2

Часто задают вопрос, как могут права индивида сочетаться с нуждами общества. Подумайте о фермере, братья мои. Когда он сеет зерна своего будущего урожая, он знает, что прилетят грачи и склюют их. Слишком много птиц — и про урожай можно забыть. И фермер берет свое ружье. Это не значит. что он ненавидит грачей или что грачи — исчадия зла.

«Мудрость Диакона», глава IV

Бет взмахнула топором, удар получился неуклюжим, но сила размаха вогнала девятифунтовый топор в чурбак и аккуратно разломила его пополам. Из-под коры высыпали муравьи. Она смахнула их, а потом подобрала чурки и уложила в поленницу на зиму.

По ее лицу градом катился пот. Утираясь рукавом, она прислонила топор к стенке деревянного сарая, потом вскинула на плечо длинное ружье и пошла к колодцу. Оглянувшись назад на топор и комель для колки, Бет представила себе, что там стоит Пастырь, и словно увидела поэзию его плавных и точных движений. Она вздохнула. Пастырь…

Даже она привыкла смотреть на Шэнноу как на служителя Божьего в Долине Паломника и почти забыла его смертоносное прошлое. Но затем он переменился. Бог свидетель, как переменился! Лев стал ягненком. И Бет мучило, что эта перемена ее не обрадовала.

Спину разламывало, и ей нестерпимо хотелось отдохнуть.

— Не бросай работу на половине! — упрекнула она себя вслух. Зачерпнула медным ковшиком прохладную воду из ведра и напилась. Потом вернулась к топору. И выругалась, услышав цокот лошадиных копыт по спекшейся земле. Ружье-то она оставила у колодца! Положив топор, она быстро пошла через двор, даже не оглянувшись на всадника. Схватив ружье, она пригнулась.

— Да зачем оно тебе, Бет, радость моя? — произнес знакомый голос.

Клем Стейнер перекинул ногу через седло и спрыгнул на землю. Бет улыбнулась до ушей и протянула к нему руки.

— Замечательно выглядишь, Клем, — сказала она, крепко его обнимая. Потом положила ладони на его широкие плечи, слегка оттолкнула и уставилась на его словно вытесанное из камня лицо.

Искрящейся голубизны глаза, совсем мальчишеская ухмылка, хотя виски серебрились сединой, от глаз разбегались морщины, а у рта залегли складки. Сюртук из черного сукна словно совсем не запылился в дороге, как и алый парчовый жилет, перехваченный лакированным черным поясом с пистолетами.

Бет снова его потискала.

— Такое утешение для моих старых глаз, — сказала она, ощущая в горле непривычный комок.

— Старых? Черт дери, Бет, ты все еще красавица из красавиц!

— А ты все еще отпетый льстец, — проворчала она, пряча удовольствие.

— Да разве кто-нибудь посмеет врать тебе, Бет? — Его улыбка угасла. — Я приехал сразу, как услышал. Есть новости?

Она покачала головой.

— Займись своей лошадью, Клем, а я соберу тебе что-нибудь поесть.

Захватив ружье, Бет ушла в дом и в первый раз за много дней заметила, как там неприбрано, сколько пыли накопилось на широких половицах. Вдруг рассердившись, она забыла про еду и принесла из кухни ведро со шваброй.

— Тут такой кавардак, — сказала она вошедшему Клему.

Он ухмыльнулся ей.

— Да, и очень даже жилой, — согласился он, снимая пояс и придвигая стул к столу.

Бет засмеялась и прислонила швабру к стене.

— Мужчине не следует вот так заставать женщину врасплох, а уж через столько лет и подавно. Время обошлось с тобой по-доброму, Клем. Пополнел слегка, но это тебе идет.

— У меня была хорошая жизнь, — сказал он ей, но отвел взгляд на окно в глубоком проеме каменной стены. Клем улыбнулся:

— Надежное местечко. Бет. Я заметил амбразуры между окнами верхнего этажа и дубовые ставни на нижних. Чертова крепость, да и только. Амбразуры теперь увидишь только в старинных домах. Думается, люди решили, что мир становится все безопасней.

— Так думают только дураки, Клем.

Она рассказала ему о налете на церковь и о кровавом его завершении, когда Пастырь вновь надел пояс с пистолетами. Клем слушал молча. Когда она договорила, он встал, пошел на кухню и налил себе воды в кружку. Там возле массивной наружной двери лежал внушительный засов. Окошко было узкое, ставни окованы железными полосами.

— В Пернуме приходилось нелегко, — сказал он. — Мы все думали: вот война кончилась и можно вернуться на фермы к обычной жизни. Где там! Конечно, было глупо так думать после бойни на севере. И войны, которая уничтожила исчадий. У вас тут Клятвоприимцы еще не побывали?

Она покачала головой, а он остановился у открытой двери — темный силуэт на светлом фоне.

— Скверное дело, Бет. Ты должна поклясться в верности своей вере перед тремя свидетелями. А откажешься… Ну, в лучшем случае лишишься своей земли.

— Как я понимаю, ты поклялся?

Он вернулся к столу и сел напротив нее.

— От меня пока клятвы не требовали. Но, думается, я поклянусь. Слова, и только слова. Скажи, после всего этого он никак не давал о себе знать?

Бет покачала головой.

— Но он жив, Клем. Это я знаю.

— И снова взялся за пистолеты.

— Убил шестерых налетчиков, — кивнула Бет. — Потом исчез.

— Какой будет удар для праведников, если они узнают, кто он. А тебе известно, что в Пернуме ему поставили статую? Не слишком похожа, а уж с медным нимбом на макушке и вовсе.

— Не шути над этим, Клем. Он старался ничего не замечать, и мне кажется — напрасно. Он ведь не говорил и не делал даже десятой доли того, что ему приписывается. Ну а будто он был новым Иоанном Крестителем… По-моему, это богохульство, иначе не скажешь. Ты же был там, Клем, когда Меч Божий спустился. Ты видел машины в небе. Ты-то ведь знаешь!

— Ошибаешься, Бет. Я ничего не знаю. Если Диакон говорит, что явился прямо от Бога, кто я, чтобы возражать ему? И во всяком случае, похоже, что Бог и правда с ним. Выиграл войну за Единение, верно? А когда Бетик умер и исчадия снова вторглись к нам, он позаботился, чтобы и духа их не осталось. Погибли десятки тысяч. Крестоносцы почти извели разбойников и каннов. Я сюда шесть дней ехал, Бет, и ни разу до пистолета даже не дотронулся. Везде школы, больницы, и никто не голодает. Не так уж плохо!

— Здесь очень многие с тобой согласятся, Клем.

— Но только не ты?

— Против школ и прочего такого у меня возражений нет, — сказала она, вышла из-за стола и вернулась с хлебом, сыром и куском копченой свинины. — Но все эти разговоры, что язычники и неверующие подлежат смерти, резня волчецов — это плохо, Клем. Хуже некуда.

— Что я могу сделать?

— Найти его, Клем. Привезти домой. — Ты хочешь самую малость, а? Это же огромный Ли. край, Бет. Пустыни и горы тянутся, тянутся, и нет им конца.

— Ты сделаешь?

— А поесть мне сперва нельзя?

Иеремия извлекал много удовольствия из общества раненого, но многое в Шэнноу его беспокоило, и он поделился своими тревогами с доктором Мередитом.

— Он очень замкнутый человек, но, по-моему, помнит много меньше, чем делает вид. В его памяти словно возник огромный провал.

— Я старался вспомнить все, что читал о защитной амнезии, — ответил Мередит. — Он перенес такую страшную травму, что его сознание чурается мыслей о ней и затемняет обширные области. Дайте ему время.

— Ну, времени у нас в избытке, друг мой, — улыбнулся Иеремия.

Мередит кивнул и откинулся на спинку кресла, глядя в темнеющее небо. С гор веял легкий ветер, принося запах тополей на речном берегу и ароматы трав на склонах.

— О чем вы думаете? — спросил Иеремия.

— Здесь такая красота! И зло городов кажется далеким и незначимым.

— Зло всегда значимо, доктор, — сказал Иеремия со вздохом.

— Вы же поняли, о чем я говорил, — отозвался Мередит с упреком.

Иеремия кивнул, и несколько минут они сидели в дружеском молчании. День прошел очень удачно. Фургоны покрыли большое расстояние по равнине и остановились на ночлег в тени зубчатого горного хребта. Чуть севернее со скалы срывался водопад, и для стоянки странники — выбрали место у начинавшейся от него речки. Женщины и дети собирали хворост в роще на склоне для вечерних костров, а почти все мужчины отправились поискать дичи. Шэнноу отдыхал в фургоне Иеремии.

Появилась Исида с охапкой хвороста и бросила ее к ногам Иеремии.

— Тебе не вредно немножко поработать, — сказала она, и оба они заметили усталость в ее глазах и легкую лиловатость под ними.

— У старости есть свои привилегии, — сказал Иеремия с вымученной улыбкой.

— Ты, наверное, про лень, — отрезала она и повернулась к рыжему молодому доктору:

— А у вас какое извинение?

Мередит покраснел и вскочил на ноги.

— Простите! Я… Как-то не подумал. Что мне надо делать?

— Вы могли бы помочь Кларе собирать хворост. Вы могли бы ободрать и выпотрошить кроличьи тушки. Вы могли бы пойти на охоту с другими мужчинами. Бог мой, Мередит, от вас никакого проку! — Повернувшись на каблуках, она решительным шагом направилась назад в рощу.

— Она слишком много работает, — сказал Иеремия.

— Она — настоящий боец, Иеремия, — грустно ответил Мередит. — Но она права. Я чересчур много времени провожу в размышлениях — в мечтах, если хотите.

— Некоторые люди — прирожденные мечтатели, — сказал Иеремия, — ничего дурного в этом нет. Пойдите помогите Кларе. Она же почти на сносях, и таскать хворост ей ни к чему.

— Да… Да, вы правы.

Оставшись один, Иеремия соорудил кольцо из камней и тщательно сложил в нем хворост так, чтобы он сразу разгорелся. И не услышал, как к нему подошел Шэнноу, обернувшись только на скрип кресла Мередита, в которое тот опустился.

— Вид у вас окрепший, — сказал старик. — Как вы себя чувствуете?

— Идущим на поправку, — ответил Шэнноу.

— А ваша память?

— Тут где-нибудь поблизости есть селение?

— Почему вы спрашиваете?

— Когда мы еще ехали, я увидел вдали дым.

— Я его тоже видел, — сказал Иеремия. — Но если удача нам улыбнется, завтра вечером мы уже будем далеко отсюда.

— Удача?

— В наши беспокойные времена странников не слишком привечают.

— Почему?

— Нелегкий вопрос, мистер Шэнноу. Быть может, люди, привязанные к одному какому-то месту, завидуют нашей свободе. Быть может, они видят в нас угрозу своему обычному укладу. Иными словами, я не знаю причины. С тем же успехом вы могли бы спросить, почему людям нравится убивать друг друга или почему им куда легче ненавидеть, чем любить.

— Вероятно, дело в собственничестве, — сказал Шэнноу. — Когда люди пускают где-нибудь корни, они осматриваются по сторонам и начинают считать, что все вокруг принадлежит им — олени, деревья, самые горы. А тут являетесь вы, убиваете пару оленей, и они видят в этом воровство.

— Конечно, отчасти и так, — согласился Иеремия. — Но вы не разделяете такую точку зрения, мистер Шэнноу?

— Я никогда нигде не пускал корней.

— Вы загадочны, сэр. Вы многознающи, вежливы, и все-таки у вас облик воина. Я это вижу. Мне кажется… вы смертоносный человек, мистер Шэнноу.

Шэнноу медленно кивнул, и взгляд его темно-синих глаз встретился со взглядом Иеремии.

— Вам незачем меня опасаться, старик. Я не зачинатель войн. Я не краду, и я не лгу.

— Вы участвовали в той войне, мистер Шэнноу?

— Насколько помню, нет.

— Большинство мужчин вашего возраста участвовали в войне Единения.

— Расскажите мне о ней.

Но старик не успел ничего сказать. К ним подбежала Исида.

— Всадники! — крикнула она. — И вооруженные.

Иеремия встал и прошел между фургонами. Исида шла рядом с ним. К ним присоединились еще женщины и дети. Доктор Мередит, прижимая к груди охапку хвороста, застыл на месте рядом с беременной женщиной и ее двумя дочками. Иеремия приложил ладонь к глазам, загораживая их от лучей заходящего солнца, и пересчитал всадников. Пятнадцать, и все вооружены. Во главе ехал худощавый молодой человек с совершенно белыми, по плечи, волосами. Отряд легкой рысью приблизился к фургонам и остановил коней. Белобрысый наклонился с седла.

— Кто вы? — спросил он с нотой пренебрежения в голосе.

— Я Иеремия. А это мои друзья. Белобрысый поглядел на раскрашенные фургоны и что-то тихо сказал всаднику справа от себя.

— Вы верные последователи Книги? — спросил он затем, переводя взгляд на Иеремию.

— Конечно, — ответил старик.

— У вас есть документ, подтверждающий Клятву? — Его голос стал мягким и превратился почти в шипение.

— Нам никто не предлагал принести клятву, сэр. Мы странники и редко остаемся возле селений настолько долго, чтобы нас спрашивали о нашей вере.

— Я спрашиваю о ней, — сказал белобрысый. — И мне не нравится твоя дерзость, фургонщик. Я Аарон Крейн, Клятвоприимец селения Чистота. Знаешь, почему мне поручили этот пост? — Иеремия покачал головой. — А потому, что я наделен даром обличения. Я учую язычника с пятидесяти шагов. А в Божьем краю таким места нет. Они пятно на лике земли, зловредная язва в плоти планеты и мерзость в глазах Божьих. Прочти мне сейчас же двадцать второй псалом.

Иеремия тяжело вздохнул.

— Я не книжник, сэр. Моя Библия у меня в фургоне… Я схожу за ней.

— Ты язычник, — завизжал Крейн, — и твой фургон будет сожжен! — Извернувшись в седле, он махнул всадникам. — Пусть головни в их кострах послужат вам факелами. Сожгите фургоны!

Всадники спешились и ринулись следом за Крейном. Иеремия встал перед ними.

— Прошу вас, сэр, не… — Его отшвырнули. Иеремия тяжело ударился о землю, однако кое-как поднялся на ноги в ту секунду, когда Исида подбежала к тому, кто ударил его, занося кулак. Он отшвырнул и ее.

И Иеремия в бессильном отчаянии смотрел, как отряд окружает костер.

Аарон Крейн пребывал наверху блаженства. Он был рожден для этого труда, для очищения земли, ее освящения, дабы сделать ее достойной верных последователей Книги. А фургонщики были закоснелыми изгоями, не внимающими велениям Господним. Мужчины — бездельники и лентяи, бабы все подряд шлюхи. Он посмотрел на белокурую, которая чуть не ударила Лича. Ветхая одежонка, груди так и выпирают из шерстяной рубахи. Хуже шлюхи, решил он, чувствуя, как распаляется его гнев. Он уже видел, как пылают фургоны, а язычники молят о пощаде. Но милосердие не для таких, как они, это он знал твердо. Пусть молят о милосердии перед престолом Всевышнего. Да, они все умрут, решил он. Кроме, конечно, детей — он же не какой-нибудь варвар.

Лич первый изготовил факел и вручил его Аарону Крейну.

— Да прославит это деяние имя Господа! — закричал Крейн.

— Аминь, — ответили его приспешники. Крейн направился к первому фургону и… остановился. Вперед выступил высокий мужчина. Он ничего не сказал и только стоял и смотрел на Крейна. Белобрысый Клятвоприимец посмотрел на него и мгновенно заметил, что, во-первых, мужчина не отрываясь смотрит ему прямо в глаза и что, во-вторых, он вооружен. Взгляд Крейна скользнул по двум кобурам с пистолетами на его бедрах. Мучительно сознавая, что его люди ждут сигнала, он вдруг растерялся. Высокий не сделал ни одного угрожающего движения, но он стоял прямо перед фургоном. И Крейн должен был пройти мимо него, чтобы запалить фургон.

— Кто ты? — спросил Крейн, оттягивая время, чтобы подумать.

— «Раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий», — процитировал тот негромко глубоким басом.

Крейн был ошеломлен. Слова из псалма, который он назвал старому фургонщику, но будто заряжены скрытым смыслом.

— Посторонись, — приказал Крейн, — и не вздумай воспрепятствовать свершениям во имя Господа. — У тебя есть выбор; жить или умереть, — сказал высокий все так же тихо и без всякого гнева.

У Крейна противно защемило в животе от ужаса. Этот его убьет — Крейн с ледяной уверенностью поверил ему.

Если он попытается поджечь фургон, то высокий выхватит один из своих пистолетов и уложит его. У него пересохло в горле. От факела отвалился горящий уголек и обжег ему пальцы, но Крейн не шевельнулся… Не мог шевельнуться. Позади него стояли пятнадцать вооруженных людей, но он знал, что, находись они в сотне миль отсюда, пользы ему от них было бы ровно столько же. Глаза ему залил пот.

— Аарон, что такое? — окликнул его Лич.

Аарон уронил факел, попятился. Руки у него тряслись. Высокий надвигался на него, и Клятвоприимца охватила паника.

Он повернулся, кинулся к своей лошади, вскарабкался в седло и, вцепившись в поводья, почти полмили проскакал галопом, беспощадно колотя лошадь каблуками. Потом натянул поводья и спешился.

Упав на колени, он ощутил во рту вкус желчи, и его начало рвать.

У Шэнноу стучало в висках, но он шел прямо к охранникам Клятвоприимца. Аарон Крейн уже почти исчез из виду, но его люди в растерянности топтались на месте.

— Ваш вождь уехал, — сказал Шэнноу. — У вас здесь есть еще какие-то дела?

Коренастый парень, который подал Крейну факел, весь напрягся, и Шэнноу видел, как в нем нарастает ярость. Однако тут к ним подошел Иеремия.

— Вы долго ехали, и вас, наверное, томит жажда, — сказал он. — Исида, принеси им воды. Клара, сходи в мой фургон за кружками. Друзья мои, — продолжал он, — в эти беспокойные времена подобные недоразумения неизбежны. Мы все верные последователи Книги, а разве она не повелевает нам любить ближних и благотворить ненавидящим нас?

Исида, красная от гнева, принесла медный кувшин, а беременная Клара подошла к охранникам, раздавая им жестяные кружки.

Коренастый махнул Исиде, чтобы она отошла, и уставился на Шэнноу.

— Что ты сказал Клятвоприимцу? — прорычал он.

— Спроси у него, — ответил Шэниоу.

— И спрошу, черт дери! — Он обернулся к своим товарищам, которые все жадно пили из кружек. — По коням! — крикнул он.

Когда они ускакали, Шэнноу вернулся к костру и тяжело опустился в кресло доктора Мередита. Иеремия и доктор подошли к нему.

— Благодарю вас, друг мой, — сказал Иеремия. — Боюсь, они убили бы нас всех.

— Было бы неразумно остаться тут на ночь, — сказал ему Шэнноу. — Они вернутся.

— Среди нас есть такие, — сказал апостол Савл, а солнечный свет искрился в его длинных золотистых волосах, — кто льет слезы над тысячами тех, кто пал, сражаясь против нас в Великой войне. И говорю вам, братья, я — один из них. Ибо эти заблудшие души, отдавая жизнь за дело тьмы, веровали, будто они сражаются за свет. Но, как поведал нам благой Господь, узок путь, и немногие находят его. Тем не менее Великая война закончена, братья мои. Она выиграна во славу Бога и сына его, Иисуса Христа. И выиграна она вами, и мной, и множествами верующих, кто твердо противостоял сатанинским деяниям наших врагов, и язычников, и исчадий.

Раздались восторженные возгласы, и Нестор Гаррити всем сердцем пожалел, что не был воином Христовым в Великой войне. Но он же тогда был еще ребенком, ходил в младшую школу и трепетал перед грозной Бет Мак-Адам. Вокруг него теснились жители и жительницы Долины Паломника, сошедшиеся на Длинном Лугу услышать апостольское слово. Кое-кто из присутствующих помнил, как двадцать лет назад над Долиной Паломника проплыла узкая серебристо-белая летающая машина, неся людям Диакона и его апостолов. Как хотелось Нестору увидеть ее в полете! Восемь лет назад отец свозил его в Единство и сводил в великий храм в центре города. Там на пьедестале из сверкающей стали покоилась эта летающая машина. То мгновение навсегда врезалось в память Нестора.

— Да, она закончилась, друзья мои, но нас ожидает новая битва, — сказал апостол, и эти слова вернули Нестора из прошлого в настоящее. — Силы Сатаны сокрушены, но в стране еще таятся зло и погибель, ибо, как сказано в Писании, Дьявол великий обманщик, сын утренней звезды. Не заблуждайтесь, братья и сестры мои. Дьявол не безобразный зверь. Он красив и обходителен, а слова его источают мед. И многие будут обмануты им. Он голос недовольства, нашептывающий вам в уши по ночам. Он мужчина — или женщина, — кто говорит против усилий нашего Диакона и его святых вернуть сей измученный мир Господу. Ибо разве не написано «и судим будет каждый по делам своим»? И я спрашиваю вас, братья: кто принес истину в сей заблудший мир? Ответьте мне!

Вскинув руки, он с возвышения оглядел толпу.

— Диакон! — раздался ответный рев.

— А кто спустился с небес, неся слово Божие?

— ДИАКОН!!!

Подчиняясь гипнотическому восторгу, Нестор вытянулся во весь рост, взмахивая правым кулаком при каждом ответе. Голос толпы гремел раскатами грома, и за лесом взметнувшихся рук Нестор уже почти не видел апостола. Но он слышал его.

— И кого Бог послал через глубины времени?

— ДИАКОНА!!!

Апостол Савл дал реву затихнуть, а потом простер руки, требуя тишины:

— Друзья мои, по делам его вы судили его. Он построил школы и больницы. И великие города. И вновь дети Божьи пользуются знаниями наших предков. У нас есть машины, пашущие землю, плавающие по морям, летающие по воздуху. У нас есть лекарства, образованные врачи и сестры. Этот измученный край вновь набирается сил в гармонии с Господом. И Он пребывает с нами через своего служителя в Единстве. Но повсюду вокруг таится грех, стараясь нанести нам удар. Вот почему по нашим долам и весям разъезжают Клятвоприимцы. Они садовники нового Райского Сада, высматривающие сорняки и растения, которые не цветут. Ни одна богобоязненная семья не должна страшиться Клятвоприимцев. Страх разоблачения должен томить лишь тех, кто соблазнен Сатаной. Точно так же, как только разбойники и нарушители законов должны страшиться наших новых Крестоносцев, наших прекрасных молодых воинов, таких, как ваш собственный капитан Леон Эванс.

Нестор завопил во всю силу своего голоса, но даже сам себя не услышал в общей буре одобрительных криков.

Когда вновь наступила тишина, апостол Савл произнес заключительное слово:

— Друзья мои, Долина Паломника была первым селением, над которым мы пролетели, когда Господь прислал нас с небес. И поэтому роль Клятвоприимца здесь особая. Диакон попросил меня исполнять эту роль, и я буду ее исполнять с вашего благословения. А теперь помолимся…

Когда молитвы завершились и последний духовный гимн был допет, Нестор направился к Главной улице Долины Паломника, медленно двигаясь с толпой. Почти все возвращались к себе домой, однако некоторые избранные — и Нестор в их числе — были приглашены на прием в «Отдых паломника», устраиваемый в честь нового Клятвоприимца. Нестор смаковал выпавшее на его долю счастье, хотя ему предстояло быть лишь официантом. Там творилась истерия, и юноше просто не верилось, что один из Девяти Апостолов будет жить — пусть только месяц-другой — у них в Долине Паломника. Такая великая честь!

Джозия Брум, которому теперь принадлежал «Отдых паломника», стоял у черного хода в гостиницу, когда Нестор добрался туда. Бруму было под семьдесят — щуплый старичок с птичьими костями, облысевший и близорукий. Несмотря на склонность к велеречивости, Брум был добросердечен и нравился Нестору.

— Это ты, юный Гаррити? — спросил Брум, наклоняясь почти к самому его носу.

— Да, сэр.

— Молодец! В задней комнате на втором этаже найдешь чистую белую рубашку и новенький черный галстук. Надень их и помоги Уоллесу накрывать столы.

Нестор сказал, что обязательно, и взбежал по лестнице в помещение прислуги. Нэш Уоллес как раз. надевал белую рубашку.

— Приветик, Нес! Хороший денёк, а? — сказал рыжий мальчишка. Он был на два года моложе Нестора, но на дюйм выше — почти шесть футов три дюйма, и худой как щепка.

— Берегись холодного ветра, Уоллес, он тебя враз опрокинет!

— Не опрокинет, я ж его обгоню, как стоячего! — ухмыльнулся рыжий.

Нестор засмеялся. Нэш Уоллес был бегуном, каких поискать. В прошлый День Воскресения, когда ему было всего пятнадцать, Уоллес три раза состязался со Степным Пожаром, призовым жеребцом Эдрика Скейса, и выиграл обе короткие дистанции, проиграв только на длинной. Чудесный был день. Нестору он особенно запомнился, потому что он в первый раз напился, после чего дал себе зарок никогда больше в рот не брать спиртного. — Хочешь напитки подавать или закусь? — спросил Уоллес.