Хроника глобального бреда

Уже под Воронежем российским войскам пришлось нанести первые тактические ядерные удары по скоплениям наступавших кавказцев; их повторяли потом еще и еще — другого способа остановить гигантский живой таран не было. Центральное правительство уже впадало в истерический паралич, не в силах регулировать отступление и оборону в условиях хаоса, создаваемого все прибывающими и прибывающими массами эвакуированных. Все неудержимо скользило в гибельную пропасть анархии.

Противник подступал к столице — Москву не могли теперь спасти никакие сибирские дивизии, потому что этих дивизий просто не было. Никакое чудо уже не могло помочь!..

Но чудо произошло: в стратегическое управление ходом битвы вступил давний союзник России — Генерал Мороз. Стоило помнить об историческом уроке двух Отечественных войн, забытом в суматохе и растерянности.

Стужа, голод и мгла накрыли захлебнувшийся в крови фронт; словно мифические чудовища, они алчно и без разбора пожирали остатки живого с обеих его сторон. И если у оборонявшихся еще оставались резервы, то у наступавших они уже давно иссякли. В таких условиях скорая победа русской армии стала предрешена: долгий и успешный натиск южан иссяк столь внезапно, будто они разом шагнули в разверзшуюся бездну.

Ютились еще кое-где по подвалам мелкие группы захватчиков, не способные уже двигаться вперед, но дни их были сочтены. Дальше Тулы и Калуги пройти не смог никто — все умерли от холода, голода и потери жизненных сил.

Павел Галстян, бывший в составе нескольких кавказских соединений, прорвавшихся к Туле, перенес все лишения, выпавшие на их долю общей Беды.

Надеявшиеся вначале на помощь России, армяне и грузины скоро поняли, что ее не будет. Более того, российские войска били по ним так же, как и по всем другим, не делая никакого различия.

— Плохи у русских дела, раз никого не жалеют, — поняли солдаты. И тоже ударили по россиянам — сильно и гневно!

И у Ростова, и у Воронежа Павел с ожесточением жег и жег российские танки, проклиная русских за предательство.

Его миновали тяжелые ранения — пару раз только легко зацепило осколками. Зато он видел, как десятками и сотнями гибнут бойцы вокруг него, как убивают они сами; видел всю жестокость, кровь и грязь войны. Растерзанные снарядами трупы уже не вызывали у него того сострадания, которое было вначале пути на север.

Ни конца, ни края не видно было торжествующему вокруг аду! Сплошной бред сумасшедшего… бред сумасшедшей планеты.

Выросший под надежным крылом великой державы, он и подумать раньше не мог, что когда-то окажется на войне: на СССР, разгромивший немецкий фашизм, никто и никогда не мог больше напасть. Это было исключено!.. Отслужив в Советской Армии, он просто отдал Родине свой долг, как отдал бы соседу три рубля, занятые до получки: нельзя не отдавать долги!

В прошедших боях душа его настолько очерствела, что откликалась теперь только на одно-единственное — он горевал по своим пропавшим близким. Ни одной весточки не получил от них, ни одного словца с самого начала бегства с отчей земли. И каждый день видел при этом заснеженные степи, сплошь покрытые горками застывших трупов беженцев, шедших следом за войсками.

Если бойцов еще скудно кормили, то им доставались сущие крохи. Сердце обливалось кровью, когда понимал, что и его внуки, если еще живы, где-то так же тянут к солдатам тонкие ручонки с жалобной просьбой кусочка пищи, как не раз просили и у него. Он отдавал тогда все, что было в карманах, сам питаясь потом только горькими слезами.

Все эти беженцы погибли, а значит, погибли и его родные — безвинные жертвы глобальной катастрофы. Небо над головой будто проклинало их, не ведавших, за какие грехи. Пыль от ураганов, прокатывавшихся по всей Земле, сажа от вулканов и пожарищ все чернили и чернили его.

У полузатопленного Ростова сверху висела еще лишь легкая дымка; у Воронежа шли уже в сумерках; сейчас же ночь была бесконечна и необъятна, а холод все нарастал. Русские побросали свои танки и автомашины в степях и буераках от Воронежа до Курска: двигатели не работали на сильном морозе; гранатометчики Галстяна шли теперь налегке. Но сколько же истомляющих тело и душу верст будет в их долгом пути?!.. Никто не мог сказать.

На подступах к Туле уже еле шевелились, волоча вручную сани с боеприпасами и тяжелым оружием. В сутки по заснеженным дорогам, с боем продвигались лишь несколько километров.

Шаг в сторону от обочины грозил смертью. И дело было не в минах: снег в глубоких кюветах затягивал в себя, точно болото! Без чужой помощи обессиленному трудно выбраться из такой западни — почти невозможно. В рыхлом снегу можно было просто утонуть!

Еще шли вперед, густо оставляя за собой окоченевшие трупы; верилось, что конец близок. Двигало одно — впереди тепло и еда!

Русские оборонялись слабо, понимая, что уже нет в этом острой необходимости: скоро противник «кончится»! Но перестрелки иногда возникали.

Тот бой у вокзала стал последним для Павла. От его батальона осталось не больше полусотни голодных и обмороженных бойцов. Теперь и жертвы уже не делили на две категории — раненых и убитых; раненых никто не лечил, и все они вскоре присоединялись к погибшим, пополняя список безвозвратных потерь.

Изможденные солдаты обосновались в подвале элеватора, разожгли костры из собранных обломков и молча уселись вокруг них: есть было нечего. Согрели кипяток, пили его, обжигаясь. Разведка донесла, что русские близко — на вокзале; все встрепенулись: у русских еда! Схватив оружие, ринулись вперед.

Преодолев сотню метров, увидели солдат противника. Пока устанавливали ДШК, те убежали, растворившись во мгле. Долго били наугад в темноту, потом пошли дальше.

У стрелки на пути к вокзалу их встретили огнем — упали первые убитые. Не сговариваясь, с едва похожим на крик стоном «а-а!» бросились вперед; от здания сортировки застрочили автоматы. Вломились туда обезумевшей толпой, невзирая на огонь, быстро расстреляли все и вся; обшаривали трупы противостоявших им, находя только крошки или ничего не находя. Стало ясно: это лишь тыловое охранение; основные силы там — на вокзале, и еда у них!

Едва отдышавшись, снова побежали, а вернее, поковыляли вперед. Из окон и дверей вокзала стреляли автоматчики, густо сея пули и мало в кого попадая.

Отчаянно рванулись к входу — изнутри ударил русский пулемет; крупнокалиберные пули в клочья разносили вбегавших, но их поток нельзя было остановить. Загремели гранаты, стрельба слилась в один протяжный вой.

Ползли по лестницам, этажам, заползали в комнаты. И стреляли, стреляли в чужих и своих, сходя с ума и не разбирая в темноте, куда палят, пока не в кого стало стрелять! По этажам с дикими стонами ползали раненые — их покидали последние силы. Скоро все они окоченели.

Галстян, пробравшийся в ходе боя в подвал, забился в какую-то комнату, лежал там и трясся от озноба: пуля ударила ему сзади в правое бедро. Горячая кровь текла по штанам на пол и в валенки.

Превозмогая немощь, он достал перевязочный пакет и намотал весь бинт на ногу, не видя, попадает ли на рану. Обессиленный, впал в забытье.

Очнулся от холода, не помня, долго или нет, лежал без сознания. В комнате было намного теплее, чем на улице, но его сильно знобило.

Весь содрогаясь, в полной темноте, шарил руками по сторонам, собирал щепки, разное дерево, бумагу; негнущимися от холода пальцами достал спички, развел огонек, стал греться у него. Дым из комнаты хорошо вытягивало в маленькое окошечко у потолка, удушья не было. Набрав немного тепла, огляделся в свете костерка: вокруг столы и стулья, в углу раскрытый сейф со стопками бумаг, по стенам какие-то полки.

С огромным усилием поднялся. Раненая нога не болела, но сильно занемела; опираясь на нее как на деревяшку, враскоряку подошел к стульям, стал ломать их. Стульев, на его счастье, было много: вдоль стены они стояли целым рядом, один на другом. В сейфе набрал бумаги, рядом с ним заметил лист железа, прислоненный к стене; старый костер затушил, новый развел уже на этом листе, решив, что так будет лучше.

Скрутив из бумаги факел, пошел по коридору наверх — там все были мертвые. Содрав с них несколько бушлатов, вернулся в свою комнату. Оделся теплее, постелил бушлаты на пол, прилег у огня и стал умирать.

Еды все равно не было — только огонь; он понимал, что, обессилев окончательно, перестанет поддерживать его и просто замерзнет. Поэтому лежал, уже ни к чему не стремясь и ни о чем не думая. Думать было незачем: жизнь кончилась, он уже сам хотел умереть.

Но смерть не шла — организм боролся за свое существование, противясь воле хозяина. Тогда он уснул. Спал, просыпался, подбрасывал дрова в огонь, опять спал. Знал, что организм он обманет: все равно умрет!

…На четвертый день пришли русские.

Павел, так же как и Орлов перед ним, первые дни спал, ел, снова спал. И так же — на четвертый день — оправился, наконец, стал разговаривать. Говорил по-русски уже на удивление легко, почти без акцента; сказались высшее образование и работа, связанная с общением.

Очень худой, изголодавшийся, ел он с завидным аппетитом, и все время деликатно благодарил Леху, уже не проявлявшего к нему неприязни и отпускавшего рацион без лишней скупости. И не подумаешь, что сам хотел недавно пристрелить несчастного!..

Хорьков любил, оказывается, кашеварить. Вместо голой тушенки и перловой каши из банок готовил теперь горячие супчики, от рассольника до харчо, или просто из консервированной курицы и вермишели. Овощей было достаточно — стеклянные банки лопнули на морозе, но очистив их содержимое, все равно пускали его в дело.

Сильно не хватало им цельной картошки и хлеба, да обходились как-то картофельным порошком и сухарями. Вместо чая Лешка частенько варил кисель из брикетов или готовил какао и кофе с сухим молоком.

После долгой голодухи такое меню было просто райским!.. Мусе доставалась своя доля тушенки, курицы или рыбки из банок.

В общем, жили сытно: продуктов было много.

— Как не хватает кому-то сейчас таких разносолов! — думал иногда Орлов. — Хоть нас спасли этим складом «заботливые» эмчеэсовцы; иначе зачем они все это сюда собирали, как не для спасения людей? Мы тут мародерами не являемся!

Никто из троих не знал, сколько придется здесь пробыть — когда очистится небо, давая дорогу теплу и свету. Пока что надо было жить здесь и о лишнем не думать: дальше видно будет, как и что!

Раны Павла рубцевались хорошо; организм его оживился теперь, получив необходимые пищу и лечение. Сначала больной ходил оправиться, опираясь на кого-либо, затем с найденным в медскладе костылем, а вскоре — и вовсе на своих ногах. Попади случайная пуля в кость, быть бы ему сейчас на том свете!..

Время долгих разговоров еще не пришло: отходя понемногу от прошлого напряжения, больше молчали, чем говорили. Каждый вспоминал свое.

Александр, мысленно оглядываясь назад, удивлялся тому, что вообще остался жив. Наверное, судьба бережет! За все время отступления он не получил ни одного ранения: там ногу подвернул, там руку ушиб, здесь вон — на задницу шлепнулся, и больше ничего. Зато сколько ребят пришлось похоронить! Их могилы остались по всему, такому долгому и тяжкому, пути отступления.

А наступать обратно не придется. Это после стольких-то жертв!.. Незачем наступать: уже нет врагов, нет их государств и армий. Куда и для чего наступать?

Какая же странная это была война!.. И как хорошо, что она все-таки кончилась.

Победителей нет, побежденных нет — награждать некого и не за что.

Орлов помнил почти всех раненых. Сначала их эвакуировали в тыл, но когда началось поспешное бегство, и тылы куда-то подевались, помочь им мог уже только он.

Был у них врач отряда, да случилось глупое и непредсказуемое: еще по пути к фронту сманила этого ловеласа какая-то смазливая бабенка. Впереди пахло «жареным», в тылу он, видно, был нужнее, так что плюнул на присягу и к той бабенке дезертировал!.. Искать его в дороге никто не стал, а в Ростове врачей и так не хватало.

Александр же умел оказывать только фельдшерскую помощь, предназначенную лишь для продления жизни пациента до места эвакуации; другому не обучили. Что сложнее — дело врачебное, а не фельдшерское! Пришлось учиться на месте.

Это в наступлении медику тяжело: нужно и помощь оказать, и эвакуацию организовать, и за своими поспеть. А в обороне легче — хоть что-то сообразить успеваешь!.. Обстрелы только покоя не дают, все кишки вынимают. Но легче: санитары сами раненых подтаскивают — только успевай, коли «микстуру» — и ухаживают за ними с охотой, и в санбат готовы сопроводить. В санитары каждый норовит, лишь бы с передовой смыться!..

Еще со времени работы на «скорой помощи» умел Саша быстро оценивать тяжесть больного, споро определяться в диагнозе; ловко накладывал шины и повязки, «ставил» капельницы, вводил необходимые лекарства. На войне же пришлось еще и «резать», и «штопать»: тут не нужны были клизмы или горчичники!

Смело делал то, чего не делал раньше, следуя примитивной логике: «должно быть вот так»! И делал «так» — поправить все равно было некому. Слава богу, получалось!..

Только сложных полостных операций делать не мог — просто не умел; поэтому тяжелораненых в дальнейшем спешном отступлении спасти уже не мог: умирали, конечно, много намучившись. Зато выжившие и оклемавшиеся дружно благодарили его, называя «добрым Айболитом». Приятно было: по труду его и воздаяние его!..

Ростов уже здорово подтапливало — он стал перевалочным пунктом для всех движущихся к фронту и обратно. Тогда еще хватало и продовольствия, и лекарств, и боепитания; было далеко до той паники, которая охватила всех при потемнении неба и быстром наступлении зимы. Видели, что разливается море, понимали, что это из-за таяния арктических ледников, и не более — не знали тогда, что это только начало и бежать придется в адских условиях до самой Москвы!

Милиционеры, побывавшие на чеченской еще войне, по привычке называли их нынешнее состояние «командировкой». Ехали сюда, не понимая сложности обстановки и надеясь, быстро «отразив» противника, вернуться к семьям. Орлов свое знание о катастрофе держал при себе: усталые бойцы могли и морду набить, если хотя бы заикнулся о том ужасе, который предстоит пережить. Ребята ведь лихие были!

Это потом уже, за Воронежем, от их былой самоуверенности не осталось и следа: воевать стали умело, но даже не пытались нахалить, как раньше случалось. Пришло нормальное, адекватное восприятие окружающего.

В Ростове же ничего еще толком не умели, но бравады было… хоть отбавляй! И во всех воинских частях призванный недавно «молодняк» бахвалился своей крутостью и бесстрашием, мифическими подвигами в выдуманных боях, петухами подпрыгивая друг перед другом. Солдаты постарше посмеивались про себя, одергивая лишь сильно зарвавшихся: они уже больше видели и лучше понимали жизнь. Молодые же «петушки» резвились! Так всегда бывает до первого настоящего боя, да не дай бог, еще и до первого ранения. Тогда и маму зовут, и соплями утираются, а которых… и поносом прохватывает.

Нарвался однажды Александр на таких вот «петушков»! — из чужой части.

Повез двух легкораненых, еще из первых, в медсанбат, развернутый на окраине Ростова: городской госпиталь уже почти не работал, полузатопленный морем. Всю помощь оказывали в полевых условиях, но путь туда лежал через город.

Уже на окраине, на одном из перекрестков, водитель Серега остановил санитарный «уазик»: дорогу загородили два БТР, рядом с ними стояла небольшая толпа солдат. Кого-то били.

Орлов подошел с требованием освободить дорогу — его тут же «послали» в далекую даль. Он не стал ввязываться в ругань и посмотрел, кого бьют.

Били евреев. Евреи были настоящие — с большими бородами и «пейсами», одетые в черные сюртуки; их широкополые шляпы валялись на земле, и один солдатик отплясывал на них чечетку.

Били деловито: с замахом от плеча, передавая из рук в руки; кровавые брызги летели на бороды. Избиваемые не сопротивлялись, уже совсем теряя сознание.

— За что их? — спросил у ближнего бойца.

— Золото не отдают.

— Так это священники, хасиды — у них нет золота.

— Ага, нет! У евреев всегда золото есть. В Израиль, суки, побегут, так будет на что!

— Ну и пускай бегут.

— Х-хы! Они «свалят», а нам здесь загибаться? Вот уж хрен!

— Им некуда бежать, Израиль тоже затопило.

— Они найдут куда! С золотишком везде устроятся. Море, твари, замутили, теперь нас топит. А сами сбегут!

— Да как они море «замутят»? Оно само поднимается.

— Куда там! Это евреи че-то нахимичили.

— Они же не виноваты!

— Евреи — всегда виноваты. Мы им, гадам, покажем! Щас их вешать будут.

И впрямь, двое солдат уже перекидывали через сучья тополя веревку. Орлов не знал, что ему делать: как остановить неправый самосуд? Секунды шли.

Внезапно для себя выхватил из кобуры «макаров» и стал стрелять в воздух; водителю махнул рукой, призывая на помощь. Тот ничего не понял и от испуга стал резво разворачивать машину.

Экзекуторы опешили… стояли молча, поддерживая врагов руками, затем двинулись к нему. Александр бросился вперед и дважды «влепил» из пистолета в мостовую — пули с визгом разлетелись. Солдаты отпрянули, бросив несчастных.

Орлов схватил одного еврея за руку и поволок к развернувшейся машине. Распахнул дверь, запихал в салон — сзади на карачках уже подползал другой. Затолкал и его на пол салона, быстро прыгнул сам, крикнув Сереге:

— Гони!..

«Санитарка» с ревом рванула по улице. Смотревшие на происходящее с открытым ртом, солдаты опомнились, схватились за автоматы: две пули попали в заднее стекло, навылет прошили переднее. Но было уже поздно — машина юркнула в переулок.

«Водила» здорово гнал, и в санбат прилетели на одном духу. Трясущиеся евреи вывалились из машины, попадали на землю; плакали, бормоча слова благодарности. Орлов ничего не отвечал, зато Серега от души «зарядил» одному пинкаря в зад.

— Беги, давай!

Они побежали на подгибающихся ногах.

Раненых быстро сдали дежурному врачу и вернулись, объехав кругом тот перекресток. Шофер ворчал по пути:

— Че ты за них впрягся?.. Нужны они те были, в рот компот? Убить могли же!

Орлов молчал. Ему не жалко было тех евреев, только не мог он так легко поддаться чудовищной несправедливости, творимой разбушевавшимися «петушками». Про себя думал: — Фронта, сволочи, еще не видели, а «базлать» горазды. Ничего, обломаются!..

Несправедливость всегда царит на войне. Только уж больно странной была эта война! Война, в которой все правы.

Все войны всегда направлены на то, чтобы ограбить или избежать грабежа. Иногда их оправдывают необходимостью защиты демократических или социалистических идеалов; врут, отстаивая интересы класса или нации: грабящих или ограбляемых. Чья власть, тот и грабит!

Так или иначе, главная суть любой войны — стремление к грабежу слабого в случае победы сильного. Или самому, или с помощью марионеток.

А тут как-то не так все! Кавказцы и украинцы рвутся в Россию для спасения — не для того, чтобы что-то отобрать, а только, чтобы спастись. Даже ждут помощи с той стороны!.. Грабят и убивают они вынужденно, когда им отказывают в этом спасении.

Правы и те, и эти. Просто ресурсы ограничены: не прокормить в России десятки миллионов людей из скудных запасов… им даже места в убежищах не хватит! Конечно, пустили бы к себе, если бы была такая возможность. Но ее нет!

А они все рвутся и рвутся. И у них нет другого выхода: и так, и так гибель! Их не пускают, а они снова рвутся за спасением. И все правы! Глобальная получается несправедливость, от воли человека уже не зависящая.

— С ума сошла планета, если есть у нее хоть какой-то «ум»! — думал Александр. — Великий Вернадский писал, что есть, ноосферой называл… да что-то не похоже. Вот был бы Бог — только «настоящий», а не тот, про которого попы «лапшу» вешают, не допустил бы такого!..

Никто не мог знать тогда, сколько еще будущих несправедливостей сотворится в этом сумасшедшем мире. Простые, неизменные и всегда верные физические законы, управляющие движением Вселенной, оказываются несправедливыми, если в них не учтены судьбы маленьких простых людей. Законы эти безличны: к ним не обратишься, ничего-то они не ощущают.

А Бог — и есть совокупность таких законов, творящих мир. И этот «Бог» не внимает страданиям.

Как хочется верить в личного Бога!.. Такого, который услышал бы. Услышал и пожалел.

Земля стремилась сейчас к половинной точке полной дуги своего переворота.

Евразия уже «проскочила» через широту экватора, когда солнце еще хорошо прогревало ее, и двигалась теперь к южному магнитному полюсу, охлаждаясь все больше и больше. Только за полюсом станет теплеть снова. Полюса — это точки максимального удаления от Солнца поверхности вращающейся планеты; потому там так холодно и лучше, если преодолеть их поскорее. А до настоящего тепла еще далеко!.. Оно придет тогда, когда уляжется пыль, висящая в воздухе.

Северная Америка к этому времени просто погибла от стужи, пройдя первой через северный магнитный полюс; главный меридиан поворота протянулся по ее восточному побережью вблизи Нью-Йорка. Правительства США и Канады, не слушавшие предупреждений о грядущем, практически ничего не успели сделать для спасения людей. Когда они осознали масштаб угрозы, было уже поздно: все происходило быстро и неотвратимо, очень похоже на то, как было показано подобное в фильме «Послезавтра». Только в фильме потеплело слишком уж скоро, а большинство людей успело спастись в Мексике. Но это в кино!.. Реальность стала страшной.

Спаслись только те, кто успел закрыться в старых противоатомных убежищах времен «холодной войны» в гористой местности. Поскольку запасенных продуктов там было мало, эти люди пережили ужасный голод: просто не успели завезти туда продукты в достаточном количестве, пока еще не перемело снегом все дороги! Множество людей и в убежищах погибло; их выносили наверх, в стужу, расчищая путь от мерзлых тел других несчастных, не допущенных к спасению. Снаружи убежищ завывали ураганы, континент сотрясали землетрясения. «Многоэтажная Америка» рушилась; одноэтажная, впрочем, тоже. Рухнула вся жизнь!.. Одно радовало выживших: их страны приближались к экватору — «потеплело» до минус сорока, уже можно было выходить из бункеров на поиск продуктов. Студеный полюс пройден, хотя солнце обогреет по-настоящему еще не скоро.

В районе северного магнитного полюса сейчас была Мексика; подходила «очередь» Южной Америки. Бразилия оказалась дальше других латиноамериканских стран от главного меридиана поворота, который прошел по западному побережью континента, и все же она находилась слишком близко — всего в трех тысячах километров от него! Правительство страны все силы бросало на строительство убежищ и сбор продуктов; люди спешили в Бразилию, не зная, что места им не хватит, время упущено. Столбик термометра тут уже упал до минус сорока, а затем и шестидесяти градусов; шансов выжить почти не было.

Австралию залили океаны до горной ее части и вскоре взялись льдом. Готовых убежищ не было, ведь страна не собиралась никогда воевать! Собрав усилия, немногие отчаянные успели срочно подготовить новые укрытия в горах. Мороз здесь был очень силен: восемьдесят и больше градусов; даже с печкой и запасом продуктов, в простой землянке в горах выжить было почти невозможно. Материк беспрерывно трясло — на суше и под водой, он опускался в океан, как некогда опустилась в него легендарная Атлантида; снежные ураганы заметали все. Кого было радовать тем, что Австралия уже преодолела южный магнитный полюс и движется теперь к экватору, где «потеплеет» до минус двадцати?.. Почти все люди погибли.

Африку затопило с севера и юга, а также по всей береговой полосе — больше в акватории Гвинейского залива. Великие пустыни — Сахара и Калахари, снова стали дном моря, чем были и прежде. Погибло огромное количество людей! Но в гористой части бывших «экваториальных» джунглей в глубоких норах сносно ютилась мизерная часть африканцев при температуре снаружи минус десять-пятнадцать градусов. В основном это была родоплеменная верхушка, захватившая себе всю пищу и скот; простолюдины вымерли от голода и холода. Мороз для Африки — не шутка!.. На континенте уже теплело, потому что он прошел через южные полярные широты, и сорокоградусная стужа ему больше не грозила. Низинную часть материка заняло разлившимися реками, схватило нетолстым, легко ломающимся льдом — рыба из-под него так и рвалась к глотку кислорода, что позволяло спасшимся жителям суши утолять свой острый голод. Уцелевшие крокодилы и бегемоты отходили иногда от спячки и вяло соображали, не в силах осознать, что же тут произошло. Так ничего и не поняв, очумелые плюхались обратно в воду, сохранявшую тепло лучше, чем промерзший воздух.

Страны прибрежного Средиземноморья, Балтии, Ближнего и Среднего Востока, а также Индию, большую часть Китая, тихоокеанские островные государства и Японию просто «смыло», как и предполагал Орлов.

Мусульманское население Малой Азии лишь небольшой частью перебралось в Египет и ближние государства, где радушного приема не встретило — пищи и убежищ было очень мало, спасением эта миграция не стала. Большинство же не сдвинулось с места, вверив себя воле всемилостивого и милосердного Аллаха.

В гористой части Израиля скрывались только немногие отважные, а большую часть жителей удалось эвакуировать в страны Европы, нигде не препятствовавшие этому. Нагрузка на средиземноморские паромы была очень большой, но моряки справились; сыграло важную роль то, что эвакуация началась загодя благодаря своевременному предупреждению из Москвы руководства этой страны о надвигающейся катастрофе.

И Африка, и Европа были далеки от главного меридиана поворота Земли — «проходить» через полюса полностью им не пришлось. В России этот меридиан протянулся через Восточную Сибирь в районе озера Байкал, где к тому времени и так не осталось живых: по всей Сибири разлилось, и покрылось многометровым льдом огромное море.

В Северной Европе тоже сформировалась гигантская ледниковая плита — свободной от моря и льда осталась лишь суша вблизи Альп. Южная Европа почти целиком скрылась под водой и застыла от мороза; над заснеженной равниной высились лишь Пиренеи, Апеннины и горы Балканского полуострова. Здесь скорее растает лед и отступит вода, чем на севере.

Европейцам и россиянам помогли подготовиться к наступлению беды первые сообщения о происходящем в Америке: стало ясно, что нужно делать для спасения людей. И все равно человеческие и материальные потери в Европе и России были чудовищны. Уцелевших тоже «выручили» противоатомные убежища; много подобных убежищ успели еще построить до главных событий. Кто в них не попал, тот вскоре погиб — далеко ведь не каждый понимал огромного масштаба трагических событий! Не отпускало от себя накопленное десятилетиями, а то и веками добро. А многочисленные подземные затворники мужественно переносили теперь тяготы совершающегося, справедливо надеясь выжить. Их надежды оправдаются, они выживут.

Нигде на планете нельзя было пережить катастрофу «налегке», без тяжелых потерь — экономика и инфраструктура всех стран мира рухнули. К отсутствию солнечного света и стуже добавились разрушения от непрекращающихся ураганов и землетрясений; все вулканы проснулись, действующие и давно потухшие. Сама цивилизация оказалась на пороге гибели, да фактически, уже и погибла.

Все люди думали об одном: куда деваться им, возомнившим, было себя повелителями Земли?.. где тот сумасшедший дом, в котором можно укрыться и сберечь рассудок? Из душ несчастных рвался крик: «Мать-природа, что же ты творишь? Мы ведь дети твои!» Ответа не было, и быть не могло.

Как же ясно стало теперь, что все усилия и все чаяния миллиардов и миллиардов людей, живших на Земле в течение многих тысячелетий, не стоили ровным счетом ничего! Стихия одним махом обесценила их, доказав свое величие и глупую бессмысленность человеческих устремлений: зря старались, ребята!..

Никакие инопланетяне так и не «объявились»; посчитали, видно, что люди сами справятся со своими несчастьями.

Еще долгие месяцы и годы должны будут пройти, пока все более-менее наладится; они покажутся бесконечными. Что будет дальше, когда появится солнышко?.. Кто доживет, тот сам увидит! А пока что на Земле царят ужасы Апокалипсиса — Иоаннова «Откровения»; светопреставление, проще говоря.

Заскучали ребята в бункере: быт уже наладился, все стало привычным, ничего особенного не происходило. День шел за днем, неделя за неделей; истек уже и первый месяц совместного «заточения», пошел следующий. Вспоминали анекдоты, играли в «города»; нарисовали карандашом карты на этикетках от консервов — резались в «тысячу», «дурачка». Леха сокрушался:

— Эх, четвертого нет!.. В «шестьдесят шесть» поиграли бы — лучшая игра.

В общем, «убивали» время. Леха же первым и вопрос задал:

— Как думаете, мужики, сколько нам здесь еще сидеть?..

Павел ответить не мог, а Орлов стал вслух размышлять:

— Темнеть когда стало? Полгода назад где-то, или чуть больше… месяца два добавим! Значит, и светлеть столько же будет — тогда и тепло придет. Солнца не будет год, может два; короче, года полтора-два еще, по любому! Может, больше.

Леха аж взвился:

— Да ты че?! Я и так здесь полгода сижу!

— Ну, а я при чем?

— Да-а, «шуточки»… с ума тут сойдешь!

С горя упал на топчан вниз лицом, бормотал что-то, матерился. Лежал так с полчаса, нагоняя лишнюю тоску на ребят: всем уже хотелось куда-то идти, что-то делать. Только идти некуда, да и нужды в этом нет — стужа-то вон какая!

Галстян предложил сделать градусник, чтобы измерять температуру «за бортом». В каземате висел на стенке спиртовой термометр, показывавший всегда около минус двадцати; на него и не смотрел никто, зная, что долго еще в бункере жить — вроде бесполезный, но и для улицы не годился: вдруг лопнет, где другой тогда взять? А внутри помещения температуру все равно знать надо.

По предложению Павла налили в три бутылки спирта. Он же пояснил:

— Спирт при какой температуре замерзает? При девяносто шести градусах… округляем: при ста. Если разведем его водой на десятую часть, тогда он замерзнет примерно при девяноста градусах; если на две десятых, то при восьмидесяти. Точную температуру эти «термометры» не покажут, но приближение к «сотне» отметят. Бутылки не лопнут — это не чистая вода, но спирт в них будет замерзать, в каждой по очереди.