Сердце Энни не переставало тревожно биться с того момента, когда на пробы пришел Эрик Шейн.
      – Зовите меня Эрик, – сказал он, швыряя свитер на шезлонг и протягивая руку.
      – Надеюсь, вы не очень рассердились, что вас не смогли предупредить заранее. Спасибо, что согласились прийти.
      Просто невозможно было осознать, что этот высокий, красивый мужчина из плоти и крови и романтический экранный герой фантазий Энни и сотен американских женщин – один и тот же человек. У девушки едва хватило сил, чтобы приветливо кивнуть ему и приготовиться к испытанию.
      Но опомниться ей не дали. Через несколько суматошных минут они оказались на съемочной площадке. Энни в роли Лайны впервые в жизни ощутила вкус губ Эрика Шейна.
      Она очутилась на небесах и сильно сомневалась в том, что когда-нибудь вернется на землю.
      Но жребий брошен. И, как бы невероятно это ни было, Энни и Эрик Шейн играют главные роли в фильме Дэймона Риса.
      «Я сама хотела этого, – повторяла про себя девушка. – И теперь ничего не остается, кроме как закончить то, что начала».
      Скрестив пальцы и стиснув зубы, она пыталась взять себя в руки, хотя сделать это оказалось не так-то легко.
      Многие актеры в Голливуде пользовались таким же уважением, как Шейн. Но ни один из них не обладал таким уникальным обаянием, никого не окружал такой ореол таинственности.
      Первая главная роль Шейна в бурной психологической драме «Игра отражений» принесла ему славу. Роль неуравновешенного юноши, сыгранная со сдержанной силой, необычной для столь молодого актера, мгновенно превратила его в идола взыскательной публики. С этих пор по силе воздействия на целое поколение любителей кино его неизменно сравнивали с Монтгомери Клифтом и Джеймсом Дином.
      С самого детства Энни поклонялась Шейну и по нескольку раз смотрела каждый его фильм. Он и в самом деле был героем ее девичьих фантазий, сердце замирало, а по телу пробегал озноб при одном упоминании его имени. На экране он излучал безмятежное обаяние и почти патологическую чувственность, а сквозь мальчишеский задор проглядывало нечто вроде печальной мудрости.
      Такая психологическая раздвоенность делала его еще более привлекательным. Миллионы женщин мечтали только о том, чтоб обнять и утешить его, беспомощно обмякнуть в сильных руках, запустить пальцы в копну густых темных волнистых волос, приоткрыть губы в ожидании поцелуя, которому невозможно противиться, а изменчивое выражение сияющих голубых глаз держало в гипнотическом напряжении бесчисленных поклонниц.
      Шейн в юности начинал как блестящий театральный актер, но, повзрослев, посвятил свою жизнь кино. Несмотря на несравненный успех и безусловный талант, он не получил «Оскара» и выдвигался на премию только однажды. Причина, по мнению Энни, заключалась в том, что красивое лицо и непреодолимое обаяние Шейна заслонили отточенное мастерство и великолепную технику исполнения. Его индивидуальность была настолько притягательной, что никто не обращал внимания на богатство оттенков игры. Хотя многие известные продюсеры желали заключить с ним контракт. Шейн придирчиво отбирал сценарии, и в результате в каждом новом фильме игра его становилась все более психологически точной, а личность – все многограннее; именно в этом видел Шейн свое актерское призвание.
      Он и вправду, казалось, подобно своим персонажам, был чем-то встревожен. Все его герои испытывали некую раздвоенность, так что за внешним обаянием и искренностью скрывалась душа, исстрадавшаяся и доведенная до предела, за которым начиналось саморазрушение.
      Неудивительно, что девять лет назад он потряс своих коллег исполнением главной роли во втором фильме Дэймона Риса «Время покажет».
      Эти два человека были близки по духу, создали шедевр – ибо каждый по-своему пытался рассказать о скрытых слабостях человеческой природы, из-за которых жизнь непрерывно связана с опасностью, а любовь зачастую обречена.
      Рис получил «Оскара» за лучший сценарий года и в своей ответной речи на церемонии награждения назвал Шейна фактическим соавтором, поскольку его игра стала таким же решающим фактором успеха фильма, как и сам сценарий.
      С тех пор оба они шли к вершине разными путями, но никогда не теряли друг друга из вида. Неудивительно, что Рис упросил своего знаменитого друга сыграть роль Терри в «Полночном часе».
      И вот теперь наконец Шейн дал свое согласие.
      Энни никак не могла понять – то ли это мечты начинают сбываться, то ли это фантастический сон, и она вот-вот проснется. Сама мысль о том, чтобы играть в одном фильме с Шейном, казалась невероятной. Ведь он уже много лет был самым кассовым актером, звездой, а она… никем. И, что страшнее всего, Шейн считался величайшим секс-символом своего поколения. А Энни предназначена роль роковой соблазнительницы, которая должна лишь его сил и довести до гибели. Сможет ли она создать характер такой силы и убедительности, который бы сломил волю Шейна, подчинил его своей индивидуальности.
      Даже во время коротких пробных съемок она ощущала сексуальный магнетизм, исходящий от мускулистого тела Шейна, словно все его инстинкты устремились к тому, чтобы отыскать Терри и с потрясающей уверенностью возродить его к жизни. Многолетнее восхищение Эриком не подготовило Энни к ошеломляющему воздействию его личности и актерского мастерства.
      Только теперь она поняла, насколько основательны слухи, ходившие о нем.
      Всякий, хоть сколько-нибудь знакомый с жизнью Голливуда, знал, что в жизни Шейн был так же обаятелен и неотразим, как на экране. За последние десять лет его имя постоянно упоминалось в связи с именами известнейших и красивейших актрис, от молодых старлеток до женщин на двадцать лет старше его. Никто не мог устоять перед ним. Репортеры постоянно намекали на его доблести в амплуа любовника и ненасытный аппетит к противоположному полу.
      Энни почти не беспокоилась, что может оказаться очередной «жертвой» Шейна – вряд ли он обратит внимание на никому не известную девушку, – но уже через несколько минут почувствовала инстинктивно-женскую потребность поддержать и защитить его, всей душой сознавая, какая тонкая чувствительность кроется за привлекательной внешностью.
      Энни понимала, что должна подавить эти губительные эмоции – ведь Лайна самой судьбой предназначена для уничтожения Терри. Но неуместные здесь чувства казались от этого лишь более привлекательными.
      Энни всеми силами постаралась взять себя в руки и сосредоточиться на задаче, ожидавшей впереди. Через два дня они с Шейном будут репетировать под придирчивым оком Дэймона Риса, а месяц спустя начнутся съемки «Полночного часа». Энни предоставлен единственный в жизни шанс показать, чего она стоит как актриса, сделать все мыслимое и немыслимое. Что-то говорило ей – первая возможность может стать и последней.

      В свое время Харви Конклин был некоронованным царем Голливуда, а кинозвезды – его изнеженными подданными.
      Свыше сорока лет Харви Конклин, обладавший различными титулами и званиями, которыми награждали его четыре главных студии, боровшиеся за его внимание и милости, был единственным достойным доверия Голосом Голливуда для окружающего мира.
      Любое значительное, отраженное в прессе событие, связавшее две звезды любовью, дружбой или враждой, не говоря уже о сплетнях, затягивающих менее удачливых в трясину скандала, способного прикончить любую карьеру, было создано и раздувалось лично Харви Конклином.
      Благодаря Харви сотни никому не известных актеров мгновенно становились звездами, десятки средних фильмов делали бешеные сборы, бесчисленные продюсеры, сценаристы и режиссеры превращались из нищих в богачей, только чтобы видеть, как их благополучие лопнет, словно мыльный пузырь, как только они лишатся благосклонности Харви.
      Во времена его правления судьба любой звезды зависела от каприза Харви. Лишенный скромности, он считал Голливуд собственным созданием, а актеров чем-то вроде рабов.
      Харви удалось избежать ужасов эры Маккарти не только потому, что его ценность для Голливуда была ни с чем не сравнимой, но и потому, что он благоразумно избрал роль свидетеля со стороны защиты на заседаниях Комиссии Конгресса по расследованию антиамериканской деятельности и позаботился о том, чтобы те из друзей, которые были обязаны ему, сделали то же самое.
      Когда все было кончено, Харви провозгласили Великим Американцем. И, по правде говоря, он искренне ненавидел коммунизм, но еще больше не переваривал мысли о том, что кто-то из звезд может иметь какие-то политические воззрения помимо верности студиям, системе звезд и ему лично.
      Итак, в течение четырех десятилетий Харви оставался милостивым и грозным повелителем и главнокомандующим сплетен, слухов, скандалов и лести, невидимым церемониймейстером фабрики грез – Голливуда.
      Но за последние годы блеск кино померк из-за вторжения телевидения, увеличения количества независимых продюсеров и крушения иерархии звезд. Вместе с падением империи кончилось владычество Харви Конклина. Теперь он был просто престарелым гражданином умирающего города, последним оставшимся в живых величайшим специалистом вымирающего искусства – создания звезд.
      Когда-то всемогущий король, а ныне, в семьдесят три года, просто дряхлеющий старик, в прошлом обладатель могущества, которое истаяло вместе с крахом огромных студий, а звезды, созданные им, канули в небытие, Харви упрямо цеплялся за то, что еще оставалось.
      Сегодня он сидел в огромной приемной перед офисом Хармона Керта в «Интернешнл Пикчерз». Он ждал уже больше получаса – немыслимое унижение в дни его славы. Его пригласили сюда коротко, бесцеремонно, без лишних предисловий, к тому же, через секретаря. При существующих обстоятельствах эти признаки казались поистине зловещими.
      Наконец секретарь сделал Харви знак войти. Керт не подошел к порогу, просто повернул кресло, когда появился посетитель.
      – Харви! – широко улыбнулся он, – садитесь, пожалуйста.
      – Доброе утро, Хармон.
      Изобразив широкую улыбку, Харви с деланным дружелюбием протянул руку.
      – Рад видеть вас.
      – Поверьте, я тоже, – ответил Керт. – Прошу извинения, что не позвонил лично – пришлось присутствовать на проклятом совещании с губернатором относительно корпоративного налогообложения и расходных статей бюджета штата. Отнимает кучу времени, но пришлось пожертвовать собой ради общего блага этого типа по первому разряду. Что будете пить, Харви?
      Конклин протестующе поднял руку в знак вежливого отказа, прекрасно понимая, что необходимо сохранить ясность мышления.
      – Днем ни капли. Желудок не выдерживает. Что я могу сделать для вас, Харм?
      Хармон Керт сложил пальцы домиком и спокойно взглянул в бесцветные глазки Харви Конклина.
      – Нет, Харви, вопрос, пожалуй, в том, что я могу сделать для вас.
      И, намеренно затягивая время, посмотрел на раскрытую папку, лежавшую на столе, казалось, с удивлением оценивая ее содержимое.
      – Харви, – сказал он наконец, закрывая папку. – Вы, кажется, знакомы с молодым водителем по имени… – Он вновь заглянул в досье. – Том Паснек, если не ошибаюсь. Живет в Беверли Хилз. Так?
      Взгляд Керта стал ледяным, Харви Конклину никак не удавалось заглянуть в глаза Керту.
      – Харм, – слабо пробормотал он, – я не понимаю…
      – Молодой человек, кажется, работает на концерн «Престиж Ливери», – продолжал Керт. – Ответьте на простой вопрос, Харви: вы знакомы с этим человеком?
      Старик заерзал в кресле и побледнел, умоляюще глядя на Керта.
      – Харм! Я просто не знаю, что ответить…
      Керт встал, возвышаясь над посетителем, и, скривив чувственные губы в гримасе отвращения, пояснил:
      – Харви, я хочу, чтобы вы поняли одно: мы все в этом бизнесе должны держаться вместе и знаем, кого необходимо ценить. «Интернешнл Пикчерз» не поддастся на дешевый шантаж, нанесший ущерб человеку вашего положения, с которым нас связывают многолетние дружеские взаимовыгодные отношения. Это самое главное.
      Он задумчиво уставился в окно, за которым виднелись дальние холмы.
      – Именно по этой причине, – вновь заговорил Хармон, поворачиваясь к посетителю, – я думаю, вам должно быть известно о том, что в наши руки попала определенная информация относительно вашей связи с этим человеком. Думаю, не стоит распространяться, от кого она исходит. Главное, что дальше этой комнаты она не выйдет. Я позвал вас для того, чтобы сообщить это.
      Харви Конклин грустно кивнул, не осмеливаясь облегченно вздохнуть.
      Он нанял Тома Паснека прошлой зимой, когда его постоянный шофер заболел. За целый хлопотливый день поездок по Беверли Хилз оба узнали друг друга достаточно хорошо. Молодой человек был так очаровательно искренен в своих высказываниях, так скромен и почтителен, что для Харви оказалось восхитительным сюрпризом очутиться вместе с юношей в номере мотеля. Его искусство дарить наслаждение оказалось таким же искренним и вдохновенным, как и красивое лицо.
      С тех пор они стали любовниками. Том был хорошим мальчиком, и если оказался шантажистом, то не грубым и откровенным – брал небольшие суммы денег в долг, принимал подарки: сорочку, пояс, ботинки и билет на самолет в Лейк Тахоэ или Лас-Вегас, когда Харви отправлялся туда.
      Отношения были безоблачными, почти не омраченными ссорами – идеальная связь для престарелого чувствительного гомосексуалиста, нуждавшегося в нежном, угодливом любовнике.
      Харви в голову не приходило, что за Томом могут стоять другие люди, менее достойные, менее скромные, менее сговорчивые.
      До этого момента.
      Хармон Керт вновь подошел к огромному столу и открыл папку.
      – Харви, – серьезно сказал он. – Голливуд уже не тот, что был. И люди здесь изменились, они не ведут себя, как прежде, если намерены выжить. Мы понимаем, что в современном мире необходимо держаться вместе и заботиться друг о друге. Наша общая репутация требует особой заботы и внимания.
      Он снова закрыл папку, глядя на сидевшего в кресле старика.
      – Такой человек, как вы, Харви, нуждается в защите. И мы, в «Интернешнл», будем счастливы и горды взять вас под свое крыло. Я достаточно ясно выражаюсь?
      В голосе Хармона наряду с заверениями слышалось явное предостережение.
      – Я… понимаю, Харм. Не могу выразить, как ценю…
      – Ничего больше не говорите, Харви.
      Хармон поднял ладони в шутливом неодобрительном жесте.
      – Ни слова. Я знал, вам все станет ясно. Можете во всем положиться на меня, даю вам слово.
      Он неожиданно понизил голос, лицо потемнело.
      – Но именно поэтому я должен знать, что с этого момента могу рассчитывать на ваше благоразумие. Никаких ошибок, никаких срывов. Помните, мой друг, – в Голливуде нет больше ничего святого. Нынче все ценится дешево: и люди, и вещи.
      И пожав плечами, добавил:
      – Таков мир, в котором мы живем.
      Харви Конклин прекрасно понял угрозу, скрытую за притворным сочувствием.
      – Я не подведу, Харм, – пробормотал он, вытирая выступившие на морщинистом лбу капли пота и прислушиваясь к стуку сердца.
      Печаль и ужас боролись в его душе. Он вспомнил о божественной фигуре, к которой не прикоснется больше, прекрасной молодой коже, которую любил ласкать слабеющими пальцами, чувственных губах…
      Боль потери была нестерпимой, но Харви вынудил себя справиться с ней. Сейчас самое главное – выжить. А его существование зависело от бесчеловечного, бездушного создания, стоявшего над ним.
      – Не стоит об этом говорить, – сказал Керт, презрительно отталкивая папку. – Будем считать, что ничего не произошло. Согласны?
      Старик лихорадочно закивал.
      – Прекрасно, – с улыбкой заключил Керт, усаживаясь в кресло, втайне довольный, что наконец-то унизил старого гомика. Не первый раз Харви использовал шантаж, чтобы привести к повиновению как администраторов «Интернешнл Пикчерз», так и влиятельных в Голливуде людей, зависящих от студии.
      Он щадил Харви Конклина вот уже десять лет, поскольку знал, что потребует услуг старика только в крайнем, самом важном случае. Хотя возможности и силы Харви были уже не теми, что прежде, все же у него оставалось достаточно влияния, которое необходимо было употребить с умом.
      – Превосходно, – повторил Керт, казалось, глубоко погруженный в мысли, отвлекшие его от присутствия Харви. Нахмурившись, он потрогал пресс-Папье на столе.
      – Впрочем, послушайте, Харви, – резко сказал он. – Я хотел еще кое-что обсудить с вами. Нечто очень важное. Думаю, вы сможете помочь нам.
      – Только скажите, о чем речь, Харм, – прошептал Харви, стараясь унять дрожь в голосе. – Все, что угодно.
      – В «Интернешнл Пикчерз» сложилась весьма деликатная ситуация. Одна из таких вещей, которые случаются неожиданно, как снег на голову. Весьма досадно. Это касается молодой актрисы. Ее зовут Энни Хэвиленд.
      – Конечно, Харм, – ответил Харви Конклин, промокая платком верхнюю губу. Чем могу служить?
      Керт улыбнулся.
      – Сделайте все, что в ваших силах, Харви. Чем же еще?

* * *

      Полчаса спустя Харви Конклин ушел. Но перед этим Керт объяснил, чего ожидает от него. Харви был готов выполнить любой приказ, потому что знал: жалкое существование, за которое он еще цеплялся, сейчас целиком зависит от благоволения Керта.
      Керт немного посидел за столом, потом поднял трубку, набрал номер междугородней телефонной службы и попросил телефонистку соединить его.
      После нескольких звонков ответил негромкий, с хрипотцой, мужской голос.
      – «Дугас Инвестигейшнз». Чем могу помочь?
      – Это Керт. Последовало молчание.
      – Все прошло как надо?
      – Да, превосходно. Большое спасибо, мистер Дугас. Чек вам уже отослан. Я свяжусь с вами, если понадобится помощь насчет Конклина.
      – Прекрасно, сэр.
      В голосе сыщика звучала профессиональная гордость с оттенком иронического подобострастия.
      – До свидания, – сухо попрощался Керт. Мысли его уже были заняты совсем другим.

* * *

      Уолли Дугас повесил трубку, прислушиваясь, как скрипит древнее кресло, когда он крутанулся на нем в своем крошечном офисе без окон.
      На дешевых панелях висели диплом в рамке и пейзаж, купленный в магазине уцененных товаров, изображающий неестественно яркую осеннюю листву. Перед металлическим письменным столом стояли два стула для посетителей и напольная пепельница. Жалюзи были спущены, чтобы прикрыть стеклянное окошечко во входной двери, на котором белой краской было выведено название агентства.
      Помещение выглядело еще более убого, чем офисы, которые описывает в своих романах Реймонд Чендлер, но именно этого добивался Уолли. Он никогда не бегал в поисках клиентов. За последние десять лет люди заходили сюда только по ошибке.
      Уолли проводил все конфиденциальные расследования один, и платили ему, переводя деньги в банк на его личный счет. Он предпочитал общаться с «заказчиками» исключительно по телефону. Мало кто из коллег знал его имя, и клиентов у Уолли было совсем немного.
      Только закаленные в боях ветераны сыска, живущие к Западу от Миссисипи, знали, что Уолли Дугас был, возможно, самым талантливым, проницательным и хитрым детективом в стране, и большие агентства часто обращались к нему, когда их служащие не могли справиться с заданием. Кроме того, Уолли неофициально использовала полиция нескольких штатов.
      Коллеги называли Уолли специалистом по преступлениям «белых воротничков», но сам он считал себя экспертом по обнаружению тайн. В его глазах окружающий мир представлял сложную сеть маскировок – камуфляжей, и его призванием было увидеть скрытую за ними правду.
      Толстый Уолли с луноподобным лицом и странными повадками выглядел никчемным неудачником. Он культивировал этот образ двадцать лет, оттачивая технику игры и манеру вести себя, пока не обрел способность заставить даже самых коварных врагов проговориться и сказать именно то, что они так хотели скрыть.
      Шесть лет назад он подготовил по личной просьбе Хармона Керта материалы по некоторым голливудским режиссерам и звездам. Гонорар был исключительно высоким, а работа, по стандартам Уолли, легкой. Люди Голливуда никогда не умели как следует скрывать свои похождения.
      Уолли взял эту работу, чтобы позабавиться, но решил продолжить после того, как лучше узнал Керта. Личная жизнь жертв Керта не особенно интересовала детектива, он все это уже тысячу раз видел. Но сам Керт – дело другое. Такие особи редко встречаются и заслуживают более пристального изучения.
      Хармон Керт думал, что использует Уолли для своих целей, как охотник – дорогое ружье.
      Он и представить не мог, что у Уолли Дугаса были свои причины помочь Керту сделать так, чтобы грехи этих известных людей выплывали наружу, преследовали и терзали их. И, если эти мотивы изменятся, бомба, которую держал Керт, вполне может разорваться у него в руках.

      В среду днем Энни и Эрик Шейн начали репетировать с Дэймоном Рисом. По требованию Риса Энни приехала к нему домой пораньше и разделила с ним легкий ланч, после чего девушка уселась, глядя в сценарий и чувствуя, как бешено колотится сердце. Она была одета в джинсы и легкую блузку; амулет из слоновой кости свисал с золотой цепочкой.
      Дэймон Рис расположился на старом складном стуле и играл на скрипке своего любимого Баха. Запах чапарраля из близлежащих каньонов проникал через открытые окна. Минуты тянулись, как часы, по мере того, как ленивое полуденное солнце медленно плыло над горами.
      Вскоре Энни поняла, что просто сойдет с ума, если ожидание продлится еще несколько минут. Неужели Рис заметил, как она расстроена, и ничего не говорит, чтобы держать ее на взводе – тогда она сможет вложить больше энергии в чтение.
      Наконец за окном послышался шум мотора; прозвенел звонок. Энни не задумываясь встала, чтобы открыть дверь.
      На пороге стоял Эрик Шейн. Он оставил мотоцикл на подъездной дорожке. Парализованная, безмолвная, словно громом пораженная Энни тщетно искала подходящие слова приветствия.
      Эрик пришел ей на помощь. Он усмехнулся и протянул руку. – Как поживаете? – выпалила Энни, смущенно улыбаясь и наблюдая, как исчезают ее пальцы в большой мужской ладони.
      – По всему городу развешаны ваши фото, – сообщил Эрик. – По-моему, вы совсем меня затмили.
      – О, мистер Шейн, – запротестовала Энни.
      – Зовите меня Эрик. Вы ведь обещали, помните? Он придержал двери и дал ей пройти.
      – И не беспокойтесь о том, что можете превзойти кого-то. Вы в роли Лайны должны привлечь внимание публики, причем заслуженно. Могу я звать вас Энни?
      – Конечно, – вспыхнула она, заметив, как на пороге гостиной появился Дэймон Рис.
      Мужчины обменялись рукопожатиями и шутливыми дружескими приветствиями. Шейн стянул свитер, оставшись в трикотажной рубашке, обтянувшей мощные плечи, и выцветших джинсах.
      Энни не могла заставить себя отвести глаз от длинных ног, упругих бицепсов, сильных рук и мощной шеи под густыми красивыми волосами. Камера не могла схватить всех оттенков, переходов, пластики актера, которые были в нем в жизни.
      Он казался более уверенным, но одновременно был больше погружен в себя, чем на экране, а простота в обращении и дружелюбие довершали впечатление об Эрике как о человеке, перед которым невозможно устоять.
      – Кофе, Эрик? – спросил Рис. – Чай? Виски?
      – Чай со льдом, если можно.
      Дэймон Рис исчез, предоставив Шейну улыбаться сконфуженной Энни. Эрик постукивал о колено папкой со сценарием. Несколько секунд показались девушке вечностью. Когда Рис вернулся, стояла такая тишина, что было слышно даже, как ходит по кухне Кончита.
      Секунду спустя она появилась с подносом, на котором стояли стаканы. Рис в это время показывал Шейну последние изменения, внесенные в сценарий.
      – Ну что ж, – улыбнулся Дэймон партнерам. – Начнем с вашей первой совместной сцены.
      Каждый из них открыл сценарий. Энни откашлялась. Она знала, что должна читать первой – диалог начинался с реплики Лайны, когда она, крутя педали велосипеда, словно школьница, которой вовсе не была, обращается к Терри, возвращавшемуся домой с вокзала.
      Шейн не сводил глаз со сценария, ожидая, пока Энни войдет в образ и произнесет первые слова. Девушка мысленно перекрестилась.
      «Ну вот, ничтожество, твоя очередь», – вздрогнув, подумала она.
      Они прочли первую сцену пять раз, прежде чем идти дальше.
      Реплики Лайны и ее движения были исполнены двойного смысла. В начальных сценах с Терри ей необходимо казаться невинной и молодой. Тот, со своей стороны, должен отнестись к ней снисходительно и покровительственно… до первого робкого поцелуя. Игре Энни необходимо придать такую утонченность, чтобы зритель, как и сам Терри, смог понять, насколько она расчетлива, только тогда, когда будет уже слишком поздно.
      Энни делала все от нее зависящее и смиренно принимала резкие, но все же достаточно сдержанные указания Риса.
      Тем временем она слушала чтение Эрика Штейна с возрастающим восхищением. Очевидно, перед тем как прийти сюда, он много работал над ролью. В игре Эрика было нечто задорное, мальчишеское, и в то же время уязвимое, какой-то скрытый надлом. Вызывающая внешность скрывала оттенки характера невидимой, но плотной завесой. От него, как и от Энни, требовалась мотивация каждого слова. И Эрик делал это с ритмичной точностью и богатством оттенков, поражавших Энни.
      Но где-то в глубине души она чувствовала огорчение и беспомощность. Те акценты и ударения, над которыми она так много работала бесконечными вечерами перед зеркалом, казалось, давались Шейну без всяких усилий. Она чувствовала себя музыкантом-любителем рядом с виртуозом.
      Энни слышала, как в перерывах мужчины обсуждали Терри, и с безошибочной интуицией тут же соглашались относительно деталей и нюансов образа и способов передачи их на сцене.
      «Зачем я им нужна?» – угнетенно думала Энни. – Они гениальны, истинные мастера своего дела, а она – пятое колесо в телеге, профан, неспециалист, безнадежная тупица, неспособная быть с ними на равных.
      По мере того, как день клонился к вечеру, она казалась себе все более ничтожной. Даже южный акцент куда-то пропал. Желудок сжался от голода, и она с каждой минутой слабела.
      – Простите, сказал Шейн после того, как Энни совершенно отвратительно произнесла реплику, – это я виноват, не с той интонацией прочел. Если вы не против, пройдем это место еще раз, и я смогу задать нужный темп.
      Рис ничего не сказал и не поднял глаз от сценария.
      К изумлению Энни, Шейн действительно слегка изменил артикуляцию, по-иному расставив ударения, и это дало возможность более выигрышно выделить место Лайны в ритме сцены. Ободрившись, Энни прочитала свои реплики с чем-то вроде требуемого от нее апломба и краем глазам заметила, как Рис почти неуловимо кивнул.
      Еще сама не понимая этого до конца, Энни интуитивно оценила, насколько благороден Эрик Шейн – одним ударом он сумел ободрить партнершу, внести выигрышный штрих в роль Лайны и помочь «Полночному часу» чуть продвинуться вперед по трудной дороге, ведущей к успеху.
      К концу дня Энни чувствовала себя вроде неоформившейся Галатеи в руках двух гениальных Пигмалионов, и, хотя по-прежнему терзалась сознанием того, что способности ее явно ограничены, утешала себя мыслью, что Рис и Шейн не допустят слабой игры.
      Энни так разнервничалась и вымоталась, что, когда Рис к половине шестого закончил репетицию, усталость словно кузнечным молотом ударила по голове, окончательно ее обессилев.
      – Ну, – спросил Рис, швырнув сценарий на журнальный столик, – что вы думаете? Получится у нас фильм?
      – Давайте спросим Энни Хэвиленд, – предложил Эрик, проводя рукой по волосам и откидываясь на спинку дивана.
      – По-моему, – начала Энни, собравшись с духом и пытаясь говорить так же небрежно, – это уже потрясающий фильм, и единственное препятствие на пути к успеху – это я.
      Мужчины дружно высмеяли ее опасения, и Шейн распрощался. Энни проводила его до выхода. Эрик пожал ей руку.
      – Еще раз поздравляю с получением роли, – сказал он, – и не волнуйтесь. Дэймон никогда не ошибается. Уверен, вы отлично справитесь.
      Он натянул свитер и взялся за ручку двери.
      – До завтра.
      – Спокойной ночи, мистер… Эрик!
      Шейн одобрительно кивнул и направился к мотоциклу.
      – Спокойной ночи, Энни.

      Энни навсегда запомнятся эти четыре месяца как самый невероятный период ее жизни.
      С одной стороны, это были одинокие тяжелые дни, когда ее способность к самостоятельному существованию подвергалась жестокому испытанию.
      Но именно эти шестнадцать недель стали временем безоглядного воодушевления, головокружительных открытий и волнующей близости к окружающим ее людям.