— Я — Свейн Лунт, и это неправда, будто я сын Юргена. Я порожден Гинунгагапом на Среднезимье!
«Хорошо еще, что не в Среднеземье», — промелькнуло у меня в голове. Но в целом я расценил утверждение этого Фитиля
как среднезимнюю сказку. А тот между тем продолжал:
Дрейфуя из Гинунгагапа,
Край Света я перевалил,
Приливу путь я преградил
И тем прославился.
Он самодовольно ухмыльнулся и умолк, видимо считая, что сказал о себе более чем достаточно. Не знаю, как на Мечислава, а на меня его слова произвели-таки впечатление. Да, этот не мелочится, подумал я. Правда, мне о перечисленных подвигах слышать не доводилось, но, возможно, он совершил их не на Туманном море, а где-то еще, может быть даже в том самом Безводном Океане Инволюции, о котором толковал глобальноголовый.
Между тем представляться стал четвертый и последний из колдунов, тот самый невзрачный малый, происхождение которого я не брался определить.
— Я — Тюрис с острова Буян, но я уже вышел из Мира Животного и, став Гиперипантропом, являюсь полноправным Вождем Нижнего Мира.
— А!.. — перебил его Мечислав. — Я так и знал! Вас подослало Великое Безымянное! Признавайтесь, змиевы залежники, сколько оно заплатило за наши головы?!
— Мы не служим никому, кроме Дешевых Истин, — с достоинством ответил беловолосый главарь. — А с этим вашим Безымянным у нас вообще особые счеты, поскольку оно имело наглость потребовать, чтобы мы отдали ему шизахнару, но при этом не пожелало признать основополагающую роль светящихся гнилушек и, самое главное, — тут в его голосе зазвучал надрыв, — отдать нам свой котел! — В воздухе рядом с колдуном возникла роза и разлетелась на множество осколков, которые, впрочем, никого не задели, поскольку были всего лишь объемными изображениями.
— А головы ваши нам не нужны, венд, — добавил Тюрис с Буяна, острова, который, если мне не изменяла память, лежал в Туманном море близ побережья Жунты и являлся с давних пор предметом спора между ней и Вендией, отчего население там получилось очень и очень… смешанное. — Закосов
в них маловато. Нет, нам нужны ваши нервы!
— Ну а теперь вы соизволите наконец сказать, с кем мы имеем дело? — с некоторым раздражением бросил беловолосый Вильхельм.
Мы переглянулись, и Мечислав кивнул, давая мне представиться первым.
— Я — Главк, сын Глейва, слышали о таком? А это, — я махнул мечом, — Кром — меч моего отца, ждавший меня больше двадцати лет и наконец дождавшийся.
— А я Мечислав, сын Глейва и брат Главка. — Он кивнул в мою сторону и тоже выразительно махнул мечом. — А это Погром, брат Крома, добытый мной в битве у Кревотына. Ясно, холера ясна?
— Вполне, — кивнул Вильхельм. — К тому же, судя по вашему поведению, нервы у вас крепкие и вполне подойдут для нейромантики. А то пугливые местные жители совершенно не годятся для опытов. Представляете, самым подлым образом все перемерли от простейшего монализа.
— А вот вы, сыновья Глейва, — затянул тоном проповедника северянин в шипастом собачьем ошейнике, — с вашими-то ограниченными ресурсами, — тут он выразительно постучал себя по голове, — и нетворческой активностью, — он кивком указал на наши мечи, — вполне сгодитесь для Черного Передела! Уж вас-то мы подвергнем нейромантике по всем правилам и по полной программе.
— И свершится тогда Великий Пробой, — эхом откликнулись остальные колдуны и продолжали уже хором:
— И произойдет давно чаемое нашествие хэкеров, и воссияет над миром негасимый свет Волшебной Лампы Генграма. После чего человеческое сознание подключится к глобальному объему информации, и тогда все признают основополагающую роль светящихся гнилушек в качестве рулевых. И народы придут поклониться Яйцу Грифона, несущему в себе Дешевые Истины! — закончили все четверо.
И тогда я понял, что мы наткнулись не просто на колдунов, а на таких же зелотов, как вратники, и последние сказанные хором фразы, по-видимому, были символом веры разговорчивой четверки. Если до этого еще была какая-то надежда на мирный исход, то теперь всякие сомнения исчезли — живыми с этой поляны уйдут либо они, либо мы, потому что договориться с зелотами невозможно. Но я не торопился идти на неизбежное столкновение. Эти ребята, похоже, не прочь похвастать своим могуществом. Что ж, подыграем им, глядишь, и узнаем поточнее, с чем предстоит бороться…
— И как же вы собираетесь этого добиться без нашего согласия? — не без иронии осведомился Мечислав, поигрывая мышцами и помахивая Погромом. — Ведь наши мечи тоже, знаете ли, магические и могут сотворить с вами такое чудо, что ваших ограниченных ресурсов, — тут уже он выразительно постучал себя по лбу, — не хватит, чтобы представить, какое зрелище вы будете являть собой после этого. И тогда от ваших великих замыслов останется не больше, чем от той розы, которой ты тщился произвести на нас впечатление. — Говоря это, он в упор смотрел на Вильхельма.
Но тот лишь презрительно усмехнулся.
— Ваш жалкий бунт, болваны, ничто против всемогущества науки магии. У нас есть что противопоставить вашим мечам! А ну, ребята, Enter!
В ответ на эту малопонятную команду (слово, как я понял, происходило не то от ромейского intrare — входить, не то от левкийского etnxpou — внутренности и означало что-то вроде «Вникайте») остальные колдуны извлекли из балахонов разные предметы, которые и предъявили с таким видом, будто показывают нечто очень важное и опасное. Надо сказать, что штуковины выглядели далеко не внушительно. Тюрис, например, благоговейно держал в обеих руках какой-то дочернотысячелетний масляный светильник. Тип с глобальной, как пивной котел, головой достал испускающее пар механическое устройство непонятного назначения. А северянин в шипастом ошейнике поднял над головой не такое уж и большое яйцо — примерно с кулак. Словом, если они хотели нас напугать, то просчитались. Мы просто не понимали, чего тут бояться!
— Узрите, людишки ограниченного сознания, — завел пронзительным голосом Вильхельм, — се предметы Силы, кою не дано одолеть никакой другой магии, стоит лишь расположить их по углам Квадрата!
— А, так вот почему вы так стали вокруг нас, — сообразил я. — По крайней мере начала стратегии ты, кажется, усвоил, сын Виллиберта. Судя по имени, ты из вюрстенфолька. В каком полку служил?
— Служат лишь те, кто больше ни на что не годен, — недовольно буркнул сбитый с топа Внльхельм. — Я же сызмальства открыл в себе способности нейроманта…
— И не служил? — искренне удивился я. — Но ведь в Вюрстене все какое-то время служат в армии: и знать, и простонародье. Так повелось с незапамятных времен, еще до Черного Тысячелетия. Да и нельзя Вюрстену иначе, у него же что ни год, то война с Жунтой. Как тебе удалось открутиться от военной службы? — Это, подумал я, и впрямь можно считать немалым достижением, в отличие от какого-то непонятного сжигания цвета.
— Меня признали непригодным для военного дела, — надменно заявил беловолосый, — после того как я продемонстрировал Обратный Отсчет. У наших вояк от него ум за разум зашел. Нам, людям творчески активным, нечего между собой делить, к какому бы народу мы ни принадлежали. И я вовсе не склонен считать, к примеру, Тюриса врагом только потому, что он родился в Жуйте, с которой моя страна почему-то воюет.
— А я не считаю врагами Тюриса и Вильхельма только потому, что мои соплеменники грабят берега их стран, — подхватил Свейн Фитиль.
— А я — всех троих моих товарищей, только потому, что все нелевкийцы считаются варварами, — добавил Псар.
Один Тюрис ничего не сказал, лишь состроил выразительную гримасу, из которой явствовало, что ему, человеку смешанного происхождения, до всяких там межгосударственных разногласий никакого дела нет.
— Не понятые своими соотечественниками, не оценившими наших гениальных творений, мы скитались и бедствовали, пока не нашли друг друга, — снова завел тягомотину Вильхельм, сам заводясь по ходу дела. — Но теперь, когда мы вместе и работаем согласованно, нам больше не страшен беспощадный бунт болванов, ибо нам открылась Самая Дешевая Истина. И теперь мы готовы осуществить свои великие замыслы, и вам выпала великая честь — послужить орудием в исполнении Плана. — И, подняв руку с осколком объемно нарисованной розы, резко скомандовал:
— Shift!
Это слово означало, по моему мнению, длиннополое женское платье-рубашку без рукавов, что-то вроде женского хитона. Но я не стал задумываться, при чем тут хитон, а метнулся к Вильхельму, собираясь снести ему голову. И отлетел, наткнувшись на невидимую, но упругую сеть.
Колдуны издевательски рассмеялись.
— Я острова в Сети видал, Теперь же вижу в ней улов я! — порадовался Псар.
— А я не то еще знавал, На них не трачу лишних слов я, — похвастался Свейн Фитиль.
Тюрис же выразился вполне прозаически:
— Вот вас и накрыло Сетью нашей магии. Посидите немного в Клетке для Буйных, авось станете Программируемыми Мальчиками.
Тут уж не стерпел Мечислав и с ревом ринулся на Тюриса, рубя мечом невидимую сеть. И та вроде бы даже прогнулась под его ударом, но Тюрис продолжал стоять, спокойно улыбаясь и держа в руках медную масляную лампу, из носика которой вытянулся клин сверхъестественного голубоватого огня. И невидимая сеть восстановила свою квадратность или, точнее, кубичность, когда столь же невидимая сила оттащила Мечислава назад.
Я тоже ткнул в Сеть мечом, целя в Псара. Сеть уступила давлению меча, но ненадолго. Неизвестная сила словно арканом захлестнула мне руку и оттянула ее назад.
Ага, назад! Кажется, я понял, как они все устроили. Нашим мечам их магия не помеха, но вот с ее помощью буквально схватить нас за руку они могут. И хватают, не давая нам разорвать Сеть или Клетку…
Ладно, колдунишки, посмотрим, как вы остановите метаемый меч! Я перехватил оружие для броска и нацелил острие Крома в грудь Вильхельму.
Глава 13
Ничего не случилось. В смысле — не вышло. Какая-то сила успела остановить мою руку. Я рванулся что было сил — без толку. Тогда я обвел взглядом колдунов, пытаясь определить, кто из них это устроил. Но он и не думал скрывать.
— Не дергайся, — посоветовал мне Свейн Фитиль. — За Краем Света я встречал Вестников Притяжения, и они теперь всегда готовы мне содействовать, ибо у меня Яйцо Грифона! — И он с торжеством помахал тем самым не больно-то внушительным шариком.
Я мысленно обругал себя: мог бы сразу сообразить, что тяжелый меч неудобно бросать снизу, не подняв его, как копье. Надо было сделать знак Мечиславу, он бы наверняка понял и, внезапно метнув Погром, разбил бы проклятый магический квадрат. Но чего уж теперь сожалеть, надо думать, как действовать дальше.
Вот тут-то и подал голос Мечислав, явно сообразивший, что слова сейчас действенней мечей.
— Я, как и весь вендийский народ, ваших дурацких сочинений не читал, но уверен, что они ничуть не лучше писанины этого хмыза
Эпипола, до которого я еще доберусь и отомщу ему за все оскорбления, нанесенные им моему роду. Так же как и вам, щелкоперы паршивые!
Эти слова задели колдунов за живое, и они дружно зашипели. Наконец Вильхельм, их вожак, сумел справиться с чувствами и громогласно заявил:
— Теперь нам ясно, что, используя вас для нейромантики, мы не только прорвем Янтарный Рубеж, но и окажем огромную услугу мировой литературе, сохранив жизнь одному из лучших ее представителей, который хоть и не принадлежит к числу рулевых светящихся гнилушек, но своим творчеством объективно способствует торжеству Дешевых Истин и является истинным алго-лианином.
Но довольно! Пора наконец отформатировать этих…
Повинуясь его властному жесту, колдуны направили на нас предметы Силы и принялись хором читать Самое Великое Заклинание:
???????? ???????????
??? ?????????????
?????????? ?? ???????? ???
???????? ?????????? ???
??????? ????? ???
????? ??????? ??????? ?????!
От этих слов меня не в переносном, а в самом буквальном смысле пробрал холод. Суть услышанного оставалась туманной, хоть я и знал все эти слова. Как я понял, в заклинании говорилось о признании человечеством основополагающей роли светящихся гнилушек в качестве рулевых. Но мое незнание ничуть не помешало бы колдунам вымотать нам нервы для своей нейромантики, если бы тут в темноте не прогремел новый голос:
???? ?????? ???? ??? ???1??????
????? ???? ???????? ??????????!
То есть каждый человек — странник, а наш рулевой — не какие-то светящиеся гнилушки, а запятая
. Но хоть мне и было невдомек, при чем здесь, тот знак препинания, я отлично понял одно: парализовавший меня холод пропал, и я снова могу двигаться. Что я тут же и сделал, бросившись, однако, не к Вильхельму, а к бородатому северянину в шипастом собачьем ошейнике. Я решительно не желал снова испытать на себе могущество его знакомых, Вестников Притяжения (во всяком случае, я перевел «??????? ??? ??????» именно так). Мне и одного раза на всю жизнь хватит.
Меч я все еще держал поднятым как копье. Увидев, что Свейн вскинул яйцо над головой и открыл рот, готовясь вновь призвать на помощь неведомых Вестников, я сообразил, что добежать до него не успею, и метнул Кром, но не в колдуна, а в яйцо. Кром свистнул, рассекая воздух, и проткнул штуковину насквозь, выбив ее из рук Фитиля. Тот издал горестный вопль и, выхватив из-под балахона окованную медью палицу, бросился на меня с этим совсем не колдовским оружием.
Похоже, он впал в боевое безумие, свойственное многим северянам (особенно после доброй досы мухоморов). Уж не знаю, ел ли Свейн мухоморы, но загадочная шизахнара, видать, действовала не хуже.
Я едва успел достать кинжал Альдоны, когда на меня обрушился последний довод Проповедника Дешевых Истин…
Окованная медью дубинка ободрала плечо, но я спас от удара голову, чего не мог бы сказать о своей Фитиль, даже если бы сохранил способность разговаривать после того, как кинжал вонзился в его глаз по самую рукоять. Фитиль издал рев, заставивший меня поверить, что он и впрямь рожден Гинунгагапом, но не упал, а всего лишь остановился, подняв палицу и слегка пошатываясь. Я, не долго думая, изо всех сил ударил его коленом в пах, полагая, что разбитому Яйцу Грифона нужна компания. Тут он наконец рухнул на землю, но сразу же заворочался, пытаясь подняться и завывая так страшно, что напугал бы, наверное, и обитателей своего родного Гинунгагапа.
Пока северянин копошился, я подобрал Кром. Яйцо Грифона исчезло бесследно, да и Дешевых Истин в округе тоже вроде не наблюдалось.
Я недооценил Фитиля — пока я искал свой меч, колдун, светясь поярче здешних гнилушек, поднялся на ноги, подкрался ко мне и замахнулся палицей. У меня не было времени встать. Припав на одно колено, я изо всех сил рубанул сбоку. Клинок прошел от левого подреберья до правого бедра, половины Фитиля с глухим стуком упали на землю. Я нагнулся к верхней половине и выдернул из глазницы кинжал. А потом вскочил и огляделся.
И сразу заметил новое действующее лицо на сцене. Правда, лица этого лица я не увидел, поскольку оно, это лицо, сцепилось с Тюрисом, норовя вышибить у него посохом медную лампу, и перед глазами у меня лишь мелькало нечто похожее на объятого пламенем человека. Затем я сообразил, что это никакое не пламя, а просто оранжевый балахон с поднятым капюшоном. Но вскоре мне стало не до разглядывания, так как, хотя Мечислав и незнакомец взяли на себя Псара и Тюриса, главный из колдунов, беловолосый Вильхельм, бросился на меня с криком: «А для тебя у меня есть еще монализатор!» И, подобно Свейну Фитилю, выхватил из-под балахона предмет столь мерзостного вида, что по сравнению с ним Квадратный Трехчлен выглядел выдающимся произведением искусства. И из конца этого монализатора ко мне устремился луч света, который, строго говоря, светом не был. Впоследствии я узнал, что в среде магов такой свет называют «прагматическим» и он оказывает особо вредное воздействие на поражаемого им человека, причем степень вреда зависит исключительно от желания колдуна.
К счастью, луч этот не был бесконечным, а имел не более двух локтей в длину, после чего не рассеивался, а просто исчезал, как обрубленный… Как обрубленный! Шагнув вперед и влево, я рубанул по лучу там, где он выходил из монализатора. Раздался громкий треск, лезвие Крома на миг засияло ослепительно белым и прошло дальше, не встретив сопротивления.
Тут с колдуном начало твориться непонятное: он весь покрылся мерцающими линиями, похожими на изображение нервов в теле человека. А затем он пропал, и только мерцающая паутина какой-то миг еще держалась в воздухе. Потом и она погасла. Мне подумалось, что маг попробовал то, чем долго потчевал других: монализ и нейромантику. Что ж, поделом.
Я посмотрел, как идут дела у других. Псар отчаянно крутил ручку своей машинки, заставляя ее валики бешено вращаться. Видимо, он таким своеобразным способом добывал магическую силу и, похоже, вполне успешно, — клятая машина росла прямо на глазах, мешая Мечиславу зарубить подавшегося в колдуны пивовара. Торжествующий Псар завопил:
— Сейчас я включу думатель!
Однако Мечислав не стал дожидаться, когда Псар это проделает и, главное, что из этого воспоследует, а просто-напросто всадил Погром между валиками машины и провернул с душераздирающим скрежетом.
Машине такое обращение сильно не понравилось. Она заискрила тем же «прагматическим» светом, что и монализатор, и покатилась на своих валиках в находящийся неподалеку бочаг, увлекая следом незадачливого Псара. Оба ухнули в мутную воду под прощальное мигание гнилушек. Трясина несколько раз чавкнула и навсегда поглотила глобальноголового творца шизахнары.
Тем временем незнакомец в оранжевом балахоне ловким ударом посоха выбил из рук Тюриса медную лампу, которая, однако, почему-то не упала, а повисла в воздухе. Тюрис взвыл от ярости, отскочил и принялся уже в одиночку выкрикивать их Самую Дешевую Истину. Однако новоприбывший, видимо, не желал второй раз выслушивать бред о признании всеми основополагающей роли светящихся гнилушек, и он прервал речь Тюриса своим, более коротким, но вполне действенным заклинанием:
?????????? ?????????????? ??? ????????
?? ???????? ????????????? ??????!
И с этими словами ткнул Тюриса посохом в грудь. Из железного навершия посоха выскочил клинок длиной в полтора локтя и пронзил Тюриса насквозь, выйдя из спины и вроде бы даже дымясь. Приподняв без видимых усилий корчившегося нейроманта, наш спаситель со словами «Держи, брат!» стряхнул его с жала рогатины в объятия Мечислава. Но тот, поймав гиперипантропа, долго держать его не стал, а швырнул в тот же бочаг, крикнув ему на прощание:
— Катись в свой Нижний Мир и командуй дружком, который уже там тебя дожидается!
Тюрис камнем пошел ко дну, без всплеска и бульканья. Светящиеся гнилушки вокруг бочага прощально мигнули, а потом вроде как потускнели. На миг на поляне воцарилась тишина, а затем мы с Мечиславом, не сговариваясь, подобрали с земли половины Фитиля и отправили туда же, куда и остальных колдунов. Гнилушки мигнули еще раз и окончательно погасли.
На поляну опустилась тьма, которая помешала мне рассмотреть повнимательней нашего новоявленного помощника. Но тот сам позаботился об освещении. Направив конец посоха, уже спрятавший жало, на наш погасший костер, он произнес несколько слов, которых я не расслышал (но они, похоже, рифмовались), и на головешках заплясали языки пламени. Тут я увидел, что капюшон его балахона был все-таки откинут, а впечатление, будто он поднят, создавали спадающие на плечи огненно-рыжие волосы. Эти волосы, а также некоторые черты лица, чем-то похожие на черты Мечислава и, надо полагать, на мои, заставили меня догадаться, что я вижу перед собой очередного брата. И ему известно о нашем родстве, ведь он под конец боя назвал Мечислава братом… Правда, ни Кайкэна, ни другого меча у него не наблюдалось, а значит, решил я, перед нами не сын Альвивы.
Я почему-то был твердо убежден, что Кайкэн должен достаться именно ему.
Оставалось только одно объяснение — нам встретился сын верховной жрицы стрег, само существование которого представлялось несколько сомнительным.
Пока я его разглядывал, он спокойно взял плававшую в воздухе медную лампу и положил ее в висевшую на поясе суму. Да, такому сильному магу меч ни к чему, его с успехом заменяет покрытый рунами деревянный посох с железным навершием…
Железным?! Тут до меня дошло, что, по общему мнению всех знатоков магии, холодное железо должно уничтожить любую заключенную в посохе колдовскую силу и превратить его в обычную палку двух с половиной локтей в длину. Либо это мнение в корне неверно, либо наш новообретенный братец — маг такой силы, что подчинил себе даже холодное железо.
Глянув на свой меч и вспомнив рассказ Скарти о его создании, я счел, что второе предположение ближе к истине.
Оранжевый Балахон между тем повернулся к нам, улыбнулся и произнес самым обыденным тоном, словно продолжая прерванный разговор с двумя старыми знакомыми:
— Похоже, вы уже встретились друг с другом и отыскали Кром и Погром. Отлично. Теперь осталось найти Кайкэн с его владельцем, и можно приступать к реализации пророчества.
Мы с Мечиславом уставились на него во все глаза, подозревая, что он бредит. Но прежде чем кто-нибудь из нас успел спросить, о каком таком пророчестве идет речь, Оранжевый Балахон шагнул вперед и сказал:
— Считаю нужным представиться. Меня зовут Фланнери. А вас?
— Главк, сын Глейва, — назвался я.
— А я — Мечислав Мечич. — Этот мой брат по привычке произнес имя отца на вендийский лад.
— Прекрасно, именно так я и думал. Рад, что не ошибся. Но, впрочем, Фюрбранда трудно с кем-нибудь спутать. Да и Жбика
тоже, если уж на то пошло…
Я покосился на Мечислава. Такую кличку я слышал впервые, но, видимо, она была не обидная, так как он лишь широко улыбнулся и спросил:
— Ну а ты какое прозвище заработал своими подвигами? Может, Бесобой, а?
Фланнери улыбнулся, словно понял это вендийское слово и оценил шутку Мечислава, и ответил:
— Нет. Я пустяками не занимаюсь. С бесами может справиться любой маг средней руки. Мне, как и матери нашего отца, подавай нарушителей Закона позначительнее. Например, эти покойные колдуны, если им не мешать, могли в будущем натворить немало бед, не последней из которых было бы отравление юных душ идиотскими бреднями. Что, кстати, еще может случиться. Ведь неизвестно, какое наследство оставили эти негодяи. Надо разыскать их логово. — И он посмотрел на нас, словно ожидая, что мы тут же предложим свои услуги и будем рыскать по ночному лесу в поисках убежища покойных нейромантов.
— Это очень интересно, — произнес Мечислав, — но у меня в драчке горло пересохло.
— Ты же сам слышал, что один из них пивоваром был, — пожал плечами Фланнери. — Так что в их логове найдется чем промочить глотку, из чего бы ни состояла эта шизахнара, на которой он варил пиво…
— Разумно, — согласился я. — Но остается сущий пустяк: как мы найдем их логово? По запаху пива?!
— Вообще-то, можно и так, — улыбнулся Фланнери, — но думаю, что в данном случае этого не понадобится. Ведь у меня теперь есть вот что.
И он жестом фокусника извлек из сумы медную лампу. Повертев светильник в руках, Фланнери взял его за ручку и надавил большим пальцем на один из клиновидных узоров, выгравированных по всей его поверхности. Из носика тотчас потянулась знакомая клинообразная струйка голубого огня. Фланнери коснулся пальцем другого значка из клиньев и поводил лампой кругом, шепча что-то под нос. И с поляны потянулась в глубину леса цепь светящихся гнилушек, словно выстроившиеся вдоль тропы слуги с фонарями.
— Вот, — указал широким жестом Фланнери, — прямой путь к их берлоге. Или по крайней мере тот путь, каким они пришли сюда.
На это у нас с Мечиславом не нашлось чего возразить, и мы неохотно оседлали коней и собрали свои вещички. После чего неспешно двинулись по тропе светящихся гнилушек, вежливо пропустив Фланнери вперед, сам ведь сказал, мало ли какое наследство оставили неудачливые нейроманты.
Глава 14
Прямым наш путь оставался недолго, стадий пять-шесть, а потом светящиеся гнилушки стали рисовать по лесу самые причудливые узоры, и мы проплутали не меньше двух часов, прежде чем вышли к невзрачной избушке. Ее окружал такой бурелом, что нам пришлось оставить коней, привязав к елке, — иначе бы мы не добрались до двери.
— Вот гады, — ругался Мечислав. — И по лесу шляются не как все люди, и живут в халупе, куда не зайдешь, ног не поломав, если ты не скоморох. Хотел бы я знать, зачем им это понадобилось.
— Ты это о чем, об их пути или о жилище? — решил уточнить я.
— И о том, и о другом!
— Я думаю, они петляли по лесу в поисках подопытных, — высказал предположение Фланнери. — А когда почуяли вас своей магией, то двинулись прямо к той поляне. Что же касается жилья… по-моему, и так ясно, что им чужие глаза были не нужны. Магия — еще не гарантия личной безопасности. — Говорил он, похоже, основываясь на личном опыте.
Мы добрались наконец до обросшей мхом избушки, и на сей раз вперед вышел Мечислав и наградил пинком покосившуюся дубовую дверь. Та улетела как перышко — явно не была защищена хитроумными чарами. Очевидно, колдуны при жизни вторжения в свое жилище посторонних явно не опасались.
Нагнувшись под низкой притолкой, Мечислав вошел в избу, а следом за ним и мы с Фланнери. Подслеповатые оконца почти не впускали в избу свет, и в ней бы господствовал сумрак, если бы не четыре квадрата, усыпанных какими-то светящимися точками. Фланнери огляделся и направил посох на сложенный на земляном полу посередине избы очаг. Там тотчас, вспыхнул огонь и озарил комнату, загроможденную всяким хламом непонятного назначения. Те четыре светящихся квадрата являлись стеклянными стенками ящиков с металлическим каркасом, стоявших по углам избы на невысоких столах. Возле каждого из них находился умягченный подушкой табурет, — видимо, колдуны подолгу сидели перед этими ящиками. Зачем? Я задал этот вопрос вслух, и хотя он был чисто риторическим, Фланнери ответил:
— Очевидно, они таким способом вводили себя в транс, пытаясь совершить Великий Пробой. — Он открыл заднюю стенку ящика и заглянул внутрь. — Здесь сплошь нервные волокна. Вот, значит, куда шли вымотанные ими нервы.
— Спасибо за разъяснение, — иронически поблагодарил я. — Вот теперь мне все понятно.
Но тут нашу ученую беседу прерван радостный вопль Мечислава:
— Нашел!!! — Наверно, так кричал Ликофрон, когда открыл закон утери веса в воде и, выскочив из ванной, понесся по улицам Камира в чем мать родила, естественно. А Мечислав с этим криком выскочил из клети, нежно прижимая к груди средних размеров бочонок.
— Пиво! — объявил он. — Попробуем, что у них получилось на этой самой шизахнаре!
— Сначала надо найти саму шизахнару, — возразил Фланнери. И пояснил в ответ на наши недоуменные взгляды: — Чтобы и самим сварить не хуже, если понадобится. Давайте я буду искать там. — Он показал на левую половину избы. — А вы — там. — И показал на правую.
Мы с Мечиславом тяжело вздохнули и приступили к поискам неведомо на что похожей шизахнары.
Среди загромождавшего избу хлама попадалась много чего странного и непонятного, но все это, как сразу определял Фланнери, не было искомой шизахнарой. И откуда у него такая уверенность, с раздражением подумал я, когда он отверг очередной поднесенный мной предмет. Как будто он знает, как должна выглядеть эта проклятая шизахнара!
Наконец я заглянул в клеть, откуда Мечислав вынес бочонок. Там были полки, заставленные всякими сосудами, коробочками и прочей колдовской параферналией. Везде красовались ярлычки с указаниями, где что лежит. Я бегло прочел надписи на коробочках: «Глаз медянки», «Зуб собачий», «Хвост ужа», «Шерсть кожана» и тому подобное и вдруг словно споткнулся, увидев на шкатулке квадратик с изящными левкийскими буквами: «SXIZAXNAPA». Примерно минуту я стоял, тупо уставясь на ярлычок, а потом разразился гневной речью, пустив в ход все известные мне ругательства.
Когда подбежали Мечислав и Фланнери с оружием в руках, решив, видно, что я наткнулся на что-то опасное, я показал на шкатулку, кляня на чем свет мерзких колдунов. Особенно возмущал меня Псар Зитомагир.
— Ведь он же левкиец! — ругался я. — Как же стерпел, когда честную левкийскую схизахнару превратили в какую-то непонятную шизахнару? Ладно б северянин, или вюрстенец, или этот, с Буяна. Но левкиец!
— А что, собственно, представляет собой эта схизахнара? — недоуменно наморщил лоб Мечислав. — Я что-то не помню такого левкийского слова…
— Потому что его не существует, — ответил ему Фланнери, осторожно беря шкатулку и откидывая резную крышку. И добавил, глядя на белый порошок, испускавший отчетливый аромат корицы: — И даже существуй это слово, то все равно здесь оно едва ли было бы уместным. Это же явно шизманна.
— Какая такая схизманна? — нахмурился я, раздраженный упорным и непонятным коверканьем левкийского слова. — Чья это мать и почему она расколотая? — И в ответ на недоуменный взгляд Мечислава пояснил: — Схизин — по левкийски значит раскалывать, расщеплять, а манна — это мать.
— А что такое ахнара? — полюбопытствовал он. — Такого слова я тоже не припомню.
«Ну еще бы, — подумал я, — разве ж ты мог его услышать в твоей вендийской глуши?»
— Ахнарин — значит кроить, — растолковал я. — А анхара — это такая штука, по которой делают выкройку, не знаю даже, как еще ее назвать, в языке антов такого слова нет, да и в ромейском, по-моему, тоже…
— Ну почему же, — возразил Фланнери. — Есть, и не одно, правда к выкройке они отношения не имеют, но суть этого… — он ткнул пальцем в сторону белого порошка, — отражают точно. Думаю, тебе известны такие романские слова, как Matrix и pattern. — И, предотвращая мой раздраженный вопрос, растолковал: — Во многих странах застывший сок растения, из которого добыли этот порошок, считается источником всего сущего. Это, разумеется, чушь, но в нее многие верят. Вот почему эта толченая приправа называется Расколотой Маткой, или по-левкийски схизманной, а уж шизахнарой ее назвали явно по невежеству.
