Лапшин вытащил из кармана рекордер, открыл его и не увидел там диска. Рекордер был пуст.

Несколько невыносимо долгих секунд Лапшин смотрел на пустой прибор. Со стороны могло показаться, что он впал в ступор, но на самом деле он со всей возможной скоростью подсчитывал свои шансы. Результат оказался не в его пользу, и рациональная составляющая Лапшина велела ему немедленно убираться отсюда.

Однако другой, нерациональный Лапшин, которого в процентном соотношении было гораздо больше, послал рационального Лапшина к чёртовой матери. И метнулся назад, к номеру, откуда только что выскочил. Когда он тронул ручку двери, то услышал, как в шахте тронулся лифт. «А я предупреждал!» — позлорадствовал рациональный Лапшин и был немедленно послан ещё дальше.

Лапшин отдёрнул руку от двери. И резко пнул её ногой.

Стоявший у порога турок вскрикнул, схватился за разбитый лоб и поспешно отшатнулся в глубь комнаты.

Лапшин вошёл и тщательно закрыл за собой дверь. Возвращение в номер за диском означало три веши.

Во-первых, у него остаётся очень мало времени.

Во-вторых, у него не было времени на разговоры с турками. Вы случайно не видели здесь мою вещь? Я забыл её в номере. Она дорога мне как сувенир. Точно не видели? И здесь её нет? А тут? А у вас в кармане? А вы уверены? А если пулю в колено? А в другое? Нет, на всю эту лирику абсолютно не было времени. Это во-вторых.

И в-третьих, у него настолько не было времени на разговоры с турками, что Лапшин просто поднял пистолет и трижды нажал на курок. Он не старался обязательно убить турок, он просто не хотел, чтобы они ему мешали.

И теперь они ему не мешали. Он обшарил два тела и приступил к третьему, когда в дверь ударили. Ну ещё бы. Внизу номер Акмаля. Все эти выстрелы, падающие тела, разбивающиеся стеклянные столики… Можно даже сказать, что они слегка запоздали. Можно попенять им на неповоротливость. Можно написать жалобу их начальству. Какой-нибудь гребаный Джеймс — мать его — Бонд давно бы уже выпрыгнул в окно, зацепился за пролетающий вертолёт и слинял к себе в Лондон. Нет, ребята, несерьёзно вы относитесь к своей работе. Лапшин перевернул четвёртое тело — так-так, чисто. В смысле, пусто. Хреново. Съели вы мой диск, что ли?

Дверь издала пугающий звук — то ли она треснула, то ли косяк. А может, и оба сразу.

В этот момент Лапшин вытащил из-под тяжёлого кресла с резными подлокотниками маленький кейс из чёрной кожи. Но это ещё ни о чём не говорило.

Лапшин поднатужился и перетащил кресло к двери. Потом туда же пододвинул второе кресло. Потом усадил в кресло мёртвого и тяжёлого турка — как дополнительную массу.

Теперь у него были секунды на потрошение чемоданчика. Замки открылись — и одновременно открылась дверь. Но двери мешало кресло с мёртвым турком, а Лапшину никто не помешал проинспектировать содержимое чемоданчика.

— Слава богу, — сказал Лапшин и закрыл кейс. В этот миг в него выстрелили через приоткрытую дверь. Кресло медленно, но верно смещалось под давлением извне.

Лапшин оценил траекторию пролетевшей пули и отправил адекватный ответ в коридор. Там что-то упало. На мгновение наступила тишина, а потом бушевавший в коридоре зверь очнулся и ударился в дверь с новой силой — могучей, но расчётливой. Пистолет Лапшина в этих расчётах был учтён.

Лапшин тем временем посмотрел в окно и вздохнул — за ним вертолёта так никто и не прислал. Поэтому пришлось, согнувшись в три погибели, добираться до балконной двери, срывать штору — не забыв о паре отпугивающих выстрелов в дверь, — вязать их узлом, цеплять за балконную решётку… Цирк, да и только. Рациональный Лапшин ненавидел цирк. Остальная часть Лапшина в это время захлёбывалась от восторга и адреналина. Остальная часть Лапшина даже согласна была приземлиться аккурат на голову Акмаля, вышедшего покурить на балкон своего номера. Рациональный Лапшин брюзжал, что идея снять номер над Акмалем не нравилась ему с самого начала.

А потом Лапшин напоследок пальнул в коридор и скользнул по связке из штор вниз, зажав в зубах ручку кейса. Если бы не этот кейс, Лапшин мог бы даже издать нечто вроде торжествующего вопля в духе Тарзана — как бы несолидно для профессионала это ни было.

Лапшину нравилась его работа.

Горничной, которая убирала в номере этажом ниже, её работа не то чтобы нравилась, но вполне устраивала. Одно «но» — никто не предупредил её, что эта работа будет сопровождаться перестрелкой на верхних этажах. Она успокаивала себя мыслью о том, что это не её этаж, а значит, не придётся отмывать кровь — а кровь неминуемо там будет, нельзя же стрелять, и чтобы потом не было крови на полу, на мебели, на стенах. Если кто-то развлекается стрельбой, то кому-то неизбежно потом придётся ползать на коленях и оттирать кровь раствором крахмала. Горничная была немолода и повидала на своём веку разных подонков, которым ничего не стоит забрызгать весь номер кровью из-за своих дурацких капризов. Правда, обычно такие вещи случались поздно вечером или ночью, люди эти предварительно напивались или обкуривались травой, а ещё рядом обязательно находились женщины, бесстыдные молодые девки, из-за которых частенько и затевалась стрельба. Но сегодня всё было иначе — стреляли днём, а бегавшие по коридору люди с пистолетами были на удивление трезвы — насколько заметила горничная.

Тем не менее выстрелы и шум действовали на нервы. Но худшее, как оказалось, было впереди.

Худшее имело вид большого незнакомого мужчины с черным чемоданом в одной руке и с пистолетом в другой. Он ввалился в номер с балкона, причём до этой секунды горничная была абсолютно уверена, что там никого нет.

Горничная на всякий случай попятилась, растерянно наблюдая, как босые ступни мужчины шагают по ковру. Лапшин быстро огляделся, заглянул в соседнюю комнату, потом в ванную, никого не нашёл и остался этим доволен.

У входной двери Лапшин остановился, вопросительно посмотрел на горничную и ткнул стволом перед собой.

— Там кто-то меня ждёт? — тихо спросил он по-английски.

Горничная разобрала знакомое «кто-то» и на всякий случай отрицательно замотала головой.

— Неправда, — весело сказал Лапшин. — Меня там ждут. Мне обещали. Тот толстый турок сказал, что меня будут ждать внизу.

И он вышел в коридор. Горничная прислушалась — сначала было тихо. Потом раздался громкий звук, но на выстрел это было не похоже. Горничная решила, что это хлопнула дверь на лестницу. Это порадовало горничную — босоногий источник неприятностей вышел за пределы её компетенции. Она перекрестилась и снова принялась за работу.

Лапшин спускался по лестнице, и рациональная его часть без умолку трещала о том, что вся гостиница теперь превратилась в ловушку — администратор работает на Акмаля, все выходы перекрыты, а теперь ещё и полицию наверняка вызвали. «Может быть, может быть», — Лапшин не спорил, он просто хотел лично во всём убедиться. Каким бы грозным и безвыходным все ни казалось, у Лапшина имелся один контраргумент — против него действовали всего лишь люди. А люди имеют свойство ошибаться, как ошибся сегодня сам Лапшин. Даже Джеймс — мать его — Бонд иногда ошибается. А уж акмалевским ребятам сам Аллах сегодня велел не надрываться на работе. Во всяком случае Лапшин надеялся на такую директиву от Аллаха. Она бы ему не помешала.

С кейсом под мышкой и пистолетом в правой руке Лапшин прыгал по ступеням лестницы вниз. На верхних этажах пока было тихо, и это наделило Лапшина дурацкой радостью и дурацким оптимизмом в стиле а-ля колобок — я от этих ушёл и от тех ушёл, короче, тотально слинял. В этом порыве Лапшин пролетел последнюю пару пролётов и оказался перед закрытой дверью. Тут его рациональная часть проснулась и ухватила Лапшина за шиворот, удержав от беззаботного прорыва в неизвестно куда ведущую дверь.

— Ладно, — сказал Лапшин сам себе, положил кейс на пол и очень медленно потянул дверь на себя, пока в образовавшуюся щель не стали видны: противоположная стена, пол бледно-мраморного цвета и нечто похожее на тень, отбрасываемую человеком, находящимся чуть правее, вне поля зрения Лапшина. Исходивший с той же стороны смешанный запах табака и пота заставил Лапшина с максимальной осторожностью раскрыть дверь чуть пошире, чтобы пролезла рука и плечо… Удар, сдавленный хрип и втащенное в дверь головой вперёд тело. Ещё один контрольный удар, и беглый осмотр тела. Оружия не было, был мобильный телефон, пачка сигарет и — какая радость — белые спортивные туфли, подходящая замена где-то потерянным шлёпанцам Лапшина.

Он вышел наружу и огляделся — длинный коридор направо вёл в вестибюль гостиницы, слева, судя по звукам и запахам, находились служебные помещения. Лапшин повернул налево, прижав кейс к груди, а пистолет спрятав под кейсом. Какие-то люди громко разговаривали впереди и гремели посудой, Лапшин остановился, свернул в сторону — там стояло несколько тележек с отглаженным бельём, а в самом конце коридора опять-таки переговаривались люди. Оставалось надеяться, что это просто гостиничный персонал, а не люди Акмаля. Лапшин выдернул из стопки белья свежевыстиранный белый халат с логотипом гостиницы, набросил на плечи, чтобы кейс был более-менее прикрыт, и решительно зашагал на звуки кухни. Здесь нужно было не останавливаться и ни на что не обращать внимания — ни на что, кроме двери во внутренний двор гостиницы. Лапшин нашёл её и толкнул плечом, выпрыгивая наружу. Сзади что-то говорили, возможно, даже обращаясь к нему, но Лапшину это было по барабану. Он видел ворота, выводящие на улицу, и до этих ворот было метров сто-двести от силы. Это равнялось двадцати пяти секундам бега, но Лапшин не бежал, потому что во дворе возились какие-то люди — что-то неторопливо разгружали, что-то перекладывали с места на место… Ближе к воротам сидел толстый усатый мужик с кобурой, лениво листавший журнал с картинками. Все в этом дворике происходило медленно и спокойно, как и положено в летний, жаркий день, когда работа кажется совершенно нелогичным и неизбежным злом, которое в любом случае не заслуживает спешки и особых усилий. Лапшин не стал нарушать эту полусонную атмосферу, он шёл к воротам в том же ритме, в каком грузчики перемещали коробки, а охранник листал страницы журнала. И никто не обращал на Лапшина внимания, потому что обращать на что-то внимание было так же нелогично и не нужно в жаркий, летний полдень, когда единственным врагом во всём мире является стрелка часов, издевательски медленно отсчитывающая время до окончания рабочего дня.

И всё было так замечательно, все становилось ещё лучше с каждым шагом. А потом вдруг стало гораздо хуже. Потому что хлопнула дверь, а затем сзади кто-то закричал. И грузчики остановились. И уставились на Лапшина — он почувствовал это и положил палец на спусковой крючок. И грузный охранник перестал листать журнал. И поднял глаза на приближающегося Лапшина. И стал сердито сдвигать брови на переносице — медленно и неохотно. Лапшин понял, что свой пистолет из кобуры этот человек вытащит только к завтрашнему утру, так что, пожалуй, и не стоит стрелять ему в грудь. Лапшин ускорил шаг.

Сзади кричали, и, насколько Лапшин разобрал слова, кричал ему вслед какой-то гостиничный менеджер — что-то типа «Куда, скотина, пошёл?!» и «Немедленно вернись, скотина!». Лапшин был готов понять заботу менеджера о трудовой дисциплине, но возвращаться и объяснять, что менеджер его с кем-то перепутал, он не собирался.

Охранник собрался с силами и приподнялся на табурете, что-то грозно бормоча и угрожающе помахивая сложенным журналом. Лапшин нехотя посмотрел ему в глаза, и охранник неожиданно быстро понял сразу несколько вещей. Он не знает этого человека, он не хочет его знать, он не хочет вставать у него на пути, он хочет просто спокойно дожить до пенсии. И вот именно в тот миг, когда отношения Лапшина с охранником приняли столь гармоничный и взаимовыгодный характер, какой-то идиот сзади начал стрелять. Это было так не вовремя.

Расстроенный Лапшин отпрыгнул в сторону, вытащил пистолет из-под кейса и повёл стволом, нащупывая цель — то есть того идиота, который испортил мирную и в целом беззаботную средиземноморскую атмосферу гостиничного дворика. Грузчики стояли справа отдельной группой, к стене прижался слегка испуганный мужчина в гостиничной униформе, вероятно, тот самый громкоголосый менеджер, накликавший на голову Лапшина…

Накликавший вот этих энергичных молодых людей, которые выпрыгивали из двери, как чёртики из коробки. Эти ребята уже повытаскивали свои стволы, чем намекали на серьёзные намерения.

У Лапшина тоже были серьёзные намерения, и он продемонстрировал их, засадив пулю в бедро самого шустрого из турок. А потом пистолет клацнул впустую. Сюрприз.

Грузный охранник, проявляя недюжинную сообразительность, поспешно рухнул наземь, чтобы не стать случайной жертвой перестрелки.

Лапшин, чтобы не стать неслучайной жертвой, побежал. Он выскочил за ворота, на ходу сдирая с себя гостиничный халат и прикидывая, куда ему можно сейчас рвануть и не нарваться на полицию, которая неизбежно обратит внимание на бегущего человека с чемоданом под мышкой, и на людей Акмаля… Вариантов как-то не придумывалось. Зато боковым зрением Лапшин уловил полицейских возле центрального входа в гостиницу. Они там кого-то поджидали. Лапшин догадывался — кого.

Он перебежал дорогу, и в этот момент из ворот гостиницы выскочили двое преследователей. Они орали и размахивали оружием. Полицейские немедленно среагировали и развернулись в сторону Лапшина.

Лапшин вздохнул и побежал, лавируя между разморёнными жарой прохожими, которые совершенно не понимали, какой смысл может быть в занятиях бегом в такую погоду и в таком месте. Но пробежал он недолго, потому что все вдруг изменилось. Лапшин услышал это и почувствовал это спиной.

Он не видел того, что случилось, но по звукам это напоминало дорожное происшествие. Какая-то женщина завизжала, перекрывая звук трущихся о горячий асфальт покрышек, перекрывая звук падающих тел и ломающихся костей. Потом снова заревел мотор, машина с беспощадным рёвом развернулась, и Лапшин услышал:

— Не тормози!

Задняя дверца «Тойоты» была открыта, и Лапшин нырнул туда, словно в бассейн с благословенной прохладой. Бондарев ударил по газам, и машина рванула прочь, оставив на асфальте два человеческих тела с неестественно изогнутыми конечностями — словно сломанные игрушки, выброшенные на помойку.

Лапшин перевёл дух, раскрыл кейс, вытащил диск и показал Бондареву. Тот пожал плечами:

— Надеюсь, он того стоил.

— Стоил, — уверенно сказал Лапшин, хотя рациональная его часть в этом и сомневалась.

— Селим сбежал, — сообщил Бондарев и не услышал ответа Лапшина. Он повторил: — Слышишь? Селим сбежал…

Лапшин явно пропустил слова Бондарева мимо ушей. Он рылся в кейсе, потом вдруг замер и негромко произнёс:

— Так. Это что ещё за херня? Это что ещё за…

В этот момент машину сильно тряхнуло.

Часть V