Хроника глобального бреда

В детстве формируется база будущих знаний и умений. Орлова удивляло сейчас: ну как успевал учиться в обычной и музыкальной школах, готовить уроки, читать кучи книг, мастерить и еще играть на улице с соседскими пацанами?.. Да еще есть, да еще спать. А вот успевал! В младших классах даже оставался в школе на продленный день, чтобы побольше узнать. Заботилась тогда Родина о своих детях!

Сильно нравился ему детский познавательный киножурнал «Хочу все знать!», выпуски которого часто показывали перед основным фильмом на утренних сеансах в районном Дворце Культуры. Там в мультзаставке шустрый паренек в авиационном шлеме вихрем облетал верхом на ракете земной шар и, приземлившись, колол большим молотком орех, вынутый из кармана. На экран с каждым ударом его молотка вылетали по очереди слова «хочу», «все», «знать!»

Ах, как «заводил» этот короткий клип и веселые стишки, звучавшие при его демонстрации:

Орешек знаний тверд, но все же

Мы не привыкли отступать.

Нам расколоть его поможет

Киножурнал «Хочу… все… знать!»

С горечью смотрел Александр на потерянных ребят восьмидесятых и девяностых годов: они уже не знали, чем занять себя — несчастные, искалеченные уродцы!.. Неуклюжие реформаторы дали им самую полную свободу, но в спешке как-то забыли обучить высокому полету. И те беспомощно ползали теперь по земле, «торчали» от разного дурмана, даже не догадываясь о том, что и они рождены летать! В них не заложили элементарную базу учения, которая исподволь прорастает потом некими крыльями за спиной, побуждающими жить и взлетать в небеса — к счастью познания мира и слияния с живой бесконечной Вселенной.

В головах сейчас одно: деньги, деньги, деньги! Тяжелая мошна тянет вниз, крылья редуцировались за ненадобностью.

Уж как ни похабна, как ни отвратительна была своей идейной ложью старая советская система, но в основах она учила уму-разуму исправно. И черт навечно с той ложью! Сознание, идеология — вторичны; первично бытие, «материя» жизни… идеология после! Только вот фальшиво блестит материя, на современный манер сотканная из денег. Не годится она для детского платья!

Ребенок живет не по лжи, это взрослые все покрывают ложью, и учат ей детей. Так было всегда, но не должно быть всегда!

Противоядие от мелкой лжи бренного человека — вечная и высшая Истина бессмертной Вселенной. Ей надо первой учить, а не правилам подсчета барыша! Нельзя изучение арифметики начинать в первом классе школы, а астрономии и философии в выпускном. Математика действительно царица наук, но и она — лишь инструмент исследования в руках ученого-философа, в какой бы области знания он ни работал. Упор на раннюю подготовку к технологическому образованию утилитарен и противен разуму.

Не нужно знать формулы преобразования куба суммы или квадрата разности чисел, чтобы еще малышом понять величие Космоса и свое место в нем. Резво считать в таком возрасте все равно нечего, потом научат! А вот суметь самому правильно ответить на главные вопросы жизни — куда как важнее для будущей судьбы человека.

«Как жить» и «для чего жить» — это тебе не «куб суммы»!

Был у них в школе чудесный учитель — их классный руководитель Павел Моисеевич Петренко. Бывший военный летчик он, окончив университет, всю жизнь потом преподавал биологию.

Вот с кем можно было говорить и говорить!.. О любых, самых важных для ребят событиях. Простой беседой он общение не ограничивал, предлагал школьникам самим подготовить очередной «классный час» по темам, которые их волнуют. И главным был даже не обзор очередной темы, сделанный одним из учеников, а споры, разгоравшиеся после него.

Мудрый наставник искусно направлял собеседников, чтобы им было еще интереснее; сам сообщал столько нового, что слушали его, чуть ли не открыв рот. А осмысливание продолжалось еще долго! Так он учил думать. И не зря: выпускники из их класса почти все поступили в вузы. Вот какими они стали со своим Учителем!

И Орлов — неспроста пошел в медицинский: сходно с биологией, только еще интересней — о человеке ведь! Хотел после окончания института заниматься научной работой. Да не так гладко все вышло! Ему очень нравилось учиться новому, но не нравилась сама постановка процесса учебы: бесконечные лекции, семинары, коллоквиумы, практические занятия — пережевывание давно известного из года в год, все меньше нового. А кому это нравилось бы? Не доходило еще тогда, что повторение — и в самом деле, «мать учения»!

В то время уже возвращались со службы в армии и на флоте сверстники, «дембеля» — рослые, красивые, сильные! А тут — повседневная рутина. Какой-нибудь чахленький лопоухий «препод» канючит:

— Я вам двойку поставлю... вы у меня зачет не получите!

С ненавистью смотрел на это «чмо» — пародию на человека, и готов был убить гада!.. Еле сдерживался, чтобы не ответить: да пошел ты со своим зачетом!

Не утерпел, с пятого курса ушел в армию. Декан факультета отговаривал:

— Балбес, потерпи год! Пойдешь служить врачом, офицером.

Не слушал:

— Только солдатом! Рядовым.

Не хотел признаться самому себе, что просто устал от учебы и хотел смены жизненной обстановки.

…Хлебнул поначалу немало, как и все первогодки! Но потом выправился, «понял» службу и пришел домой ладненьким сержантом. Служил военным медиком, приобрел пригодившийся в будущем бесценный наживной опыт.

Приравняв четыре курса института к объему программы медицинского училища, выдали ему диплом фельдшера, и стал Александр работать на «скорой помощи».

Растерялся сначала… привык студентом без спешки все обдумывать. А тут думать некогда: человек «кончается»! Понял вскоре, что нужно уметь работать «на автомате», а для этого — не терять времени, набивать руку. Когда все делается само собой, автоматически, тогда и получается хорошо.

Думать уже после «вызова» надо!.. Да побольше. Анализировать: что сделал не так, как правильно? И готовиться к следующему вызову. Хотя всего не предусмотришь: на «скорой» как на гоночной трассе — никогда не знаешь, что будет за следующим поворотом!

Виктор Иванович Кондратьев, заведующий подстанцией, говаривал:

— Береги, Сашка, честь смолоду, а преднизолон для астмы.

И действительно: купируя приступ бронхиальной астмы, иногда так «накувыркаешься» — сил нет! Полсумки лекарств приходится больному «посливать». А зачастую каждая ампулка по счету: пресловутый советский дефицит!

В линейной бригаде — на «линейке» попросту — со всем столкнешься: там и резаные, и стреляные, и битые, и «недобитые». То тебе понос под нос, то «давление»; то рожают, то на три буквы посылают! Чтобы сильно не теряться, нужно хорошо теорию знать. Ручные навыки сами собой придут, но об учебнике не забывай! И помни главное правило доктора: не навреди.

Медицина — дело тяжелое и рисковое. Одним неверным назначением можно так человека искалечить, что потом до смерти совестью изболеешь! Не знаешь чего-то, обязательно спроси у товарищей — помогут охотно; не действуй наобум: медику нельзя ошибаться. Станок, железяку какую-то «запорол», да и черт с ней! А тут — живой человек, промахи недопустимы.

Это усвоил хорошо и серьезных ошибок не совершал, даже поначалу. Мелкие были, да то не беда! Запоминал тогда на будущее, в чем ошибся.

Еще понял: нельзя в медицине работать бессердечному. Жалости не показывай, больного не пугай! Но жалей его как себя. И сделай, что можешь — как для самого себя. Иначе уходи, дай место другому!

Работали по графику «сутки через двое» на полторы ставки оклада по должности. Медики говорят:

— На одну ставку работаешь, есть нечего. На две — есть некогда.

На полторы — в самый раз! Было время и почитать, и с девчонками погулять: молодым еще женился, двадцати пяти лет. Ненадолго! — и года не исполнилось, как развелись… простая формула: не сошлись характерами! Ее мало винил — упрямой уродилась, что ж поделать? В браке нельзя упрямиться, не для того любящие люди сходятся.

С другими в ЗАГС бежать не спешил, просто встречались иногда. С Валентиной познакомились случайно, на улице — семь лет уже после той, Елены, прошло; стали жить вместе без регистрации.

Родители ее умерли, родственники далеко; жили тихо, для себя. С детьми как-то не заладилось — еще не знал тогда, что и вовсе не будет; да и она все прибаливала, а человек хороший — жалко расставаться! Так и остались вдвоем. Да много таких!..

Может, от бездетности читал по-прежнему много. И всегда думал обо всем сущем, считая себя гражданином Вселенной — размышлял о том, каким образом она живет и развивается, что на что и как влияет. Осмысливал все взаимосвязи в окружающем мире: как в прошлом было… как теперь… как в будущем обернется?

О чем только не передумал! И сомневался, и уверялся часто в одном и том же; лишь позже приходило более ясное понимание какой-нибудь проблемы. Научных данных пока собрано мало, слишком уж трудно людям наскоро и надежно исследовать все мироздание; приборов таких еще нет!

В одном был тверд: не верил в бога, верил только в науку. Понимал, что бога люди придумали — им, фантазерам, верить наобум нельзя! Лишь наука никогда не обманет.

Очень уважал академика Гинзбурга, нобелевского лауреата по физике: «крестил» тот попов в хвост и в гриву! Соглашался с его словами: «Верить неизвестно во что в наше время, значит признаваться в собственных дикости и невежестве». Сначала нужно познать предмет размышлений, а после этого и слепая вера уже не нужна — и так все ясно!

В общем, всегда был увлечен новыми событиями в науке и мире и так вот, невзначай подошел к пониманию неизбежности скорой катастрофы.

Когда весной 2009 года пришли известия из Новосибирска о невиданном подъеме воды в реке Обь, Александр понял: пора!..

Валя тоже все понимала, не раз говорили с ней об этом. Свою маму Орлов уговорить к переезду не смог — отказалась напрочь! Скрепя сердце оставил ее, надеясь забрать, когда устроятся.

Даже кошку и кота, ее сыночка, с собой повезли! Они ведь как детки несмышленые — жалко. Нижний Новгород выбрали, зная, что Волга сильно не разольется, до общей эвакуации можно будет дожить. А цены на жилье там не так кусаются, как в Подмосковье! До Москвы и так недалеко — пятьсот километров всего.

Через Волгу напротив Нижнего и поселились. Занимались огородом и скотиной — не впервой, и раньше приходилось! На даче у себя, за городом.

Когда еще там поросят завел, знакомые смеялись:

— Ты же современный цивилизованный человек. Зачем тебе эти «свинтусы»? Осваивай лучше компьютерную графику — теперь это популярно. Ты же ведь не фермер!

Александр насмешек не слушал и от своего не отступал. Просто в его космическом сознании легко совмещались такие, казалось бы, несовместимые вещи как поросята и компьютер! Он должен был сам проследить, как животные будут расти и значительно меняться при этом. Ну, вот нужно ему это было!.. Настоящие медики всегда немного сумасшедшие — они пожизненные исследователи всего, что вокруг.

Остаток денег позволял жить спокойно: давно скоплено было. Главное — питание свое и за квартиру платить не надо! Неплохо там жили; не нравилось только, что дождей много — зато и выпаса для скотины сколько угодно. А зимы теплые, легкие!..

Как переехали, следил теперь Орлов за новостями: Сибирь уже подтапливать стало. Поехал, было за мамой, да не успел — как раз на похороны угодил; вернулся домой, к Вале.

С братом связаться никак не получалось, подевался тот куда-то. Город Находку, где он жил, и расположенный рядом Владивосток тоже стало топить. Это еще ничего было!..

Из Америки плохие вести приходили — все хуже и хуже: сначала Канада промерзать стала, потом и до США дошло. Еще льдом их не охватило, но наводнения уже были не в пример тому, что раньше Новый Орлеан заливало!

Вода наступала… в нее погружался Нью-Йорк, а с ним и все атлантическое побережье. То же было и на Западе: Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Сиэтл, другие города — все уходило под воду! Начались разрушительные землетрясения, усилились ураганы над сушей и океанами; шли бесконечные ливни, дымили сажей вулканы.

Прошло три года. Северная Америка уже погибла, ужас нарастал теперь среди людей всей Земли.

Европа и Россия пока не чувствовали сильного холода, проходя через экваториальные широты, но уже исчезла под водой Венеция, прорвало дамбы в Голландии и Санкт-Петербурге. Пошли вширь реки, затапливая равнины на континентах, на сушу наступали все моря. Везде! В Россию ринулись южане.

Орлов знал: это война!.. Она уже шла — пока еще не очень явно. Но события на юге развивались стремительно: российская армия отступала к Ставрополю и Ростову, бои разгорались; стало очевидным, что все клонится в худшую сторону. Была объявлена мобилизация резервистов.

Александр забил скотину, собрал походные вещи в рюкзак. Часть мяса положил в морозильную камеру, остальное роздал соседям — те радовались нежданной удаче, не зная еще, чем она вызвана. Наказал Валентине ждать объявления эвакуации и готовиться к отъезду; когда повезут, кошек выпустить — может, поживут еще немного?.. Жалко убивать!

Наконец за ним приехали из военкомата. Обнялись с Валей, поцеловались; прощались, почти уверенные в том, что никогда больше не увидятся!

Сводный отряд УВД был уже сформирован. Принял медпункт, аптеку, стал со всеми ожидать отправки на фронт. Через неделю, шестого июля 2012 года бойцы заняли позиции под Ростовом.

Армяно-грузинским войскам, в составе которых находилась Вторая Ереванская бригада, через два месяца жестоких боев у Цхинвали, в Южной Осетии удалось пробить коридор к Владикавказу и начать продвижение к Ставрополю и Ростову-на-Дону. Через Краснодар было уже не пройти: вдоль берега разливавшегося Черного моря эвакуировались жители мусульманских кавказских республик, которых и не собирались пускать в Турцию; только создав параллельный поток, грузины и армяне могли идти вперед.

У Цхинвали тогда скопилась огромное количество беженцев. В ожидании открытия прохода на север они уже несли потери от усталости и голода; холод еще не был такой помехой, какой он станет позже.

Сын и зять Павла Галстяна воевали в других частях. Его жена, мама, бабушка Ануш, дочь, невестка и внуки, с трудом поместившись в старенькую «Волгу», еле двигались в беженской колонне, у которой не разглядеть было ни начала, ни конца. За рулем была дочь Павла.

Они тоже добрались до Цхинвали, где стали ждать прохода на Владикавказ, в Северную Осетию. Кормились беженцы еще сносно — с собой был запас продуктов, понемногу выдавали в пунктах питания. Купить что-то было невозможно: у местных жителей солдаты купили и отобрали все; местные уже и сами ушли вперед — села стояли пустые и разграбленные, кое-где и сожженные. В лагере беженцев у Цхинвали умерла бабушка Ануш: сердце не выдержало тягот пути; ее похоронили рядом с местным кладбищем, пока еще в отдельной могиле. В лагере было много похорон — каждый день.

До Владикавказа, Армавира и дальше ехали еще на машине, продвигаясь в день километров по сто; у Ростова снова стали лагерем: российская армия никого не пропускала, и держала оборону. Через месяц ее оттеснили шедшие впереди мусульманские войска — они быстро стали проводить своих беженцев, продолжая атаковать русских, откатывавшихся к Воронежу; попутно отражали посторонний натиск калмыков и закаспийских казахов. За ними шли все остальные — уже пешком: горючего теперь было не достать даже у солдат.

Шли к Воронежу по асфальтированным шоссе и степным дорогам; пешком, пешком, пешком — каждый день, пока еще была возможность: в небе уже висели гарь и пыль, солнце все больше скрывалось за этой завесой. Стало заметно холоднее, продуктов и теплой одежды сильно не хватало — от холода, голода и усталости больше всего страдали дети и старики. Мама Павла уже не могла идти дальше, ее похоронили возле города Миллерово.

И у Воронежа стояли лагерем — людей было уже значительно меньше; впереди слышалась канонада: там противостоял наступавшим новый рубеж обороны российской армии. В этом лагере похоронили останки невестки и внучки Павла — они попали под танк, пробивавший дорогу войскам; никто и понять не успел, чей это был танк. Хоронили теперь уже в общих, «братских» могилах — остались в живых еще дочь и внук.

От Воронежа в сторону Москвы шли уже по снегу и в сумерках; еды почти не было, перебивались, кто как мог. Мороз крепчал: сначала было минус двадцать, потом сорок, потом больше. Дальше Ельца и Курска никто из беженцев не ушел — погибли последние; все покрыли снег, стужа и мрак.

В ту же пору эвакуировалось население Украины. Из ее западных областей люди двинулись, было в Польшу — недавние польские «друзья» мгновенно поставили пограничные кордоны, подвели к ним войска и бронетехнику; украинская армия не решилась преодолеть это препятствие.

Через Словакию и Венгрию толпы беженцев потекли на Балканы и в горную Болгарию — их принимали неохотно, но сильно не препятствовали. Часть беженцев осталась в Карпатах: через Молдавию и Румынию пройти было нельзя, мешали сильно разлившиеся Днестр и Дунай.

Восточные украинцы скапливались на границе с Россией против Брянска и Белгорода: российские пограничники остановили их. В первые недели еще пропускали понемногу этнических русских, украинцев — нет; это спровоцировало избиение русскоязычных — их били и громили везде. Били поляков… само собой, били евреев; евреи всегда «крайние»: кого бы ни начали громить, мимо них не пройдут!

В Харькове жила семья тети Орлова, сестры мамы. Александр предупреждал их заранее о необходимости переезда в Россию: звонил и писал письма, но его не слушали — так же, как не слушал никто; скорее всего, просто ничего не поняли и потому не поверили. Они погибли в тех погромах.

Украинское правительство боялось войны с Россией. Лишь тогда, когда вода покрыла Крым и юг Украины, Черное море соединилось с Каспийским, разливаясь еще больше, а кавказцы выбили российские войска к Воронежу, оно отдало приказ наступать. Погромы сразу прекратились: не до этого стало.

Русские сдерживали натиск украинской армии слабо, считаясь с потерями; Черноморский флот увели на Балтику. Ядерных ударов по славянам не наносили, да и нужды в этом не было: в России украинцы дальше Смоленска и Калуги все равно не прошли. Большинство их осело в Белоруссии: Черное море сюда не дошло, а Балтийское захватило лишь часть территории; оставались еще сухие пространства между разлившимися реками — на них и расположились люди.

Еще до главных событий глава Белоруссии, вменяемый и ответственный человек, был извещен из Москвы о надвигающемся масштабном катаклизме и в полной мере осознал важность этого сообщения: волевым решением он приказал все силы государства бросить на строительство убежищ; Россия оказала посильную материальную и техническую помощь. Малочисленная белорусская армия не противостояла украинцам, а тоже участвовала в строительстве; украинские беженцы строили убежища бок о бок с белорусами, и только поэтому многим из них удалось спастись. Голод, правда, был сильным, но все же выживали: мороз здесь доходил до шестидесяти-восьмидесяти градусов — в глубоких землянках, с печками его можно было вынести; в убежищах тем более.

На Балканах и в Болгарии температура была минус сорок-пятьдесят; побережье Адриатического и Эгейского морей затопило, Дунай далеко вышел из берегов, все сковало льдом. Люди поднимались в горы и устраивались там, мужественно перенося все лишения. Зимовали так же: в землянках и с печками, среди глубоких снегов; знали, что тепла дождаться можно.

В Польшу и Россию попали немногие из украинцев: слишком уж велико было собственное население этих стран — многие десятки миллионов людей; там не было места чужим. Часть поляков и так вынуждена была уйти в Чехию и Словакию, поскольку Балтийское море наступало с севера. Небольшая часть латышей, литовцев и эстонцев смогла уйти в Белоруссию и Чехию, остальные погибли. В Скандинавии и Великобритании, залитых морем и покрытых мощным ледяным щитом, почти никто не выжил; этот ледник, протянувшийся еще через Сибирь и Канаду, растает через несколько тысяч лет.

Брат Орлова Владимир, также предупрежденный и так же не послушавший предупреждения, упустил время. Он не успел вывезти семью из Приморского края в центр России: самолеты тогда уже все улетели, поезда не ходили; Приморье топило. В Европу попасть было нельзя, мигрантов не принимали; в Китае русским делать нечего — в Японии тоже. Оставались два пути: в Африку и Южную Америку. Об Африке и подумать было страшно, решили ехать в Бразилию.

Еле-еле собрали деньги на дорогу: уже невозможно было ничего продать, никто не покупал; все накопленное добро стало мертвым грузом, не имеющим никакой ценности. Владимир с женой, их сын и дочь перебрались морем в Японию, а оттуда другим теплоходом уплыли в Бразилию. В Тихом океане жестоко штормило: сооружения Панамского канала еле видны были над водой; их прошли, и не заметив.

Высадившись в Бразилии, сами убедились, что никто их здесь не ждал. Смирившись с участью, отъехали от побережья в горы и стали рыть большую землянку; последние деньги потратили на запас пищи. Володя и его взрослый сын успели еще заработать на строительстве убежищ для других; подкупили продуктов, заложили их в дальнюю холодную часть своего подземного жилища. Завели даже козу, несколько овец и кур; запаслись топливом и сеном для скотины. Это легко было сделать, поскольку в Бразилии скота и травы всегда было с избытком.

Поначалу пришлось отбиваться от непрошеных гостей, но вскоре они перестали беспокоить: наступили морозы. Сначала было минус сорок, затем и шестьдесят, и восемьдесят; местные бедолаги, не успевшие укрыться, быстро погибли. Привычным к морозу русским легче было переносить невзгоды, хотя и им пришлось тяжело. Всю Южную Америку здорово трясло, но их землянка выдержала угрозу обрушения.

Им повезет, они выживут. Только с Александром Орловым больше уже не увидятся и на Родину не вернутся... никогда.

Валентина, жена Орлова, ждала эвакуации два месяца; известий от Саши не было. К этому времени российские войска уже отступили к Воронежу — небо над всей Центральной Россией темнело, наступало похолодание, везде начались землетрясения.

Валя ходила через поле в соседний поселок Октябрьский, находившийся на берегу Волги; видела, как подтапливались районы Мещеры и Сормова, рушились многоэтажные здания Нижнего Новгорода. Погибали и сельские жилища, построенные на слабом ленточном фундаменте: они просто трескались по стенам и рассыпались как карточные домики. Землетрясения не были такими быстрыми и интенсивными, как их показывают в кино, просто сама земля все время гудела — то сильнее, то слабее; временами ее вибрация переходила в сильные, мощные толчки — тогда и обрушивались здания. Их дом был еще цел.

Когда позвонили из местной администрации, Валентина последний раз накормила кошек, со слезами выпустила их, взяла вещи и документы и пошла к пункту сбора; уже завершалась эвакуация населения областного центра, теперь стали вывозить остальных. Железная дорога не работала: полотно ее потрескалось, рельсы были сорваны и скручены в огромные жгуты; автобусами людей везли в Подмосковье, Смоленскую и Тверскую, другие ближние области. Машины трясло на разломах асфальта, то и дело приходилось объезжать глубокие трещины; иногда ехали по проселку вдоль основной трассы. В окнах автобуса видели тогда запыленные колонны беженцев, идущих по обочинам.

Их группу доставили в подмосковный город Клин; Валя помнила, что здесь родился и жил композитор Чайковский. И музей его там есть, только не до музеев сейчас было!.. Приехавших определили в большое новое убежище и сразу же послали на помощь строителям других бункеров, которых много еще было в округе.

Эти убежища устраивали так: в большом котловане вбивали сваи и перекрывали их бетонными плитами; сверху перекрытий насыпали землю. Внутри делали легкие перегородки, ставили печки и солдатские двухъярусные кровати или просто деревянные нары. Освещение обеспечивалось керосиновыми лампами, система вентиляции работала на ручном приводе; вода добывалась из собственных скважин ручными насосами, а отходы поступали в большие котлованы в стороне от убежищ, сверху накрытые землей. Запасы продуктов и топлива размещались в боковых подземных бункерах по периметру конструкции. Просто и удобно: от снега, стужи и сотрясений эти сооружения защищали, а ядерный удар им незачем было выдерживать. Каждое убежище вмещало несколько сот человек.

Когда сильно потемнело и похолодало до минус двадцати градусов, строительство прекратили и людей оставили в покое. Они устроились и стали жить под землей; жить и ждать солнца.

Масштабы работ по эвакуации и обеспечению сохранения жизни народа были гигантскими и все равно спастись могли далеко не все: едва-едва несколько миллионов человек были размещены в них из более чем ста миллионов, живших в Европейской России. Вывозили только население соседних с Москвой областей, а дальше них эвакуацию вообще не объявляли.

Южнее Брянска и Орла погибли все: там море залило обширные пространства Черноземья. Из регионов севернее и восточнее Твери, Ярославля, Костромы, Иванова, Нижнего Новгорода никого не везли: там взялись льдом разлившиеся воды Северного Ледовитого океана.

Из жителей Урала и Сибири уцелела лишь мизерная часть. Еще оставшиеся в живых пытались спастись в подвалах уцелевшей городской застройки, погребах сельских домов, самодельных землянках; немногим это удалось.

Лехина Настена и ее дочка ни под какую эвакуацию не попали — слишком далеко от Москвы; здесь ее и не планировали: некогда и некуда было вывозить людей. Убежища и так переполнились — их строили только в Нечерноземной зоне, куда не дойдет вода. К тому же фронт быстро приблизился к Курску, а за ним наступало море, легко разливавшееся по степной местности; успеть спастись было уже невозможно.

Понимая, что люди здесь все равно погибнут, и не в силах иначе отразить бешеный натиск южан, правительство решилось на нанесение ядерных ударов по крупным скоплениям наступавших. Этих ударов нельзя было избежать — один из них и был нанесен на дальних подступах к Курску. Здесь, в восьмидесяти километрах от города было село Лешки Хорькова.

Было… да перестало быть. Вскоре все покрыла вода, наступившие морозы сковали ее льдом.

Обитатели бункера догадывались, что их родные погибли; такие мысли старались гнать — надеялись, что нет. Никто не мог знать точно!.. Решили не говорить об этом вслух, вспоминать молча — в памяти они остались живыми.

Прошлая жизнь вообще вспоминалась часто и не отпускала от себя подолгу. А вот недалекое будущее даже представить было почти невозможно! Но однажды Леха спросил:

— А как думаете, мужики, что дальше будет?.. Как будем жить, когда из бункера выйдем?

Павел хмуро ответил:

— Никак. Ничего не будет — все разрушено... быкам «хвосты крутить» будем! Хотя и быков-то сейчас не найдешь: все живое погибло.

Орлов вмешался:

— Не скажи! Много людей в живых останется. В больших убежищах наверняка и скотину держат, и семена для будущего разведения. У нас же было правительство! Не могло оно об этом не думать. Зачем иначе людей спасать?

Галстян неохотно согласился:

— Скотина, наверное, будет… и семена будут. Но не будет главного для цивилизации — электричества; без него ни один станок работать не будет, ни один компьютер! Мы уже год здесь, а слышите, как без конца землю трясет?.. Электростанции-то разрушаются! Достаточно чуть только турбине сместиться, и все — строй заново! Наверное, и плотины все прорвало… и их заново строить. Для этого нужны транспорт, экскаваторы, краны, много рабочих; снабжение нужно, жилье, питание. А если потребуется новую турбину изготовить?.. Даже если станки уцелели, для них опять электричество требуется! Замкнутый круг. Для сложных дел инфраструктура нужна, согласованная работа разных отраслей промышленности. В общем, электричества не будет — промышленности не будет; промышленности не будет — электричества не будет. Все, «сливай воду»!

Хорьков с тоской в голосе бормотал:

— Ну как это, сливай?.. И после гражданской войны, и после Отечественной все же восстановили. Из полной разрухи!

— Тогда из-за границы оборудование везли, и разруха не такая была. Заводы-то почти целые стояли! А сейчас… за границей ничего не купишь, заводы разрушены. Да персонала нормального не найдешь!

— Да-а, ребята. Боязно подумать, как все это возрождать придется, — поддержал Орлов. — Сумеем ли?.. Ведь даже не разрушение промышленности — главное. Совсем в другом дело! Запасы продуктов иссякнут, тогда сразу же придется думать о питании — в первую очередь! Людей много будет, все в одной «куче» — их святым духом или «манной небесной» не прокормишь; в заботе о пропитании народ быстро отвыкнет от прошлой цивилизованной жизни, мгновенно растеряет интеллект, который еще долго не будет востребован. Люди ведь очень быстро дичают! Начнут группами «кучковаться», потом родами, племенами. Вожди объявятся — культурой, конечно, не обремененные; уже силой начнут заправлять! Зачем им цивилизация, когда простые человеческие блага и так есть? У вождя и его приближенных — вдоволь еды, красивых наложниц, роскошных вещей, разного оружия… золотишка, конечно! Золото у всех в цене: что у цивилизованных людей, что у дикарей. У диких, так еще больше — красивое оно! Займется тогда «верхушка» поддержанием своего исключительного положения. Вражду, раздор сеять будет. Инакомыслящих — в яму!.. Можно и на кол. Чужие племена — покорить!.. Можно и вырезать. И так далее. Готовое варварство!.. Оглянуться не успеешь — все само собой образуется. Зачем тогда такому вождю электричество, «умники» всякие? Ему и без того хорошо! И так — тысячи лет, пока снова цивилизация народится. Вот чего, парни, я боюсь!

Замолчали. Леха был просто ошарашен; растерянно спрашивал Орлова:

— Неужто правда так будет? Неужели «нормально» нельзя — чтоб как раньше?.. Я хочу так же! Зачем тогда мы все здесь терпим, зачем вообще живем? Может, сдохнуть лучше было?.. Скажи, Саня, ты же умный!