БЕСЕДА С ЧУДОВИЩЕМ

Каждую ночь я проводил с разными людьми — иногда с женщиной, иногда с мужчиной. Иногда со взрослым, иногда с ребенком. Порою мы занимались сексом, порою нет. Секретов у нас не было. Предполагалось, что мы должны целиком отдаваться друг другу.

Если у кого-то возникали насчет этого вопросы, . в ответ он слышал: «Так велел Джейсон, чтобы мы могли уточнить свои ощущения». Смысла происходившего я не понимал, но что-то удерживало от дальнейших расспросов. Было ясно, что Джексон делает нечто правильное, и я хотел знать, что именно.

Думаю, мне хотелось во многом походить на него. Стать уважаемым, доходчивым, отзывчивым, всегда ровным. Любимым.

И обладающим еще одним свойством.

Джейсон имел особый взгляд на вещи: он видел, что кроется за ними, внутри них, или, быть может, видел их в другом измерении. Он говорил, что никогда не смотрит только на вещь, а одновременно старается увидеть ее окружение.

— Смотри на то, что происходит, Джим. Не на то, что, по-твоему, происходит, а на то, что творится в действительности. Поведение людей отчетливо демонстрирует ту игру, которую, как им кажется, они ведут. Большинство людей играют, чтобы выиграть, а не ради самой игры — вот почему жизнь не приносит им никакого удовольствия.

Все верно. Это обо мне.

Джейсон говорил с таким проникновением и определенностью, что становилось страшно. Рядом с ним я чувствовал себя слепым щенком, страшно завидовал его способностям и испытывал благодарность за то, что был допушен к обучению.

Поэтому, когда Джейсон говорил — сделайте то-то, выясните, почему при этом вы чувствуете неловкость, почему боитесь, — мы без слов исполняли приказ.

Когда Джейсон велел раздеться донага, я выполнил и это. И узнал об истинном предназначении одежды. Когда он велел нам поменяться одеждой, я неделю носил одеяние Салли. И узнал, что именно мы прячем под ним. А когда Джейсон распорядился, чтобы мы спали друг с другом…

Джейсон говорил, что я боюсь позволить людям полюбить себя и потому держу их на расстоянии, демонстрируя свою враждебность, так что они просто не в состоянии увидеть, кто прячется внутри меня. А я жалел себя до слез, когда им все-таки удавалось это разглядеть. По словам Джейсона, я был жуликом, змеей подколодной, профессиональным вором — я обманывал окружающих, только бы не дать им обнаружить, насколько я прекрасен в действительности и сколько во мне кроется нерастраченной любви. Мне хотелось, чтобы это было правдой, и я следовал любым его инструкциям.

Мне казалось, что Иисус был таким. Настоящий Иисус — не тот, которого придумали позже. И если он действительно был таким, то понятно, почему вокруг него возникла целая религия.

Супружеских отношений здесь не существовало. Браки остались в старом мире.

— Эта разновидность образования пар, — объяснял Джейсон, — не удовлетворяет условиям игры, в которую мы здесь играем. Она работает против сплоченности Племени. Чтобы Племя оставалось единым целым, каждый должен быть привязан к каждому.

Прошло время, прежде чем я начал понимать, что он имеет в виду.

Жизнь в Племени была шансом вырваться из оков другого общественного соглашения под названием Соединенные Штаты Америки и проверить на себе совершенно иной договор. Так я получил возможность понять, какая часть моего сознания действительно была мною, а какая являлась, по сути, той культурой, которая впиталась в меня в процессе моего самовыражения. Ошеломляющее открытие.

И очень неприятное. Больно узнать, сколько из того, что я всегда считал своим «я», оказалось кем-то совсем мне незнакомым. Я никогда не обещал следовать всем тем убеждениям, которые неизвестно откуда появились в моей голове.

— Они могут быть тобой, — сказал Джейсон. — Если хочешь, присвой их. Только прежде подумай, какова цена. Прикинь, что ты заплатишь за привилегию обладать этими убеждениями. Насколько беднее станет твоя жизнь?

Ты и в самом деле жаждешь остаться американцем, Джим? Я так не думаю. Ты говоришь, что хочешь стать таким, каким, по-твоему, должен быть американец. Но каким именно — ты и сам не знаешь, не так ли? Что такое американец, Джим? Только не заводи старую пластинку — я ее слышал. Даже помогал писать. Послушай, если ты принимаешь это за чистую монету, ты обречен на неудачу. Ты несешь перед собой идеальный образ, как тот осел морковку перед своим носом. Ты сам держишь его вне досягаемости. Ты позволяешь себе то, чего тебе хочется, только в той степени, которая делает тебя несчастным. Мы оба знаем об этом. То, чего ты действительно хочешь, Джим, — больше, чем любая национальность. С этим ты связываешь целый набор понятий — таких, как Бог, братство, свобода, справедливость, мир, любовь, — но не знаешь, какое из них главное и как его достичь. Ты просто мечешься в надежде наткнуться на него. Единственное, что всегда может сделать любой из нас, — это найти место, где непременно отыщется главное. Но ты узнаешь его лишь при одном условии — если перестанешь примеривать к нему свои собственные представления о том, как оно должно выглядеть. Надо отбросить все известное, чтобы узнать то, чего ты еще не знаешь. Так что давай, Джим, ищи у нас полезное для себя. Джейсон был прав.

Здесь действительно что-то происходило. Еще никогда я не попадал в атмосферу такой всеобщей любви. Никогда не видел людей, до такой степени лишенных рассудительности. Во всем остальном мире человека только обругают, если он будет намеренно отличаться от окружающих. Здесь же мы аплодировали каждому проявлению индивидуальности.

Представьте себе это так: глупость постоянно меняет свое обличье.

А экспертов по ней нет.

Вы должны изобретать ее заново каждый день.

Это было потрясающее открытие.

Мне нравилось.

Я обнаружил…

Вы извлекаете человека из одной системы условностей и бросаете в другую, потом в следующую и так далее. Все это напоминает умывание Золушки. Условности теряют свою незыблемость, и вы начинаете все отчетливее и отчетливее видеть за ними человека. Почувствовав временную природу общественного договора между людьми, вы отныне вольны придумать новые условия своего собственного соглашения с ними — такие, при которых вам будет легче добиться желаемого.

Что касается меня, то я начал понимать, как попал в западню армейского менталитета.

Хотите новость с бородой? Разум — это компьютерная программа. Часть ее «зашита» в твердом диске — подкорке. Остальное самопрограммируется — начиная с того момента, как ваш папаша скатился с вашей мамочки и заснул. И никаких учебников. Ребенок вынужден все постигать сам.

А вы еще удивляетесь, почему мы все такие зае… ные.

Большинство даже не умеют толком общаться друг с другом. Вы слышите не то, что я говорю, а то, что я, как вам кажется, говорю. Я слышу, что, как мне кажется, говорите вы. А потом мы дубасим друг друга до смерти своим непониманием. И поскольку мы тратим титанические усилия, чтобы запрограммировать себя, то убеждены, что сами запрограммированы правильно, а все остальные — неправильно.

Неудивительно, что большая часть нашей жизни представляет собой один длинный спор.

Джейсон говорил: — То, чем мы здесь занимаемся, — настройка. Мы должны договориться о языке общения, должны научиться слышать то, что в действительности говорим. Мы должны прийти к соглашению по более важным вопросам. Каждый должен добровольно стать частицей целого.

Мы прогуливались по периметру лагеря. Джейсон предпринимал эти поучительные прогулки каждый день после обеда. Быть приглашенным в его спутники было большой честью. Сегодня он выбрал меня. Только сегодня это не являлось поощрением. По крайней мере, я так считал. Я совершил ужасный проступок.

Об этом знали все.

И теперь мне предстояло узнать, что бывает с человеком, совершившим ужасный проступок.

Позади задумчиво полз Орри, время от времени отставая, чтобы пожевать дерево или обнюхать куст. Джейсон часто оборачивался и одобрительно смотрел на червя, а иногда откровенно восхищался им. Вождь пребывал в прекрасном настроении, по временам распевая на весь лагерь.

Это усиливало мой стыд.

Я не стоил его внимания.

И в то же время злость не покидала меня. Он не имел права меня наказывать. Я не сделал ничего плохого.

— Джим. — Джейсон положил руку на мое плечо и повернул меня к себе. — Чего ты боишься?

— Ничего.

— В тебе снова проснулся солдат, Джим, я же чувствую. Будь со мной честным. Ты хочешь поговорить о вчерашнем?

Вчера я разозлился и отказался прийти на круг. Не важно, почему я злился. Но я сорвал злость на Рее, Марси и Валери.

Я покачал головой: — Нет. — И уставился себе под ноги. Джейсон пальцем приподнял мою голову.

— Джим, я не твой папочка и не собираюсь наказывать тебя. Мы здесь занимаемся совсем другим. Интеллигентные люди никогда не добиваются своего с помощью страха, боли и угрозы наказания. Это непродуктивный путь. Наказание свидетельствует о неумении общаться.

— Вот как? Тогда кое-кто не умеет общаться. со мной…

И тут я прикусил язык. Стараясь оправдаться, я выказал себя еще большим ослом, чем обычно. Уж лучше молчать.

— Вопрос не в правоте или неправоте, Джим. Вопрос в соответствии данной ситуации. То, что ты сделал, ей не соответствовало; что-то случилось, и твой мозг нажал на кнопку неподходящего ответа. Ну и что? Не казни себя. Никто из нас не застрахован от этого. Самое подходящее в таком случае — извиниться и продолжать заниматься настоящим делом.

Он взял меня под руку, увлекая на садовую дорожку.

— Джим, — тихо начал говорить он, — знаешь ли ты, в каком состоянии проводят свою жизнь большинство людей? В состоянии полного бесчувствия. Нет, я не имею в виду кому или ступор. Они просто полностью не отдают себе отчет, бродя по планете в гипнотическом трансе, по колено в говне. Они едят, спят, смотрят телевизор, занимаются любовью — словно катятся по накатанным рельсам. Они нечувствительны к собственным страстям. Что происходит, когда случается нечто, тревожащее спячку? Твой мозг заставляет тебя ощутить дискомфорт, и автоматически следует ответная реакция — бей или беги. Ты ведь знаешь, как реагируют люди, когда их будят? Злятся. Ты злишься.

Понял? Здесь мы будим людей. Это опасная работа. Знаешь, почему? Для рассерженных людей злость — оправдание убийства. Ты можешь ослепнуть от собственной ярости и натворить кошмарных дел. Или можешь научиться определять собственное бесчувствие.

Джим, когда ты даешь ярости вырваться, внутри остается только то, чему ты сопротивляешься. Если ты сопротивляешься неприятным вещам, происходит нечто удивительное. Ты начинаешь испытывать все то, чему противостоял, — злобу, страх, скуку, печаль, — и только тогда понимаешь, в чем фокус. Ты обнаруживаешь, что сопротивление им причиняет худшую боль, чем они сами. И тогда они исчезают. Ты становишься богаче и естественнее.

Поэтому в своем стыде ты не должен видеть непреодолимое препятствие, а рассматривать его как увлекательный вызов, — потому что с другой его стороны — твоя собственная жизнь.

Я не ответил. Он всего лишь просил меня не сходить с ума. А я считал, что имею чертовски вескую причину спятить.

Просто я не мог вспомнить, в чем она состояла.

— Думаю, мне трудно привыкнуть к новому, — сказал я. — Если посмотреть на остальных, все выглядит очень просто.

Джейсон рассмеялся, — У тебя все складывается прекрасно. Правда прекрасно. Ты идешь по расписанию. Это тоже предусмотрено процессом. Мы все любим тебя.

— Не знаю, как я снова смогу посмотреть им в глаза. Мне так стыдно.

— А ты просто подойди и обними — вот и все, что требуется. А после этого можете все вместе посмеяться. Сам увидишь.

Я знал, что он прав. Эти люди никогда не позволят себе долго таить обиду. Но как они научились? Порой я чувствовал, что для меня это непосильная задача.

— Джейсон, — спросил я. — На прошлой неделе вы привезли еще трех гостей. Ясно, что вы стремитесь увеличить Племя, но до какого предела? О чем вы мечтаете? Что могу сделать я?

Он улыбнулся и на ходу обнял меня за плечи.

— Я никогда не мечтаю — и в то же время мечтаю. Знаю, что это звучит путано. Позволь заметить, Джим, что, когда люди говорят о своих мечтах, очень часто они имеют в виду те картины, которые являются производным системы их убеждений. Послушай меня: твои представления и убеждения — лишь прикрытие твоего «я».

Система твоих убеждений — это твое замаскированное «эго». Следовательно, говорить о такого рода мечтах означает говорить не о том, что действительно возможно, а о том, как это должно быть по-твоему. Таких мечтаний у меня нет.

Когда я говорю о своих мечтах, я имею в виду Откровения. Нам ниспосланы новые боги, Джим. — Он остановился и присел на корточки, присматриваясь к чемуто на земле. Потом поднялся и протянул ладонь. — Ты когда-нибудь видел такое?

Я посмотрел. На ладони лежал крошечный живой шарик алого цвета. У существа было восемь тонюсеньких но-жеки пара черных глаз. Я отрицательно покачал головой.

Джейсон осторожно положил его обратно на землю.

— Это хторранское насекомое. Ты когда-нибудь замечал, насколько безупречны насекомые?

Я пожал плечами.

— Да. Я всегда восхищался. Они словно из другого мира.

Джейсон хмыкнул.

— Для них не существует выбора, не так ли? Они — просто маленькие биологические машинки, которые функционируют в соответствии со структурой ДНК в их хромосомах, верно?

— Да — А замечал ты когда-нибудь, какие совершенные машины человеческие существа?

— Ну, в биологическом смысле — да.

— Но не в смысле разума?

— Это провокационный вопрос, Джейсон, разве нет? Он улыбнулся и похлопал меня по плечу.

— Ну, так как?

— Джейсон, вы же знаете, что подобные разговоры меня злят. Всякий раз, когда вы настаиваете, что мой разум — это компьютерная программа., я просто схожу с ума.

— Неверно. Не ты сходишь с ума — твой ум. Не путай, Джим. Ты — не твой разум. Ты — только место, где он пребывает. А твое так называемое сумасшествие — один из способов уберечь уши от неприятных известий. Это запрограммировали реакция, Джим. Твой разум — компьютерная программа, которая любит это отрицать. Весьма настырно, но не очень успешно. Единственная разница между тобой и насекомым сводится к тому, что оно недостаточно сложная машина, чтобы иметь некоторый выбор в своих программах. Ты — машина самопрограммирующаяся. А насекомое — нет. Но ты должен знать, что ты такое, прежде чем стать этим.

Мы снова возобновили прогулку. Покуда я еще не понимал, куда его заведут эти умозаключения.

— Подумай, Джим: все, что знает человек, является продуктом его яичного опыта. Человеческий механизм знает О себе только то, что способен обнаружить. Мы не можем знать того, чего знать не можем. Ты прослеживаешь мысль?

— Очень смутно.

— Хорошо, давай попробуем по-другому. Допустим, ты хочешь знать, что находится за холмом, но подняться на него и посмотреть не можешь. Как ты поступишь?

— М-м, не знаю. Посмотрю на карту…

— У тебя нет карты. Ты как раз ее составляешь. Поэтому тебе надо знать, что по другую сторону холма. Что ты сделаешь?

— Постараюсь это вычислить…

— Ты гадаешь. Экстраполяция — это еще один путь что-нибудь выдумать. С таким же успехом ты можешь написать на космосе: «Здесь живут Драконы»[3]. Тебе известно, что люди так и поступают, когда не знают чего-то: они выдумывают чтолибо взамен. А что сделает ответственный человек, когда он чего-то не знает?

— Спросит. У того, кто знает.

— Правильно. Ты понимаешь, что это удобный выход. Мы можем знать только то, что знают люди. А это означает, что все наши боги — людские боги. Они — отражение нас самих. Бог на этом свете — зеркало наших пороков.

Хторранам известны вещи, которых нам знать не дано. Мы находимся в плену собственной физиологии. Мы — приматы. И всегда ими будем. Все, что мы можем знать, сводится к понятиям обезьяны. Нам никогда не вырваться из этой ловушки — мы навечно останемся приматами. Но можно выглянуть из своей обезьяньей клетки, если воспользоваться возможностью, которую представляют собой хторране. Они знают, как выглядит мир по ту сторону холма. И могут поделиться знанием с нами.

Ты понимаешь? Они несут нам новых богов — новые зеркала. Для нас это шанс подняться над своей человечностью, вырваться за пределы возможностей нашего биологического аппарата и, наконец, обнаружить вещи, которых мы бы сами никогда не узнали. Новые боги могут стать нашими учителями, Джим. Мне виделись на Откровениях вещи, которые я не могу описать, потому что в нашем языке нет таких слов. У нас нет таких понятий, парадигм, моделей. Мы даже приблизительно не представляем себе общей картины, чтобы в ее рамках создать необходимые парадигмы, модели и понятия.

У меня есть опыт, которым я пока ни с кем не могу поделиться, потому что на Земле нет никого, кто мог бы получить мое послание. Ты даже не представляешь, какое при этом испытываешь одиночество. — Он на ходу притянул меня к себе. — Здесь я хочу поделиться своим видением. С каждым Откровением Племя прогрессирует. Джим, ты знаешь, что такое на самом деле Бог?

Я покачал головой: — Мне всегда казалось, что Бог непостижим.

— В определенном смысле — конечно. Но вот тебе простое определение: Бог — это все, что является источником могущества. До червей, до эпидемий люди использовали в качестве богов деньги, секс, собственность.

Это их устраивало. Мы же нашли новый источник силы в хторранах и новую область идентификации человека как одушевленной машины. Законно это или незаконно, правильно или нет, не имеет никакого значения. Важно, что это приносит результаты! Работает. Это видно по лицам членов Племени. Степень пробуждения у многих уже гораздо выше, чем была у меня, когда я впервые допустил в свою жизнь Орри. Знаешь, каково его полное имя? — Нет.

— Уроборос. — Деландро ждал моей реакции. Мне было известно это слово.

— Червь, пожирающий свой хвост.

— А ты образован, Джим. Я удивлен.

— Мой отец — мастер компьютерных игр. Он создал игру «Уроборос». Я помогал ему. Уроборос — великий червь мира. Он символизирует извечный круговорот смерти и возрождения. Хорошее имя для Бога, — согласился я.

Джейсон задумчиво покачал головой.

— Это человеческое имя. Со временем, Джим, нам придется отказаться от человеческих имен, человеческого языка и человеческой личности.

— И заменить их?..

— Если бы я знал чем, мы бы этим уже давно занимались, — сказал Джейсон.

Некоторое время мы шли молча. Потом я додумался.

— Орри отличается от Фальстафа и Орсона, — сказал я. — Но в действительности он отличается от всех червей — хторран. Почему это, Джейсон? Что делает Орри особенным?

— Орри не особенный, — усмехнулся Джейсон. — Он другой, и в этом разница. Истинная причина в том, что он действительно первый среди других. Он — первый хторранин, выросший среди людей. Он — связующее звено. Или можно сказать поиному: мы — первые люди, воспитанные новыми богами, и мы — связующее звено. Ты — тоже. Каждая из сторон — лишь половина целого, и главное в том, что связь осуществляется здесь. Два других — Фальстаф и Орсон — были дикими. Их привел Орри.

— Но они больше его. Не понимаю, как…

— Размер не имеет никакого значения, Джим. Хтор-ране не те существа, чтобы грубая сила определяла первенство. — Джейсон потянул меня за руку. — Пойдем со мной, Джим, я покажу тебе кое-что. Орри строит семью. После семьи приходит черед племени. Потом — нации. Но все начинается с семьи. — Мы пошли в ту часть лагеря, куда раньше меня не пускал Фальстаф. — Орри не может построить семью с Фальстафом или Орсоном. Они старше его, и объединение не произойдет. Он не будет главой. К тому же сейчас все они самцы.

— Что?! Что вы имеете в виду под «сейчас»? Откуда это известно?

— Мне сказал Орри. Я не знаю, что это значит. Он пока недостаточно владеет языком, чтобы объяснять термины. Но со временем мы разберемся.

Мы спустились в небольшую ложбину. Здесь стоял выгоревший дом с заброшенным бассейном, который с одной стороны был заполнен мусором.

— Наша маскировка, — пояснил Деландро.

Он подвел меня к краю бассейна и издал щебечущий звук. К нам подполз Орри, заглянул в бассейн и сказал: — Чтрррппп!

Куча мусора на дне зашевелилась, потом рассыпалась, и пара таких крошечных хторров, каких я еще не видел, выбралась наружу, чтобы поздороваться с нами. Они напоминали плюшевых медвежат, размером с большую собаку, то есть меньше метра в длину. Их можно было взять на руки. Они тянулись вверх по стенке бассейна, размахивая руками и стараясь добраться до нас.

Джейсон отступил на шаг назад.

— Осторожно, — предупредил он. — Они голодны и могут принять тебя за еду.

— Это дети Орри?

— Нет. С биологической точки зрения — нет. Но в смысле Племени — да. Новые боги не имеют семьи в нашем понимании. Они строят семьи. Когда эти малыши подрастут, они станут супругами Орри. Нам нужен еще один, чтобы достроить четвертую стену к нашему дому. Это может случиться в любой день. Великолепный повод для праздника!

Орри спустился в бассейн и закружился вокруг своих детенышей. Джейсон потянул меня за руку: — Пойдем отсюда.

Мы молча поднимались по склону. Орри остался в бассейне. Оттуда доносилось низкое рокочущее урчание.

— Пришло время поговорить о тебе, Джим. Ты получил возможность увидеть, зачем мы собрались вместе. Мы делились с тобой всем, что имеем, — пищей, постелью, нашими мечтами, Откровениями. Тебе известны наши цели, наш план подыскать безопасное место. Место, где мы сможем строить наше Племя. Ты знаешь, чего мы сумели добиться, ты видел новых богов, и тебе известно, какие возможности открываются перед нами. Они дают шанс переступить границы наших возможностей.

Теперь наступило время поговорить о твоем взносе. Суть заключается в следующем, Джим: либо ты гость на этой планете, либо ее хозяин. Почти всегда наши предки обезьяны вели себя как гости. И большинство людей на Земле продолжают поступать так, словно до сих пор находятся в гостях.

Теперь у нас появилась возможность стать хозяевами. Знаешь, что это такое?

Я был вынужден признать, что не знаю. Мой запрограммированный на выживание мозг предложил на выбор несколько вариантов, один омерзительнее другого, но свои мысли я оставил при себе.

— Быть хозяином значит нести ответственность за гостей. Гости едят — хозяева подают на стол. Хозяева — более высокий уровень. Вот я и строю здесь Племя хозяев. Мы возьмем на себя ответственность за гостей нашей планеты — остальных людей и хторран. Вопрос, на который тебе нужно ответить, звучит так: хочешь быть хозяином?