Анита Блейк (№7) - Всесожжение

Он сидел за столом, ожидая меня. Я увидела его от самого входа, хотя метрдотель встречал еще двоих людей передо мной. Я не возражала подождать. Я наслаждалась видом.

У Жан-Клода черные волнистые волосы, но он сделал с ними что-то, и теперь они были прямыми, и падали за плечи, закругляясь только на концах. Его лицо смотрелось еще более изящно, как хороший фарфор. Он был женственно красив, но что-то – я не была уверена, что – сохраняло его лицо мужественным, может быть – линия щеки, или изгиб подбородка, не знаю. Вы никогда бы не приняли его за кого-то кроме мужчины.

Он был в ярко-синем – цвете, в котором я еще никогда его не видела. Короткий пиджак был из блестящей, почти металлической ткани, с черным кружевом в форме цветов. Рубашка, как обычно, была вся в оборках, стиля 17 века, но глубокого вибрирующего синего цвета, вплоть до вороха кружев, которые взбирались к его шее, обрамляя лицо, и словно выплескивались из рукавов пиджака, закрывая верхнюю часть его тонких белых рук.

В руках у него был пустой бокал, который он крутил между пальцев за ножку, любуясь преломлением света сквозь хрусталь. Он не мог пить вино больше одного глотка и почти скорбел по этому поводу.

Метрдотель проводил меня между столиками к Жан-Клоду. Он поднял глаза, и один вид его лица сделал упругой мою грудь, и внезапно мне стало трудно дышать. Синий цвет так близко к его лицу делал глаза еще синее, чем я когда-либо видела, не цвета полночного неба, а кобальтово-синими, цвета чистого сапфира. Но никакому драгоценному камню и не снилось такое содержание – весомость мудрости, темного знания. Один взгляд в его глаза заставил меня задрожать. Не от холода, не от страха. От предвкушения.

На высоких каблуках и с разрезами по бокам требовалось все мое мастерство, чтобы красиво идти. Вы должны как бы нести себя, упруго, расслабленно, покачивая бедрами, иначе платье обовьется вокруг ног, а каблуки вывихнут лодыжки. Вы должны двигаться так, как будто уверены, что можете носить это и выглядеть прекрасно. Если же усомнитесь в себе, замнетесь, то тут же упадете на пол и превратитесь в тыкву. После долгих лет моей неспособности носить высокие каблуки и вечерние платья Жан-Клод за месяц научил меня тому, чему мачеха не могла научить меня за двадцать лет.

Он поднялся, и я не возражала, хотя однажды я запорола одно из первых свиданий, вставая каждый раз, когда поднимался он – если из-за стола выходили или садились дамы. Во-первых, я повзрослела с тех пор, а во-вторых, могла увидеть Жан-Клода целиком.

Черные льняные брюки так гладко и идеально повторяли все изгибы его тела и были настолько облегающими, что я догадывалась, что под ними нет ничего, кроме самого Жан-Клода. Черные сапоги обтягивали его ноги до колен. Сапоги были из мягкой, будто из крепа, кожи, собранной складками и наверняка нежной на ощупь.

Он плавно двинулся ко мне, и я остановилась, глядя, как он приближается. Я все еще полу-боялась его.

Боялась, как сильно я его хочу. Я была как кролик в свете фар, застывшая, в ожидании приближающейся смерти. Но бьется ли сердце кролика все быстрее и быстрее? Вырывается ли у него дыхание так, словно перехватило горло? Была ли это стремительная вспышка страха или просто смерть?

Он словно окутал меня руками, притягивая ближе к себе. Его бледные пальцы были теплыми, и я могла чувствовать это, когда он скользил ими по моим обнаженным рукам. Он уже испил кого-то сегодня, позаимствовал чье-то тепло. Но этот кто-то сам желал того, молил об этом. Мастеру Города никогда не приходилось просить. Кровь была единственной естественной жидкостью, которую мы с ним не разделяли. Я провела руками по шелку его рубашки, скользнула под короткий пиджак. Мне хотелось смешать свое тело с его украденным теплом. Мне хотелось пробежать руками по неровностям льна, ощутить контраст с гладкостью шелка. Жан-Клод всегда был чувственным праздником души, включая свои облачения.

Он легко коснулся губами моих губ. Мы уже узнали, что помада имеет свойство пачкаться. Затем он наклонил мою голову и вдохнул запах моего лица, линии шеи. Его дыхание обожгло мою кожу, как близкий огонь.

Добравшись до пульса на шее, он проговорил одними губами:

– Ты прекрасна сегодня, ma petite.

Он прижал губы к моей коже, очень мягко. Я судорожно выдохнула, и отстранилась.

Легкий поцелуй в шею, там, где бьется пульс, был приветствием среди вампиров. Это был жест для самых близких из них. Он демонстрировал большое доверие и привязанность. Отвергнуть его – значило выказать злость или недоверие. Для меня это все еще оставалось слишком интимным для демонстрации на публике, но я видела, как он пользуется этим приветствием с другими, и видела, как из-за одного отказа начинались схватки. Это был старый жест, который снова вошел в моду. Фактически, это стало эквивалентом приветствия щеками среди шоу-менов, и подобной публики. Уж лучше, чем целовать воздух рядом с чьим-то лицом.

Метрдотель пододвинул мне стул. Я кивком отослала его. Это был не феминизм, а просто недостаток грации.

Мне никогда не удавалось сесть за стол, не получив стулом по ногам, или получалось сесть так далеко, что приходилось подползать вместе с ним ближе уже самой. Так что черт с ним, справлюсь сама.

Жан-Клод, улыбаясь, наблюдал, как я сражаюсь со стулом, но помощи не предлагал. По крайней мере, от этого я его отучила. Он вернулся на свой стул одним изящным движением. Как бы напоказ, двигаясь словно кот.

Даже в расслабленном состоянии были заметны возможности его мускулов под кожей, физическое присутствие, которые было сугубо мужским. Раньше я думала, что это были вампирские штучки. Но это был он сам, просто он сам.

Я покачала головой.

– В чем дело, ma petite?

– Я чувствовала себя такой роскошной, пока не увидела тебя. И теперь я ощущаю себя уродливой золушкиной сестрой.

Он поцокал языком.

– Ты знаешь, что ты прекрасна, ma petite. Мне напоить твое тщеславие, сказав, насколько?

– Я не напрашивалась на комплименты, – я показала на него и снова покачала головой, – ты потрясающе выглядишь.

Он улыбнулся, склонив голову на бок так, что часть волос скользнуло по плечам вперед.

– Merci, ma petite.

– Ты совсем распрямил волосы? – спросила я и поспешно добавила, – выглядит замечательно.

Так и было на самом деле, но я надеялась, что это не навсегда. Я любила его кудри.

– Если бы так, то что бы ты сказала?

– Если бы так, ты должен был просто сказать. А теперь ты меня дразнишь.

– Тебе бы не хватало моих локонов? – спросил он.

– Я могу отплатить тем же, – сказала я.

Он расширил глаза в притворном ужасе.

– Только не твое венчающее великолепие, ma petite, mon Dieu! – он смеялся надо мной, но я к этому уже привыкла.

– Не подозревала, что ты можешь заставить обтягивать тебя даже льняную ткань, – сказала я.

Он улыбнулся шире.

– А я не подозревал, что ты можешь спрятать пистолет под таким… тонким платьем.

– Пока я не полезу обниматься, никто и не узнает.

– Совершенно верно.

Подошел официант и спросил, какие напитки мы будем заказывать. Я заказала воду и колу. Жан-Клод отказался. Если бы он мог что-нибудь заказать, это было бы вино.

Жан-Клод перенес стул и сел почти рядом со мной. Когда принесут ужин, он вернется обратно, но выбор блюд был одним из развлечений нашего вечера. Потребовалось несколько таких ресторанных свиданий, чтобы понять, чего хочет Жан-Клод, – даже не хочет, а что ему почти необходимо. Я была человеком-слугой Жан-Клода. Я носила три его метки. Одним из побочных эффектов третьей метки была его возможность получать поддержку, подпитываться через меня. Например, если бы он был в длительном морском путешествии, ему бы не пришлось питаться от кого-то на корабле. Определенное время он мог жить через меня. И он мог пробовать еду через меня.

Это был первый раз за почти четыре сотни лет, когда он мог почувствовать вкус пищи. Я должна была есть для него, а он – наслаждаться вкусом. Это было ничтожной возможностью по сравнению с остальными, которые он получал от нашей связи, но казалось, что это доставляет ему наибольшее удовольствие. Он заказывал блюда с почти детским ликованием и наблюдал, как я ем, ощущая тот же вкус. Наедине он переворачивался на спину, как большая кошка, прижимая руки ко рту, будто пытаясь не упустить ни одного оттенка вкуса. В эти моменты он был очень милым. Он был роскошным, чувственным, но милым – очень редко. За шесть недель наших трапез я набрала фунта четыре.

Он скользил рукой по спинке моего стула, и мы вместе читали меню. Он наклонился достаточно близко, чтобы его волосы касались моей щеки. Запах его духов…ах, простите, одеколона!.. ласкал мне кожу. И если то, чем пахло от Жан-Клода, было одеколоном, то «Brut» можно было считать просто аэрозолем от тараканов.

Я чуть отодвинула голову от ласки его волос, отчасти потому, что ощущение его так близко было единственной мыслью, которая меня занимала. Возможно, если я приму его приглашение жить с ним в Цирке, часть этого наваждения рассеется. Но я в рекордные сроки сняла целый дом посреди пустого пространства, так, что соседей бы никто не пристрелил – одна из причин, почему я переехала из своей последней квартиры.

Я терпеть не могла дома. Я не тот тип девушки.

Кружевная окантовка его пиджака царапала мои обнаженные плечи. Он положил руку мне на плечо, поглаживая кожу самыми кончиками пальцев. Его нога коснулась моего бедра, и я вдруг поняла, что ни черта не слышала из того, что он говорил. Я смутилась.

Он замолчал и посмотрел на меня, пристально вглядываясь своими необычайными глазами.

– Я объяснял тебе мой выбор меню. Ты что-нибудь расслышала?

Я покачала головой.

– Прости.

Он рассмеялся, и по моей коже словно пробежало его дыхание, теплое и скользящее вглубь тела. Это были вампирские штучки, но низкого порядка, и они стали для нас прелюдией, когда мы были на людях. Наедине мы проделывали штучки совсем другого толка.

Он прошептал, наклонившись к моей щеке:

– Не извиняйся, ma petite. Ты знаешь, что мне доставляет удовольствие, если ты находишь меня… пьянящим.

Он снова рассмеялся, и я оттолкнула его от себя.

– Иди на свою сторону стола. Ты был здесь достаточно долго, чтобы выбрать, чего хочешь.

Он покорно передвинул стул на свое место.

– У меня уже есть, что я хочу, ma petite.

Мне пришлось опустить глаза и не встречаться с ним взглядом. Жар заливал мне шею и лицо, а я не могла ничего поделать.

– А если ты имеешь в виду, что я хочу на ужин – это другой вопрос, – сказал он.

– Ты просто заноза в заднице, – сказала я.

– И во многих других местах, – сказал он.

Я не думала, что смогу покраснеть еще больше. Оказывается, я ошибалась.

– Прекрати.

– Мне нравится думать, что я могу вогнать тебя в краску. Это очаровательно.

Его тон заставил меня улыбнуться.

– Это не платье, чтобы быть очаровательным. Я бы предпочла – сексуально и утонченно.

– Разве ты не можешь быть такой же очаровательной, как сексуальной и утонченной? Неужели есть какое-нибудь правило, которое запрещает соответствовать всем трем определениям?

– Ловко, очень ловко, – сказала я.

Он распахнул глаза, стараясь казаться невинным и побежденным. В нем было много всякого, но невинность туда не входила.

– Ладно, давай договариваться на счет ужина, – сказала я.

– Ты так говоришь, как будто это бремя.

Я вздохнула.

– До того, как ты появился, я считала пищу чем-то, что ешь, чтобы не умереть. Я никогда не была так очарована едой, как ты. Для тебя это почти фетиш.

– Вряд ли фетиш, ma petite.

– Ну, тогда хобби.

Он кивнул.

– Пожалуй.

– Так что говори, что тебе хочется из меню, и будем договариваться.

– Все, что нужно – чтобы ты просто попробовала все, что заказано. Тебе не обязательно все это съедать.

– Нет уж! Никаких «попробовала»! Я набрала вес. А я никогда не толстела.

– Прибавилось всего четыре фунта, как мне сказали. И хотя я усердно ищу эти призрачные четыре фунта, но нигде не могу их найти. Теперь ты весишь ровно сто десять фунтов, так?

– Правильно.

– О, ma petite, ты становишься гигантом.

Я посмотрела на него, и взгляд был совсем не дружелюбным.

– Никогда не шути с женщиной о ее весе, Жан-Клод. По крайней мере, не с американкой двадцатого века.

Он широко развел руки.

– Мои глубочайшие извинения.

– Когда извиняешься, постарайся не улыбаться так широко. Это портит весь эффект, – сказала я.

Он улыбнулся еще шире, пока не показались самые кончики клыков.

– Постараюсь запомнить это на будущее.

Вернулся официант с моими напитками.

– Хотели бы вы заказать, или вам нужно еще несколько минут?

Жан-Клод взглянул на меня.

– Несколько минут.

Мы приступили к переговорам.

Через двадцать минут у меня закончилась кола, и мы определились с тем, что мы хотим. С ручкой наготове и надеждой в глазах вернулся официант.

Я победила в части аперитива, так что его мы не заказали. Отказавшись от салата, я позволила ему заказать суп. Луковый суп-пюре был не таким уж большим испытанием. И мы оба захотели бифштекс.

– Только небольшой, – сказала я официанту.

– Как бы вы хотели, чтобы его приготовили?

– Половину – прожаренным, половину – с кровью.

Официант моргнул и переспросил:

– Простите, мадам?

– В куске где-то унций восемь, правильно?

Он кивнул.

– Так разрежьте кусок пополам, и сделайте один кусок прожаренным, и другой – с кровью.

Официант нахмурился.

– Не думаю, что мы можем так сделать.

– За такую цену вы должны приносить корову и прямо тут на столе проводить ритуальное жертвоприношение.

Просто сделайте так, – и я протянула ему меню. Он его взял.

Все еще хмурясь, официант повернулся к Жан-Клоду.

– А вы, сэр?

Жан-Клод одарил его легкой улыбкой.

– Я не буду сегодня заказывать.

– Не хотели бы вы тогда вина, сэр?

Он никогда бы не упустил возможность съязвить.

– Я не пью… вина.

Я как раз отпивала колу, закашлялась, и разлила ее по всей скатерти. Официант засуетился – разве что не похлопал меня по спине. Жан-Клод рассмеялся так, что в уголках его глаз выступили слезы. Трудно было сказать наверняка при таком освещении, но я знала, что слезы были с оттенком красного. Знала, что на белоснежной салфетке остались розовые пятнышки после того, как он промокнул ей глаза. Официант удалился, так и не поняв, в чем шутка. Глядя через стол на улыбающегося вампира, я размышляла – поняла ли ее я, или сама была предметом шутки. Бывали вечера, когда я не знала, когда осыплется земля в могиле. Но когда он протянул мне через стол руку, я приняла ее. Определенно, предмет шутки.

Глава 8

В качестве десерта выступала малиново-шоколадная запеканка. Тройная угроза любой диете. По правде говоря, я любила обычные запеканки. Фрукты и ягоды, не считая клубники, и шоколад просто извращали чистый и воздушный творожный вкус. Но Жан-Клоду нравился такой вариант, и десерт у нас шел вместо вина, которое я упорно отказывалась заказывать к ужину. Я не переносила одного вкуса алкоголя. Так что Жан-Клод имел полное право на десерт. Кроме того, в этом ресторане не подавали обычных запеканок.

Наверное, слишком безыскусно для них.

Я съела всю запеканку, собрала с тарелки шоколад, но оставила его. Я была сыта. Жан-Клод поставил руку на скатерть, оперся щекой на нее и закрыл глаза, чуть не теряя сознание от желания смаковать последние намеки вкуса. Он моргнул, словно выходя из транса. Все еще опираясь на руку, он сказал:

– У тебя еще осталось немножко взбитых сливок, ma petite.

– Я сыта, – сказала я.

– Это настоящие взбитые сливки. Они тают на языке и скользят по небу.

Я покачала головой.

– Я все! Если съем еще что-нибудь, мне точно станет плохо.

Он тяжко и долго вздохнул, и сел прямо.

– Бывают ночи, когда ты приводишь меня в отчаянье, ma petit.

Я улыбнулась.

– Забавно, иногда я думаю про тебя так же.

Он наклонил голову в полу-поклоне.

– Touche, ma petite, touche!

Он посмотрел мне за плечо и вдруг замер. Улыбка не сошла с его лица. Она была безупречной. Его лицо превратилось в пустую непроницаемую маску. И даже не оборачиваясь, я знала, что позади был кто-то, кто смог его испугать.

Я уронила салфетку, и поднимая ее левой рукой, правой вытащила файрстар. Когда я снова села прямо, пистолет был у меня в руке, на коленях. Правда, стрелять в ресторане было плохой идеей. Хотя, знаете, это была не первая плохая идея, которая пришла мне в голову.

Я обернулась и увидела, как между столиками и хрусталем к нам идет пара. Женщина казалась высокой, до тех пор, пока вы не видели ее каблуков. Шпильки, дюйма четыре. Я чуть не сломала ногу, пытаясь ходить на таких. Платье было белым, с квадратным вырезом декольте, облегающее, и более дорогое, чем весь мой наряд, даже если считать с пистолетом. Она была такой яркой блондинкой, что цвет волос сливался с платьем, на плечах было простое манто из белой норки. Волосы были забраны вверх и мерцали серебряными и хрустальными огоньками бриллиантов, обрамлявших ее волосы, как корона. Она была белой, как мел, и не смотря на мастерский макияж, я знала, что сегодня вечером она еще ни от кого не питалась.

Мужчина был человеком, но бьющая из него энергия заставляла в этом усомниться. Его загар был такого чудесного темно-коричневого цвета, который может приобрести оливковая кожа. Волосы у него были роскошно вьющиеся и каштановые, коротко подстриженные по бокам и сзади, но падающие волнами на глаза.

Глаза были чисто карие и спокойно, даже радостно, смотрели на Жан-Клода, но радость эта была темной. Он был в белом костюме и шелковом галстуке.

Они остановились рядом с нашим столиком, как я и думала. Все внимание красивого лица мужчины было направлено на Жан-Клода. С тем же успехом меня там могло и не быть. У него были очень резкие черты – от высоких скул до почти сломанного носа. Еще бы дюйм к каждой линии, и его лицо было бы некрасивым.

Вместо этого, оно было ярким, притягивающим внимание, красивым – в полном смысле мужской красотой.

Жан-Клод встал, не протягивая руки, с лицом прекрасным и пустым.

– Иветт, давно не виделись.

Она изумительно улыбнулась.

– Очень давно, Жан-Клод. Помнишь Бальтазара?

Она тронула мужчину за руку, и он тут же обнял ее за талию, легко поцеловал ее в бледную щеку. И наконец первый раз посмотрел на меня. Никогда не встречала такого взгляда у мужчин. Если бы он был женщиной, я бы сказала, что она ревнует. Английский вампирши был идеален. Ее акцент – чисто французским.

– Конечно, я его помню, – сказал Жан-Клод, – время, проведенное с Бальтазаром, всегда было запоминающимся.

Мужчина снова повернулся к Жан-Клоду.

– Но недостаточно запоминающимся, чтобы удержать тебя с нами, – он тоже говорил как француз, но в акценте чувствовалась примесь еще какого-то языка. Словно смешали синий с красным и получили пурпур.

– Я мастер на своей территории. Это то, о чем мечтают все, не так ли?

– Некоторые мечтают о кресле в совете, – сказала Иветт. Ее голос все еще был мягким, но теперь в нем появились новые нотки – будто плывешь в темной воде, где водятся акулы.

– Я не стремлюсь забраться столь высоко, – сказал Жан-Клод.

– В самом деле? – спросила Иветт.

– Именно так, – ответил Жан-Клод.

Она улыбнулась, но ее глаза остались отстраненными и пустыми.

– Посмотрим.

– Тут нечего смотреть, Иветт. Я доволен тем, что имею.

– Если так, то тебе нечего нас бояться.

– Нам в любом случае нечего бояться, – сказала я. Говоря это, я улыбнулась.

Оба посмотрели на меня так, как будто я была собакой и выполнила интересный трюк. Мне они определенно начинали не нравиться.

– Иветт и Бальтазар – послы совета, ma petite.

– Ну и молодцы, – сказала я безразлично.

– Не похоже, чтобы мы произвели на нее впечатление, – сказала Иветт.

Она повернулась ко мне полностью. У нее были серо-зеленые глаза с тоненькими черточками янтаря, пляшущими вокруг зрачков. Я чувствовала, что она пытается затянуть меня этими глазами, но у нее не получается. От ее энергии у меня побежали мурашки по всей коже, но она не могла поймать меня своими глазами. Она была очень сильной, но не была мастером. Я смогла почувствовать ее возраст, как головную боль. Тысяча лет, как минимум. Последний вампир такого возраста, который мне встретился, сбил меня с толку. Но Николаос была Мастером Города, а Иветт никогда им не стать. Если вамп не достиг статуса мастера за тысячу лет, то ему или ей это уже никогда не удастся. Сила вампиров и их возможности увеличивались со временем, но для всех существовал предел. Иветт его уже достигла. Я уставилась ей в глаза, позволяя ее силе щекотать мне кожу, но меня это не волновало.

Она нахмурилась.

– Впечатляет.

– Спасибо, – скромно сказала я.

Бальтазар обошел вокруг нее и встал передо мной на одно колено. Он положил одну руку на спинку моего стула и приблизился. Если Иветт – не мастер, то он не ее слуга. Только вампир в ранге мастера мог иметь человека-слугу. Что означало, что он принадлежит кому-то другому. Кому-то, с кем я еще не встречалась.

Почему же меня не покидало ощущение, что с этим кем-то я скоро встречусь?

– Мой мастер – член совета, – сказал Бальтазар, – и ты понятия не имеешь, какой властью обладает он.

– Спроси сначала, не все ли мне равно.

Злость осветила его лицо, глаза потемнели, он еще сильнее вцепился в мой стул. Он положил руку мне на ногу, чуть выше колена, и начал сжимать ее. Я играла с монстрами достаточно долго, чтобы знать, как чувствуется противоестественная сила. Его пальцы впивались в меня, и я знала, что он может продолжать сжимать их, пока не разорвутся мышцы и не обнажится кость.

Я схватилась за шелковый галстук, притянула его еще ближе, и ткнула дулом файрстара ему в грудь. Я заметила, как в паре дюймов от моего лица по его лицу пробежало удивление.

– Спорим, я могу проделать дыру у тебя в груди быстрее, чем ты сломаешь мне ногу?

– Ты не посмеешь!

– Это еще почему? – спросила я.

В его глазах всплеснулся страх.

– Я человек-слуга члена совета.

– Не впечатляет, – сказала я, – попробуй постучать в следующую дверь.

Он нахмурился.

– Я не понимаю.

– Предоставь ей более весомую причину, почему не стоит тебя убивать, – сказал Жан-Клод.

– Если ты выстрелишь в меня здесь при свидетелях, то попадешь за решетку.

Я вздохнула.

– Это ближе.

Я рванула его на себя так, что наши лица почти соприкоснулись.

– Медленно убери руку с моего колена, и я не нажму на курок. Будешь и дальше делать мне больно, и я попробую свои шансы с полицией.

Он уставился на меня.

– Ты бы сделала это, действительно сделала.

– Я не блефую, Бальтазар. Запомни это на будущее, и возможно, мне не придется тебя убивать.

Его рука ослабла, затем медленно убралась. Я позволила ему отстраниться, его галстук скользнул у меня меж пальцев, как отпущенная леска спиннинга. Я откинулась на спинку стула. Пистолет так и не показался из-под скатерти. Мы были самим благоразумием.

Снова подошел официант.

– Все в порядке?

– Нет проблем, – сказала я.

– Пожалуйста, принесите счет, – сказал Жан-Колд.

– Сию минуту, – сказал официант. Он явно нервничал, глядя, как Бальтазар встает на ноги. Бальтазар разгладил складки на брюках. Они явно не были предназначены для того, чтобы становиться в них на колени.

– Ты выиграл первый раунд, Жан-Клод. Будь осторожен, как бы это не оказалась пиррова победа, – сказала Иветт.

И они с Бальтазаром удалились, так и не заказав столик. Думаю, есть они не хотели.

– Что происходит? – спросила я.

Жан-Клод сел на место.

– Иветт прислуживает совету. А Бальтазар – слуга одного из самых могущественных членов совета.

– Зачем они здесь?

– Думаю, это из-за Мистера Оливера.

Мистер Оливер был самым старым вампиром из всех, кого я встречала. И самым старым из тех, о которых я вообще слышала. Ему было около миллиона, кроме шуток, миллион лет – плюс-минус. Для тех, кто разбирается в предыстории, уточняю: да, это означает, что он не был Homo sapiens. Homo erectus, он мог ходить в течение дня, хотя я никогда не видела, чтобы он пересекал прямые солнечные лучи. Он был единственным вампиром, которому удалось заставить меня некоторое время считать его человеком, что еще более забавно, учитывая, что человеком он вообще никогда не был. Он собирался взять верх над Жан-Клодом, подчинить себе его вампиров, и заставить их истреблять людей. Оливер считал, что это заставит власти снова поставить вампиров вне закона. Он думал, что вампиры с гражданскими правами слишком быстро распространяются, и скоро подчинят себе человеческую расу. В чем-то я была с ним согласна.

Его план мог бы реализоваться, если бы я его не убила. Как у меня это получилось – это длинная история, но я сама в результате впала в кому. Неделю без сознания, так близко к смерти, что врачи не могли сказать, каким чудом я выжила. Конечно, им было не ясно и то, как я впала в кому, однако никто не собирался рассказывать им про метки вампиров и Homo erectus.

Я посмотрела на Жан-Клода.

– Тот сумасшедший сукин сын, который пытался тебя убрать в прошлый Хэллоуин?

– Oui.

– При чем тут он?

– Он был членом совета.

Я почти рассмеялась.

– Ни за что не поверю. Он был стар, старше греха, но он был не такой сильный.

– Я говорил тебе, что он согласился ограничить свою силу, ma petite. Не знаю, кем или чем он был до этого, но он был членом совета, которого звали "Earthmover".

– Прости?

– Он мог вызывать дрожь земли одним усилием воли.

– Ни за что! – опять сказала я.

– За что, ma petite. Он согласился не заставлять землю поглотить город, потому что это списали бы на землетрясение. А он хотел, чтобы в кровопролитии обвинили вампиров. Ты помнишь его цель. Землетрясение ему бы не помогло. А кровавая бойня – вполне. Никто, даже ты, не поверил бы, что обычный вампир может вызвать землетрясение.

– Чертовски верно, не поверила бы, – я посмотрела на его сосредоточенное лицо, – ты серьезно?

– Абсолютно серьезно, ma petite.

Это было слишком, чтобы все сразу переварить. Мучаешься сомнениями? – забей и будь жутко безразличным.

– Значит, мы убили члена совета, и что?

Он покачал головой.

– В тебе нет страха, ma petite. Ты понимаешь, в какой опасности мы все находимся?

– Нет, и что ты имеешь в виду, говоря "мы все"? Кто еще кроме нас в опасности?

– Все наши люди, – сказал он.

– Кто все? – спросила я.

– Все мои вампиры, все, кого совет сочтет нашими.

– Ларри? – спросила я.

Он вздохнул.

– Возможно.

– Мне ему позвонить? Предупредить? Какова опасность?

– Я не уверен. Никто еще не побеждал члена совета и не был после этого поставлен на место.

– Это же я убила его, а не ты.

– Ты мой слуга. Совет видит все твои действия в свете реализации моих намерений.

Я уставилась на него.

– Ты имеешь в виду, что если я убью – это будет твоим убийством?

Он кивнул.

– Я не была твоим слугой, когда я убила Оливера.

– Я бы оставил этот факт нераскрытым.

– Почему?

– Они могут не убить меня, ma petite, но охотник на вампиров, который убил члена совета, должен быть казнен. Здесь не будет ни вариантов, ни сомнений.

– Даже если я теперь твой человек-слуга?

– Это может спасти тебя. Один из самых строгих наших законов – не уничтожать слуг других вампиров.

– То есть они не могут меня убить, пока я твой слуга… – Но они могут навредить тебе, ma petite. Они могут сделать так, что ты сама пожелаешь смерти.

– Ты имеешь в виду пытки?

– Не в традиционном смысле. Но они мастера в том, чтобы найти твой самый потаенный страх и использовать его против тебя. Они используют твои желания против тебя, и превратят все то, что тебя составляет, в то, что пожелают они.

– Я встречала вампиров, которые могли чувствовать желания сердца, и использовать их… – Все, что ты видела раньше, ma petite, это просто детский сон. А совет – это реальность. Они тот кошмар, от которого мы происходим. То, чего боимся даже мы.

– Иветт и Бальтазар не показались мне страшными.

Он посмотрел на меня. На его лице не было никого выражения. Это была маска, гладкая, приятная, непроницаемая.

– Если они не испугали тебя, ma petite, так это только потому, что ты не знаешь их. Иветт служит совету, потому что они достаточно сильны, чтобы поставлять ей постоянное число жертв.

– Жертв? Ты же не говоришь о человеческих жертвах, правда?

– Это могут быть люди. Но Иветт считают извращенной даже среди вампиров.

Я не была уверена, что мне хочется знать, но… – Извращенной в каком смысле?

Он вздохнул и посмотрел на свои руки. Они неподвижно лежали на скатерти. Было похоже, как будто он отгораживается от меня. Я почти могла видеть, как стены встают на свои места. Он собирал себя в Жан-Клода – Мастера Города. Осознание этой перемены стало для меня почти ударом. Все проходило настолько гладко, и я никогда не думала, что со мной, на наших свиданиях, он был другим. Не знаю, был ли он больше самим собой, или тем, кем по его мнению мне хотелось его видеть, но он был более расслаблен, менее насторожен.