Сон мне в ту ночь приснился крайне неприятный, в нем явились убитые колдуны, но не такими, как я их видел при жизни, а такими, как их изобразил неизвестный художник на картине в спальне Тюриса. И все они завывали, щелкали клыками и сверкали зеркальными квадратами на месте глаз:
      — Отдай шизахнару!
      — А почему вы ее называете шизахнарой, а не схизманой? Мне сказали, что так было бы правильнее.
      Да, признаю, я часто склонен проявлять любопытство в самых неподходящих обстоятельствах, но делать это во сне — даже для меня было, пожалуй, чересчур. И мое сонное «я» осознало неуместность вопроса. Но тем не менее Вильхельм ответил:
      — Она названа нами так потому, что именно по ней мы выкроим Нового Человека с двойственной природой, которому будет подвластна не только материальная, но и виртуальная реальность, благодаря чему его возможности сравнятся с божественными. Но для этого требовалось осуществить Великий Пробой, а ты и твои братья не дали нам это сделать. Мы не сдадимся, в следующем воплощении мы снова сойдемся и опять примемся за свое. Но для этого ты должен символически вернуть нам шизахнару! Иначе мы можем не вспомнить, что это такое и для чего оно нужно.
      «Ну и прекрасно, — подумал я во сне, — вам же спокойней будет». И уже собирался высказать эту мысль вслух, как вдруг неизвестно откуда возник громадный котел, ничуть не похожий на тот прохудившийся бронзовый, который мы нашли в избушке. И из этого котла торчала драконья морда Великого Безымянного.
      — Все это ерунда! — рявкнул дракон, выдохнув клуб дыма, чего раньше я за ним не замечал. — Шизахнара моя! Она продукт моей жизнедеятельности и должна вернуться ко мне. Я сам наварю из нее чего надо и, может быть, даже угощу тебя с братьями. Отдай ее мне!
      Я хотел было сказать этому Безымянному напрямик, что захваченное в честном бою привык отдавать кому сам захочу, но колдуны меня опередили. Они дружными усилиями опрокинули котел, после чего Тюрис вонзил клыки в горло дракону, а Свейн Фитиль извлек откуда-то еще один шипастый ошейник, подлиннее своего, и мигом опоясал им шею Великого Безымянного ниже того места, где к ней присосался Тюрис. Что же касается Вильхельма и Псара, то они воздействовали на Безымянное по-своему: беловолосый вюрстенец наставил на него свой монализатор и ожаривал прагматическим светом, а глобальноголовый левкиец раздобыл лопату, больше похожую на ковш, и, зачерпнув из кучи светящихся гнилушек, тыкал ею в морду дракона и периодически опорожнял, стоило тому хоть чуть приоткрыть пасть. И приговаривал:
      — Ты у меня приобщишься к Дешевым Истинам! Так, говоришь, шизахнара — продукт твоей жизнедеятельности? Ну так мы сейчас сварим пиво прямо в тебе!
      — Правильно, — поддержал его Свейн Фитиль, затянув наконец на шее дракона собачий ошейник. — Давно пора насильственно внедрить ему культурные навыки!
      — Наконец-то и вы занялись чем-то полезным, — одобрил я, наблюдая за деятельностью колдунов.
      И тут же пожалел о сказанном. Потому что колдуны мигом оставили дракона, который уже лежал пластом да пускал дым из ушей, и переключили все внимание на меня. Вильхельм нацелил мне в лоб свой монализатор, Свейн развернул новый шипастый ошейник, Тюрис зловеще оскалил окровавленные клыки, а Псар зачерпнул лопатой новую порцию светящихся гнилушек и, осклабившись, пояснил:
      — Настал и твой черед приобщиться к Дешевым Истинам!
      И ткнул мне этой лопатой-ковшом в лицо. Плечом к плечу с ним на меня надвигался Свейн, поигрывая ошейником, а клыки Тюриса уже щелкали у меня над ухом. Только Вильхельм не успел опалить меня прагматическим светом, так как я резко отшатнулся от лопаты и больно ударился затылком о что-то твердое…
      … И проснулся. Голова болела, и я сразу понял, что не только от удара о ствол давно рухнувшего дерева. Налицо явное похмелье. Странно, ведь от пива у меня похмелья обычно не бывает. Видимо, вчера я хватил лишку.
      Мне в щеку ткнулось что-то влажное, а по носу слегка царапнуло многозубцовое, вроде гребня. Я с трудом открыл глаза и увидел перед собой снемуса, снова намеревавшегося ткнуться мордочкой мне в лицо. Увидев, что я проснулся, зверек раскрыл рот во всю ширь и высунул розовый язычок, делая им лакательные движения. Тяжело поднявшись на ноги, я кое-как доплелся до бочонка, поднял валявшуюся рядом с ним кружку и зачерпнул пива. Сделав приличный глоток, я поставил недопитую кружку перед снемусом, а сам закрыл глаза, дожидаясь, когда пиво покойного Псара сотворит свою утреннюю магию.
      — Смотри, утонешь, — раздался у меня за спиной голос Мечислава.
      Я открыл глаза и огляделся в поисках тонущего. Мечислав показал вниз. Я опустил взгляд: снемус забрался в кружку и пытался спастись от смерти путем понижения уровня жидкости. О законе Ликофрона он явно не знал, надо полагать, по молодости, ведь ему от роду было самое большее две недели. Я вытащил его за шкирку и опустил на землю рядом с кусками подгорелой оленины, остатками нашего ужина, которые зверек тут же принялся жадно глотать, пофыркивая.
      Мы рассмеялись, глядя на него, все трое, потому что к нам с Мечиславом подошел Фланиери.
      — Теперь придется взять этот кадук с собой, — сказал Мечислав.
      — Кадук? — переспросил я.
      Фланнери тоже смотрел на Мечислава вопросительно — ему это слово было в диковинку. Мечислав охотно растолковал:
      — Кадук — это имущество умершего, у которого нет известных наследников. Он отходит либо князю, либо жупану, либо тому, кто первый наложит на него руку, смотря по обстоятельствам.
      — Что ж, раз так, то зверька и правда придется взять с собой, — согласился Фланнери. — Видимо, такова воля Валы.
      — Но только если лошади не воспротивятся, — оговорил условие я. — Иначе пусть живет как знает, воля там Валы или нет. Добрая воля коней мне дороже.
      Согласен, это прозвучало не очень почтительно по отношению к богине, но поскольку я доводился этой богине внуком, то считал себя вправе не очень стесняться в выражениях. Мы забрали кадук, то бишь выморочное наследство, включая посаженного мною на плечо снемуса, и направились туда, где вчера привязали лошадей. Когда мы подошли, они приветствовали нас недовольным ржанием, и, взглянув на них, я тотчас понял причину недовольства и негромко выругался под нос. Вчера ночью, занятые уничтожением логова колдунов, мы как-то позабыли расседлать коней и, главное, разнуздать их. Вообще-то для Уголька разнуздание особой роли не играет, так как у него узда без удил и служит в основном для украшения, так как управляю я им, не прибегая к поводьям. И, судя по тому, как были объедены листья на росшей рядом с елью ольхе, подкрепился он, во всяком случае, не хуже, чем мы. А вот Сполох Мечислава объедал березы не без труда и имел все основания жаловаться.
      — Сейчас, сейчас, — поторопился успокоить его Мечислав, доставая из тороков кусок отнятого у ромеев хлеба. — Расседлаю я тебя и разнуздаю, дай только выехать из этой клятой чащобы. — И поглядел на нас с Фланнери.
      — Ну что ж, — пожал плечами я, — дневка нам и впрямь не помешает. Кстати… — Я повернулся к Фланнери. — Мы с Мечиславом направляемся в Тар-Хагарт. Тебе как, по пути?
      — По пути, — улыбнулся он. — Хотя я недавно оттуда. Теперь, когда мы вместе, нам всегда будет по пути.
      Я только головой покачал, слыша в его словах твердую уверенность, но о причинах ее допытываться не стал и начал собираться в дорогу. Но первым делом нам, конечно, пришлось допить то немногое, что еще оставалось во втором бочонке — не везти же и его с собой. Когда мы это сделали, остатки похмелья улетучились и мир снова стал для меня светлым и прекрасным.
      Перед тем как забраться в седло, я посадил захмелевшего снемуса на ладонь и поднес его к самому храпу Уголька, а потом и Сполоха. Те сперва обнюхали его, а затем фыркнули, но не сердито, и я счел, что они не возражают против его общества.
      Больше никаких причин для задержек не осталось, и мы тронулись в путь. Двигались мы в таком порядке: впереди Мечислав, пообещавший вывести нас к дороге на Тар-Хагарт, не возвращаясь по нашим следам, за ним шел Фланнери, проверявший по одному ему ведомым приметам правдивость слов Мечислава, а замыкающим ехал я со снемусом в седельной сумке. Мечислав не соврал — мы уже через час выбрались к дороге, хотя, как уточнил Мечислав, ехали не самым кратчайшим путем, а под углом к тракту.
      Подыскав около него подходящую широкую поляну, мы освободили коней от седел, тороков и сбруи. Пока кони паслись, мы развели костер и сели доедать оленину, не забыв поделиться и с проспавшимся снемусом, который вылез из седельной сумки и крутился возле нас, требуя свою законную часть.
      Подбрасывая в костер хворост, я вдруг наткнулся на неведомо как затесавшуюся в него гнилушку. Мгновенно вспомнив свой сон, я с проклятием отшвырнул ее. Настроение мигом испортилось.
      — Ты чего? — спросил Мечислав.
      — Да так, — отмахнулся я, — просто вспомнил вчерашний сон.
      — Какой сон?
      — Разве ты его не видел? — удивился я. — А ты? — повернулся я к Фланнери.
      Тот молча покачал головой.
      — Ах, ну да, — сообразил я. — Ведь вас же в нем не было… Так вот, прнввделись мне те колдуны, но только они словно сошли с картины в спальне Тюриса, ну помните, где они с клыками? И…
      И я пересказал сон. Они слушали не перебивая, и только под конец рассказа Фланнери покачал головой и сказал:
      — Не знаю, что это было — истинное видение или обыкновенный сон. Но почему ты думал, что и мы его видели? У вас с Мечиславом такое уже бывало?
      — Было дело, — ответил Мечислав и рассказал о случившемся после того, как мы с ним порубили вратников в святилище Свентовита. Я дополнил его рассказ, перебрав все случаи, когда я сталкивался с проявлениями Великого Безымянного, начиная с того памятного допроса пленного вратника, а еще рассказал о том, как я счел трон Антии недостойным сына бога (или демона) и отправился поискать лучшего удела, и как нашел меч, и какое мне было потом видение. А после разошелся и поведал обо всем, что произошло в дальнейшем, вплоть до встречи с Мечиславом. При этом мне казалось совершенно естественным, что я излагаю Фланнери все эти подробности, в том числе и те, которые опустил в разговорах с Мечиславом. И лишь когда Мечислав принялся в свою очередь рассказывать, какие ветры занесли его в такую даль от Вендии и что с ним при этом приключилось, я начал подозревать, что без магии тут не обошлось, ведь это Фланнери должен был выложить нам, как он тут оказался удивительно вовремя.
      До сих пор не знаю, верны ли мои подозрения или нет, все попытки дознаться у Фланнери ни к чему не привели… В наших рассказах его, похоже, особенно заинтересовали видения Валы и эписодии с Ашназгом-цвергом и Великим Безымянным. В двух последних случаях он даже что-то бормотал себе под нос. Видимо, он и сам хорошо знал, о чем шла речь, но наши рассказы завершили какую-то известную ему картину. И мне вдруг страшно захотелось узнать, что же это за картина. Поэтому, когда Мечислав закончил рассказ, я спросил у Фланнери, глядя в упор:
      — Что тебе известно?
      — Вообще-то мне известно многое, что никому не ведомо, — улыбнулся он. — Но о чем именно ты спрашиваешь?
      — Да хотя бы об этом клятом Безымянном! Что оно к нам привязалось? Мы ведь пока ничем ему не мешаем. Что оно из себя представляет?
      — Ну это длинная история… — начал было отнекиваться Фланнери.
      — А куда нам спешить? — деланно удивился Мечислав. — Все равно у нас дневка, так что давай, излагай все сначала.
      — Ладно, — вздохнув, покорился Фланнери. — Значит, так. Вначале не было ничего: ни Пространства, ни Времени, ни Земли, ни Неба, ни Богов, ни Людей. Не было даже самого Мироздания, но был Центр Мироздания, где находилась Йула, заключавшая в себе все сущее и имевшая вид совершенной сферы…
      — Погоди, — прервал я, кляня себя за глупость. Это же надо, самому напроситься на слушание какой-то Тео-космогонии. Но придраться было не к чему. Фланнери честно нас предупредил, что история длинная. Просто я не ожидал, что она окажется такой длинной. — Погоди, брат. Начинать с Изначальных Времен — это все равно, что начинать «Гераклиаду»… ну, скажем, с любовных похождений этой коровы Ио. Нельзя ли со времен чуточку менее отдаленных? Хотя бы с двадцатилетней давности?
      — Невозможно, — решительно покачал головой Фланнери. — История эта началась очень давно, целые зоны назад, и так тесно увязана с историей нашего рода, что если пропустить начало, то дальнейшее будет непонятно.
      — Хорошо, давай с изначалья, — уступил я, — но без лишних подробностей, пока не доберешься до наших дней.
      — Как угодно, — пожал плечами Фланнери и продолжил рассказ: — В общем, сфера эта, Йула, постоянно вращалась, да притом все быстрей и быстрей, так как свойственны ей были два важных качества: Движение и Развитие, и это последнее вылилось тогда в Ускорение. Долго ли, коротко ли продолжалось это вращение, сказать невозможно, так как тогда не было даже времени, а уж о какой-нибудь клепсидре нечего и говорить! Словом, вращалась она и вращалась, пока не взорвалась, и разлетелась тогда Йула Целокупная во все стороны, и куски Ее, большие и малые, тоже приняли сферическую форму и унаследовали другие свойства Йулы, то есть Движение и Развитие. Но, помимо этих кусков и кусочков, возникли тогда еще две Силы: Пространство и Время, или Космос и Хронос.
      — Это и были первые Боги? — скептически спросил я.
      — Нет, — покачал головой Фланнери. — Поймите, Космос и Хронос — это не боги Пространства и Времени, это сами Пространство и Время, Силы, как мне сказали, великие, но тогда еще неупорядоченные. Лучше я объяснить не могу.
      «А зря», — подумал я. Фланнери между тем продолжал:
      — А в центре Мироздания осталась Альма, то есть Душа, бывшая Ядром Йулы и сохранившая в себе все Ее свойства.
      — И она тоже смахивала на колобок? — с иронией осведомился Мечислав.
      — Неизвестно, хотя и возможно. Во всяком случае, когда Она сошлась с Космосом и извергла из себя Центральное Мировое Болото, Она явно еще не имела антропоморфного облика… При этом извержении высвободилось столько энергии, что над тем Болотом загуляли Вихри Огненные, или Пневмы. Альме такие плоды союза с Космосом не очень понравились, и она решила улучшить дело, обрушив Пневмы на Болото. И там, где пали они, болото запузырилось и из него возник Князь Света, а возникший на месте падения Дым заструился по Болоту, смешался с жижей, и из этой грязи вылез Князь Тьмы. Эти внуки Альмы, видимо, были уже вполне антропоморфны и обладали немалой Силой. Во всяком случае, Воздух от Огня и Воду от Земли отделили именно они, а уж кто что отделил — догадайтесь сами. А Космос и Хронос тем временем под руководством Альмы упорядочили Метавселенную, разнеся части Йулы в Пространстве и Времени и направив по Пути. К тому времени, когда Они это завершили, Альма уже приобрела человекоподобие и породила от Хроноса первобогов — Властелинов Времени, а заодно создала Протожизнь и велела братьям и детям своим — то есть Космосу, Хроносу, Уризену, Орку, Уртоне, Энитармонии, Леуте и Элинитрии — разнести эту Протожизнь по мирам и предоставить там развиваться в соответствии с местными условиями и Ее законами. И шло это развитие весьма долго — так долго, что нам этот срок и представить невозможно, хотя он и поддается измерению, ведь Время тогда уже существовало.
      Первобоги в развитие Первожизни поначалу не вмешивались, но затем направляли его, пока не возникли богоподобные существа, которых мы называем людьми. Вот этих-то людей и отправились учить и наставлять Князья и Первобоги. Князя Света люди назвали Полыхаем, потому что он явился к ним в первых сполохах зари, а Князя Тьмы — Мюрком, потому что он явился к ним во мраке ночи. Учили Князья людей разному: один — выращивать съедобные плоды да коренья, приручать животных, сдаивать у них лишнее молоко и состригать лишнюю шерсть, а другой — строить загоны и, загнав туда скот, забивать его без счета. Сами догадываетесь, кто чему учил… Ну при таком неумеренном забое скота вскоре стало не хватать на прокорм, народ побежал к Полыхаю, и вскоре у Мюрка остались одни мясники да чюни.
      — Неужели они и тогда уже были? — поразился я.
      — Разумеется, — подтвердил Фланнери. — Ведь как раз Мюрк-то и превратил безобидное растение с листьями, похожими на ладони, так называемую травянистую пальму, в черный чюнь. Но от чюней, как вы понимаете, проку мало, а мясники-скотобои ничего иного, кроме как резать скотину, не умели… и не хотели. Вот Мюрк и принялся тогда разорять владения брата, а когда тот явился и попробовал усовестить его — зарезал Полыхая скотобойным ножом под названием дукис, который сам же и сделал. Ну тут, как водится, померк свет, содрогнулась земля и заплакало небо. Это Мюрк уж как-нибудь пережил бы, но грянул гром и перед убивцем предстали сами Космос и Хронос, надо полагать, тоже в антропоморфном обличье. И прокляли Мюрка за то, что он впустил в Йулальный мир Внешнюю Тьму, и поразили болезнью печени, от которой он весь стал изжелта-зеленым. После чего посоветовали ему идти и постараться исправиться, иначе после смерти он воплотится при следующем рождении в желтого земляного червяка. А потом пропели Великое Заклинание (я его знаю, но лишний раз произносить не буду, мало ли что), чем определили Путь через различные перерождения к конечному слиянию в новую Йулу, значительно более обширную, чем прежняя.
      Мюрк, однако, не захотел исправиться, и, когда его убили свои же оголодавшие и обозленные дуки-скотобои, он, как и было предсказано, возродился в другом мире в виде желтого земляного червяка. При перерождении обычно не помнят о своей прежней жизни, но Мюрк был не простым смертным. И удел земляного червяка ему, как вы понимаете, не очень-то понравился. Но вместо того чтобы взяться за ум и в следующий раз родиться человеком, он решил перейти в иной мир живым, для чего и пополз к ближайшему Месту Силы…
      — Выходит, Ашназг говорил правду? — поразился я. — Такие места действительно существуют и оттуда можно отправиться в иные миры?
      — Да, — заверил меня Фланнери, — тот цверг описал все точно. Только отправиться в Путь могут не все, а лишь люди вроде нас. Те, в чьих жилах течет достаточно божественной крови, чтобы уцелеть при таком переходе. Мюрк этот переход совершил, но, хотя и обрел в следующем мире способности демона, внешне он мало изменился, став вместо желтого земляного червяка изжелта-зеленым змием. Быть зеленым змием ему, надо полагать, понравилось немногим больше, чем червем, но Идти Дальше он больше не рискнул и лишь ползал по Земле, творя зло и плодя гадов, когда подворачивалась не очень чувствительная и сообразительная змея. Но по прошествии девяти лет он Отправился Дальше волей-неволей, поскольку уже вступил на Путь.
      — «Вступил на Путь, про отдых забудь», — процитировал я пословицу, услышанную мной от Ашиазга и которую тот в свою очередь услышал от Рыжего Орка. — Выходит, Орк, по крайней мере в этом, не обманул Ашназга? Демоны и правда могут пробыть в каком-то одном мире не больше девяти лет?
      — Точно, — кивнул Фланнери, — а боги — не больше трех лет, а катагоны — вообще не больше года.
      — А кто такие катагоны? — спросил Мечислав. — Я уже слышал это слово от Валы, когда увидел ее отражение на клинке, но не догадался спросить ее об этом.
      — Катагоны, дорогой братец, это духи стихий — земли, воды, огня и воздуха, у кого к чему больше склонность, — объяснил Фланнери. — Они куда могущественнее богов, но человеческими делами интересуются мало, слишком уж далеки от людей — на целых три Ступени выше.
      — Какие Ступени? — спросил я, начиная, впрочем, догадываться.
      — А у нас в Вендии, — встрял Мечислав прежде, чем Фланнери успел ответить, — народ считает порождениями воды, огня, воздуха и земли как раз демонов и весьма опасается их. А про катагонов никто слыхом не слыхивал.
      Фланнери снисходительно улыбнулся и ответил так:
      — Они не первые, кто путает катагонов с демонами или с богами. Даже ученые маги не всегда четко различают тех и других. Что же касается Ступеней, — тут он повернулся ко мне, — то Прямой Путь по мирам можно представить в виде такой цепочки: человек — демон — бог — катагон — Высшее Существо — катагон — бог — демон — человек, после чего Круг завершается и человек волен не Идти Дальше, во всяком случае, при этой жизни.
      — А если он все же решит идти, что тогда? — полюбопытствовал я.
      — Тогда он пройдет еще один Круг из девяти миров и девяти состояний, а после того как опишет девять таких кругов и пройдет все миры, какие есть в хронической сфере, то произойдет его Слияние с Альмой и Вселенная приблизится еще на шаг к Новой Йуле, — разъяснил Фланнери и продолжил: — Но далеко не все потомки богов оказались склонными проходить этот нелегкий Путь. Ведь дети богов от богинь и так унаследовали все божественные возможности, зачем им рисковать ради того, чтобы стать каким-то демоном? На это могли соблазниться лишь полукровки-герои, да и те по большей части, достигнув божественной Ступени, не желали Идти Дальше и норовили застрять на этой Ступени навеки.
      — Как же они могут это сделать, если, по твоим словам, их через три года должно перебросить в следующий мир? — недоуменно нахмурился Мечислав.
      — Могут, — усмехнулся Фланнери. — Например, не дожидаясь, пока их выкинет, отправляются, не прямым Путем, а, так сказать, боковым. Правда, при таком способе ты теряешь какую-то часть божественной силы, но когда завершишь этот Горизонтальный Круг и возвратишься в тот мир, откуда отправился, то снова вернешь все, что утратил. Но можно даже и к этому не прибегать. Достаточно отправить вместо себя какого-нибудь заместителя, своего потомка, лучше всего, конечно, полукровку, а то ведь дитятя чисто божественных кровей может и того — сам тебя отправить, куда следует. Это еще одна причина, почему боги так охочи до смертных женщин. Чтобы каждые три года отправлять вместо себя какого-нибудь потомка, деток нужно много!
      — А зачем им прилагать такие усилия? — не мог взять в толк я. — Почему они так не желают Идти Дальше и становиться катагонами?
      — Трудно сказать, — пожал плечами Фланнери, — с одной стороны, вероятно, боятся трудностей и опасностей, которые подстерегают на Пути, а с другой… Похоже, что катагонам о шашнях со смертными приходится забыть. Тех, кто все-таки пытался позабавиться со смертными женщинами, ждала большая неожиданность — они делались зародышами в телах своих подружек и рождались через положенный срок обыкновенными людьми, хотя, разумеется, со всем опытом, какой успели накопить за время Пути, да и то не всегда.
      — А знаете, — вспомнил вдруг я, — Улош мне рассказывал предание о том, как возникло его племя, хугры. Я-то считал его детской сказкой, но после твоего рассказа, брат… не знаю, что и думать. В общем, по его словам, дело было так: жила-была в стародавние времена девица из племени онголунов, по имени Кыз-Болан. Раз она шла по степи, и тут грянул гром средь ясного неба. Она, конечно, уставилась на небо, разинув рот, и тут прямо в него упала градинка, и девица от этого забеременела. Соплеменники ей, разумеется, не поверили и прогнали на верную смерть. Но она уцелела, а родившегося сына назвала Алп-Бабар, то есть Герой-Тигр, и он отличался необыкновенными способностями, благодаря которым уже в четырнадцать лет стал вождем кучки удальцов, рассеял онголунов, так что от них даже следа не осталось, и основал племя хугров. Может, этот Алп-Бабар был прежде катагоном?