненого необходимо заполнить, чтобы упростить работу товарищам из приемно-сортировочного взвода медсанбата...
      На все это требуется время. А между тем войска, если обозначился успех, медиков ждать не станут, уйдут вперед, и новые раненые окажутся в невыгодном положении: пока еще их доставят на полковой медпункт!
      Как же быть? Придумали: поделили обязанности. Обычно мы с Таней Коневой ехали за продвигающимися дивизионами. Кязумов, Широких и Реутов на какое-то время задерживались возле осмотренных и подготовленных к эвакуации раненых, отправляли их в медсанбат и тогда уже догоняли нас.
      И все же, несмотря на разумность такой системы, несмотря на наши собственные старания, доставка раненых в медсанбат оставалась больным местом. Новый командир санбата гвардии майор Гевондян и начальник санитарной службы дивизии гвардии майор Борисов делали все возможное, чтобы обеспечить раненых транспортом. Старшие врачи полков постоянно просили у работников штабов сведения о передвижении медсанбата, чтобы не путаться на маршрутах, "выбивали" транспорт, как только могли и умели. Однако мы во многом зависели от порожняка, а он возвращался в тыл отнюдь не .всегда той дорогой, где ты его ждал или искал.
      * * *
      Последнюю попытку остановить стремительно наступающие войска 7-й гвардейской армии гитлеровцы предприняли на подступах к Краснограду и в самом Краснограде.
      Этот город - крупный узел шоссейных и железных дорог, ведущих к Павлограду, Полтаве, Днепропетровску. Оборону фашисты создавали тут загодя, а теперь стянули сюда последние резервы. Враг даже контратаковал, вводя в бои значительные силы пехоты, поддержанные танками и самоходными артиллерийскими установками.
      Уже вблизи Краснограда противник бросил против 224-го стрелкового полка майора Уласовца батальон пехоты и десять "пантер". Но захватить гвардейцев врасплох не сумел. Полковая батарея 76-мм пушек под командованием гвардии лейтенанта Ярошенко подбила и подожгла восемь "пантер" из десяти! Это решило исход дела: гитлеровцы отступили.
      К окраинам Краснограда части дивизии приблизились утром 13 сентября. Одноэтажный городок утопал в зелени. Противник встретил нас огнем артиллерии и шестиствольных минометов, плотным пулеметным огнем. Роты залегли, начали окапываться.
      По данным разведки, гитлеровцы расположили основную часть своих огневых средств на северо-западной окраине села Песчанка и на восточной окраине Краснограда, создав своеобразный "огневой мешок" для наступающих. Стремясь избежать потерь, наше командование приняло решение основной удар нанести на правом фланге, в обход Песчанки и Краснограда с северо-запада.
      Выполнение задачи возложили на 229-й стрелковый полк и на ударную группу под командованием начальника оперативного отделения штаба дивизии майора Юркова. По численности ударная группа равнялась стрелковому батальону, ее усилили батареей 76-мм пушек и батареей 45-мм орудий. Сковывать противника с фронта, нанося удар по восточной окраине города, предстояло 222-му и 224-му стрелковым полкам.
      Штурм начали в 20.00. Во время мощного артиллерийского налета ударная группа и батальоны 229-го стрелкового полка скрытно, балкой и кустарниками, обтекли огневые позиции артиллерии и минометов врага, выйдя гитлеровцам в тыл. Успеху маневра способствовали осенняя темень и непогода. Первым на улицы Краснограда ворвался 2-й батальон 229-го полка гвардии капитана В. А. Двойных.
      Ночной бой на улицах города сложен и тяжел. Очутившись между "молотом" - ударной группой и 229-м стрелковым полком - и "наковальней" - основными силами дивизии, - гитлеровцы заметались. Для "удобства" организации обороны стали поджигать дома жителей, в бессильной злобе забрасывали гранатами подвалы и погреба, где пряталось мирное население.
      В деревянном городе пожар распространялся быстро! В ночное небо взмыли и заплясали в нем гигантские языки пламени, неисчислимые снопы искр. К треску автоматов и пулеметов присоединился треск горящего дерева. На улицах и в переулках стоял такой жар, что, казалось, займутся шинели. Но бойцов не смогло остановить ничто. Гитлеровцев добивали без пощады. К утру с ними было покончено. А на следующий день 72-й гвардейской стрелковой дивизии приказом Верховного Главнокомандующего было присвоено почетное наименование - "Красноградской"...
      Ночной бой за этот город помнится тяжким эпизодом.
      На медпункт под утро принесли раненого солдата. Невеликий росточком, худой, морщинистый, он не потерял сознания, хотя невесомое тело его было изрешечено осколками.
      Пытаясь остановить кровотечение, меняя и подбинтовывая повязки, я увидела, как солдат скребет пальцами, словно пытается ухватиться за что-нибудь, чтобы удержаться на земле. Полные слез глаза глядели мимо меня и видели что-то, чего не могла видеть я. Губы двигались.
      * * *
      Прислонив ухо, расслышала слабый шепот: солдат прощался с женой и детьми, говорил им, что честно выполнил свой долг, просил жену не плакать, убеждал, что Родина позаботится о ней и ребятках, поможет поставить их на ноги...
      Я не смогла совершить чуда - солдат умер. Тогда я сама заплакала: от бессилия, от жалости к этому маленькому, благородному человеку, от ненависти к его убийцам.
      * * *
      На улицах Краснограда осталось множество трупов фашистских вояк. Обычно на вражеские трупы смотришь равнодушно. Теперь же я глядела на них с жестоким торжеством. Эти насильники и убийцы получили свое. Скоро наступит черед остальных.
      Глава двадцать пятая.
      Днепр
      В двадцатых числах сентября войска 7-й гвардейской армии и других армий Степного фронта стремительно двигались на юго-запад. Наша 72-я гвардейская стрелковая Красноградская дивизия проделывала в сутки от 25 до 60 километров. Случалось, артиллеристы опережали стрелковые части.
      Во второй половине 20 сентября фашистская пехота чуть было не оторвалась от дивизии. Артиллерийский полк настиг противника на берегу реки Орель. Огонь дивизионов накрыл вражеские части у переправы. Подоспевшие стрелки довершили разгром врага, захватили переправу, перешли на западный берег реки.