Хроника глобального бреда

— Фортепиано.

— Я, знаешь, думаю, что каждому надо поучиться в музыкальной школе, если есть слух. Не обязательно даже заканчивать ее, но те знания и, главное — привычка к культуре, которые дают такие занятия, могут стать чрезвычайно важными для подростка; даже больше, пожалуй, для его дальнейшей взрослой жизни. Как ты считаешь?

— Вне всякого сомнения. Мне вот неважно было, хорошо ли я научусь играть на пианино, но уроки музыкальной литературы и сольфеджио приносили несравненное наслаждение.

— Да, и я замечу, что не обязательно становиться потом профессиональным музыкантом; можно ограничиться тем, что просто «пиликаешь» для себя — и то уже хорошо!.. Я вот закончил «музыкалку» по классу баяна, а никогда серьезно не был им увлечен: слишком трудный инструмент для обыденного применения — на нем нужно заниматься постоянно. Мне кажется, что лучше было бы учить детей играть на гармошке: она гораздо проще и курс обучения был бы намного короче — на бытовом уровне этого вполне хватало бы! Леш, а у вас в деревне на гармонях «зажигали»?..

— У-у, еще как! Это же наша, курская песня: «Уж ты Порушка-Параня, ты за что любишь Ивана?»

— Ну, так могут в разных областях сказать!.. Главное то, что это образец русского напева. Помнишь телепередачи «Играй, гармонь!»?

— Конечно!

— Их мой земляк готовил — Геннадий Заволокин из Новосибирска. А потом его жена и сын продолжали. Жаль, что сам Заволокин так рано умер!

— Да, хорошие передачи были.

Посидели еще, попели, поболтали. Выпили, и спать улеглись: сильно уж быстро стали утомляться. Требовалось настоящее движение, и его пора уже подходила.

На вокзал пошли в понедельник второго ноября. Снег уже давно сошел, и земля неплохо прогрелась, но травки еще не предвиделось: сильно уж промерзла почва в прошедшую стужу. Сначала должны были прорасти мхи, грибы и лишайники, спорам которых даже сильный холод не очень страшен, а затем ветром или с птичками могло принести семена высших растений. Деревья, видневшиеся кое-где по округе, растрескались от мороза, но тем, что смогли устоять, внушали надежду, что и они когда-то оживут. Впрочем, могли уцелеть и семена трав.

Солнце уже грело вовсю, и термометр показывал пятнадцать градусов тепла. Хорьков по-хозяйски порылся на складе и подобрал себе и товарищам по комплекту летнего обмундирования: камуфляж, кепи и шнурованные высокие ботинки (берцы); заодно сменили и нижнее белье. Поскольку предстоявшие им земляные работы были очевидно связаны с пачкотней грязью и глиной, красивые на вид ботинки отставили на будущее и обулись в простые кирзовые сапоги: так практичнее.

Лопаты в котельной нашлись… и лом нашелся, и ведра, и носилки, а вот кирки нигде не было. Кирка пришлась бы куда лучше, да что ж поделать! Сложили в рюкзачок пищевой припас, отдали Муське распоряжения по хозяйству. После перекура «на дорожку» разобрали инструменты и свои автоматы: мало ли кто встретится!.. Вздохнув и неожиданно для самих себя перекрестившись, пошли.

В этот раз до стрелки шли недолго — минут пятнадцать. Земля уже высохла, грязи сверху насыпи не было, зато по обе стороны от нее рябились легким ветром огромные запруды из талого снега. Смыкавшиеся друг с другом на огромном пространстве, они являли собой одно бескрайнее озеро с большими и малыми островками суши посреди воды. Половодье занимало всю округу, нигде не было ни одной живой души. Муха, и та не пролетала!

Лешка по пути бормотал и нес, как всегда, всякую чушь:

— Щас, наверное, рыбы везде невпроворот. Половить, что ли?..

Александр серьезно отвечал:

— Не выйдет, она без воздуха передохла вся: сплошной лед стоит на несколько метров, только сверху вода… еще не скоро растает. Хотя, ты знаешь, мороженый карась или карп оттаивает и снова плавает без всякого ущерба! Может, и оживет какая-то рыбка, а нет, так с юга по Волге и Оке сюда приплывет.

Павел спросил:

— Здесь какая река?

— Так сама Ока и есть! Отсюда что-то не видно ее — она дальше идет на восток и уже в Нижнем Новгороде впадает в Волгу. Там красивый большой разлив с плесами и затоном, я его видел.

Подошли к стрелке — за ней лежали два трупа, виденные еще зимой. Бывшие когда-то белыми, овчинные полушубки на них скукожились, почернели… тела превратились в темную бесформенную массу, из которой торчали конечности и едва угадывалась головы. У одного руки раскинуты, у другого прижаты к телу; оба наполовину вросли в землю вместе с валенками. Рядом с ними из засохшей грязи виднелись части заржавевших автоматов — в метель их не заметили.

— А они несильно воняют! — невпопад ляпнул Хорьков.

— Подожди-и… это еще вымерзшие в воздухе микробы хорошо не размножились; еще как завоняют! — отозвался Александр. — Павел, узнаешь кого?..

— Нет.

Леха отсоединил от брошенного оружия рожки с патронами, очистил от земли, сунул в карман. Орлов не удержался:

— Господи! Тебе-то они зачем?.. Это же другой калибр!

— А так просто, пригодятся… Паше вон подойдут!

— Ну, ему и отдай! Че себе-то заныкал?

— Да пусть берет!.. Мне че, жалко, что ли?

— Вот Плюшкин, право слово! — вслух сказал Александр, и про себя отметил: — Молодец… хозяйственный! Хороший прапорщик мог из него получиться: всех генералов по миру пустил бы!

В здании сортировки насчитали двенадцать трупов с обеих сторон, стащили их вместе. Лешка шебутился в помещении, а Орлов и Галстян стояли перед погибшими молча, обнажив голову: каждый узнал кого-то из своих.

Вышли потом на улицу, закурили. Появился Хорьков, весело поведал:

— Я все «стволы» в угол сгреб!.. В карманах пошарил, гранаты забрал.

Александра немного покоробило от его слова «пошарил», но он все же похвалил «трофейщика»:

— Давай, давай, Леша — может еще пригодиться вся эта «лабудень»!

На самом вокзале промаялись уже до вечера. Со всех этажей и снизу, из подвала сволокли к выходу из здания чуть не сотню тел, которые заняли собой весь первый этаж. Леха обыскивал одежду убитых, собирал по кучкам боеприпасы и все ценное. Восклицал иногда:

— Во, кольцо золотое!.. Берем, пригодится. — Ха!.. Сашка, я компас нашел. Гли-ка: вон там север!

Неутомимо носился по залу, мимоходом спрашивал у Орлова:

— Шмутье куда? Оно провоняло все!.. — А документы?..

— Не бери ничего, все зароем: живые теперь не вспомнят мертвых.

После всех трудов долго сидели на улице, отдыхая; про обед и забыли. Пропотели насквозь, от усталости тряслись поджилки: давно так не «пахали»!.. Солнце уже клонилось к востоку; стало понемногу смеркаться, потянуло холодом.

— Пошли, хватит на сегодня, — сказал Александр, — завтра ямы копать начнем. Инструмент надо здесь оставить, потом все вместе заберем.

Когда дошли до бункера, сразу пошли к оврагу и наскоро обмылись: питьевую воду теперь тщательно берегли. Когда стал сходить снег, с ней возникли немалые проблемы; приходилось набирать талую из ближних водоемов и немедленно кипятить. Другой воды не было.

В каптерке перекурили, дали Мусе «наградную» порцию рыбки за образцовое несение службы, перехватили по кусочку сами и попадали спать.

Наутро все тело ломило от тяжелой работы, но наскоро собрались и снова пошли на вокзал. Место для могилы определили на пустыре за вокзалом — здесь было повыше и посуше, чем где-то еще. Чтобы не закапываться глубоко, границы ямы разнесли пошире: на десять раз по длине лопаты вдоль и на три поперек. Перед работой с полчаса курили и набирались решимости; сидели бы, наверное еще, да солнце уже пригревало и заставляло делать дело. Наконец встали и начали копать.

Земля оказалась на удивление мягкой, лишь кое-где требовался лом — им орудовал Лешка. Рыли на полтора метра; глубже лежала такая плотная глина, что лучше было в нее не соваться: все руки отмотает! Кроме того, под ногами стало влажно, так что пошли в длину. Копали молча, изредка перебрасываясь парой слов; к двум часам пополудни, с шестью перекурами отрыли едва половину намеченного.

Опять не обедали. Устали настолько, что задыхались; подкашивались ноги, дрожали руки, пот пер нескончаемо. Когда уселись на седьмой перекур, Александр сказал:

— Все, хорош! Пойдем домой: отдыхать надо, а то сами в эту яму уляжемся.

Павлик поддакнул, Леха рассмеялся:

— Э-эх, слабаки! Интеллигенты… мать вашу в дым!

Ему, выросшему в деревне и привычному к физическому труду, и невдомек было, что люди могут так уставать. У него даже мозолей на руках не было! Вернее, они были — набитые еще в детстве и не способные исчезнуть уже никогда, чем только облегчали работу. Зато Орлов и Галстян подносили ладони к лицу, разглядывали лопнувшие волдыри; дули на них, безуспешно пытаясь затушить жжение, подобное пылающему огню.

— Ну ее на фиг, потом дороем!.. — ругнулся Александр и махнул рукой. — Пошли!

Инструменты снова сложили в здании вокзала и поскорее двинулись домой, подальше от уже настоявшегося там тяжелого смрада. Хотя в воздухе было еще мало микробов, выдуваемых ветром из подземелий, но размножиться им — дело плевое! Кроме этого, изнутри мертвых тел вовсю «работали» оттаявшие теперь бактерии кишечного тракта; надо было поскорее заканчивать похоронную работу.

Снова пойти к вокзалу смогли только через день, когда Павел и Александр пришли в чувство от непомерной усталости и мозольной боли — мазей для лечения рук не было, поэтому обрабатывали их местно слабым раствором спирта. Подходящих рукавиц в складе не нашли, а их большие и толстые зимние не годились для работы с лопатой… зато отыскались какие-то детские гольфы, как раз подходившие к рукам — ими и воспользовались.

В этот раз работалось на удивление легко: организмы «интеллигентов» понемногу адаптировались к нагрузке. После полудня закончили рытье могилы и стали перетаскивать в нее останки убитых; менялись по схеме «третий — лишний»: пока двое шли с носилками, один отдыхал.

И наплевались, и наблевались от вони досыта — какой тут обед! Но до вечера уложили на дно ямы первый ряд будущего штабеля из мертвых тел. Во время перекура Орлов еще раз спросил Павла:

— Узнал кого?

Тот молча кивнул.

— Я тоже некоторых узнал. Пусть земля им будет пухом!..

Лешка в это время без устали носился в здание вокзала и обратно, похваляясь какими-то случайными находками. — Ну, этот навсегда «барахольщик», — молча усмехался Орлов. — Вот уж бесова душа — покою ей нет!

На следующий день до вечера носили в яму оставшиеся трупы, пока не закончили — от тел до края ямы оставалось еще полметра. Вполне достаточно: раскопать некому, а скорого появления собак и волков в округе не предвиделось.

Шестого ноября с утра и до середины дня уже успели все зарыть; сверху получилась горка еще на полметра. Из двух обломков брусков Лешка связал проволокой крест высотой с человека и прикрепил к нему кусок фанеры с надписью углем, сделанной Александром: «Помяни их, прохожий — здесь солдаты ушедшей эпохи».

Воткнули его поглубже в могильную насыпь, обратив надписью на восток: солнце теперь заходило там. Дали три залпа одиночными из автоматов, постояли минуту молча, сняв кепки. Орлов сказал, глядя на могилу:

— Прощайте, ребята… ваш удел теперь — вечность.

Махнул рукой, и все быстро пошли домой; на душе осталась тяжесть оттого, что сейчас не до большой тризны. В каптерке помянули усопших чаркой водки, покушали и легли спать.

Назавтра опять ходили на вокзал — вырыли еще одну большую яму, выстелили ее полиэтиленовыми мешками, найденными в подвале здания, и уложили туда все собранное оружие; это место предусмотрительно замаскировали. С собой унесли два цинка патронов разных калибров, пару автоматов АКС-74, десяток запасных магазинов к ним, три гранатомета «Муха» и ящик гранат.

Вечером в своем убежище отмечали девяносто восьмую годовщину Великого Октября.

Они называли теперь свой бункер «домом» — ни у кого же и не было теперь другого дома!.. То, что существовало до катастрофы, оказалось разрушенным стихией, и им некуда было больше идти.

Как ждали парни окончания бедствия и наступления весны! И вот весна наступила, но беда не кончилась; именно теперь, когда стала возможной новая свободная жизнь, они остро почувствовали двусмысленность своего положения, о чем раньше серьезно не задумывались. Надо было решать, как жить дальше, а никакой продуктивной идеи не возникало.

Нельзя было вечно сидеть в убежище: рано или поздно запасы еды кончатся. А как же тогда ее добывать?.. Была бы живность в лесах, они могли бы охотиться; была бы скотина — могли бы со временем развести подсобное хозяйство. Но ведь ни того, ни другого нет! Как же тогда быть?.. Ответа пока не находилось. Не было достойного начала новой жизни, не было ничего такого, что могло бы подвигнуть к нему. Это состояние подвешенности раздражало: нервы взвинчивались, и вчерашние друзья стали ссориться из-за пустяков. Наконец не выдержали и напились.

Пили целую неделю — по черному, до поросячьего визга, до немощной блевотины. Не ели, не мылись, не брились, ссались под себя в пьяном забытьи; вставали только для того, чтобы дотянуться до кружки со спиртом, «глыкнуть» и снова упасть на топчан, утратив сознание. Знатокам известно, что такое состояние продолжается ровно до тех пор, когда «уже ничего не лезет» — и заканчивается неожиданно для самого пьющего: вот не лезет больше и все!..

Трое суток потом не могли уснуть. В течение первых суток по очереди «дразнили» помойное ведро, исполняя популярную «арию Рыголетто» из оперы «Дуро…б» — у кого громче получится, и без конца пили воду: кто не пьет водки, тот не знает вкуса воды!.. Вторые сутки потели и тряслись от озноба, стонали и матерились, не в силах затопить печку; на третьи поползли в туалет на «полусогнутых».

Лешка очухался первым: умылся, накормил изголодавшуюся Муську, растопил, наконец-то, печку и поставил чайник. Уже к вечеру поели сами по чуть-чуть и хоть немного подремали ночью.

На четвертые сутки помылись, побрились и навели порядок в каптерке; жизнь пошла своим чередом. И странное дело! — блуждавшая где-то идея обнаружилась сама собой. Хорьков предложил:

— Пошли, по округе пошаримся!

Вот этим своим любимым «пошаримся» он и выручил всех. Господи, и они столько думали!.. Ну, конечно же, надо идти… искать новые обстоятельства, которые натолкнут на верный путь.

Сразу повеселели, стали готовиться к походу.

— Куда пойдем-то? — спросил Павел.

— А куда ноги выведут!.. — ответил Александр.

— Да я знаю куда! — заявил Леха. — В поселок пойдем — тут недалеко.

Ночью спали крепко.

Наутро встали пораньше. Плотно позавтракали, взяли небольшой «перекус», оружие и пошли. Двигались в направлении жилого сектора; Леха резво вел их по закоулкам среди развалин, неведомо как разбирая дорогу, но вскоре ребята уже очутились на улице разрушенного землетрясениями и ураганами пристанционного поселка. Все пространство между домами было по колено усыпано самыми разными обломками, крыши с жилищ сорвало; стены — где высились до половины, а где и упали до земли. Ни одной живой души не наблюдалось.

Хорьков успевал первым обследовать каждый дом, пока другие перекуривали на улице, и звал внутрь, если находил там что-то стоящее — в его понимании. «Стоящим», как всегда, оказывалось разное барахло, которому была теперь грош цена: что толку от японского телевизора или музыкального центра, когда некому транслировать программы?

Орлов не выдержал и задал Хорькову четкую ориентацию:

— Дурью не майся, ищи только еду!

Тот кивнул и галопом унесся куда-то. Вскоре раздался его пронзительный возглас:

— Сюда, скорей!..

Метнулись на голос, на всякий случай сорвав автоматы с плеча. Леха стоял посреди развалин, улыбаясь от уха до уха и держа в руках какие-то мешочки; оглядевшись, поняли, что попали в бывшую кладовую какой-то запасливой хозяйки.

Чего тут только не было!.. Консервы в жестяных банках валялись на полу прямо грудой; разнообразная крупа рассыпалась по полу, но большей частью уцелела в мешочках и кастрюльках; множество разносолов, компотов и варений безвозвратно пропало в лопнувших стеклянных банках, но помещенные в жестяную тару выдержали прошедшую стужу. Мука стояла в двух мешках; сахара, соли, свечей и прочей дребедени хранилось изрядно.

Потолок кладовки выдержал сотрясения и не пускал сюда ветер со снегом, поэтому многие продукты хорошо перенесли катаклизм: что сделается от мороза крупе или тушенке!..

— Это мы неплохо попали! — резюмировал Орлов. — Давай, дуй, Леха, ищи какую-нибудь телегу: на себе тяжело таскать.

Хорьков мгновенно испарился и уже через десять минут появился с хорошей садовой тележкой. Стали делать рейсы в свое убежище и так трудились четыре дня, пополняя бункерные запасы.

Настроение сразу улучшилось: город большой — пока все не испортилось, можно много продуктов собрать! Однако не было еще подвижки к кардинальному решению проблемы организации будущей жизни. Ну, просидят они еще здесь лето, просидят зиму, а что дальше?.. Надо же как-то людей искать, сообща налаживать осмысленное существование. Сколько можно таиться тут как кротам? Было очевидно, что ребятам не хватает человеческого общества.

На совместном совете решили пожить еще в бункере в течение этого лета, поскольку запасы позволяют, а осенью двигаться в сторону Москвы: неясность общей обстановки не давала им покоя.

Шли недели. Появилась, наконец, травка, проросшая из глубинных слоев земли, набухли почки некоторых деревьев; вскоре зелень уже заметно оживила пейзаж.

— Жива природа, мужики, жива! — радовался Александр, поднимая настроение себе и соратникам. Снаружи бункера было видно, как покрываются белым цветом яблоньки в садах разрушенного поселка.

Выходили ночью смотреть на звездное небо… и никто не знал никаких созвездий! Орлов припоминал, что на южном небе должны быть Чаша, Треугольник, Гончие Псы, Южный Крест, Феникс, Центавр, Павлин… еще что-то, но он и сам не мог их показать. Лишь с помощью компаса решили, что одна группка звезд похожа на Южный Крест (некий южный аналог северной Малой Медведицы с ее Полярной звездой); по крайней мере, стрелка компаса показывала направление в сторону этой группы. Так и «постановили»: считать ее искомым созвездием «до поступления новых сведений со стороны официальной науки».

Александр еще долго смотрел в небесную черноту, пока не сказал:

— А сдается мне, парни, что вон та яркая звездочка на склоне неба — градусов на восемьдесят по часовой стрелке от Южного Креста — есть Сириус, главная звезда Большого Пса. Там наши «папки» и «мамки» живут! Да-а, че вы смеетесь?.. У египтян верховным богом был Осирис, а это не кто иной, как Сириус — просто они так исказили это слово. Многие, кто имел контакт с инопланетянами, говорят, что те прилетели с планеты системы Сириуса. Мне кажется, что это все же египтяне переняли свое знание от этрусков, которые были гораздо ближе к пришельцам по своему атлантическому происхождению, а не наоборот. Если так полагать, то все сходится: наши «шнурки» оттуда — вот вам крест во все пузо!..

Друзья долго хохотали.

Однажды после молчаливых раздумий Орлов сказал:

— Ну что ж, ребята, надо транспорт какой-то искать. Уже январь скоро — июль по-новому — пора к отъезду готовиться. До Москвы километров двести — пешочком «не фонтан»!

Всезнающий Леха повел их к гаражам. Это был большой гаражный кооператив — боксов на двести; некоторые из них обвалились, но общая масса стояла на удивление крепко. В разрушенных гаражах нашли кувалду и стали пробивать стены, одну за другой.

Лишь в некоторых боксах стояли нетронутые машины, а большинство были пусты — их хозяева, видимо, уехали в московскую эвакуацию на своей технике. В одном гараже нашли вездеход «УАЗ» в хорошем состоянии, в другом — подходящий автоприцеп. То, что надо!.. С разных машин слили бензин — вышло двести пятьдесят литров; заправили бак машины и два столитровых полиэтиленовых бочонка. Емкости поставили в автоприцеп и накрыли его чехлом; места там оставалось еще немало. Теперь проблемой стало найти подходящий аккумулятор.

Провозились еще полдня, но все же нашли один сухозаряженный, которому прежний мороз стал нипочем (залитые батареи все полопались от холода); там же нашли серную кислоту, которая и не могла замерзнуть. Дистиллированной воды не было — для приготовления раствора электролита использовали обычную: никто не думал ездить на этой машине много лет, так что и беречь ее было незачем.

Установив аккумулятор, движок «раскочегарили» быстро: все же водители!.. Мотор работал хорошо, теперь душа была спокойна. Леха сел за руль и поехали к бункеру. С трудом, но по засыпанным обломками дорогам все же пробрались к себе.

Вечером обсудили вопрос времени и решили не ждать осени, а ехать поскорее: всем уже не терпелось! Нагрузили продуктами салон и кузов прицепа, лишнее оружие брать не стали. Пускай лежит себе в тайнике — на машине всегда можно за ним вернуться!.. Так же решили поступить и с продуктами. В бункере оставался еще немалый запас, и его лучше было сберечь как НЗ: мало ли, как обернется все по дороге. Лаз в подземелье тщательно замаскировали.

Проблема была с Муськой: жалко оставлять ее одну, но все же решили оставить. Это потому, что во время своего «сидения» в бункере не раз замечали: мыши в бункере есть. То тут, то там мешки со снедью были погрызены, а сама пушистая «хозяйка» нет-нет, да отлучалась куда-то по ночам. Яснее ясного — охотилась!.. Двадцать градусов мороза в помещении для мышей — сущая чепуха, норы они могли нарыть где угодно, так что голодать кошке вряд ли пришлось бы.

Собрались, наконец. Наказали Мусе беречь добро и поехали — надо было еще заглянуть в гаражи и раздобыть смазочного масла, о котором в спешке забыли, хотя оно и попадалось на глаза.

Масло нашли быстро, и хотели уже, было садиться в машину, как вдруг увидели то, от чего просто остолбенели: в полусотне метров стояла и смотрела на них… собака! Настоящая и живая — маленькая, лохматенькая замухрыженная дворовая шавка. Вид ее настолько ошеломил ребят, что они потеряли дар речи; разгадка удивления заключалась в том, что эта собака не могла выжить в одиночку: кто-то кормил и согревал ее в прошлую стужу. А это значило, что где-то рядом находятся ее хозяева!..

Растерявшиеся солдаты не знали, что им делать; собачонка молча смотрела на них, а они на нее. Опомнившийся первым Павел попытался подманить гостью, но та не подходила; напротив — медленно потрусила куда-то. Орлов воскликнул:

— Надо проследить, куда побежит… там люди!

Все вместе пошли за собачкой. Та бежала не спеша, часто оглядываясь и останавливаясь; наконец юркнула за угол развалин и пропала из виду. Друзья подбежали к этому месту и стали оглядываться: дворняжки нигде не было, как будто она провалилась сквозь землю. Александр догадался:

— Где-то нора, надо искать!

Стали осматривать окрестности. Нору вскоре обнаружили, а в десяти шагах от нее и покосившуюся дверь в какой-то лаз, окруженную остатками кирпичных стен и концами стальной арматуры.

— Там кто-то есть, — резонно предположил Павел. — Посмотрим?..

Александр ответил:

— Давай, только осторожно!

Лешка вмешался:

— Че лезть?.. Подождем — кто-нибудь сам выйдет.

Ситуация была трагикомической: они так желали встречи с людьми, и теперь сами боялись их!.. Так же вот испугался Робинзон Крузо, когда увидел на побережье своего острова следы человеческих ног.

Послушались Хорькова и решили подождать; оружие взяли на изготовку и между делом закурили. Минут через пять из норки в земле показалась голова собачки — она не выходила наружу, только смотрела на них; потом тявкнула пару раз и скрылась в глубине.

Наверное, она побеспокоила подземных обитателей, потому что дверь зашаталась и отворилась — из-за нее вышла девочка лет семи, одетая в лохмотья и шаль. Увидев солдат, она вздрогнула и с криком «Мама!» бросилась обратно; бойцы устремились за ней, сразу поняв, что внизу простые гражданские жители, не представляющие опасности.

Спустившись вниз по каменной лестнице, они оказались в коридоре с кирпичными стенами, а затем и в подвальной комнате, открыв попавшуюся по пути дверь, из-за краев которой пробивалась едва заметная полоска света. В этой комнате увидели два существа, прижавшиеся друг к другу в углу возле небольшой печки; они похожи были на мать и дочь — обе сильно напугались при виде солдат. Мать сразу закричала:

— Не надо, не трогайте детей! Не убивайте детей!..

Вошедшие опустили автоматы. Они уже разглядели при свете огня из печки, что в маленькой комнате никого больше нет, кроме матери с девочкой и кого-то на лежанке; в углу — слева от входа — казалось, лежал еще кто-то, но он был накрыт покрывалом с головой. Лохматая собачка забилась от страха в дальний угол комнаты и молча таилась там; женщина шептала какую-то молитву.

— Кто вы? — спросил Орлов.

Никто не отвечал.

— Кто вы, чего боитесь? — опять спросил Александр. — Что-то случилось?..

Неожиданно девочка всхлипнула:

— Мама, это не те солдаты — это другие!

Ее мать молчала.

— Да что случилось-то? Расскажите! — допытывался Орлов. — Не бойтесь, мы вас не тронем! Здесь кто-то был?..

Женщина пришла в себя, стала отвечать.

— Здесь солдаты были… другие солдаты. Убили мужа, надругались над старшей дочкой, забрали всю еду. Мы умрем теперь! О, боже, боже!..

— Успокойтесь! Какие солдаты, откуда?

— Я не знаю, пришли нежданно. Это грабители!

— Нерусские?

— Нет, русские!.. Мужа так били, так били: он же заступался. Они его застрелили прямо из автомата!

— Это он лежит?

— Да. Нас тоже били… все-все забрали, мы умрем теперь!

— Они один раз были?

— Да.

— Вчера?

— Да.

— Сколько их было?

— Восемь, что ли…

— Сказали, что еще придут?

— Я не знаю, я ничего не помню!..

— Так, ну ясно все. Мужики, похоже, мародеры объявились!

Ребята поддакнули. Орлов добавил:

— Вы, граждане, нас не бойтесь — мы вам поможем. Быстро собирайтесь: поедете с нами, а то они могут вернуться. Убитого мы сейчас похороним. Лопаты есть?.. Мы возьмем их.

Солдаты взяли две лопаты, и пошли на улицу. Там Лешка опять, было, завел свою «песню»: зачем, мол, они нам, и так места в машине нет!.. Орлову стоило только повернуться, и тот, увидев бешеные глаза, сразу умолк.

Могилу копали здесь же в развалинах — управились довольно быстро. Уложили покойного, наскоро засыпали, поставили малый крестик.

— Как его звали? — спросил Орлов.

— Кузнецов Александр Петрович, — ответила женщина.

— Тезка, значит… Сейчас не до церемоний, быстро одевайтесь! Берите только самое необходимое.

— Собачку можно взять? — спросила девочка.

— Можно. И не плачьте сейчас: плакать будем потом!

Старшую дочь положили на пол салона, освободив ей уголок от мешков с продуктами; Павел и мать с дочкой сели на боковые места. Лешка был за рулем, Александр рядом.

Когда выезжали на окраину, увидели поодаль около десятка мужчин в обтрепанной армейской форме — те открыли беспорядочную автоматную стрельбу в их сторону. За развалинами крайнего дома Орлов приказал остановиться и скомандовал:

— Хорьков, Галстян… с оружием за мной, быстро!

Из-за угла дома видели, как фигуры мародеров приближаются на бегу. Подпустили на полста метров и прицельно ударили по ним из трех стволов: половину перебили, остальные залегли. Орлов крикнул:

— В машину!

Когда уселись, добавил:

— Газуй, Хорек!..

«Уазик» споро выскочил на шоссе, где за строениями нападавшие уже не могли их достать. Асфальт был весь покорежен — мчались по изрытой грунтовке вдоль полотна трассы, где препятствий поменьше. Машина наматывала на спидометр километр за километром, разрушенный город все дальше и дальше уходил из поля зрения.

Никто не мог представить, сколько испытаний придется им пережить впереди. Сейчас они неслись по пыльной дороге с двуединой целью: встретиться с другими людьми, и выжить — вместе с ними и для них.

Долгое ожидание завершения многолетнего кризиса кончилось. Для всех пассажиров старенького «уазика» начиналась новая эпоха: они переживали свой Исход, который, возможно, станет для многих россиян равным библейскому исходу евреев из Египта.

Случайные беглецы не знали еще, сколько он продлится и чем закончится. Такое может быть известно только Творцу судеб — действительных или книжных…

КНИГА ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Летом 2015 года климатическая картина на всех континентах Земли почти сравнялась с такой же картиной трехлетней давности. В небе над Центральной Россией оставалась еще едва заметная дымка, но солнце светило уже весьма ярко, дни и ночи сменяли друг друга обычным порядком. Везде, где раньше жили люди, сейчас громоздились развалины, покрытые толстым слоем грязи, оставшейся от растаявшего снега, перемешанного с пылью и сажей. То тут, то там ландшафт был изборожден камнями, проносившимися с бывшими бурными совсем недавно, а теперь иссохшими потоками талой воды — снежные озера уже впитались в почву, оставаясь лишь в глубоких оврагах. Многие деревья и кустарники смело водой и грязью, но некоторые уцелели и внушали надежду, что со временем они наберут силу; свежая травка радовала глаза, все больше проявляясь на стенах кажущихся бездонными трещин и провалов от землетрясений и на склонах чередующихся с ними вновь образовавшихся гор.

Не хватало пока главного — того многообразия животной жизни, которое было раньше. Но к середине декабря (по-новому июня) появились все же первые насекомые, а с ними и мелкие перелетные птички: из глубины земли выползли на свет первые жучки и разного рода червячки, составившие пернатым корм. Мышки-норушки тоже вынырнули из укромных подвальных мест и стали активно осваивать окрестности; и им, и насекомым на первых порах стало пищей самое значимое богатство земного дома — зеленая трава.