Энни решила отправиться повидать Ника. Ей все труднее давалось решение приехать к нему – тем более что последние полгода они фактически не встречались.
      Начало разлуке положили съемки, а потом Энни ни с кем не хотелось разговаривать – до такого состояния довели ее нападки прессы. Кроме того, Энни терзала совесть: роман с Эриком поглотил ее настолько, что почти не осталось времени размышлять над превратностями судьбы Ника.
      Тем не менее она много раз звонила приятелю в надежде, что их дружба не оборвется из-за неожиданно обретенной известности. Но Ник, осыпая ее похвалами и сочувствуя невзгодам, находил предлог за предлогом, чтобы избежать встречи. Голос по телефону звучал глухо и невнятно. Это раздражало и расстраивало Энни: впечатление было такое, словно говорит не живой человек, а некое потустороннее существо. В то же время интуиция подсказывала ей, что Ник ревнует к Эрику, к неожиданному, хотя и весьма сомнительному успеху, хотя гордость не давала ему высказать открыто свои чувства. Он словно окружил себя броней равнодушия, рассчитанного на то, чтобы оттолкнуть ее.
      Хуже всего то, что она увидела первую серию телевизионного фильма, где Ник, как и предсказывал, играл похитителя детей. Хотя его герой был психически больным человеком, но за щетинистой бородой и кричащим гримом Энни нетрудно было разглядеть, что в действительности болен именно Ник – он сильно похудел, глаза ввалились и смотрели без всякого выражения.
      Играл он тоже без блеска. Щеголь-пират, с которым Энни работала в студии Роя Дирена, казалось, перестал существовать. Энни невольно задавалась вопросом, уж не находился ли он под влиянием наркотиков в ту ночь, когда произошел несчастный случай, и хотя отсутствие явных признаков того, что Ник употреблял сильные средства вроде героина, которыми увлекались сейчас многие, сбивало Энни с толку, она все же подозревала, что Ник поддался совместному воздействию барбитуратов и алкоголя.
      Энни не могла бросить Ника на произвол судьбы. Если друг нуждался в помощи – значит, необходимо сделать все, чтобы его выручить. К тому же, учитывая все неурядицы ее личной и профессиональной жизни, лучше всего для нее сейчас перестать думать о себе и попытаться стать полезной тем немногим друзьям, которые что-то значат для нее. Но у Энни была и другая, более эгоистичная, причина повидаться с Ником.
      Эрик Шейн вот уже три недели находился на съемках в Испании, звонил почему-то редко, говорил недолго и сухо, так что Энни ощущала свое одиночество все острее.
      Ник был единственным человеком в Голливуде, способным помочь пережить трудные времена, почувствовать себя немного лучше. Может, совместные воспоминания исцелят обоих.
      Энни могла только надеяться на это, иначе, если она в самом скором времени не отвлечется от терзающих душу проблем, наверное, сойдет с ума.
      Пресса неотступно преследовала Энни, в газетах постоянно чернили ее имя, одновременно раздувая интерес к «Полночному часу», не говоря уже о том, что события приняли иной оборот, которого никто не ожидал. Фильм произвел необычайное впечатление на публику. Он прошел по всей стране и принес огромные прибыли. Вскоре фильм, фигурально выражаясь, взял штурмом все кинотеатры для автомобилистов, словно вражеская армия, и хотя со дня премьеры прошло уже пять месяцев, казалось, не потерял ни частички своей постыдной популярности.
      Отдел рекламы «Интернешнл Пикчерз» решил выпустить новую шокирующую афишу, на которой была изображена головокружительная сцена из фильма – та, где Лайна в лифчике и трусиках, опершись на кухонный стол, выставив бедро, призывно глядит на Терри. Полуобнаженное тело, голые щиколотки, упругая грудь, едва прикрытая тонкой тканью, невольно притягивали взгляд, вызывая чувственные фантазии; голые ступни, казалось, ласкали грубые половицы пола и выглядели при этом особенно вызывающе.
      Афиша вскоре стала не только ассоциироваться с самим фильмом – на глубинный смысл уже никто не обращал внимания, – но и начала приносить огромный доход, поскольку продавалась во всех магазинах как плакат. Вся шумная рекламная кампания основывалась исключительно на изображении Лайны. Ходили даже слухи, что эти плакаты висят в каждой спальне, а «Полночный час» оказался величайшим сексуальным возбудителем по всей истории существования кинотеатров для автомобилистов, совершенно вытеснив эротические и порнографические фильмы, так долго царившие на экранах таких заведений.
      И все из-за Энни.
      То простенькое обтягивающее ситцевое платье, которое она носила в фильме, неожиданно вошло в моду. В магазинах на Сансет-стрит продавались майки, а в одной лавочке куклы «Лайна», похожие на Барби, одетые в платьице Лайны, под которым были крошечные трусики и лифчик.
      Ходили даже слухи о салонах «массажа» и других порнозаведениях, изготавливающих и поставляющих клиентам надувных кукол «Лайна» в полный рост.
      И это было только началом. Сексуальная аура, окружающая Энни, распространялась словно смертельный газ, сметая все на своем пути, уничтожая карьеру девушки.
      Каждую неделю звонил Барри Стейн, чтобы передать выгодные, но совершенно неприемлемые предложения. Изготовитель женского белья, известного своим специфическим покроем и продававшегося, в основном, в секс-шопах, хотел начать производство белья в стиле «Лайна» и решил, что рекламировать товар непременно должна Энни. Парфюмер просил позволить назвать новые духи ее именем при условии, конечно, что она поможет увеличить объем продажи.
      Кроме того, все журналы для мужчин, от самых известных и респектабельных до откровенно порнографических, предлагали Энни огромные суммы за ее фото в обнаженном виде. Она стала самым сенсационным секс-символом Голливуда со времен Мэрилин Монро, и издатели готовы были платить миллионы, чтобы первыми заполучить ее.
      Рене Гринбаум позвонила Барри и объяснила, что несколько десятков издателей и агентов осаждают «Сирену», заявляя, что готовы дать огромные деньги за альбом со снимками Энни, сделанными, когда та служила в агентстве. Поступили также предложения выпустить более дорогие альбомы и книги, где были бы смонтированы лучшие и самые эротические снимки, рассказывающие о карьере Энни и ее работе.
      Не успели Барри и Энни решить, что лучше – соглашаться или отказывать, как в магазинах уцененных товаров, книжных лавках и на лотках начали продаваться изданные пиратским способом, наспех состряпанные книжонки, альбомы, лживые биографии, основанные на газетных статьях и грязных домыслах.
      Энни предлагали также написать книгу о правильном питании с предписанными меню и снимками Энни, руководство по уходу за лицом, фигурой, техникой макияжа и, конечно, сочиненную за нее неизвестным писателем брошюру с советами женщинам, как завлечь приглянувшегося мужчину.
      Лицо Энни смотрело с обложек всех бульварных журналов и газет страны. Фото, на котором она была снята в вызывающей близости от Эрика Шейна, печатались рядом со снимками ведущих политиков и бизнесменов Америки.
      И, словно омерзительный припев пошлой песенки, постоянно повторялись два слова, так полюбившиеся желтой прессе:
      – «Секс-ангел рассказывает все!»
      – «Секс-ангел раскрывает свой планы!»
      – «Тайная трагедия секс-ангела».
      Осада не прекращалась. Энни давно уже отказывалась давать интервью, потому что была сыта по горло одними и теми же вопросами, ответы на которые никто не слушал – ведь репортеры давно уже составили мнение о девушке и теперь попросту обходились без нее, не прекращая осыпать грязными намеками относительно ее личной жизни.
      Энни, к собственному изумлению, поняла, насколько прав был Эрик относительно роли агентов в устройстве самых шумных голливудских романов. К Барри обратилось несколько агентов известных актеров, заинтересованных в том, чтобы их имена упоминались в связи с именем Энни Хэвиленд. Они были бы рады пригласить ее на ужин, в дискотеку, театр и на балет, даже повезти в Париж, Рим или на Капри, конечно, с непременным присутствием фотографов и обещали за это приличную финансовую компенсацию.
      Барри, смеясь, объяснил шокированной Энни, что многие из этих голливудских идолов и любимцев публики были гомосексуалистами, и слухи о связи с Энни помогут обезопасить их репутацию и возбудить угасающий интерес публики к ним самим.
      – Нет худа без добра, – шутил он. – По крайней мере, с самого начала будешь знать, что тебе ничто не грозит в их обществе.
      Так все и шло, продолжалось с неослабевающей силой.
      Энни почти ежедневно приглашали на дискуссионные передачи, ток-шоу, встречи с известными людьми. Томми Грейнджер просил выступить ее еще раз, помня тот успех у публики, когда Энни сумела поставить на место Рэна Сигела. Но в ней видели не столько известную актрису, сколько секс-символ, женщину сомнительной репутации – доказательством тому служило то, что все продюсеры просили позволения одобрить туалет Энни и показать самые эротические отрывки из «Полночного часа».
      Барри получил для Энни десятки предложений сниматься в фильмах, которые неизбежно оказывались неприкрытой дешевой порнографией, сыграть в постановках независимых продюсеров, пользующихся дурной славой.
      По мере того как продолжалось сражение, мужество Энни слабело. Она оказалась в руках равнодушного чудовища, живущего ради денег и питающегося людьми. Никто не мог противостоять ему. Благодаря безграничной способности Голливуда к эксплуатации, собственное лицо и фигура стали чужими для нее; их жадно рассматривали и оценивали окружающие, обсуждая каждую черту, находя в этом извращенное наслаждение. Тело, талант, внешность существовали отдельно от нее, а сама Энни оказалась далеко от того мира, в котором надеялась занять место преданной своему делу актрисы.
      Но и в одиночестве не было уединения. Телефон постоянно звонил, и менять номера было бесполезно. Хотя, по желанию Энни, их не вносили в справочник, уже через несколько дней снова раздавались звонки. Только автоответчик спасал Энни от постоянного беспокойства.
      Люди осаждали Энни, где бы она ни появлялась – приветствия и просьбы дать автограф сопровождались многозначительными смешками и похотливыми улыбочками, от которых становилось не по себе.
      В этом настойчивом внимании не было ни сочувствия, ни дружелюбия. После выхода «Полночного часа» ее постоянно приглашали на голливудские вечеринки. Девушка почти сразу же отказалась ходить туда, потому что ее тут же начинали преследовать льстивые агенты и прихлебатели, а вслед раздавался уничтожающий шепоток относительно ее запятнанной репутации и предположения, что Энни пригласили только ради рекламы.
      Энни произвела величайшую сенсацию в мире кино, ее узнавали повсюду, на нее обращали внимание – любая актриса душу бы заложила за это. По голливудским меркам Энни находилась на вершине славы, но жесточайшая ирония заключалась в том, что, очутившись в водовороте любопытных взглядов, жадных расспросов и выгодных предложений, Энни не могла заниматься делом, которое избрала.
      Каким бы невероятным это ни казалось, она была безработной.
      Она с трудом поверила ушам, когда Барри пожаловался на полное отсутствие приемлемых сценариев. За исключением телеигр, дискуссионных передач и ролей в порнофильмах, ни одному голливудскому продюсеру в голову не пришло рассматривать кандидатуру Энни на главную роль или хотя бы роль второго плана в новой картине.
      Энни хотела бы попробовать сыграть в комедии, приключенческом фильме или в серьезной картине вроде «Полночного часа», и хотя не была уверена в том, что благоразумно появляться на телевидении так скоро после съемок в кино, все же считала, что многогранность актрисы должна отражаться в игре на любой сцене и в любых условиях. Но ее готовность трудиться не имела никакого значения – предложений все равно не было.
      Энни, донельзя раздраженная происходящим, подумывала о том, чтобы возвратиться на Бродвей. Она так изголодалась по работе, что перспектива серьезной, пусть и скромной, роли в театре была словно глотком свежего воздуха. Энни даже собиралась вернуться к Тигу Макиннесу, у которого могла бы, по крайней мере, целыми днями работать до изнеможения.
      Но Барри сообщил, что она не имеет права работать в театре. По условиям контракта с «Интернешнл Пикчерз» Энни должна была сняться не менее чем в трех фильмах, прежде чем принимать предложения другого продюсера. Агент утверждал тогда, что иного выхода не было – придется соглашаться, чтобы Энни смогла сыграть в «Полночном часе».
      Но администрация студии вовсе не горела желанием предложить ей новую роль; она, очевидно, считала Энни отличным средством рекламы, и не больше того. Даже получая огромные прибыли от продажи афиш и плакатов, студия вовсе не собиралась позаботиться о профессиональной карьере Энни.
      Энни осталась совсем одна. Никто, если не считать охотников за автографами, бульварных репортеров и издателей, которым не терпелось поскорее нажиться на ней и использовать для своих целей, не обращал не девушку никакого внимания. Она словно перестала существовать физически, оставив взамен лишь нежную, стилизованную, почти обнаженную скульптуру, безликую и ничего не выражавшую. Какая ирония! Ведь Энни сейчас стала еще более анонимным, символическим персонажем, олицетворяющим чувственность и эротические фантазии, чем была во времена службы в «Сирене». Но теперь каждый знал, как ее зовут, имел право смеяться и сплетничать о ней.
      «Она – не я!» – хотелось ей кричать сводившим с ума негодяям-репортерам, чьей единственной целью было отождествлять Энни с Лайной.
      Но теперь эти слова приобрели более зловещий смысл. Энни не имела ничего общего со своей мгновенно обретенной славой, с той знаменитостью, лицо и фигура которой были растиражированы в миллионах экземпляров и разосланы во все уголки страны, секс-бомбой, которую знали все, но не уважали. Это была не Энни.
      У той девушки, что красовалась на афише, вообще не было имени. Энни чувствовала себя так, будто у нее украли душу.
      Эрик Шейн с присущей ему интуицией прекрасно понимал, что приходится выносить Энни, тем более что сам когда-то испытал нечто подобное, хотя и в менее жестокой форме.
      – Болезнь, которую ты подхватила в Голливуде, Энни, может стать смертельной, если с ней не бороться, – объяснил он. – Они отнимают у тебя все, что могут украсть, и им плевать на то, что случится с тобой завтра. Но помни: талант всегда остается при тебе. Только держись. Ты сможешь пережить все это. У тебя хорошая голова на плечах – она не подведет. Оставайся сама собой. – Он улыбнулся, обнял девушку и добавил:
      – И позволь мне быть с тобой. Для меня это значит так же много, как и для тебя.
      Но слова Эрика не пролились бальзамом на истерзанную душу. Энни была слишком умна, чтобы не понять – неудачи, с такой упорной злобой преследующие ее все эти месяцы, не могут быть результатом одной лишь простой случайности.
      Ее подозрения превратились в уверенность. За всем происходящим отчетливо чувствовалась умелая рука Хармона Керта. Да, в уме Керту не откажешь! Одним блестящим ходом, использовав желтую прессу, он обеспечил успех «Полночному часу», – фильм принес в пять раз больше дохода, чем любая предыдущая картина Дэймона Риса, одновременно уничтожив карьеру молодой актрисы, как Керт и поклялся сделать несколько лет назад.
      Только сейчас Энни поняла, что своевольный эксцентрик Дэймон Рис, которого судьба поставила на ее пути, возможно, был единственным человеком в Америке, достаточно сильным и независимым, чтобы отдать ей роль Лайны, несмотря на то, что стараниями Керта ее имя значится в черном списке.
      В какую ярость, должно быть, пришел Керт, узнав, что Энни все-таки будет играть Лайну на его же собственной студии.
      Ну что ж, он достойно отомстил и продолжает мстить.
      Энни сгорала от желания встретиться с Кертом лицом к лицу, вооружившись знанием о том, что он делает, или подать на него в суд за нанесенный жестокий моральный ущерб. Но нет. Все ее обвинения бездоказательны. Керт, естественно, будет все отрицать, и никакой суд не решит дело в ее пользу потому, что яростная кампания в прессе не может считаться уликой, ведь газетчики достаточно осторожны, они избегают прямой клеветы.
      Холодный рассудок диктовал другую линию поведения. Это игра в покер, и все карты по-прежнему оставались у Керта. Гнев сейчас – худший враг Энни. Терпение, хитрость и выносливость– вот ее союзники. Ставкой была ее карьера и, возможно, все будущее. Она не имеет права проигрывать.
      Но все же Энни хотелось бы рассказать Эрику об истинных причинах своих бед, хотя и это, конечно, было невозможно. Вряд ли Эрик сможет сделать что-нибудь для ее защиты – даже звезда такой величины не обладает силой сопротивляться Хармону Керту без риска быть уничтоженным, и Шейн будет только винить себя за невозможность помочь, если Энни наберется мужества объяснить все, что происходит на самом деле.
      Поэтому девушка с благодарностью принимала его моральную поддержку, но несла свое бремя в одиночку. По мере того как шло время, они все меньше говорили о бедах Энни, стараясь забыться в объятиях друг друга, и проводили в молчании долгие часы, действовавшие на Энни как транквилизаторы и помогавшие сохранить надежду.
      Но сейчас Эрика не было, Энни осталась одна.
      Постепенно девушка поняла, как недостает ей Дэймона Риса. Она вспоминала долгие вечера, когда слушала его игру на скрипке, а потом оба они молчали, размышляя о Лайне, о том, как вызвать ее к жизни.
      «У меня никогда не было дочери», – звучали в ушах невеселые слова Риса, которые он так часто повторял, прикасаясь к плечу Энни и гладя ее по голове, стоя так близко, что девушка ощущала знакомый, присущий лишь ему смешанный запах табака, виски и лосьона после бритья. Рис, сидевший на складном стуле, напоминал ей Гарри Хэвиленда: так хотелось обнять его, утешить, поухаживать за ним, словно Энни в самом деле была его дочерью.
      Но теперь и Рис был далеко – жил отшельником в уединенном домике в пустыне, где проводил бессонные ночи, ожидая, пока искра вдохновения не зажжет в душе божественное пламя и не подарит замысла новой книги или пьесы.
      Эти перерывы между произведениями были мучительными для любого писателя, и Рис старался как можно больше сокращать их, хотя в пьяном бреду мог выкинуть что угодно и оказаться в любом месте – на Юго-Западе, в Мексике или даже в Европе. Во всяком случае, сейчас Рис замкнулся в собственном мирке. Он навсегда останется другом Энни, к которому можно обратиться в трудную минуту, но она уже принадлежала его прошлому.
      Рядом не осталось никого. И поэтому, даже зная, что Ник вовсе не горел желанием видеть ее, Энни решила сегодня отправиться к нему. Несмотря на терзающие его проблемы Ник был связан с воспоминаниями о более счастливых днях. А вдруг ее неожиданное появление, которое даст ему возможность выговориться и облегчить душу, сможет помочь Нику.
      Вестибюль многоквартирного дома был погружен в темноту. Звонок не работал. Энни в нерешительности стояла у почтового ящика, но тут молодая женщина в джинсах и футболке быстро вышла из двери, оставив за собой волну странного аромата. Энни мельком взглянула на грязные волосы, уложенные мелкими завитками в стиле «афро». Женщина исчезла, не закрыв за собой внутреннюю дверь. Повинуясь какому-то порыву, Энни потянула за ручку и скользнула в коридор, где стояли запахи гниющего дерева, пыли кошек и мочи. Видимо, дом переживал плохие времена – когда Энни последний раз была здесь, все выглядело гораздо приличнее.
      Она поднялась наверх. Из квартиры Ника доносилась тихая музыка. Энни постучала, но никто не ответил. Пожав плечами, она повернула ручку. Эта дверь, как оказалось, тоже не была заперта. В гостиной пусто. Единственная свисающая с потолка зеленая лампа ярко освещала комнату. Повсюду на столах и полу стояли грязные стаканы и набитые окурками пепельницы. Энни ощутила застарелую омерзительно-сладковатую вонь марихуаны.
      – Ник, – позвала она. – Ты здесь?
      Девушка направилась на кухню. Раковина была битком заставлена немытой посудой. На блюдце стоял огарок свечи. Под босоножками Энни хрустели объедки и мусор.
      Она пробралась в спальню, стараясь не споткнуться о раскиданные пустые бутылки и пивные жестянки.
      На грязной постели спал Ник. Дыхание было почти неслышно, лицо страшно осунулось. Он походил на мертвеца.
      Девушка осторожно подошла к кровати. На большом столике стояла пепельница, полная окурков сигарет с марихуаной и сожженных палочек с благовониями. На ветхом столе у окна валялись совсем уж зловещие предметы: крохотная ложечка, свечка, пластиковый пакетик, обрывок алюминиевой фольги, маленькая медная трубка. Энни заметила полиэтиленовый мешочек с красными капсулами, еще один со странными пятнистыми пилюлями и горсть больших белых таблеток.
      Энни не осмелилась заглянуть в ящик из страха перед тем, что может там найти.
      – Ник, – вновь позвала она, присаживаясь на край кровати, – Ник, милый.
      Он был бледен, как привидение, небрит и грязен. Спал явно неестественным сном, вызванным, скорее всего наркотиками. Дыхание оставалось таким неровным, что Энни испугалась за его жизнь.
      Неожиданно в кухне громко зазвонил телефон. Видя, что Ник не шевелится, Энни побежала туда.
      – Алло!
      – Кенди, это ты? Где Ник? – спросил незнакомый мужчина.
      – Простите, я друг Ника. Он здесь, но спит.
      – Хорошо, все в порядке, – резко ответил мужчина и повесил трубку.
      Энни возвратилась в спальню, осторожно потрясла Ника за плечо. Он не шевелился. Энни включила лампу и подняла его веко. Хотя зрачки реагировали на свет, веко не дрогнуло. Энни взглянула на таблетки, потом на Ника – от него пахло спиртным. Она посчитала пульс. Слабый и неровный.
      Собрав все мужество, она попыталась разбудить Ника.
      – Ник, проснись! Это я, Энни. Ну же, Ник, пожалуйста. Но Ник только тихо стонал. Энни никогда еще не видела его в таком состоянии.
      Необходимо что-то предпринять. Энни решила было вызвать «скорую», но Ник наверняка обозлится на нее. Вспомнила об Эрике, Дэймоне. Никого из тех, к кому можно обратиться, нет в городе. Ничего не оставалось делать. Прочитав короткую молитву, Энни набрала номер миссис Эрнандес.
      – Хелло, «Ридженси эпатменто».
      – Миссис Эрнандес? Это я, Энни, с верхнего этажа.
      – А, Энни! Чем могу помочь? Неприятности с квартирой?
      – Нет, миссис Эрнандес, я не дома. Я у старого друга. Простите, что беспокою вас, но мне больше не к кому обратиться.
      – В чем дело, Энни? Что случилось?
      – Вы знаете какого-нибудь доктора? Мне кажется, дело очень срочное.

* * *

      Час спустя доктор Вайруэт, семейный врач миссис Эрнандес, захлопнул саквояж и встал, жестом поманив Энни в кухню.
      – Ну, как он? – спросила девушка.
      Доктор, привлекательный человек лет пятидесяти с золотистой кожей и маленькими усиками, со спокойной усталостью взглянул на нее.
      – Ваш друг – жертва отравления барбитуратами, тем, что вы, молодые люди, называете депрессантами, – сказал он, ставя саквояж на неубранный стол. – Поскольку это продолжалось довольно долго, существует угроза жизни. Красные пилюли. Кроме того, тут замешаны алкоголь и, возможно, кокаин, если судить по выделениям из носа! Кроме того, он крайне истощен, значит, скорее всего, принимал и метедрин. Ваш молодой человек – просто ходячая аптека. Вы видели, что он принимал?
      – Я не была здесь несколько месяцев, но заподозрила что-то во время последней встречи…
      Доктор кивнул.
      – Ваш друг пытается убить себя, мисс. Судя по внешности, он, вероятно, на восемьдесят процентов достиг цели.
      Энни в отчаянии заломила руки.
      – Что мне делать?
      – Сейчас непосредственной опасности нет – объявил доктор. Сегодня он не умрет. Но я, тем не менее, рекомендую госпитализацию и немедленное лечение наркомании.
      И, заметив встревоженный взгляд Энни, добавил:
      – Если по каким-то причинам это невозможно, пусть сегодня переночует здесь. Я сделаю ему укол на всякий случай. Оставайтесь рядом. Утром дадите аспирин, кофе, попытайтесь накормить. Придите ко мне в кабинет до полудня. Я оставлю адрес.
      Он оглядел грязную кухню.
      – Во всяком случае, его необходимо увезти отсюда. Если считаете, что несете за него ответственность, примите мой совет.
      – Спасибо, доктор, – воскликнула Энни. – Не знаю, что бы я делала…
      – На вашем месте, я не очень бы полагался на медицину, по крайней мере, в отношении вашего друга, – добавил доктор. – Только время излечит его от токсинов в крови. Не они убьют его, а желание умереть. Никакой наркологический центр не поможет исцелить того, кто не желает исцелиться. Он вздохнул и печально взглянул на Энни.
      – Вы сами не…
      Она покачала головой.
      – Прекрасно. Увозите вашего друга, и поскорее. Я осмотрю его завтра. Попытайтесь вернуть ему желание жить. Иначе будет слишком поздно.
      Энни закусила губу.
      – Возможно, миссис Эрнандес позволит Нику пожить у меня, пока ему не станет лучше. Больше я ничего не могу сейчас придумать. Если попытаюсь устроить его в больницу или клинику, он попросту сбежит и возненавидит меня за это.
      Доктор кивнул.
      – Мария Эрнандес хорошая женщина.
      Он направился в спальню, чтобы сделать укол, через несколько секунд вышел и уже с порога обратился к Энни:
      – Вы действительно очень красивы, мисс Хэвиленд. Я, правда, не видал этого фильма, который наделал столько шума. Я занятой человек, семья у меня большая. Мы рано ложимся спать.
      Энни облегченно улыбнулась.
      – Рада познакомиться с кем-то, кто не видел его, – призналась она.
      – Зато читал газеты. Должно быть, вам нелегко приходится.
      Он кивнул в направлении спальни.
      – Помните, только не таким способом. Нужно надеяться только на себя.
      – Спасибо, доктор! Большое спасибо.