— Я видел, что вы ранены в голову. Бывает. Так что вы будете делать?

— Ждать. Господь покажет мне прошлое, когда настанет срок.

— Не могу ли я помочь?

— Расскажите мне про Диакона и его войну. Старик усмехнулся.

— Нелегкая задачка, малый, для одной ночи у костра. — Откинувшись, он вытянул ноги. — Староват становлюсь для того, чтобы с удовольствием спать на камнях, — сказал он. — Ну-с, с чего же начнем? Диакон… — Он громко потянул носом и задумался. — Если вы тот, кем себя называете, мистер Шэнноу, значит, в этот мир его втолкнули вы.

Он и его братья летели в самолете, поднявшемся ввысь в день Армагеддона и захваченном силой, которая захватила и Меч Божий. Вы освободили самолет, когда метнули Меч в прошлое, чтобы уничтожить Атлантиду.

Шэнноу закрыл глаза. Воспоминание было смутным, но он увидел висящий в небе Меч, отверзающиеся врата времени. И что-то еще… Лицо красивой чернокожей женщины. Имени он не вспомнил, но услышал ее голос:

«Это ракета, Шэнноу. Сокрушающее оружие смерти и разрушения». Но как Шэнноу ни старался, больше ничего ему о своем прошлом вспомнить не удалось.

— Продолжайте, — сказал он Джейку.

— Диакон и его люди приземлились возле Ривердейла. Было это словно Второе Пришествие. Никто в мире не знал ничего об упадке и нравственной развращенности былых городов — убийцы безнаказанно рыщут по улицам, похоть и порок повсюду. Тот мир, сказал он, отринул Бога. Грехи Содома и Гоморры сторицей приумножились в том старом мире. И вскоре Диакон был окружен благоговейным почитанием. Его власть росла. Он сказал, что нельзя допустить, чтобы новый мир повторил ошибки старого, что Библия содержит семена будущего преуспеяния человека. Некоторые возражали ему, утверждали, что его планы оскорбительны для их взглядов на личную и общественную свободу. Это привело к Великой войне и Второй войне с исчадиями. Однако обе завершились победой Диакона. Теперь он управляет Единством, и поговаривают, что он намерен построить Новый Иерусалим. — Джейк умолк и подложил хвороста в костер. — Больше мне тебе нечего сказать, малый.

— А Иерусалимец? — спросил Шэнноу. Джейк ухмыльнулся.

— Ну, вы — если действительно это вы — были возродившимся Иоанном Крестителем, а может быть, Илией, а то и обоими. Вы должны были возвещать новое нисхождение слова Божьего в мир. То есть до того, как Бог в огненной колеснице не отвез вас в еще один новый мир, нуждавшийся в ваших талантах. И вы все еще ничего не помните?

— Ничего об огненной колеснице, — сказал Шэнноу угрюмо. — Я знаю только одно: кто я. А как я оказался здесь и где я провел последние двадцать лет, для меня тайна. Но мне чудится, что я жил под другим именем и не брал пистолеты в руки. Может быть, я был фермером. Не знаю. Но я узнаю, Джейк. Все время всплывают какие-то обрывки. И придет день, когда они сольются в целое.

— Вы кому-нибудь говорили, кто вы такой? Шэнноу кивнул.

— Я убил человека в селении Чистота. И сказал им там.

— Они начнут охоту на вас. Вы же теперь святой, легенда. Будет сказано, что вы произнесли имя Взыскующего Иерусалима всуе. Сам я думаю, что они поступили бы куда мудрее, оставив вас в покое. Но так не будет. Собственно говоря, во всем этом кроется жестокая ирония.

— В каком смысле?

— У Диакона есть группа приближенных. Один из них — Савл — создал отряды всадников, которые называются Иерусалимскими Конниками. Они разъезжают повсюду, как судьи и блюстители закона. Они искусны в обращении с оружием и отбираются из лучших — или, пожалуй, худших — Крестоносцев. Смертельно опасные люди, мистер Шэнноу. Быть может, их пошлют за вами. — Джейк засмеялся и покачал головой.

— Вы, видимо, находите сложившееся положение забавным, — сказал Шэнноу, — потому что не верите мне?

— Напротив, оно забавно именно потому, что я безоговорочно вам верю.

Нестор Гаррити тщательно прицелился. Пистолет подпрыгнул у него в руке, и камень, который он положил на валун, чуть качнулся, когда пуля просвистела над ним. Звук выстрела раскатился в тихом горном воздухе, и ястреб, вспугнутый внезапным грохотом, улетел с дерева по левую руку Нестора. Нестор смущенно поглядел по сторонам, но вблизи никого не было, и он снова прицелился. На этот раз он выбил осколки из валуна ниже и правее камня-мишени. Он вполголоса выругался и гневно выстрелил еще четыре раза.

Камень лежал как лежал. Нестор сел, открыл барабан и вложил в каморы новые шесть патронов. Пистолет обошелся ему в восемнадцать обменников — почти месячный его заработок, и мистер Бартоломью заверил его, что это прекрасное огнестрельное оружие, изделие мастерской исчадий под Вавилоном.

«Такой хороший, какие изготовляли исчадия?»— спросил его Нестор. Старик пожал плечами. «Надо думать», — сказал он.

Нестора томило желание вернуться в лавку и потребовать свои деньги обратно.

Сунув пистолет в кобуру, он развернул пакет с бутербродами, которые купил у мистера Брума, и достал Библию. Но тут услышал приближающийся лошадиный топот, обернулся и увидел всадника, спускающегося с холма. Высокий, красивый, черные волосы подернуты серебром, черный сюртук и алый парчовый жилет. С бедра у него свисал никелированный пистолет в кожаной отполированной кобуре.

Всадник остановился, чуть не доехав до юноши, и спешился.

— Ты будешь Нестор Гаррити? — спросил он.

— Да, сэр.

— Клем Стейнер. Миссис Мак-Адам сказала, чтобы я поговорил с тобой.

— О чем, сэр?

— О Пастыре. Она попросила меня найти его.

— Боюсь, его нет в живых, мистер Стейнер. Я долго искал. Видел кровь и волчьи следы. Стейнер ухмыльнулся.

— Ты его знаешь хуже, чем знаю я, Нестор. Такие, как он, так легко не умирают. — Нестор увидел, что Стейнер перевел взгляд на исцарапанный пулями валун. — Практиковался?

— Да, сэр, но боюсь, пистолет мне не по зубам. Самое безопасное место в горах вон тот камушек.

Одно плавное движение — и пистолет словно прыгнул Стейнеру в руку. При первом выстреле камень взлетел на несколько футов вверх, а второй разнес его вдребезги. Стейнер мгновенно отправил пистолет обратно в кобуру.

— Извини меня, Нестор. Никогда не мог удержаться, чтобы не похвастать. Вредный недостаток. Ну а теперь — о Пастыре. Еще следы там были?

Нестор, ошеломленный его сноровкой, еле собрался с мыслями.

— Нет, сэр. Во всяком случае, не человеческие.

— Вообще никаких?

— Нет… Ну да. К востоку были следы колес. Больших. По-моему, как у странников. Следы были свежие, четкие.

— И в какую сторону они вели?

— На восток.

— Там есть городки?

— Новое селение, названное Чистота. Управляет им Пэдлок Уилер. Прежде он был одним из генералов Диакона. Я там не был… не бывал.

Стейнер подошел к валуну, нашел еще один небольшой камень и положил на валун. Неторопливо вернувшись к Нестору, он сказал:

— Ну-ка поглядим, как ты стреляешь.

Нестор глубоко вздохнул и пожалел, что у него не хватает духу отказаться. Вытащив пистолет, он взвел курок и прицелился вдоль ствола.

— Погоди! — сказал Стейнер. — Ты наклоняешь голову и целишься левым глазом.

— Правый послабее, — признался Нестор.

— Убери-ка пистолет. — Нестор вернул затвор в исходное положение и сунул пистолет в кобуру. — Ладно! А теперь укажи пальцем на мое седло.

— Чего-о?

— Укажи пальцем на мое седло и все. Ну! — Нестор покраснел, но поднял правую руку и указал пальцем на седло. — А теперь укажи на дерево справа. Очень хорошо.

— Так указывать я умею, мистер Стейнер. Меня стрельба подводит.

— Нет, Нестор. — Стейнер засмеялся. — Тебя подводит то, что ты не указываешь. А теперь достань пистолет, взведи затвор и укажи им на камень. Не целься. Просто укажи и стреляй.

Нестор знал, что произойдет, и от всего сердца пожалел, что не остался в этот день дома. Однако послушно вытащил длинноствольный пистолет, указал им на камень и почти сразу же выстрелил, лишь бы поскорее покончить с мучительным положением, в котором оказался. Камень разлетелся вдребезги.

— Ух ты! — завопил Нестор. — Черт подери, я попал!

— Да, — согласился Стейнер, — этот камешек уже больше никогда не будет угрожать ни в чем не повинным людям.

Стейнер пошел к своей лошади, и Нестор понял, что он сейчас уедет.

— Погодите! — воскликнул он. — Может, перекусите со мной? У меня есть бутерброды и медовая коврижка. Угощение не ахти какое, но от всего сердца.

Пока они ели, Нестор рассказал о своей мечте стать Крестоносцем, а может, так даже и Иерусалимским Конником. Стейнер слушал вежливо, без тени насмешки. Никогда еще ни с одним человеком Нестор не говорил без умолку так долго. Но в конце концов он запнулся и сказал смущенно:

— Ой, простите, мистер Стейнер, я вам, наверное, до смерти надоел. Просто никто еще не слушал меня так внимательно.

— Я одобряю честолюбивые мечты, сынок. Отличная штука. Человек чего-то хочет по-настоящему и обычно добивается этого, если приложит все усилия, — и ему не повезет.

— Не повезет? — переспросил Нестор. Стейнер кивнул.

— Почти всегда мечта оказывается лучше яви. Человек, осуществивший все свои мечты, заслуживает жалости, Нестор.

— С вами так было?

— Да.

Лицо Стейнера стало очень серьезным, и Нестор переменил тему.

— А вы когда-нибудь были Крестоносцем, мистер Стейнер? Я в жизни не видел такой стрельбы!

— Нет, Крестоносцем я не был.

— Так ведь не… разбойником же?

Стейнер захохотал.

— Мог бы, сынок, да только не был. Мне повезло. А вот честолюбивая мечта у меня была, и очень необычная. Я мечтал стать тем, кто убьет Иерусалимца. Нестор даже рот разинул.

— Такое и выговорить страшно!

— Это теперь. А тогда он просто был человеком с большим, очень большим именем. Я работал у Эдрика Скейса, и он хотел, чтобы я отказался от этой мечты. Я сказал: «Ему со мной не потягаться, мистер Скейс». И знаешь, что он ответил? Он ответил мне: «Он не будет с тобой тягаться, Клем, он тебя убьет». И был прав. Когда Шэнноу отлили, форму разбили. Самый смертоносный человек из всех, кого я знал.

— Вы его знали? Господи, ну и везунчик же вы, мистер Стейнер!

— Везение, бесспорно, сыграло свою роль в моей жизни, — сказал Стейнер. — Ну а теперь мне пора.

— Вы едете искать Пастыря?

— Я найду его, сынок, — сказал Клем, неторопливо поднимаясь на ноги. И внезапно Нестор понял, что он хочет делать, понял с такой бесповоротной уверенностью, какой еще никогда не испытывал.

— Можно мне поехать с вами, мистер Стейнер? То есть если вы не против.

— У тебя здесь есть работа, малый, налаженная жизнь. А это может потребовать много времени.

— Мне все равно. Мои родители умерли, и я с тех пор работаю на моего дядю. Но, по-моему, от вас, мистер Стейнер, я могу научиться куда больше, чем от него. И мне до смерти надоело пересчитывать обменники и делать вычеты за простои. И пересчитывать бревна, и записывать заказы. По горло сыт. Вы позволите мне поехать с вами?

— Я заверну в город купить припасов, Нестор. Тебе понадобятся одеяло и теплый плащ. Ружье тоже не помешает.

— Да, сэр. — Нестор чуть не взвизгнул от радости. — Ружье у меня есть, а все остальное возьму у мистера Брума.

— Сколько тебе лет, сынок?

— Семнадцать, сэр. Клем Стейнер улыбнулся.

— Я еще не совсем забыл, как это бывает, когда тебе семнадцать. Ну, в путь!

Джозия Брум протянул босые ноги к очагу, стараясь сосредоточиться на тепле, исходящем от огня, и не замечать неиссякаемого потока слов, лившегося из кухни. А это было нелегко: Эльза Брум была не из тех женщин, которых не замечают. Брум уставился на огонь, его мысли были невеселыми. Когда-то он помогал созданию Долины Паломника и был одним из руководителей, когда город отстраивали заново после вторжения из Атлантиды. Джозия Брум уцелел во время нападения чешуйчатых рептилий-воинов, которые звались Кинжалами, и старался по мере сил, чтобы в Долине Паломника царили мир и порядок.

Он не терпел необузданных, готовых на всякое насилие выпивох, которыми прежде изобиловал этот край. И не выносил людей, подобных Йону Шэнноу, чье понятие о правосудии сводилось к тому, чтобы убивать каждого, кто оказывался у них на дороге. В нынешние просвещенные дни Йон Шэнноу слыл святым, посланцем Бога… Голос Эльзы звучал и звучал, но он вдруг уловил в нем вопросительную ноту.

— Прости, дорогая, я не расслышал, — сказал он. В двери кухни появилась дородная фигура Эльзы Брум.

— Я спросила, согласен ли ты, что апостола Савла надо бы пригласить на пикник.

— Да, дорогая, как считаешь лучше.

— Я как раз на днях говорила вдове Скейс… — Она удалилась на кухню, ни на миг не умолкая, и Брум снова перестал ее слышать.

Йон Шэнноу — святой!

Пастырь смеялся над этим. Брум вспомнил их последний вечер в маленькой ризнице за церковью.

— Это не важно, Джозия, — сказал Йон Кейд. — Кем я был, теперь значения не имеет. Важно, чтобы Господне слово не искажалось. Книга говорит не только о карах, но и о любви. И я не верю, что волчецам в этой любви отказано.

— Я не спорю с тобой. Пастырь. Я ведь ни к кому не питаю такого уважения, как к тебе. Ты повернулся спиной к путям насилия и все эти годы являл великое мужество. Ты пример для меня. Но жители Долины Паломника совращены последним учением Диакона. И я боюсь за тебя и за церковь. Не мог бы ты служить для волчецов где-нибудь за городом? Ведь тогда злоба рассеялась бы?

— Думаю, что так. — согласился Кейд. — Но тогда невежественные и предубежденные вообразили бы, будто у них есть право запрещать моим прихожанам молиться в церкви. А этого я допустить не могу. Почему им так трудно понять простую истину: волчецы же не по своей воле такие, какие они есть? Даже Диакон согласен с этим. И зла в них не больше, чем в любой другой расе.

— Не знаю, что думает Диакон. Но я читал слова его апостола Савла, а он утверждает, что они не от Бога и, значит, от Дьявола. Чистая земля, говорит он, нуждается в чистых людях.

Кейд кивнул.

— Против этого я не возражаю, и есть много хорошего в том, что говорил Диакон раньше. Я уважаю его. Он явился из обезумевшего мира, мира развращенности и низких страстей, зачумленности и тела, и духа. И он стремится сделать этот мир лучше. Но я, как никто, знаю, насколько опасно жить по железным правилам.

— Послушай, друг мой, разве ты и теперь не живешь по этим правилам? Церковь — всего лишь здание. Коли Бог — если Бог вообще существует — и правда любит волчецов, он может любить их в горах точно так же. как здесь. Я боюсь, что дело дойдет до насилий.

— Тогда мы подставим другую щеку. Джозия. Кроткий ответ отвращает гнев. Ты давно не видел Бет?

— Она заходила в лавку с Быком Ковачем и двумя своими загонщиками. Выглядит она хорошо, Йон. Такая жалость, что между вами вышел разлад. Вы же с ней так подходили друг другу.

Кейд печально улыбнулся:

— Она была влюблена в Иерусалимца, а не в Пастыря. И ей было тяжело, особенно когда нападали разбойники, а я и не пытался их остановить. Она сказала мне, что я больше не мужчина.

— Такое услышать больно. Кейд кивнул.

— Я знавал боль и похуже, Джозия. Очень давно я убил ребенка. На меня напали. Я был окружен вооруженными людьми. Убил четверых и вдруг услышал шорох за спиной. Обернулся и выстрелил. А это был мальчик, который играл там. Он до сих пор меня преследует. Кем бы он мог стать? Врачом? Служителем Божьим? Любящим отцом и мужем? Но — да, потерять Бет было очень тяжело.

— Наверное, у тебя бывало искушение схватиться за пистолеты против разбойников?

— Ни разу. Иногда мне снится, что я снова езжу с пистолетами на поясе. И просыпаюсь в холодном поту. — Кейд встал, отошел к ларю в дальнем конце комнаты, открыл крышку и вынул пояс с пистолетами. — Оружие Громобоя.

Брум тоже встал и подошел к нему.

— Они выглядят совсем прежними.

— Да, иногда по ночам я сижу здесь и чищу их. Это помогает мне не забыть, кем я когда-то был. И кем по милости Божьей никогда больше не стану.

— Ты же меня не слушаешь! — сказала Эльза Брум, гневно входя в комнатушку.

— Что-что, любовь моя?

— Да что это с тобой? Я спрашивала, станешь ли ты поручителем Клятвы этой Мак-Адам?

— Конечно. Мы с Бет старые друзья.

— Ха! Смутьянка она, и для всех нас было бы куда лучше, если бы ее выгнали из Долины.

— Но почему ты считаешь ее смутьянкой?

— Или ты в уме повредился? — совсем взбесилась Эльза. — Она же стреляла в охотников на волчецов. Поносит Диакона, и даже ее собственный сын говорит, что ее соблазнил Сатана. Эта женщина — позор для нашего города!

— Она добрая христианка, Эльза. Такая же, как ты.

— Ты меня не оскорбляй! — отрезала Эльза Брум, и ее многочисленные подбородки затряслись. — Тебе надо о лавке подумать: вряд ли соседи одобрят, если ты вступишься за такую смутьянку. И начнут покупать у Эзры Ферда, вот увидишь. Не понимаю, почему ты вообще должен быть поручителем ее Клятвы. Пусть поищет кого-то, кто не боится стать посмешищем.

Брум снова уставился на огонь.

— И еще одно… — начала Эльза Брум. Но муж ее не слушал. Он думал о пяти убитых налетчиках на дороге и об истерзанном духе того, кто их убил.