– Да что ты говоришь! Он мой! И я могу делать с ним все, что пожелаю. Он всегда был моим.

– А теперь – нет, – сказала я.

Уоррик улыбнулся, у него просветлело лицо.

– Господь освободил меня от тебя, Иветт. Он, наконец, простил мне падение. Мое вожделение к твоей белой плоти вело меня в ад. Теперь я свободен от тебя.

– Нет! – крикнула она. – Нет!

– Похоже, наш брат по совету ограничивал силу Уоррика, – сказал Странник. – Точно так же, как он давал силу тебе, Иветт, он отнимал ее у него.

– Это невозможно! – сказала она. – Мы сожжем этот город дотла и возьмем ответственность на себя.

Мы покажем им всем, что мы монстры.

– Нет, Иветт, – сказал Уоррик, – не покажем.

– Ты мне для этого не нужен, – сказала она, – я и сама могу быть монстром. Уверена, что найдется репортер, которого я смогу приласкать. Я сгнию прямо перед объективом, прямо на нем. Я не подведу нашего мастера. Я буду таким чудовищем, каким он хочет нас видеть. Монстром, который живет во всех нас.

Она протянула руку Генри.

– Пойдем, найдем своих жертв во всех людных местах.

– Мы не можем этого допустить, – сказал Странник.

– Да, – подтвердил Падма, с помощью Гидеона и Томаса вставая на ноги. – Мы не можем этого допустить.

– Да, – сказал Уоррик, – мы не можем дать ей соблазнить еще кого-нибудь. Хватит.

– Нет, не хватит. И никогда не хватит. Я найду тебе лучшую замену, Уоррик. Я могу заново создать тебя. Из того, кто будет для меня слугой на все времена.

Он медленно покачал головой.

– Я не могу позволить тебе украсть душу у еще одного человека. Я не брошу еще одного несчастного в ад твоих объятий.

– Я думала, ты боишься этого ада, – сказала Иветт. – Века боязни, что ты сгоришь в наказание за свои преступления.

Она распалялась, повышая голос:

– Веками я слушала твое нытье про утраченную чистоту, потерю благодати и ждущие тебя наказания.

– Я больше не боюсь своего наказания, Иветт.

– Потому что думаешь, что прощен, – сказала она.

Он покачал головой.

– Бог знает, прощен ли я истинно, но если я буду наказан, то заслужил это. Как все мы. Я не могу позволить тебе найти другую грешную душу вместо меня.

Она скользнула к нему, запустив пальцы в его белую тунику. Я потеряла ее из виду за его широкой спиной, и когда она обошла его и появилась с другой стороны, она начала разлагаться. Она скользила гниющими руками по его белому одеянию, оставляя черно-зеленые слизистые следы. Она рассмеялась, и покрытое язвами лицо искривила гримаса.

– Что с ней происходит? – прошептал Ричард.

– Она сама, – ответила я.

– Ты вернешься со мной во Францию. Ты будешь служить мне, даже если теперь ты мастер. Если кто и может принести такую жертву, то это ты, Уоррик.

– Нет, – ответил он. – Если бы я действительно был тверд и достоин Божьей благодати, то вернулся бы с тобой. Но я не так силен.

Она обвила гниющие руки вокруг его талии и улыбнулась ему. Ее тело разрушалось, истекало темной вязкой жидкостью прямо на белое совершенное платье. Густые белые волосы высохли прямо у нас на глазах, превратившись в блеклую солому.

– Тогда поцелуй меня, Уоррик. Всего один последний раз. Я должна найти тебе замену еще до рассвета.

Он обхватил ее руками, закрыв длинными белыми полами балахона, и прижал к себе.

– Нет, Иветт, нет.

Он смотрел на нее сверху вниз, и на его лице появилось что-то, очень похожее на нежность.

– Прости меня, – сказал он очень тихо.

И он вытянул руки перед собой.

Из ладоней вырвался огонь, странного бледного цвета, светлее, чем языки горящего газа.

Иветт оглянулась и обратила свое почти разложившееся лицо к огню.

– О, ты не посмеешь, – сказала она.

Уоррик приблизил к ней руки. Первым загорелось ее платье. Она закричала.

– Не будь идиотом, Уоррик! Отпусти меня!

Но он не слышал ее, и когда огонь коснулся ее плоти, она вспыхнула, будто была пропитана бензином.

Она загорелась ярким голубым огнем. Дико закричав, она начала биться, но он крепко прижал ее к своей груди. Она не могла сбить языки пламени даже с рук Огонь окутал Уоррика синим нимбом, но он не горел. Он стоял, как желто-белое изваяние посреди синего огня, и действительно был чертовски похож на святого. На что-то святое, чудесное и ужасное одновременно. Он стоял, сияя, а Иветт начала чернеть и рассыпаться у него в руках. Он улыбнулся нам.

– Господь меня не покинул. Только страх все эти годы держал меня в ее рабстве.

Иветт извернулась у него в руках, все еще пытаясь вырваться, но он был непреклонен. Он упал на колени, наклонив голову, пока она вырывалась. Она горела, кожа отпадала от костей черными лепестками, но она все еще кричала. Комнату наполнил смрад от горящих волос и плоти, но дыма почти не было, только растущий жар. Все в комнате отступили от них. Наконец, Иветт перестала двигаться, перестала кричать.

Думаю, все это время, пока она визжала, корчилась и горела, Уоррик молился. Синие языки пламени взметнулись почти до потолка, и неожиданно изменили цвет. Они стали чистого желто-оранжевого цвета, цвета обычного огня.

Я вспомнила рассказ МакКиннона, как из-за изменившегося цвета пламени сгорел сам "светляк".

– Уоррик! – закричала я. – Уоррик! Брось ее! Ты сгоришь вместе с ней!

И в последний раз послышался его голос.

– Я не боюсь объятий Господа нашего. Он требует жертвы, но он милостив.

И больше он не проронил и звука. Огонь начал пожирать его, но он не издал ни стона. И в этой тишине мы услышали другой голос. Очень высокий крик, тихий и бессловесный, безжалостный, безнадежный. Иветт все еще была жива.

Кто-то, наконец, очнулся и поинтересовался, нет ли поблизости огнетушителя. Ответил Джейсон:

– Не-а, здесь – нет.

Я посмотрела на него через комнату, и он встретил мой взгляд. Мы смотрели друг на друга, и оба понимали, что он прекрасно знает, где здесь огнетушитель. И Жан-Клод, которого я держала за руку, тоже это знал. Черт, да я сама знала, где он. Но никто из нас никуда не побежал. Мы дали ей сгореть.

Мы дали сгореть им обоим. Если бы могла, я бы спасла Уоррика, но Иветт… гори, детка, гори-гори ясно.