— Думай, — говорил ему Дюк. — Думай и анализируй. Самое простое, быстрее всего пришедшее в голову решение — не всегда самое верное. Постарайся рассмотреть проблему с разных сторон. Подумай, не упустил ли ты чего. И сделай все это за три секунды. Привыкни к тому, что ты не услышишь голоса командира в наушнике и никто не примет верного решения, кроме тебя самого. Сила Конторы всегда была в том, что мы можем не только вломиться в здание толпой в полсотни человек и перестрелять все живое, мы также умеем выживать и действовать в одиночку. Если ты допустил ошибку и остался после этого жив — забудь об ошибке, не анализируй её, не грызи себя — для этого будет время позже. Сейчас забудь об ошибке и переходи к следующему этапу. Сосредоточься на нём, не забывая при этом о конечной цели…

Дюк много чего говорил, и Алексей надеялся, что он хотя бы отчасти последовал его урокам. Он взвесил на воображаемых весах задание и Карину — получалось, что Карину надо убрать во имя конечной цели. Это было самое простое решение. Тогда Алексей вообразил на весах другую пару — доверие Мамонта (полученное в результате убийства Карины) и исчезновение Мамонта. Что из этого будет полезнее для задания?

Ответом стала пуля в затылок Мамонту. Добавь Алексей даже немного доверия к себе, Мамонт всё равно будет таскать его рядом как щенка на привязи, воображая себя мудрым и опытным наставником. Это явно не поможет Алексею при выполнении задания. Возможно, ему даже понадобится убрать Мамонта. Так почему бы этого не сделать прямо сейчас?

Он сделал. И сейчас старался не думать, было это ошибкой или нет. Он просто ехал к месту встречи, откуда все потом должны были отправиться на склад.

Сбор был назначен в одном из городских офисов Фирмы, стандартном помещении со стандартным набором оргтехники и стандартно-успокаивающим цветом стен. На Харкевича этот трюк сегодня не действовал, он был взъерошен и весьма озабочен; он отдавал громкие распоряжения, отвечал на звонки, грыз карандаши и яростно чесал в затылке. Иначе говоря, он пытался соответствовать возложенной на него ответственности, однако почему-то от него исходило ощущение не порядка, а разрастающегося хаоса.

Отбросив очередной мобильник, он выцепил из множества движущихся людей Алексея и ткнул в него пальцем:

— Ты… А где Мамонт?

— Он сказал, что у него важное дело. Может, опоздает.

— Он что, рехнулся? — Харкевич только хотел возмутиться и проорать что-нибудь резкое и громкое. Но тут его снова позвали к телефону, он отошёл в сторону и больше не проявлял интереса к Алексею.

— Ты расскажешь мне об этом важном деле? — прошептал голос над ухом. Алексей вздрогнул. Морозова.

— Да. Конечно.

— Вот и славно. А я тебе расскажу о другом важном деле. Пойдём.

Она взяла его под руку и повела за собой, сдержанно улыбаясь. Харкевич проводил их рассеянным взглядом — Морозова выглядела сейчас как искушённая дама, увлекающая с собой молодого неопытного приятеля, чтобы посвятить его в некие деликатные тайны. Это было волнующе-непристойным зрелищем, и Харкевич ещё больше вспотел.

Это при том, что бронежилет пока лежал в чемодане. Будущий аукцион становился для Харкевича форменным кошмаром.

— Только без фокусов, — услышал Бондарев голос «бухгалтера». — Я имею в виду: держите себя в руках. Дело такое, азартное. Многие не выдерживают, срываются, начинают рвать рубашки на груди, лезут в драку…

— У вас же там наверняка будет охрана, — сказал Бондарев. — Они разнимут, успокоят, зашьют порванные рубашки.

— Само собой, — согласился «бухгалтер». — Но все равно неприятно. Знаете, вроде бы сидят солидные люди, и вдруг… Остаётся неприятный осадок. Кому-то из участников это настолько не понравится, что он не захочет больше с нами работать. Это убытки. Понимаете? Поэтому, если вы не уверены в крепости своих нервов, могу предложить кое-что успокоительное…

— Я справлюсь, — сказал Бондарев. — Но на всякий случай держите ваши таблетки наготове. Кстати, если вдруг мне посчастливится приобрести ваш товар… Как далеко распространяются ваши транспортные услуги? Хотя бы из Москвы вы мне его вывезете?

— А товар не в Москве, — сказал «бухгалтер». — Это слишком серьёзная вещь, чтобы подвергать её лишнему риску. Поэтому с вывозом проблем не возникнет. Мы поедем на тот склад, где вы уже были… Это не в Москве, хотя и рядом.

«Интересно, — подумал Бондарев. — Это он мне сейчас врёт, продолжает страховаться или как перед солидным клиентом может слегка пооткровенничать?»

Так или иначе, мини-вертолёт продолжал свой путь в летнем небе, машины наблюдения, сменяя друг друга, тоже держали след.

И в любом случае у них ещё оставался Алексей. Бондарев, правда, не знал — это слишком много или слишком мало.

А Дюк не мог его проконсультировать. Потому что был занят другими делами в совсем другом месте.

— Важное дело, — негромко произнесла Морозова. — Что у него там за важное дело?

— Ну… — Алексей чувствовал себя сейчас очень неуютно. Вроде бы его касалась нежная женская рука — легко и непринуждённо, но ощущение было как от сомкнувшегося на предплечье капкана. — Он сказал, что нужно убрать одну телку…

Алексей знал, что лучшая ложь — это 99 процентов правды и один процент недоговорённости. Пусть собеседник сам придумает себе неправду, в которую готов поверить.

— Телку? Ты хотел сказать — девушку…

— Ну да.

— Не пытайся выглядеть глупее, чем ты есть.

— Я не…

— Давай присядем.

Морозова завела Алексея в офисный кафетерий, который сейчас был пуст, — до обеда оставалось ещё много времени. Их руки расцепились — к облегчению Алексея, — и они сели за пластиковый стол, оставаясь по-прежнему на пугающе близком расстоянии.

— Мамонт поехал убивать какую-то девушку? Зная, что сегодня у нас важное мероприятие на складе…

— Он сказал, что это должен был сделать я, — виновато сказал Алексей.

— Но он не взял тебя с собой, — сочувственно проговорила Морозова. — Он не доверяет тебе, так? Ну ничего, у меня есть для тебя другое важное задание.

— Какое?

— Важное. Чтобы ты получше его понял, я расскажу тебе кое-что. Постарайся не заснуть, — усмехнулась Морозова. — Когда мне было лет одиннадцать-двенадцать — это то, что сейчас называется тинейджерским возрастом, — мне больше нравилось бегать с мальчишками, чем проводить время с девочками моего возраста. Не потому, что мне нравилось лазить через заборы, падать с велосипедов, обдирать коленки об асфальт или драться. Секс меня в то время тоже особенно не волновал, их тоже. Что же меня тянуло к мальчишкам? Мне нравилось, что в отношениях между парнями было такое понятие, как «верность». То есть, если ты считаешь кого-то своим другом, ты хранишь ему верность, ты не предаёшь его. А в женской среде само понятие «предательство» лишено смысла, потому там нет прочных дружеских отношений, там все легко рвётся из-за самых что ни на есть глупых вещей — из-за мужчин, случайного обидного слова, сплетен… А там, где нет верности, там не может быть предательства. Ты меня понимаешь?

Так вот, когда я стала взрослой, то поняла, что во взрослом мире, независимо от того, мужчины это или женщины, господствует женский тип отношений. Тот, где нет верности и нет предательства. Где сегодня тебе улыбаются, держат за руку и клянутся в вечной дружбе, а завтра подкладывают тебе мину в автомобиль и не считают это предательством, потому что прежняя дружба не была настоящей. Мне это всегда очень не нравилось. Я понимаю, что изменить мир не в моих силах, но по дурацкой детской привычке я всегда старалась работать с мужчинами, надеясь, что они всё же не до конца испорчены, что в них сохранилось что-то от детской верности друзьям. И всё-таки раз за разом мне приходится переживать их очередные предательства. Они совершают их и не замечают. Мне же каждый раз очень больно. У меня буквально разрывается на куски сердце. Мне хочется покончить с собой, — Морозова внезапно выложила на стол «вальтер». — Или, на худой конец, кого-нибудь убить. К сожалению, у меня слишком развит инстинкт самосохранения, поэтому я так и не убила себя. Зато те, кто предавал меня…

Она замолчала, глядя куда-то мимо Алексея, а Алексей смотрел на пистолет, лежавший на столе ровно посредине. Смысл долгой речи Морозовой он перестал понимать где-то с середины, как только прозвучало слово «предательство».

Это слово заставило его выпрямиться в неудобном пластиковом кресле. Появление «вальтера» заставило его лоб зачесаться — словно в предчувствии пули.

Пустой кафетерий выглядел теперь совсем иначе — как специально подготовленное для убийства помещение. Кровь с напольных плиток смоется легко.

— Поэтому так важно то, что я тебе сейчас скажу, — снова заговорила Морозова. — Чтобы ты не подумал и не почувствовал…

— Вас кто-то предал, — сказал Алексей и неожиданно для себя уставился прямо в глаза Морозовой. Та улыбнулась и медленно отвела взгляд.

— Не меня лично. Всех нас. Всю организацию.

— Не может быть.

— Тебе не так много лет, а значит, ты ещё должен хотя бы немного помнить эти чувства… Верность и предательство.

— Я помню.

— Значит, у тебя не должно быть сомнений.

— У меня нет сомнений.

«Сейчас она предложит мне застрелиться, я возьму пистолет, направлю на неё, а там пусто, зато под столом у неё заряженный ствол, и она разнесёт меня на молекулы…»

— Тогда держи, — она пододвинула пистолет к Алексею.

— Что мне с этим делать?

— Убить предателя.

Алексей осторожно взял «вальтер», взвесил в ладони. Морозова, ничего не говоря, следила за его действиями. Алексей выщелкнул обойму — полная.

Он вставил обойму обратно. Сглотнул слюну.

— И… кто?

— Харкевич.

С юридической точки зрения дело Беловых представлялось Дюку как поспешно и плохо сколоченный табурет — чтобы тот рухнул, нужно просто подпилить ножки. Этим Дюк и занимался — сначала необходимые переговоры с адвокатом, потом необходимые переговоры в прокуратуре.

В промежутке он навестил прикреплённого к Беловым государственного адвоката, худого болезненного старичка с готовыми испугаться глазами, объяснил ему, как будут развиваться события, и выспросил всё, что старичок знал по делу Беловых. Адвокат был по-своему толковый и прогибался ещё до того, как Дюк собирался на него надавить. Эта встреча не потребовала ни денег, ни особенных угроз — просто решительного жёсткого тона и уверенности действий. Того и другого у Дюка хватало. Он выкачал из старичка нужную информацию и пошёл подпиливать вторую ножку табурета.

Если в частной адвокатской конторе он отсчитывал купюры, то в случае с высокопоставленным прокурорским работником Дюку было достаточно всего лишь зайти в кабинет и напомнить о себе. Дюк всегда считал, что знание — это страшная сила. Особенно знание тех вещей, которые кто-то, в данном случае прокурорский работник, предпочёл бы забыть навсегда.

Дюк изложил своё предложение и встретил полное понимание и поддержку. Однако этой поддержки и этого понимания было мало, потому что решение об аресте Беловых принималось на более высоком уровне.

Дюк попросил назвать фамилии людей, которые могли бы принять нужное решение. Ему назвали три фамилии. Дюк вспомнил, что две из трех попадались ему в оперативной справке — не бог весть что, но достаточно для эффективного разговора по душам.

Два разговора по душам заняли у Дюка сорок пять минут чистого времени. Никто особо не возражал против прекращения беловского дела, потому что не имел в этом деле личного интереса, однако все нехотя называли фактор, который никак не мог быть урегулирован силами прокуратуры или Управления внутренних дел. Этот фактор назывался «вдова Фоменко».

Наконец, под занавес долгого дня, забитого переговорами как бочка сельдью, около шести вечера, Дюк прошёл в большой кабинет городского прокурора, чья фамилия была третьей среди трех названных и на которого у Дюка почему-то ничего не было. Позже до него дошло почему — это был новый прокурор, только что переведённый с повышением из Астрахани. Астраханские досье Дюк посмотреть не догадался, а память у него была небезразмерная.

Прокурор уже имел представление, с кем имеет дело. То есть он не знал, кто именно перед ним сидит, но знал, что сидящий представляет нечто весьма значительное. Типа управляемого тайфуна. Прокурор не хотел навлекать на себя стихийное бедствие и был вежлив.

— Как там Москва, стоит? — улыбнулся прокурор. Дюка несколько удивила такая постановка вопроса, но потом он решил, что в этой игривой фразе скрывается подсознательное желание провинциальной России, чтобы Москва наконец провалилась куда-нибудь к чёртовой матери.

— По моим сведениям, ещё стоит, — ответил Дюк и хотел перейти к делу, но прокурора не оставляла надежда всё же выяснить, кто именно стоит за московским гостем.

— Как там Борис Григорьевич поживает? — спросил прокурор и получил в ответ кислую мину Дюка. — А-а-а… А Николай Сергеевич? — Дюк нетерпеливо заёрзал в кресле. — Александр Магниевич?..

Последнее имя, очевидно, было пределом фантазии прокурора, оставалось только имя человека на портрете, висевшем на стене за спиной прокурора, но называть его было бы излишним.

— Есть такое мнение, — сказал Дюк столь значительно, чтобы у прокурора исчезли сомнения о высоте, с которой исходит это мнение, — что дело Беловых нужно прикрыть. В нём нет никакого смысла. Ваши подчинённые, с которыми я переговорил, считают так же. Со стороны ГУВД возражений тоже не предвидится.

Прокурор кивнул и выразил полное согласие, но…

— Но мы не можем сначала громогласно обвинять людей, а потом просто выпускать их на свободу, как будто ничего не случилось. Нужно соблюсти процедуру…

Дюк изложил своё предчувствие о ходатайстве известного городского адвоката на изменение меры пресечения. Женщины окажутся на свободе, тем временем в материалах дела обнаружатся мелкие проколы, дело отправят на доследование… И оно затеряется где-то в пыльных архивах.

— Это всё замечательно, — сказал прокурор. — Но есть же ещё…

— Да ну её к чёрту, — в сердцах бросил Дюк. Его уже изрядно утомили постоянные упоминания вдовы Фоменко как непреодолимого препятствия. — Кто здесь командует правосудием — вы или она?

Прокурор знал правильный ответ на этот вопрос, но…

— Безусловно, женщина она не совсем здоровая… Не совсем адекватная…

— Да она просто свихнулась.

— Примерно это я и имел в виду. Но, с другой стороны…

— С другой стороны, она просто стерва.

— …эта история получила слишком широкую огласку. Вы в Москве, наверное, не знаете, но местные газеты много писали о трагической истории полковника Фоменко, о его загадочном исчезновении, о несчастной семье полковника, о ненайденных убийцах… За делом Беловых внимательно следят, и, как только там произойдут какие-то подвижки, всё будет в газетах… Будут вопросы — если не Беловы замешаны в убийстве, то кто? Нам не нужны такие вопросы. Нам нужно все сделать как можно тише, и я не знаю, как это сделать. Потому что вдова немедленно поставит всех на уши. Она весьма убедительно рыдает перед телекамерами.

— Очень трогательно, — сказал Дюк. — Вы пытаетесь меня убедить, что не сможете заткнуть местную прессу парой телефонных звонков?

Прокурор пробурчал что-то не совсем разборчивое.

— Это значит — могу, но не по такому же незначительному поводу? — предположил Дюк.

Прокурор улыбнулся честной и располагающей к себе улыбкой.

— Так, — сказал Дюк после минутного размышления. — Кажется, я понял. Проблема во вдове и местной прессе, которая любит расписывать её страдания. Представим, что у вдовы появилась иная причина для страданий…

— Как вы себе это представляете? — заинтересовался прокурор. — Я бы только не хотел шума…

— Я все делаю по возможности тихо, — заверил его Дюк.

Они ехали невыносимо долго. «Бухгалтер» всё же не соврал, и они явно выбрались из города — остановок перед светофорами случалось все меньше, всё больше становилась скорость машины, которая вырвалась из городского столпотворения.

Чтобы пассажирам с завязанными глазами было не так скучно, «бухгалтер» вставил диск в плеер, и в салоне заиграла странная музыка — Бондарев даже не сразу сообразил, что это такое. Что-то было знакомое в этой песне, и в то же время Бондарев готов был поклясться, что слышит её впервые. Затем он сообразил — кукольные азиатские голоса под аккомпанемент писклявых инструментов старательно перепевали российские поп-хиты.

— Говорят, что это смешно, — сказал «бухгалтер».

— Ну, что-то в этом есть, — вежливо ответил Бондарев.

— Некоторые даже смеются.

— Ну… — Бондарев не знал, что ему следует сказать по этому поводу. — Японские штучки.

— Китайские, — поправил «бухгалтер».

— Я не различаю азиатские языки.

— Это же очень просто. Хотя, наверное, надо прожить некоторое время в тамошних местах, чтобы всё стало так просто.

— Вы жили в Китае?

— Довольно долго. У меня там были дела.

— В Пекине? Или Гонконге?

— В одной свободной экономической зоне, — уклончиво ответил «бухгалтер».

— Вернулись, потому что надоело?

— Нет, не надоело. Просто меня пригласили сюда как ценного специалиста. Когда закончится контракт, то, возможно, вернусь в Китай.

«Бухгалтер» выключил плеер, оборвав сладкое кукольное пение.

— Раз вам не смешно, то нет смысла слушать. Давайте послушаем что-нибудь другое, — он включил приёмник и нашёл джазовую радиостанцию. Играли что-то длинное, извилистое, с захлёбывающимся саксофоном и мрачным контрабасом. Минут через пять Бондарев отметил, что эта штука даже не подаёт намёков, что когда-нибудь может закончиться. «Бухгалтер» довольно мурлыкал себе под нос нечто, отдалённо похожее на играемую по радио пьесу. Для Бондарева, который по причине недостаточной просвещённости решительно не понимал, зачем существует музыка, в которой не поют, это было разновидностью пытки.

— А это вам нравится? — наконец спохватился «бухгалтер».

Бондарев собрался сказать что-то в меру колкое, но Марат опередил его — он звучно всхрапнул.

— О! — скорбно сказал «бухгалтер».

— По крайней мере, это было смешно, — отозвался Бондарев. Он хотел спросить, долго ли осталось ехать, но тут что-то стало происходить с машиной — размеренный бег по шоссе сменился резкими поворотами, звуками тормозящих покрышек, переключением передач и другими малопонятными манёврами.

Что-то происходило, и оставалось лишь надеяться, что чёрный мини-автобус по-прежнему находится в поле зрения вертолёта и прочих агентов наружного наблюдения.

После наводящей на раздумья беседы с прокурором Дюк отправился в гостиницу. В гостинице на него нахлынули грустные воспоминания — об украденном из номера в прошлый приезд галстуке.

Дюк также признал обман Директора свершившимся фактом — теперь он уже никак не мог успеть вернуться в Москву во вторник к назначенному Директором времени. Какой стыд. Какой непрофессионализм.

Он проспал четыре часа, потом встал, оделся и отправился улаживать дела. Ночь шла к финалу, растворяясь под лучами солнца. Это было утро вторника, и к этому времени в Москве случилось много такого, от чего Дюк непременно вздрогнул бы. Вздрогнул и остановился. Возможно, он промокнул бы чистым носовым платком выступившие капельки пота. Но и только.

Потом он двинулся бы дальше, потому что тем, кто в Москве, он уже не мог помочь, не мог их спасти.

Он мог помочь только тем, кто был здесь. Он мог спасти сестру и мать Белова. Дюк шёл к дому по Лесному шоссе и даже понятия не имел, насколько Беловы сейчас нуждаются в его помощи.

Особенно Алена Белова, избранная вдовой Фоменко на роль жертвы. В это время Алена Белова спала в своей камере, ещё не зная, что скоро её разбудят, и пробуждение это не будет обычным.

Дюк шёл к дому Фоменко на Лесном шоссе. Он уже бывал здесь, он хорошо помнил все подходы, помнил расположение комнат, помнил, как отключается сигнализация. И ещё он помнил, как встретил здесь Алексея Белова и решил — вот он, тот парень, который ему нужен. Дюк думал тогда, что это выход, но оказалось, что это ещё одна ошибка. Он словно затыкал пробоины в тонущем корабле, но, как только одна дыра оказывалась заделанной, рядом немедленно прорывалась новая течь. Дюк затыкал их так, как будто всю жизнь только этим и занимался. Весь его долгий безошибочный период идеального профи оказался прелюдией к кошмару сплошных ошибок. Будто бы кто-то там наверху выдал Дюку не равномерное чередование взлётов и падений, а собрал все падения вместе и вывалил их зараз — пользуйся.

Дюк отключил сигнализацию и вошёл в дом. Свет горел во всех комнатах, работали два телевизора. Вдова в длинном бордовом халате лежала на диване и спала. Подушка была мокрой от слюны, стекавшей изо рта. Столик рядом с диваном был завален пустыми коробками от таблеток, а также таблетками без коробок. Дюк присел на корточки и изучил ассортимент. Кто бы ни был тот врач, который ей все это прописал, с головой у него было не все в порядке. Пульс вдовы приближался по частоте к летаргическому сну. Цвет лица также нельзя было назвать здоровым.

Дюк выпрямился. Всё было абсолютно ясно — вдова создала проблему, и она же её решила. У истории о несчастной милицейской вдове появится новый штришок — наркотики. Какая ирония — Фоменко боролся с незаконным оборотом наркотиков, а его вдова… С такой душераздирающей историей вряд ли кто-то вспомнит о Беловых.

Дюк отпер дверь главного входа — чтобы врачи «Скорой» могли попасть внутрь. В это время зазвонил телефон. Дюк кинулся было назад, чтобы отключить аппарат, но заметил, что вдова совершенно не реагирует на звонки. Дело было совсем плохо.

Между тем аппарат принял положенное количество неотвеченных гудков и включил автоответчик.

— Оставьте сообщение после сигнала, — лениво произнесла вдова. Точнее, её голос, записанный на плёнке. Сама вдова продолжала лежать неподвижным бордовым мешком и пускать слюни на золотисто-чёрные подушки под Версаче.

— Доброе утро, — сказал мужской голос. — Это Айрапетов. Ничего, что я так рано? Я по поводу нашего дела, думал, вам будет интересно. Слушаете? Это будет примерно через час. Я все устроил. Эту вашу… Ну, вы поняли… Девку поведут на допрос, и по пути кое-что случится. Вам понравится, честное слово. Всего хорошего.

Дюк с ненавистью смотрел на телефонный аппарат. Это случилось снова. Только он вроде бы все уладил, как…

Кое-что случится. Через час. По пути на допрос. Вам понравится.

— Ну ты и сволочь, — тихо сказал Дюк, глядя на спящую женщину. — Муж был тоже не подарок. Но ты…

На улицу он уже выбежал.

Тяжкое бремя руководителя — бесконечно улыбаться незнакомым и несимпатичным придуркам, пожимать их большие шершавые руки, слушать их дурацкие слова… И все это лишь по одной причине — кто-то из них выложит не меньше пары «зелёных» «лимонов» за маленькую ядерную бомбочку. Зарабатывая эти «лимоны» для Фирмы, Харкевич чувствовал себя настоящим страдальцем, а ведь аукцион по-настоящему ещё и не начинался. Он пожал с две дюжины рук, принадлежавших двум дюжинам людей, представлявших шестерых потенциальных покупателей. Периодически Харкевич отходил в сторону и вытирал ладонь платком — кто знает, что за заразу привезли с собой эти уроды. Ясно же, кто это такие — либо террористы, либо представители террористов по связям с общественностью. Сидели где-то по горам и пустыням, потом спустились вниз за атомной бомбой. Очень приятно. Чувствуйте себя как дома. Не забудьте пройти дезинфекцию.

Когда все собрались, Харкевич связался со Вторым, и тот подтвердил, что на подходах к бункеру все тихо, никакой подозрительной активности. Стало быть, все безопасно, стало быть, все шесть групп были доставлены на место с должной степенью предосторожности. Теперь на первый план должен был выйти Харкевич и блеснуть организаторскими способностями.

— Прошу внимания, — сказал Харкевич. Ни одна сволочь в этом огромном бетонном сарае не обратила внимания на его слова. Харкевич в бешенстве обернулся на Алексея — Морозова приставила к нему парня на всякий случай, но сейчас Харкевичу был нужен только один случай — пнуть кого-нибудь со всей силы и выразить свою злость на собравшуюся уродскую террористическую толпу.

— Может, микрофон нужен? — предположил Алексей.

— Заткнись, — в сердцах бросил Харкевич и махнул рукой охране. Те скрылись за дверью, а через минуту появились снова. Все разговоры вокруг постепенно стихли, и вся уродская террористическая толпа уставилась на охранников. Точнее, на то, что они вывозили из комнаты.

Это была металлическая стойка на колёсах, и колеса безбожно скрипели под тяжестью груза. Вот этот бьющий по ушам скрип и заставил участников аукциона обернуться, а обернувшись, они увидели выезжающий на стойке груз и замолчали.

— Кхе, — злобно начал Харкевич вторую попытку. — Прошу внимания.

Он встал перед колёсной стойкой, и теперь все были вынуждены смотреть на него.

— Давайте перейдём к делу, — сказал Харкевич. — Здесь не самое комфортное место для переговоров, — нервно ухмыльнулся он, описав рукой полукруг. — Но мы собрали вас на складе с одной целью — чтобы сначала вы могли увидеть товар своими глазами. Изделие хранится здесь в специально оборудованном помещении, сейчас вы видите это изделие, вы видите, что нам действительно есть что вам предложить. После того как вы убедитесь в нашей добросовестности, мы поднимемся в более удобное помещение, где, собственно, и проведём торги.

Он закончил свою речь, и какое-то время стояла тишина, в которой было слышно лишь гудение вентиляционной системы.

— Вот, — сказал Харкевич, оглядывая стоящих перед ним людей. — Какие у вас вопросы?

— Вопрос такой, — спрашивал серьёзный мужчина в тёмном костюме, мало отличимый от десятка других серьёзных мужчин в тёмных костюмах. — По дороге сюда у нас забрали все приборы, с помощью которых можно было бы протестировать ваше изделие — под предлогом, что это могут быть приборы для электронной слежки. Каким местом теперь мы сможем проверить, что это действительно переносной ядерный заряд, а не набор проводов и металлолома?

Харкевич хотел сказать что-то типа — не веришь, так вали отсюда на х… Или ты думаешь, что мы устроим показательный ядерный взрыв для удовольствия твоей тупой башки? Но он помнил о значимости своей сегодняшней миссии. Поэтому он отошёл в сторону и предоставил слово тощему бородатому специалисту, который начал компостировать присутствующим мозги словами про какую-то критическую массу, адекватный механизм, нейтронный генератор и цепную реакцию… Оставалось надеяться, что в каждой из шести делегаций найдётся человек, способный понять данный бред. Или что слова бородатого специалиста сыграют роль гипноза и усыпят подозрительность толпы террористических уродов.