ТЕМНЫЕ МЕСТА

Холли упала и ободрала себе коленку. Она сдержала слезы, изо всех сил стараясь не разреветься, и быстро вскочила на ноги, как будто ничего не случилось. Меня она не заметила, утерла нос и пошла дальше, слегка прихрамывая.

— Эй, хромоножка, — позвал я.

Девочка удивленно повернулась. Она и не подозревала, что я здесь.

— С тобой все в порядке? — УгуХолли убрала волосы, падавшие на глаза. На лице ее застыло выражение, какое бывает у детей, остановленных взрослыми и ждущих, когда их отпустят заниматься дальше ребячьими делами.

— О-о! — протянул я. — У Би-Джей осталось малиновое мороженое, и я подумал: не предложить ли тебе полакомиться им вместе со мной?

Она отрицательно мотнула головой. В глазах застыли слезы. Я видел, как хочется девочке расплакаться или, по крайней мере, прижаться к кому-нибудь, но она была слишком гордой, чтобы признаться в этом.

Положив мотыгу — я окучивал помидоры, — я присел перед ней на корточки.

— Что случилось, малышка?

— Ничего.

— Ты меня обнимешь? Она снова мотнула головой.

— Ладно. — Иногда лучше всего ничего не предпринимать. — Ты мне не поможешь?

Она шмыгнула носом и кивнула.

— Отлично. Пойди и возьми такую же мотыгу. — Я поднял и показал ей свою.

— А где они лежат?

— Вон в том сарае. Холли повернулась. — А…

— Пойди и возьми. Она колебалась.

— Ну, иди.

Девочка хотела что-то сказать, но лишь покачала головой.

— Что с тобой? — спросил я.

Она промолчала и нехотя потащилась к сараю; по мере приближения к нему она шла все медленнее и медленнее и перед открытой дверью остановилась, глядя внутрь. Даже издали было заметно, как она дрожит, — В чем дело?

— Там темно! — сказала она.

По тому, как она это сказала, я понял, что для нее это было больше чем просто темнота.

Во мне нарастало раздражение. Хотелось прикрикнуть на нее, но я вовремя остановился. Что-то здесь не так.

— Холли!

Она не слышала меня, стояла и не отрываясь смотрела внутрь, как загипнотизированная птичка. Какую змею она там видела?

— Холли!

Ее начало трясти.

Сработали мои армейские рефлексы: я пригнулся и бросился вперед, но не прямо, а забирая в сторону и держа на всякий случай наготове мотыгу.

В сарае никого не оказалось. Я не знал, радоваться мне или расстраиваться.

Я повернулся к Холли. Она почти что впала в катато-нию. Отшвырнув в сторону мотыгу, я упал перед ней на колени и схватил за плечи — она одеревенела.

— Холли? Никакого ответа.

— Что за?..

Я обнял ее, крепко прижав к груди, поднял и понес прочь от сарая, за дом, чтобы она вообще его не видела. Однако девочка по-прежнему не расслаблялась.

— Успокойся, Холли, все уже хорошо. Джим с тобой. — Я присел на каменный заборчик, отделявший заасфальтированный внутренний дворик. Посадив ее на колени и обхватив покрепче, я успокаивал ее как умел: — Все хорошо, миленькая, все хорошо. Большой Джим с тобой. Все в порядке.

Она что-то пробормотала.

— Что ты говоришь?

— Простите, — всхлипывала она. — Пожалуйста, не бейте меня.

— Что? Я и не собираюсь.

— Я больше не буду. Честное слово.

— Послушай, детка… Все хорошо. Я — Джим, ты помнишь? — Она все еще цепенела от страха. Я отодвинул ее, чтобы она могла рассмотреть мое лицо. — Это же Джим, большой некрасивый Джим. Ты помнишь меня?

Она моргнула и ошеломленно уставилась на меня.

А потом не выдержала и разрыдалась.

Она забралась обратно ко мне на колени, я прижал ее к груди, и гладил по голове, и покачивал, и не переставая говорил, что все будет хорошо. Я обнимал ее, я любил ее, я дал ей выплакаться у меня на груди. Холли тихонько всхлипывала, время от времени икая. Теперь она не пыталась сдержаться. Один раз она было вытерла слезы, но я снова прижал ее к груди и велел выплакать все.

— Не удерживай их, моя радость, пусть все они вытекут. Это легче, чем носить их с собой повсюду. Плачь, Холли, плачь, моя девочка.

Постепенно всхлипывания стали затихать, и девочка безвольно обмякла в моих руках — крошечный тряпичный человечек, такой худой, такой ужасно худой и маленький.

Какая она хрупкая!

Не вставая с забора, я осторожно, едва дыша, устроился поудобнее; ее руки сразу же напряглись и обхватили меня.

Наконец она заговорила: — Я так испугалась.

— Знаю, — сказал я. — Я видел.

— Но теперь я не боюсь.

— Ты хорошая девочка, — И погладил Холли по голове.

— Когда ты со мной, я не боюсь.

— М-м, ты вообще не должна больше бояться. Она шмыгнула носом и вытерла его о мою рубашку.

— Я думала, что ты уходишь.

— Нет, я никуда не уйду, пока нужен тебе.

— Но я подумала…

— Ш-ш-ш. — Я обнял ее. — Как же я могу бросить такую красивую и такую хорошую девочку? Но это была ложь.

Как я мог обещать такое ребенку, когда нарушал каждое свое второе слово?

Дезертировал из армии, предал Джейсона и Племя. Не очень-то хороший тянется за мной след. Я могу предать и этих детей, не успеет петух трижды прокукарекать. Тем более что есть хороший повод.

Холли отдыхала, положив голову мне на грудь и вцепившись в мою руку. Бедный глупенький ребенок, она верила в меня больше, чем я сам. О черт!

Погладив ее волосы, я вспомнил, как мы любили детей в племени Джейсона. Или не любили? Мы сделали их маленькими рабами. Мы заставляли их прислуживать за столом, мыть посуду, стирать, мыть полы, спать с нами, оправдывая все это тем, что якобы «воспитываем в них ответственность».

Не отрицаю, они были очень счастливы. Они смеялись, пели и играли так весело, что, глядя на них, я почти забывал о катастрофическом положении человека на этой планете.

Нет сомнения, что те дети были любимы, но… втом-то и дело. Как их любили? Думаю, в том была и моя вина.

Я не хотел, действительно не хотел, сначала не хотел. Но все настаивали, даже дети утверждали, что им это нравится, что в этом нет ничего постыдного, что надо отбросить стыд как глупый предрассудок, когда развлекаешься с кем-нибудь в постели. Вскоре все стало очень просто, так просто было чувствовать себя членом их Племени.

Со временем это вовсе не казалось чгм-то неправильным.

Но что, если они ошибались? И если они ошибались, кто же тогда я? Дезертир. Ренегат. Растлитель детей.

Эти мысли мешали мне держать Холли так близко от себя. Я хотел обнимать ее, потому что детям это необходимо, но боялся…

… потому что Джейсон и его Племя верили, что детям и подросткам полезно заниматься сексом между собой и со взрослыми с обоюдного согласия. Что, если я забуду, где и с кем нахожусь? Нельзя обидеть кого-нибудь из этих детей — они и так достаточно обижены.

Все предельно просто: я не тот человек, кому можно доверить детей, как бы я ни любил их.

И нельзя признаться Бетти-Джон, потому что они больше нуждались в моей помощи, чем в страшной правде обо мне.

Мы долго молчали. Я сидел, думал и гладил девочку по голове, что-то воркуя и время от времени целуя ее в макушку.

Мне показалось, что я уже вижу дальнейшее. Надо бежать отсюда.

Так будет лучше для всех.

— Джим?

— Да, хромоножка?

— Я тебя люблю.

— Я тебя тоже люблю.

— Прости меня за… сарай. Я испугалась.

— Это бывает, милая. Я тоже иногда пугаюсь. В сарае такие страшные грабли.

— Угу. — Она не стала ничего объяснять.

Почему-то мне вспомнился доктор Дэвидсон, его спокойный терпеливый голос. Он мог спросить о чем угодно, и вы не боялись ответить. Хотелось, чтобы он знал о вас все. Хотелось, чтобы он понимал вас.

Хорошо бы снова поговорить с ним.

Хорошо бы и Холли с ним пообщаться. Черт, я хочу, чтобы Холли поговорила со мной. Изо всех сил стараясь воспроизвести тон доктора Дэвидсона, я спросил: — Кто тебя бил?

— Мама, — тихо прошептала она.

— Мама? — Я изобразил удивление. — Почему?

— Потому что я не могла сидеть в шкафу. Мама велела мне спрятаться там и тихо сидеть; я так и сделала — но потом я вся испугалась и… — Холли замолчала, чтобы еще раз вытереть нос о мою рубашку, Она громко засопела, и я было решил, что девочка опять заплачет, но она сдержалась и зачастила: — Я открыла дверцу и стала спрашивать, можно ли мне вылезти, если игра закончилась, а мама больно шлепнула меня и изо всех сил толкнула обратно в шкаф и сказала, чтобы я заткнулась, а потом захлопнула дверцу и заперла ее или подперла чем-то, потому что я не могла открыть ее и вылезти. Я старалась, изо всех сил старалась и кричала тоже изо всех сил, но никто меня не слышал и не приходил, а потом… — Холли с трудом перевела дух. — А потом я услышала, как закричала мама. Она очень страшно кричала, мистер. Будто с ней делали что-то очень страшное. И другая штука тоже кричала, такая большая красная штука. Я стучала в дверь и кричала, чтобы меня выпустили, чтобы я могла помочь моей маме, но никто не пришел. И я не могла вылезти из шкафа. Он был весь поломан. Я очень долго сидела в шкафу — два или три месяца, точно не знаю. Там было так темно, мистер. Пожалуйста, скажите, с моей мамой все в порядке? Могу я увидеть ее?

— Ш-ш, моя девочка, ш-ш. — Я обнимал ее, гладил по голове, качал на колене и говорил: — Ш-ш, теперь с тобой Джим. Джим здесь.

Это объясняло поведение Холли и ее боязнь сарая, и шкафов в доме, и всех остальных замкнутых темных мест в этом мире.

Неожиданно она подняла личико: — Ты не уйдешь?

— Я люблю тебя, милая. — Это была правда. Я любил ее.

Но даже если и нет, как можно бросить ее сейчас?

НА ЖИВЦА

Сорок три дня спустя (это могло произойти и раньше, но Бетти-Джон должна была убедиться) я стал отцом. Более скорое разрешение от бремени в хрониках не упоминается. И более плодоносное: Томми, Холли, Алек и медведь. Так в газетах и сообщили: три ребенка и одно тряпичное животное.

К присяге меня привела Берди, а Би-Джей так и светилась от гордости. Дети, отмытые и начищенные, с серьезными мордашками, стояли рядом со мной в новых рубашках и шортах (ради такого случая Би-Джей не поскупилась), не совсем понимая, что все это означает, но чувствуя важность события.

Я объяснил им очень осторожно: мол, они будут постоянно жить со мной, теперь я их папа и буду заботиться о них. Томми мрачно кивнул, не сказав ни слова. Холли поинтересовалась, не станет ли она мамой. Я спросил, не согласится ли она взамен быть маленькой девочкой, но она сказала: нет, мамой. На время пришлось уступить. Алек долго молчал, но потом все-таки сумел выдавить: — И медведь тоже?

— Конечно, и медведь тоже. — Так я усыновил и мишку.

Получить соответствующие бумаги оказалось несложно. Бетти-Джон начала их готовить по истечении третьей недели, а Берди осторожно, исподволь опрашивала детей (я думаю, они ее искренне интересовали). Единственное, что меня удивило, так это неоходимость подписать отказ от приданого — хотя Конгресс давно одобрил закон о наследовании, бюрократическая машина еще работала по старинке. Я поюшгся, что сочетаюсь с детьми не ради их денег, ведь если они не имеют их сейчас, то могут унаследовать в дальнейшем, и так далее, и тому подобное.

Я уже был знаком с родительской присягой, но тем не менее внимательно просмотрел ее еще раз в поисках лазеек, двусмысленностей, юридических крючков и ловушек. Не нашел ничего и гордо ее принес. Мое «я согласен» было одной из самых приятных вещей, которые я когда-либо делал в своей жизни.

Только две неприятности омрачили этот день. Одна небольшая, а другая — она чуть не сорвала мое родитель-ство.

Сначала с небольшой.

Во время тихого часа после полудня Бетти-Джон зашла ко мне с небольшой коробочкой в руках. Чересчур счастливой она не выглядела.

— Что ты мне принесла, Добрая Фея? Она не улыбнулась.

— Это для тебя и твоих детей.

— Еще подарки?

— Не совсем…

Я открыл коробку. Там было четыре маленьких кожаных мешочка с ремешками, чтобы носить на шее.

— Что это?

— Ладанки на счастье, — сказала она по-прежнему без улыбки. . Я попытался развязать один, но мешочек был застрочен наглухо и сверху еще залит пластиковым клеем.

— Такие же наденут все наши дети. Их прислали вчера.

— Не слишком ли много — со всеми этими биперами, собачьими бляхами, медицинскими картами, аварийными свистками и всем прочим? Я хочу сказать, не достаточно ли разной дряни уже болтается на шеях наших ребятишек? Почему бы не надеть еще и блошиные ошейники?

— Это идея не моя, а правительства. Это амулеты против червей, о которых я тебе говорила.

— Что в них?. Бетти-Джон пожала плечами.

— Государственная тайна. — Потом добавила: ~~ Толченое стекло, цианид и споры бактерий. Каких — неизвестно.

— Откуда ты знаешь?

— Один из них оказался открытым. К счастью, это обнаружилось в лаборатории, когда Берди стерилизовала мешочки.

— О! — вырвалось у меня. — А вдруг теперь одного не хватит?

— Нет, их прислали с запасом. Во всяком случае, этот предназначался для Билли Джеймисона.

Билли, один из двух младенцев, прибывших тем же автобусом, что Томми, Холли и Алек, умер полтора месяца назад. Пневмония. У нас не оказалось лекарств, чтобы спасти его.

Я взвесил мешочки на ладони.

— Запечатаны на редкость прочно. Не понимаю, какая от них польза.

— Они предназначены не для детей, Джим.

— Но цианид?..

— Ты знаешь ребенка, который мог бы принять его? Ха-ха. Я и фруктовые таблетки не каждому могу всучить. Они не хотят принимать их. Мне хватает гоблинов, что живут на холме — с кошмарами насчет червей я не желаю иметь дела. Цианид — для хторров, как и бактерии, и стекло. Если червь сожрет ребенка с амулетом, это будет последний ребенок, которого он сожрет. Мы надеемся.

Я посмотрел на Би-Джей. Потом на маленькие мешочки. Потом снова на нее.

— Ужасная черствость…

— Это приказ. Если мы хотим получать дотации, то должны защищать наших детей. Кто-то в Денвере предложил надеть на них амулеты. По их теории, хторране не прирожденные людоеды, но время от времени кто-нибудь из них входит во вкус, как тигр. А дети — наживка.

— Я… э… не вижу логики.

— Тебе это не нравится, не так ли? Я покачал головой: — Я не такой дурак, чтобы воспринимать это всерьез. Она кивнула: — Я тоже, но все-таки надень их на детей, ладно?

Я надел, а потом отправился к своему терминалу и вошел в центральную базу данных. И копался там до тех пор, пока не нашел несколько предварительных отчетов по амулетам. Материал был секретный, но я пустил в ход пароли Спецсил. Тайны охранялись, но делалось это из рук вон плохо, потому что компьютер выдал на экран все.

Амулеты содержали в себе не только толченое стекло, цианид и иммобилизованные бактерии, но этот набор довольно близко отражал их начинку. По теории, ткани хторран были очень прочными снаружи и внутри. Толченое стекло должно было их разрезать, чтобы иммобилизованные бактерии проникли в кровяное русло и убили зверя.

Но в одном Бетти-Джон ошибалась. Там был не цианид, а нервно-паралитический газ — и он предназначался для детей. На хторран газ действует иначе, чем на людей. Эти твари страдают только легким недомоганием, но, раздавив своими челюстями грудь ребенка, хторр выпускал достаточно газа, чтобы ребенок не мучился. Они все продумали. Оставалось только убедить червей раскусывать амулет, когда они пожирают детей.

В отчетах имелась серьезная логическая неувязка. Тигры-людоеды бродили по Индии и Пакистану годами, но ни одному тамошнему правительству даже в голову не приходило навесить своим гражданам подобные амулеты. Чтобы оправдать такую меру, людоедов не хватало. Число смертей за год не превышало «приемлемого» уровня. Однако тот же самый довод наше правительство использовало и в отношении хторран: они не прирожденные людоеды и их слишком мало, чтобы принимать такие экстраординарные меры. Но тогда зачем ладанки?

Почему их в обязательном порядке должны носить все военнослужащие, гражданские и правительственные чиновники? Почему они продаются населению по себестоимости? Это чертовски много говорило о том, как серьезно правительство относится к хторрам. А так как наше правительство всегда реагировало на события по меньшей мере с двухлетним опозданием, то было ясно, насколько серьезно хторранское заражение. Число смертей за год стало «неприемлемым», и амулеты являлись последним оружием отчаяния.

Примечания тоже не были лишены интереса. Скрученные спирали с ферментами, растворяющими соединительные ткани, отвергли по причине их опасности для носителя амулета. Так же как и радиоактивные элементы и токсины. Старые добрые методы, кажется, не устаревали. И пусть живых хторров в неволе не хватало, чтобы провести лабораторные испытания, правительство ожидало, что использование большой части населения в качестве подопытных кроликов покажет, какой тип ладанок наиболее эффективен. Наша Семья попала в Северо-Западный регион. Мы испытывали состав О5Х-13.

Потрясающе! Я усыновил и удочерил не детей. Под родительскую опеку я взял живцов.

ТОММИ

Другая неприятность произошла ночью.

Я уложил Алека и Холли на двуспальной кровати, а потом отправил спать Томми, Поскольку он был постарше, то заслуживал отдельной спальни.

Знаете, если бы я был более искушен в жизни, то распознал бы признаки еще в первый вечер, когда переставлял мебель. Томми настаивал, чтобы Алек спал с ним, и объяснил: — Потому что он мой.

Я был настолько наивен, что сказал: — Не волнуйся, я знаю, что вы долгое время были вместе. Никто не отнимает его у тебя. Просто я думаю, что тебе уже пора иметь собственную комнату.

Мальчик, казалось, согласился, но на следующее утро я нашел его с двумя младшими в их постели. Тогда я ничего не понял, просто воспринял это как еще один признак пережитого ими.

А потому не стал спорить: пусть остается как есть.

Но теперь я — их законный отец, и в мои обязанности входит помогать им взрослеть. Итак, я отправил Томми обратно в его комнату, сказав при этом, что он не может спать с Алеком всю жизнь и я, как отец, хочу, чтобы отныне он привыкал к своей кровати.

Потом отправился спать и сам.

Я пролежал минут пятнадцать, стараясь расслабиться — заставляя себя расслабиться, — и под тихое гудение кондиционера размышлял, можно ли обзавестись семьей, не имея жены. Я уже пришел к выводу, что если дети нуждаются во мне, то это не важно, как вдруг кто-то босиком вошел в комнату.

— Томми, это ты?

Скрипнула кровать, когда он забрался ко мне под простыню.

— Томми?

— Я хочу спать здесь. Света я не включил.

— Что происходит?

— Ничего. Просто я хочу спать с тобой. — Он придвинулся ближе и обнял меня рукой. Крепко обнял. Для тринадцатилетнего пацана он был достаточно силен. — Ты теперь мой папа.

— Угу. — Я обнял его в ответ и взъерошил ему волосы. — Но ты теперь большой мальчик и — эй! — Я быстро натянул простыню и сел. — Какого черта ты делаешь?

И сразу же пожалел о вопле. В темноте был виден его силуэт — мальчик дрожал. И голос его дрожал тоже.

— Ты не хочешь меня?

У меня чуть не вывалилась прямая кишка, когда я сообразил, о чем речь.

— Я думал, что ты хочешь меня. Разве не поэтому ты стал папой?