Хроника глобального бреда

Растерялся ужасно: да как же они не понимают, насколько все это важно и серьезно?.. Ведь это касается всех и будет совсем скоро — через какие-то десять-пятнадцать лет!

Хотел броситься в Москву, опубликовать там. Хотел звонить во все колокола! Но неожиданно пришло отрезвление. Понял простое: а зачем?.. ведь все равно ни-че-го не поймут!

Невозможно в голове нормального здорового человека уложить то, что он скоро погибнет по независящим от него причинам. Погибнут его близкие, знакомые, соседи; погибнут все: и молодые, и старые… и больные, и здоровые. Все сразу и вместе!.. Сама цивилизация рухнет, которая с таким трудом, с такой кровью рождалась тысячелетиями. Все!.. конец всей жизни: завтра уже ничего не будет!

Что ответит этот человек, если настаивать на своем?.. А вот что: «И ты, сволочь, так спокойно об этом говоришь?.. Ты еще предупреждаешь?!»

Убьют скорей, но не поверят!

Долго чувствовал себя опустошенным, пока вновь не обрел способность мыслить. Пытался теперь оправдаться перед собой, как будто совершил что-то гнусное:

— А, быть может, и не конец? Ведь кому-то удастся выжить — пусть в бункерах, убежищах, но выжить!.. Потери будут ужасные, но род людской все равно ведь не прервется: когда-то потеплеет, снова будут жить, трудиться, растить хлеб и детей. Как там будет дальше, кто его знает? Да и произойдет ли вообще то, о чем написал?.. И что сейчас изменит эта статья? Да ничего! Так нечего и народ тормошить!

Тогда лишь он сел и успокоился. Стал жить так, как и раньше жил, только зная наперед, что вскоре должно произойти.

От этого знания стал цепко всматриваться и вслушиваться в каждое новое сообщение о природных катастрофах. А их с каждым годом, даже месяцем становилось все больше и больше. Когда Европу стало замораживать, засыпать невиданными снегами, потом топить весенними паводками и летними дождями, «злорадно» восклицал:

— А-а, вот оно… вот оно! Вот как!..

Проносились по землям и океанам участившиеся ураганы, грохотали землетрясения, просыпались один за другим навсегда, казалось бы, потухшие вулканы. Внимание уже притуплялось: смотрел в полглаза, слушал в пол-уха.

Когда цунами обрушилось на Индонезию и Таиланд, уловил: вот где пройдет главный меридиан вращения!.. Намного восточнее, чем я думал. Там уже сталкиваются материковые плиты, лопается подводная земная кора под напором внутренних масс планеты.

Ледники продолжали таять, об этом знали уже все; огромные массы влаги обрушивались дождями и снегом в самых разных уголках Земли. «Круговорот воды в природе»! — с усмешкой вспомнил он как-то название главы из школьного учебника «Природоведение».

В Европейской России и Сибири становилось все холоднее зимой после десятилетий потепления, как будто возвращалась пора детства Александра с его морозными, по-настоящему сибирскими зимами.

— Ну правильно!.. — думал он. — Если на полюсах теплеет, то где-то должно холодать. Гольфстрим вон, и впрямь разворачивается обратно: от Нью-Йорка акулы массово мигрируют к Мексике, где теплее — по «телику» передавали. Что ж они, враги себе?.. Так и должно быть, потому что теплые массы воды выдавливаются прибывающими из Арктики холодными в южные широты. Зато любящие прохладную воду большие белые акулы плывут, наоборот, из тропиков на север и появились уже у берегов Британии в Атлантике и у Владивостока в Тихом океане. На таких высоких широтах раньше их не было! Похоже, что во всех океанах сейчас закручиваются огромные воронки, которые породят новые ураганы и цунами. Держись тогда, земляне!..

Привычный земной климат менялся все больше и больше, все везде перемешалось; люди только и говорили о том, что погода «совсем взбесилась». Он понимал: это всего лишь «цветочки». А вот «ягодки» впереди будут такие, что волосы дыбом встанут!..

Однажды пришла страшная догадка в дополнение к уже созданной им в сознании картине будущих событий. Мысль простая и очевидная: если полярные ледники растают и повысится уровень мирового океана, то рекам некуда станет стекать. Они пойдут тогда вширь!.. Представил, как Обь, Енисей, Лена, Амур, Индигирка, Колыма разливаются по сибирским просторам, образуя мелководное пресное море, и подумал:

— А ведь в Сибири почти всегда и было море!.. Давным-давно здесь стояли тропические джунгли, но позже их накрыло водой; скорее всего, океан занял место джунглей в связи с очередной переполюсовкой. Под давлением морской пучины из остатков деревьев в бескислородной среде образовались со временем обширные залежи угля, нефти и газа. Люди живут здесь лишь последние несколько тысяч лет — пришли с юга за отступающим ледником, сибирскими татарами их потом называли. Нет более древних следов человеческих становищ в Сибири, только от них. Зато направо и налево находят морские раковины, следы впечатанных в камень водорослей. Было здесь море, было!..

Вычитал в журнале «Наука и жизнь», что и на самом деле на территории Западной Сибири — так, наверное, и Восточной! — в древности было море. Только неглубокое: останки мамонтов в прибрежных осыпях Оби, Томи, Енисея находят невысоко — метрах в тридцати-пятидесяти от нынешнего уровня воды.

— Ничего себе «неглубокое»! — удивлялся Орлов. — Пятьдесят метров — это высота шестнадцатиэтажки. Такая вода скроет все дома, и люди просто утонут!.. Ну, убегут, кто успеет, в Горную Шорию, Алтай, Саяны… «посидят» там немного; перебьют всю живность, потом друг за друга возьмутся. Зачем голодать, когда «мясо» вон оно — рядом бегает? И все равно погибнут!.. На острове Пасхи так было: съели друг друга. А наши чем «хуже»? Да-а, дела!..

Все тошнее становилось. У Экклезиаста: «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».

Когда представил, что Солнце долго будет закрыто пылью и сажей, наступит стужа, тогда сразу понял и то, что пресное море замерзнет еще скорее соленого. Мысль — как кувалдой в лоб:

— Это же новое Всемирное оледенение! — двадцать тысяч лет назад такое же было. С того времени лед таял, а по сию пору по «северам» вечная мерзлота осталась. И опять тысячи лет таять будет?.. Вот это фо-окус! Нет, надо «дергать» отсюда.

Для себя твердо решил: как в Новосибирске Обь начнет прибывать, нужно убегать в сторону Москвы. Иначе железную и автодороги водой зальет и — «привет родителям»!.. Пешком три с половиной тысячи километров не протопаешь, а самолетами миллионы человек никто вывозить не станет — всех здесь бросят! К тому времени у Москвы своих проблем по горло будет.

Думал дальше:

— Одной Сибирью дело не обойдется: весь юг России и Украина — сплошной чернозем. А чернозем — это донные иловые отложения бывшего моря; потому и плодородный он такой!.. Значит, и Дон, и Днепр, и Дунай разливаться будут. Да конечно, будут!.. Черное море ведь сообщается с мировым океаном, уровень везде повысится. И Северная Двина, и Печора тогда уж тем более разольются, ведь в сам Ледовитый океан впадают! И выходит, что сухим останется только район Смоленска — Твери — Москвы, то есть Валдайская возвышенность. Точно!.. Все крупные реки вытекают оттуда, потому что это самое высокое плоскогорье Европейской России.

Да, все реки разольются… а вот Волга нет! Станет полноводнее, но уже не так, как Дон или Днепр. Волга и Урал впадают в Каспийское море — Каспий и сам мелкий, и есть ему, куда и дальше разливаться: и казахские степи, и среднеазиатские пустыни — ровный «стол» до самого Памира. Опять бывшее дно моря!..

Надо в Нижний Новгород двигать: и от Волги можно уйти, если разливаться сильно станет, и до Москвы недалеко. А с жильем там много легче, чем в Подмосковье!..

Еще одно тревожило: воевать придется! К Москве ведь не только русские рванут, когда Черное море нахлынет с юга и станет соединяться с Каспийским — весь Кавказ и вся Украина в Россию попрут. Индийский океан с юга до кавказских гор дойдет, в ту сторону не убежишь!.. А в Европе своих хватает, беженцев из Украины туда не сильно-то пустят. Привычная дорога для всех — в Россию, в Москву!

— Жестокие бои будут, — догадывался Александр. — Русским хоть бы часть своих спасти, куда тут до чужих!.. Землетрясениями города вровень сметет, ураганами выдует; хоть квартира, хоть сельский дом уцелеет — в стоградусный мороз все равно никакой печкой не обогреешь! В стылых снегах надежда останется только на заготовленные заранее запасы и хоть какое-то серьезное убежище. В землю уходить будут!.. В любые подземные укрытия, трясясь там над каждым кусочком пищи. Чужим места не останется… жестокие будут бои!

Он уже ясно понимал трагическую неизбежность надвигавшейся беды. Тревожить никого больше не стал; кого пытался предупредить — не верили, отмахивались:

— Да ты придумал все, ничего такого не будет!..

Стал жить дальше со своей Валентиной и ждать опасных известий из Новосибирска. Раньше времени убегать не хотел: решил терпеть до предела, втайне даже от себя надеясь, что ошибся, что все как-то, и правда, образуется… уж не будет так фатально!

В бога не верил, и просить у него пощады, колотясь лбом в церкви, не собирался.

Зажили теперь Леха и Александр вдвоем в спасительном бункере. И сутки, и вторые спали, ели, пили чай, курили, перебрасывались простыми, ничего не значащими словами — все друг о друге и так было понятно!.. Снова спали, ели, пили чай.

Стрельбы больше нигде не слышалось. Ребята поняли: для них уже кончилась война!.. Недалеко от Тулы, где они очутились, в сотне-полусотне километров стояли свои — фронт подпитывался резервами ближних к Москве боевых частей, их огневыми и продовольственными припасами. Совсем близко в последних судорогах еще шевелились омертвелые от стужи и голода щупальца страшного спрута, облапавшего половину России; только их это уже не касалось.

Возле бункера не осталось ничего живого: наступавшие просто издохли… изошли бессильной немочью в попытках отбить тепло и еду. Мороз сделал свое суровое дело.

Орлов вспоминал иногда своих товарищей; понимал, что надо бы сходить к вокзалу, посмотреть, что там да как. Но вымотанный последними неделями отступления, он гнал от себя эту необходимость, занятый сейчас самым важным: жадным накоплением сил на вольных Лехиных хлебах.

Печка являлась сейчас центром всего мироздания!.. Держала возле себя, щедро ласкала теплом, поплевывая в мертвящую мглу веселыми плевочками дыма через трубу. Согревала и тело, и новую пищу для него.

Лехе и подавно идти никуда не хотелось: зачем куда-то идти?.. Здесь все есть и ничего больше не надо. Че мы там не видали, на вокзале этом?.. Надо здесь сидеть: тепло, светло и мухи не кусают!

Сильный и уверенный своей приземленностью, он привычно и деловито хозяйствовал в бункере: расшибал пожарным топориком стеллажи, готовя дрова; подтаскивал из темных казематов банки и коробки с «шамовкой», крупу в мешочках; копал снег на воду. Дырку в потолке тогда еще заделал — руководил теперь распорядком на правах хозяина и ветерана бункерной жизни.

Сразу перед первой ночевкой он приказал Александру раздеться догола и заставил мыться, дав смену белья; всю одежду и обувь Орлова выкинул в каземат, на проморозку. Бормотал при этом, как кот Матроскин из старого мультика:

— Нам с Муськой вошь не нужна-а, нам она вредная будет!..

Нагрев воды, пояснил, что мыть надо голову, мотню и подмышки. Сунул в руку флакончик с мазью:

— Намочи сначала все, а потом намажь. Посиди так минут пять, после смоешь.

— «Бензилбензоат», — прочел Орлов на флакончике. — Знакомая штука — «термоядерная» для вшей!..

Сидел потом на топчане в женских кофтах, безразмерных ватных штанах, накинув сверху невесть откуда взявшееся здесь толстое драповое пальто. Пригревшись, задремал и спал потом напролет и день, и ночь, вставая только пообедать да оправиться в одну из нескольких пустых алюминиевых фляг, поставленных Лехой за стеной каптерки.

Они не думали, день снаружи или ночь. Время и дату сверяли по часам Орлова, хотя Лехе они были «до лампочки»: никакого календаря он не вел, зарубок на деревяшках не делал. Крепкая родовая натура не позволяла ему заниматься такими «глупостями»; он просто жил и жил — наплевать, где и в каком году!

И вот на четвертый день Александр почувствовал себя здоровым и полным сил. Не выдержал:

— Леха, пошли!..

— Куда?

— На вокзал.

— Зачем?

— Посмотреть — вдруг из наших кто-то жив еще?

— Сдурел?.. В такой мороз никто не может выжить!

— Мы там в подвале костры жгли, перебивались.

— Никуда я не пойду! Иди один, если хочешь.

— Я приказываю…

— Во, блин, командир какой!

— Я приказываю!

— А я отказываю!.. Че, стрелять будешь? «Ролики» свои, с «шариками» собери!.. Во, неблагодарность какая. Ну, дур-ра-ак!.. Да, Муська?

— Не ори!.. Не буду стрелять.

Сели, закурили. Друг на друга не смотрели.

— Леха… ну давай «по дружбе»? Пойми, надо это.

— Да понимаю я! — взвился пружиной Хорьков. — Конечно, надо. По дружбе — другое дело! Пойдем, че не пойти? Вдруг, и правда, кто живой!.. Раненый, может. Тока, думаю, никого там нет… все замерзли!

Собрались быстро. Мусю оставили «дневалить».

Выбрались через потайной лаз. Ветром шибануло в лицо, вокруг мгла: вроде и не совсем черное небо, а видимости никакой — метров на пять, не более. И пыль… пыль со снегом на земле и в воздухе — закручивается ветром, будто в водовороты.

Орлов протер рукавом очки, медленно, осторожно пошел вперед, совершенно не представляя, в какую сторону вообще надо идти. Леха сзади корректировал: правее, левее!..

В снег проваливались сначала по колено, потом — на «железке», уже по щиколотку. Шли правильно: Орлов уже дважды запнулся о рельсы, лежавшие неглубоко под снегом, постоянно сдуваемым ветром. Встретить «чертей» не боялись, понимая, что те все уже вымерзли. Но оружие держали наизготовку.

Александр оглядывался, видел сзади огромный, черный покачивающийся ком, увенчанный треухом. Лицо Лехи было закутано полотенцами, очки — не специальные «полярные», а простые мотоциклетные — не очень-то подходили для такой погоды. Он прикрывал их от снега свободной рукой в большой рукавице и тихонько матерился.

Шли долго, минут сорок. Когда Орлов уперся в откинутую наотмашь «руку» железнодорожной стрелки, понял: пришли; за стрелкой здание «сортировки», а дальше пакгауз и сам вокзал. Уже сразу за стрелкой наткнулись на двух убитых — их окоченевшие трупы намертво вмерзли в снег; только по одежде разобрали, что это чужие: у наших «полярки», а эти в полушубках на бушлат и валенках. Наверное, склад какой-то ограбили!.. Автоматов рядом не было.

Дальше двинулись осторожнее. Жгучий ветер задувал снег в лицо, сек пылинками по очкам; Александр подтянул замок капюшона.

В здании сортировки живых не нашли, только пару десятков трупов, разбросанных на этажах и переметаемых снегом через разбитые окна; Орлов сметал снег рукавицей, снова по одежде определял: «наш», «не наш». Стылых лиц в мглистой тьме не разобрать — подсвечивал зажигалкой, поднимал «намордники», вглядывался: у всех бороды, все одинаково оскалены.

— У нас только Васька Рогалев да я брились, — размышлял солдат. Узнал все же Сережку Чекалина, Сашку Крынкина, Витьку Дубова… еще других. — Стой, подожди-ка, — встрепенулся он. — А Дуб-то с нами в разведку ходил!.. Успели, значит, назад добежать, а следом «духи» ввалились. Эх, ребята, ребята!.. Быть бы и мне с вами, если бы не случай. Лежите здесь пока — потеплеет, всех похороним!

Оружие собирать не стали. Зачем оно теперь?..

В вокзальном корпусе было то же, только трупов больше. Перед входом и за ним — прямо грудой навалены.

— Рвались сюда «черти», сильно рвались!.. — понял Александр. — Надеялись тепло и еду получить. Не знали, что у наших-то — у самих ничего нет!

На втором этаже — ДШК на боку, к входу обращенный, разбитые ящики, ямки от разрывов гранат; стены сплошь посечены пулями и осколками. В коридорах и комнатах — убитые, убитые… Все везде заметено снегом.

Свежих следов нигде нет, только они с Лехой за собой оставляют. И все метет и метет, хотя в здании заметно теплее, чем на улице: ветра меньше.

Пошли вниз, взяв с собой «цинк» с патронами и по паре гранат. В «хозяйстве» все сгодится: кто знает, что впереди?.. У выхода курнули по две затяжки и Леха пошел, было наружу.

— Подожди… — остановил его Орлов, — мы в подвале-то не были! Там мой лазарет: раненые, обмороженные. Пойдем туда!

В подвальном коридоре шли вовсе на ощупь, ведя рукой по стене и запинаясь о замерзшие трупы. Лазарет нашли… там все мертвые — как лежали, так и лежат. Уже собрались уходить, как вдруг внезапный и неясный отблеск будто бы выскочил из тьмы впереди уже кончающегося коридора; оттуда потянуло дымом.

Сразу — рот «на замок»!.. Не сговариваясь, вскинули автоматы.

Темень… глаз коли! А впереди еще отблеск — из полураскрытой двери в нескольких метрах. Точно: поблескивает!.. Идти опасно, вряд ли это свои.

— А чего бояться-то? Гранату кинем и все дела… не в первый раз! — ободрил себя Орлов и достал «лимонку»: она посерьезнее, чем РГД-5. Сколько их там, кто знает?..

Подошел ближе к двери, присел на корточки, готовясь упасть при надобности. Послушал, негромко окликнул:

— Слышь, ты кто?..

Тишина. Леха за рукав дергает:

— Кидай гранату!

— Подожди.

— Че ждать? Кидай гранату!

— Да подожди ты!.. Он там один, похоже. Может, наш это?.. Если не наш, кину.

Снова окликнул:

— Ты кто? Говори!..

Из двери голос:

— Че хочешь? Сам говори.

Голос гортанный, с акцентом — «черный», падла!.. Леха опять за рукав дергает:

— Кидай гранату!

— Да иди ты!.. Надо узнать, что было здесь.

Гранату держал наготове.

— Эй, вылазь оттуда!

Тишина.

— Я кому говорю?.. А ну вылазь… твою в трынду!

— Сам туда вылазь.

Вот «чурка тупая»!..

— Вылазь, щас гранату кину.

— Я тоже гранату ка-ак кину!

— Не ври, у тебя нет! Была бы, уже бы кинул.

— Че хочешь?..

— Ты кто по нации?

— Че хочешь?! — и быстро по-своему что-то.

Орлов ничего не разобрал, только «мамат кунем» уловил: — А-а! Маму, значит, «ха-ха»?.. Понятно. — Опять спросил:

— Армян, что ли?..

— Ара, че тебе?!

— Вылазь, не тронем! Пошли к нам — у нас печка, тепло… тушенки дадим.

— А-а! Инчи, ара? Ты врешь, русский!..

— Да не вру! Вылазь, давай.

— Сюда иди!

— Не будешь стрелять?

— Не-ет! Сюда иди.

— Точно не будешь?

— Не-ет! Нет! — и опять что-то по-армянски.

Александр убрал гранату, изготовил автомат. Осторожно подошел к двери, заглянул из-за косяка.

В небольшой комнате среди разломанной мебели на железном листе горел костерок, тускло освещая помещение. А дальше за ним сидело «нечто», похожее на матрешку: в армейском бушлате, сверху еще и еще бушлаты; сидит опять же на бушлате и глазенками лупит. В руках ничего — нет никакого оружия!

— Че не вылазил-то?

— А-и!.. Че хочешь?

— Здесь что, бой был?

— Бой был… все всех убили. Никто не ушел, я один… в ногу ранили — болит, и-э!..

— И русские не ушли?

— Не-ет, русских всех убили!.. Наши кушать хотели… нигде нет.

— Та-ак. Ну, пошли с нами!

Леха опять:

— Ты че, дурак? Давай, я его пристрелю!

— Остынь.

— Дур-рак! Давай, пристрелю.

— Остынь, говорю!.. Нельзя его «стрелять».

— Почему нельзя? Они наших убили!

— Когда это они тебе «нашими» стали… ты же сам по себе?

— Ну-у, лучше все-таки пристрелить.

— Ишь, палач нашелся!.. — не мог подобрать слов, чтобы уладить все.

Но слова сами пришли:

— Леха, ты жить должен?..

— А как же!

— А кошка Муся?

— Ну-у… тоже.

— А он не кошка, он — человек. Ты православный?..

— Н-ну!

— И он православный, армянин. Нельзя его убивать, понял?

— Ну-у… ну я не знаю, решай сам! — и забормотал что-то, отвернувшись.

Орлов погрел руки у костерка и стал осматривать рану увечного, вполголоса приговаривая:

— Ага-а, сквозное пулевое в тыл бедра справа… кость цела — это по-божески! А инфицирование, конечно, есть… гиперемия вон, кровит понемногу. Из АК-47 — свои, видать, его зацепили: наша пуля, из АК-74, вилять бы пошла — сразу ноге «аллес»!.. Да еще от болевого шока умер бы! — долго не промучился. А так… дырка и дырка.

Ватная штанина на ноге раненого сверху донизу вся смерзлась, заскорузла от крови. Александр принес из лазарета другие штаны-ватники, снятые им с мертвого; нарвал от бушлатов ленточек, подпарывая их финкой; наскоро перевязал раны. Натянул брюки на страдальца, сверху наложил жгут: идти долго, может искровиться весь!

Все делал на морозе, поближе к огню; помог встать, подставил плечо — медленно побрели. На выходе из здания бросил:

— Леха, прихвати цинк… пригодится! — вспомнил красноармейца Сухова и Петруху из фильма «Белое солнце пустыни», усмехнулся.

Обратно долго шли… долго; старые следы свои видели, еще не замело их снегом. Раненый армянин подпрыгивал на одной ноге, держась за шею Орлова, и по-собачьи скулил через щелочку тряпок, намотанных ему на лицо от стужи. Леха с другой стороны поддерживал его, цинк тащил на свободном плече.

Отдыхать по пути нельзя: мороз жмет!.. Плевок «конкретно» трещит в полете, падая в снег уже готовой ледышкой. Без «намордника» и вдохнуть невозможно — в глотке сразу все встает колом!

Добрались, наконец… и сразу к печке! Муська взвизгнула от страха, юркнула под топчан.

Печка уже прогорела. Свежим дровам она как будто обрадовалась: загудела, заурчала одобрительно, замелькала яркими сполохами.

Сняли жгут с ноги приведенного ими и попадали на топчаны, тяжело дыша от долгого напряжения. Через четверть часа Леха вскочил, стал греть чайник, хозяйствовать.

Орлов тоже поднялся; покурив, стал раскутывать армянина. Тот стонал, но был в сознании.

— Как зовут?

— Павел зовут… Галстян.

— Из деревни, наверное? По-русски плохо говоришь.

— Нет, из Еревана — инженер. Я устал сильно. Тяжело… тяжело говорить!

Леха пошел искать перевязочные пакеты, йод, вату, таблетки. Когда принес, сразу зашипел:

— От вшей… от вшей его!.. Нам вши не нужны: исчешемся потом!

Вместе стянули с раненого ватники, бушлаты, валенки, выкинули все на мороз; отмыли болезного. Александр быстро соорудил ему свежую повязку, дал анальгин, антибиотики; помогли одеться — опять в бабьи кофты и драповое пальто.

— Ногу чувствуешь?..

— Нет.

— Ну, отойдет, поди. Операции тут некому делать!.. Одно лечение — антибиотики; все очистят!

Сидели на топчанах, ели консервы, пили чай, молчали от усталости. Еще пили чай, курили, молчали, оставляя разговоры «на потом».

Обычный по прежним, не забытым еще меркам зимний восьмичасовой день прошел… с утра до вечера. В каптерке тепло и сытно, снаружи бункера — все те же стужа, ветер, мглистая бесконечная ночь. На земном календаре второе марта 2013 года от Рождества Христова.

Павел тоже был призван по мобилизации. Ему, еще в советское время закончившему два курса института и отслужившему в стройбате на Дальнем Востоке, и в голову не пришло бы тогда, что когда-то снова придется стать в строй, да еще с оружием в руках!..

В счастливых шестидесятых он родился и вырос в Ереване под щедрым южным солнцем. Как все пацаны, играл со сверстниками в футбол на пустыре за их старым многоэтажным домом, фанатично болел за «Арарат» в союзном чемпионате, собирал марки и значки. Еще ходил в общую и музыкальную школы и всегда читал свежие журналы «Радио», «Моделист-конструктор» и «Юный техник», добывая из них образцы всяких моделей, схемы и схемки. Азартно конструировал и собирал полезные игрушки и приспособления.

Бабушка Ануш всегда ругала Павлика за неразбериху на письменном столе и очень пугалась неожиданно отворявшихся, сами собой, дверей в его комнату, когда хотела войти, чтобы навести там наконец-то порядок. Автоматическое их раскрытие сопровождалось включением музыки и цветомузыки, выскакиванием каких-то «чертей» из-за угла и пикированием на вошедшего самолетиков по натянутой леске, строчащих на лету звуком маленьких пулеметиков в крыльях и мигающих крохотными лампочками. Павлуша всегда что-то мастерил!..

Когда вырос, поступил в политехнический и полюбил прелестную девушку. Поженились они не скоро — лишь тогда, когда Павел отслужил в армии и, окончив институт, устроился в конструкторское бюро. Зарплата там была небольшая, но работа радовала: он творил!.. Росли в любви и заботе двое деток, солнце над головой светило ласково и беззаботно.

Вместе со всей могучей страной Галстян радовался «нагрянувшей» перестройке, вслушивался в речи депутатов на их первых демократических съездах, негодовал при появлении самозванного ГКЧП, сочувствовал жертвам межнациональных конфликтов и страшных трагедий в Чернобыле и Южно-Сахалинске. Не в силах оторваться от семьи, помогал скромными денежными переводами в Фонд возрождения Спитака, разрушенного землетрясением, провожал уезжавших на восстановление города добровольцев. Ощущал единство всех народов огромного государства — СССР.

Крушение Советского Союза и карабахскую войну воспринял очень близко, с сердечной болью: не стало той надежной опоры, которая была всегда. Казалось, что наступило время сплошных несчастий — все реалии, окружавшие с детства, как-то незаметно переменились.

Его проектное бюро закрылось, привычная работа исчезла; черной лазутчицей подобралась нужда, и каждый уже зарабатывал теперь, как только мог. Пришлось Павлу и чебуреки стряпать, и долму готовить, и лимузины богатых «новых армян» сторожить. Смог оправиться материально лишь спустя годы, когда удалось заняться монтажом и наладкой локальных компьютерных сетей.

И все бы стало ничего: дети выросли умные и красивые, уже свои малыши у них народились и росли; в доме достаток, сам совсем молодой еще — живи и радуйся! Но нежданно-негаданно навалилась катастрофа.

Галстян не интересовался ни географией, ни метеорологией. Из географии твердо усвоил, что есть Европа, Россия, Япония, Армения; и далеко-далеко за океаном, в сказочно богатой Америке, живет с семьей двоюродный брат Самвел. А метеорология — это «погода на завтра»!

Когда появились сообщения о подъеме воды в Черном море, опасности не ощущал: от Армении до моря — ой, как далеко! Большинство из окружавших его людей моря никогда и не видели.

Старики смеялись:

— Что море?.. Вот озеро Севан, это да! Большое озеро, глубокое — мы в горы уйдем, туда никакое море не достанет! Разве не слышали вы, что праведник Ной со своим кораблем великий потоп на горе Арарат переждал?.. И животные у него были, и жена, и дети; и живой спустился, когда вода ушла. Большие ученые на той горе его ковчег нашли. Да-а! От Ноя потом все люди произошли, как раньше от Адама: и армяне, и грузины, и русские. Только турки от дьявола родились, это точно!.. А мы моря не боимся — мы в горы уйдем, ха-ха-ха-ха!

Только стихия вовсе не спрашивала их мнения. Когда исчезли под водой Абхазия и Аджария, вода подошла уже к Кутаиси и горным перевалам у Транскавказской магистрали, а с юга Индийский океан стал стремительно затапливать Иран и Ирак, поняли: надо уходить на север, в Россию! Иначе поздно будет… вода разливается нешуточно; то, что с Ноем было — чепуха, по сравнению с нынешней бедой!

И потянулись караваны беженцев. По пути с удивлением узнавали: бегут все окрестные народы — и все в одном направлении! Дороги запружены людьми, бьющимися за проходы на север.

Везде началась мобилизация. В Ереване, Ленинакане, Спитаке, Кировакане, Степанакерте срочно формировались механизированные бригады. Первые части уже начали бои с такими же частями из Грузии и Азербайджана.

Кто успевал на короткое время отбить участок магистрали, тот быстро-быстро старался пропихнуть вперед как можно больше своих. Самые боеспособные подразделения шли в головном походном охранении.

Осетины, дагестанцы, черкесы, чеченцы, кабардинцы и многие другие встали на пути. Им нужно было успеть эвакуировать своих — чужие с юга этому мешали. Объединившиеся теперь грузино-армянские части пошли на штурм заслона: разливавшееся Черное море не оставляло времени на раздумье, грозя перекрыть путь всем убегавшим своим соединением с Каспием через кубано-ставропольские и калмыцкие степи.

Павел был мобилизован в конце весны 2012 года. Семью отправил в эвакуацию раньше, страшно переживал без известий о них.

Он попал во Вторую Ереванскую бригаду командиром гранатометного взвода. Быстрым маршем бригада двинулась в Осетию направлением на Цхинвали; бои с грузинами уже прекратились, теперь действовали сообща. Впереди стояла огромная мусульманская масса и клич «Аллах акбар!» был ее знаменем.

Два месяца шли напряженные бои; успеха достичь не удавалось, а время «работало» против любой из сторон. Скопились огромные толпы беженцев — войска расталкивали их танками, освобождая путь армейским колоннам. Пища кончалась, в небе появились пыль и гарь от мировых ураганов и пожарищ, началось неизбежное похолодание. Женщины и дети кричали:

— Пусть Россия нам поможет… мы же свои, православные!

Крики остались без ответа, Россия не помогла.

Сходившим с ума от напряжения русским приходилось отражать атаки всех: в России не было места пришлым! Начавшись как местные эпизодические стычки, бои теперь целиком захватили Северный Кавказ, и пламенеющим шквалом продвигались к древним русским городам.

День и ночь, день и ночь грохотали пушки тут и там — железо и плоть прорывались сквозь огонь. Не хватало сил для отражения натиска!

Русские истекали кровью, их огромная прежде армия таяла на глазах. Боевые потери были чудовищны, а войска истощались еще разбегающимися дезертирами — полевые трибуналы и заградотряды не способны были никого остановить.

Не хватало боеприпасов и продовольствия. Мобильные рейдовые отряды войск МЧС реквизировали всю еду и пригодную теплую одежду для русских беженцев, стекавшихся к Москве — туда, где в существующих и спешно строящихся новых убежищах надеялись спасти людей.