Сипстрасси: Йон Шэнноу (№3) - Кровь-камень

— О да, — съязвил Мередит. — Например, публичным убийством. Человека волокли по улицам, чтобы казнить на глазах его семьи.

— Вы чуточку передергиваете, — сказал Джейк. — Вы говорите о злодее, понесшем кару на месте своего преступления. По-моему, ничего дурного в этом нет: пусть люди видят, как вершится правосудие.

— Это не правосудие! — вспылил Мередит. — Это варварство.

— Мы живем в варварские времена, доктор. Но вы можете возразить, что в конечном счете речь идет о нравственных ценностях. Какую ценность в ваших глазах имеет человеческая жизнь? Диакон говорит, что в его время убийца мог свободно разгуливать по улицам уже через два года после суда над ним или даже раньше. Даже массовые убийцы со временем выходили на свободу. В те дни жизнь была до ужаса дешева. А с Диаконом убийца хотя бы знает, что получит то же, что получила его жертва. Не больше и не меньше.

— А что, если суд ошибется? — спросил Мередит. — Если невиновный будет признан виновным?

— И что? — ответил Джейк. — Да, очень прискорбно, но ведь ошибки неизбежны, не так ли? Из этого не следует, что система неверна. Врач сказал одному моему знакомому, что он слишком толст и ему показаны физические упражнения. Он сел на диету и в одночасье умер. Так что нам делать? Плодить толстяков из опасения, что у еще одной жирной туши окажется слабое сердце?

— Такая точка зрения возмутительна! Джейк ухмыльнулся. И тут Иеремия счел нужным вмешаться.

— Ну а прощение, Джейк? Ведь Христос призвал и к нему?

— Ну, можно простить человека и все-таки его повесить.

— Это уж слишком! — прошипел доктор Мередит, вскочил и ушел в фургон.

— Вы правда видите все так просто, Джейк? — спросила Исида. — Для вас существует только черное и белое?

Старик внимательно посмотрел на нее, и улыбка исчезла с его губ.

— Ничто не бывает простым, Исида, как бы мы ни упрощали. Если бы! Юный доктор Мередит прав: жизнь — величайший дар, и каждый мужчина, каждая женщина обладает безграничными возможностями для добра или зла. А иногда для того и для другого. — Ночной ветер усиливался, раздувал пламя костра. Джейк зябко поежился и крепче закутался в старую куртку из овчины. — Но мне кажется, вопрос поставлен неверно. Чтобы общество процветало, оно должно иметь действенные правила, которые защищали бы слабых и поощряли бы сильных. Вы согласны?

— Конечно, — сказала Исида.

— А! Но тут сразу возникают сложности. В природе слабые погибают, сильные выживают. Следовательно, если мы будем защищать слабых, они будут процветать, разрастаться в обществе подобно сорнякам, нуждаясь во все большей и большей защите, так что в конце концов превзойдут численностью сильных и — при демократии — придут к власти и начнут вводить законы, способствующие росту слабости. Такое общество разложится и погибнет, медленно распадаясь по мере того, как оно сеет семена собственной гибели.

— Как ты определишь слабость, Джейк? — спросил Иеремия. — Ты подразумеваешь больных и увечных? Джейк засмеялся:

— Как я и сказал, тут-то и возникают сложности. Есть слабые телом, но сильные разумом и сердцем. Есть обладающие физической силой льва, но трусливые и слабые духом. В конечном счете любое общество судит своих членов по их способности обеспечивать его тем, что ему необходимо для того, чтобы быть сильным и процветающим.

— А-а! — сказал Иеремия. — Но это подводит нас к старым людям, которые уже поработали на общество, но более не могут. Они становятся слабыми и, согласно вашей логике, бесполезными. Ты рубишь сук, на котором сидишь, старик. В сильном обществе тебе не будет места.

— А вот и нет! — возразил Джейк. — Если я достаточно зарабатывал своими трудами и сделал накопления, то буду тратить их на еду и одежду, а значит, помогать обществу и дальше. Платя портному за одежду, я дам ему заработок и тем самым внесу свою лепту.

— Ну а если вы ничего не накопили? — спросила Исида.

— Тогда, по моему определению, я глупец, и значит — бесполезен.

— Ты рисуешь жестокую картину, Джейк, — сказал Иеремия.

— А мир — жестокое место. Но поверьте, друзья мои, он куда менее жесток, чем тот, который Диакон оставил позади себя. Как я сказал, возникают моря сложностей. Однако здесь, под Божьими звездами, еще можно обрести простоту. Вы, странники, понимаете это. Охотитесь на оленей и диких баранов, чтобы утолять голод, и заворачиваете в города заработать обменники для поддержания образа жизни, который избрали. Если не будет оленей, вы умрете с голоду. Так просто! А если кто-то из вас не захочет или не сможет охотиться, вы его изгоните.

— Не правда! — воскликнула Исида. — Мы будем его содержать.

— И как долго? — спросил Джейк. — А что, если речь пойдет не об одном, но о трех, или пяти, или двадцати пяти? Вы можете выжить, только пока работаете все вместе. Как и общество, дитя мое.

— Но ведь в своих уравнениях, Джейк, вы кое-чего не учитываете, верно? — не отступала Исида. — Согласна, человек — охотящееся, убивающее животное. Но он, кроме того, способен на любовь, сострадание, бескорыстие. И общество, конечно же, должно включать и все это.

— Вы мудрая женщина, Исида, — сказал ей Джейк, — но ведь вы, в свою очередь, не коснулись целого ряда человеческих пороков, например, склонности ко злу. Некоторые мужчины — и женщины тоже — попросту злы. Сострадание, бескорыстие недоступны их пониманию. Они убьют вас за любую мелочь или потому лишь, что им так захотелось. В конечном счете общество процветает только до тех пор, пока все его члены готовы трудиться ему на благо. Слово «слабый» многозначно. Пожалуй, точнее будет сказать «паразиты». Но все ответы мне ведь неизвестны. Как и Диакону.

— Объясните мне, Джейк, — сказала Исида, — даже если я приму все приведенные вами аргументы, как понять истребление исчадий? Войска Диакона убивали подряд всех мужчин, женщин, детей. Тысячами тысяч. Они все принадлежали к слабым, Джейк? Младенцы, которых уничтожали, были средоточием зла?

Джейк покачал головой и перестал улыбаться.

— Нет, девочка, зла в них не было. На мой взгляд. Диакон был не прав. В его защиту можно сказать лишь, что произошло это на исходе страшной войны и страсти вырвались из-под контроля. Две армии соединились под Вавилоном… — Он умолк и уставился на огонь.

— Ты был там? — прошептал Иеремия.

— Я был там. Но не в городе, когда пали его стены. Однако я слышал… Крики, вопли! Диакон их тоже слышал. Он выбежал из палатки, перебрался через обломки стены и трупы ее защитников. Остановить бойню было невозможно. С наступлением рассвета Диакон бродил по городу, его глаза покраснели и опухли от слез. И в Божьем войске не нашлось бы человека, который не испытывал бы стыда. Но война закончилась. Там и тогда. И исчадия больше никогда сюда не вторгнутся.

Джеремия наклонился и положил руку на плечо Джейка.

— Мне кажется, ты тоже хранишь рубцы, оставленные тем днем. Джейк кивнул.

— Такие рубцы остаются навсегда, — сказал он печально.

Шэнноу спустился со склона холма в долину, где вспаханные поля были защищены от ветра рядами лесопосадок. В полумиле справа виднелся двухэтажный бревенчатый дом с черепичной крышей, за ним — огороженный луг-загон, а еще дальше — амбар. Картина была на редкость мирной. Извернувшись в седле, Шэнноу оглянулся. Позади стеной вставали горы. И никаких признаков погони.

Конь устал и еле брел.

— Потерпи, малый, уже немного осталось, — сказал Шэнноу.

Он подъехал к воротам загона и спешился. Дверь дома распахнулась, и во двор решительным шагом вышла пожилая женщина. Высокая, худая, волосы закручены в тугой пучок. Она направилась к незнакомцу, держа длинное ружье со взведенным затвором. Указательный палец правой руки лежал на спусковом крючке.

— Если ты разбойник, то остерегись, — сказала она. — Я тут никаких бесчинств не потерплю. А из этого ружья я с пятидесяти шагов комара охолощу.

Шэнноу улыбнулся:

— Хотя вид у меня совсем не святой, госпожа, но я не зачинатель войн и не разбойник. Но буду очень благодарен, если вы дадите мне напиться и разрешите моему коню попастись на вашем лугу денек. А я нарублю вам дров или выполню любую работу, как скажете.

Глаза у нее были живыми и ясными, множество мелких морщин разбегались по словно выдубленному лицу. Она громко фыркнула и не ответила на его улыбку.

— Я никого не отправлю восвояси, не накормив, — сказала она. — Расседлай свою животину и иди в дом. Только пистолеты оставь на крюке снаружи двери. В комнате они тебе не понадобятся. — С этими словами она повернулась и скрылась за дверью.

Шэнноу расседлал коня и отвел его в загон. Дверь открывалась в длинную прямоугольную комнату, красиво обставленную резными деревянными креслами и стульями, искусно сделанным раздвижным столом и длинным диваном, обтянутым лошадиной шкурой. Даже шкафчики по стенам щеголяли затейливыми резными узорами. Шэнноу повесил пистолеты, как она велела, и направился к креслу у пустого очага. Шея и спина ныли от долгой езды, и в кресло он опустился со вздохом облегчения.

— Вижу, ты умеешь устроиться как дома, — заметила хозяйка, выходя из кухни с подносом, который поставила на столик перед ним. На тонких фарфоровых тарелках лежали краюха хлеба и внушительный кусок сыра.

— У вас очень красивый дом, госпожа.

— Угу. Зеб умел творить чудеса из дерева и всякого такого. И не называй меня госпожой. Меня звать Уилер. Зера Уилер.

— Занимающийся свет, — сказал Шэнноу.

— Что-что?

— Женщину, которая меня вырастила, звали Зера. На одном из древнейших языков, думается, на иврите, это значит «занимающийся свет», — ответил Шэнноу.

Зера села напротив него.

— Мне нравится, — сказала она. — Ты едешь в Доманго?

— Далеко до него? — спросил Шэнноу.

— Дня три пути на запад. Если погода позволит. Ну да она в это время года держится хорошая.

— Может, и поеду, — сказал Шэнноу, откусывая хлеб. Но от усталости даже есть было трудно.

Зера протянула ему кружку с холодной водой.

— Видно, ты долго ехал? — спросила она.

— Да. Всю мою жизнь. — Откинувшись на спинку, он закрыл глаза.

— Смотри не засни тут! — сказала она резко. — Ты же весь в пыли. Отправляйся в амбар. У двери там бочка с дождевой водой. Смой с себя пот и запахи дороги. Если проснешься рано, позавтракаешь яичницей с салом, а проспишь — ничего, кроме черствого хлеба, не получишь.

Утром можешь починить изгородь, если хочешь отработать еду.

Шэнноу заставил себя встать.

— Примите мою благодарность, Зера Уилер. Да благословит Бог ваш дом.

— У тебя имя есть, парень? — спросила она, когда он вышел за дверь и перебросил через плечо пояс с пистолетами.

— Йон, — ответил он и ушел в сгущающиеся сумерки.

В амбаре было тепло, и он устроил себе постель из соломы. Ему снилось много снов, но беспорядочных. Он видел себя в маленькой церковке, а потом на корабле высоко в горах. Перед его глазами плясали лица, в памяти мелькали имена.

Он проснулся на заре и умылся холодной водой. Найдя ящик с инструментами, починил сломанную изгородь, затем закрепил несколько черепиц, соскользнувших с покатой крыши дровяного сарая. Зимний запас дров был невелик, но нашлись и пила, и топор. Он принялся пилить и колоть. Проработал так около часу, и тут Зера позвала его завтракать.

— Мне нравятся люди, которые умеют работать, — сказала она, когда он сел за стол. — У меня было три сына, и ни один не ленился. А где ты поранил голову?

— В меня стреляли, — ответил он, накладывая себе на тарелку яичницу с салом.

— Это кто же?

— Не знаю. Я ничего не помню.

— Думается, ты стрелял в ответ, — сказала она. — Ты не похож на человека, который позволит напасть на себя и не воздаст сторицей.

— А где ваши сыновья? — ответил Шэнноу вопросом на подразумевавшийся вопрос.

— Один погиб в войне за Единство. Сиф и Пэдлок живут в Чистоте. Сиф теперь Крестоносец. Это ему подходит, он во всем любит порядок. Ты проезжал там?

— Да.

— А знаешь, странная вещь! По-моему, я тебя где-то уже видела. Вот только никак не вспомню где.

— Если вспомните, рад буду узнать, — сказал Шэнноу. Закончив есть, он помог ей убрать посуду, а потом вернулся в дровяной сарай. Работа была утомительной, но разминала мышцы, а горный воздух освежал легкие. После полудня пришла Зера с кружкой горячего сладкого травяного настоя.

— Я вот думала и думала, — сказала она, — и это все-таки не ты. В Ольоне, где я росла, побывал один человек. Истребитель разбойников по имени Шэнноу. Так ты немножко на него похож. Не такой высокий и не такой широкий в плечах. Но в чертах лица есть что-то общее. Думаешь отрастить бороду?

— Да нет. Но у меня нет бритвы.

— Когда закончишь, иди в дом. Я сохранила бритву Зеба. Можешь ею воспользоваться.

5

Жил да был волк, который резал ягнят, коз и гусей. Однажды к волку пришел святой и сказал ему: «Сын мой. ты нехороший зверь и далек от Господа». Волк поразмыслил и понял, что святой прав. Он спросил, как он может приблизиться к небесам. Святой велел ему изменить привычки и молиться. Волк послушался и прославился своей чистотой и благочестием своих молитв. Как-то в летний день волк прогуливался по берегу реки, и какой-то гусь начал смеяться над ним. Волк повернулся, прыгнул и одним движением своих страшных челюстей перекусил ему шею. Стоявшая поблизости овца спросила: «Почему ты убил его?»

«Чтобы гусям неповадно было гоготать над святым волком», — ответил волк.

Мудрость Диакона, глава XI

Шэнноу, глядя в овальное зеркало, стер последний клочок пены с подбородка. Без подернутой проседью бороды он выглядел моложе, но взгляд на бритое лицо не принес новых воспоминаний. С огорчением он отошел от зеркала, вымыл бритву и убрал ее в деревянный резной футляр.

Он устал. Путь верхом по горам был долгим и тяжелым, потому что местность была ему незнакома. Убедившись, что погони за ним больше нет, он все равно должен был искать дорогу в скалистом лабиринте. Он испробовал много троп. Но некоторые заводили в глухие каньоны или на узкие коварные уступы, ходить по которым без опаски могли только толстороги или горные мулы. Горожане понятия не имели о необъятности диких земель — нескончаемые горы, хребты, отроги уходили в бесконечность и дальше. По дороге сюда Шэнноу наткнулся на сгнившие остатки фургона, все еще нагруженного мебелью и всем тем, что нужно для создания домашнего очага. Они валялись в глухом каньоне у подножия крутого склона. А рядом он увидел череп и обломок бедренной кости. Эти люди тоже пытались пробраться через горы, а нашли только одинокую, ничем не помеченную могилу под куполом небес.

В большой комнате Зера Уилер внимательно вгляделась в него.

— Ну, красавчиком тебя не назовешь, — сказала она, — но молоко от такого лица тоже не скиснет. Садись за стол, и я соберу тебе поесть. Холодная ветчина с зеленым луком.

В ожидании Шэнноу оглядывал комнату. Вся мебель была покрыта искусной резьбой, выполненной с истинной любовью и придававшей комнате ощущение тихого уюта. В углу стояла треугольная горка — за зеркальным стеклом ее дверец виднелись крохотные чашечки и блюдечки, прекрасно расписанные и покрытые глазурью. Шэнноу подошел к горке. Зера, вернувшаяся с подносом, увидела его там.

— Зеб нашел их в пустыне на корабле. Красивые, верно?

— Чудесные, — согласился Шэнноу.

— Он любил красивые вещи. Зеб то есть.

— Когда он умер?

— Да больше десяти лет назад. Мы сидели на диване и смотрели на закат. Было лето, и мы вытаскивали диван на крыльцо. Он откинулся, обнял меня одной рукой и положил голову мне на плечо. «Красивый вечер», — сказал он. И умер. — Зера прокашлялась. — Налегай на ветчину, Йон. Не хочу разнюниваться. Расскажи мне про себя.

— Да рассказывать-то нечего, — ответил он. — Я был ранен. Меня подобрали странники. Свое имя я знаю, а больше почти ничего. Я умею ездить верхом, и умею стрелять, и знаю Библию. Ну а сверх того… — Он пожал плечами и принялся за ветчину.

— Так, может, у тебя есть где-нибудь жена и дети? — спросила она. — Ты об этом думал?

— Навряд ли, Зера. — Однако при ее словах он словно увидел женщину со светлыми волосами и двух детей — мальчика и девочку… Сэмюэль? Мэри? Но они не были его детьми. Он это знал.

— Ну а про рану что ты помнишь? — спросила Зера.

— Горело. Я был… в ловушке. Но я выбрался. — Он покачал головой. — Выстрелы. Я помню, как ехал в горы. По-моему, я нашел тех, кто поджег…

Стыдились ли они, делая мерзость?

— Ты убил их?

— Кажется, да. — Он кончил есть и приподнялся.

— Сиди, сиди! — сказала она. — У меня в духовке пирожки. Я давно ничего не пекла. И, может, они не задались. Ну, увидим.

В пыли его памяти поблескивало множество кратких воспоминаний, будто рассыпавшиеся жемчужинки, когда лопнула соединявшая их нить. Зера вернулась с пирожками — мягкими, пышными, с фруктовой начинкой. Шэнноу засмеялся.

— Ошиблись, Зера. Они превкусные!

Она улыбнулась, но тут же лицо ее стало серьезным.

— Если хочешь остаться на время, я буду рада, — сказала она. — Богу известно, помощь мне требуется.

— Ты очень добра. — Он ощутил всю меру ее одиночества. — Но мне необходимо узнать, откуда я. Не думаю, что память вернется ко мне здесь. Но если можно, я бы остался на несколько дней.

— Ручей, из которого я поливаю огород, совсем затянуло илом. Надо бы его почистить, — сказала она, вставая и собирая посуду.

— С превеликим удовольствием, — ответил он.

Когда восходящее солнце выглянуло из-за гор, апостол Савл неторопливо поднялся с широкой кровати. Одна из сестер пошевелилась, другая продолжала крепко спать. Савл накинул халат. На тумбочке лежал золотой камешек. Взяв его, он быстро вышел из комнаты.

Вернувшись к себе, Савл остановился перед большим овальным зеркалом, разглядывая красивое лицо с квадратным подбородком и пышные золотые волосы, ниспадающие на широкие плечи. Куда там лысеющему, щуплому, сутулому Савлу Уилкинсу, который приземлился с Диаконом в этом мире двадцать лет назад. Ну да Савл почти забыл того замухрышку. Теперь он внимательно разглядывал крохотные морщинки у глаз, почти незаметную паутину старения на щеках и шее. Поглядев на камешек величиной не более монеты, он увидел в его черноте лишь четыре тоненькие золотые линии. Накануне их было пять.

Сестры того не стоили, подумал он. Под воздействием Камня Даниила они исполняли все его желания, даже такие, при воспоминании о которых сгорели бы со стыда, если бы тут же не забыли о них. Распаление их сладострастия, а затем стирание этой ночи из их памяти обошлись ему в одну пятую оставшейся силы. Теперь, в свете зари, это выглядело бессмысленной тратой.

— Будь ты проклят, Диакон! — прошипел он. Его охватила ярость. Старый дурень знал, где скрыты Камни Даниила. Да в его дворце в Единстве он припрятал их десятки. И пользовался ими для себя? Как бы не так! Только последний идиот мог владеть подобной силой и не сохранять свое тело юным, полным жизненной энергии. Нечестно и несправедливо! «Где он был бы без меня? — подумал Савл. — Кто создал Иерусалимских Конников и возглавил завершающий штурм Фэрфакс-Хилла? Я! Кто создал книги и законы? Я! Кто создал чудесную легенду о Диаконе и претворил его мечты в явь? Я! Всегда и только я. И что он дает мне? Один крохотный камушек!

Он посмотрел из окна на черное пятно пожарища там, где стояла церковка, и ему стало легче.

» Привези ко мне Пастыря из Долины Паломника «, — сказал Диакон тогда.

» Зачем?«

» Это особенный человек, Савл. Волчецы чтут его «.

» Так они же тупые животные. Мутанты «.

» В них есть человеческие гены. И они безобидны. Я долго и усердно молился о них, Савл, и всякий раз, когда молюсь, я вижу Огненные Столпы. Я верю, что волчецы могли бы спокойно жить в краях за Столпами. Я верю, Бог предназначил им обитать там «.

» И вы облечете этого проповедника властью отвести их туда?«

» Да. Теперь, Савл, остались только мы с тобой. Мне кажется, у этого молодого человека есть дар вождя «.

» Что это означает, Диакон? Ваш наследник я, вы же знаете это «.

Диакон покачал головой.» Я люблю тебя, Савл, как сына, но ты не из тех, кто способен повести людей за собой. Ты следуешь желаниям и причудам собственного сердца. Погляди на себя! Где Савл Уилкинс? Где скромный человечек, возлюбивший Господа? Ты использовал камешек для себя «.

» Ну и что? С помощью камешков мы можем быть бессмертными. Диакон. Почему бы нам не жить вечно и не властвовать вечно?«

» Мы не боги, Савл. И я устал. Привези ко мне Пастыря «.

Савл снова посмотрел на обуглившиеся балки и черную землю. Знал ли Диакон, что безвестный жеватель Библии на самом деле Иерусалимец? Навряд ли. Единственный человек на этой новой земле, который мог бы разоблачить миф о Диаконе.

» Что ж, теперь этот миф расцветет пышным цветом — теперь, когда ты издох, сволочь дряхлая!«

Савл пожалел, что своими глазами не видел убийства — тот миг, когда пуля достигла цели.» Интересно бы знать, — подумал он, — какая мысль последней пронеслась у тебя в голове, Диакон. Молитва? Если так, то аминем стала твоя жизнь «. Сколько времени пройдет, прикинул он, прежде чем Церковь поймет, что ее блаженный Диакон не вернется? Еще десять дней? Двадцать?

» И тогда они пришлют за мной, потому что я последний из тех, кто прибыл сюда через портал времени «.

Первые три апостола умерли задолго до войны за Единство, убитые радиацией и губительными химикалиями, отравлявшими воздух этого нового мира. Затем Диакон нашел камешки и дал по одному каждому из восьми выживших, чтобы защитить их организм от ядовитой атмосферы. По одному на каждого! Савл снова ощутил прилив ярости, но поборол ее. Свой он израсходовал быстро, сделав себя не только здоровым, но и красивым. А что? Он сорок три года жил с уродливым лицом и щуплым кривобоким телом. Разве он не заслужил новой жизни? Разве он не один из избранных?

Потом началась война. Ему и Алану была поручена команда над двумя отрядами Иерусалимских Конников. Фэрфакс-Хилл явился поворотным пунктом. Но Алан погиб, разорванный пулями почти в клочья уже почти у самой вершины. Савл первым добрался до умирающего.

» Помоги мне!«— прошептал Алан. Две пули раздробили позвоночник, разорвали пояс, который валялся в стороне. Камешек был в кожаном кисете. Почти весь золотой, лишь с тонюсенькой черной полоской. Исцеление Алана почти наверное забрало бы всю его силу. Да и вообще такие раны вряд ли позволили бы спасти ему жизнь! Савл сунул камешек в карман и ушел. Когда он вернулся через час, Алан уже умер.

Месяц спустя Савлу повстречался Иаков Мун, старый дряхлый бывший разбойник. Убийца по призванию. Савл сразу понял, каким полезным может оказаться подобный человек. Вернув ему юность, он заручится союзником, который поможет ему достичь высшей власти.

Одного за другим Иаков поубивал остальных. А Савл забрал их Камни Силы. Но магия большинства уже почти совсем истощилась.

И вот остался только Диакон…

Савл оделся и спустился на первый этаж. Мун сидел за столом, доедая яичницу с ветчиной.

— Ты провел недурную ночку, брат Савл, — сказал Мун с сальной усмешкой. — Шуму-то, шуму!

— Какие новости о Пастыре, Иаков? Мун пожал плечами:

— Наберись терпения. Я послал людей разведать в диких землях. И отправил Уитчела в Доманго. Мы его отыщем.

— Он опасный человек.

— Так он даже не знает, что за ним идет охота. Ну и расслабится.

Савл налил себе кружку парного молока и как раз отхлебнул его, когда со двора донесся перестук копыт лошади, идущей шагом. Подойдя к окну, он увидел высокого широкоплечего человека с квадратной бородой, в длинном черном плаще, который, спешившись, уже шел к дому. Савл направился к двери и открыл ее.

— Божья благодать на тебе, брат, — сказал он.

— И на тебе, брат, и Божье благословение на этом прекрасном доме. Я Пэдлок Уилер из Чистоты. Не ты ли будешь апостол Савл?

— Войди, брат, — сказал Савл, отступая в сторону. Он помнил Уилера как любимого генерала Диакона, сурового блюстителя дисциплины, который доводил своих подчиненных до изнеможения. Но они следовали за ним, потому что он не требовал с них больше того, чем делал сам. После войны, припомнил Савл, Уилер вернулся в свои края и стал проповедником. Он выглядел постаревшим, и две белые пряди сходились клином в. его бороде. Уилер снял шляпу с плоской тульей и вошел в столовую.

— Вы изменились с тех пор, как я видел вас в последний раз, сэр, — сказал Пэдлок Уилер. — Помнится, вы были похудощавей, и волос у вас было поменьше. Даже ваше лицо словно бы теперь выглядит… поблагообразнее.

Савл рассердился. Он не любил, когда ему напоминали, каким он был прежде и каким станет снова, если лишится магии камешков.

— Что привело вас сюда из такой дали? — спросил он, с трудом сохраняя вежливый тон.

— Нашего Клятвоприимца застрелили, — сказал Уилер. — Он был гнусным негодяем и по всем отзывам заслужил свою судьбу. Но застрелил его богохульник и еретик. Простите меня, сэр, что я говорю без обиняков, но он объявил себя Взыскующим Иерусалима!

Мун вскочил.

— Вы его схватили?

Уилер оценивающе посмотрел на него и промолчал.

— Это Иерусалимский Конник Иаков Мун, — сказал Савл.

Уилер кивнул, но его темные глаза еще несколько секунд были прикованы к Муну. Потом он сказал:

— Нет, мы его не схватили; Наши Крестоносцы преследовали его, но потеряли след среди гор. Он как будто направлялся в дикие земли вблизи от Доманго.

Савл скорбно покачал головой.

— Ты прибыл с ужасными вестями, брат Уилер. Но не сомневаюсь, брат Мун знает, что следует предпринять.

— Да уж знаю, — сказал Иаков Мун.

Нашлось бы много такого, чего двенадцатилетний Освальд Хонкин не знал. Но в одном он был абсолютно уверен: никакого Бога нет.

— Есть хочу, Ос, — пожаловалась его сестричка Эстер. — Когда мы пойдем домой?

Освальд обнял шестилетнюю девочку за плечи. — Ш-ш-ш! Я думаю.

Что он мог ей сказать? Она же видела, как их отца застрелили — пули попали ему в голову и в грудь. Хлынула кровь. Ос зажмурил глаза, прячась от воспоминания, но картина эта продолжала стоять у него перед глазами. Жестокая, исполненная безнадежности, зверская.

Они с Эстер играли в высокой траве, когда к дому подъехали семь всадников. Ничто не указывало на близкое убийство. Ясное небо, сияющее солнце, а утром папа читал им из старинной книги с позолоченными краями сказание о Ланселоте и Гвинерве.

Сам не зная почему, Ос решил остаться в высокой траве, хотя Эстер порывалась подбежать к всадникам и посмотреть на них поближе. Их отец вышел из дома поздороваться с приезжими. На нем была белая рубашка. Длинные белокурые волосы отливали золотом в солнечных лучах.

— Мы тебя уже предупреждали, — сказал вожак всадников, лысый, с расчесанной натрое бородой. — Мы не потерпим язычников в окрестностях Доманго.

— На каком основании вы называете меня язычником? — сказал в ответ их отец. — Я не признаю вашего права судить меня. Я приехал издалека, чтобы купить эту землю, а в моих родных местах все знают, что я принадлежу Церкви. Так почему меня чернят тут?

— Тебя предупредили, чтобы ты отправлялся восвояси, — сказал вожак. — И пусть последствия падут на твою голову, язычник.

— Убирайтесь с моей земли! Это были последние слова их отца. Вожак выхватил пистолет и выстрелил безоружному человеку в грудь. Отец отлетел назад. И тут принялись палить остальные шестеро.

— Найдите его щенят! — заорал трехбородый. От неожиданности Эстер онемела, но Освальду пришлось силой оттащить ее назад в длинную траву. Сначала они ползли, потом выбрались в сосняк и побежали по горным тропкам к старой пещере. Там было холодно, и они прижимались друг к другу, чтобы согреться.

» Что мне делать? — думал Освальд. — Куда нам бежать?«

— Есть хочу, Ос, — повторила Эстер и заплакала. Он обнял ее, поцеловал в затылок. — Где папа?

— Он умер, Эстер. Они его убили.

— А когда он придет за нами?

— Он умер, — безнадежно повторил Освальд. — Пошли. Ты от ходьбы согреешься и перестанешь думать о том, как тебе хочется есть.

Взяв Эстер за руку, он направился к устью пещеры и выглянул наружу. На горных тропках не было заметно никакого движения. Он прислушался, не донесется ли лошадиный топот. Ничего. Ничего — только ветер шепчется в деревьях.

Держа Эстер за руку, он зашагал с ней на восток, в противоположную сторону от их дома.

Их мать умерла еще в Единстве, когда Эстер исполнился всего год. Ос почти ее не помнил — только рыжие волосы и широкую счастливую улыбку. В его памяти более или менее ясно жил лишь пикник у озера, когда он свалился с берега и наглотался воды. Мать прыгнула следом за ним и вытащила его на откос. Он помнил, как с ее намокших рыжих волос стекала вода, помнил ее зеленые глаза, полные любви и тревоги.

Когда она умерла, он долго плакал и спросил отца, за что Бог ее убил.

» Бог ее не убивал, сынок. Это сделал рак «.

» Но ведь считается, что Он творит чудеса «, — заспорил семилетний Освальд.

» И Он их творит. Ос. Но это Его чудеса. Он делает выбор. Умирают все. Придет день, умру и я. Не подобает винить Бога за смерть. Может, нам следует благодарить Его за дар той жизни, какая нам дана «.

Освальд обожал отца и перестал задумываться о своем безверии. Но теперь истина открылась ему. Бога нет, а его отец мертв. Убит.

Эстер споткнулась о торчащий корень, но Ос все еще держал ее за руку и не дал ей упасть. Она снова заплакала и отказалась идти дальше. Ос усадил ее на ствол поваленного дерева. Никогда еще он не заходил по тропе так далеко и понятия не имел, куда она ведет. Но ведь идти им все равно было некуда. А позади рыскали убийцы.

Немного погодя Эстер успокоилась, они пошли дальше и наткнулись на тропинку, которая по крутому склону уводила в долину. В отдалении Ос разглядел дом и амбар. Он остановился, вглядываясь в дом.

Что, если в нем живет трехбородый? Или еще кто-то из них?

— Нет, я правда очень есть хочу. Ос, — сказала Эстер.