– Ну же, Кенди, давай! Я просто сдохну, если не ширнусь!
      Ник лежал на неубранной грязной постели в меблированных комнатах на Пойнсетта авеню, недалеко от Мелроуз, почти рядом со студией «Парамаунт Пикчерз». Здесь было что-то вроде притона, где можно всегда купить наркотик у мелких торговцев и наркоманов, уколоться или прийти шумной компанией повеселиться.
      Ник сегодня явился именно сюда, сообразив, что Энни сразу бросится к нему домой.
      После того, как Энни уехала, Ник выждал, пока миссис Эрнандес с детьми отправится за покупками, поспешно оделся и в последний раз оглядел чистенькую, аккуратную квартирку Энни, которую сам нашел для нее не так давно. Она почти ничего не добавила из обстановки, только, как в Нью-Йорке, поставила на комод фотографию отца в рамке.
      Рассеянно думая о деньгах, которые он не мог решиться украсть у нее, Ник с тоской перебирал вещи в шкафу. Платья, юбки и блузки, выглаженные, благоухающие, чинно висели на вешалках, джинсы, футболки, лифчики и трусики аккуратно сложены в ящиках.
      Глаза Ника затуманились при мысли об этой чистой, прекрасной девушке, на которую Голливуд со злобной радостью лил сейчас помои ведрами, но он знал – Энни выживет и справится. Не так-то легко ее сломить!
      Ник осторожно коснулся трусиков. Чего бы он не отдал, чтобы хоть раз стянуть такие с ее прелестных бедер. Хоть раз… Но, оглядевшись назад, Ник должен был признать: это к лучшему, что он любил ее издали, не грязня своей похотью! Окружающий мир и так причинил ей немало зла! Ник был рад, что его руки ни разу не коснулись ее с вожделением.
      Кроме того, ее ждет такая необыкновенная судьба, такая слава, которой ему никогда не видать! Рой Дирен увидел это с самого начала, и Ник тоже.
      Поэтому Энни лучше не иметь с ним дела.
      Ник оставил ей прощальную записку:
      «Ты потрясающая Флоренс Найтингейл, а я отвратительный пациент. Огромное спасибо, бэби. Смотри меня осенью в сериале „ФБР". У меня все задатки прирожденного насильника», – и вышел из квартиры не оглядываясь. Но сначала позвонил Кенди и попросил приехать в дом на Пойнсетта авеню.
      – Ну же, лапочка, – нетерпеливо сказал он, обнажая руку и перетягивая ее повыше локтя резиновым жгутом. – Я уже десять дней сижу пустой! Это мой последний шанс. Завтра прослушивание.
      – Ладно, не гони лошадей.
      Кенди подошла к нему с дешевым шприцем; мелкогофрированнные волосы в свете свечи будто светились причудливой массой спутанных нитей. Ник увидел очертания маленьких грудей под рубашкой. Бедра, слишком тощие, угловато выделялись под джинсами.
      Ее слабостью был метедрин. Он медленно убивал Кенди. Иногда за компанию с Ником и другими она принимала депрессанты, кваслунд, кокаин и героин. Но «спид» был ее жизнью и тоником.
      Кенди медленно ввела иглу в вену. Ник почувствовал мгновенный прилив жара. Кенди согнулась над ним, глядя в пустые глаза с юмором и искренней симпатией.
      – Ты, псих, парнишка, – засмеялась она. – Да ты до завтра очухаться не успеешь!
      – А, – улыбнулся он, кладя руку на ее бедро, – а, хрен с ним.
      Несколько минут он молча глядел на Кенди, но видел, казалось, Энни, сидевшую на кровати. Да-да, Энни принесла ему суп, заставляет есть, гладит мягкими пальцами виски.
      Но Энни тут же превратилась в Кенди, которая, по-своему, тоже была медсестрой, только если одна спасала, другая помогала совершиться убийству. Обе нежные, добрые, терпеливые…
      Ник знал, в ком из двоих нуждается сейчас больше.
      – Давай опрокинем по одной, – предложил он.
      Кенди принесла пинту виски, которую они дружно прикончили.
      – Ах-х-х, – вздохнул Ник, чувствуя, как жгучая жидкость стекает в желудок, где уже находилась пара таблеток депрессантов, которые он принял тайком от нее.
      – Погоди, мне нужно в ванную.
      Он захлопнул за собой дверь, нашел несколько пилюль квалуда, запил водой. Потом, еле держась на ногах, помочился; перед глазами все плыло.
      Когда Ник вернулся в спальню, Кенди, скрестив ноги, сидела на постели. По ее виду он понял, что она успела сделать себе укол.
      – Ну же, бэби! – воскликнул он, включая стерео, – один раз на дорожку!
      Кенди покорно стянула одежду, пока Ник раздевался. К своему удивлению, она заметила, что, несмотря на героин, он находился в полной боевой готовности.
      – Солнышко, что это на тебя нашло?
      – Военная тайна, – пробормотал Ник, сверкнув глазами, и медленно вошел в нее, двигаясь неспешными тяжелыми толчками, растрачивая последние силы. Перед глазами плыло лицо Энни.
      «По крайней мере, не я один», – усмехнулся он про себя. Миллионы мужчин обрабатывали сегодня ночью женщин, мечтая об Энни. Он был счастлив и горд присоединиться к ним. Последняя дань любви – ведь Ник так и не коснулся Энни и никогда больше не увидит ее.
      – Ну и жеребец же ты, – вздохнула Кенди, когда все было кончено.
      – Точно, – спокойно согласился Ник. – Давай отдохнем. Завтра у меня пробы. Не буди до восьми. Заведи будильник, если уйдешь.
      – Конечно, солнышко. Полежи, поспи.
      Кенди прижала его к груди. Ник ощутил кисловатый, нездоровый запах немытого тела и пота. Внутрь этой девушки излилась его сперма, последняя, мгновенно убитая противозачаточными таблетками.
      «Превосходно», – подумал Ник, благодарный за силу действия лекарств, изобретенных на земле, чтобы облегчить его прощание с этим миром.
      Огромная темная волна облегчения нахлынула на него, завертела, понесла, каждая клеточка тела уходила вдаль, через черные стены, через героин и таблетки, мимо рук, ртов и голосов, использовавших его плоть, мимо глупых, напрасных надежд, умерших в нем…
      Ник в последний раз поднял глаза, чтобы увидеть свет в конце тоннеля, оставшегося далеко позади, – улыбающееся лицо Энни, безнадежно недостижимое, все еще укоризненное, но нежное и прощающее.
      Ник беззвучно шевельнул губами.
      – Прости, бэби. Я ничего не мог поделать. Его глаза закрылись.
      – Прощай.

      Чарли Гржибек стоял за стойкой бара «Тип-Топ» на Гроув-стрит в Скрэнтоне, как и все последние десять лет, когда в зале появился незнакомец.
      «Тип-Топ» был классический провинциальный бар с неоновой рекламой пива в окне, музыкальным автоматом, столом для игры в пул, автоматом для попкорна, бочками с пивом и клиентами из рабочего класса. Большинство из них приходили каждый день в один и тот же час; некоторые – рабочие бутылочной фабрики, расположенной в двух кварталах отсюда, приносили с собой пластмассовые формочки с обедом.
      Чарли встречал их с неподдельным уважением, был неизменно приветлив. Он знал проблемы многих посетителей лучше, чем священник, – в округе жили католики.
      Чарли, грузный спокойный человек неопределенного возраста, никогда не повышал голоса. Когда изредка по вечерам в пятницу или субботу возникали потасовки, завсегдатаи дружно выбрасывали драчунов из заведения на улицу, одновременно избавляя Чарли от необходимости платить жалованье вышибале и от неприятной обязанности возиться с воинственно настроенными пьяницами.
      Чарли не обладал ни мужеством, ни достаточно сильной волей, чтоб причинять зло окружающим. Поэтому у него было много друзей.
      Сегодня в баре почти никого не было. Маленький человечек в соломенном канотье заказал пива. Доброжелательный вид незнакомца развязал Чарли язык.
      – Вы здесь недавно, мистер? – спросил он.
      – Проездом, – хрипловато ответил клиент, уставясь на бармена белесыми глазами.
      – Продаете что-нибудь? Выглядите именно так. У меня хобби – узнавать профессии по лицам, – улыбнулся Чарли.
      – Нет, мистер Гржибек, – покачал головой незнакомец, протягивая руку. – Я не торговец.
      Сбитый с толку Чарли, недоуменно хмурясь, потряс его ладонь, но мужчина неожиданно сжал пальцы. Усмешка, словно приклеенная, не сходила с лица, но выражение глаз почему-то стало холодно-суровым.
      – Я – детектив, – объявил мужчина, – разыскиваю людей, которых вы знали когда-то. Женщину с девочкой. Женщину звали Элис или Эли, а девочку… Ну что ж, может, вы подскажете, как ее имя.
      Голос коротышки был настолько непререкаемым, что Чарли, казалось, даже съежился. Встревоженно оглядевшись, бармен откашлялся:
      – Почему вы считаете… – начал он.
      – Люди многое о вас знают. Они мне рассказали. Я всюду искал вас, пока не нашел.
      Дружелюбное выражение появилось так же мгновенно, как и исчезло. Сыщик отпустил руку Чарли.
      – Меня зовут Уолли Дугас. Дело, которым я занимаюсь сейчас, вас не касается, мистер Гржибек. Мне просто нужна ваша помощь.
      Чарли побледнел и в испуге воззрился на собеседника. Немного придя в себя, он отправился в заднюю комнату и вскоре вернулся, развязывая тесемки фартука.
      – Дэнни, пока приглядывай за баром. Пойдемте ко мне, мистер Дугас. Это недалеко отсюда.
      – Спасибо.
      Уходя, Уолли оставил доллар рядом с нетронутой кружкой пива.
      – Ее имя Элтея. По крайней мере, она велела, чтобы ее так называли.
      Чарли Гржибек поставил на стол две бутылки пива. Мужчины сидели в квартире Чарли, в двух кварталах от бара «Тип-Топ».
      – А девочку? – спросил Уолли.
      – Крис. Для меня – Крисси.
      Глаза бармена, казалось, затуманились, пока он слушал рассказ Уолли о бесплодных попытках узнать что-нибудь об Элис и ее дочери. На этот раз сыщик не позаботился сочинить трогательную историю, подкупить или польстить Чарли, понимая, что тот до смерти напуган и без того выложит все, что знает.
      – Вы были с ними… как долго?
      – Может, год – может, немного меньше, – пробормотал Чарли, нервно крутя пивную бутылку. – Это было в пятьдесят шестом… весна и лето…, помню, мы ходили на футбол.
      – Филадельфия, – вставил Уолли.
      – Да, и некоторое время Балтимора. Элтея не любила сидеть на месте. Я, как обычно, работал барменом.
      – Подыскивали ей клиентов?
      В тихом голосе Уолли вновь прорезались властные нотки. Чарли, испуганно глядя на гостя, кивнул.
      – Не так часто. С этого все и началось. Честно говоря, я просто не был для Элтеи достаточно энергичным. Я из тех, кто предпочитает спокойную жизнь. Думаю, я просто надоел ей.
      Он покачал головой.
      – У нее был ужасный характер, особенно если разозлится, а злилась она по малейшему поводу – кран течет или шина у автомобиля лопнула, цвет моего галстука не понравился… но будь я проклят, если Элтея уступала хоть на дюйм! Не такой уж она была плохой – просто… слишком нервная. Сказать по правде, – сконфуженно отвел глаза Чарли, – с тех пор я вообще держусь подальше от женщин. Элтеи мне хватило на всю жизнь. Сыт по горло.
      – Расскажите еще немного, – попросил Уолли. – Какая она была? Чисто внешне?
      – Было на что посмотреть. Красавица. Гладкая кожа, голубые глаза, огромные, как звезды. Волнистые рыжеватые волосы, потрясающая фигура.
      Во взгляде бармена читалось нечто вроде смешанной с ужасом тоски.
      – Она… просто пугала… как женщина, я имею в виду… забирала тебя с потрохами. Как-то даже жутко бывало. Не то что Элтея была плоха в постели! Клянусь Богом, лучше ее не сыщешь. Мужики от нее балдели, не могли оторваться. Я всегда думал, что она нашла кое-что получше, когда бросила меня. Кто я для нее? Так, пешка. И всегда останусь пешкой. Сам не пойму, что она такого во мне нашла? Но, как уже сказано, Элтея ни на кого не похожа.
      Уолли кивнул.
      – Она плохо обращалась с девочкой, так?
      – Откуда вы знаете? – затравленно выпалил Чарли. Сыщик ничего не ответил.
      – Ну, – вздохнул Чарли, – наверное, теперь нет смысла скрывать. Она была строга к Крис. Часто била, щипала. Заводилась ни с того ни с сего. Уж такая она была, Элтея. Мне это не нравилось, но справиться с ней не мог. Пытался, конечно, вмешаться… уладить…
      – Малышка тоже имела клиентов, так? – спросил Уолли, не сводя с собеседника взгляда и медленно прихлебывая пиво.
      Глаза Чарли подозрительно повлажнели.
      – Я уже говорил, справиться с Элтеей сил не хватало. Я знал, что происходит, но не мог положить этому конец. Стоило раскрыть рот – и она набрасывалась на меня, как львица. Поэтому и старался не вмешиваться. Видите ли, мистер Дугас, – покачал головой Чарли, – все это было не по мне. Я ведь не сутенер, никогда им не стану. Просто так уж получилось в том году. Элтея этого желала и, клянусь Богом, она умела своего добиться.
      Чарли устало откинулся на спинку стула.
      – Когда они уехали, я почувствовал облегчение. Конечно, грусть тоже, но сразу спокойнее стало.
      Наступило молчание.
      – Вы спали с девочкой? – спокойно спросил Уолли, уже зная ответ.
      Чарли не ответил, но взгляд его был красноречивее всяких слов.
      Наконец он вздохнул.
      – Я пытался помочь ей. Скрасить жизнь. Не можете представить, как она была хороша. Всего восемь лет… Маленький ангел. Маленький светловолосый ангел.
      Глаза его вновь заволокло дымкой.
      – Она была так серьезна, так печальна. Никогда не позволяла Элтее унизить себя. Клянусь Богом, воля у Крис была такая же сильная, как у матери. И, думаю, Элтея это знала. Да-да, знала.
      Он вытер капельки пота, выступившие над верхней губой.
      – Я держался подальше, когда они были вместе, но если заставал Крисси одну, дарил ей подарки, вел в кондитерскую. Черт, я бы причесывал ее, если бы Элтея позволила. Но нет, этим она сама занималась. Видели ли бы вы, как она одевала девочку! Очень за ней следила. Когда они выходили на люди, было на что взглянуть.
      Но тут лицо Чарли потемнело.
      – Зато после всегда жди скандала. По-моему, Элтея ревновала. Конечно, она сама была хороша, но Крис… словно явилась из другого мира. Противно говорить это, но она зарабатывала кучу денег! И чем больше приносила, тем больше злилась Элтея. Такое просто вынести невозможно, – покачал головой бармен.
      Уолли медленно кивнул.
      – Вы любили ее?
      – Какую из них двоих?
      Вопрос, словно стрела вонзился в старую рану, открывшуюся в душе Чарли. Оба мужчины понимали, о которой из женщин шла речь.
      Чарли встал, подошел к шкафу, вынул коробку из-под обуви и разыскал маленький моментальный снимок.
      – Вот все, что осталось от того лета. Мы поехали на прогулку к заливу, и я взял у приятеля фотоаппарат. Элтея ненавидела сниматься, но на этот раз сдалась.
      Уолли с трудом скрывал волнение. Сейчас он впервые увидит Элис.
      Со снимка на него глядела очень привлекательная женщина лет тридцати, с волнистыми волосами, большими глазами, изящным прямым носом и красиво очерченным подбородком. Летнее платье обрисовывало идеальную фигуру.
      Выражение лица было двойственным. Женщина, очевидно, очень не хотела сниматься, но выдавила улыбку, должно быть, потому, что так принято. Однако было еще что-то в глубине этих сверкающих светлых глаз. Не только смущение, не только вымученное веселье… острый неприятный блеск, нечто среднее между злобой и иронией.
      Уолли немедленно распознал, что это. Ощущение власти над фотографом, удовлетворенное мерцание глаз хищницы, свидетельство воли настолько сильной, что она переходила, возможно, за грань разума. И сознание того, что Чарли восхищается стоявшим рядом с матерью ребенком.
      На заднем плане виднелся залив. Ветер трепал белокурые волосы малышки. Изящная, стройная, с идеальными чертами лица, в красивом переднике, возможно, слишком строгом для подобного случая.
      Мать ревниво вцепилась в плечо дочери, на маленькой ключице отчетливо выделялись длинные пальцы женщины. Девочка словно вся сжалась, но стояла спокойно.
      Теперь Уолли всматривался в ее глаза: на первый взгляд, нежные, добрые, с отблеском застенчивой улыбки. Но наблюдательного человека вряд ли могло обмануть это внешнее спокойствие. Под внешней безмятежностью крылась глубоко запрятанная подозрительность. Не страх, но только бесконечная осторожность, столь же устрашающая, как откровенное торжество матери. И еще какое-то выражение, которое Уолли поначалу не смог определить. Он поднес снимок ближе, покачал головой, слишком ослепленный поразительным воздействием этого взгляда, чтобы сразу определить его.
      Но тут неожиданно все стало понятным. Терпение. Вот оно что. Терпеливые, чего-то ждущие глаза. Улыбка, специально предназначенная для фотографа, была всего лишь тенью, танцующей на поверхности омута, скрывающего глубинное бесконечное терпение… выносливость… стойкость…
      Этот снимок был словно кадром из фильма ужасов. Мать и дочь и побережье летним днем. Палач и жертва на отдыхе, соединенные тесным объятием.
      Пленница смотрела в фотоаппарат, словно видела путь к спасению, тысячу раз обрывавшийся в тот момент, когда свобода уже близка.
      Пляж был клеткой, залив и небеса – решетками, солнце – усталым сообщником в мире, навсегда закрытом для счастья и покоя.
      – Я бы хотел сделать копию, – сказал Уолли. – Не волнуйтесь, не потеряю.
      – Да уж, поосторожнее, – сказал Чарли, казавшийся еще более устало-бессильным, чем всегда. – Не хотелось бы лишиться его, мистер Дугас. У меня больше ничего не осталось.
      На следующее утро Уолли вернулся в «Тип-Топ» и, положив фото на стойку, подтолкнул его к Чарли.
      – И последнее, – сказал сыщик. – Издевательства Элтеи над дочерью… Она когда-нибудь теряла над собой контроль?
      Чарли, побледнев, взглянул на сыщика.
      – Бывало, – признался он. – Это продолжалось по нескольку дней. Крисси выглядела ужасно. Я забеспокоился, повел девочку к знакомому доктору – там, в Филадельфии. Она была покрыта синяками. Я боялся, что у Крис внутреннее кровоизлияние… понимаете? На того парня можно было рассчитывать. Он не из болтливых. Принимал девок, аборты делал, гонорею лечил, все такое. Он осмотрел Крисси. Сказал, что сильно избита, но девочка сильная, особенно для ее роста и возраста. Кровоизлияния не было. Он велел мне следить за ней.
      Чарли впал в молчание, настолько безнадежное, что Уолли сочувственно коснулся его руки.
      – Вы бы сказали мне, если бы знали куда они уехали, правда? Если бы слышали что-нибудь?
      В глазах Чарли стояли слезы:
      – Если вдруг отыщете ее… надеюсь… надеюсь с ней все в порядке.
      Очевидно, он так и не осознал, что Крисси успела вырасти, стать взрослой женщиной. В его глазах она по-прежнему оставалась храброй беззащитной девчушкой, которую он любил, но не смог спасти.
      – Я найду ее, – сказал Уолли. – Передать от вас привет? Чарли покачал головой.
      – Нет, не стоит. Сомневаюсь, что она меня помнит. Честно говоря, лучше бы она обо всем забыла.
      Уолли сделал шаг к двери, но обернулся:
      – Этот доктор… – начал он. Чарли пожал плечами.
      – Его упрятали в тюрьму за торговлю наркотиками. Он и сам был наркоманом. К тому же, записей не вел, знаете ли…
      – Знаю, – кивнул Уолли. – Знаю.

      Если бы не лихорадочные поиски Ника, Энни узнала бы правду последней. Его тело было найдено двумя завсегдатаями дома на Пойнсетта авеню. До смерти напуганные увиденным, они сбежали, не вызвав «скорую помощь».
      Именно Кенди Резник, поставившая перед уходом будильник на восемь, обнаружила Ника незадолго до полудня и, не назвав себя, позвонила в лос-анджелесский полицейский участок.
      Энни, заподозрив худшее, сидела на телефоне еще с прошлого вечера, обзванивая больницы и морги, и в бессилии металась по комнате, когда в полиции объяснили, что могут начать розыски только в том случае, если Ник не объявится через двадцать четыре часа. Проведя почти бессонную ночь, она вновь начала звонить. Только к вечеру врач реанимации Голливудского Пресвитерианского медицинского центра сказал, что видел умершего от передозировки наркомана, внешность которого соответствовала описаниям разыскиваемого.
      Он попросил Энни подождать и после нескольких мучительных минут вновь взял трубку.
      – Из его удостоверения личности, мисс, я понял, что это ваш Николас Марсиано. Буду крайне благодарен, если сможете прийти и опознать его. Вы бы очень помогли нам.
      Энни опознала груду бледного холодного мяса, бывшего когда-то Ником. Она не верила глазам. В последний раз она видела мертвеца, когда умер отец. Но тогда Энни была готова к этому – Гарри долго болел и последний год жизни с каждым днем бледнел и слабел. Но Ник был красивым жизнерадостным молодым человеком. Всего за полгода наркотики и алкоголь уничтожили его, погубили, сожрали. То, что лежало на прозекторском столе перед Энни, ничем не напоминало чувственного, полного жизни мужчину-ребенка, блестящего актера, любимца учеников Роя Дирена, который так часто смешил Энни, говорил ей комплименты, а когда сжимал ее в объятиях, его страстные поцелуи пробуждали дрожь желания, скрыть которое от себя самой было невозможно… и подавить тоже.
      И Энни знала, что убило его. Голливуд пожирал его душу капля за каплей, заставлял вести себя как проститутка, чтобы получить работу, и предлагая наркотики, которыми он убил свое тело, когда гордость, такая хрупкая и неумолимая, не позволила Нику примириться с тем, что с ним стало.
      И теперь… так скоро… так бесполезно… ее Ник, наконец, нашел покой.
      На долю Энни выпало сообщить в больнице имена родителей Ника. Едва сдерживая слезы, она позвонила в Ньютон, штат Массачусетс.
      Хуже всего, что сначала миссис Марсиано была так потрясена звонком знаменитой Энни Хэвиленд, что потребовалось несколько минут, пока она поняла, какие трагические вести сообщает девушка. Женщина беспомощно зарыдала. Трубку взял отец Ника. Он говорил спокойно, сдержанно и заверил Энни, что следующим же самолетом вылетит в Голливуд вместе с женой, чтобы забрать сына.
      Энни встретила их в аэропорту и привезла в больницу. Мать Ника, маленькая, похожая на птичку женщина, была явно раздавлена несчастьем. Отец, темноволосый человек с жестким взглядом, такой же красивый, как Ник, но более тяжеловесный и поразительно моложавый, изо всех сил старался держать себя в руках. Упрямо сцепив зубы, он выполнял все формальности, позвонил гробовщику в Бостон, распорядился перевезти тело самолетом.
      – Вы были его другом? – спросил он, глядя на Энни. Она кивнула.
      – Знали о том, что происходит?
      – Во всем я виновата, – прошептала Энни, терзаемая угрызениями совести. – Мы не виделись уже несколько месяцев. Я приехала к Нику только десять дней назад. Он был так болен, что мы с моей квартирной хозяйкой ухаживали за ним. Никогда не прощу себе, что позволила ему ускользнуть в тот день. Он был в состоянии депрессии, но непременно оправился бы, если бы я уследила… ободрила его… помогла.
      Мистер Марсиано коснулся ее плеча. Безжалостные глаза чуть смягчились, стали глазами Ника, светящимися, добрыми.
      – Мисс Хэвиленд, – начал он, – когда мой сын ушел из дома, чтобы стать актером, я запретил ему возвращаться. Мать пыталась уговорить меня, но я не желал слушать. Теперь случилось то, чего я так боялся. Но в том, что произошло, виновен лишь я. Если бы Николас чувствовал, что у него есть семья, дом, люди, которые примут его, что бы ни случилось… Не осуждайте себя за то, что пытались спасти его и не смогли. Подумайте, каково это – сознавать, что ты и не пробовал помочь. Ни разу.
      Он обнял жену, которая была слишком убита горем, чтобы говорить.
      Энни проводила их в аэропорт, оставалась с ними, пока не объявили рейс, говорила о Нике, о днях, проведенных в Нью-Йорке, прекрасной работе Ника у Роя Дирена, его планах на будущее.
      Она не открыла ужасной правды о том, что было причиной гибели Ника и что его смерть не была ни случайной, ни, к сожалению, преждевременной. Уже давно она поняла, что в душе Ника гнездится червоточина. Только спокойная жизнь и удачливая судьба могли спасти его от несчастья. Выбрав Голливуд, он приговорил себя.
      Поэтому Энни делала все возможное, чтобы смягчить удар, и нарисовала образ молодого, здорового, блестящего актера, погибшего из-за трагической случайности, ибо такова была воля Господа.
      Когда миссис Марсиано обняла Энни в последний раз, а отец Ника поцеловал ее перед тем, как подняться по трапу, девушка поспешила через паутину коридоров к автостоянке и поехала домой, ничего не замечая вокруг, вбежала в свою квартиру и захлопнула дверь. Теперь можно было поплакать о Нике – ведь она слезинки не проронила с самого звонка из больницы.
      Если бы только Эрик был здесь! Он бы все понял. Он лучше других знал Голливуд, его злобные хищные челюсти, ядовитые искушения, гибельное воздействие.
      Но Эрик не вернется из Европы раньше воскресенья. Не стоит звонить и обременять его своей скорбью, ему и так достается на съемочной площадке.
      Энни стояла одна в пустой комнате, чувствуя, как что-то ужасное поднимается изнутри, все сильнее сжимая сердце, словно кольцо гигантского удава.
      Энни долго гляделась в зеркало. Она сильно похудела за последнее время, выглядела бледной и измученной, почти ничего не ела. Много дней вынуждая Ника проглотить хоть что-нибудь, она сама с трудом заставляла себя взять в рот хоть что-то, а последние сумасшедшие тридцать шесть часов вообще было не до еды.
      Глядя в собственные глаза, Энни думала о Нике и Тине Меррил, о жертвах шоу-бизнеса, но если судьба одной оказалась счастливой, другой ушел навсегда, впустую растратив жизнь.
      Находил ли Ник удовлетворение в знании того, что медленно убивает себя – сам, по собственному выбору и желанию? Принесло ли это ему хоть подобие покоя в самом конце? И могли ли знавшие его найти в этом пусть слабое, но утешение?
      И могла ли чудовищная уродливая маска смерти скрыть тайны, неведомые живущим, но каким-то образом подсмотренные теми, кого судьба раньше времени поставила лицом к лицу с собственной гибелью?
      Это было последней мыслью Энни перед тем, как лицо в зеркале расплылось. Слезы не успели хлынуть из глаз: девушка, потеряв сознание, упала.

      Когда Энни пришла в себя, первое, что она увидела, – было встревоженное лицо миссис Эрнандес. Добрая женщина обмахивала ее веером, растирала руки, не обращая внимания на стоявшего в дверях младшего сына, явно встревоженного происходившим.