Глава 30

Я въехала на дорожку у своего арендованного дома вместе с двумя ранеными верлеопардами, двумя неранеными верлеопардами, двумя очень молчаливыми вервольфами, "с картиной, корзиной, картонкой и маленькой собачонкой", и достаточным количеством оборудования, чтобы Ричард соорудил пару растяжек в моей спальне. Согласно рекомендациям доктора Лилиан, Грегори должен был лежать на вытяжении в течение двадцати четырех часов. Госпиталь эвакуировался. Если днем всем заправлял Фернандо, эвакуация была не просто предосторожностью, она становилась необходимостью. Крысеныш не хотел освобождения Рафаэля, и, конечно, он захочет отомстить Ричарду за то, что тот его избил, так что и крысолюды, и вервольфы были в опасности. Даже подумать было страшно, что он мог вытворить, если бы заполучил обратно в свои лапы Грегори и Вивиан. Лучшее, что мы могли сделать, это держать их при себе и желательно не в том месте, где Фернандо додумается их искать.

Я наполовину верила, что Томас и Гидеон постараются удержать крысенка от слишком усердных поисков. Я обычно не верю людям так легко, но Гидеон назвал его petit batard – мелкий ублюдок. Он нравился им не больше, чем нам. Трудно поверить, но, возможно, так и есть.

Кроме того, где мы могли бы найти безопасное место? Мы не могли пойти в гостиницу. Это подвергло бы риску всех вокруг. То же относилось к большинству городских строений. Одной из главных целей, которых я добивалась, снимая дом, было уединение. Честно говоря, мне нравилась городская суета, но в последнее время моя жизнь превратилась в зону свободного огня. Нет, никаких квартир, никаких соседей – что-нибудь с большим земельным участком и никого поблизости, кого могли бы пристрелить – вот чего я хотела. И я это получила. Хотя уединение было практически единственным из того, чего мне хотелось, и что я получила от этого дома.

Дом был слишком велик для меня одной. Это был дом, который просто кричал о большом семействе, прогулках в лесу и собаке, бегающей вокруг детишек. Ричард никогда не видел его прежде. Мне было бы более удобно, если бы он побывал здесь до нашей небольшой разборки… ну, хм, беседы. Прежде, чем вмешался Жан-Клод, мы с Ричардом были помолвлены. Мы планировали как раз такое будущее, которое приходит на ум при виде этого дома. Я не знала, просыпался ли Ричард от запаха чертова кофе, но я – да. Будущее, в котором были заборчик из штакетника и 2.5 ребенка, просто не было назначено мне судьбой. Я не думала, что оно подходило и для него, но мне не хотелось разрушать его воздушные замки. Нет, пока в его замках я не жила. А если жила… то у нас была проблема.

У дома располагался прямоугольный цветник средних размеров, залитый солнцем почти весь день. Вообще-то это был розарий, но бывшие владельцы выкопали растения и забрали их с собой. Он походил на обратную сторону луны, всю в кратерах. Выглядело это настолько бесплодно, что я провела целый уик-энд, засаживая проклятую штуковину цветами. Мускусные розы по краям, просто потому, что я любила их яркие маленькие цветы. За ними циннии, потому что их цвета сочетались друг с другом. Это был бунт красок, никаких полутонов. Бабочки и колибри слетались на циннии. За цинниями я посадила космеи, высокие, перисто-воздушные и перепутанные одновременно, с симпатичными широко раскрытыми цветами, которые нравились бабочкам, но не очень впечатляли колибри. Оттенки космеи были несколько бледноваты по сравнению с другими цветами, но – эй, это все равно работало. К осени на головках космеи будут семена для щеглов.

Цветник помог мне осознать, что я останусь здесь на некоторое время. Что я не смогу вернуться в городскую квартиру. Мой образ жизни не позволял мне роскошь иметь соседей.

Когда мы подъехали ближе, Ричард заметил:

– Красивые цветы.

– Я просто не могла оставить здесь голое место.

Он издал неопределенный звук. Почти три месяца вдали друг от друга, и даже без меток он знал меня достаточно хорошо, чтобы понять, когда не стоит что-то говорить. Меня нервировало, что я была не в состоянии оставить цветник бесплодным и разоренным. Я ненавидела факт, что мне пришлось сделать его красивым. Нет, я не была в согласии с моей женской стороной.

Ричард и Джамиль внесли Грегори в дом на носилках, которые нам дали на время в госпитале. Лилиан так накачала верлеопарда болеутоляющими, что он не чувствовал почти ничего. Я была благодарна за это. Когда он еще был в сознании, у него была предрасположенность к стонам и крикам.

Удивительно, но Шерри оказалась квалифицированной медсестрой. Стоило ей увидеть Грегори, и она внезапно превратилась в профессионала. Налет уверенности и компетентности возник из ниоткуда. Она казалась другим человеком. Как только Грегори позволил ей прикоснуться к нему, не отклонил ее помощь, Шерри успокоилась. Хотя, вообще-то, она не успокоилась, пока не убедилась, что доктор Лилиан доверяет ей, как, впрочем, и я. Лилиан была уверена, что она сумеет помочь нам поместить Грегори на вытяжение и не причинить ему большего вреда. Я доверяла мнению Лилиан, но я все еще не верила Шерри. Я могла не одобрять, что Ричард ей врезал, но я признавала, что любой, кто бросает вас на смерть, не заслуживает доверия. Быть слабым не позорно, но я никогда не доверила бы ей прикрывать мне спину.

Вивиан не позволила Зейну внести ее в дом, даже притом, что идти ей было явно больно. Она цеплялась за мою руку обеими своими маленькими руками. Честно говоря, ее руки были нисколько не меньше, чем мои собственные, но почему-то она казалась хрупкой. Дело было не в размерах, и даже не в том, что она была жертвой насилия, но в чем-то присущем самой Вивиан. Даже завернутая в позаимствованный красный пиджак и потрепанный синий халат, который ей дала Лилиан, Вивиан смотрелась тонкой, женственной, красивой почти воздушной красотой. Трудно выглядеть красивой и воздушной, когда половина лица раздулась от кровоподтеков, но ей это удавалось.

Она споткнулась на каменистой дорожке к дому. Я поймала ее, но у нее подогнулись колени, и я едва не уронила ее на чертовы камни.

Зейн попытался помочь мне, но Вивиан тихо вскрикнула и уткнулась лицом мне в плечо. С тех пор, как мы вышли из машины, она не хотела, чтобы к ней прикасались мужчины. Это Зейн снял с нее путы, но, казалось, именно меня она считала своим спасителем. Или, возможно, я была просто единственной женщиной-спасителем, а сейчас только представительница женского пола не представляла угрозы.

Я вздохнула и мотнула головой. Зейн отступил. Если б я была в кроссовках или хотя бы без каблуков, я бы просто внесла Вивиан в дом, но на мне были шпильки высотой в три дюйма. Я не могла нести кого-то почти с меня весом в этих туфлях. А если я сброшу туфли, платье будет слишком длинным. Я начинала люто ненавидеть этот прикид.

– Вивиан. – Она не отвечала. – Вивиан?

Она все еще скользила к земле. Я расставила ноги достаточно широко, чтобы добиться как можно большей опоры, в этих-то туфлях, и была наготове, когда ее ноги полностью отказали.

Я могла бы нести ее в захвате пожарников даже на каблуках, но я видела ее тело: на ее животе были большие ушибы. Перебросить ее через плечо причинило бы боль. Мне удалось поднять ее, обнимая, но я знала лучший способ, чем пытаться идти с ней.

– Позови Шерри, – сказала я.

Зейн кивнул и ушел в дом.

Я стояла, держа Вивиан, в ожидании помощи. Июльское солнце пекло мне спину через черный плащ. Вдоль позвоночника скользили капельки пота. Цикады наполняли зной своей гудящей песней. На цветах кормилась маленькая армия бабочек. Никому не говорите, но я выпивала здесь по крайней мере одну чашу кофе каждый день, наблюдая за глупыми созданиями. Все это было очень живописно, но я начинала терять терпение.

Сколько времени нужно Зейну, чтобы велеть Шерри притащить сюда свою задницу? Конечно, возможно, она была занята Грегори и его жуткими ранами. Если так, это могло потребовать времени. Не то чтобы мне было очень тяжело стоять здесь с Вивиан на руках. Дело в том, что я чувствовала себя глупо, надев такие высокие каблуки, что не смогла внести ее в дом. Это заставляло меня чувствовать себя по-девчачьи в самом худшем смысле.

Я попробовала ждать, считая, сколько разных видов бабочек было в поле зрения. Тигровый парусник, парусник-троил, кто-то из крупных перламутровок, гигантская желтушка, черный парусник, ленточник-артемида и репейница. Трио крошечных зефиров кружилось в воздухе подобно блестящим осколкам неба. Красиво, но где, черт возьми, Шерри? С меня было довольно. Я очень осторожно двинулась вперед, моя лодыжка подвернулась, и мне пришлось упасть назад, чтобы не уронить Вивиан на камни. Я приземлилась на клумбу – на собственную задницу, смяв бордюр из мускусных роз и прихватив с собой несколько цинний. Космея возвышалась надо мной; некоторые цветы были почти в шесть футов высотой.

Вивиан тихо застонала, приоткрыв единственный здоровый глаз.

– Все хорошо, – успокоила я ее. – Все хорошо.

Так я и сидела, держа ее в объятиях, слегка укачивая, задом в цветах, вытянув ноги почти прямо перед собой.

Я сумела удержаться на ногах с вампирами, оборотнями, людьми-слугами и поджигателями, но пара высоких каблуков шлепнула меня на задницу. Тщеславие, имя тебе – женщина. Хотя, кто бы это ни написал, он никогда не видел выпуска «GQ». (модный мужской журнал – прим. переводчика).

Парусник размером почти с мою растопыренную ладонь порхал у меня перед лицом. Он был бледно-желтого цвета с четкими коричневыми полосами на крыльях. Он полетал над Вивиан и, наконец, устроился на моей руке. Бабочки собирают пот с кожи, но при этом нужно сидеть тихо. Если пошевелиться, они упорхнут. Это насекомое, казалось, точно знало, что ему нужно. Хоботок его немногим толще иголки – длинная изогнутая трубочка, так что можно почувствовать его щекочущее прикосновение.

Примерно третий раз в жизни на моей коже кормилась бабочка. Я не пыталась прогнать ее. Это было здорово.

Крылья очень медленно скользили вверх и вниз, пока она пила, крошечные лапки были почти невесомы на моей руке.

Шерри вышла из двери, ее глаза расширились, когда она увидела меня.

– Вы не ушиблись?

Я покачала головой, все еще осторожно, чтобы не спугнуть бабочку.

– Просто нет точки опоры.

Шерри опустилась на колени рядом с нами, и бабочка упорхнула. Какой-то миг она смотрела на нее.

– Никогда не видела, чтобы бабочки так делали.

– Ей нужна соль с кожи. Бабочки точно так же могут кормиться на собачьем дерьме или гниющих фруктах, – сказала я.

Шерри скорчила гримасу.

– Спасибо за разрушение еще одного идиллического образа.

Она взяла Вивиан из моих объятий, балансируя на одном колене. Вивиан застонала в ее руках, когда Шерри поднялась, стараясь удержать равновесие. Подъем требует не только силы. Главное – равновесие, а бессознательное тело – не лучший балансир.

– Вам подать руку? – спросила она.

Я покачала головой, вскарабкиваясь на колени.

Шерри поверила мне на слово и просто пошла к дому. Она была умнее, чем мне показалось сначала. Конечно, если бы я провела ночь под нежной заботой Падмы, возможно, и я бы не производила хорошее первое впечатление.

Я пыталась расправить помятые цветы, когда бабочка прилетела назад. Она парила у моего лица, когда я почувствовала первое покалывающее прикосновение силы. Если бы было темно, я бы сказала – «вампира», но вокруг был яркий дневной свет.

Я встала и вытащила браунинг из кармана плаща. Яркое желто-коричневое насекомое било по моему лицу крыльями толщиной с бумажный листок. То, что было забавно мгновением раньше, внезапно стало зловещим.

Впервые в моей жизни я отмахнулась от бабочки, как будто она была чем-то неприятным. И, возможно, так оно и было.

Я не имею в виду, что бабочка была вампиром буквально. Насколько я знала, вампиры не могли менять форму.

Конечно, они также не могли выдерживать прямой солнечный свет. Но здесь был совет. Знала ли я, на что в действительности они способны?

Бабочка отлетела прочь в сторону леса на дальней стороне дороги. Она порхала взад-вперед, взад-вперед, будто поджидала меня. Я тряхнула головой. Глупо было держать оружие наготове просто из-за бабочки в лесу.

Но там было что-то еще. Я стояла на летней жаре, чувствуя, как солнце припекает мне макушку. Я должна была быть в безопасности. По крайней мере, от вампиров. С их стороны нечестно опять менять правила.

Я была готова броситься в дом и завопить о помощи, когда вдруг увидела фигуру. Высокую, завернутую в плотный плащ с капюшоном. Даже при виде одного этого плаща я поняла, что это был он. Широкие плечи и такой рост… я просто поняла, что это был Уоррик. Кроме того, что это не мог быть он. Он и близко не был настолько силен, чтобы стоять на дневном свету.

Я смотрела на высокую фигуру в мерцающем белом плаще. Он стоял так неподвижно, будто был вырезан из мрамора. Даже мистер Оливер, самый старый вампир, которого я когда-либо видела, избегал прямого солнечного света. Но Уоррик стоял там подобно призраку, который освоил фокус прогуливаться при дневном свете. Правда, он не шел. Он стоял в дрожащей тени деревьев. Он не попытался выйти под прямые лучи на поляну. Может быть, он не сумел бы. Возможно, эта тонкая полоска тени была всем, что не давало ему вспыхнуть огнем. Возможно.

Я пошла к нему. Все чувства у меня обострились, но единственная сила, которую я чувствовала, была его. Это могло быть ловушкой, засадой, но я так не думала. Если они хотели заманить меня в ловушку, это не было бы так явно. Но на всякий случай я остановилась на хорошем расстоянии от леса. Если бы я заметила любое движение, я завопила бы о помощи и умчалась к дому. Могла бы даже выстрелить раз или два.

Уоррик стоял, наклонив голову так низко, что капюшон полностью скрывал его лицо. Он стоял неподвижно, как будто не знал о моем присутствии. Только ветер, образуя мягкие складки в белой ткани, создавал какое-то движение. Он был похож на статую, задрапированную тканью.

Чем дольше он стоял там неподвижно, тем более жутким это казалось. Я должна была заполнить тишину.

– Чего вы хотите, Уоррик?

Дрожь прошла по нему, и он медленно поднял голову. По его сильному лицу распространилось гниение. Его кожа была зелено-черной, будто этот тонкий слой телесной ткани выдержал столетия смерти. Даже его синие глаза подернулись пленкой, как у рыбы, которая пролежала слишком долго, чтобы годиться в пищу.

Мой рот открылся. Можно было думать, что после того, как я видела, что с ним делает Иветт, это не должно было меня шокировать, но вот шокировало. Некоторые зрелища не приедаются.

– Иветт вас наказала? – спросила я.

– Нет-нет, моя бледная повелительница спит в своем гробу. Она ничего не знает об этом визите. – Его голос был единственным, что осталось «нормальным». Голос был все так же силен и тверд. Он не соответствовал тому, что происходило с его телом.

– Что с вами, Уоррик?

– Когда взошло солнце, я не умер. Я подумал, что это было знаком от Господа. Того, что Он дал мне позволение закончить это грязное существование. Что Он даровал мне возможность выйти на свет один последний раз. Я вышел на восходящее солнце и не загорелся, но произошло это. – Он высунул ладони из плаща, показывая мне серую плоть. Ногти почернели, кончики пальцев казались высохшими.

– Это пройдет? – спросила я.

Он улыбнулся, и даже при его ужасающей внешности это была улыбка, полная надежды. Его гниющее лицо просияло светом, который не имел никакого отношения к силам вампира. Бабочка парила над его головой.

– Господь скоро призовет меня в свои руки. В конце концов, я – мертвец.

С этим я спорить не могла.

– Зачем вы пришли сюда, Уоррик?

Вторая бабочка присоединилась к первой, потом третья. Они кружили над его головой как карусель. Уоррик улыбнулся им.

– Я пришел предупредить вас. Падма боится Жан-Клода и вашего триумвирата. Он увидит вас мертвыми, если сможет.

– Это не новости, – сказала я.

– Наш мастер, Morte d'Amour, дала Иветт приказ уничтожить вас всех.

А вот это было новостью.

– Почему? – спросила я.

– Я не думаю, что хоть кто-то из совета на самом деле верит, что Жан-Клод задумал основать собственный альтернативный совет в этой стране. Но они все рассматривают его как часть этого нового легального вампиризма. Они считают его частью изменений, которые могут уничтожить наше старое существование.

Старейшие, у которых достаточно силы, чтобы удобно существовать, не хотят никаких изменений в нашем статус-кво. Когда состоится голосование, Анита, двое будут против вас.

– Кто еще будет голосовать? – спросила я.

– Ашер представляет своего мастера, Belle Morte, Прекрасную Смерть. Он ненавидит Жан-Клода ясной, сжигающей ненавистью, подобной свету, прошедшему через лупу. Не думаю, что вы можете рассчитывать на его помощь.

– Значит, они все явились, чтобы убить нас, – сказала я.

– Если бы они явились просто убить вас, Анита, они бы уже это сделали.

– Тогда я запуталась, – сказала я.

– Страх Падмы слишком силен, но я думаю, что наш мастер был бы удовлетворен, если бы Жан-Клод оставил свое место силы здесь и присоединился к совету, как и полагается.

– Первый же претендент выбьет его оттуда, – сказала я. – Не вижу смысла.

– Так говорит Жан-Клод, – сказал Уоррик. – Я начинаю думать, что он недооценивает себя и вас.

– Он осторожен, как и я.

Над его головой собралась целая стайка бабочек. Они порхали вокруг него многоцветным облаком. Одна села ему на руку, яркие крылья мягко раскрывались и закрывались, когда она кормилась на гниющей плоти.

Его сила звенела по моему телу. Это не было силой уровня совета, но это был уровень мастера. Уоррик был мастером вампиров, но он не был им еще вчера вечером.

– Вы заимствуете силу от кого-то еще?

– От Бога, – сказал он.

Ну, да, конечно.

– Чем дольше мы вдали от нашего мастера, тем более слабой становится Иветт, и более сильным – я. Святой Огонь вечного Света Господня вошел в мое тело еще раз. Возможно, Он простит мне мою слабость. Я боялся смерти, Анита. Я боялся адских мук больше, чем боялся Иветт. Но я иду в свете. Я снова горю Силой Божьей.

Лично я не верила, что Бог имеет личную камеру пыток. Ад не сочетался с Богом, с его силой, его энергией, с Ним Самим. Мы жили в его силе каждый день, пока она не становилась подобна белому шуму, чему-то, что мы игнорировали или не умели слышать. Но, так или иначе, обращать внимание Уоррика на факт, что он позволял Иветт мучить его в течение столетий, потому что боялся вечного проклятия, в реальное существование которого я не верила, казалось бессмысленным. Нет, жестоким.

– Я счастлива за вас, Уоррик.

– Я хотел бы попросить об одном благодеянии, Анита.

– Благодеяние – это услуга, правильно? – спросила я. Не хотелось согласиться на что-то и ошибиться.

– Да, – сказал он.

– Просите.

– На вас есть крест?

Я кивнула.

– Покажите мне его, пожалуйста.

Я не думала, что это было хорошей идеей, но… Я потянула серебряную цепочку, пока крест не заискрился в солнечном свете. Он не пылал. Он просто висел на цепочке.

Уоррик улыбнулся.

– Святой Крест не отвергает меня.

Мне не хватило духу сказать ему, что крест не всегда пылает вблизи вампиров. Мне казалось, крест отличал тех, кто замышлял мне вред, хотя имелись всякие исключения. Я, подобно Уоррику, не подвергала сомнению мудрость Бога. Я полагала, что Он знает, что делает, а если нет, я действительно не хотела этого знать.

Уоррик подошел к самому краю ряда деревьев. Он стоял в белом плаще с черной подкладкой, замерев в нерешительности. Я видела борьбу на его лице. Он хотел пересечь эту последнюю полосу чистого солнечного света и боялся. Я не могла его в этом упрекнуть.

Он протянул руку к дрожащей границе прямого золотого света, затем отступил.

– Моя храбрость и моя вера, они все еще подводят меня. Я все еще не достоин. Я должен шагнуть в свет и взять Святой Крест, и держать его безбоязненно. – Он закрыл лицо своими почерневшими руками. Бабочки покрывали каждый дюйм обнаженной кожи, помахивая крыльями. Не было видно ничего, кроме белого плаща и трепещущих насекомых. На мгновение иллюзия, что внутри плаща были только бабочки, стала совершенной.

Уоррик вытянул руки – медленно, осторожно, чтобы не побеспокоить насекомых. Он улыбнулся.

– Я столетиями слышал, как мастера говорят о призывании их животных, но никогда не понимал до сих пор.

Это – дивная связь.

Он казался счастливым с его «животными». Что до меня, я была бы несколько разочарована. Бабочки не предоставляли большой защиты против тех видов животных, которых могло призвать большинство вампиров.

Но, эй, раз Уоррик был счастлив, кто я такая, чтобы вредничать?

– Иветт заставила меня принести клятву перед Богом хранить некоторые ее тайны. Я не преступлю мое слово, равно как и мою клятву.

– Хотите сказать, что есть вещи, о которых я должна знать, но вы мне о них не сказали? – спросила я.

– Я сказал вам все, что в моей воле сообщить, Анита. Иветт всегда была умна. Она манипулировала мною все эти годы, чтобы предать все, что мне было дорого. Она связала меня клятвами прежде, чем мы прибыли к вашим берегам. Я не понимал этого тогда, но понял теперь. Она знала, что я посчитаю вас человеком чести.

Человеком, кто защищает слабых, и не отказывается от друзей. Вы заставляете разговоры совета о чести и долге казаться бледными претензиями.